|
|
Испод,
или
По тонкой грани ввысь и вниз
Андрей устало брел по тротуару, сунув руки в карманы и не поднимая головы. Настроение было вконец испорчено, мысли скакали, перепрыгивая с пятого на десятое, но неизменно возвращались к разговору с начальником отдела. Крайне неприятному разговору. Затылок и виски налились тяжестью, каждый шаг отдавался болезненным всплеском, и Андрей страдальчески морщился. Изредка в глазах вспыхивали искорки, почему-то оранжевые, а не белые. До ближайшей остановки, как он выяснил у словоохотливой женщины с двумя набитыми авоськами, оставалось не так уж долго. Он старался идти медленнее, боясь, что головная боль выпрыгнет вдруг - зверем из засады, примется когтить и рвать его, такого беззащитного, как это частенько бывало раньше. Андрей не хотел свалиться без сознания здесь, в чужом районе, где незнакомые люди станут равнодушно перешагивать через неподвижное тело и пожимать плечами в ответ на вопрос какой-нибудь сердобольной бабульки. "Что случилось, спрашиваете? Да пьяный, наверно. Обычное дело. Пусть проспится, не замерзнет, поди. Бабье лето на дворе".
Бабье не бабье, а температура ночью опускается до семи-восьми градусов, подумал Андрей, невольно ёжась от осеннего ветра. Ветер мел по тротуару опавшие листочки, ерошил кусты, подстриженные ровной стеночкой, задирал подолы росших вдоль дороги берез. Бледно-зеленая, с серебристым отливом изнанка листьев напоминала барашки пены на волнах неспокойного моря. В детстве, вместе с матерью, Андрей ездил в Феодосию; воспоминания стёрлись в памяти, но подсознание бережно хранило обрывки, порой выталкивая из глубины на поверхность. Да имелась еще в семейном альбоме одна-единственная фотография, оставшаяся от поездки. Напоминание о чудесных днях.
Маленький Андрей стоит по колено в воде, позади - пляж с отдыхающими. На мокрый прибрежный песок мерно накатывают волны, а солнце, южное, жаркое, роняет блики на зыбкую сине-зеленую гладь, чем-то похожую на зеркало. Сквозь нее явственно просматривается усеянное ракушками дно. Солнечные зайчики прыгают по волнам, бьют мальчишке в глаза, и он подслеповато щурится. На Андрюшке красные, в горошек, трусы, а в руках - тоже красный надувной дельфин. "На-ка рыбку, - сказал дядя-фотограф. - Видишь, какая? Ну, улыбнись. Хорошо, молодец. Не шевелись, сейчас вылетит птичка".
Андрей вздохнул, детство - удивительная, беззаботная пора - давно миновало, вокруг кишела суровая взрослая жизнь. Или ты - или тебя, гласили ее законы. Побеждает сильнейший. Наглость - второе счастье. Нехитрые правила отлично подтвердили сегодня и "товарищи" по работе, и Эдуард Валерьевич, начальник отдела автоматизации. Раз в год контракты сотрудников пересматривались, чаще в сторону увеличения, заключались новые, для чего шеф лично беседовал с каждым подчиненным. Нисходил с высоты своего положения, выделяя толику начальнического времени. И требовалось, кровь из носа, показать себя с наилучшей стороны, причем, больше на словах, чем на деле. Лесть, заискивание, очернение и подсиживание ближнего - всё шло в ход. Андрей, как обычно, остался не у дел: воспитание не позволяло очернять и подсиживать, а превозносить собственные успехи, красиво расписывая их, мешала врожденная нерешительность и неприязнь к пустословию. Коллеги, напротив, распускали павлиньи хвосты, добиваясь повышения. Выглядели они при этом эдакими атлантами, державшими на могучих плечах небосвод предприятия. Незаменимые, умные, талантливые. Убери кого, и всё рухнет. Андрей смотрел неодобрительно, возмущался в душе. Четвертый год уже возмущался, с тех пор, как устроился на завод после окончания института. Естественно, зарплата так и не выросла. Но, видимо, судьбе надоело его пассивное ожидание, и она вознамерилась слегка расшевелить подопечного, подтолкнуть к действиям, заодно проверив, насколько он держит удар.
В этот раз Андрею редкостно "повезло": ему выпало примерить роль козла отпущения. Традиция назначать виновных во всех прегрешениях за прошедший год была давней и горячо любимой. Кандидатуры обсуждались загодя, вынуждая сотрудников отдела вступать в самые невообразимые альянсы. "Против кого дружите?" - спрашивал иногда шушукающихся коллег ничего не подозревающий Андрей. Те торопливо отводили глаза.
"Против тебя!" - открылась на собеседовании с начальством страшная правда. Эдуард Валерьевич орал, брызгал слюной, стучал по дубовому столу крепким волосатым кулаком и обвинял, обвинял, обвинял... Андрей пытался слабо возражать, чем еще сильнее раздражал шефа. Наконец Эдуард Валерьевич успокоился, промокнул вспотевшую лысину носовым платком и пододвинул к Андрею листок с контрактом. Тот, не глядя, подмахнул его, схватил второй экземпляр и выбежал из кабинета. Уши горели, сердце ёкало; от незаслуженной выволочки на глаза наворачивались слезы. Уже потом, по пути с работы, он мельком просмотрел нынешний трудовой договор - сумма, проставленная в графе "зарплата", неприятно удивила, ошарашила даже. Остро захотелось уволиться.
Снова и снова прокручивая в воображении разговор с руководителем отдела, Андрей понимал, стоило быть чуть напористей, настырнее, смелее - и упреки, шаткие доказательства вины, прочие доводы разлетелись бы в пух и прах. Стоило бы также разобраться с "доброжелательными" коллегами, подложившими товарищу нет, не свинью, а целого борова. Грязного и вонючего. По большому счету, надо было бросать этот скверный, неуживчивый коллектив, который многие без улыбки называли террариумом. Опостылевшую работу, где его ни капельки не ценили. Искать то, что действительно по душе. В конце концов, он молодой, перспективный специалист. С красным, черт побери! дипломом. Увы, эти мысли, посещающие "молодого специалиста" всякий раз после очередной промашки или намыливания шеи, никак не могли претвориться в действия. Андрею не хватало решимости, воли, характера - он принадлежал к той группе людей, что прогибаются под изменчивый мир и отнюдь не способны прогнуть его под себя. Жена вила из него веревки как заблагорассудится, слава богу, она же первая и подала на развод, а то б Андрей так и мучился. Ненавистная школьная дразнилка "маменькин сынок" преследовала до самого института. В отделе его, смеясь, называли "наш квёлый ослик Иа".
Андрей зло сплюнул под ноги, осмотрелся. Кажется, он пропустил "ближайшую остановку": рядом, по крайней мере, ничего похожего не наблюдалось. Точно так же он и заехал в чужой район - задумался, замечтался, пытаясь хотя бы в уме разрешить навалившиеся проблемы. Вышел где-то, увлеченный к дверям автобуса людским потоком; чисто механически, на автомате направился к дому и лишь затем, внезапно очнувшись, с недоумением понял, что угодил незнамо куда.
- Какая это улица? - сунулся Андрей к седобородому дедку, который сидел на скамейке возле кирпичной девятиэтажки и читал "Известия".
- Парковая, - неприветливо буркнул старик, ткнул мосластым пальцем за спину и загородился газетой. И впрямь, на доме за спиной дедугана висела синяя табличка с надписью "Парковая, 16". Сквозь нее странным образом просвечивали ровненькие швы кладки, а за ними... Андрей моргнул, да нет - показалось.
- Парковая, - протянул он. - Не слышал. А район какой?
- Ленинский район, - с какими-то мстительными нотками ответил вредный дед. - Про него-то слыхал, чай? Про Ильича-то, а? Вот бы он вас, буржуев.
- Но в городе нет Ленинского... - Андрей ошеломленно закрутил головой. - Улица есть, сквер, площадь...
- А это что, по-твоему? Ты случаем не того, а, паря? - старикан выразительно постучал по лбу согнутым пальцем.
Ноготь на пальце, желтый и выпуклый, с грязной каемкой непроизвольно приковывал внимание, внушал реальность происходящего; табличка на доме висело криво, ее верхний левый угол тронула ржавчина. Клены во дворе печально шелестели, роняя на землю крылатые семена, из-за угла ощутимо тянуло помойкой. На балконе, где сушилось белье, крупный черный котяра вылизывал бок. На фоне белоснежных простыней он казался особенно черным. Андрей пребольно ущипнул себя за ладонь, моргнул. Всё оставалось по-прежнему. Дед встал, кряхтя для порядка, демонстративно свернул газету и скрылся в подъезде. Кот прекратив свой туалет, пялился сверху, посверкивая бесстыжими зелеными зенками. Насмехался, зараза.
- Изыди, - брякнул в сердцах Андрей, зачем-то перекрестился и размашисто зашагал обратно.
Спустя десять минут быстрой ходьбы, когда улица Парковая сменилась Вознесенской, а никакой дороги и в помине не было, Андрей, проклиная всё на свете, поинтересовался у той самой тетки с авоськами, как ему, собственно, пройти к автобусной остановке. Или трамвайной. Или что там еще. Неважно. Тетка попалась бойкая, языкастая, объяснила вмиг. Андрей вежливо поблагодарил и отправился дальше. Уже по улице Нефтяников. Существовала ли такая улица на карте города? - он мог бы поклясться, что нет.
Вечерело. Загорались фонари, в окнах домов зажигался свет. Андрей поддернул рукав куртки - стрелки на часах застыли, показывая без двадцати восемь. Он легонько стукнул по циферблату, не помогло. Тряхнул что есть мочи - часы упрямо отказывались работать. Череда многоэтажек, нависавших справа и слева, напоминала гигантские декорации. Или сложные, прихотливо изломанные коридоры лабиринта с бесчисленными ответвлениями. Вот напасть! Не в чащобе ведь, не леший водит. Где же остановка? В висках ломило: боль скороспелым плодом вызревала под черепом, грозила взорвать его. Темно-зеленые купы нависавших над тротуаром берез пестрели желтым. Будто седина на висках. Художник Лето уступил место за мольбертом художнику Осень, у нее своя палитра. Как там у Пушкина? - "в багрец и золото одетые леса...". Андрей угрюмо потопал назад.
- Извините, - обратился он к попавшейся навстречу компании подростков, - не подскажете, где находится остановка?
- За углом, дядя, - махнул направо развязный юнец в черных очках. - Вон, где перекресток. Тебе куда, в центр? Шестьдесят седьмой едет в центр. И двадцать третий. А может, двадцать четвертый. Спросишь, в общем.
Да был я там! - чуть не взвыл Андрей. Улица Вознесенская, общественный транспорт по ней не ходит! Но благоразумно промолчал. Через полчаса он обессилено опустился на лавочку около продуктового магазина. Самые разные люди четко и уверенно растолковывали, куда нужно идти. Даже показывали. Вот только направления почему-то не совпадали, и остановки не отыскивалось. Господи, прошептал Андрей, за что мне такое? Ужасно хотелось есть и пить. Нет, пить хотелось просто невыносимо. Магазин, скользнула мысль. Смотришь и не видишь, скоро совсем рехнёшься. Он поднялся, подошел к двери, толкнул - заперто. Прислушался - изнутри доносились голоса, значит, продавцы еще не ушли. Наверное, можно быстренько купить чего-нибудь. Он затарабанил в дверь. Нет, лучше попрошу проводить до остановки.
- Эй, откройте! Вашу мать, да открывайте же! - Андрей не заметил, что кричит. Толстое стекло содрогалось под ударами, как хлипкая фанера.
Стекло хрустнуло и рассыпалось сверкающим крошевом, он недоверчиво воззрился на окровавленный кулак. Выругался, обтер кровь носовым платком и пролез внутрь. За прилавками и холодильными витринами высились ряды полок и полочек, забитые товаром. Глаза разбегались при виде этого изобилия. Различных габаритов коробки, банки, одно-, двух- и трехлитровые, с этикетками и без, шуршащий целлофан кулечков с печеньем и вафлями, бутылки - винные, водочные, из-под лимонада... Они манили, притягивали. Витрины скрывали колбасы, копченые окорока, мясные рулеты... И опять померещилась какая-то прозрачность, смазанность очертаний. Представилось, что это не то, не настоящее - ширма, за которой прячется неведомое.
- Эй! - позвал Андрей.
Никто не ответил. Люминесцентные евросветильники на потолке горели холодно и недружелюбно, над дверью тихо работал кондиционер. Звуки с улицы как ножом отрезало. В густой, вязкой, навалившейся ватным одеялом тишине Андрей почувствовал себя очень неуютно. Шум кондиционера тончайшим комариным писком вкручивался в уши, нервировал. На мгновение почудилось, что люди здесь, рядом - разговаривают за стеной, в подсобке. Дернулся туда.
- Мне... до остановки... Не могу найти. Покажете?
Нет ответа. Но были ж люди! Он слышал. Были! - уверил себя. Взор помутился, затуманился, как вода в полынье, схваченная хрупким ледком. Голова кружилась. Бум-м! - медным тараном в ворота крепости стучал пульс в висках. Бум-м! Во рту разлилась полынная горечь пополам с солоноватым привкусом крови. Вернулись и замельтешили перед глазами оранжевые искры. Они сливались в язычки пламени, становились выше, росли; огненное зарево охватило его, трескучее, жаркое...
- А-а!!! - корчась от жуткой боли, завопил Андрей.
Морок сгинул. На полу колыхались две зыбкие тени, размахивали руками, точно спорили о чем-то. Его тень, наоборот, исчезла.
- Я ищу остановку! - Андрей ринулся к невидимкам. Пальцы хватали лишь воздух, не встречая сопротивления.
Никого нет. Пусто.
Обман! Издевка!!
Душной волной захлестнул, накрыл с головой гнев. Андрей в исступлении бросился к...
* * *
На освещенном пятачке у магазина лежала, свернувшись калачиком, черная, с подпалинами собака. Порой она поднимала морду, прислушиваясь к звону и грохоту, что доносились изнутри, и тоскливо скулила. Редкие прохожие спешили прошмыгнуть мимо. Кто-то останавливался, спрашивал: "Милицию-то вызвали?" "А как же, - отвечали ему. - Пусть вяжут психа. Их работа-забота".
Прикатил, завывая сиреной, ментовский "бобик". Из него вышли двое; спугнув пса, крадучись направились к магазину. Проблесковый маячок выключить забыли, и тот без толку вращался на крыше уазика, роняя вокруг синие сполохи. Ночь тревожно вглядывалась в творящееся внизу действо. Милиционеры подошли ко входу, перебросились парой фраз и, оценив ситуацию, вытащили табельное оружие. "На месте, - сообщил первый в захрипевшую рацию. - Приступаем". И под прикрытием напарника полез внутрь.
Долговязый, с реденькими светлыми бровями мент следил за ним, выцеливая на мушку предполагаемых нарушителей. Берцы с толстой рубчатой подошвой в нетерпении елозили по битому стеклу: младшему лейтенанту Ефиму Тарасенко ужас как мечталось самому, лично! - да, да, старшой побоку - отличиться на задержании. И возможно - сердце замирало - на ликвидации. Но мечты мечтами, а дело - делом; Ефим спокойно и рассудительно оберегал спину товарища, не рвался вдогон. А ну как все в героях себя числить станут? Хоронить замучаешься, храбрецов-то с гордецами. Поначалу осмотреться надо, обстановку разведать, и уж потом...
Андрей сидел на прилавке и с трудом пытался понять - где он и что с ним. Ребро ладони, изрезанное острым стеклом, вспухло, из него текла кровь. Она насквозь пропитала белый носовой платок, который Андрей приложил к ране, и сочилась из-под ткани крупными каплями. Капли падали на сероватые, под мрамор, плитки пола, растекались неаккуратными кляксами. На полу валялись разбитые бутылки, смятые пивные банки, надорванные упаковки - всё, что Андрей в бешенстве сметал с полок. В лужах минеральной воды и сока плавали чипсы с сухариками. Лужи были густо припорошены чаем, сахарным песком, мукой. Едкий и резкий запах алкоголя шибал в нос. На прилавке возле Андрея стояла ополовиненная бутылка "Нарзана", рядом лежала обкусанная палка сервелата. Пострадавшая рука нестерпимо ныла, и Андрей, угнетенный и подавленный, с тоской взирал на учиненный кавардак.
- Стар-рший лейтенант Кузьмин. - Вывел его из прострации зычный, раскатистый бас. - Пр-редъявите документы.
Андрей повернул голову, как ни странно, болеть она перестала. Ну да, как раз перед вспышкой ярости. В нескольких шагах, напоминая шкаф-купе, громоздился плотный широкоплечий милиционер, буравил недобрым взглядом. Пистолет в громадной лапище служителя порядка казался нелепой игрушкой, но Андрей нисколько не сомневался, что оружие настоящее. Он потянулся во внутренний карман ветровки, долго возился с застежкой - открывать ее левой рукой было неудобно, наконец выудил паспорт. Серые глаза лейтенанта смотрели цепко, изучающе, и походили на две колючие льдинки. Обливаясь потом и стараясь не облизнуть внезапно пересохшие губы, Андрей протянул удостоверение милиционеру. Дуло пистолета грозно покачивалось, пугало; на самом деле это было вовсе не дуло, а огромная черная дыра, которая могла в один миг, без остатка, выпить его, Андрея, жизнь, но пока лишь гипнотизировала, лишая силы и возможности сопротивляться. Кузьмин полистав паспорт, вернул владельцу, нахмурился; поправил фуражку на коротко стриженом затылке. "Нездешний, - с плохо скрываемым удивлением бросил в рацию. - Ефим, иди сюда".
- Ваша регистрация, - обратился к Андрею.
Орел, разметавший крылья на тулье фуражки, вдруг представился Андрею совсем иным, странным... Он вздрогнул, проглотил накопившуюся во рту слюну, как можно безучастнее пробормотал:
- Фрунзе, дом тридцать девять, квартира двадцать. Кировский район. Указано ведь в паспорте.
- Вот что, гр-ражданин Виноградов, - озлился мент. - С пропиской вашей я ознакомился. Не надо тут лапшу вешать. То, что не местный, понятно. Регистрация чья? Где получали?
Андрей молчал. Вопросы и ответы явно смахивали на сценку из спектакля абсурда, поставленного полоумным режиссером. Очевидно, под словом "регистрация" они с товарищем блюстителем подразумевали совершенно разные вещи. Андрей все-таки облизнул губы, скрипуче, с сумасшедшинкой, рассмеялся и честно признал, что не понимает сути вопроса. Лицо старшего лейтенанта поблекло и вытянулось. Вероятно, дуальность такого элементарного, до безобразия простого понятия как "регистрация" и его выбила из колеи. Положение спас второй милиционер, который незаметно подкрался к беседующим и внимательно слушал "диалог слепого с глухим".
- Чужой, Коля, - Ефим лязгнул челюстью и крепче стиснул табельный Макаров, с изумлением воззрясь на неудачливого грабителя. - Не наш.
- Не "психический", значит, - почему-то обрадовался Кузьмин, опустил пистолет, а затем и вовсе убрал в кобуру. Его внушительные руки слегка подрагивали. Видимо, встреча с "психическим" таила в себе изрядную опасность.
- Что делать-то будем? - Длинный и худой как макаронина Ефим тоже спрятал оружие - сунул под полу куртки; снял фуражку, пригладил пшеничного цвета волосы и водрузил головной убор обратно. Милиционеры подобрели, оттаяли лицами. Верно, готовились к чему-то плохому, накручивали себя, ан нет - обошлось. Розданные судьбой карты в масть легли.
- Оповестить нужно, - "шкаф" поскреб ногтем плохо выбритую щеку. - Сообразить не могу - кого. Приемщиков ли, Экзорциум или Скорую с Аварийкой. Слышь, парень, а скажи-ка, - потребовал у Андрея, - черепушку у тебя не ломило, когда буянил?
- Ломило, - сознался Андрей. - Но раньше. Как громить стал, так и отпустило.
- Сейчас не болит? - участливо вклинился Ефим.
- Нет. Говорю же - раньше. Едва в район ваш попал, будто в тиски зажало, но и прежде болела. Я в автобусе ехал, задумался, остановку свою пропустил. Вышел, да не там.
- О чем размышлял-то?
- Так... на работе проблемы. - Андрей не собирался плакаться в жилетку незнакомым людям.
- Ага, ясно, как ты здесь очутился, - пробурчал Кузьмин. - Ясненько.
- "Выкидыш"? - предположил его долговязый напарник.
- Ну. Отторжение у него. Пожалуй, Скорую вызвать не помешает.
- Считаешь, поможет?
- Да ничего я не считаю! - Николай раздраженно выругался, повернулся к смурому Андрею, вряд ли что уловившему из разговора.
- Айда, брат, на улицу. Там и подождем.
Он первым вылез через разбитую дверь наружу, за ним последовал "отторженец" Виноградов; замыкал шествие Ефим Тарасенко.
Около магазина потихоньку скапливалась толпа - каким образом они узнали, что объявился чужак? откуда? Милиционеры уселись в уазик, старший докладывал по рации; Андрей же, откинувшись на спинку заднего сиденья, тупо таращился в брезентовый, натянутый на железные дуги верх машины. Ему было дурно.
Разлившееся окрест людское море ширилось, питаясь досужими вымыслами, в него постоянно вливались капли-человеки. Море роптало на разные лады, пенилось любопытством, волны-вопросы терзали песчаную косу берега в поисках ответа. Злыми, резкими криками чаек вспыхивали свары, тонули в общем грозовом рокоте - зарождавшаяся буря расправляла крылья, грозила затопить всё и вся. Не на шутку грозила - штормовое предупреждение давать впору.
- Выкидыш! - слышалось в посвисте бури. - Неприкаянный! Поплавок!
- Небось, тоже жить хочет, - возражали им.
- Он-то живет, а мы страдай... Изгнать!
- А если б сами этаким макаром попали? И вас могли бы...
- Мы не так, мы по обыкновению. В полном, растудыть, соответствии с законом.
- То есть, беззаконно кто - гнобить их? Сами, поди, не прочь грань сменить. Вот из вас "психические" и получаются! Копят злобу, потом ка-ак...
- Ах, "психические"? - обиженно негодовали зачинщики спора. - На зеркало не пеняйте, коли рожа крива!..
Кузьмин поерзал на сиденье, обстановка нравилась ему всё меньше.
- Позвоню Ванягину, - решил он. Заметив косой взгляд Ефима, пожал плечами. - Ну да, Ванягин из Экзорциума, зато живет во-он в тех домах, рядышком. Пусть хоть уймет этих, Скорая-то когда подоспеет. Он хороший человек, - сказал убежденно, - не то, что остальные. Меня в свое время...
Запнулся. Взяв мобильный телефон, набрал номер. И точно подслушал кто.
- За Ванягиным послать надо, - раздались голоса.
- За чудодеем! - поддержали их. - Степана Порфирьеча зовите. Пусть погутарят.
- Алло... - пискнул сотовый.
- Здравствуйте, Степан. - Телефон затерялся в огромной ладони старшего лейтенанта, мнилось, что говорит он прямо в кулак. - Это Николай. Тут, гм, такое дело...
* * *
- Жди, - напутствовал Андрея Кузьмин. - Чудодей будет с минуты на минуту, а мы уж от греха подальше...
Взревел мотор, хлопнули дверцы - милиционеры Кузьмин и Тарасенко уехали. Сирену не включали, но мигалка на крыше так и работала, озаряя их путь сквозь собравшуюся толпу мертвенно-фиолетовым светом.
Андрей, словно в бреду, глядел на окружающих людей. Глаза слезились, бросало то в жар, то в холод, и реальность плыла, размазываясь брызгами дождя на ветровом стекле. Он механически выделял из плотной массы лица тех, кого видел сегодня, да, он узнавал их. Все, все они были здесь. Вредный пенсионер с неизменной газетой "Известия", полная, изъяснявшаяся не хуже любого оратора тетка - уже без авосек, компания подростков, мужчина в желтых штиблетах, смазливая студенточка, молодящаяся пожилая женщина в кокетливой шляпке... Даже черный кот, наводивший марафет на балконе. Котяру держала на руках веснушчатая девчонка с двумя ярко-розовыми бантами.
Люди беззастенчиво пялились на Андрея, как на диковинного зверька в зоопарке или уродца из кунсткамеры, или рыжего клоуна на манеже цирка. Сравнение с инопланетным пришельцем не катило, тогда чувствовался бы какой-никакой пиетет, почтительность. Возможно, страх. Люди негромко обсуждали что-то своё; не таясь, тыкали пальцами. Кто-то посмеивался. Кот, скотина пушистая, зевнул, широко раздвинув усы; выпускал и втягивал когти. Андрей стоял, вжав голову в плечи, опустив взгляд долу. Как жалкий провинциальный актеришка, который вырвался-таки из уездного городка в Мариинку и тотчас опозорился на тамошней сцене, худо сыграв одну из малозначащих ролей второго плана.
Но вот толпа благоговейно расступилась, в проходе возник низкорослый, старый уже человек с окладистой рыжеватой бородой и резкими складками морщин на покатом лбу. Одежда на нем была самая обыкновенная: куртка нараспашку, вязаный, под горло, свитер, брюки, а на ногах - вышедшие из моды черт знает в каких годах ботинки на высоком каблуке. Человек ступал уверенно, размашисто, высоко вздернув подбородок. Как солдат на плацу. По поведению народа Андрей без труда понял, что это и есть чудодей.
- Вы верующий? - вместо приветствия спросил тот. Пытливо всмотрелся в глаза, хмыкнул довольно. - Давайте присядем на лавку, - предложил. - Спокойнее там. Поговорим, значит.
Андрей, будто утопающий за спасательный круг, ухватился за жесткую, мозолистую ладонь чудодея, пошел следом. Рухнул на скамью, утер слезы рукавом, сгорбился - стыдился проявленной слабости. Ванягин не торопил, ждал, только пальцы беспокойно выстукивали дробь на крашеных досках. Гул толпы стих, звучал приглушенно - размеренным рокотом прибоя, что разбивается о камни мола.
- Меня зовут Степан Порфирьевич, - представился бородач. - Чудодей. Ведун, стало быть, по-вашему.
- Андрей... Анатольевич, - ответил "утопающий", шмыгнув носом. - Программист. Не верующий, но и не атеист вроде. Так... Вам зачем?
- Легче воспримешь, - отозвался собеседник. - Ничего, что я на "ты"?
- Нормально, - кивнул Андрей и, опешив, вскинулся: - То есть, Бога нет?!
- Кто знает... - чудодей усмехнулся. - У нас, получается, нет.
- А у нас?
Степан Порфирьевич коротко хохотнул, смутился, кашлянул в кулак и ничего не ответил.
- Я... где? - напряженно поинтересовался Андрей. - Умер, что ли?
- Если бы, - бородач сочувственно похлопал его по плечу. - Мы тут не... - осёкся, потом продолжил: - Ты, брат, на оборот попал, на испод, разумеешь?
- Нет.
- На другую сторону, на изнанку. Теперь понятно?
- Изнанку мира? - задумчиво произнес Андрей. - Вселенной, то бишь? - На ум пришло сравнение с березовыми листочками, такими неодинаковыми снаружи и изнутри.
- Нет, - ведун смешно наморщил нос, борода его всколыхнулась. - Не мира - восприятия.
Андрей бестолково моргнул: новые факты требовали тщательного разбора и осмысления, ответы же плодили кучу вопросов.
- Как попал? - осведомился он словно бы невзначай.
- Как, как. Это еще разбираться нужно. Такое редко приключается.
- Выдающийся, значит, случай?
- Да. Нехарактерный.
- А как обычно попадают?
- Ну, после сильных душевных потрясений, заканчивающихся, как правило... - Ванягин выдержал паузу.
- Смертью, - подсказал Андрей.
- Да. К сожалению, - подтвердил Ванягин, уточнив: - Смертью - там. Либо сумасшествием.
- И вы... сюда...
- У них лучше справься, - чудодей указал на толпу, которая глыбилась в отдалении. - Рискнешь?
- Нет. - Андрей крепче вцепился в скамью, под ложечкой противно засосало. - Н-не надо. А что... со мной будет?
- По Установлению, иначе Эдикту Семи тебя должно изгнать, - "утешил" его Степан Порфирьевич. - Сделать это может любой член Экзорциума, в том числе я. Но вряд ли ты выдержишь. А ежели предписания не блюсти, то... гм, домой могу отправить. Чудодей я или кто? Что хочу, то и творю, - он заразительно засмеялся.
- Вы... отправите? - голос Андрея невольно дрогнул.
- А надобно ли? - Ведун смеяться не перестал, но зрачки его сузились, кололи двумя острыми булавками. - Сюда, - выделил ударением, - просто не попадают. Слышал, как кричали, вопили как? - "поплавок", мол, "выкидыш". Тебя родное восприятие отторгает, выбрасывает. Пока не часто, но со временем дело примет скверный оборот. Если каждый раз возвращаться, зачислит судьба в "неприкаянные", которых никакая грань не держит; швыряет их - щепкой по волнам, нигде надолго уцепиться не могут. Не жильцы, в общем. Кто-то, впрочем, умудряется пилюлю эту горькую подсластить, находя извращенное удовольствие в переменах. Их не любят даже больше, чем "неприкаянных", ведь ты тоже не любишь наркоманов, правда? "Поплавки" и есть самые настоящие наркоманы, впавшие в зависимость от боли, страха, отчаяния. Век их недолог - год, два... У "психических" малость длиннее. Похожи они, ох, похожи, кличем по-разному, а так...
Андрей потерялся в обилии терминов, утонул - не выплывешь. "Спросить, спросить бы, - заполошно мелькало в уме. - За кого меня принимают. Не в лоб, исподволь. На жалость надавить. Пусть поможет".
- Кого вы называете... "психическими"? - Слова слетели с губ, рассыпались рваной нитью бусин; гадючьим кублом свернулся на конце знак вопроса.
Бородач ожег парня неприязненным взглядом, скривился. Тема явно была дурной, очевидно, в приличном обществе такие вещи не обсуждались. "Я как тот Фома, - с отчаяньем подумал Андрей. - Вкладываю персты в язвы, а телесные они или духовные - значения не имеет. Сейчас пошлет меня чудодей и прав будет". Но тот уже взял себя в руки, ответил ровно, спокойно:
- Тех, кто перешагнул следующую грань восприятия, но не сумел задержаться. Болтаются на границе меж тем и тем, новым и старым. Множественность разрывает их. Они становятся буйными, агрессивными. Опасными. Поначалу таких ставят на учет, регистрируют, ясно? Отслеживать пытаются, чтоб не натворили чего до поры. В конечном итоге это совершенно бесполезно, проку - чуть, кот наплакал. Когда у "психического" начинается обострение, и он рвется отсюда - туда, приходится, м-м... - Степан Порфирьевич выразительно прищелкнул пальцами, - помочь. Освободить мятущуюся душу.
Андрей уловил скрытый подтекст. "Эвфемизмами выражается. Почему? Неужели..."
- Вы их... - вспомнилось разверзшееся дуло пистолета, пристально-цепкий взгляд милиционера. Студёно-льдистый, профессиональный, - убиваете?
- Можно и так сказать. - Чудодей неприятно оскалился, лицо его посуровело. - Убиваем, да. Уничтожаем сущность здесь, на извороте.
- Здесь? Они что, продолжают жить в других... другом измерении?
- Наверняка. Только не "измерении", а "изнанке". На исподе первый оборотный слой, за ним - второй, третий и так далее. Доподлинно никто не знает.
- Я... - промямлил Андрей. - Получается, мое восприятие в самом низу цепочки? Как основа?
- По одной из версий - да, однако некоторые полагают, отсчет может идти и вниз. А кое-кто утверждает, что и вбок, вообще в любом направлении.
Андрей растерянно внимал словам собеседника. Он, программист, всё пытался выстроить взаимосвязанную логическую схему, но усилия шли прахом: очередная порция информации перечеркивала прежние выводы, ставила с ног на голову. А ведун говорил, говорил.
- Тебя вытолкнуло с глубины в верхние слои. С меньшей "плотностью" и "материальностью". Но ты не перестроился. Глубоководным рыбам необходимо определенное давление, точно так же и ты цепляешься за "вещный мир", видишь, слышишь и ощущаешь не то, что есть на самом деле. Сознание подменяет картинку, действительность не стыкуется с тем, что докладывают органы чувств. Происходит разрыв восприятий, включается механизм отторжения. Буйных сумасшедших видел? Твое поведение ничем не отличалось. И, кстати, здорово напоминало приступы, что бывают у наших "психических". С одним существенным отличием - ты, в припадке ярости, громил, как тебе показалось, магазин именно на материальном уровне. А "психические" разносят реальность на уровне энергетических взаимодействий. Крушат вдребезги, причиняя страшные разрушения. Поэтому проблему решаем жестко, силовыми методами, раз уж там, в иной грани, не озаботились об изгнании, мы облегчим их мучения сами.
- Разве изгнать не означает выдворить вон? - перебил Андрей.
- Этот смысл второстепенен. Укоренившееся понятие таково - изгнать, то есть совершить специальный обряд. Избавить дух от бремени физического тела. Разумеется, в последующем слое надлежит избавиться уже от энергоносящей оболочки. Далее что - мне неведомо. Слыхал, как тебя изгнать требовали? Отставить тут навсегда, чтобы ты у себя, да и здесь тоже, не причинил людям излишние хлопоты. Подвох в том, что многие не переносят процедуру Экзорциума и, утратив физическую оболочку, гибнут.
Слова чудодея Андрея ошарашили.
- Не с-согласен! - выдохнул он.
- Когда-нибудь придется, - заметил ведун. - Или ты ряды "неприкаянных" пополнить желаешь?
- Нет. Я... Можно я по закону? - Андрей сглотнул. - Там умру, и...
- Всё можно, - философски изрек Ванягин. - Доживешь ли? Решай. Неволить не стану.
Отвернулся, скрестил руки на груди.
Андрей угрюмо уставился на носки ботинок. "Не почистил вчера, - вспомнилось. - А сегодня так вообще... Эх, не о том думаешь, не о том..." Через пять минут, бледный и осунувшийся, он твердо заявил:
- Домой верни. Да, боюсь! - сказал с вызовом. - Сдохнуть ни зазря. Из-за процедуры вашей дурацкой. К черту! Молод еще. Бог даст - образуется.
- Бога нет, - с улыбкой напомнил чудодей.
- У вас, - зло отрезал Андрей.
Степан Порфирьевич захохотал. Андрей порывисто вскочил со скамьи, на щеках вспыхнул румянец.
- Да что смешного-то?!
- Погоди. - Ведун поймал его за рукав. - Садись-ка. Ишь, бросает тебя, из крайности в крайность. То буянишь, то смирный да пришибленный. Где цельность натуры? Какие поступки естественны? - и сам же ответил: - Вторые. Нет в тебе стального стержня. Воли. Но странное дело, проявляются иногда. А хочешь заиметь их насовсем? Я могу изъять некоторые твои качества, не полностью, конечно - частично. Ведь ты бы хотел избавиться от скованности, от робости, стеснительности? Взамен получишь решительность, уверенность и смелость - то, что обычно называют мужественностью или твердым характером. И жизнь твоя сразу наладится, пойдет в гору. Хороший подарок, не так ли?
- Нет. - Андрей вырвал руку. - Не так. Нужно самому. Всё делать самому. Добиваться - самому. Неужели непонятно? Возьму я ваш дар, и что? Разве после этого я буду я? Или не совсем? Или вовсе не я?
- Ты прав. - Ванягин тоже поднялся. - Молодец, правильно отказался. Пойдем, провожу до остановки, уедешь, как и приехал. Камлания с бубном и прочей мишуры не будет. Испод и без того удивительная штука, - он достал из брючного кармана часы-луковицу, поднес к глазам. - Пол-одиннадцатого натикало, а тебе завтра на работу. Опаздывать-то не любишь? - и подмигнул.
Андрей, истративший под конец разговора все силы, вяло поплелся за ним. Словно маленький кораблик в арктических льдах, притулившийся за мощной кормой ледокола.
Они шли мимо поредевшей толпы в сторону Вознесенской, откуда, по уверениям парнишки в черных очках, ездили в центр шестьдесят седьмая и двадцать третья маршрутки. А может, и двадцать четвертая, если повезет. Чудодей помалкивал, говорить, по сути, было не о чем. Андрей также не произнес ни слова - хватит, наспрашивался. Новое знание не всегда хорошо и приятно, правда может быть пугающей. Зачем она тогда, такая правда? Верно замечено - плод истины горек, вкушать от древа познания дано лишь избранным, отнюдь не первому встречному. Он, Андрей, обыкновенный человек, такой же, как все, ему тяжело и муторно нести этот груз. Информация - предмет нематериальный, но, господи, как она гнетёт и давит. Ложится на плечи непосильной ношей. Пожалуй, и сам Геракл, державший в одиночку небесную твердь, надорвался бы.
Остановка возникла неожиданно, протаяла зыбким фантомом из густого киселя темноты. Она притаилась меж неоконченной новостройкой, за которой простирался мрачного вида пустырь, и устремленными в звездное небо параллелепипедами многоэтажек. Глухой металлический короб, обклеенный плакатами и блеклыми самодельными объявлениями, выглядел донельзя уныло. Но Андрей готов был расцеловать эти грязные, разукрашенные граффити стены, эти корявые надписи "Ваня + Маша", эту замызганную белую табличку с номерами маршрутов и расписанием. Даже следы шин на асфальте. Они вселяли надежду.
Степан Порфирьевич застегнул куртку; прохаживался туда-сюда, звонко впечатывая каблуки в тротуар, пристукивал нога об ногу. "Продрог, что ли? Осень на дворе... - подумал Андрей. - Ах, да. Ты видишь, слышишь и ощущаешь не то, что есть на самом деле, - вспомнил. - Так и есть, совсем не то".
Минуту спустя подъехал автобус, неказистый пазик с цифрами "67" на лобовом стекле. Он громко тарахтел и пофыркивал мотором, выпуская из выхлопной трубы отработанные газы. Андрей зажмурился и с наслаждением втянул ноздрями горьковатый, приятный дым. Он мог бы вдыхать его вновь и вновь, этот бензиновый запах свободы и возвращения.
- Ну, пока, что ли, - сухо попрощался ведун. Пожал руку. - Может, встретимся еще, коли жизнь не заладится. Кто на исподе бывал, уже не отвертится, рано ли, поздно - назад вернется. Переживания, волнения душевные, они ведь копятся. Малейший срыв, и... Ладно, - откашлялся в кулак, - иди. Не задерживай человека.
- До свидания, - Андрей неуверенно улыбнулся. - Спасибо.
Поднялся по ступенькам в пустой салон, показавшийся слишком просторным, вольготным. Сев у стенки, ткнулся носом в синюю узорчатую занавеску, смежил веки. Задремал. Чернявый, усатый шофер в кожаной куртке и бейсболке с длинным козырьком непрерывно курил всю дорогу и так же часто переключал радио. С одной волны на другую. То ли искал что, то ли музыка ему не нравилась. Сигаретный дым уносило в приоткрытое окно - Андрей его не чувствовал. Время от времени маршрутку зверски трясло на ухабах, кидая из стороны в сторону; пазик скрипел и гулко содрогался. А чернявый матерился шепотом и, оборачиваясь, подбадривал единственного пассажира:
- Ниче, не заплутаем. Ща выберемся, обожди трошки. Дальше-то - по накатанной.
В речи его отчего-то пробивался хохляцкий акцент. Лампы мигали, по салону метались жуткие тени, наполняя кресла призраками, и от нервотрепки у Андрея разболелись зубы.
Наконец автобус замедлил ход, съехал на обочину и, скрежетнув тормозами, остановился. С легким шипением открылись двери, из них пахнуло холодом и сыростью - на улице шел дождь. Мелкий, моросящий. Дождь рябил поверхность воды в таинственно отблескивающих при свете фонарей лужах и шуршал в придорожных кустах.
- Фрунзе, - объявил водитель. - Конечная. Счастливого пути.
Андрей зябко поежился, накинул на голову капюшон ветровки. Поднялся и, тяжело переставляя ноги, зашаркал к выходу.
10 - 24.09.05
|
|
|