|
|
Мизерикорд
Автобус еле полз, запинаясь о светофоры и остановки, продавливая неповоротливую тушу сквозь гудящий поток. Тряска уже стала привычной, и Аким только морщился, когда колеса пережёвывали очередную рытвину. Салон, плотно набитый пассажирами, хорошо просматривался с приподнятых сидений заднего ряда. Люди напоминали клейкую слипшуюся массу: непритязательная закусь вроде "Бычков в томате", вываленная на тарелку под литр сорокаградусной.
Аким нервничал. Если здесь что и было сорокаградусным, так это жара. В крестец больно упирался заткнутый за ремень пистолет. И не поправить. Никак. Слева квашней растеклась белобрысая девица в отвратительно короткой мини-юбке и пирсингом во всю щеку. При взгляде на жирные белые ляжки, бесстыдно выставленные напоказ, хотелось блевать. Справа Акима подпирал благостный дедуля в биноклеобразных очках и панаме, края которой размахрились еще при Союзе; проклятые нитки лезли Акиму в уши, отчего он натурально зверел, мысленно призывая на седины очкастого хрыча гром, молнию и тепловой удар вместе взятые.
Однако ни гром, ни молния не вняли бессильной человеческой злобе. В такую жару не то что земля, небо растрескается: в линяло-голубом куполе, похожем на обмелевший океан, решительно не за что было уцепиться взгляду. Ни тучки тебе, ни облачка. И правильно, отрешенно думал Аким, какое, на хрен, облачко? Болталось бы хуже дохлой медузы.
- Медузы! - приглушенно бормотала девица.
Аким медленно сосчитал до девяти и чуть повернул голову. Девица разгадывала сканворд: карандаш елозит по бумаге, губы вытянуты в трубочку, толстые щеки подрагивают зыбким студнем.
И никаких медуз. В клеточках сканворда пляшут криво вписанные буквы, складываясь в мудреное: "рекогносцировка". На лицо сама собой выползла глупая ухмылка: ну надо же... Он пригляделся - буквы подернулись рябью, меняясь на "рокировку", "рапиру", "редьку" и наконец - "репу".
Проще. Еще проще. Еще... Аким прикрыл глаза, пытаясь расслабиться и не думать. Но ему помешали - нагло, бесцеремонно ухватив за плечо. И тряся так, будто плечо это было по меньшей мере стальными прутьями, отгородившими узника от желанной свободы.
- Дохлый! - горячим, вкрадчиво-доверительным шепотком утверждал старикан, придерживая выпадающую вставную челюсть. - Дохлый мировой океан!
Оружие за поясом вдавилось в кожу раскаленным тавром. Достаточна ли причина? - нетерпеливо требовало оно. Достаточна ли? Если да...
Аким разлепил веки, проморгался. С улицы несло бензиновым выхлопом; голосисто заливалось включенное шофером радио, натужно тарахтел мотор. Воняло резиной и еще чем-то гадким. Настолько отвратным, что и сравнения не подобрать.
Он прикусил губу и осторожно покосился вправо: дед дремал, чуть всхрапывая; громадные очки съехали к краю носа. В линзах дрожало перекрестье прицела.
Это просто, совсем просто. Проще пареной репы. Выбрать слабину и...
Куда уж проще?!
Автобус фыркнул и остановился. Сзади отчаянно сигналили. Впрочем, впереди тоже.
- Да что такое, вашу мать?! Поедем мы сегодня или нет? - не вынеся напряженного, душного ожидания, взорвался многоголосый хор. - Двери-то открой, дуралей, сваримся к черту! Пешком и то быстрее. Открывай, кому говорят!
- Умные, да?! - взвилась кондукторша. - Как же открыть, если все навалились? Отойдите вначале.
Толпа у выхода неловко завозилась, придя в движение. Как водится, без худого не обошлось: кому-то оттоптали ноги, кого-то пихнули в бок, кого-то обматерили. Уровень взвинченности и угрюмости рос как на дрожжах.
- Володя, давай! - стервенея, рявкнула кондукторша.
Двери разъехались с гадючьим шипением. Но никто не спешил выпрыгнуть из автобусного пекла на вожделенный асфальт. Шагнуть из тесноты в простор и свободу.
Стояли, смотрели, давились немым криком. Даже чей-то писк: "Руку, руку придавили!" стих и затерялся в общем молчании.
Густая, непроницаемая тьма подстерегала снаружи. Черная, вязкая. Жадная. От одного вида которой брала оторопь. Самая темная, безлунная и беззвездная зимняя ночь казалась по сравнению с этим мраком уютными сумерками.
Аким завороженно уставился в обрамленное металлом и пластиком ничто. Провал в никуда. В звенящую нервами пустоту. Край жизни и бытия.
Молчало - как отрезало - радио, помалкивали люди, давилась рвущимся из груди визгом кондукторша. Бледнея лицом, шарил - вслепую! - по приборной панели шофер Володя.
- Отче наш, Иже еси на Небесех, - прорвал плотину тишины дребезжащий старушечий голосок. - Да святится имя Твое...
Едва уловимый запах гари хлестнул вдруг наотмашь, погребая с головой... Возвращая к реальности. Аким дернул кадыком: давясь, глотая скопившуюся во рту кислую слюну. Содрогнулся от колючего, бросившего в жар озноба. Оружие за поясом, мгновенно нагревшись - точно в плавильной печи побывало, ужалило разозленной осой. По спине не холодок гулял - целый сквозняк. Пальцы онемели, сердце стучало через раз. Кровь свернулась в жилах, присохла коркой. Довершая пытку - вонзились под ногти тысячи игл-вопросов.
Ответы не спешили проявить милосердие, избавив от боли. И от мучительного, внезапного осознания чудовищной истины. От страшной приставки "не". Того края, порога, обрыва, что разверзся перед глазами.
Он прикипел к небытию взором, не в силах оторваться от...
Двери закрылись.
Аким безвольно откинулся назад, его била дрожь.
- Да приидет Царствие Твое!.. - ликовала старушка.
Разумеется, Господь был ни при чем. Просто палец водителя ткнулся наконец в нужную кнопку. Разумеется, все это понимали. И с этим пониманием надо было что-то делать.
- Вам плохо? - опасливо спросил Акима проснувшийся дед. Девица брезгливо отодвинулась. Набожная старуха заткнулась: то ли забыла молитву, то ли на радостях лишилась дара речи.
- Вам плохо? - настырный дед тряс его за плечо. В биноклеобразных очках прыгал крестик прицела.
Выбрать слабину и пла-а-авно нажать на спуск. А затем...
- Спасибо, - невпопад ответил Аким. Старик успокоился.
За окном по-прежнему гудела разросшаяся сверх меры пробка. Там нещадно палило солнце, выжигая на дороге угольные тени. Там курили и бросали под колеса бычки и мятые пивные жестянки. Гнали вон попрошаек и молодых людей с рекламными листовками. Ругались и выясняли отношения. Звонили начальству, жене, детям. Там, отыскивая просвет между зеркально-скользкими тушками иномарок, мелькали юркие роллеры и велосипедисты в защитных шлемах.
Оттуда, свиваясь тяжелыми кольцами, втекал в форточки июньский зной. Оттуда доносились шумиха и разноязыкий галдеж. Оттуда тянуло смрадом, в каком смешались все ароматы и зловоние мегаполиса.
Иллюзия потрясала достоверностью. От мелких, проработанных на пять с плюсом деталей - редкие облачка тополиного пуха, потная майка мотоциклиста, слепящие блики тонировки, пучеглазая рыбка на лобовом стекле - хотелось плакать.
Слишком правдиво, чересчур реально. Так не бывает.
Люди спешно захлопывали потолочные люки и распахнутые форточки. Люди не верили тому, что видели. Когда первый шок прошел, и кое-кто из смельчаков потребовал выпустить его из "дерьмовой консервной банки", и водитель с неохотой открыл двери, и смельчаки, теряя остатки мужества, попятились прочь, не желая доказывать собственное утверждение насчет морока...
Тьма никуда не исчезла. Караулила. Спокойная, жуткая.
Никуда вы не денетесь, усмехалась тьма. Ни-ку-да.
Между тем пробка мало-помалу сдвинулась; тронулся и автобус. Шофер с убийственной серьезностью крутил руль: кудряшки на висках мокры от пота. Кондуктор, всхлипывая, отмечала билеты несуразно-аккуратными галочками: обратной стороной маркера. Лысый здоровяк с отчетливой рыдающей ноткой требовал передать за проезд и, когда его мрачно послали к черту, истерически захохотал.
Приближалась остановка.
Безумие скалило в усмешке желтые зубы: вход рупь, а выход - два. Гоните бабки, господа хорошие.
- Кирова, - срывающимся фальцетом объявила кондуктор. Дородная тетка с ухватками базарной торговки, она напоминала теперь пугливую болонку.
"Есть на выход? - с любопытством осведомилось безумие. - А на вход? За вход дешевле".
На остановке, прячась от солнца в узкой тени билборда, теснилось человек десять. Люди в салоне, окаменев, таращились в одну точку. На двери, в которые никто не вошел.
Те, кто сидел у окна, наблюдали совершенно иную картину.
- Так не бывает... Не бывает! Не бывает! - плакала на груди у мужа девушка в цветастом сарафане. Мужчина безучастно гладил ее по волосам и вдруг, оттолкнув, схватился за голову, замычал нечленораздельно.
- Дайте молоток! - орала впереди компания подростков. - Куда молоток дели?! - дубася кулаками по толстому стеклу. Стекло не поддавалось. Наверху багровела надпись: аварийный выход.
Если нельзя в дверь - прыгай в окно?
А если никуда нельзя? Ты в ловушке, в западне, и вокруг - пустота. Люди с той стороны набиваются внутрь переполненного салона. Напирают, утрамбовывая стоящих на площадке. Что толку? Теснее не станет. Призраки нематериальны.
Так бывает, думал Аким. Особенно, если знать, что там на самом деле. На самом деле там вязкая, алчная тьма. Топкий омут, заманивающий в глубину огоньками надежды. Мираж, химера, обман чувств и ничего кроме.
Аким знал это.
Оставалось принять знание, проникнуться им и решить - что дальше. Выхода из автобуса не существовало. Пассажиры обречены. Скоро захочется пить, есть, спать, а сидячих мест мало. Отойти по нужде и вовсе исключено. Неизбежно возникнут дрязги и тяга насолить ближнему. Стремление выпятить свое "я". Попрать других и утвердиться на чужом горе.
Тьма, ждущая вовне, сдернет с людей их притворство как ветхий наряд. Уже сдернула. В экстремальной ситуации каждый покажет, чего стоит. И лучше на это не смотреть. Налет цивилизации слетит лопнувшей кожурой, обнажая звериную суть. Аким вздрогнул от омерзения. Разве можно такое допустить? И если выхода не существует...
- Достаточна ли причина? - спросили его.
- Достаточна, - ответил он.
- Человек подл и низок.
- Не всегда.
- Не спорь. Человек - в двух шагах от обезьяны. Еще два - и на четвереньки опустится.
- Но...
- Но ты проявишь милосердие. Ты обязан, должен проявить милосердие. И сострадание.
- Я не дам им...
- Не дашь, - успокоили его. - Конечно же, нет. И ей - тоже.
"Здесь" отделено от "вне" тончайшей перегородкой. Изолировано. Пока.
Пластик и железо. Железо и пластик. Несколько хлипких миллиметров, за которыми... Что мешает смять ненадежный панцирь, раздавить, разорвать, извлечь лакомый кусок? Наверное, ничего. Это игра в поддавки. Так кошка играет с мышью: придушит - отпустит, придушит...
Часы на запястье исправно отсчитывали время. Оно песчаной струйкой убегало сквозь пальцы. Песчинка за песчинкой. Скоро песок в верхней половине часов иссякнет, и перевернуть их будет некому.
Ждать не имело смысла.
Аким встал.
Сунул руку за спину. В обморочной, ватной тишине передернул затвор.
Последняя песчинка всё падала и падала в бездну прошлого и никак не могла упасть. Время замерло между "сейчас" и "никогда". Времени больше не существовало.
- Ва... ва... - мямлил, стараясь протолкнуть застрявший в горле ком, сосед-пенсионер.
- Хорошо, - невпопад согласился Аким.
Патроны давно должны были кончиться. Но они не кончались. Аким не задумывался - отчего.
Если даешь - даришь! - от души, то почему бы источнику не стать бездонным? Таким глубоким, что глубже не бывает. Колодцем, из которого можно черпать и черпать. Колодцем души.
Да не оскудеет рука...
Он дал им последнюю милость. Последнюю малость. Надежду и прощение.
Старику в нелепой панаме, девице с пирсингом, богобоязненной старушке, визгливой кондукторше и шоферу Володе.
Всем, кто был рядом.
Кнопки на приборной панели замерли в испуге. Где нужная? Чутье не подвело.
Переступая через тела, Аким подошел к дверям. Тьма снаружи щурилась с показным равнодушием. Будто не она лишилась добычи, будто не у нее отобрали принадлежащее по праву.
Капля в море, с запозданием понял Аким. Автобус для нее - капля в море. Если она везде, и у нее есть всё...
- Ты сможешь, - тихо-тихо долетело со дна колодца.
- Смогу? - усомнился Аким.
- Сможешь, - заверили его. - Я с тобой.
Клеймо на спине пульсировало в такт словам. Знак, который настоящий мастер ставит на добром оружии.
- Я смогу, - повторил мизерикорд. Он чувствовал: его ждут.
28 - 29.06.2008
|
|
|