Белоус София Васильевна : другие произведения.

Бездорожье

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
Оценка: 6.24*6  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Дорог здесь нет. И ты не оставишь следа. И куда ушли любимые тобой, не узнаешь. Ты - свободна. Иди, куда хочешь.

  Часть 1 Бездорожье
  1.Земля ускользает из-под ног неожиданно. Небо падает без предупреждения. И она не сразу поняла, что прежняя жизнь закончилась только что и навсегда. Она даже не сразу осознала, что весёлый голос говорит с именно ней. Но замолчали люди, стоящие около неё, глаза их расширились от удивления и предвкушения скандала. Истории. "Что-то не так" - мелькнуло в мыслях. Она обернулась и столкнулась взглядом с улыбающимся купцом. Высокий и рыжеволосый, и, наверное, нравится девчонкам. Он протягивал ей радужные бусы. И вот тогда-то её шатнуло от внезапного холода. Потому что в воздухе ещё звучало:
  - Возьми в подарок, красавица,- и слова эти обращены были к ней.
  Она медленно, не веря, огляделась. Все смотрели на неё. "Не сплю" - и удивилась. "Я ещё жива?" - и застыла от ужаса. "Донесут,- знакомые лица смешивались в бесформенное пятно,- Таден меня убьёт". А купец ждал, и яркая нитка шлифованных камушков блестела в его руках. Никогда ей не дарили таких украшений. У отца не было денег, а мужу и в голову не приходило. Она ведь сегодня умрёт. И лицо у неё будет багрово-синее и бесформенное. Наверняка даже хуже, чем в тот раз, когда Таден заподозрил её в краже. Стало страстно жаль себя. И захотелось, чтобы хоть что-то красивое в ней было. Ведь одежду новую на её похороны никто отдавать не будет. Хорошо, если Таден её хоть закопает, а не собакам бросит.
  Помертвелыми пальцами она взяла безделушку и обвила вокруг шеи. И вздёрнула подбородок: подавитесь, падальщики. Ясно было, что уже очень скоро ей придётся заплатить и за это тоже. На негнущихся ногах пошла с торжища домой, а за спиной волнами расходился шепоток. Ещё лет десять будут говорить: "Это было в тот год, когда ревнивый Таден забил жену насмерть".
  Вот и шатёр. И соседка - узкоглазая чужеземка Найга - ждёт её у входа. Она присматривала за малышом, пока Ташха ходила на ярмарку. Если бы всё было хорошо, она бы сейчас приложила сына к груди и взахлёб рассказывала, какие товары и людей видела, какие новости услышала. И до самого возвращения мужа была бы счастлива.
  - Найга...Найга, меня Таден пришибёт,- бессознательно коснулась бусинок,- кибитник подарил, я на него даже не смотрела, только Таден же не поверит. Скажет: спуталась...
  Глаза у подруги сузились ещё сильнее, стали острыми и опасными.
  - Живо в шатёр. Муж твой с табунщиками сейчас?
  - Да. До вечера должен там быть.
  - Раньше в уши назвенят. У тебя времени до полудня, не больше. Собирайся. Ну!
  Ребёнок завозился в колыбели, захныкал, недовольно закряхтел. И тут Ташха не выдержала: из глаз потекли слёзы, а из налитых грудей - молоко.
  - Куда собираться? Куда мне...с ним?- махнула рукой на люльку.
  - С ним - только в могилу. Не будь дурой. В Бездорожье уходи. Сумеешь добежать - твоё счастье. Туда никто не сунется.
  - А я?
  Найга пожала плечами:
  - Здесь точно умрёшь,- помолчала и неловко сказала,- ты уж извини, я Тадена тогда себе возьму, а сына твоего обещаю - воспитаю как своего.
  Ташха ошеломлённо замолчала. Ну да, жилистая и всегда спокойная Найга и буйвола угомонит. Сын запищал вновь, и она кинулась на колени, утыкаясь лбом соседке в живот.
  - Не давай ему бить Карса, ладно?
  - Ладно,- почти нежно провела по растрёпанным косам,- я тебе одежду принесу мужскую. У твоего-то слишком большая. И на смену что-нибудь. Ещё возьмёшь еды и немного денег. И беги.
  Они управились очень споро. Умом Ташха понимала, что южанка во многом заботится о себе. Но сейчас эта скорость спасала ей жизнь. И горькое бессильное отчаяние перемежалось приступами горячечной благодарности, кидая от безвольных рыданий к суетливой спешке.
  Последний раз покормила Карса. Никогда впредь. Убежит или погибнет - больше сына не увидит. Плакать сил не было, и Ташха рвано всхлипывала, сухими глазами впитывая детское сосредоточенное лицо.
  - Прощай. Спасибо. Ты... спасибо.
  Найга торопливо обняла и подтолкнула к выходу, отводя влажный тёмный взгляд.
  - Беги. И удачи.
  
  2.Узкий клин сухой степной земли закончился вскоре после обеда, и дальше Ташха чавкала по лиману. Идти было легко. Жирная тяжёлая от воды почва мягко продавливалась под подошвой. Тёплая вода иной раз перехлёстывала стопы, но по летней жаре ощущение было приятным. Если бы не страх, стыло обнявший душу...И груди ныли каждый раз при мысли о сыне.
  Вода поднималась и Ташха брела уже по щиколотку в ряске. Радовали только камыши. Чем дальше в лиман, тем гуще и выше они росли. Низкую женщину скрывало с головой.
  Ни ветерка над стоячей поверхностью. Ташха обливалась ручьями пота, а к вечеру потекло из сосков. Сверху вниз рубашка и штаны до колен намокли, хоть выжимай. Разбухшая, бугристая и твёрдая от молока грудь нещадно болела. Раньше сцеживать молоко не приходилось - ребёнок выедал всё подчистую. Сдавливая ладонями влажную грудь, беглянка рыдала от боли. Полностью выдаивать не стала - отчасти от усталости, отчасти из боязни задерживаться слишком долго.
  На закате выбралась к маленькому островку - два корявых деревца и колода, осклизлые и гниющие. Усталая Ташха рухнула наземь, радуясь им как родному очагу. Быстро темнело. Тучи мошек поднимались вверх с наступлением ночи. Их тонкий писк постепенно превратился в неумолчный гул. Уже в полной темноте женщина сцеживалась в горсть и пила саму себя. Опустев, перемоталась запасной рубахой и уснула, будто нырнула в омут.
  Наутро встала с тяжёлой головой и опухшими лицом и руками. Еле видные летучие твари искусали до кровавых расчёсов. Зудело невыносимо. Ташха раз за разом давала слово не чесаться и через мгновение яростно раздирала кожу.
  День тянулся и тянулся. Парило, и дышать в густом жарком мареве было тяжело. Бёдрами раздвигая сплошной зелёный покров и подводные заросли, медленно шла и шла. Раз обернулась и безнадёжно застонала: широкий и ясный след - не промахнёшься - предательски указывал её путь. На миг Ташха подумала, не лучше ли остановиться и дождаться погони, раз уж всё равно умирать. Но вспомнила перекошенное лицо и безжалостные кулаки и с новыми силами ринулась дальше. Хоть на полдня оттянуть встречу - ради такой цели не жаль выложиться полностью.
  В редких просветах среди водорослей сновали рыбы. Неподвижные гладкие тела, почуяв Ташхин взгляд, стремительно скрывались в гуще "бороды". Лягушки равнодушно-презрительно следили за её приближением и, лишь когда она подходила вплотную, нехотя и неспешно спрыгивали с водяных листьев. А вот птицы улетали заранее. Только завидели и сразу вверх. Сначала женщина не обращала особого внимания, но постепенно поняла, что это выдаёт её. Особенно крупные птицы. И тогда мороки стало больше: постоянно оглядываться, высматривая пернатых, и огибать их по широкой дуге. Постоянное напряжение выматывало быстрее тупого передвигания ногами, но жить хотелось и тут уж приходилось цепляться за любой волос.
  
  3. К полуденному пеклу торговлю начали сворачивать. На раскалённой сковороде дела делать несподручно, и с холстин потихоньку собирали товары. Покупатели разбредались до вечерних танцев и разговоров. Лирт потянулся и забросил тюк с тканями в повозку. Всё, можно отдыхать до сумерек. А вот как стемнеет... Жаль у кочевников такие строгие нравы. Представилось перепуганное лицо утренней девчонки. И как недобро затихли местные. Всего-то сказал, что красивая. Но рыженькая убежала белее снега. Хотя бусы-то взяла, может и придёт.
  Лирт обогнул повозку и врезался в здорового красномордого бугая. Судя по яростному лицу, извиняться не следовало, зато стоило быстро и молча убраться с дороги, что кибитник и попытался сделать. Не вышло. Взбешённый чем-то мужик ухватил Лирта за грудки и, расплёвывая слюну взревел:
  - Где она?
  Каков бы ни был повод, драка с покупателями была не нужна. С этих мелких племён станется из-за обиды одного придурка всем сняться с места и укатить в степь неизвестно на сколько лет. И купец по возможности спокойно спросил:
  - Кто?
  - Ты! Ты, рыжий, ей буски подарил! К тебе и сбежала! Говори, где прячешь!
  Что ж, теперь понятно, почему так испугалась девушка. Мельком пожалев её и подосадовав на себя( не мог другую выбрать!), Лирт чётко и внятно ответил в багровую рожу:
  - Не. Знаю. У. Меня. Её. Нет.
  Но ревнивому мужу уже бесполезно было объяснять и доказывать. В потасовку ввязались все, кто ещё остался на базарной земле - голосом рослого дядьку боги не обделили, так что все прекрасно поняли, в чём загвоздка. Впрочем, отведя душу, разошлись вполне довольные друг другом - видать не любили здоровяка и свои, потому и защищали без огонька.
  Лирт привалился к тележному колесу и прижал медное зеркальце к щеке - вдруг да не разнесёт. Рядом опустился Варган и устало пробормотал:
  - Кажется, пронесло. Не должны разобидется. Хоть красивая была?
  
  4. В воде росла плакучая ива, а на иве сидела Ташха. Ветви были скользкие и тонкие, больно врезались в затёкшее усталое тело. Ташха тоскливо таращилась в темноту. Несмотря на неудобную позу, глаза слипались, но девушка боялась уснуть и свалиться с дерева. Один раз, задремав, она уже начала съезжать вниз и подхватила себя в последний момент. Вяло подумала, что всё равно ведь упадёт, и мужу всё равно попадётся, так чего кочевряжится?
  Новолуние беспросветно спрятало всё вокруг. Собственных пальцев и то не разглядеть. Молодая женщина глянула вниз и поболтала ногами в темноте. Никто не отругал её за ребячество, и она покачала пятками снова. Затем смутилась и решила, что, если больше никогда в жизни не будет так делать, то её не поймают. И тут же, почти против воли, быстро и широко стала размахивать ногами. И расплакалась.
  Сон ушёл, осталась свинцовая неподъёмная усталость. Ташха покачивала ногами и тихо икала от рёва. Иногда она безнадёжно отмахивалась от комаров. Впрочем, здесь их было явно меньше. Девушка решила, что дальше от берега и людей еды меньше, вот мошки и не жалуют здешние края. Или просто на ней не осталось ни единого не искусанного клочка кожи, вот и отстали.
  То ли от слёз, то ли от недоедания, то ли от переутомления, по краям зрения замелькали яркие цветные звёзды. Ташха не слишком беспокоилась из-за них, пока одна сверкающая горошина не пролетела возле руки, и в медовом свете девушка разглядела замызганный рукав.
  "Светлячки" сновали и под водой, выхватывая волнистые пряди водорослей и ослеплённых рыб в круги своего сияния. Огоньков становилось всё больше, вскоре Ташха могла разглядеть и саму себя, и ветви, и ствол, и ряску.
  К жужжанью насекомых исподволь примешивался вкрадчивый перезвон, постепенно заполняя малый мир ивы. Словно в детстве измученная беглянка разглядывала подсвеченные зелёные косы и хороводы своевольных искр. Пока дети пламени не начали жечься. Ташха попыталась отгонять их, но только обожгла ладони. Хотела спуститься - зло цапали колени и стопы. Наконец, девушка сжалась и замерла не в силах придумать ничего толкового.
  Чистый мелодичный звук сменился напевными, но страшными речами:
  - Есть. Хотим есть. Накорми нас, не то уведём в пропащую глушь или утащим в топкий ил. Накорми.
  Губы тряслись, и выговорить получилось не сразу:
  - Что же вы едите? Я съела последнюю лепёшку вечером. У меня ничего нет.
  Звёзды умолкли, словно в раздумье.
  - Кровь. Дай нам крови. Или возьмём сами.
  Ташха примерилась к мякоти большого пальца, но не укусила, сообразив:
  - А молоко вы пьёте? У меня пока ещё есть.
  Светлячки загомонили все разом. Слова было не разобрать. Тонкий взбудораженный звон раздражал и пугал, и Ташха вздохнула свободнее, услышав:
  - Не знаем. Не пили. Но дай.
  Развязать туго затянутый на спине узел и не рухнуть с насеста, удалось не скоро. Нетерпеливые огоньки суетились вокруг, покусывая кожу болючими прикосновениями. Наконец, заскорузлая от пота и грязи ткань подалась и соскользнула на живот. Молоко брызнуло струйками и противно потекло по телу. Искры были в восторге. Больше их касания не обижали. Они вылизали белые потёки досуха и собрались вокруг сосков, не упуская ни капли. Под их голодное пищанье Ташха начала кунять. Светящиеся шарики превращались в радужные бусины, возмущённый звон накатывал волнами. Бусинки ссорились и толкались, а одна внезапно оказалась Карсом...
  
  5. Ива осталась далеко в позавчера, и сейчас Ташха думала, что лучше бы она упала с ветвей и разбила голову о какой-нибудь подводный камень.
  Утром её разбудил "светлячок", зло кольнувший в шею:
  - Развалилась, сплюха! Вставай, идут за тобой. Вот-вот здесь будут.
  И девушка неуклюже спросонок вскочила и побежала за неправильной искрой. Тусклый днём проводник временами подгонял недобрыми словами и постоянно напоминал, что вечером именно его надо будет покормить первым. А то молоко всё жиже, а за так стараться он не намерен... Ташха только кивала - дыхания на ответ не хватало.
  - Стой. Думать буду.
  Ташха села прямо в воду, окунувшись до подмышек. Огонёк, еле заметно мерцая, поплавал вокруг и приказал:
  - Вон камыши погуще, лезь туда, и так, чтоб один нос торчал. Высунешься - сама виновата.
  И она втиснулась, чудом не сломав ни камышины. Оглянулась. Неожиданно рассиявшийся "светляк" шустро сновал, словно иглой сшивая разорванную Ташхой "зелёнку". И вытоптанную осоку поднимая целой и невредимой.
  Возвращаться далеко назад не стал. Видно, было поздно. Залатав прореху, подплыл к Ташхе и пребольно впился в мочку. Вопреки совету беглянка выставила из воды не только нос, но и глаз, ухо, скулу. Сверху укрыла широким листом кувшинки.
  Ташха сцепила зубы и не пикнула, а три вздоха спустя решила, что зря не послушала вечно голодного водного духа.
  Муж и соседи - всего шестеро - показались тихо в двадцати шагах от укрытия, лишь слабый плеск сопровождал их, и Ташха захолодела: уж они-то её слышали издали.
  Удивлённо остановились и принялись осматривать нетронутую зелень.
  - Чун, ты - назад. Проверь, может, где со следа соскочила или свернула на чистой воде, а мы не разглядели. Остальные - здесь ищем.
  Они искали долго. Много раз уходили и возвращались. Она не шевелилась. Заглядывали и в спрятавшие женщину заросли, едва не наступая на свою пропажу. Ташха до крови прикусывала губы и не двигалась с места, хотя безумно хотелось рвануться прочь от таких знакомых раньше и жутких нынче людей. Отрезвляла ещё и жгучая боль в ухе - огонёк вгрызался всё глубже.
  Наконец, уже в сумерках, охотники не выдержали:
  - Таден, идём! Ночевать здесь не будем.
  - Она уйдёт ночью! И до утра ряской всё затянет!
  - Куда уйдёт по темноте? Таден, на сухое пошли - а то лиманники сожрут!
  - Да и жену твою, сдаётся, они утащили. Что смотришь зверем? Стаей на одинокую девчонку и днём не побоятся кинуться. Лакомый кусок-то.
  - Точно. Ты ж сам видел - она не сворачивала, а след как ножом обрезали.
  - А тело тогда где? До последнего клочка, до единой кости схарчили?
  - Могли и так. Но скорее утянули под воду и уплыли подальше от нас.
  Таден молчал, соседи убеждали, солнце садилось. Уходя, муж всё посматривал через плечо: вдруг рыжая гадина вылезла из тины и скалится в спину?
  Тёмные водные листья залило уходящим светом, будто кровью. Ташха на дрожащих, затёкших ногах встала в полный рост и со стоном потянулась. Сняла с изодранной мочки раздувшегося как насосавшийся клоп светлячка. На ощупь он был похож на тело в лихорадке - горячий, сухой и твёрдый. И мутный, не сияющий. Девушка потрясла его на ладони:
  - Эй, лиманник! Тебе что, плохо?
  
  6. Комариный край закончился. Земля становилась всё суше, шагать было всё легче. Наконец, лиманник остановил её:
  - Здесь разойдёмся.
  Ташха в благодарность накормила "свой" огонёк последними каплями молока. И пошла по зелёной холмистой равнине. Мягкие стебли ласкали ноги, тёмные тени от облаков скользили и перетекали по волнующимся травам. Думалось о странном и хотелось непонятного. И синева над головой улыбалась ответным безумием. Одежда высыхала колом. У первого же ручья кочевница остановилась и выполоскала вещи, развесила сушиться и искупалась сама. Кожа на стопах, коленях, ладонях и локтях слезала белёсыми творожистыми кусками. Размякшими ногтями девушка соскребла отмерший слой и легла спать наземь.
  А проснулась от страха. Безвыходный ужас отравил сон, но не исчез с пробуждением. Мышцы ослабели и не могли поднять тяжёлый костяк. Вместо суставов - мягкие и беспомощные верёвочные крепления. Не вскочила, не побежала, молча смотрела в светлеющий предрассветный туман. Зачем кричать, рвать жилы, метаться в дурной надежде выжить? Вот кто-то тихо кашлянул, кто-то сплюнул. Чужое дыхание, шаги, шуршание ткани отдавались в позвоночнике. И рядом больше нет несытой нежити, спасающей за мясо и молоко.
  Жаркие капли текли со щёк в уши, остро щипали подживающую мочку. Дышать толком не получалось, тело пока ещё беззвучно трясло от близящейся истерики и недостатка воздуха.
  "Не шевелиться. Лежать спокойно". Ташха поразилась холодной расчётливой ярости своих мыслей. "Я выберусь. Только спокойно". И вдохнула без боли под рёбрами.
  Загонщики чудом прошли в нескольких шагах от неё, не заметив. Наверное, быстро, но от напряжения и вынужденной неподвижности начали подёргиваться мышцы. Но Ташха не шелохнулась ни когда Чун сопел над ней, ни когда Зарен наполнял флягу в ручье. И ещё долго пристально вслушивалась в тишину после их ухода.
  А затем будто вынули жёсткий стержень из души. Бестолково засуетилась, нелепо взмахивая руками, собрала и одела влажные тряпки. Без всхлипов раз за разом вытирала рукавом слёзы и сопли. Взяла наискосок от прежнего пути - не хотелось сталкиваться с мужем и его дружками снова. Всё равно мимо Бездорожья не промахнёшься.
  
  7. К границе подошла незадолго до полудня. И чуть не перешла, не заметив. Слишком вертела головой, в опаске озирая окрестности, и не смотрела под ноги. Но тут пальцы укололо невидимым репьём, и Ташха, ойкнув, глянула вниз. И напрочь забыла о царапине. В трёх шагах лежала грань. Не обрыв, не стена пламени, не бешеный поток - просто еле заметная в траве тропинка заканчивалась, будто в порог уперлась. Девушка долго стояла, задумавшись. Удлинились тени, спал дневной жар. И она так и не узнала, решилась бы она сама своей волей перейти на ту сторону.
  В спину ударил радостный рёв. "Таден!" Ташха помчалась вперёд, не вспоминая больше о сыне. Это ведь только люди не рискнут пойти за межу, а стрела без сомнений пересечёт страшную для живых препону.
  Взлетев на ближайший холм, оглянулась. Тадена держали впятером, не пуская за ней следом. Нутром поняла, что нужно скорее скрыться с глаз мужа. Если он и дальше будет видеть её перед собой - вырвется.
  "Неверная" жена развернулась и быстро начала спускаться, оскальзываясь на сочной зелени.
  Позади всё так же раздавались ругательства и проклятия. Угрозы одна страшнее другой неистощимо рушились на беглую. Но она ясно и окончательно поняла: всё это - от бессилия. Она больше не в их власти. Прежняя жизнь отныне не имеет значения. Осознание этого причиняло боль, стоило вспомнить о Карсе и Найге, и приносило неведомую раньше лёгкость, стоило обернуться.
  "Я - свободна". Ташха вобрала взглядом безбрежное разнотравье, желая сохранить в памяти. "Здесь нет даже малых дорожек - иди, куда хочешь".
  
  Часть 2 Инагга
  
  8. Бездорожье оказалось на диво урожайным местом. Плоды, ягоды, коренья, рыба и жабы в ручьях - утягивать пояс не приходилось. Но Ташхе было страшно. Теперь, когда нет чужой злобы вдогонку, она ощутила весь ужас - решать всё надо самой. Не бывало такого никогда. Ей всегда указывали либо отец, либо муж. Они вечно были недовольны исполнением, но давать поручения не прекращали. По сути, она выбирала только, что приготовить из еды. Но и в этом всё время ошибалась и не могла угадать мужских желаний. И ныне постоянно ожидала окрика и тычка в спину и заранее сжималась.
  И потому, встретив людей, обрадовалась и сбросила непосильный груз с плеч. Кто бы ни были незнакомцы, как бы ни устроили они её судьбу, пусть дальше они отвечают за всё. Не такой уж и сладкой оказалась свобода.
  Огромную, не меньше тридцати шагов в поперечнике, телегу, надрываясь, тянули могучие быки. Или не телегу - настил на колёсах. А на нём стоял высокий и роскошный шатёр. Яркая вышивка и богатые ткани, ленты жёсткие от бисерных узоров, вставки из мягко сияющих мехов, бляхи из драгоценных металлов и отшлифованных камней - страшно было подумать, сколько же стоит это чудо. А вокруг шли мужчины в кожаных куртках с короткими рукавами и с ножами на поясах, женщины в лёгких просторных платьях и множество детей, одетых во что попало.
  Одинокую девушку заметили. Двое воинов отделились от каравана и двинулись к ней. Когда они приблизились, Ташха с изумлением поняла, что оба - женщины. Широкоплечие и рослые, с размашистой походкой и хмурыми лицами, но женщины, несомненно.
  - Как тебя зовут?- вопрос прозвучал резко и недобро.
  Ташха поёжилась от их рыщущих взглядов и назвалась.
  - Следуй за нами.
  Очевидно, они были невысокого мнения о грязной оборванке, и потому без тени тревоги повернулись и пошли обратно. Даже не проверяли, послушалась ли она. Но Ташха и не думала перечить. С облегчением шла, не мучаясь больше раздумьями и сомнениями.
  На неё с любопытством глядели. Женщины шептались и хихикали. Дети хитро блестели вишнями глаз из-за материнских юбок. А мужчины...а не было здесь мужчин. Охраной занимались тоже женщины. Ташха с недоумением переводила взгляд с одной на другую. Те в ответ смотрели спокойно, а одна улыбнулась и подмигнула. Ташха поспешно отвернулась и почти столкнулась с подошедшей женщиной.
  Её нельзя было спутать с мужчиной. Она была не похожа на красавиц степных кочевников, но Ташха залюбовалась ею. Невысокая ростом и лёгкая костью жительница Бездорожья напоминала взведённый самострел: уверенная постоянная готовность - не делай неосторожных движений и останешься жив.
  У неё была загорелая дочерна кожа и выгоревшие добела волосы, едва прикрывавшие мочки ушей. В углах глаз и губ - мелкие морщинки. "Она часто смеётся и щурится, глядя вдаль" - подумала Ташха. Сложно было сказать, сколько ей лет - может сорок, может семьдесят. Глава племени выглядела жёсткой и телом и душой как высушенная временем кость. "Должно быть, солнце прокалило её насквозь и выжарило, вытопило из неё всё лишнее, всё мягкое".
  Матриарх внимательно осмотрела пленницу от макушки до пят и, чуть улыбаясь, спросила:
  - Откуда ты, милая? И как тебя зовут?
  - Из степей за лиманом. Я - Ташха,- от волнения горло пересохло, и девушка закашлялась.
  Главная кивком отпустила охранниц и предложила:
  - У меня нет срочных дел сейчас, идём за повозками, и ты мне потихоньку всё расскажешь до вечерней остановки.
  Сбиваясь и путаясь, говорила о своей жизни, о семье и побеге. Она сама удивилась, как быстро закончилась её, казалось, сложная и тяжёлая история. Лишь немногим больше десятка фраз пришлось потратить.
  Шанура качала головой и сочувственно щёлкала языком. Подробно расспросила о Карсе и, хотя на словах пожалела молодую мать, но выглядела при этом чем-то довольной. Впрочем, она и не подумала скрывать:
  - Это хорошо, что ты рожала и что ребёнок твой здоров. Мы ценим свежую кровь. И, если ты захочешь остаться, мы с радостью примем тебя.
  - Но...- Ташха не знала, как сказать и боялась наказания за неосторожные вопросы,- но... как же...- неуверенно посмотрела по сторонам.
  - Ах, это... У нас есть мужчины,- Шанура небрежно махнула рукой в сторону мерно покачивавшегося шатра,- не волнуйся, ни один из них не причинит вреда и не посмеет поднять на тебя руку. Наши мужья хорошо выучены, красивы и нежны. Тебе понравится.
  Ташха ошарашенно молчала.
  
  9. Племя жило охотой и собирательством. Рядом с повозками шла лишь треть людей: для охраны мужчин и присмотра за детьми. Большая часть охранниц каждое утро уходила за добычей. А женщины в платьях рассыпались по округе и обдирали всё съестное, что только замечали. С наступлением сумерек все непременно возвращались. На привале готовили еду, сушили излишки, шили одежду, лепили посуду, вырезали из дерева и даже ковали.
  Ташху пока не отпускали далеко. Впрочем, она и не рвалась. За четыре дня она успела запомнить в лицо всю детвору. Одних девочек. В один из полудней она решилась спросить об этом идущую рядом девицу, но та зло глянула и поджала губы. Больше Ташха разговоров не заводила.
  Но любопытство точило душу и на очередной ночёвке, когда суета уже улеглась, она рискнула подойти к Шануре.
  - А-а...Здравствуй, милая,- вождь с лёгкой улыбкой пригладила выбившиеся из косы рыжие пряди. Ташха уже заметила, что здесь люди дотрагивались друг до друга чаще. "Наверное, потому, что нет мужчин. Нет ревности".
  - Ты хотела что-то спросить? Ты ведь извне. У твоего народа обычаи, похоже, отличны от наших.
  - Д-да,- мысли путались от множества вопросов. Наконец, удалось выбрать и произнести самый главный:
  - Где ваши мужчины?
  - Я думала, ты уже догадалась - они живут в шатре.
  - Все? А почему они не выходят? И...
  - Все,- Шануру забавляла беседа и усмешка не покидала её губ, - а не выходят потому, что нет в том нужды. Мужчины слабы и глупы, помощи от них не дождёшься, а солнце и ветер могут испортить их кожу и погубить красоту.
  - А как они все помещаются там? Ну, шатёр, конечно, большой, но тесно же!
  Ташхе было странно, что её слушают, на её пустые вопросы отвечают, тратят время на болтовню с ней. Дома только Найга не покрикивала и не отталкивала девушку, но остальные находили Ташху недалёкой и безнадёжно тупой. Уж точно ни вождь, ни старшие из мужчин не стали бы терпеливо разъяснять ей, что к чему.
  Что бы скрыть смущение, девушка подобрала с земли веточку и поворошила угли в начинающем угасать костре.
  - Их немного. Двенадцать сейчас. Мы не всех оставляем в живых.
  - Вы их убиваете?
  В вечерней тишине испуганный голос прозвучал излишне громко. От соседних костров к ним обернулись несколько человек.
  - Тише, милая,- успокаивающе произнесла матриарх,- Подумай сама. Когда мальчику исполняется год, мы решаем, достаточно ли он красив и здоров, чтобы оставить его для продолжения рода. Если оставлять всех, мы их не прокормим. К тому же мужчины, часто вырастают злыми, грубыми и жадными. Вспомни своего мужа. Если их будет много, они рано или поздно поработят нас. Никто из моего племени не хочет быть бесправным чревом и рабочей скотиной. Мы ведь знаем, как это бывает в других землях.
  - Но можно же их отпустить!
  - В год? Младенец не выживет один. А растить и кормить, пока он не повзрослеет достаточно - слишком накладно. К тому же мы привязываемся к ним. Потом тяжелее расстаться.
  - А если вы находите мужчину в дороге, как меня?
  - Смотрим и решаем,- пожала плечами вождь,- чаще убиваем. Без должного воспитания они становятся скотами, и их уже не переделать.
  - Почему не отпустить? Ведь на них племя не тратилось?
  - И пусть страдают другие женщины? Нельзя думать только о себе, Ташха!
  Шанура не повышала голос, но Ташха сжалась. Сколько-то она молчала, но всё-таки спросила, не подымая глаз:
  - Если я буду с вами и рожу сына, его тоже убьют?
  Сухая жёсткая ладонь нежно огладила вспотевший лоб, растрёпанные косы, напряжённые плечи.
  - Ну что ты, милая? Ты ведь сама сказала, что твой первый сын здоров. И ты такая красивая - твои дети будут ещё краше. К тому же подумай о дочерях - они будут жить среди нас. Их никто не обидит, они никогда не узнают, как ты, побоев и унижений. А сыновьям будет легко и сытно в нашем шатре.
  Шанура перебралась на расстеленные шкуры и хлопнула ладонью рядом с собой:
  - Ложись-ка спать.
  Ташха устроилась под боком у Шануры. Дома она часто спала в обнимку с подругой, когда Таден с другими пастухами перегонял стада. Вдвоём теплее. Здесь, как она заметила, женщины тоже ложились по двое-трое под одним одеялом.
   Через двадцать дней ей выпала ночь.
  
  10. Ташха скользнула под тяжёлый полог. Она попала в отделённый занавесями маленький закуток. Ей пришлось решаться вторично, чтобы откинуть ткань и войти.
  Ташха врезалась в запах, словно в стену. Еле ощутимый в преддверии, в основном покое он вышибал дыхание из груди. От плотной смеси благовоний из глаз потекли слёзы и, не успев ничего рассмотреть, Ташха зажмурилась. Нос зачесался, и девушка подумала, что лучше бы здесь воняло навозом.
  Кое-как удалось проморгаться и разлепить веки. Изнутри шатёр был изукрашен ещё более прихотливо и странно. Похоже было, что всё сколько-нибудь красивое или ценное, найденное в дороге, нашивалось на стены или на бесчисленные подушки и ковры, устилавшие пол. А на этом мягком покрове возлежали они. Невозможно было сказать лежали или валялись, или сидели - так горделиво-расслаблены были позы. Так неторопливы жесты.
  Бледная истончённая кожа блестела от масла в свете лампадок из разноцветного стекла. Ни один не был толстым, но ни намёка на мышцы не виделось в изнеженных рыхлых телах.
  Ближайший протянул руку и не спеша провёл по ноге гостьи от щиколотки до колена. Влажная горячая ладонь взбудоражила и без того взведённую Ташху: она отпрянула, запуталась в ворохе тончайших шерстяных одеял, упала и забарахталась в зыбкой груде дорогого тряпья. Кто-то коснулся голени, кто-то волос. В душном спёртом воздухе Ташха покрылась потом. Она приподняла голову и уставилась в затянутые жарким обещанием глаза.
  Ташха замерла. Во вкрадчивых поглаживаниях была отталкивающая притягательность. Словно сладковатая нота в гнилостной вони. Пухлые ладони водили по телу, забирались под одежду, скользили по плёнке испарины. Рядом кто-то застонал. Ташха повернулась и увидела темнокосую девушку в окружении трёх мужчин. Один целовал лицо и перебирал спутанные пряди, разметавшиеся по покрывалам, двое других трудились между её ног. Их головы и плечи полностью скрывали живот и бёдра женщины. Сквозь стыд и брезгливость Ташхе захотелось увидеть, что же они там делают. Вот один из мужчин оторвался от своего занятия и, оттолкнув второго, перекатился, лёг на разгорячённое тело и начал двигаться. Глядя на его мучительно неспешный ритм, на волны проходящие по его дряблой плоти от каждого толчка, она ощутила как язык и нёбо пересыхают, а вся влага скапливается в лоне.
  Ташха вспомнила, как девчонкой мечтала о мужчине. Задев локтём кого-то, замирала от восторга, от радости, вспыхивала от желания вновь почувствовать чужое тепло. После замужества ей уже ничего не хотелось, а близости она быстро научилась бояться и избегала, как могла.
  Но сейчас не было ни страха, ни восторга. Только приторная навязчивая сласть. Всё казалось, что удовольствие какое-то неправильное, должно быть по-другому, но сопротивляться было совершенно невозможно. Кто-то прижался к её боку. Ташхин локоть вдавился в податливый круглый живот, и девушку затошнило. Дурман выветрился из головы, и она ясно поняла, что ещё мгновение и её вырвет. Вскочить не получилось и пришлось на четвереньках выбираться из затягивающих осыпающихся шёлковых гор. Вывалившись за занавеску, Ташха несколько мгновений, словно рыба, хватала ртом прохладный ночной воздух. Затем поднялась, опираясь на дрожащие руки, и села, свесив ноги с края настила.
  - Милая? Что случилось?
  - Я... Шанура, я...- кочевницу затрясло, горло не повиновалось и удалось только сипло выдавить:- Я не могу!
  Старшая посмотрела с пристальной жалостью, обняла и прижала голову Ташхи к своему плечу. Зашептала бессмысленные, но действенные слова утешения, как ребёнка покачивала дрожащую подругу.
  Наконец, сквозь пелену Ташха начала различать тихие речи Шануры:
  - Это только, чтобы зачать детей. Потерпи, родная. Закрой глаза и потерпи. А потом я успокою тебя. Я сделаю так, что тебе будет хорошо. Раз мужчины тебе не по нраву, как и мне - мы будем счастливы вместе. Ты такая красивая и ранимая - я, лишь увидев тебя, влюбилась. Ты не знаешь, но женщины могут любить друг друга. От такого не рождается потомство, но так дарят радость. Я люблю тебя, Ташха, будь моей.
  Тон её слов стал из сочувственного горячечным. Неожиданно пылкие поцелуи пятнали шею и ключицы, и виски. Жёсткие от работы ладони мягче пера опустились на груди. Оглушённая растерянная Ташха не пыталась понять приятно ли ей происходящее. Хотя бы вместить в свой разум всё, что узнала - уже благо.
  Одна единственная мысль всплыла из неведомых глубин и разом привела в чувство: "Мои дочери вынуждены будут ласкать друг друга, а сыновья будут ленивыми самодовольными шлюшками в общем шатре". И тогда Ташха вырвалась и побежала.
  
  11. Сердце грохотало, и Ташха не слышала, гонится ли за ней кто-то. Бежала она до тех пор, пока воздух не начал гореть в груди. Наконец, упала и скорчилась, пытаясь унять боль в лёгких и правом боку. Рёбра ходили ходуном, но, казалось, ни глотка воздуха не попадало в распахнутый искривлённый рот.
  Постепенно пульс утихал, Ташха отдышалась и прислушалась. Возле самых ушей тихо шелестела трава, в волосах запутался и жалобно зудел жучок, шумели под ветром листья, за холмами невнятно и негромко раздавались звуки человеческого жилья. Ни топота ног, ни криков загонщиков. Девушка села, выпутала букашку и побрела дальше от засыпающего лагеря. Долго идти не смогла, в ближайшей рощице легла отдохнуть.
  Проснулась от предрассветной зябкости. Поджала ноги, спрятала кисти подмышки, укрыла подолом стопы. Грустно вспомнила, как тепло спалось с Шанурой. Наверное, даже если вернуться, больше так не будет. Теперь, успокоившись, Ташха перебирала все их разговоры слово за словом и убеждалась, что считала Шануру другом. Восхищалась, любовалась, кое в чём старалась подражать, но не любила точно. Так не любила. Не хотелось ни поцелуев, ни объятий. Почему-то Ташха почувствовала себя преданной и расплакалась от жгучей детской обиды. На заре обессиленная девушка переползла на пригретый лучами пятачок и уснула.
  Солнце взобралось уже высоко, когда Ташха пробудилась окончательно. Набрав терпких и кислых мелких яблок, грызла их, размышляя о будущем.
  Ведь жила же она с Таденом, ненавидя и боясь. Шанура хотя бы не будет её бить. Любовь мужа больше походила на насилие, часто он намеренно причинял ей боль, вряд ли с подругой это будет намного хуже. Вот только врать не хотелось. Противное ощущение, что теперь она предаёт, никак не получалось отпихнуть подальше. Женщинам постоянно приходится подчиняться и молчать. Она будет делать всё, чтобы матриарху хорошо жилось, а уж мысли её значения не имеют.
  Но все эти в высшей степени разумные самоуговоры рассыпались как бусины с порванной нитки, стоило подумать о шатре. Даже и там, наверное, можно потерпеть, был же момент, когда ей было приятно. Но потом она представила там Карса. Яблоки начали отдавать гнилью, и она высыпала их из подола на землю, а не дожёванный кусок выплюнула. Её мальчик похожий на слизня, в масле и безделье, живущий только ублажением плоти, своей и чужой... или убитый в год. А вдруг у неё будут только дочери? Тут кочевнице совсем поплохело. Рожать от этих подобий людей не хотелось. И девочек своих отдавать им даже в воображении казалось преступлением.
  "Не смогу,- обречённо и спокойно подвела итог,- Шанура - не Таден, она дорога мне, я не смогу обманывать её. И детям своим такой жизни не хочу".
  Но извиниться надо. Нужно, чтобы вождь всё-таки знала, что Ташха её уважает и ценит, и очень благодарна за кров, еду и душевное тепло. Нет любви... что ж тут поделаешь, но это - не повод обижать хорошего человека. Ташха поднялась. Племя не могло уйти далеко. Дойти до ручья, а там по колеям от огромных колёс не промахнёшься.
  
  12. Ташха поднялась на холмы и принялась искать стоянку. Время текло, а взопревшая девушка излазила каждую впадину, но не нашла ничего. Ни кострищ, ни рытвин от бычьих копыт, ни дерьма под кустиками. Даже ручья не было. Да и очертания ложбинки всё казались не такими как запомнились. "Было темно, я устала и боялась"- твердила она и сама себе не верила.
  Убедившись, в конце концов, что здесь людей кроме неё не было, вернулась в рощицу. Мрачно сжевала несколько кислиц и решила осмотреть местность за другими холмами. Всё тщетно. Ничего даже близко напоминающего вчерашнее стойбище. Голова шла кругом, догадки одна другой чуднее совсем сбивали с толку. Хотелось есть.
  В сыром распадке Ташха нарвала орехов. Незрелые, белые и мягкие внутри, голод они перебили. Выковыривая ядрышки из скорлупы, Ташха смотрела на закат. Пламенно-оранжевый сменялся ярко-алым и постепенно наливался повелительно-багровым. Вот верхний край светила скрылся за горизонтом. Ташха поднялась и стряхнула с юбки кожуру. До темноты она успеет вернуться в облюбованную и уже знакомую посадку.
  Деревьев не было. Буквально только что она шла по лужку, заросшему мятой и кашкой, затем несколько чахлых кустов тёрна и вот она - рощица. Ни лужка, ни кустов, ни деревьев. Так ошибиться и промахнуться не мог даже ребёнок. Медленно, настороженно Ташха обошла орешник. Всё изменилось. Теперь вокруг закрывали лепестки чистотел и зверобой. Поодаль чернела плодами бузина. Ташха отступила и прижалась спиной к стволу ореха. Страх сковал ноги. Не было перед глазами никакой опасности, но стылая жуть холодила лопатки. Озираясь на каждом шагу, вышла на сухое место и опустилась на траву. Долго-долго лежала, свернувшись калачиком. Как в детстве что-то страшное бесшумно ходило вокруг, подстерегая слабых и беспомощных.
  Уже плывя между сном и явью, услышала шёпот: "Виден след от зари до зари, а затем - ищи, не ищи..."
  Ташха подскочила. Густой травяной запах в ночном безветрии пьянил, отгонял страхи, дарил безмятежность. "Просто я - глупая, вот и не нашла ничего". Успокоенная, Ташха забылась до утра.
  
  13. Восемь суток она блуждала, всё ещё надеясь вернуться к Шануре. На девятый день сдалась. Несмотря на горечь, какая-то часть души вздохнула с облегчением: не придётся объясняться и отстаивать своё решение. Ташха совсем не была уверена, что не уступит уговорам и доводам мудрой подруги.
  Дальше путешественница не считала дни и бесцельно шла по неизменно благодатному краю. Ничего говорящего о людях ей не встречалось, и вскоре Ташха решила хоть на какое-то время остановиться и пожить осёдло. Пусть и в одиночестве, но отойти, отмякнуть душой, понять не умом, а сердцем, что всё позади. Отгородиться ежедневной суетой от страха перед мужем и погоней, тоски по сыну и Найге, стыда перед Шанурой и обиды на неё же. Потому, наткнувшись на затянутый ряской рукав мелкой речушки, Ташха обрадовалась и расслабилась.
  Пахло илом и тиной, громко квакали жабы, стрекозы больше ладони то стремительно проносились возле лица, то неподвижно застывали над водой. Временами плескала рыба, без устали тонко гудели комары. "Ну и ладно,- мысленно махнула рукой Ташха,- потерплю кровососов, зато есть рыба и лягушки, и птичьи гнёзда разыщу. Хорошее место". Наскоро нарвав щавеля и надёргав тощеньких хвостиков дикой моркови, она ссыпала грядущий ужин на берегу и стала собирать сухие ветки и траву для костра. Провозилась до темноты, но развела-таки пламя. Села, обхватила колени руками и подставила лицо теплу и свету. Ночи не были холодными, но Ташха подмерзала под утро, да и засыпая без огня, чувствовала себя животным, а не человеком.
  "Завтра сделаю шалаш,- думала, обрывая и отправляя в рот кислые листья,- и глины наберу, надо будет слепить горшок, тогда можно будет что-нибудь сварить. И рыбы наловлю или створчаток наберу". Девушка протяжно зевнула и устроилась на боку. "И полыни нарву, от комарья".
  
  14. Утро вышло странным. Первое, что поразило Ташху, молчали птицы. Вообще все молчали: не стрекотали кузнечики, не жужжали жуки и пчёлы. Внимательно осмотревшись, Ташха поняла, что нет росы. Солнце только-только показалось, высохнуть травы ещё не могли. Присела на корточки и зачем-то поворошила стебли и колоски. Никто не копошился среди метёлок и цветов. Проползла от костра до самого прибрежного песка - ни муравьишки, ни червячка. Да и трава сплошь пожухлая, местами пожелтевшая. Вспомнила, как вчера брызгали соком побеги щавеля, и недоумённо пожала плечами. Задумчиво посмотрела на водную гладь - не было мошек, не перепрыгивали с листа на лист лягушата. Кувшинки не распустились, а камыши резко порыжели. Тишина стояла мёртвая.
  Ташха склонилась над водой и замерла, чтобы не спугнуть сторожких обитателей придонья. Могла и не трудиться - не сновали головастики и рыбёшки, не скользили водомерки, словно разом исчезла вся мелкая речная живность. И ещё что-то неприятное... Кроме запаха стоячего пруда... Повела носом, зачерпнула горстью зеленоватую воду и поднесла к лицу. Так и есть - слабо, едва ощутимо - тянуло тухлятиной. Спешно стряхнула с ладоней подозрительную воду и поднялась. Долго смотрела на середину затоки, даже взобралась на невысокий обрывистый бережок - всё лучше видно. Но нигде не заметила всплывшей рыбы.
  Прошла вдоль берега - ничего живого. Нашла четыре гнезда. В трёх яйца были протухшими. В последнем ещё свежими. Рядом, раскинув крылья, лежала их мать. Ташха раздумывала, глядя на слипшиеся перья и разинутый клюв. Слюнки текли при мысли о мясе, но всё вокруг уж очень походило на мор. Хотя, какая зараза косит и зверя, и птицу, и рыбу, и насекомых? Может, отрава? Не зря же вода воняет всё явственней. Но где же тогда трупы? Наземные тварюшки могли убежать, почуяв беду, но рыба? От основного русла приток отделён сильно заиленным и почти обмелевшим участком. Не смогли бы все водоплавающие перебраться.
  Ташха вздохнула. "Бездорожье". Подобрала тушку и гнездо и отправилась искать чистую воду.
  
  15. Слабый ручеёк, в котором вчера Ташха промывала утицу, иссяк. Осталась лишь мутная лужица дурно пахнущей жижи. Все растения, сколько видел глаз, засохли, листы скрутились в трубочки, как от жара. Почва растрескалась, словно в засуху. Но не было иссушающего зноя, да и затока не обмелела, хотя пить из неё Ташха остереглась. На завтрак она доела остатки птицы, а жажда донимала всё сильнее. Нужно было уходить, но вдруг проснулось неведомое прежде упрямство. К тому же Ташха полагала, что вымершая за один день округа может и ожить так же быстро. Бездорожье, как говорили, полно чудесами.
  На третий день пришлось покинуть неприветливую пойму. От пышного зелёного ковра под ногами остались редкие жёсткие бодыли и рассыпающиеся в невесомую труху клубки жёлто-серого цвета. Река и приток обрели цвет и запах гноя и невыносимо зловонно парили под косыми рассветными лучами.
  Уходя прочь, Ташха надеялась за несколько дней пересечь поражённые земли и осесть в здоровой местности. Но перемены были только к худшему. В трещины в земле можно было свободно просунуть палец, никакие пища и питьё больше не попадались. Солнце стало злым и безжалостным. Ташха пила мочу и голодала.
  Она медленно брела по безжизненной долине, низко свесив голову и не глядя по сторонам. Из полузабытья её вывел странный предмет, о который она споткнулась и чуть не упала. С трудом наклонилась и подобрала непонятную вещь. Отупело разглядывала и крутила в руках, пока не дошло - человеческая нижняя челюсть. Выронила кость в пыль и, наконец, посмотрела вперёд. Большой - одиннадцать телег - караван неподвижно преграждал ей путь.
  
  16. Ташха опасливо подбиралась к повозкам. Было тихо и мёртво, только какие-то тряпки, зацепившиеся за борта, развевались под ветром. Пугливо озираясь и вздрагивая, она забралась в первую телегу. Сундуки с посудой, другие - с одеждой, свёрнутые одеяла, гребешок, небрежно брошенный возле борта, корзины с перьями и пухом на дне. Тщательно излазила по очереди все возы. Везде лишь скудные пожитки, ни пищи, ни воды. За последним открывался вид на покинутый лагерь. Ташха не спеша двигалась между поваленных палаток и занесённых землёй и мелким сором кострищ. К её отчаянию не находилось ни крошки съестных припасов, ни чашки с глотком прокисшего молока.
  Что-то страшное виднелось за тентами и полу обрушенными стойками. Неосознанно Ташха избегала смотреть туда и оттягивала приближение к этому месту. Но бескормица гнала вперёд.
  На ровной продуваемой площадке раскинулся могильник. Кучками и горками в безумной и непостижимой, но несомненной последовательности разложены были останки. Изгрызенные и изломанные, а трубчатые кости и вовсе размозжённые. "Костный мозг высасывали"- оторопело подумала Ташха, не пытаясь даже предполагать, кто.
  На цыпочках она пошла через высохшие костяки. Куцым рядом располагались птичьи косточки. Длинной извилистой линией козьи и лошадиные. Причудливым узором людские хребты и черепа. Жуткие рисунки выложены костьми рук и ног. Но основная масса грудой громоздится по центру. Два разлагающихся, но не тронутых тела валяются у основания.
  Сама не зная зачем, девушка подкралась к груде. Постояла немного, осмысливая чудовищную находку. И тут вершина костяной горы зашевелилась. С сухим стуком покатились вниз мослы.
  Странное уродливое существо встряхнулось, перекатилось на четвереньки и, склонив голову, уставилось на Ташху. Было оно похоже на вздувшийся жабий труп: бледного желтоватого цвета кожа, вся в гниющих ранах и нарывах, из-под корки спёкшегося гноя сочится сукровица и отвратная зелень, распёртое брюхо с выпяченным пупком, тонкие и длинные похожие на ветки конечности, гнусное безобразное рыло в коросте и волдырях. Но посреди месива невообразимой хари торчал прямой и чистый нос. Только по этому носу девушка и догадалась, что перед ней - человек. Он бахнулся на задницу и съехал прямо Ташхе под ноги. Невольно она отступила на шаг. Как она не старалась, не могла отвести глаз от личинок, копошащихся в чёрных мокнущих язвах. От свалявшихся колтунов на голове и в паху, кишащих вшами и мухами, от затянутых плёнкой закиси глаз. Создание дико смердело, и именно вонь вывела Ташху из оцепенения. Её скрючило и начало рвать. Поскольку в желудке было пусто, сперва рвало кислым соком, затем тёмной желчью, а под конец болезненная судорога впустую выворачивала нутро и, казалось, сейчас кочевница выблюет собственные внутренности.
  - Это ты их всех съел?- выдавила Ташха между двумя спазмами. Существо...человек придерживал девушку за плечо правой рукой и собрал рыжие косы в хвост на затылке левой, чтобы не упала и чтобы не испачкала волосы. Ногти его, слоящиеся и обломанные, царапали страннице шею. Удивительно, но она не испытывала страха рядом с людоедом, только отвращение и брезгливость.
  Очень невнятно, задыхаясь и булькая, оно всё-таки ответило:
  - Нет...нет! Они...они все ели друг друга и потому умерли. А я...Я - ел сам себя и потому выжил. Я - глупый, да?
  Словно в подтверждение своих слов, он отпустил руку Ташхи, оторвал от своего пуза кусок коричневой корки с прицепившимся червяком и отправил в рот. Глядя на улыбающуюся дыру на обезображенной морде, девушка поняла, что губы он обкусал почти до самых дёсен и теперь постоянно видны зубы. Кишки скрутило вновь, и она согнулась, капая горькой слюной на серую землю. Вместо пальцев на ногах у него торчали измочаленные пеньки.
  Голова вдруг стала лёгкой-лёгкой, перед глазами зароились, всё прибывая, чёрные мушки. Падая, Ташха ещё почувствовала, как её подхватили, взвалили на плечо и куда-то понесли.
  
  17. - Спускай.
  - А?
  - На землю меня ставь, говорю. Мне уже лучше.
  Но стоять сама Ташха не смогла. Ослабелые ноги дрожали и подгибались. Страшный попутчик вовремя поймал подмышки оседающую девушку. Перекинул её руку себе через плечо, обхватил за талию и почти поволок по бесплодной кочковатой почве. Едва переставляя ноги, кочевница оглянулась. Истощенные, шатающиеся от недоедания, далеко от костяных узорищ они не ушли.
  - А куда мы идём?
  - Куда-нибудь. Это же Бездорожье. Иди, куда хочешь, но на месте не стой. Иначе будет, как с этими,- он махнул рукой за спину. Ташха сморщилась от накатившей волны смрада, но к горлу не подкатило - сил на рвоту у тела уже не было.
  - А с ними, что случилось?- сглотнула тошноту Ташха.
  - Так остановились же, - булькнул людоед.
  - Зачем?- на голых бёдрах чудовища, под водянисто колыхающимся брюхом болтался плетёный пояс с ножнами и пребольно давил Ташхе в бок. Она дёргалась, но сказать опасалась.
  - Ведуну нашему видение было, будто бы боги приказали строить деревню. Ну, он как очнулся, так всех и убедил.
  - Хорошо, остановились, и что?
  - Ты не здесь родилась,- зыркнул на обвисшую ношу и продолжил:- Боги Бездорожья повелели нам - людям - никогда не прекращать пути. Сказали, что лишь движение для нас - жизнь. Как только остановились, всё вокруг начинает умирать. Голод, засуха или наводнение, болезни, страшилища - всё обрушивается на замерших на одном месте лентяев.
  Он подтянул сползающую Ташху и, пришепётывая, заговорил снова:
  - С ведуном-то согласились все. Я только против был, да кто ж меня слушал... через четыре дня округа стала такой, как сейчас. Ещё через двенадцать дней закончились запасы, но наш, богами стукнутый, сказал, мол, испытание, перетерпеть надо. Ну и дотерпелись.
  Он зло сплюнул и немного помолчал.
  - Восемь человек всё-таки ушло, но моих стариков дурень заморочил, они и упёрлись, как бараны. Потом люди болеть начали. Парша и лихорадка. Много умерло и от голода. Тогда и начали людей есть.
  Ташха едва понимала его слова, сознание мутилось, и неразборчивый голос временами уплывал за коричневые окаменевшие от засухи холмы. Казалось, что хмурое серое небо спустилось и обволакивает хмарью разум и чувства.
  - Эй!- на удивление сильно он встряхнул девушку, но она не пошевелилась, только голова безвольно мотнулась из стороны в сторону. Осторожно уложил и присел рядом. Задумчиво поклацал зубами и достал нож. Срезал с собственной икры полоску кожи и принялся тщательно пережёвывать. Время от времени собирал пальцем и слизывал выступившую кровь. Затем наклонился над очнувшейся спутницей и прижался к её губам, выдавливая получившуюся кашку девушке в рот. Ташха слабо завозилась, но поднять руки и оттолкнуть не вышло, а отвернуться он не дал, жёстко схватив за подбородок. Ташха замычала, давясь вызывающей дрожь пищей.
  - Чего ты?- он оторвался и недоумённо посмотрел жертве в глаза.
  - Не надо... я не могу, как ты человечину есть,- прохрипела Ташха.
  - Так это ж не человечина, это - я. Я других не ел, ты не думай.
  Видя, что она сжала челюсти, примиряюще сказал:
  - Ты же меня не убиваешь и не силой жрёшь. Я сам даю, мне не жалко. Ты же, не покормившись, идти не сможешь. И тогда мы оба умрём.
  - Сам иди,- упрямо прошептала сквозь сомкнутые губы.
  - А куда мне идти одному? И зачем?
  
  18. Вчерашний день всплывал в памяти полными муки урывками. Где, когда бродяги упали на ночь, вспомнить не удавалось. Ташха отстранённо раздумывала, стоит ли сегодня открывать глаза, или смысла в этом нет.
  - Эй! Смотри!- столько восторга было в чужом шёпоте, что веки сами собой распахнулись.
  У самого лица из трещины пробивался росток. Он был не больше ногтя, такой нежный и мягонький, что хотелось плакать. Ташха потянулась губами и всосала в себя крошечную жизнь. И тут же заметила ещё один. Не отрывая щеки от наждачной земли, она, извиваясь, поползла от одного зелёного завитка к другому, осторожно, почти целуя, вбирая слабые побеги. Рядом копошился похожий на раздавленного жука Рикки.
  Сколько они провозились, поедая молодую поросль, Ташха не смогла бы сказать ни за что на свете. Сытые и блаженные, разморенные скудной, но восхитительной пищей, они задремали там же. А очнулись, когда день был уже в разгаре. Памятуя о заветах здешних странных богов, Ташха растормошила Рикки. До темноты они шли и шли. Мир вокруг них незаметно, но несомненно изменился. Небо больше не казалось серо-жёлтой застиранной тряпкой. По-весеннему голубое и высокое оно изливало чистый и тёплый свет, дарило свежий ветер, уносящий пыль и зной.
  Потом они нашли воду. Мутная от взвеси, хрустящая на зубах песком и глиной, она казалась самой жизнью. Не было силы, способной оторвать Ташху от лужи, но Рикки справился. Он что-то говорил, упрашивал, убеждал. Ташха в смятении разума от утолённой жажды не разбирала ни слова, но, как животное, пошла за лаской его голоса.
  Через несколько дней они путешествовали по ожившему зелёному миру, щедрому на еду для своих детей. Выбрались к мелкой широкой речке, прогретой солнцем до самого дна. Ташха насобирала глины и перед сном слепила и обожгла на костре кривобокую миску и горшок. Долго они, конечно, не прослужат, но для ташхиной задумки они нужны всего один раз. Утром быстро нарвала крапивы и мяты, запарила в горшке, чуть дальше насобирала чистотела и растёрла в миске. Рикки, сидя на корточках, с любопытством наблюдал за суетой, но не торопил.
  - Это ненадолго,- улыбнулась девушка,- скоро пойдём.
  Но времени ушло гораздо больше, чем она рассчитывала. Провозиться пришлось почти до обеда.
  - Рикки, иди сюда, садись на колени.
  И он послушался. Опустился в тёплый ленивый поток и не мешал мыть себя. Ташха оборвала и намочила в настое трав рукав платья и мягко оттирала грязь и золотушную коросту с исхудушного товарища. Корку с подживающих ран сдирать не стала, но постаралась вымыть черноту и насекомых. Наверное, это было болезненно, но Рикки даже не морщился, ни тени недовольства не было на его лице, и Ташха осмелела. Уже не осторожничая соскребала бурые разводы с воспалённой кожи. Переведя мало не всю мяту, принялась за голову. Впрочем, она быстро отказалась от затеи разобрать и выполоскать завшивленные космы. Сбегала на берег за ножом и золой и, намыливая плотный войлок из человеческих волос, принялась соскабливать. Нещадно оцарапала темя и затылок, но выбрила наголо. Жирные пряди неопрятными клочьями плавали возле ног, и девушка отвела спутника выше по течению. Теперь следовало удалить волосы в паху, но смущение сковало Ташхе руки.
  "Я - взрослая. Взрослая, замужняя, я рожала! Я была в том шатре, меня целовала женщина, в конце концов!" Ничего не помогало. Время шло, Рикки ждал, доверчиво и слегка недоумённо улыбаясь. Глаза его смотрели с детской наивностью, и спасительное наитие подсказало Ташхе выход: "Он - словно дитя. Я купаю подросшего Карса, только и всего". Дело пошло на лад. Спокойно и без лишней суеты, она вычищала складки кожи от кусков присохшего дерьма и загноившихся выделений.
  Когда Ташха сбривала последние волоски - чтобы ни одна гнида не зацепилась и не осталась на теле - его член шевельнулся и мазнул налившейся головкой по запястью кочевницы. Ташха отпрянула и быстро взглянула в лицо Рикки. Всё то же доброжелательное любопытство без тени тайного умысла.
  - Хватит, пожалуй. Тебе теперь каждый день надо будет так купаться, только самому.
  Он кивнул, и Ташха повела его на берег, обмазывать чистотелом.
  
  19. Больше всего он был похож на ребёнка. Ташха старалась смотреть в чистые незамутнённые глаза и не замечать жуткое месиво шрамов на месте щёк, подбородка и, главное, губ. Тёплый карий цвет без жадности, злости и презрения успокаивал любые тревоги и переживания. Рикки словно и впрямь не ведал никаких людских слабостей и пороков ни в себе, ни в Ташхе. Не замечал слабости, глупости, трусости, за которые её постоянно корили дома. Или делал вид? Она не знала наверняка, но была благодарна.
  Впрочем, блаженная инаковость не мешала ему справляться с обязанностями мужчины. Каждое утро он уходил, но неизменно нагонял Ташху ближе к вечеру или, если встречалось препятствие, раньше. Каждый вечер они ели мясо, и девушка начала вновь поправляться и наливаться здоровьем и красотой.
  Соорудить переправу, быстро построить шалаш от дождя, накормить, развести огонь, защитить от животных...И всё с удивлённой полуулыбкой. Словно всё на свете, и собственные умения в том числе, поражали безмерно и неустанно.
  Ещё он говорил с невидимками. Чаще всего он заводил споры с теми, кого не видела Ташха, вечером у костра. Ругал, сердился и уговаривал уйти, не гневить богов. Изредка пересказывал незримым, что произошло с ним за день, что он видел в пути, какого зверя добыл. Ташха не всегда сразу понимала, к кому обращается Рикки: к ней или к духам. Впрочем, вскоре она научилась узнавать взгляд в никуда и несвойственные обычно её другу упрямство и твёрдость голоса. Девушка догадывалась, что до беды он был вспыльчив и неуступчив. Отзвуки угасшего пламени слышались, когда он бранил умерших или жарко молил прислушаться к своим советам. Беседы повторялись чуть не каждый день, но неизменно наводили на кочевницу жуть и оторопь. Она не пыталась вмешиваться или доказывать, что никого нет рядом с ними. Кроме бесплотных, в такие мгновения её страшил и сам Рикки. Что, если он кинется на Ташху? Решит, что всё ещё голодает и примется есть её? Чем дальше, тем меньше ей верилось, что он не пробовал чужой плоти. Как бы иначе он, единственный из всех, выжил? Что, если он врал от первого до последнего слова?
  Так было, пока однажды людоед не принёс зайца на ужин. Конечно, одной тушки было мало для двоих взрослых людей, но уроженка степей уже наловчилась разыскивать пропитание в пойменных лугах, и в тот день накопала пресных сытных клубней. Запечённые с мясом и травами, они вкусно пахли на тридцать шагов вокруг и ублажали язык и живот приятной тяжестью.
  Они уже наелись, и Рикки догладывал тонкую косточку, как вдруг лицо его побелело. Бродяга застыл, затем медленно отвёл руку ото рта и в ужасе уставился на объеденную заячью лапку. Ташха рванулась было к нему - она решила, что спутник её подавился - но замерла, услышав:
  - Суки,- тихо с тоскливой безнадёжностью произнёс охотник,- стервятники. Подсунули-таки. И даже детей не щадите...Жрите сами!- с воплем он отшвырнул злосчастную кость,- Подавитесь! Я - не буду!
  Пугающая ярость схлынула и уступила место горячей убеждённости:
  - Так нельзя! Нельзя! У меня есть я сам и только собой я могу так распорядиться!
  Тут Рикки вгрызся в своё предплечье, и Ташха всё-таки подскочила к нему, крича и плача:
  - Стой! Хватит! Здесь никого нет, кроме нас! Остановись, Рикки! Всё это - в прошлом!
  Кое-как она заставила его оторваться от противоестественной трапезы. Крепко сжав в объятиях сумасшедшего, Ташха рыдала в голос. Наконец, она почувствовала, как людоед - и то был последний раз, когда она так подумала о нём - неловко обнял в ответ и принялся гладить вздрагивающие плечи.
  - Извини,- шепнул безумец, - я почти всегда помню, что их на самом деле уже нет. А говорю с ними просто потому, что так проще. А сейчас...забылся, не знаю...извини.
  Ташха попыталась унять всхлипы и вытереть слёзы. Чуть отстранилась:
  - Как ты...как додумался есть самого себя?
  Он пожал плечами:
  - Ко мне пришёл Инагга,- сказал, словно это всё объясняло.
  - Кто?
  - Инагга - бог совести.
  Ташха растерянно замолчала. Она перебрала в памяти покровителей своего племени и тех, о ком рассказывали кибитники, но такого божества не вспомнила.
  - Ему поклоняется твой народ?
  - У нас его знали. Поклонения он не требует.
  Она даже головой помотала, но понятней не стало:
  - Что ни жертв, ни праздников, ни восхвалений? Как так?
  - Инагга приходит сам и, пока не насытится, не уйдёт.
  Слова настораживали, вызывали опаску.
  - Что же он ест?
  Рикки улыбается легко и радостно:
  - Сам себя.
  
  20. Теперь Ташха старалась отвлекать Рикки. Заводила разговоры, тормошила, задавала кучу вопросов, лишь бы он говорил с живой, а не с мёртвыми. Поначалу, стоило ей замолчать, и Рикки вновь поддавался безумию. Но постепенно пустая болтовня начала приносить пользу. Часто вечером беседу заводил сам охотник и ни разу не отвлекался на незримых.
  Сошла короста, язвы затянуло свежей тоненькой розовой плёнкой. Утекла вода из брюха, и стало казаться, что пупок прилип к позвоночнику. Коричневая, колючая щетина покрыла выскобленную макушку. Рикки по-прежнему был уродлив, но перестал походить на восставший труп.
  Всё было хорошо, но тут Ташху охватило странное томление. Девушка ловила себя на том, что прислушивается к журчанию ручья или шуму ветра, в надежде разобрать человеческий голос или смех. Всегда унижаемая, вечно виноватая, она, тем не менее, тосковала без других людей. Общества одного друга ей было мало.
  Как-то перед сном ни с того ни с сего ярко и чётко, как вышивка на полотне, вспомнился кибитник, одаривший бусами. С него начались бегство и страх, но кочевница не держала камня на сердце. Напротив, при мысли о рыжем и ладном парне, кожа вмиг истончилась и обрела поразительную чувствительность. Ткань оборванного платья, трава и земля под лопатками мнились теперь совсем иными. Приятные касания, но хотелось...хотелось ощущать чужую кожу. Не выдержав, провела костяшками пальцев по щеке, подбородку, сильнее потёрла под ключицами. Дышать стало труднее. Ташха прикусила мякоть большого пальца и ненадолго замерла. Чуть расслабилась и перевела дух. Но тут же словно въяве увидела радужную нитку украшения. Представила, как рыжеволосый торговец надевает прохладную драгоценность на её шею. Как потом горячими ладонями гладит ей грудь...
  "А Рикки?"
  Внезапный этот вопрос, как поток ледяной воды перебил сладкие мечтания. Ташха дотошно перебрала все свои помыслы, но так и не поняла, с чего вдруг подумала о вечно оскаленном спутнике и что хотела узнать у самой себя. Раздосадованная и раздражённая, провертелась полночи.
  
  21. В глухой и тяжёлый предутренний час Ташха проснулась. Сна как не бывало, и она бездумно глядела во мглу. Ночная тьма уже отступила, небо из бездонно-чёрного стало серым. На ум пришёл рассказ Рикки о смене дня и ночи. Мол, от заката до рассвета и от рассвета до заката Бездорожье такое же, как все остальные земли. Но на вечерней и утренней заре боги опускают ладони и перемешивают луга и долины, леса и горы, реки и болота. И потому не найти вчерашних следов и не оставить даже малой тропинки. Захотелось увидеть могучие длани бездорожных богов. "Вдруг, они перенесут ко мне Карса? Ему бы здесь хорошо было. Еда есть, тепло, никто не орёт... И Рикки бы ему понравился". Но Карс остался в обычных степях и уж никак не мог сюда попасть. На востоке небо голубело под первыми лучами солнца, росы оседали на травы, но никакие руки не показывались ни на горизонте, ни поблизости. "Сказки, наверное. Жаль". Ташха терпеливо дожидалась, когда солнце полностью взойдёт. Тогда можно будет отойти от кострища за водой без страха заблудиться навсегда. Но, когда Ташха поднялась на ноги, Рикки сел и взялся за нож:
  - Люди близко.
  Глядя на его настороженные движения, напряжённую позу, Ташха как никогда поняла - тело ещё помнит, что раньше его хозяин был сильным и смелым, и опасным. Но стоит увидеть вечно чуть изумлённое, растерянно-благожелательное выражение лица, и становится ясно - никогда он не будет прежним. Почему-то эти мысли причиняли боль.
  Люди не заставили себя ждать. Пятеро мужчин молча вышли на поляну. Без угрозы или алчности, спокойно и внимательно они разглядывали двух бродяг. Оценили оборванную одежду, жалкие пожитки, досуха обглоданные кости добычи. И теперь смотрели по-другому: на Рикки - презрительно, на Ташху - с раздумьем. Впрочем, самой Ташхе было всё равно. Она не сводила глаз с самого высокого из пришельцев, зло досадуя на собственную внешность.
  Был он чем-то похож на Тадена. Такой же высокий и широкоплечий, с такими же жгуче-чёрными волосами. Но моложе лет на десять, не успевший ещё погрузнеть. Тонкая талия и сильные запястья, чистое лицо без шрамов и оспин. Ташха сглатывала вязкую слюну и облизывала пересыхающие губы, но отвести взгляд не получалось, хоть убей. Пожалуй, в девичестве ей грезился именно такой мужчина. Только что уж теперь об этом думать, ей не достанется подобное счастье.
  Но делать нечего. Молчание затягивалось и, казалось, нечто недоброе сгущается над их головами. Кочевница поклонилась и неожиданно твёрдо произнесла:
  - День добрый! Я - Ташха, а моего спутника зовут Рикки.
  
  22. Стоя по колено в воде и согнувшись в три погибели, Ташха стирала вещи свои и Рикки. В новом племени они разжились платьем, штанами и рубахой. Всё ношенное и латаное-перелатанное, но лучше того, что было. Вроде и немного вещей, но поясницу уже ломило от долгой стирки и скрюченной позы. Сейчас на девушке была старая одежда, состоявшая преимущественно из дыр. Ташху это не смущало - вокруг только женщины, а к тому времени, как нужно будет выходить на берег, стемнеет, и никто ничего не разглядит.
  Она уже заканчивала, когда неожиданно Варн, не разуваясь, загребая воду ногами, подошёл к ней и протянул скомканную тряпку.
  - Постирай.
  Как и в первую встречу, от желания стало жарко. Неловко взяла чужую одежду. Варн развернулся и направился к кострам, а она смотрела вслед и любовалась гибкой силой смуглого тела. Затем быстро огляделась и, пока никто не обратил на неё внимания, поднесла грязную жилетку к носу и глубоко вдохнула запах мужского пота.
  Развесив одежду на общих верёвках, Ташха двинулась к окраине лагеря. Как она и предполагала, Рикки развёл маленький костерок на отшибе в самом сыром и неудобном месте. Здешние люди невзлюбили бродягу, шпыняли и гнали его отовсюду, выживая из круга очагов и обделяя едой. И хоть он охотился наравне с остальными, но даже своей добычи почти не видел. Но ни вымолвить слова поперёк, ни даже недовольной гримасы Рикки состроить не мог. Сталкиваясь с чужой грубостью, он становился беспомощным и жалким. Казалось, терпели его только из-за Ташхи. И только она разговаривала с изуродованным другом. Впрочем, в последнее время девушка всё чаще ловила себя на недовольстве. Её раздражали неумение дать отпор, постоять за себя, щенячий ласковый взгляд.
  - Ты пришла! Я сварил кашу.
  С некоторым усилием молодая женщина сдержала резкие слова. Села на землю и помешала варево в котелке. Так и есть - ни кусочка мяса, прогорклая крупа. "Не скажу, не буду ругать..."
  - Ри, почему ты здесь? Смотри - выше по склону гораздо суше.
  - Я хотел устроиться там, но Рох и Слаг велели идти сюда.
  Вздох. Наверняка вытолкали взашей, да ещё и выбранили.
  - А еда? Ты же подстрелил сегодня двух уток?
  - Кайна сказала, нам столько ни к чему. Она дала зерна взамен. Не сердись, Ташха,- в голосе послышалась виноватая мольба,- я знаю, она плохо сделала, но вдруг ей и впрямь нужнее?
  Ташха чуть не закричала. Мрачно уткнулась в свою миску и быстро, не разжёвывая, чтобы не чувствовать мерзкий вкус, принялась есть.
  Кожа на щеках и подбородке туго натянулась от близкого пламени, а по спине то и дело пробегали мурашки. "Если бы он вёл себя по-другому, хоть как-то отстаивал нас, было бы полегче". Но и сама Ташха не решалась нарываться на открытую ссору. Отчасти из робости, отчасти из-за их птичьих прав, отчасти потому, что здесь верховодили мужчины. Кто же будет слушать пришлую девку? Вот если бы Рикки...
  На плечи опустилось тёплое и тяжёлое одеяло, широкие ладони расправили ткань, перебрали ещё влажные пряди волос. Обернувшись, кочевница увидела Варна и замерла, не зная, что сказать. Воин пожал плечами, брезгливым взглядом мазнул по Рикки и скрылся в сумерках.
  - Ташха, давай уйдём отсюда?
  
  23. Гайни щурилась от жгучего солнца, по распаренному телу стекал пот, волосы на лбу и висках прилипли к коже. Но ни ягодки не оставалось на ветвях после неё. Ташха, немного отставая, пробиралась рядом с ней через заросли малины. Пальцы слипались, губы и нёбо щипало от кисло-сладкого сока. Плоские корзины были почти полны.
  К последней еле ползущей телеге постоянно подходили женщины и ссыпали в огромные чаны собранный урожай. Две старухи размешивали лесную ягоду с прошлогодним крупитчатым мёдом. Вечером все будут по уши в свежем варенье. Ташха твёрдо решила, что хоть кружку сладости, но принесёт Рикки. Последнее время ему жилось невесело.
  - Тяжело, наверное, с таким мужем?- вполне доброжелательно с лёгким сочувствием спросила Гайни.
  - Он мне не муж, с чего ты взяла?
  - Вы вместе пришли, вместе едите и спите под одним одеялом, - пожала смуглянка плечами,- но, если не муж, если тебя не держит возле него никакой обет, зачем ты с ним?
  - Мы - друзья...
  - Что за друг такой? Урод и калека. К тому же полудурок. Бросай его, найди себе сильного мужчину,- горделивая уверенность проскользнула в улыбке и осанке девушки.
  Ташха знала, что высокую, сильную и ловкую красавицу прочили в жёны Варну. Она не испытывала ревности к чернокосой загорелой Гайни, скорее досаду на себя. В этом племени ценили силу, и тут Ташха явно уступала большинству девчонок.
  
  24. Рикки лакомился вареньем. Чашка почти опустела, и он пальцами собирал остатки со стенок. Глядя на его блаженное лицо, Ташха прощала ему мягкотелость и неловкость.
  "Нужно ему что-нибудь подарить, - осенило девушку, - он так искренне радуется - хочу увидеть это ещё раз".
  Беда была в том, что ничего-то у Ташхи и не было. Платье, что на ней, общие с Рикки кружка, миска, котелок и нож. Одеяло, которым поделился Варн - и всё. Но остановиться не получалось и мысленно она перебирала воображаемые дары. Больше всего хотелось преподнести вышитую своими руками вещь. С пяльцами кочевница управлялась ловко на диво. Таден выменивал у кибитников на её работы выпивку, и наливали ему щедро.
  Жаль, ни ткани, ни цветных ниток, ни даже плохонькой иголки негде взять. А здорово было бы сшить другу новую рубашку и пустить по вороту и рукавам узоры. Ташха прерывисто вздохнула. А что-то попроще? Скажем...пояс! На него нужно совсем немного, может попросить? И, захваченная своей придумкой, Ташха отправилась искать Гайни.
  Впрочем, далеко она не ушла. Пробираясь между шатрами и повозками, девушка споткнулась и упала. Она неминуемо раскроила бы себе череп о маленькую походную жаровню, забытую кем-то у тележного колеса, но сильные и бережные руки подхватили и прижали к мокрой после купания груди. Неудачливая девчонка подняла голову и встретилась взглядом с Варном. Испугалась и уставилась строго перед собой. А прямо перед глазами на тонком плетёном шнурке покачивался серебряный талисман - искусно отлитая фигурка вставшего на дыбы коня. Вокруг по гладкой коже неспешно скатывались капли воды, и у Ташхи скулы свело от желания слизнуть хоть одну. Надо было отвлечься.
  - Это кто? - подбородком она указала на украшение.
  - Это - Кат. Главный бог, он создал Бездорожье.
  Мысли ворочались с трудом. Мало что соображая, Ташха откашлялась и продолжила:
  - А Рикки говорил про Инаггу...
  Варн расхохотался:
  - Инагга? Этот трусливый червяк? Бог слабаков? Он всего лишь помогал.
  Запоздало Ташха поняла, что вообще не стоило упоминать Рикки. Варн по неизвестной причине его терпел с трудом.
  - Кат - он...
  - Он - бог сильных. Бог путей. Почему, думаешь, он велел людям всё время путешествовать? Кто странствует, тот поклоняется ему. Он сам проскакал весь мир от края до края, на всех дорогах - следы его копыт. Такое по плечу только крепкому и смелому, и потому лишь сильным и бесстрашным он благоволит. Ещё помогает тем, кто заблудился.
  Тут кочевница сообразила, что объятия, пожалуй, затянулись, и осторожно отстранилась. Варн отпустил с неохотой, но не прекословя.
  - Извини, я пойду. Спасибо, что поймал.
  Не удержалась и коснулась его ладони, после чего торопливо отвернулась и поспешила дальше.
  Гайни нашлась у костра своей семьи. Вместе с матерью и двумя младшими сёстрами она готовила ужин для отца и братьев. Ташха молча взяла нож и принялась нарезать зелень.
  - Гайни, я хотела спросить... В общем... Ты не одолжишь мне немного ниток и полоску полотна погрубее? Я хочу пояс вышить,- наклонившись к приятельнице так, чтобы не услышали остальные, промямлила девушка.
  - А,- одобрительно протянула смуглянка, - присмотрела-таки себе мужчину?- и спохватилась, - это же не для уродца твоего?
  Ташха, чувствуя себя вдвойне предательницей, покачала головой:
  - Нет.
  
  25. Ташха врала. Не кому-нибудь, а самой себе. "Я просто зайду. Что в том такого? Могу я сделать подарок? Могу". Но руки дрожали, а дыхание перехватывало. Она и сама не смогла бы объяснить, чего боится и на что надеется. Но она врала сама себе - это было несомненно.
  Возле палатки Варна она огляделась - тихо, лишь несколько человек переговаривались у главного костра, да кто-то приглушённо ссорился на дальнем краю стоянки. Люди разошлись спать, ночь надёжно прятала девушку.
  Ташха переступила с ноги на ногу, поёжилась, мельком подумала о Рикки. Он сейчас ждёт её, кутается в одеяло, подбрасывает ветки в огонь, чтобы ташхина доля еды не остыла. Лёгкий укол смутной вины и неловкости кочевница отогнала и, глубоко вздохнув, откинула шкуру при входе и ступила в темноту.
  Пахло выделанными кожами, тянуло дымом от плошки с фитильком, растревоживал душу запах чужого тела.
  - Варн, спишь?- вполголоса, вдруг и впрямь спит, спросила тёмную груду у стены.
  - Нет.
  Он поднялся с лежанки, и оказалось, что места в намете совсем мало. Чтобы скрыть волнение и непривычную страсть, протянула пояс и торопливо зашептала:
  - Это тебе. Ты ко мне по-доброму относишься, и я хотела поблагодарить... Вот и вышила...
  Понимая, что несёт что-то не то, остановиться, тем не менее, не могла. Лишь запиналась всё больше и вжимала голову в плечи. А Варн всё слушал, и Ташха, наконец, выдохлась и тоже замолчала. Но не успела она с тоскливым стыдом подумать: "Дура я. Зачем я пришла?", как мужчина произнёс:
  - Останешься?- и опустил ладонь на тканое покрывало рядом с собой.
  Прозвучало это мрачно, с какой-то даже угрозой. Но кочевница всей сутью своей сразу уяснила, что это - от страха. Воин - сильный, храбрый и могучий - боялся её решения, зависел от неё. О! Чувство власти было столь сладким и упоительным, что Ташха неосознанно медлила с ответом.
  - Останусь.
  
  26. Утром Ташха проспала. Надо было встать до света и незаметно пробраться к Рикки. Но возле пышущего жаром тела снились настолько безмятежные сны, что Варну пришлось будить её. От резкого тычка девушка вскинулась. Вытерла мокрую от собственной слюны щёку. Варн одевался. Услышала бодрые голоса снаружи и тоже схватилась за платье, путаясь в рукавах и обрывая в спешке завязки. Выбралась из палатки и оказалась в перекрестье множества взглядов. Мучительный румянец залил всё лицо и шею, глаза поднять от истоптанной травы было невозможно. Варн вылез следом. Спокойно потянулся и с небрежностью бросил Ташхе, не оглядываясь:
  - Поесть приготовь.
  Ташха и расстроилась, и обрадовалась одновременно. Ночью она была сильнее и снова становиться всего лишь женщиной - мужской прислугой - было обидно и грустно. Но с другой стороны, не смотря на неприятный тон, Варн своими словами подтвердил при всех их связь и свои права на кочевницу. А значит и свои обязанности перед ней.
  Ташха постаралась расправить плечи и гордо посмотреть на соплеменников. "Я больше не пришлая,- должна была сказать окружающим её прямая спина, - лучший ваш воин взял меня и ныне при всех признал женой". Но тут как назло, она увидела дышащее гневом и бессильной яростью лицо Гайни. Ташха сбилась с мысли и схватила своего нового мужа за руку. Он резко обернулся к ней и сердито встряхнул:
  - Что непонятно? Иди готовь!
  Окончательно смешавшись и по давней привычке сжавшись в ожидании удара, Ташха судорожно кивнула.
  - Ну-ка, отпусти её!- против обыкновения Рикки говорил резко и повелительно.
  Варн сжал пальцы, и девушка скривилась от боли в сминаемом плече.
  - А если не отпущу?- улыбка его в равной мере выражала и превосходство силы, и презрение к слабости.
  - Я заставлю,- жёстко произнёс бродяга.
  На мгновение молодая женщина захотела вмешаться, но не решилась. К тому же, чем быстрее Рикки поймёт, что она теперь принадлежит Варну - тем лучше. Что до грубости, то все мужчины таковы. Варн в своём праве, и стоит Ташхе влезть в ссору, достанется и ей. А Рикки не боится боли, он переживёт несколько синяков.
  От толчка Ташха полетела под ноги обступившим бойцов людям. С трудом поднялась. Вокруг недовольно хмурились и ворчали. Она оглянулась и поняла, почему. Мелкий и тощий, всеми презираемый чужак безжалостно лупил всеобщего любимца и силача.
  Варн рухнул на колени и схватился за живот. Рикки отступил, давая ему отдышаться, и нашёл взглядом Ташху. Ясные карие глаза лучились безмятежной радостью и покоем. Варн рванулся, обхватил голову соперника, то ли дёрнул, то ли крутнул. Раздался громкий хруст и безвольное тело стекло в пыль. Страшное бескостное движение без слов объяснило девушке правду и убило надежду.
  Зрители загомонили, торжествующий шум поднялся над лагерем. Варна обступили вплотную, поздравляли, хлопали по плечам.
  Ташха смотрела в распахнутые глаза верного спутника. Странная тишина поднялась из сердца, затопила душу. Внешние звуки не тревожили внезапного безмолвия.
  Шаг назад. Ещё один. И ещё.
  Этим утром племя проснулось посреди степи. Травы в рост человека обступали ночёвку. Вот разнотравье сомкнулось над рыжей макушкой. Вновь Ташха бежала прочь. За спиной оставалась не случившаяся жизнь с непобедимым и надёжным защитником-воином, не родившиеся дети, не объявленная женская война.
  И Рикки.
  Дышать было тяжело. Словно рёбра переломаны и при каждом вдохе и выдохе обломки впиваются в лёгкие. Словно бронзовые обручи стянули грудь и она задыхается, не имея возможности глотнуть воздуха. Лишь за полночь измождённая беглянка опустилась наземь и не столько уснула, сколько потеряла сознание.
  
  27. А во сне явился Инагга. Бог совести оказался страшен. Он походил на громадного безглазого червя, но его пристальный взгляд Ташха ощущала кожей. Из омерзительного тела беспорядочно росли острые шипы и гребни, с которых мерно капала кровь. Червь был изранен. Шкура висела клочьями по краям жутких дыр. Целые куски мяса вырваны.
  А ещё зубы. Белые и острые как иглы, они обрамляют гигантский рот. Вот чудовищная пасть распахнулась, словно сума. Всё шире, шире... Губы и дёсны изгибаются назад, и глотка выпячивается вперёд. Клыки впиваются в собственное рыло, кольчатое тело выворачивается наизнанку, с каждым укусом заглатывая само себя. А шипы и гребни, торчавшие вовне, теперь вонзаются в плоть. Те же, что прятались в утробе, распрямляются наружу и разрывают обнажившееся нутро.
  Ташха чувствует всю эту дикую боль древней твари. И понимает, что давило грудь весь вечер - это Инагга поселился в ней.
  Но вот червь закончил жрать. Он точно такой, как прежде, но развёрнут хвостом к Ташхе. Неуловимое движение тяжёлой туши и они вновь "смотрят" глаза в глаза.
  "Я его предала". Раскрывается жаркий зев.
  "Делала вид, что всё в порядке" Заворачивается край бездонного жерла.
  "Думала только о себе. Не защищала, не заботилась, ничего не сделала, чтобы его спасти". Ташху выворачивает наизнанку, проволакивая через неё саму, как рукав. И собственная прошлая трусость, меленькая подлость, отведённый в сторону взгляд ранят жесточе ножа.
  Нечем заслониться, бесполезно молить о пощаде. "Инагга не уйдёт, пока не насытится". Вот, что он пережил, глядя, как его родные едят друг друга. Вот почему не смог уйти из обречённой общины - тот, кто стал домом Инагге, мало думает о пользе. А она его...такого... променяла на сытость и бездумную покорность. Ташху корчило до утра. Проснулась она спокойная и неторопливая. Страхи, тревоги, жалость к себе - всё сходило на нет перед тяжестью острозубого червя за грудиной. И Ташха подумала, что по настоящему, от души, сможет отныне бояться только Инаггу.
  
  Часть 3 Кат
  
  28. Ташха бездумно брела изо дня в день по огромным просторам Бездорожья. Находила какую-то еду - и ела, нет - ложилась спать голодной. Что-то ушло из неё, что заставляло раз за разом выживать и бороться. Над берегом очередной безымянной реки она поняла - надежда на будущее. Она не ожидала ничего от грядущих дней. Людей она сторонилась, благо в Бездорожье это было просто.
  Рассвет шёл за закатом, темнота за зарёй, но ни проблеска любопытства к диковинным сменам мест, к странным племенам, кочевавшим мимо, не возникало. Всегда тяготившаяся одиночеством, ныне девушка не хотела ничьего общества.
  В голове беспрестанно крутилось одно и то же видение: что было бы, если... Если бы она остановила драку, если бы она не пошла к Варну, если бы она заступалась за Рикки, если бы она не рвалась к людям... И дальше, дальше: если бы она не пошла на торжище, если бы давала отпор Тадену, если бы не приняла безропотно договор отца о замужестве...
  Ташха беззвучно плакала каждую ночь, осознавая, что сама, своими руками, искалечила свою жизнь. И ладно бы только свою - но ведь ещё есть Рикки и Карс, Шанура и Гайни... Она стала ловить себя на разговорах с ними. Сначала оправдывалась, затем просила прощения, после рассказывала, как было бы хорошо, если...В один из вечеров Ташха жарко спорила с Найгой пора или нет давать Карсу нажёванную кашу и вдруг очнулась. Рядом никого не было. Ни подруги, ни сына. Да и живы ли они ещё?
  "Я, как Рикки, болтаю с теми, кого нет. Я безумна?" Мысль не испугала, но Ташха растерялась. Она не чувствовала себя сумасшедшей. Разум её был при ней.
  "Что же это со мной? Если рассудок мой ясен, зачем я беседую с невидимками?" Ответ нашёлся почти сразу - так легче. Она ничем не может помочь ни Карсу, ни Найге - Бездорожье не выпускает пересёкших границу. Не сможет найти и попросить о прощении ни Шануру, ни Гайни - нет здесь дорог обратно. И уж она точно не дозовётся друга, и не избыть вины перед Рикки, не загладить. Но слишком больно понимать всё это, проще говорить с пустотой у костра, как будто она в силах что-то сделать.
  Откуда -то бродяга знала, что больше не утишит душу таким способом. Хотела расплакаться, но привычные слёзы не шли, так и пролежала до рассвета, сухими глазами глядя в звёздное летнее небо.
  
  29. Туман поднимался над остывающим лугом. Утонули в белой дымке щиколотки, колени, бёдра, плечи. Вот уже перед глазами лишь разведённое молоко. Уши будто накрыло влажными ладонями и слышны только те звуки, что раздались неподалёку. Но и они играют в прятки - угадать направление и расстояние не получается никак. Ташха идёт, выставив вперёд руки. Пелена кажется безопасной и ласковой.
  Перестук копыт по камням звучит прямо за спиной, но стоит обернуться и он издевательски удаляется прочь. "Откуда камни?" Ташха опускается на колени и щупает жирный, щедрый чернозём. Невидимая лошадь продолжает идти следом, ступая по несуществующим булыжникам. Ташху пробирает озноб. Она вдруг замечает, как похолодало с заходом солнца.
  Поднимается ветер, но девушка рада его свежему дыханию: пряди тумана редеют. Теперь можно видеть, что происходит на сажень вокруг. Верхушки цветов и трав, едва различимые над белым ковром, колеблются от ташхиных шагов.
  Цвет его шкуры слабо отличается от окружающего марева, и потому кажется, что он соткался из дымчатой взвеси. Он стар настолько, что полностью поседел, а огромные глаза превратились в слепые жемчужные бельма. Но, как при встрече с Инаггой, Ташха чует, что он разглядывает её. Вопрос вырывается непроизвольно, она даже не успевает подумать, насколько нелепо разговаривать с дряхлым от старости конём:
  - Ты кто?
  Приподнимается верхняя губа, обнажая опустелые дёсны. Голоса нет, но ответ дан:
  - Я - Кат.
  Кат? Бог сильных? Жеребец, проскакавший все дороги мира из конца в конец? Вот эта издыхающая кляча на трясущихся ногах? Ташха чувствует себя обманутой, ей хочется выкрикнуть все обидные слова в сивую морду и исколотить кулаками выпирающие на тощих боках рёбра.
  - Исходи-ка сама все пути и посмотрим, во что ты превратишься.
  Ташха, набравшая полную грудь воздуха, давится гневной речью. Она смотрит вниз на стёртые до мяса копыта, на пятна крови на зелёной траве.
  - Зачем ты пришёл? Что тебе нужно от меня? Дорог здесь нет, но и я не заблудилась.
  - Представь, что ты на перекрёстке. По какой дороге ты пойдёшь?
  - Смотря, куда я шла,- пожала она плечами.
  - Не важно. Просто шла. Гуляла без дела.
  - Тогда не важно, куда я сверну. Не знаю... что ты пристал? Пойду туда, где солнышко светит и, хорошо бы, ягоды какие у обочины.
  "Какую дорогу я выберу?" повторяет она мысленно и собирается перечислять дальше приметы доброй тропы. Но останавливается, понимая: главное не "какую", главное - "выберу"!
  - Ты - ещё и бог выбора?- осторожно, сомневаясь, спрашивает самого быстроногого из безначальных.
  - Да!- он бьёт треснувшим копытом по мягкой земле, и звук разносится окрест, словно удар колокола. Сонный ложок, дремотный туман, таинственные травы - все будто всколыхнулись, обрели звонкость и остроту лезвия. Ташха чувствует, как зачастило сердце, быстрее побежала кровь, радостное ожидание чуда закружило голову. Но в противовес пылкому волнению холодное упрямство распрямляется в душе и остужает разгорячённые виски. Усилием воли кочевница смиряет страсти.
  - Зачем ты пришёл?
  - За тобой. Ты - моя, Ташха, я желаю твоего поклонения. Эти земли принадлежат мне и Инагге. С ним ты знакома и сполна платишь ему. Я тоже требую дани.
  Она осматривает истрепавшееся, выцветшее платье, потёртый исцарапанный браслет на запястье, давно не мытые волосы.
  - Мне нечего принести в жертву.
  - Не нужны мне твои побрякушки. Да и настоящие драгоценности, если на то пошло, мне не к чему. Я хочу, чтобы отныне, делая выбор, ты не врала самой себе.
  Ташха теряется, но переспрашивать не у кого - она одна во вкрадчивой белёсой кисее.
  
  30. Утром пошёл дождь. Ташха ёжилась от холода, поминутно оскальзывалась на мокрой траве, шлёпала окоченевшими стопами по раскисшей земле. Тёмно-серое брюхо небесного зверя низко нависало над долиной. Низины и рощи постепенно сменялись каменистыми распадками и одинокими деревьями. Девушка решила, что прошла не так уж и мало и остановилась задолго до заката. Она почти выбилась из сил, добывая огонь из насквозь сырых веток. Густой белый дым разъедал веки и драл горло, и Ташха послушно тёрла слезящиеся глаза и кашляла. "Везде боги как боги: кинул крошек очажному пламени - вот тебе и тепло, и только в Бездорожье - поди, пойми, чего им надо" - окончательно рассердилась путница.
  Она дрожала возле постоянно затухающего костра и всё пыталась разобраться, чего же хочет от неё Кат.
  Когда она скрывала от себя свой выбор? Когда она вообще выбирала? Ташха уверенно могла назвать три случая - когда она сбежала из общины женщин, когда настояла, чтобы она и Рикки присоединились к племени, и когда она провела ночь с Варном. Всё прочее не зависело от неё. Пламя вновь злорадно зашипело, и бродяга послушно стала дуть на угли. От глубоких вдохов и дыма сильно кружилась голова.
  - Совсем никогда ничего не решала? А когда сбегала от мужа и бросила сына?
  - Разве я могла спрятаться, Рикки? Таден меня просто убил бы!
  - Ну, это ведь тоже был бы выбор.
  - Сдохнуть от побоев?
  - Почему нет?
  Рикки подбросил в огонь пару мелких веточек и подпёр подбородок кулаком.
  - Я ведь мог уйти, когда мои родные прекратили путь. Оставаться с ними была верная смерть. Но я не двинулся с места без них.
  - Я не такая сильная и смелая, - буркнула Ташха.
  - Может и так, но это тоже был выбор.
  Ташха долго дербанила длинный прут и выкладывала обломки в рядок.
  - Значит, я всё время решала сама? Выйти за Тадена, бросить Карса, бежать в Бездорожье - я не хотела такого! Это не я выбирала!
  Тёплые карие глаза Рикки с жалостью смотрели на неё.
  - А я и не говорю, что ты выбирала из хорошего. Другие возможности были ещё хуже. Но они были. Ты могла пойти иными дорогами.
  Поднялся ветер и разогнал тучи. Холодно и бездонно темнела синева над костром. Наконец, Ташха произнесла:
  - Когда Таден только начинал бить меня - всего лишь лёгкие затрещины в первое время - я могла воспротивиться. Поднять крик, вернуться к отцу, пригрозить, что прирежу спящего. Но я испугалась, что все будут считать меня плохой женой, станут судачить за спиной, а то и изгонят. И между болью и осуждением, я выбрала боль. Только сама себе не призналась. Проще было думать, что выбора-то и не было.
  Рикки просиял лицом и безгубой улыбкой:
  - Ты поняла! Умница! Именно этого Кат и хотел.
  - Да...
  Угли рдели и переливались рваными сполохами под порывами ветра.
  - Я больше не приду, Ташха. Дальше иди сама.
  Кочевница проснулась у остывающего кострища под корявым скрипящим деревом.
  
  31. "Не буду,- устало вздохнула Ташха,- надоел он мне своими загадками. Не буду ломать над этим голову".
  Прямо под ногами на раскисшей почве отпечатался глубоко вдавленный след неподкованного коня. Один. И капли крови, размазанные по тёмной зелени.
  Ясно было, что седой скакун не оставил её в покое. Но девушке не хотелось вновь травить сердце и душу воспоминаниями и копаться в прошлых ошибках. Бесконечные скитания вымотали разум и тело. Мечталось об отдыхе и неторопливом однообразии безмятежных дней.
  Ташха подобрала подол и присела на корточки. Коснулась алых пятен и внимательно рассмотрела испачканные небывалой кровью кончики пальцев. Резким движением провела полосу от скулы до скулы через переносицу поперёк. Затем под правым глазом перечеркнула ровную линию тремя короткими штрихами. Она и сама не знала, что хотела сказать, но перед мысленным взором возникла кобылица, упрямо бьющая копытом в землю.
  В сыром воздухе от мелкой водяной взвеси напитывались влагой косы и платье, и тяжёлым холодным грузом льнули к коже. Ташху колотило в ознобе, из носа и глаз текло, она постоянно чихала. Сил разжечь огонь не хватало, и в попытке хоть немного согреться она брела по долине, восхитительно изумрудной в преддверии осени.
  Последние лучи солнца венчали окрестные холмы. Ташха как раз споткнулась и неудержимо съезжала по скользкому склону, когда боги мигнули и мир изменился. Кочевница скатилась к чужому костру, чудом не ткнувшись лицом в пламя. Двое мужчин изумлённо таращились на нежданную гостью. "Убьют,- не поднимаясь с колен, подумала девушка,- или изнасилуют". Зевнула, устроилась поудобнее и уснула.
  
  32. - Красивая.
  - Ага. Только худая и грязная.
  - Значит, отмоем и будем хорошо кормить.
  
  33. Их звали Стирив и Дивен и они были совершенно непохожи между собой. Настолько, что Ташха не могла взять в толк, что же заставляло их держаться вместе. Мелкий и белобрысый Стрив - весельчак и балагур, неугомонный и непоседливый, должен был до смерти достать молчаливого здоровяка Дивена за день, не больше. Однако же, по их словам, они странствовали вместе уже много лет и крепко сдружились за эти годы.
  В первое утро Стрив замучил девушку вопросами кто она да откуда, почему одна, сколько ей лет... Ташха дичилась и тоскливо думала, как бы ей незаметно улизнуть. Дивен же ни слова не сказал и лишь поставил перед ней миску с кашей и кружку горячего отвара шиповника. И Ташха внезапно для самой себя растаяла и сдалась, и подумала, что не будет вреда, если она останется на денёк и присмотрится к охотникам получше. Её ведь не связывают, уйти всегда успеется.
  Время шло, и каждый раз вечером кочевница откладывала прощание ещё на сутки. Её не пугало заросшее густой бородой лицо и угрюмые повадки черноволосого Дивена (мог ли испугать хоть чей-нибудь лик после Рикки?), не утомляли и не смущали постоянные болтовня и байки Стрива. Она всё больше отмалчивалась и скупо улыбалась его неистощимым выдумкам.
  Ташха готовила еду, стирала и штопала одежду, собирала на ходу съедобные растения. Мужчины уходили охотиться. Время от времени они выныривали из зарослей и нагружали добычей маленького ослика, которого Ташха вела в поводу. Молодая женщина не переживала, что они отстанут - опытные следопыты не могли заблудиться.
  На привалах выделывали кожи, из некоторых шили обувь и мелкий скарб на продажу. Для пушных шкур не время. Мало-помалу рассказывали о себе. Оказалось, оба родились в Бездорожье. Дивен в буран отбился от семьи, а Стрив убежал из рода сам - надоели указания старших, хотел жить своим умом. Как-то, встретившись на нехоженых равнинах, стали путешествовать вместе.
  Вскоре Стрив с шутками и прибаутками вытребовал право заплетать Ташхе волосы. Противостоять его весёлым, но настойчивым уговорам не получилось бы и у каменного истукана. Девушка каждое утро терпела неумелое расчёсывание, хотя и не понимала, как мужчине не противно так прислуживать женщине.
  Дивен в свою очередь внимательно следил, чтобы спутница накладывала себе полную тарелку и съедала всё до крошки. Он не упрашивал, просто сжимал тощее плечо и не давал вставать с коврика, пока с едой не покончено.
  Ни один из них не был мягким и покладистым, но Ташха чуяла неуклюжую заботу даже в повседневных мелочах и старалась отблагодарить то вкусной пищей, то хитрым рукоделием.
  
  34. Ташха сидела у ручья и скоблила котелок. Ноги ей грели меховые чуни. Вместо лохмотьев на плечах красовалось новое шерстяное платье. Стрив сторговал ткань за три прошлогодние лисьи шкурки у встреченной десять дней назад общины ремесленников. Не помня себя от счастья, кочевница с восторгом кроила и шила шесть вечеров подряд. Да три дня вышивала цветы и листья.
  - Ташха-а-а, заканчивай уже. Идём у костра погреемся, посидим, поговорим. Ты нам песню споёшь, а?
  Ташха фыркнула.
  - Ну да! А казанок сам от сажи отмоется? Или, может, ты возьмёшься?- коварно уточнила она.
  - Нет-нет!- в притворном ужасе замахал руками Стрив,- мне такое не под силу. Да ладно, он всё равно завтра будет точно такой же чёрный. Заканчивай. Идём!
  Девушка покивала и невозмутимо продолжила скрести мятые бока песочком. Нетерпеливый скиталец присел рядом на корточки и принялся наблюдать за размеренными движениями перепачканных рук. Как ни странно - молча. Впрочем, надолго его не хватило. Он мягко забрал чугунок.
  - Хватит, говорю. Идём, подруженька. Отдыхать пора,- голос рокотал на тон ниже, чем обычно. Мужчина перехватил белые запястья и смыл с узких ладоней грязные разводы. Придерживая за локти, он помог подняться. Но и встав, не отпустил и не позволил отступить в сторону. Взгляд его огладил лицо и шею спутницы. Указательный палец прочертил каждый завиток разноцветных строчек на высокой груди.
  - Красиво вышила. Мастерица,- вполголоса похвалил Стрив,- бус только не хватает. Таких, знаешь, ярких, как твои косы, и чтоб переливались, как радуга.
  - Не надо,- передёрнулась Ташха, явственно вспомнив кибитника и его подарок,- и без них обойдусь!
  Ловко вывернулась и заспешила к стоянке.
  
  35. Когда дневное тепло начало спадать, Дивен буквально вывалился из кустов прямо перед Ташхой и осликом. Бедное животное струхнуло и резво попятилось от всклокоченного и пахнущего потом мужчины. Девушка с трудом удержала скотинку на месте.
  Нос и губы у Дивена были разбиты, рукав рубашки оторван, костяшки пальцев стёсаны до мяса. Ташха помогла ему сесть и засуетилась, промачивая ссадины ветошью пропитанной крепкой настойкой.
  - Что стряслось? Где-то ещё болит? Где Стрив? Не молчи же! Скажи хоть что-то!- от испуга кочевница разозлилась и яростно затрясла болящего.
  - Схватили Стрива. Работорговцы. Но живой,- безрадостно сообщил Дивен.
  - Какие работорговцы? Где вы их встретили? Он ранен? Мы его можем вызволить?
  Диким усилием воли Ташха заставила себя заткнуться. Пытливо посмотрела на здоровяка.
  - Там, дальше в холмах. Увидели людей. Они мне не очень понравились. Но мы хотели выменять тебе бусы. И серьги,- помолчал и горестно закончил:- Вот и порадовали.
  У Ташхи оборвалось сердце: "Из-за меня. Как Рикки". Для свободолюбивого Стрива оказаться в рабстве - верная смерть. Представила смешливые шкодные глаза потускневшими и ужаснулась. Сглотнула горький комок. Сказала, как могла спокойно:
  - Нужно его выручить.
  Дивен быстро взглянул на неё и неожиданно отвёл взгляд:
  - Да. Нужно. Я сумею. Только могу не успеть,- собрался с духом и добил,- до заката.
  В этот миг странница поняла, на каком мучительном распутье он стоит: либо верный товарищ сгинет в неволе, либо её, Ташху, он больше никогда не увидит. Ещё поняла, насколько дорога нелюдимому и холодному с виду человеку. Она ясно почувствовала, как ломал его страшный выбор. В груди защемило, и Инагга ударил хвостом, сотрясая до основания всё её существо.
  "Я буду сильной. Не хочу, чтобы кому-то из вас было больно".
  - Иди, Дивен. Я подожду здесь. Если не успеешь...Я не пропаду и вашего добра не забуду.
  Поднялась и протянула другу ладонь. Он недоверчиво смотрел на соратницу. Бережно сжал натруженную маленькую кисть и встал на ноги. Что-то попытался сказать, но сбился и махнул рукой. Часто оглядываясь, скрылся в зарослях.
  
  36. Ташха прошла немного вперёд и выбралась на опушку леса. Отпустила осла свободно пастись. Сама села на сухие листья и стала наблюдать за солнцем. В голове бродили обрывки незаконченных мыслей и мимолётных чувств. Ни на чём серьёзном она сосредоточиться не могла, просто любовалась сначала белыми, затем сиреневыми и розовыми и, наконец, пылающе-алыми облаками.
  Огненный диск касается горизонта, Ташха поднимается и вцепляется онемевшими пальцами в воротник. Дышать трудно. "А вдруг и впрямь не успеют?"
  Напряжённая, словно струна, девушка оглядывается вокруг. Четверть светила видна над краем земли. Ташха в чёрной тоске закусывает ладонь.
  Вот остаётся лишь узкая полоска солнца. Тут кочевница видит их.
  Помогая друг другу и хромая на все четыре ноги, они вышли из-за деревьев. Но далеко, слишком далеко. И Ташха кинулась, как не бегала даже от Тадена. Ветер рвал пряди волос, чертополох и репейник цепляли за подол. Девушка летела, словно угли жгли ей пятки.
  И успела-таки. Налетела, чуть не сбила с ног, до хруста обняла обоих. Последний луч погас, и мир изменился.
  
  37. Когда Ташха прорыдалась, когда Стрив и Дивен успокоили и утешили её, когда они добрели до родника и разожгли какой-никакой костёр, стояла глубокая ночь.
  К их счастью, оказалось, что преданный ишак пустился вскачь за новой хозяйкой, и потому никуда не делся.
  На следующий день на охоту не пошли. Очень медленно они двигались по предгорьям. Сперва на осторожные расспросы Ташхи отвечали односложно, но постепенно разговорились, с напускной скромностью поведали о побеге и, в итоге, неудержимо расхвастались о победе над несметными толпами врагов.
  Молодая женщина слушала и улыбалась, ни единой дрожью мускулов не выдавая, что раскусила наивные враки. Где надо - охала, где надо - ужасалась, так, что даже Дивен надулся от гордости. Но к обеду Ташха действительно забеспокоилась. Оба её спутника вели себя по-новому. Старались привлечь её внимание, прикоснуться, приобнять, погладить. Улыбка девушки стала вымученной, жесты резкими и неуверенными. "Один раз я уже выбирала между двумя мужчинами. Закончилось это плохо". Невыносимо было представить, что товарищи сцепятся из-за неё и, может, даже погибнут. Ещё раз смотреть в остывающие дорогие глаза было бы гибелью для кочевницы. Ни одного из мужчин она не готова была потерять и ссорить не хотела.
  Она совсем было собралась сбежать на закате, когда вспомнила одинокий след от копыта и эхом отдались в ушах слова: "Другие возможности были ещё хуже, но они были. Ты могла пойти иными путями".
  Когда небо усеяли звёзды, долго не ложились спать. То один, то второй просили Ташху присесть рядом и принимались рассказывать, какая она умница, красавица и несказанная для них удача. Ташха вздрагивала, всё ощутимее пробирала дрожь. Спутники всё-таки заметили, что пугают её. Расстелили одеяла и оставили подругу в покое.
  Какое-то время девушка делала вид, что занята хозяйственными делами. Звякала посудой, что-то искала в сумках.
  "Всё. Довольно. Пора решаться".
  Ташха распускает завязки на рукавах и поясе, стягивает платье и на цыпочках крадётся к тому, кто слева. Останавливается перед ним. Стрив удивлённо распахивает глаза и приподнимается на локтях. Он что-то спрашивает, но Ташха не слышит ничего, кроме набата собственной крови. В ней проснулась жажда, равной которой она раньше не знала. Близость с Варном умаслила её гордость и самолюбие. Позволила испить власти, но ничего не дала телу.
  А сейчас язык и нёбо сохнут от желания узнать на вкус его слюну и кожу. Кочевница тянется и приникает, растекается по твёрдой груди, оплетает руками и ногами, словно вьюнок раскидистый ствол. Ей кажется, она видит, как ненасытная страсть, неутолимый голод изливается из неё, не иссякая, и наполняет мужчину.
  Одним движением Ташха опрокинута и распластана. Она теряется в запахах и касаниях, подаётся, словно глина под пальцами.
  Неведомое прежде лавиной обрушивается на неё, подхватывает и несёт со страшной скоростью. Ей хочется крикнуть: "Нет! Не так быстро! Я хочу разобраться, разглядеть!" Но слишком поздно. Поток ощущений и чувств достигает предела, врезается и впечатывает Ташху в мгновение вечности.
  Она выгибается, ещё сильнее вжимается в Стрива, а он до боли стискивает её, последними судорожными толчками выплёскиваясь в жаркую бездну.
  Безумие схлынуло, привычный мир кажется пустым и пресным. Ташха отгоняет блаженную усталость и выскальзывает из-под расслабленной руки Стрива.
  Дивен лежит по другую сторону костра, повернувшись к ним спиной и с головой укрывшись. Душным облаком его окутывает досада и злость, и зависть. Ташха опускается рядом, обнимает за плечи, прижимается грудью к его лопаткам и целует выступающий позвонок в основании шеи. Она льнёт и ластится, не спеша пробираясь сквозь чужую обиду и горечь. И ей удаётся. Дивен разворачивается и, ещё не до конца веря, откликается на молчаливый зов.
  Нет ни грохота в висках, ни табуна диких лошадей, несущегося по жилам. Словно тёмная вода вкрадчиво поднимается и исподволь топит их в сокровенной глубине. Соитие неторопливо и плавно-замедленно, будто и впрямь тяжёлое солёное море окружает их.
  Волны качают Ташху, накатывают всё сильнее, поднимают всё выше, позволяют распробовать и запомнить без спешки и суеты тянущую сладость. И, когда воды сомкнулись над ней, рот её открывается и странный трепещущий звук вырывается в довольный мрак.
  
  
  38. Начались ночные заморозки, по утрам иней оседал на траве и листьях. Дивен достал из вьюков и расшил маленькую палатку так, чтобы поместились все трое.
  Ташхе совсем не хотелось вылезать из тёплого нутра шкуряного жилища. С обоих боков её грели мужья, под спиной - одеяло, а сверху накинута длинная меховая безрукавка. Где Стрив взял осенью две зимние рысьи шкуры, он так и не признался.
  Натянув тужурку, осторожно, чтобы не отдавить никому ни нос, ни пальцы, выбралась наружу. На посеребрённые растения беззвучно падал первый снег. Сонная тишина нежилась, безмятежный покой струился по поляне. Ташха замерла, зачарованная тишиной и белизной.
  Два нечеловеческих взгляда скрестились на ней. Под их тяжестью колени задрожали, а плечи пригнулись. Ташха чуть не осела на землю, но как-то устояла.
  "Мы думали".
  "Мы решали".
  "Ты - достойна".
  "Хотим одарить. Любое желание. Выбирай".
  Кат и Инагга кричат и шепчут, стонут и хрипят.
  "Что хочешь?"
  "Можем наказать мужа".
  "Можем перенести сюда Карса".
  "Можем открыть границу и выпустить тебя из Бездорожья".
  "Можем соединить с Варном. Или Шанурой?"
  Ташха зажмуривает глаза и зажимает уши, но продолжает и видеть, и слышать. Вот, неощутимые обычным зрением, от её ног разбегаются десятки, сотни, тысячи дорог. Вот закружились вокруг лица. Таден, Найга, Карс, Шанура, Варн, Гайни...
  В животе внезапно дрогнул, откликаясь на мысли о брате, едва зачатый младенец. От этой новости кочевница задыхается, как от удара под дых.
  Голоса звучат всё громче, пути переплетаются, путаются, лица мелькают всё быстрее, черты их смазываются. Ташхе кажется, что сейчас она свалится, или заорёт до крови из лопнувших перепонок, или выцарапает очи, или забьётся в припадке... Но всё, на что её хватает - это прошелестеть:
  - Рикки...Пусть Рикки...
  И стало тихо.
Оценка: 6.24*6  Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"