|
|
Проводник
Рыжее пламя плевалось искрами, и они сыпались на притоптанную, расчищенную от хвои землю и грубые, заляпанные грязью ботинки двоих человек. Первый грел над огнем руки, второй задумчиво смотрел на причудливо вьющуюся струйку дыма. Холодный осенний ветер, дующий от речной излучины, рвал дым в клочья; в костре трещали смолистые ветки.
- Почему надо было тащиться по берегу? - спросил первый, стягивая вымокшие ботинки.
Второй промолчал.
- Здесь есть тропинка. Здесь полустанок в пяти километрах, и каждый час проезжают электрички. Я не понимаю... - он откинулся на высокий туристический рюкзак, который ранее прислонил к шершавому стволу ели. Ветер покачивал нависающие сверху еловые лапы, и оттуда сыпались засохшие березовые листочки и мелкий мусор. Ветер злился на непрошенных гостей: зачерпывал дым горстями и швырял людям в лицо. Не сбросившие еще до конца свое некогда изумрудное, после - золотистое, а теперь тускло-желтое одеяние березы печально шелестели под зябкими дуновениями сердитого ветра; с тонких веток изредка срывались увядшие листочки и, медленно кружа, падали на устилавший землю бурый хвойно-лиственный ковер. В надвигающихся сумерках березы казались блеклыми мазками света, будто льющегося из глухого чердачного оконца, а хмурые ели были стенами этого темного, с заросшими паутиной углами чердака.
- Целый день... Мы добирались сюда целый день! - раздраженно сказал первый и закашлялся, вдохнув горький дым. От его придвинутых к огню ботинок шел пар.
Второй пожал плечами.
- А завтра уйдем, - гнул свое первый. - Что же получается? Ни котелка у нас, ни продуктов нормальных - одни консервы. Палатка по твоим словам не нужна вовсе. А вся эта сменная одежда, - он пихнул локтем рюкзак, - она что, заменит палатку? Костер развести и то не давал, а у меня ноги мокрые, видишь?
- Вижу, - усмехнулся второй. - Не шуми. Переоденься и ложись спать. На рассвете уйдем.
- Ложись, ложись, - буркнул первый. - Мы что, переночевать сюда шли и всё?
- Всё. - В голосе второго сквозила насмешка, пугающая и нечеловечески мудрая - как если бы малолетнее чадо спросило у отца: пап, а звездочки почему такие блескучие? это такие фонарики, да? А родитель, пряча улыбку, согласился: фонарики, сынок, фонарики...
Первый долго возился, укладываясь спать, заговорить с проводником он больше не решался. А тот сидел, сгорбившись, уткнув острый подбородок в колени, и смотрел куда-то в сгущающуюся темноту. Язычки пламени выхватывали из темноты скуластое лицо проводника, его ровно подстриженную челку, узкие, скошенные к вискам глаза. От реки тянуло сыростью, доносился едва слышимый плеск; в переплетающихся над головой ветках шуршал ветер. С затянутого облаками неба накрапывали мелкие дождинки.
Первый беспокойно ворочался с боку на бок под толстым ворохом одежды, ежился и шмыгал носом, утирая ладонью пот со лба. Вздрагивал, когда редкие капли шипели на тлеющих углях. Со страхом вглядывался в нависшую тяжелым пологом тьму и так же в страхе зажмуривался. О том, что будет ночью, думать не хотелось. А вот проводник, похоже, не боялся. Совсем.
Первый старался дышать ровно и считал про себя как при прыжках с парашютом: двадцать один, двадцать два, двадцать три... Через полчаса он уснул.
Жить было легко. Не то чтобы радостно или беззаботно, именно - легко.
Он не знал, что просили другие, как и не знал, чем расплачивались. Его это совершенно не касалось. Даже не пришлось сажать на крепкую цепь рассудка неуемное свое любопытство: с тех пор, как жить стало легко, он утратил былой интерес ко всему новому, в том числе и к новым людям - неслучайным знакомым, становившимся затем неслучайным друзьями, неслучайным клиентам и подругам, которые, как и женщины на одну ночь, тоже были неслучайны.
Он ненавидел случайности и любил определенность. Ведь всё очень-очень просто: случайный человек в дальнейшем может оказаться и врагом, и другом, с неслучайными же - полная ясность. Подъехавшая к остановке маршрутка может угодить в аварию, здание - обрушиться, а на парковой аллее могут поджидать скучающие юнцы, необязательно пьяные, но от этого не менее опасные. Нет ничего полностью безобидного, безвредного и надежного на сто процентов, ни в чем нельзя быть уверенным до конца. Однако если заранее знать... нет, "знать" - не то слово, если чувствовать, предугадывать, какая из маршруток и когда попадет в ДТП, с какими женщинами лучше не связываться ни за что на свете, пусть они десять раз красавицы и лапочки, какие акции принесут неплохой доход, а какие вскоре обвалятся подобно колоссу на глиняных ногах... В общем, если "знать" всё это, жить будет чрезвычайно легко.
С Юлькой, племянницей ворчливого клиента, он познакомился в октябре, когда тот, соблюдая неписаное правило, пригласил его в ресторан - отметить успех. Клиент, владелец сети ювелирных магазинов, баллотировался в губернаторы области. Дело выгорело. Теперь губернатор метил в большую политику.
Юлька заскочила в ресторан буквально на минуту и за эту минуту очаровала всех, включая непрошибаемо-вежливых официантов; его, разумеется, тоже. Их едва успели представить друг другу, как девушка извинилась: мол, тороплюсь, не обессудьте, и ушла.
Он смотрел вслед и гадал - случайной ли была встреча. По всему выходило, что да. Попытался оценить свои перспективы - и не смог; пробовал вычислить ее будущее - ничего не получалось: будущее плыло и размазывалось вероятностным облаком, в котором могло произойти всё, что угодно. Он мог бы позиционировать девушку во времени, но не знал, что она станет делать в тот миг. Мог бы вычислить действия, решения, поступки, но ее ли? Всё это слишком смахивало на принцип неопределенности Гейзенберга.
Люди не должны вести себя подобно микрочастицам, по крайней мере, для него - почти всеведущего. Он ненавидел неопределенность и любил точность. Однако с сегодняшнего дня любовь к точности делила его сердце пополам с лукавой Юлькиной улыбкой.
Они не встречались: ведь они были несовместимы, как небо и земля, как рассвет и закат, как случайность и закономерность.
Но с этого дня что-то надломилось в нем.
Раньше жилось легко и правильно; и отчасти скучно. Двигаясь в обозначенном загодя русле, пребывая в нужном потоке, скользя по размеченной колее, он чувствовал: так надо. Так и только так.
Так - отзывалось высокоточное сердце, отмеривая секунды. Вернее, половинка сердца. Другая половинка не отсчитывала ход времени, предпочитая биться в унисон с сердцами всех влюбленных на свете. Сладко замирать в предвкушении счастья, вяло сокращаться в приступах черной меланхолии, отчаянно рваться из груди при вспышках ревности...
Тщательно размеренная жизнь, причем, размеренная не только для себя - для всех, давала сбои.
Он казался себе изношенной деталью, которую надо заменить другой, новой, пока микроскопические трещины не сольются в одну, и тогда... тогда менять что-либо будет поздно. Досконально отрегулированный и сбалансированный механизм расшатается, станет неисправным, повредит остальные детали и пойдет работать вразнос, ко всем чертям или, наоборот - замрет, остановится.
Это не было ни метафорой, ни преувеличением - по меньшей мере, для него. Ведь в гигантском мировом механизме есть малые и большие винтики, гайки, контршайбы, шкивы, валы, шестеренки, ременные передачи. Каждый исполняет уготованную роль, а плохо ли, хорошо - судить не ему. Детали не знают о своем предназначении, схемах и цели работы механизма. Но есть среди них особые, например, он - крупная деталь с важной, ответственной ролью.
И тем страшнее поломка такой детали.
Клиенты называли его проводником, он лишь усмехался краешком губ: их всех так называли - на разных языках, вкладывая в многозначное слово один и тот же определенный смысл. И это было правильно. Сами клиенты только готовились переменить роль и проходили сортировку, как поезда на станциях. Окончательный выбор - кого, когда, где, каким образом - оставался за проводником, который умел просчитывать схемы со всеми их вариантами и отклонениями. Случайности исключались, они отсекались на корню и выбрасывались как сорная трава.
Его клиенты напоминали мощные, но покамест стоящие в депо локомотивы. Будущие банкиры, директора международных концернов, великие музыканты и художники, ученые, конструкторы, писатели, гениальные полководцы, спортсмены, волевые президенты и диктаторы. Необыкновенная, отложенная про запас сила, до поры работающая вхолостую.
Раньше он ощущал себя стрелочником, что переводит стрелки на путях бытия.
А теперь - с ужасом ловил в сознании чудовищную мысль: не посидеть ли где-нибудь в сторонке, наблюдая, как машинисты выпутаются из затруднительной ситуации?
Мимолетная встреча с Юлькой, девушкой, не поддающейся никакому прогнозу, спутала крапленые знанием карты, и те стали врать. Жизнь перевернулась вверх тормашками, с ног на голову. Засбоила. Покатила под откос, свернув с прямой, наезженной дороги в какие-то извилистые проселки.
Если бы они встретились прежде, до того, как... Если бы... Он бы наверняка пожелал не то, что имеет сейчас. Если бы вообще пожелал - для этого надо вначале попасть в список клиентов, а затем ждать, ждать, ждать... и наконец-то быть выбранным. Или не быть. Никогда.
Он не знал, что просили другие. Возможно, славу, или деньги, или удачу. Неважно. Деньги, слава и удача его не интересовали, он всегда мечтал об одном - предвидеть результат наперед. Уже начиная дело, предугадывать, чем оно завершиться. Не терзаться сомнениями - выйдет, не выйдет. Насколько хорошо? Похвалят ли? заметят? Равнодушно кивнут и отвернутся? Хотел предвосхищать собственные ошибки, из всех направлений чутьем выделяя лучшее.
Когда прежний проводник вел его, тогда еще точно такого же клиента, он не взвешивал "за" и "против", не рассуждал, не сомневался, ясно зная, что ему требуется. А на месте четко и лаконично сформулировал просьбу.
Провожатый усмехался в седые усы: ему нравилась рассчитанная схема. Когда-то провожатый и сам загадал нечто похожее, а его лысеющий, морщинистый спутник одобрительно крякнул, анализируя случившееся с вероятностью 99,9 % грядущее.
Быть может, та неуловимая сотая доля процента, не исчислимая до последнего знака вероятность, копившаяся веками, воплотилась в племяннице губернатора?
Зачем? - мучил он себя бесплодными вопросами. Для чего? В противовес системе? Разве девушка не часть ее? Он не понимал, не понимал, не понимал...
Как и губернатор не понимал, отчего вдруг проводник запретил брать палатку и почему, вместо того, чтобы доехать на электричке, пришлось тащиться по сырому и холодному песку. День туда и день - обратно.
Он мог бы объяснить бывшему владельцу ювелирной сети там, в ресторане, что нет ничего случайного, что отсутствие палатки и мокрые ботинки самым непосредственным образом сказались на успехе выборов. Что в благодатном губернаторском будущем маячили неплохие шансы стать президентом. Но отмолчался, сведя всё к шутке, хотя губернатор довольно рьяно выспрашивал подробности. Тянул, как заправский палач, жилы, вознамерившись не мытьем, так катаньем выудить ценные, как ему представлялось, сведения.
Но проводники никогда не снисходили до объяснений - ни до, ни, тем более, после.
Он страдал. Терзался необъяснимостью. Тот, кому положено с беглого взгляда узнавать всё, бился в глухую стену размытой вероятности. В серое пятно, в котором смешались все реальные и воображаемые краски.
Поверх пятна красовалась улыбка-загадка, за ней скрывалась Юлька. Высокоточный механизм сердца сломался и не подлежал починке. Над перегноем рухнувшего, рассыпавшегося в пыль порядка взошли щедро засеянные когда-то ростки сомнения.
Он поливал их неуверенностью и удобрял опасением. Холил и лелеял. Потом, подавшись порыву - вырвал, выкорчевал. Но было поздно: микротрещины переросли в макро, сделав качественный скачок; изношенная деталь превратилась в негодную.
Он метался из крайности в крайность - от неизбежности к непредвиденности.
Он менялся.
Это... гибель? - думал в отчаянии. Рождение нового? Угадать не получалось. Карты врали. Предчувствия врали. Врали, врали, врали... Он ничего больше не мог предсказать, будто ослеп. Насовсем.
И посмел вмешаться в работу механизма, вставить палку в притертые друг к дружке шестеренки. Проверить систему на прочность. То ли чтобы доказать себе, что из-за какой-то мелочи, какой-то бракованной детали ничего страшного не произойдет, то ли втайне надеясь, что всё же произойдет, да еще как.
В пику определенности, ранжиру, безвариантным схемам привел в нужное место, в точку соприкосновения, случайного человека. В голове летящими из костра искрами, роем надоедливых пчел вертелись уже набившие оскомину вопросы.
Что тот потребует? Банальную власть? Выдающийся ум? Вдохновение? Так или иначе, плавное течение бытия нарушится, река вскипит и выйдет из берегов, но, может, и обойдется.
Незнание было сладким, слаще меда и того яблока, что сорвала в Эдеме первая женщина. Он рухнул в блаженные объятия неведения еще в городе, когда, вдруг решившись, выбрал клиента из длинного списка наугад - просто ткнул пальцем в строчку. Не прикидывая, не перепроверяя до мелочей, как раньше. Не определив, как чужое желание впишется в установленные и одобренные схемы. Сделать это он всё равно не мог.
Вопрос "когда?" решился мгновенно - сейчас. Потому что сейчас было нельзя - это он еще чувствовал. "Каким образом?" Да любым, без излишней увязки всех сопутствующих обстоятельств, косвенных причин и следствий, без нагнетания эмоций, прямо и безыскусно - не распутывая хитрый узел, а разрубив его с лёту. Замах, удар. Всё.
Над "где?" он даже не задумывался. Места следовало менять: препровождать клиентов два раза подряд к одной точке соприкосновения не дозволялось. Значит - туда, к речной излучине, где уже пытал счастья ювелир-губернатор. К растущим на берегу елям и березам, к сердитому, не любящему незнакомцев ветру. Наперекор и вопреки.
Последний раз он ходил туда осенью, с рюкзаком за спиной и скудным запасом продуктов; вдыхал терпкий аромат увядающих листьев и жухлой травы, смотрел на готовящийся к зимней спячке лес, пропуская мимо ушей бурчание клиента. Тогда это казалось правильным: зима, с ее трескучими морозами и метелями, сменяет дождливую промозглую осень, потом настает долгожданная юная весна, за ней - жаркое лето.
Теперь... теперь на дворе стоял май, и каждую ночь снилась лукавая Юлькина улыбка. Хотелось странного.
Странное таилось за углом, неясно каким - то ли правым, то ли левым. Быть может, Странное разгуливало по городским крышам наподобие бродячей кошки, или, притворяясь легкими перистыми облачками, неслось по небу, разглядывая землю тысячами странных глаз. Или пряталось в измерительных приборах, увеличивая их относительную погрешность до немыслимых величин.
Проводник с клиентом ехали в электричке, они не разговаривали. Сойдя на полустанке, молча двинулись к реке. Вокруг расстилался свежий, расцветший по весне лес; клейкие молодые листочки берез ласково щекотали лица, нежная голубовато-зеленая хвоя, отрастающая на кончиках еловых веток, напоминала пушистые венчики цветов. А цветы и трава под ногами одуряюще пахли неизвестностью.
В водах реки отражался "блескучий фонарик солнца".
Насмешка проводника, пугающая и нечеловечески мудрая, давно обернулась своей противоположностью - добродушной, открытой улыбкой и веселым прищуром глаз. В глазах плясали бесенята и ярко, ярче фонарика солнца на речной излучине, полыхал вызов. Всем и всему. И в первую очередь - себе.
Странное видело: нарушено всё, что можно нарушить. Странное ждало за поворотом и вместе с ветром овевало разгоряченное лицо проводника. Странное вслушивалось в отголоски его мыслей и постепенно затихающее эхо сомнений.
Всё еще можно переиграть, думал проводник, пока - можно. Монетка лежит на раскрытой ладони, орлом вверх. Круглая, блестящая, с ребристым ободком монетка. Если подкинуть - кто поручится, какой она упадет обратно? Квадратной? Потускневшей? С непонятными значками или без них? Упадет ли назад одна монета? Две? Десять? Ни одной? Исчезнет, растворившись в воздухе? Вспыхнет, прольется дождем? Или?..
Конечно - "или", лукаво, совсем как Юлька, улыбнулось Странное.
Вкусив запретный плод, Ева нарушила завет, данный ей Богом, размышлял проводник. Чей же завет нарушит он? И каково будет наказание? Или его не будет вовсе? Накажут только его, потомков или вообще - всех?
Проснувшееся от долгой спячки любопытство рвалось с цепи.
Что произойдет сейчас? Позже? Через пять минуть, через десять? Что случится год спустя?
Ну а если век? Тысячелетие?
Что?!!
Никто не знает, шепнуло Странное.
Это плохо? - спросил он.
Это хорошо! - рассмеялись в ответ.
Это хорошо, будто пробуя слово на вкус, повторил он. Обернулся к клиенту, подмигнул - проси, мол. Чего хочешь проси. Гулять так гулять!
Брошенная монетка желания сверкнула солнечным зайчиком - крутится, крутится в воздухе. И мир замирает на полувздохе, весь мир, для которого еще ничто не определено.
15 - 16.07.06
|
|
|