Будто сон без сновидений. Пустота. Абсолютная. То, что невозможно описать словами, даже просто представить. Как можно вообще представить то, чего нет? Это именно ничто. И я возвращаюсь из этого ничто. Мгновение назад меня не было, и вот я существую. Существую снова. Снова потому, что уже существовал раньше, жил своей обычной жизнью городского обывателя.
Алекс Добров, так меня зовут. Вообще-то Алексей, так назвали меня при рождении, но я привык к укороченному варианту. Я сын русских эмигрантов, волей судьбы оказавшийся здесь, на северном побережье.
Людям из глухих местечек этот город, жизнь в котором не затихает ни на мгновение, кажется тем самым шансом, что выпадает нечасто и дает возможность реализовать самые смелые мечты и надежды. Но действительность намного прозаичнее, и я тому наглядный пример. Впрочем, как показала жизнь, я не столь амбициозен и вовсе не готов двигаться к поставленной цели напролом.
Любому, кто не является коренным уроженцем этого северного мегаполиса, жители которого, кажется, вообще никогда не спят, по крайней мере, в центре, приходится изрядно попотеть, чтобы зацепиться здесь. И не имеет никакого значения, чем ты собираешься заниматься: будешь ли взбираться по карьерной лестнице офиса, пополнишь ряды рабочих заводов и фабрик, замутишь собственный бизнес, вольешься в банду гангстеров, сядешь на шею богатой развратной дамочке... Чертов бездушный город пережевывает и выплевывает любого, кто не в состоянии поймать ритм его жизни, не может понять его жесткую, даже жестокую суть, бесконечно далекую от юношеских иллюзий и розовых соплей.
Мои иллюзии разбиваются в прах с самого начала. Еще в детстве, познакомившись с кинематографом, вбиваю себе в голову мысль, что должен стать киноактером, и непременно знаменитым и богатым. С возрастом эта мысль не уходит, наоборот обретает черты навязчивой идеи, именно поэтому я оказываюсь здесь. Преждевременная смерть обоих родителей добавляет мне решимости изменить свою жизнь и отправиться за мечтой на север. Но...
Все, чего достигаю - успешные поиски киностудии, где таких дарований, как я, целая толпа у ворот. Итог закономерен - я на улице, почти без денег, никому не нужен. И нет никаких душевных сил бороться за мечту. Хотя, может, не так уж и нужна была мне эта мечта.
А город не отпускает. Впрочем, нет, не так. Это я не хочу отпускать этот город, позволяю себе очароваться его суетой, великолепием, богатством. В его многоликом облике завораживает все: огни казино и отелей, башни небоскребов, соединяющие острова мосты, дымящие трубы предприятий, запруженные людьми и транспортом улицы, парки и памятники, тихие малоэтажные окраины, даже угрюмые кирпичные коробки рабочих кварталов.
Поиски работы и сносное образование, о котором еще при жизни позаботились родители, приводят меня в научно-исследовательский центр под начало профессора Шольца. Центр, расположенный в Восточном округе - это целый комплекс разнообразных зданий и сооружений: лаборатории, хранилища, полигоны, даже гостиницы для приезжих специалистов. Трехэтажное здание, в котором работаю я, вообще находится на острове, с остальным комплексом его соединяют два моста. Здесь несколько лабораторий, изолированных друг от друга, разрабатываются различные научные проекты. Моим боссом становится профессор Шольц. Должность у меня скромная, всего лишь лаборант, да и это только название, по сути же - просто подсобный рабочий. Если описывать свои обязанности вкратце - сполосни пробирки, вытри пол, вычисти клетки, передвинь тяжелое, в общем, всякое такое, чем брезгуют заниматься господа ученые. Но платят мне неплохо, грех жаловаться - хватает, чтобы содержать съемную квартиру в не самом убогом районе, неплохо питаться и время от времени развлекаться в клубах и казино с падкими на халявную выпивку девицами.
Не знаю, чем именно занимаются профессор Шольц и его команда. Вроде какой-то препарат для медицины разрабатывают. В подвале лаборатории профессора полтора десятка разнообразных клеток, в которых сидят всякие зверушки: собаки, свиньи, обезьяны... Далеко не всем удается пережить эксперименты профессора, то и дело вытаскиваю из клеток трупы животных для утилизации.
После одного такого эксперимента самка шимпанзе часа два орет как резанная, роняет клочья пены из пасти. В конце концов обезьяна затихает и явно не подает признаков жизни, но мне почему-то запрещают очистить клетку. Ассистентка профессора доктор Клэр остается с умершей обезьяной, когда я уже заканчиваю смену и собираюсь домой. Наверное, планирует делать вскрытие. Опять придется с утра собирать потроха в мешок. Не могу назвать себя брезгливым человеком, но все равно мало приятного, когда приходится убирать с операционного стола тело, пусть и животного, с вывернутым наизнанку нутром и вскрытой черепной коробкой.
На удивление, с утра шимпанзе жива-здорова. Ну, насчет здоровья, может, слегка преувеличиваю, но точно не дохлая. Сидит смурная в углу клетки, покачивается, не прикасается к еде, однако умники довольны, даже Шольц светится, хотя на этого брюзгу угодить сложно, постоянно ворчит и недоволен всем на свете.
Несколько дней за шимпанзе наблюдают, в основном Клэр. Уж не знаю, что там такого сделали с обезьяной, но сама она явно не в восторге. Постоянно слышу стоны шимпанзе, а иногда она так орет, будто выворачивается наизнанку. Лично у меня от таких душераздирающих воплей мороз по коже, но Клэр достаточно спокойна, ведет свои наблюдения как ни в чем не бывало.
Между прочим, докторша ничего такая. Наверное, лет на десять старше меня, но какие формы, да и на лицо очень даже симпатична. Нет, фигурка у нее не совсем модельная, но ножки... Даже халат не скрывает длину и стройность ее ног. Может, именно это меня и привлекает больше всего - всегда любил длинноногих. Сексуальная дамочка. Не знаю, замужем она или нет, но я бы с такой и спереди, и сзади, и не один раз.
Мечты. Она ведущий специалист крупного проекта в исследовательском центре, а моя должность на одном уровне с уборщиком, частенько реально приходится шваброй махать, подсобного персонала здесь немного, лишь трое лаборантов. Клэр в общении с младшим персоналом не то чтобы холодна, но чувствуется, что держит дистанцию. Впрочем, я и не страдаю, моя постель в покое не скучает - природная харизма делает свое дело, и не было еще ни разу, чтобы я ушел из бара или клуба в безутешном одиночестве.
Еще один ассистент профессора Шольца - доктор Агилар. Высокий и худой штакетник с густой, но седой шевелюрой, непроницаемым гладко выбритым лицом. На вид ему лет пятьдесят.
Не знаю, чья вина, что клетка подопытной шимпанзе оказалась незапертой. Протираю столы в исследовательской комнате, куда еще с утра доставили животное для очередных экспериментов, у окна Клэр припадает к окуляру микроскопа и что-то записывает в толстой тетради, больше похожей на журнал, люди входят и выходят, но не слежу за их действиями, своих дел хватает.
В какой-то момент в помещении остаемся только я и Клэр. Украдкой поглядываю на женщину. Все же чертовски хороша - против собственной воли захлестывают нескромные фантазии, а уж когда взгляд падает на выставившееся из под халата обнаженное колено...
Только отвожу взгляд, чтобы избежать слишком явных признаков возбуждения в области ширинки, за спиной раздается лязг распахнувшейся дверцы клетки и вскрик Клэр. Оборачиваюсь. Чертова шимпанзе выскакивает из клетки и бросается к женщине.
Никогда не был героем, но сейчас оцепенение длится доли секунды. Устремляюсь наперерез обезьяне, заслоняю Клэр.
Это на картинках в детских книжках шимпанзе изображают этакой безобидной зверушкой с милой мордашкой и умными глазками. Тут же взбесившаяся тварь с оскаленной пастью, и силища во всех ее четырех конечностях такая, что запросто руку оторвет.
Зубы чертовой обезьяны впиваются в предплечье с такой силой, что кажется, еще чуть-чуть и хрустнет кость. К тому времени, когда в помещение врываются два других лаборанта и успокаивают проклятую тварь зарядами транквилизатора, чувствую себя истрепанной мочалкой.
Единственный приятный момент - за мной ухаживает Клэр. Пожалуй, это вообще единственное, что я способен осознать после случившегося. Обрабатывая мою раненную руку, Клэр придвигается настолько близко, что чувствую запах ее волос, кожи, это опьяняет и притупляет боль.
Клэр уходит, рядом остается Агилар, объявляет мне пару оплачиваемых выходных. Сомнительно, что этого времени хватит, чтобы рука зажила, но все же лучше, чем ничего. В шутку выражаю надежду, что не успел подцепить от чертовой обезьяны никакой заразы и мои выходные не затянутся. Доктор ухмыляется в ответ, что совсем ему несвойственно и выдает странную фразу, мол, лучше бы мне в ближайшее время не умирать. Ну, он вообще со странностями, так что не придаю значения его словам, тем более, что помирать не собираюсь и в отдаленном будущем.
Насладиться выходными сполна не удается. Во-первых, рука все-таки болит, да так, что аж в зубы отдает, приходится совершить поход в ближайший бар за сорокоградусной анестезией. А во-вторых...
Двое появляются из тени, когда подхожу к своему дому. Разговор недолгий, без лишних слов понимаю, что с бумажником придется расстаться. О сопротивлении не помышляю - ни здоровье, ни физическая форма, ни врожденный темперамент не способствуют геройству. Но парни моей капитуляции не дожидаются. Удар ножом профессиональный, точно в печень. Тут же еще один, и еще... Даже с моими не слишком обширными познаниями в области анатомии ясно - на работу я уже не вернусь.
И вот я здесь. Не понимаю, где именно, но понимаю, что случилось именно то, от чего предостерегал доктор Агилар - я умер. Сейчас я вернулся, но мгновением ранее был абсолютно мертв. Это не было сном, меня просто не существовало. Невозможно описать словами состояние полного небытия, но такое точно ни с чем не спутаешь.
Понемногу возвращается чувствительность, снова ощущаю собственное тело. Покусанная обезьяной рука болит - уже не так сильно, как прежде, но все равно чувствительно. В боку, куда пришлись удары ножом, тоже боль. А еще озноб. Здесь чертовски холодно.
Перед глазами пелена, сквозь которую пробивается тусклый свет. Не сразу осознаю, что на лице у меня покров. Движением руки стягиваю с лица простыню, приподнимаюсь, сажусь на каталке, свесив ноги. Под простыней я абсолютно голый - не удивительно, что мерзну.
Морг. Я действительно умер. Кругом в полумраке, слегка разбавляемом светом дежурного фонаря над дверью, стоят каталки, на них тела под простынками из-под которых торчат ступни ног с бирками на больших пальцах. Точно такая же бирка и у меня на пальце.
Осматриваю себя. Рука перемотана тем самым бинтом, что наложила Клэр в лаборатории, а в правом боку будто три открытые язвы, не зашиты, не заклеены, ничем не обработаны. С такими ранениями точно не живут. Тогда почему я жив? Чувствую боль от ран, значит точно не призрак.
С трудом дотягиваюсь до бирки, стягиваю ее с пальца. В полумраке не могу точно разобрать, что там написано, но вроде бы мое имя.
Сползаю на пол, устоять на ногах получается с трудом. Оказывается, болит не только рука и бок, болит вообще все. Ощущение, наверное, такое же, как если бы плашмя упал в воду с большой высоты, будто ударился сразу всем телом.
Заматываюсь в простыню, но такое одеяние согревает не очень, а от холодной керамики пола коченеют ступни. Кое-как перебирая ногами, направляюсь к двери.
Не заперто. В общем-то понятно, покойники сами никуда не денутся и живым они уже не очень-то нужны. Вряд ли усопшие слишком часто восстают, как я. Может, это кома какая-то? Впадают же люди в летаргический сон, слышал про такое, их даже живьем хоронят. В таком случае мне повезло, что очнулся до того, как закопали. Объяснение вполне приемлемое, и могло бы меня удовлетворить, если бы не три дырки в боку. Края ран раскрыты настолько, что палец внутрь можно просунуть, а это точно ненормально.
Выхожу в короткий коридор, преодолеваю еще одну дверь, оказываюсь в небольшом холле. С одной стороны двери грузового лифта, с другой лестничные марши, уходящие вверх. Морг, если это действительно морг, видимо, находится в подвале. Может быть, я в больнице?
Чувствую, что подняться по лестнице будет тяжело - ноги переставляю с трудом. Решаю воспользоваться лифтом.
Судя по панели кнопок в лифтовой кабине, я действительно в подвале. Поднимаюсь на первый этаж. Выше вроде незачем, а с первого хотя бы выход на улицу должен быть. Хотя куда мне идти в таком виде? Но все равно стоит отыскать хоть одного живого человека, чтобы узнать наконец, какого черта со мной происходит.
Живые люди отыскиваются довольно быстро, стоит только пересечь небольшое помещение, выйдя из лифта. Вот только людей наша встреча почему-то нисколько не радует.
В просторном холле довольно оживленно - снуют санитары, доктор что-то объясняет пожилой пациентке, люди входят с улицы и заходят, кого-то катят в инвалидной коляске. Кажется, я знаю это место - клиника Западного округа. Сюда обычно свозят не особо состоятельных пациентов и всяких неопознанных для оказания экстренной помощи, расходы на которую способны покрыть городской бюджет и пожертвования.
Первой меня замечает девчонка подросток с перевязанной рукой. Ее пронзительный визг иглой впивается в мозг. Тут же становлюсь объектом всеобщего внимания, реакция почти у всех примерно такая же, как у перебинтованной соплюхи. Не понимаю, чем вызван такой переполох? Никогда парня в простыне не видели, что ли?
Люди хоть и не разбегаются в панике, но видно, что готовы дать деру в любой момент.
Появившиеся охранники требуют, чтобы все пациенты и персонал покинули холл. При этом держат меня на прицеле своих служебных тупорылых револьверов. Люди подчиняются требованию охранников, одни безропотно, другие менее охотно, в их глазах читается любопытство.
Не понимаю, чем вызвано недоверие ко мне со стороны охранников, пытаюсь объяснить, что мне необходима медицинская помощь. Психологическая, наверное тоже не помешает, но сперва хочется избавиться от боли, которая ломает так, что хочется скулить - болит кожа снаружи, болят мышцы, я чувствую все свои внутренние органы, болит каждая клеточка моего организма.
Мои доводы охранников не интересуют - делаю лишь один шаг вперед, и тут же грохочет выстрел. Мощнейший удар в грудь отбрасывает меня назад и валит на спину. В глубине сознания шевелится зачаток мысли - чем это заряжены револьверы у больничной охраны, что меня так садануло, но не убило? Мысль как начинает шевелиться, так и угасает. Старший охраны упрекает своего нервного подчиненного в поспешности, но стоит мне приподнять голову, стволы всех револьверов снова смотрят на меня и я прям чувствую, что меня изрешетят. В первый раз в меня пальнули чем-то хоть и болезненным, но не смертельным, а вот что будет сейчас?
От расправы спасает окрик одного из докторов - он стоит у стойки администрации с телефонной трубкой в руке. Справа от меня с мелодичным звоном раздвигаются створки пассажирского лифта. Движимый инстинктом самосохранения устремляюсь туда. Ну, как устремляюсь?.. Страх смерти конечно притупляет боль и придает ускорение, но все же я не слишком проворен, сам чувствую изрядную скованность в собственных движениях. Охранники устремляются ко мне - вот они действительно устремляются - швыряю им в лица простыню, которой укрывался, сам успеваю забраться в лифтовую кабину. Дверцы захлопываются перед самым носом старшего охранника. Не глядя жму кнопку верхнего этажа - может, успею спрятаться, пока меня догонят. Пусть и голый, как младенец, зато живой, а новое тряпье где-нибудь найду.
Поворачиваюсь спиной к дверям. Дальняя стена представляет собой сплошное зеркало от пола до потолка. В другое время подумал бы, что в клинике, основные клиенты которой не очень состоятельные люди, такое зеркало - чистое излишество. Но сейчас увиденное бьет в сознание так, что едва не отключает напрочь.
В зеркале не мое отражение. Это не могу быть я. Из зеркала на меня смотрит мертвец. Еще не тронутый разложением, но уже заметно, что трупные процессы начались. Есть у покойников такая особенность - даже если испустил дух пять минут назад, его все равно уже не перепутаешь с живым. А тут...
В револьверных барабанах охранников обычные патроны с обычными свинцовыми пулями, последствия недавнего выстрела - дыра в моей груди в области сердца. Только сейчас начинаю чувствовать зверскую боль в грудине, будто сердце вместе с легкими вытаскивают заживо. Но крови нет. Вообще ни капли. Только буроватые разводы по правому боку от предыдущих ран.
Я мертв, не остается никаких сомнений. Но при этом почему-то не умер. Живой труп. Почему?
На память приходит чертова макака из лаборатории. Или это была шимпанзе? Что с моей памятью? Четко помню, как выглядит укусившая меня тварь, но не могу вспомнить, как точно она называется. В любом случае я помню, что обезьяна умерла в ходе эксперимента. А потом ожила. А потом укусила меня. И эта странная фраза доктора Агилара, что лучше бы мне не умирать в ближайшее время. Кажется, начинаю понимать ее смысл.
Впадаю в оцепенение, перестаю осознавать реальность. Живой мертвец. Мое сердце не бьется, легкие не дышат, скоро начнет разлагаться плоть, но я живой - мои глаза видят, двигаюсь, хоть и с трудом, а голова еще способна думать. Что со мной? И что будет дальше? Так и буду заживо превращаться в гниющий труп?
Не слышу, как за спиной раздвигаются двери лифта. Целая свора охранников набрасывается сзади, меня вытаскивают из кабины, набрасывают на голову то ли мешок, то ли какое-то покрывало, связывают так, что не могу пошевелиться, куда-то волокут.
Все, что происходит в дальнейшем, осознаю очень отдаленно. Меня не развязывают, покров не снимают, то бросают и оставляют на холоде, то снова куда-то перемещают, везут в автофургоне, где снова чувствую леденящий холод, потом снова перетаскивают.
Не знаю, сколько проходит времени. Когда мне вновь разрешают видеть, лежу на каталке, укрытый простыней до самого подбородка и привязанный ремнями к поручням.
Рядом стоит Агилар. Скользнув взглядом по моей фигуре, покачивает головой и констатирует, что я все-таки не уберег себя и почил раньше времени. Ни по тону, ни по лицу не понять, сочувствует он, шутит или откровенно издевается. Но одно ясно - я снова в центре, в лаборатории профессора Шольца, в той самой комнате, где схлестнулся с обезьяной. Появляется слабенькая надежда, что здесь, может быть, мне помогут. Уж эти-то умники точно должны знать, что со мной происходит.
На какое-то время остаюсь в одиночестве, потом появляется Клэр. Интересуется моим самочувствием. Даже от нее вопрос звучит как сущее издевательство. Очень хреново я себя чувствую. Боль во всем теле такая, что должна гасить сознание, живой человек не в силах вынести такие муки. Но живой ли я? Мое тело будто гниет, я заживо разлагаюсь. Но почему же я в сознании, почему не могу просто умереть, как нормальный человек?
Сказать все это словами я уже не в состоянии, язык еле ворочается. В ответ на мое невнятное мычание Клэр успокаивает, мол, они во всем разберутся и постараются облегчить мои страдания. Не очень-то верится. Кое-как прошу объяснить, что со мной происходит? Ответ: проводятся исследования. Ну да, Агилар чего-то копошился надо мной, наверное, брал образцы. Клэр тоже чего-то такое делает, вроде заметил скальпель в ее руке. Кусок от меня отрезает, что ли, для своих исследований?
Совсем недавно эта женщина занимала собой немалую часть моих мыслей. Она мне нравилась, я хотел ее. Теперь же все больше нарастает раздражение. Если бы не она, я бы не сунулся к той проклятой обезьяне, просто выбежал бы из комнаты.
Снова остаюсь один, наедине с собственными раздумьями о своей странной участи. Сам не знаю, почему просто лежу, не издавая ни звука. От терзающей меня боли должен бы орать в голос, но я способен лишь чуть слышно сипеть. Может, что-то со связками, с легкими? Я ведь даже не дышу, а чтобы произнести хоть слово, необходимо втянуть воздух в легкие, что отдается еще более зверской болью. Черт, у меня ведь еще и дыра в груди.
Поневоле задумываюсь, как долго еще просуществую в таком виде? Что будет, когда моя разложившаяся плоть отвалится от костей, а мозг превратится в смрадное гнойное месиво? Угаснет сознание, вернув меня в спасительное ничто абсолютной пустоты и непроглядного мрака? Или будет дальше истязать меня болью, цепляясь неизвестно за что? Где может находиться вместилище сознания в разлагающемся трупе? И есть ли хоть какой-нибудь способ ускорить мою встречу с пустотой небытия?
В этот момент наверное улыбнулся бы, если б мог, но чувствую, что лицевые мышцы отказывают так же, как и все остальное. Я всегда любил жизнь, никогда не мог понять самоубийц, но сейчас не хочу ничего другого, только смерти. Я уже знаю, что меня ждет за гранью, там не будет никакого тоннеля, яркого света, всякой потусторонней чуши. Не будет ничего. Не будет меня. Я просто исчезну. Но вместе со мной исчезнет и боль, прекратится это странное и жуткое существование в мертвом теле.
Пытаюсь обвести помещение взглядом, это удается не сразу и конечно же сопровождается жуткой болью. Похоже, мне вообще лучше не шевелиться. Впрочем, и без шевелений боль никуда не исчезает, она лишь усиливается, но ни на мгновение не ослабевает.
Совсем рядом, в полуметре от каталки, стол, на нем лоток с инструментами - его оставила Клэр, там наверняка лежит скальпель или еще что-нибудь режущее. Только бы добраться до него. Столешница на уровне поручней каталки, но в моем положении полметра это слишком далеко.
Пытаюсь двинуться всем корпусом сначала в одну сторону, потом в другую, чтобы своим весом заставить каталку сдвинуться. Любой нормальный человек от такого болевого шока, какой испытываю я, потерял бы сознание. Но я же не нормальный. Да и человек ли? Как назвать существо, в которое я превращаюсь?
Повторяю свои действия снова и снова. Если каталка и сдвинулась, то миллиметра на три, вряд ли больше. Но попытки не прекращаю, времени у меня полно. Лишь бы никто из персонала не застал меня за этим занятием.
В конце концов мои усилия увенчиваются успехом, правда, не совсем так, как планировалось. Вместо того, чтобы подкатиться к столу силой инерции, каталка накреняется и падает, цепляется поручнем за столешницу. Ну, такой результат меня тоже устраивает - главное, что лоток с инструментами оказывается практически под ладонью.
Запускаю пальцы в лоток, для этого приходится изрядно извернуться, уповая на удачу, что каталка не соскользнет со столешницы и не брякнется на пол вместе со мной. Чувствительность в пальцах практически отсутствует, не понимаю, что захватываю, каждый предмет приходится приподнимать, скашивая на него взгляд. Раза с пятого в пальцах появляется заветный ланцет. Перехватываю инструмент, начинаю перерезать толстый ремень.
Кажется, это длится целую вечность, настолько медленно продвигается дело. Еще чуть-чуть, еще миллиметр, и вот наконец хватка на запястье ослабевает. Освобождаю руку, и в этот момент каталка с грохотом валится на пол. Наверное, это должно быть больно, но меня и без того ломает и терзает так, будто какая-то жестокая сила все тело разрывает крючьями и выворачивает наизнанку.
Первую секунду лежу тихо, гадая, явится ли кто-нибудь на шум. Тут же решаю, что не стоит тратить время, расстегиваю пряжку на груди, освобождаясь от широкого ремня, затем распутываю другую руку, освобождаю ноги.
Холод не очень помогает уберечь мою плоть от разложения, вижу темные пятна по всему телу. И эта дыра в груди. Кажется, я уже в какой-то мере свыкся со своим положением, существование мое конечно жуткое, но уже не вызывает ужас. В конце концов, ни помереть не могу, ни с ума сойти. А может, уже сошел, потому и воспринимаю свое положение относительно спокойно?
Я все так же обнажен. В прежней жизни собственная нагота меня бы очень смущала, а сейчас... Это не самое страшное. Ловлю себя на мысли, что смотрю на собственный детородный орган и размышляю, как скоро он отвалится? Вот нашел проблему - эта часть моего гниющего организма мне точно уже не понадобится.
Цепляюсь руками за стол, заставляю себя подняться на ноги. При каждом движении боль острым колом бьет в мозг - такое чувство, что в голове что-то взрывается и вот-вот глаза вывалятся из глазниц.
Замечаю, что оставляю липкие следы на столешнице, такие же следы остаются и от ступней на полу. Кожа лопнута, из многочисленных трещинок сочится какая-то дрянь. Черт, как же я должен вонять. Я же просто ходячий кусок протухшего мяса. Только сейчас понимаю, что не чувствую запахов. Может, оно и к лучшему, а то задохнулся бы от собственной вони.
Направляюсь к двери. Боль усиливается стократно, при каждом движении отдает прямо в мозг так, будто в него гвозди заколачивают. Такое впечатление, будто вот-вот развалюсь на части. Может, я и на самом деле уже близок к этому, не может же мертвое тело бесконечно сохранять внешнюю целостность.
Коридор пуст. Я определенно должен знать расположение всех помещений, но все равно никак не могу вспомнить, где именно нахожусь. Вероятно, мой мозг постепенно отмирает, утрачивает свои функции, как и все остальные органы, память стирается. Наверное, в конце концов я совсем утрачу сознание. По крайней мере получу хоть какое-то подобие смерти - пусть перестану осознавать сам себя, но и все мучения прекратятся, просто буду не в состоянии понимать и чувствовать, что со мной происходит.
Сразу напротив помещения, где меня разместили, висит небольшое зеркало. Оно не отражает меня всего целиком, но и того, что вижу, достаточно, чтобы ужаснуться. Как и на всем теле, на лице проступают трупные пятна, от волос на голове остались клочки, но самое жуткое - глаза. Они белые. Невозможно что-либо видеть такими бельмами, я должен быть абсолютно слеп. Но я все вижу. Как такое может быть?
Бреду вперед, из закоулков памяти всплывают обрывочные видения из прошлой жизни, но все равно не понимаю, куда ведет коридор.
На пути попадается большой электрощит, его дверца открыта, рядом сумка с инструментом. Наверное, монтер что-то чинил, но куда-то ушел. Неважно. Кажется, я смогу прервать свои мучения.
Подхожу ближе, запускаю руки в недра щита, откуда слышится угрожающее гудение.
Мозг разрывается вспышкой, лечу в благословенную темноту небытия.
Поторопился. Тьма не становится благословением, это совсем не то, чего я так жажду. Ничего общего с тем, где я был и куда стремлюсь вернуться навсегда. Как я смог это понять? Такое невозможно объяснить, но каждый поймет, почувствовав на себе.
Снова вижу себя привязанным к каталке, рядом Клэр. Провалов в памяти все больше, но ее почему-то помню. А еще помню, что во всем виновата она. Из-за нее я оказался во власти непрекращающейся боли, что ежесекундно стремится то ли расплющить, то ли разодрать на части мое тело, мой мозг. А сейчас она еще и пленила меня, чтобы дальше мучить, увеличивая мои страдания. Кажется, когда-то давно эта женщина влекла меня до зуда в паху, но теперь вызывает лишь ненависть. Да и зудеть-то уже нечему, и в этом тоже ее вина. Чем именно она виновата, не помню, просто чувствую.
Непрекращающаяся ни на миг боль все так же разрывает мое тело. Это не та пульсирующая боль, что отзывается на каждый стук сердца. Мое сердце давно не бьется. Я словно в невидимых тисках, что только усиливают свое давление, расплющивая плоть и кроша кости. Эта боль сжигает мозг и сводит с ума. Или уже свела?
Время становится аналогом вечности. Почему же я просто не могу умереть? То и дело вижу рядом с собой то профессора, то его ассистентов. Не знаю, что они делают со мной, вообще не придаю значения их действиям - в моем никак не угасающем сознании они становятся частичками терзающей меня вечности, каждое их появление усиливает накапливающуюся ненависть.
В какой-то момент начинает казаться, что боль ослабевает. Может быть, просто начинаю привыкать к состоянию непрерывной пытки? Или что-то происходит? На лицах мучителей какое-то оживление. Кажется, они вполне довольны полученным результатом. Мне никто ничего не объясняет, для персонала я, похоже, стал предметом неодушевленным - так, просто объект для экспериментов.
Впрочем, удовлетворение ученых - вещь временная. Сколько времени проходит, не знаю, вообще не ориентируюсь в этом плане, в стенах лаборатории не могу даже следить за сменой суток. Но начинаю замечать, что общее воодушевление спадает, появляется озабоченность. Меня, понятное дело, в происходящее никто не посвящает, но из подслушанных разговоров узнаю, что подохло очередное подопытное животное. Похоже, из всех испытуемых только я так долго задержался на белом свете.
Мне бы позавидовать отмучившимся везунчикам, но почему-то воспринимаю новость достаточно равнодушно. Черт, а ведь я действительно уже не чувствую боли. Более того, мне кажется, что мое физическое состояние с каждым днем становится все лучше. Нет, оно еще очень далеко от идеального, да хотя бы сносного, но все же... Это не может быть простой привычкой или самовнушением. Какие-то обезболивающие тоже не могут действовать на мое тело, ведь мое сердце не бьется и кровь давно не течет по жилам, она вообще большей частью вытекла из полученных ран. Мозг тоже проясняется, хотя пробелы в памяти так и не восстанавливаются.
Но как такое может быть? Я выздоравливаю? Исключено. Прислушиваюсь к собственному состоянию - сердцебиение все так же отсутствует, дыхание тоже не требуется. Я по-прежнему мертв. Единственное, что меняется, вроде бы снова начинаю чувствовать запахи. Но я не уверен, может быть, это мне только кажется.
Мое тело практически все время укрыто простыней по самый подбородок, а голова притянута ремнем к изголовью каталки - нет никакой возможности осмотреть себя.
Одно ясно, снова живым я не становлюсь. Ну, живым в привычном смысле. Я все тот же живой мертвец. Но почему животные дохнут, а я нет? Чем таким я отличаюсь? Почему со мной получилось, а с ними нет?
Временами остаюсь в помещении один очень надолго. Усиленное вынужденной неподвижностью одиночество то и дело погружает меня в забытье. Очнувшись в очередной раз, осознаю, что видел сон. Может быть, сновидения посещают меня не впервые, не помню. Видения, явившиеся только что, тоже ускользают из памяти, успеваю поймать лишь обрывки, не имеющие никакого смысла, как всякий сон. Однако они расшевеливают остатки памяти, еще не стертой полностью трупным разложением.
Обезьяна. Не помню, как она выглядит и как называется, но помню ощущения, когда отбивался от взбесившейся твари. Ну да, рука, она повреждена этим животным. Или была повреждена? Никак не удается оценить свое нынешнее состояние. А еще припоминаю, как полз, прилипая всем телом к плиточному полу. Помню собственные ладони перед глазами, с лопнувшей потемневшей кожей, скрюченные пальцы пытаются уцепиться за стыки плиток. Точно ли это было со мной на самом деле, а не явилось видением во сне? Кажется, все-таки было. Вроде бы прямо перед этим меня жестко встряхнуло, но что именно случилось, вспомнить не удается. В любом случае понятно, что далеко уползти мне не удалось.
Но почему же, почему умерли животные и никак не умираю я? А вдруг они и не подохли вовсе? Вдруг сознание все еще живет в их мертвых телах, утративших способность двигаться в процессе разложения? Может, не будь я привязан, тоже не смог бы уже пошевелиться, и по сути от меня только сознание и осталось.
Пробую пошевелить кистями рук и стопами ног. Движения не чувствую, но насколько могу видеть из своего положения, покрывающая меня простыня шевелится. Похоже, еще не все функции утрачены. Но почему? Этот вопрос не дает покоя.
Может, все дело в том, что животным ту дрянь, что так повлияла на них и меня, вводят прямо в кровь, я же свою дозу получил через укус от подопытной обезьяны. Может, в результате физиологических процессов в организме животного добавились какие-нибудь ферменты, изменившие препарат профессора? Появляется мысль: а откуда я вообще знаю такие слова? Очень смутно представляю себя в прежней жизни, но видимо, я не был совсем уж обделен интеллектом.
Со временем боль уходит окончательно, сознание проясняется, хотя провалы в памяти так и не затягиваются. Чувствую себя в общем-то неплохо, но не льщу себя надеждой на лучшее - я чувствую, что сердце по-прежнему не бьется, и понимаю, что мне совсем не требуется дышать. Между тем замечаю, что снова могу разговаривать. Могу, но не хочу. Злость, накопившаяся за все время моего пребывания в плену у исследователей, не позволяет вступать в разговор с учеными. Эти твари уже продемонстрировали все свое отношение ко мне. Если и скажут что-нибудь, наверняка обманут. Лучше полежу бревном, прислушиваясь к их разговорам, делая собственные выводы и дожидаясь момента, когда смогу освободиться.
Пока что никакой возможности вернуть себе свободу не вижу - каталка надежно закреплена, я практически полностью скован в движениях, рядом ничего, чем можно было бы хоть как-то воспользоваться.
Вынужденная неподвижность сводит с ума не меньше, чем ранее терзающая боль. Появляется чувство, что временами не просто впадаю в забытье, а еще и испытываю приступы галлюцинаций, которые с каждым разом становятся все мощнее. Будто одновременно нахожусь в разных местах, и все это разом вижу с разных сторон. Если бы я все еще был живым, от такого наплыва видений, скорее всего, голова бы раскололась на части. Но в нынешнем состоянии наверняка смогу выдержать и не такое, лишь недоумеваю - что же со мной происходит? Может и в самом деле я уже во власти безумия? Но не слишком ли рационально я рассуждаю для сумасшедшего? Впрочем, какой псих не считает себя адекватным здравомыслящим человеком?
Галлюцинации становятся все назойливей - меня не просто донимают видения наяву, я слышу то, чего слышать невозможно. Кажется, переоценил степень развития своего интеллекта - проходит немало времени, прежде чем начинаю понимать, что видения реальны и все, что вижу, мне знакомо. Я был в этих помещениях, я знаю этих людей, но вижу их через решетку глазами тех, кто сидит в клетках. А в клетках сидят...
Вот оно что. Каким-то образом мой разум соединился с сознанием подопытных животных - я вижу все, что видят они, слышу все, что они слышат.
Меня посещают крайне редко, а когда приходят, придают моей персоне ровно столько значения, сколько имеет протухший кусок мяса, каковым я, собственно и являюсь. Да я и сам не расположен к общению, для меня весь персонал лаборатории, это мучители. Сутки напролет лежу в одиночестве, тишине, иногда в темноте. Тут же хоть какое-то развлечение - могу наблюдать за всем, что происходит, чужими глазами. И я наблюдаю. Смотрю, слушаю, запоминаю.
Я был прав, из всех подопытных только я продолжаю существование в мертвом теле, все животные пребывают в состоянии живых трупов гораздо менее продолжительное время. Но цель исследований состоит вовсе не в том, чтобы оживлять умерших. Узнаю из разговоров ученых, что лаборатория Шольца пытается создать препарат, способствующий регенерации тканей, именно его варианты они испытывают на животных, намеренно нанося им травмы. Но что-то не получается, побочные эффекты экспериментов странные и непредсказуемые, можно даже сказать, жуткие. Впрочем, я ко всему, что происходит в стенах лаборатории, отношусь достаточно спокойно. Может быть, до того, как вернулся к жизни после смерти, я думал как-нибудь иначе, сейчас уже невозможно вспомнить себя прежнего. Если и остались какие-то чувства, присущие обычному человеку, они все более затухают, становлюсь равнодушным, но при этом очень озлобленным.
Одних животных увозят из зверинца для экспериментов чаще, других реже. Далеко не сразу понимаю, что способен влезть в голову не каждой подопытной зверюшки. Только тех, которые уже мертвы. Мертвы, конечно, в привычном понимании, на самом деле они вновь пробуждаются к жизни в своих уже мертвых телах и снова умирают, теперь уже долго и мучительно. Я чувствую их боль. Отгораживаюсь сознанием от страданий животных, но все равно чувствую их.
Безделье и неподвижность подталкивают к собственным экспериментам, а положение пленника придает упорства. Приходит мысль: а не смогу ли повлиять на мертвые тела меньших собратьев по смерти, раз уж влез в их головы? Оказывается, могу.
Начинаю с малого - пытаюсь повернуться так, чтобы сменить угол обзора. Не сразу, но получается. Очень сильно мешает уже почти забытое чувство постоянной мучительной боли. Это не моя боль, но ощущаю ее очень явственно, а каждое движение чужого мертвого тела усиливает ее стократно. Зато теперь могу видеть то, что хочу, а не только то, куда направлен взгляд подвластного мне живого трупа.
Переключаю свое сознание с одного животного на другое. Их много, но мертвых, пригодных для использования, четверо - крыса, две собаки и енот. Особый интерес вызывает енот. Любопытно, смогу ли использовать его пальцы для собственных целей?
Тренируюсь постоянно, с каждым днем все более подчиняя ожившие трупы своему контролю. Еноту осталось недолго - чувствую, что в скором времени он просто начнет разваливаться на части. Решаю, что пора действовать - следующий шанс может представиться нескоро.
Полностью подавляю волю животного, заставляю его притвориться мертвым. Выглядит вполне убедительно, он ведь и так уже мертв. Как и ожидал, дальше все происходит по установленному порядку - лаборант вытаскивает тело из клетки, грузит в тележку и везет в крематорий.
Как только оказываемся наедине в небольшом помещении, заставляю енота двигаться. Я чувствую и контролирую тело животного, вижу его глазами. Я словно вселяюсь в его мертвое тело.
Бросаю енота вперед, его когти раздирают лицо лаборанта, зубами животного впиваюсь в горло. Человек пытается отбиться, но эффект неожиданности делает свое дело, а хватка железная. Лаборант истекает кровью прежде, чем успевает добраться до двери и позвать на помощь.
Пальцы енота вытаскивают карту магнитного ключа из кармана убитого человека. Зажимаю карту в зубах зверя, тянусь к ручке двери - изнутри она открывается простым нажатием. Стараюсь не обращать внимания на боль в теле животного, которая отзывается тысячами острых игл в моем собственном сознании. Жаль, что не нашлось животного покрупнее, приходится заставить енота подпрыгнуть, чтобы дотянуться до ручки двери. Но в итоге вывожу зверя в коридор.
Странное чувство - вроде бы совершенно не помню, где что находится, но в то же время каким-то необъяснимым образом знаю расположение всех помещений и точно знаю, куда нужно идти.
В то же время беру под контроль оставшихся мертвых животных, заставляю их бесноваться в клетках. Мне нужен шум - помещение с клетками в противоположной стороне от той комнаты, где держат меня, нужно отвлечь внимание персонала. Волнение передается остальным животным, те и так обеспокоены соседством с ожившими трупами. Поднимается такой гвалт, не обратить внимание на который просто невозможно.
Пока двое лаборантов и доктор Агилар пытаются утихомирить зверинец, веду енота по коридорам к своей двери. Приходится жутко вытянуть его всем телом, чтобы дотянуться магнитным ключом до замка. Открыть получается не с первого раза, и не со второго - все-таки пальцы енота своей моторикой отличаются от человеческих, к тому же еще и мертвые.
Наконец дверь открывается. Очень странное чувство, когда вижу себя одновременно и со стороны, и собственными глазами. Еще примешиваются и те образы, что видят сейчас мертвые животные в клетках. Будто в голове разом работают несколько видеомониторов.
Заставляю енота забраться на каталку, его пальцами принимаюсь расстегивать ремни, что притягивают мои конечности к поручням.
Все-таки мертвое существо, копошащееся на моей груди, выглядит мерзко и жутковато. Не для меня, конечно. Не знаю, как раньше относился к подобному, просто не помню, но вряд ли с таким же безразличием. Сейчас я и сам такой же оживший труп, как этот мертвый зверь, не чувствую ни страха, ни омерзения.
Интересно, я выгляжу так же хреново, как это существо? Своего лица глазами енота толком не вижу, а все остальное скрыто под простыней. Приближать енота к своему лицу не хочу, и так чувствую запах дохлятины, даже не втягивая воздух носом. Шерсть на шкуре животного с одного бока слиплась опрелостью, глаза заплыли гноем, верхняя губа вздернута в неестественном оскале, обнажая зубы, покрасневшие от крови лаборанта.
Приходится повозиться с ремнями, но в конце концов получаю долгожданную свободу.
Пока я наощупь расстегиваю ремни на груди и голове, енот спрыгивает на пол с таким звуком, будто шлепнулась мокрая тряпка или коровья лепешка. Больше его глазами ничего не вижу. Кажется, я использовал этого зверька по максимуму, даже для ожившего трупа он уже по-настоящему мертв. Как-то слишком уж быстро его тело пришло в полную негодность. Видимо, последствия экспериментов - кто знает, какой дрянью пичкают подопытных животных? Но почему же я до сих пор не развалился на части?
Смотрю на кисти собственных рук. Выглядят как-то необычно, но совсем не похожи на руки давно уже умершего человека. Не сразу понимаю, что именно показалось необычным - кожа неестественно белого цвета. Не бледная, а именно белая. Если присмотреться, можно заметить и необычный рисунок на коже - будто пчелиные соты, словно вся она состоит из крохотных шестигранных сегментов. Кажется, я действительно изменился, но совсем не так, как прочие дохляки.
Откидываю простыню. Нет ни дыры в груди, ни следов ножевых ранений в боку. Кстати, волосяного покрова тоже нет. Провожу ладонью по макушке - гладко, с головы волосы исчезли так же, как и с груди, и с прочих частей тела. Но зато эти самые части все на месте, насколько могу видеть.
Освобождаю щиколотки от ремней, сажусь на каталке, затем спускаю ноги на пол. Енот лежит рядом, как перепрелая шкурка. Пожалеть об утрате четвероногого, или вернее, четверорукого помощника не успеваю - в сознании словно включается еще один экран, я могу смотреть глазами нового существа. Кажется, в команде оживших мертвецов пополнение - к нам присоединяется загрызенный енотом лаборант. Не ожидал, что процесс, которому не знаю названия, теперь настолько скоротечен. В любом случае, лишние подконтрольные руки мне пригодятся.
Свобода получена, но как ею распорядиться, представляю слабо. Куда податься живому мертвецу в огромном городе? Что-то подсказывает, что затеряться в толпе будет сложно. Не чувствую ни страха, ни беспокойства. Наверное, никогда в прежней жизни не был так спокоен. Но вновь оказаться обездвиженным, чтобы от меня отрезали кусочки и засовывали их под микроскоп, совсем не желаю.
Направляюсь к выходу. Перед самым носом дверь распахивается, вижу перед собой Клэр. Для нее эта встреча такая же неожиданность, как и для меня. Решение принимаю мгновенно, больше механически, чем осознанно. Не позволяю Клэр ни закричать, ни сбежать, хватаю ее, зажимаю ладонью рот, затаскиваю внутрь, закрываю дверь.
Приказываю женщине молчать, она повинуется. Кажется, она боится, я чувствую ее страх. Впрочем, и визуально понятно, что она напугана. Но почему? Понятно, что для нормального человека общество ожившего трупа малоприятно, но она уже достаточно давно видит меня именно в этом состоянии. Она что-то знает, чего не знаю я. А я знать должен.
Начинаю допрос. Требую ответить, что такое они со мной сделали. Все так же стою перед ней абсолютно голый, но собственная нагота меня ничуть не смущает. Наверное, я совершенно уже утратил обычные человеческие эмоции. Клэр тоже не демонстрирует никакого смущения, взгляд не отводит. Впрочем, когда перед живым человеком стоит оживший труп, отсутствие одежды на покойнике вряд ли может считаться самым большим неудобством.
Клэр клянется, что они ничего со мной не делали, все это последствие укуса той чертовой мертвой обезьяны, а они лишь изучают меня, пытаются понять, почему мой организм ведет себя совсем не так, как прочие подопытные. Говорит убедительно, но я совсем не склонен ей доверять. Что ж, спрошу у ее коллег. С Клэр мы еще пообщаемся, а пока...
Привязываю ее к ложу, которое недавно покинул сам. Женщина сопротивляется, но очень слабо. Неужели я действительно внушаю ей такой ужас?
Завязываю ей рот, чтобы не поднимала лишний шум, затем переключаю все свое внимание на мертвого лаборанта. Оживший труп слоняется по помещению крематория. Вывожу его в коридор, веду к клеткам с подопытными зверями. Там еще находится один из двух оставшихся лаборантов, я вижу его глазами мертвых животных. Коридор пуст, где сейчас все остальные, не знаю.
Ключ мертвого лаборанта у меня, приходится стучать в дверь. Человек у клеток проявляет беспечность, даже мимикой не удивляется, что кто-то не имеет собственного ключа. Как только он открывает дверь, происходит нападение. Мне даже нет нужды управлять мертвым подопечным, он сам набрасывается на своего еще живого коллегу. Тот настолько ошалел от вида залитого кровью тела с разодранным горлом, что слишком поздно предпринимает попытку защититься.
Выжидаю еще полчаса, и вот в моем распоряжении уже два мертвых помощника. На память не надеюсь, но по моим расчетам в лаборатории остались только сам Шольц и доктор Агилар. Я знаю, где искать их обоих. Не понимаю, как такое может быть, но точно знаю.
Покидаю комнату, где провел столько времени в качестве подопытного бесправного существа, встречаюсь со своими мертвыми помощниками, веду их по коридору. Мертвых животных тоже выпускаю, их глаза мне нужны, пусть наблюдают.
Снова встречаю свое отражение в зеркале, что висит, непонятно зачем, на стене коридора. Я сильно изменился. Очень сильно. Совершенно не похож на человека. Безволосое белое тело, кожа вся из мельчайших шестиугольных сегментов, словно какой-то тисненный рисунок, белые губы, белые глаза без зрачков - я будто манекен, сбежавший из бутика или ожившая гипсовая статуя. Сильно сомневаюсь, что процесс моего преображения можно запустить вспять, чтобы вернуть мне человеческий облик. Эта мысль воспринимается спокойно, меня совсем не тревожит теперешнее состояние моего организма. Чувствую себя великолепно и ни о чем не сожалею. Я не желаю становиться прежним. Но узнать, что же так меня изменило, все-таки хочу. А еще хочу, чтобы те, кто сделал это со мной, не очень-то радовались своей собственной жизни.
По пути на глаза попадается электрический щит. В глубине сознания шевелятся смутные воспоминания, как полз по этому самому коридору прочь от этого самого щита. Полз, почти ничего не соображая. Вот где-то там меня подобрали лаборанты, которые сейчас идут позади и подчиняются моей воле.
Как я и предполагал, оба ученых оказываются в кабинете Шольца. Развалившись в креслах, мужчины потягивают кофе из чашек и что-то обсуждают. Мое появление вызывает у них изумление, а ввалившиеся в кабинет следом за мной сопровождающие навевают жуть.
Агилар человек физически сильный, несмотря на возраст и худобу, это мне известно, хоть и не помню почти о нем ничего из своей прошлой жизни. Но необычность ситуации и эффект неожиданности делают свое дело - мои живые мертвецы почти не встречают сопротивления с его стороны. Напротив, Шольц проявляет гораздо большую прыть, но с ним я способен справиться самостоятельно. Даже кажется, что его усмирение дается мне очень уж легко. Он, конечно, человек уже пожилой и своими дряблыми мышцами значительно уступает не только Агилару, но все же...
Оба ученых связаны их же ремнями и галстуками. Задаю главный интересующий меня вопрос. У Шольца и Агилара такое выражение лиц, будто с ними заговорил утюг. Неужели не ожидали от меня даже такого простого действия? Приходится повторить вопрос настойчиво и требовательно, недвусмысленно указав на мертвых окровавленных лаборантов.
Шольц хоть и отвечает, но не особо словоохотлив, Агилар более разговорчив, наверное, больше напуган. Речь обоих ученых изобилует непонятными мне терминами, приходится часто переспрашивать, но суть улавливаю.
Насколько понимаю, лаборатория Шольца занимается созданием препарата на основе микроорганизмов из внутренностей какого-то морского молюска. Препарат должен способствовать регенерации поврежденных живых тканей. Впрочем, это мне уже известно из подслушанных ранее их же разговоров. Но что-то господа ученые перемудрили, их экспериментальный эликсир подопытных убивает, а затем воскрешает. Только вот воскрешает не целиком, тело продолжает разлагаться при действующем сознании. В мою кровь препарат попал со слюной укусившей меня обезьяны, и поскольку я так не вовремя погиб, вернул меня к жизни в морге больницы. Поскольку родственников у меня нет, а из всех документов был лишь пропуск в центр, о моем поведении, несвойственном для покойника, известили лабораторию. Вот так я и оказался в числе подопытных Шольца.
Я должен был умереть второй раз, как все ожившие трупы, но что-то опять пошло не так. После неудавшейся попытки побега, мой организм начал меняться, но почему, ученые так и не выяснили.
На основе моих клеток они попытались усовершенствовать свой препарат, но нужного успеха так до сих пор и не достигли.
Услышанное наталкивает меня на догадку. В памяти проявляется картина - руки мертвеца, тянущиеся к клеммам электрощита. Вот что дало мне новую жизнь. Что-то произошло, удар током запустил новый процесс. Чертовы микробы или вирусы, или что там еще, активизировались и занялись тем, чего от них пытались добиться Шольц и его команда - начали чинить мое тело. Но починили его так, как смогли. Я уже не я. Даже мое сознание уже не совсем мое. Микроорганизмы, модернизированные учеными - это что-то вроде коллективного разума. Они пожрали мою плоть, полностью заменив новыми клетками, впитали мою память, мое сознание. Вот почему я вхожу в контакт с другими ожившими мертвецами - все мы части одного целого, только я более совершенен, чем все остальные.
Делиться своим прозрением с учеными не собираюсь. Ни к чему. Их помощь мне не нужна. Они тоже станут частью нас. И не только они.
Оставляю пленников во власти мертвых помощников. Лаборантам не требуется команда, они самостоятельно готовы наброситься на кого угодно. Ожившими мертвецами движет не голод, а инстинкт размножения - поддерживающие в них жизнь микроскопические существа стремятся захватить как можно больше органики для воссоздания себе подобных.
Может быть, в скором времени захвачу весь научно-исследовательский центр. Может быть, кому-то даже позволю стать таким, как я. Пока же направляюсь в комнату, где оставил Клэр. Она тоже уже не будет прежней.