Аннотация: На этот раз подлинная история конца января 1941 года
Мы не ждали чудес...
"Не жди чуда, а просто встань и ходи !" - о. Серафим, Третье Воскресенье по Пасхе, чудо о расслабленном.
Слесарь механосборочных работ Иконников вовсе не шел. А именно что двигался... И всякому стороннему наблюдателю было абсолютно понятно, что движется он по морскому дну, с великим трудом преодолевая чудовищное давление столба воды, клещами безжалостно сжавшей его тяжко отвисшие руки в промасленных брезентовых верхонках, дугою сгибавшее его понурую, уныло согбенную, худую спину, обтянутую грязно-серой, когда-то темно-синей телогрейкой, на которой сквозь дыры, прожженные искрами переносного горна, желтели клочья старой ваты...
Слесарь Иконников добрел, наконец, до своей цели, положил, насилу справляясь с предательским головокружением, левую руку на заиндевевшую броню. Сквозь брезент рукавицы его грязную, с обломанными черными ногтями ладонь мгновенно опалил ледяной ожог. Иконников облизал сухие, потрескавшиеся губы, на миг ощутив слабый привкус крови... Удивительно. У него, оказывается, еще и кровь осталась. А вот давеча Семеныч засандалил себе в ладонь сорвавшуюся отвертку, так, представьте, из солидной такой дырищи не кровушка хлынула - как это обязательно случилось бы до войны - а просто очень медленно и лениво набухла капля почти дегтярно-черного цвета. Бескормица, знамо дело.
А что металл кусается. так это хорошо. Это, товарищи, просто здорово. Эх, сейчас бы морозцу градусов под тридцать, да куда... И двадцати-то не было. Впрочем, и при минус девятнадцати , как показывал термометр на дощатой стене пригородного перрона станции Дача Долгорукова, (это, кто не знает, Заневский проспект, Красногвардейский район, строение 73, и там останавливался три часа тому назад недлинный состав с Кировского завода, заботливо пропуская встречный, до горьких слез обидно коротенький товарняк с Осиновца, везущий в Ленинград еще один день жизни) ладожский ветерок пронизывал иззябших людей до кости.
Кряхтя совершенно по-стариковски, слесарь Иконников медленно, как во сне, полез на свою Машину. Его серые валенки всё скользили и срывались с забитых снегом катков. Наконец, опираясь грудью на больно врезавшуюся в тело броню, слесарь, хрипло и запаленно дыша, ухватился рукой за поручень, приваренный к башне, подтянулся, больно ударившись коленом и забросил подло изменившее ему тело на крышу моторного отделения.
Отдышавшись малость, он потянул из-за пояса гаечный ключ, и, наложив его на гайку, попытался стронуть её с места.
С тем же успехом он мог бы попытаться стронуть с места Гром-камень, на котором - ныне незримый, заботливо от осколков зашитый досками - Петр Великий вздыбил Россию на гадюку-шведа.
Ст гайкой, одной из сорока трех, удерживавшей броневую крышку трансмиссионки, было все нормально. Просто у слесаря уже не оставалось сил. Вчера в столовой он кушал удивительное блюдо, дрожжевое суфле, которое ленинградские ученые вырабатывали на основе опилок. Вкус, конечно, был - натуральная всеволжская осина. Но слесарь не отказался бы съесть еще раз пять столько же и еще пол-столько... Но, увы, и опилок как видно, было маловато. Слесарь грустно (про себя - улыбаться наяву он не мог уже очень давно) улыбнулся. Вспомнилась заводская байка, как к Зальцману пришла его секретарша и попросила дать ей что-нибудь покушать. Зальцман взял свой роскошный, свиной кожи портфель, высыпал на стол бумаги и отдал девушке: мол, продай, купи себе чего-нибудь. Да, точно, почти сытый, питающийся жиденьким супцом в смольненской столовой, голодного не разумеет. Что нужно было продать на Сенном, чтобы купить - нет, не хлеб! А горсть земли, со сгоревших Бадаевских складов? Её, черную, разводили кипятком и процеживали. Получалась сладкая грязная водичка... Что это стоило? Золото, бриллианты...
Так что скоро секретарша вручила своему шефу никелированные замочки, единственное, что осталось от портфеля, из которого девушки в машбюро сварили отличный холодец.
Иконников от такого точно не отказался бы.
Скрипя сапогами, к Машине подошел механик-водитель. Посмотрел на слесаря, вздохнул печально:
- Слышь, батя, почекай трошки... Я тоби зараз допоможу...
- Тоже мне, сынок нашелся...Ты себе что про меня думаешь, вредитель? - сердито отвечал Иконников механику-водителю, который уже сопя решительно лез к нему на выручку.
- Як шо? Тоби якой год? И чому я врэдитель?- сбив на затылок танковый шлем, механик уже прилаживал к гаечному ключу невесть откуда взявшийся рычаг из стальной трубы.
- Да как же ты не вредитель? Радиатор же ты разморозил? Потому Машина к нам в ремцех и вернулась.
- Та ни. Ён сам собою разморозился... И чому, не бачу ни якой важкой причины? - пожал обтянутыми лоснящимся от масла и соляра комбинезоном плечами танкист. - Там же антифриз был залит...
- А радиатор у тебя тёк? - помогая крутить гайку, сквозь зубы прошипел слесарь.
- Ну, тёк трохи... так я поутру долью чуток водою, так, литра два, не бильше... И порядок в танковых войсках!
- Порядок. А потом он у тебя опять капает, и ты опять водою доливаешь?
- Ну.
- Хрен гну. И так, мало-помалу, у тебя заместо антифриза в радиаторе чистая вода очутилась. Смекнул?
- От лысый дядко! Так воно мабудь и было. Ты, батя, меня не срами. Я ж с Украйны, у нас там тепло, даже зимою...
- Какой я тебе батя, мне девятнадцать лет...
- Да ну?
- Хрен гну. Крути...
Первая гайка, звеня, полетела в брезентовый сак со всякой танкистской мелочью. Осталось открутить еще сорок две. А потом приниматься за крышку моторного отделения...
... - И все равно, всё это абсолютно бесполезно., - старый инженер, прекрасно помнящий не только безвестно сгинувшего в Большом Доме инженера Сенчинова, но и самого Гротте, нервно протирал платочком старомодное пенсне. - Ну, снимем мы с машин все люки, все крышки... Вес от этого кардинально не уменьшится?
- Башню снимем, Илья Арнольдович.,- его более молодой коллега был вежлив и корректен.
- Башню? Да кто же нам позволит возвращать машины на Путиловский? Да вы сами считайте: пока погрузимся, пока доедем, да и есть ли вообще сегодня ток? Без переменного тока наш козловый кран, коллега, как-то не очень уж чтобы работает...
- Возвращаться мы не будем. Я тут "Январец" у пристани видел...
- Что-что вы видели? "Ак-3"? Автокран-с? Это который ...., - следующее словосочетание старый спец произнес, как будто что-то крайне непристойное : - Это которые "Красный металлист" производит? Да ведь у него грузоподьемность всего лишь три тонны!!
- Именно им. Увы, другого крана у меня здесь для вас нет. И тот, дадут ли ещё? Пойду христарадничать. А вы, уважаемый Илья Арнольдович, не смогли бы покуда рассчитать силовой полиспаст?
Старый инженер в упор посмотрел в спину инженера молодого, на котором демисезонное клетчатое пальтишко висело, как на пугале... И от этого жалкого зрелища - заплетающиеся ноги, ветром его болезного, шатает - он вдруг почувствовал, что у него что-то встало комом в горле. Как каша из остатков перемешанной с мышиным пометом обойной муки, чудом найденной на антресолях, и пролежавшей там аж с тринадцатого года... Илья Арнольдович медленно достал из внутреннего кармана свою счастливую, чудесную, купленную еще в Геттингене логарифмическую линейку, и стал прикидывать: так , ежели натяжение сбегающей ветви будет у нас что ли эс-один, то натяжение набегающей ветви у нас, батенька, будет... Нет, не выдержит канат... Или выдержит? А ежели мы введем коэффициент нИ ... (Примечание. В старой питерской инженерной школе был такой - назывался "на Иисуса")
.... Командир танковой бригады, прижав к уху холодный эбонит трубки, внимательно вслушивался в голос, с трудом доносящийся к нему сквозь сплошное шипение и треск. Рыбинский кабель, протянутый связистами по ладожскому льду, быстро намокал своей хлопчато-бумажной оплеткой... Многочисленные обрывы от осколков бомб, сметанные на живую нитку падающими от усталости телефонистами, отменному качеству связи тоже не способствовали. Однако, того, что услышал комбриг,было достаточно.
Он аккуратно, будто хрустальную, положил трубку на полевой аппарат, потер серое от усталости лицо... Комиссар бригады, курчавый, с выдающимся семитским носом, как на фашистских карикатурах, которыми бойцы на фронте охотно подтирали свои суровые красноармейские задницы, выжидательно посмотрел на него выпуклыми, как у спаниеля, глазами:
- Ну, что?
- Что, что... Танк на Кобону не вышел. Точка.
- А может быть... может, они заблудились? - с надеждой спросил комиссар.
- Ага. Тут не заблудишься. Земля-то совсем рядом - пятьдесят метров вниз. Надо докладывать в Смольный, и сворачивать операцию.
- Но... как же так... в Городе дети с голода умирают... а без наших танков блокаду рвать нельзя?
- Мне надо, чтобы наши танки били врага. Здесь ли, на Волховском ли... Я танкистов, как слепых котят, топить не позволю. Точка.
- Многоточие...
- Не понял?
- Ты, командир, того... Посчитай сам. Танк, вещь дорогая. Триста сорок пять тысяч стоит. Ежели бутылка водки стоит - двадцать рублей, то на водку это же ж будет... Большое количество. У меня в голове столько цифр не умещается. А сколько стоит человеческая жизнь? Ты у Кирпичных не бывал? Там людей к печам вагонетками возят...
- А что, солдатская жизнь не стоит ничего?
- Она же солдатская. Одной жизнью для Ленинграда можно и рискнуть... Коммуниста найду, добровольца...
- Нет, двумя жизнями... Одного водителя не посадишь, надо еще хоть кого-то рядом с ним.- уже почти соглашаясь, задумчиво произнес комбриг.
- Ну, я про то и говорю...,- удовлетворенно произнес еврей. - Я вот вторым и поеду.
- Запрещаю! - грохнул комбриг кулаком по столу так, что замигал и чуть не погас трепещущий желтый мотылек "летучей мыши".
- Хуй тебе. - тихо ответил интеллигентный комиссар и покраснел. Он ругаться не умел, а потому и не любил.
... Как-то осторожно рыкнув дизелем, обезглавленный КВ выбросил черно-сизый клуб дыма и, медленно перематывая широкие гусеницы, отбрасывающие назад ошметки мокрого снега, опасливо спустился на застонавший и тревожно заскрипевший ладожский лед. Натянулся трос, и, визжа широкими полозьями, за машиной поползли слаженные прионежскими умелыми плотниками из рабочего батальона росшивни, на которых лежала снятая с танка башня. Полиспаст, умело спроектированный на коленке старым инженером, выдержал. Выдержал и автокран, смонтированный на трехосном ЗиС-6. Не выдержал только под самый конец коломенский витой трос - Илья Арнольдович ошибочно посчитал его по нормам довоенного старорежимного царского времени. Не вводя поправку на стахановское движение и инициативу с мест. Потому и был перерублен обрывком троса почти напополы - потому как русские инженеры всегда проверяли свои расчеты самолично, становясь, например, под новопостроенный железнодорожный мост. Хорошо, что трос был не последний, да и инженеры в Ленинграде еще водились. Вторую башню снимали уже без происшествий.
В проем снятого люка была видна голова механика-водителя. Сначала предполагали, что мехвод будет сидеть сверху на броне, управляя рычагами с помощью одетых на них труб, а потом прикинули- ну, а как быть с педалями? Да и махнули рукой. Рядышком с мехводом сидел бригадный комиссар, заботливо утиравший водителю льющийся дождем пот своим носовым платком... Мехводу, как комиссар и обещал, коммунисту и добровольцу, было страшно. Под машиной лед прогибался так, что водителю казалось, будто он едет все время в гору ... (Примечание. Подлинные воспоминания очевидца). Если бы не этот бисов радиатор, чорта лысого он бы вызвался! Но теперь он был просто обязан, понимаете? Просто, чтобы не чувствовать себя последней сволочью.
... На второй час пути, когда в зеленеющем небе повис тонкий золотой серпик месяца, комиссар заметил впереди на льду чернеющее пятно... Черные пятна на чисто выметенном свирепым ветром, дующим со Старой Ладоги, льду они встречали и раньше: это были человеческие тела. Старики, женщины... пятна поменьше, дети. Они пытались уйти через Ладогу пешком, добраться хотя бы до Сухо, на котором - крохотном искусственном островке, насыпанном еще при Екатерине, рядом с маяком был оборудован обогревательный пункт. Но преодолеть эти несколько километров удавалось далеко не каждому.
Но это пятно было большим. и имело вполне узнаваемые угловатые очертания, на печально стоящих санях, с передка которых беспомощно свисал поспешно обрубленный трос...
- А, распиздяи. Танк утопили, а башня осталась? Будете у меня теперь с одной башней воевать! - закричал комиссар двоим танкистам, которые махали им руками возле черной, дымящейся паром полыньи, куда провалился пропавший танк, ушедший через Ладогу первым. Комиссар был очень-очень рад, что хоть люди уцелели. И очень, очень стыдился этой своей так ненужной большевику радости...
... Первое, что увидели танкисты, достигшие берега у Кобоны, были громадные штабеля продуктов. Громоздились бараньи и свиные туши, горой высились ящики с консервами, под брезентом белели тысячи мешков с мукой. Люди, которые осторожно спускались из дверей трехосных Ленгортрансовских автобусов, увидев все это... просто теряли рассудок. Некоторые просто тихо плакали, видя то, что могло бы спасти их родных и близких от мучительной смерти... А кто-то полз на коленях к мешкам с мукой и нежно гладил, целовал их...
Так что совершившие беспримерный, никогда в истории войн не случавшийся марш тяжелой боевой техники по льду воины особенно не рассиживались: полчаса в тепле, посидеть на табуреточке, и за дело, тали строить, чтобы монтировать танки. (Примечание. Воспоминания очевидца).Война не могла ждать. А в Городе продолжали умирать дети...
... Переброшенная нечеловеческими усилиями по льду Ладоги 124 танковая бригада была направлена на Волховский фронт, где и погибла, в составе Второй ударной, почитай что вся. Вместе с командиром и комиссаром.
Слесарь Ленинградского Кировского Завода Сергей Иванович Иконников умер на рабочем месте в феврале 1942 года, когда самое страшное время уже миновало и впервые прибавили выдачу сделанного из обсевков муки и целлюлозы блокадного хлебушка, на целых двадцать пять граммов. Он прилег на минуточку возле верстака малость отдышаться. Мастер подошел, а он уже не дышит.
Блокада Ленинграда была прорвана. Пусть через год, но мы её прорвали.