- Пожалуй, мы пойдем таким путем...
Я передвинул коня на несколько клеток буквой "г", согласно шахматным правилам. Николай Григорьевич - с недавних пор мой постоянный противник за шахматной доской, почти не задумываясь, выдвинул вперед пешку, подкрепив ею своего слона и окончательно перекрыв все пути для моей ладьи.
- М-да, - пробормотал я, машинально взъерошив свой загривок. - Если не возражаете, я закурю.
- Голубчик, вы каждый раз спрашиваете у меня разрешения, - отозвался Николай Григорьевич. - Если вам не жалко собственного здоровья - дело ваше.
- Ну, вдруг вам это не нравится...
- Конечно, не нравится. Но я не в том положении, чтобы командовать, тем более, вами.
Что верно, то верно, положение у Николая Григорьевича, в отличие от нашей шахматной партии, незавидное. Этот пятидесятилетний человек с седой шевелюрой, похожий на Энштейна, был когда-то преподавателем истории, читал лекции в университете, имеет за плечами много научных работ, бывал в экспедициях в таких местах, о которых большинство и слыхом не слыхивали. Образованный интеллигентный человек и очень интересный собеседник. Встреться мы при других обстоятельствах, ни за что бы не подумал, что ныне он один из многих пациентов психиатрической лечебницы, где я вот уже третью неделю тружусь санитаром. Здесь мы, собственно говоря, и познакомились.
В первый же день Николай Григорьевич привлек мое внимание тем, что играл в шахматы сам с собой. Будучи сам не равнодушен к этой игре, я некоторое время наблюдал за его баталиями и просто не мог не высказать свое мнение. Слово за слово, мы разговорились и вот теперь каждый вечер после отбоя проводили за шахматной доской в его палате. Пожалуй, эта палата являлась единственной привилегией бывшего университетского преподавателя - во всей больнице лишь он один обладал отдельными апартаментами, кроме, разумеется, главврача.
Как правило, наши шахматные баталии происходили у зарешеченного окна, куда и улетучивался дым от моих сигарет. Сам Николай Григорьевич не курил, но к моей порочной страсти относился терпимо.
Сделав последнюю затяжку и решив, что нашел приемлемый выход из сложившейся на доске ситуации, я передвинул слона. Однако следующий ход Николая Григорьевича показал мне, что занятая мной позиция совсем не так выигрышна, как показалось сначала.
- Кажется, эту партию я безнадежно продул, - со вздохом констатировал я.
- На сей раз вы абсолютно правы, - согласился Николай Григорьевич.
Надо сказать, что обычно, когда я проигрываю, мой противник меняется со мной местами и наглядно показывает, что еще есть смысл побороться. В этот раз, видимо, ситуация для меня и в самом деле сложилась проигрышная. Справедливости ради скажу, что я вообще очень редко выигрывал у Николая Григорьевича.
Придя к взаимному согласию, что продолжать партию не имеет смысла, мы расставили фигуры и начали новую шахматную битву.
- Играете вы классно, - признал я, причем, уже далеко не в первый раз. - Послушайте, Николай Григорьевич, как вы здесь оказались?
Задав этот вопрос, я смущенно кашлянул. Вопрос был задан мною не слишком деликатно, однако он занимал мои мысли с первого дня нашего знакомства. В самом деле, как могло поучиться так, что человек со столь незаурядным интеллектом оказался в этом заведении? За полмесяца работы здесь, я повидал всякие экземпляры, от тихопомешаных молчунов до буйных, но Николай Григорьевич производил впечатление вполне адекватного человека. Я, конечно, не доктор, всего лишь санитар, человек в этой больнице, можно сказать, случайный, но все же...
- А вы разве не читали мое личное дело? - невозмутимо поинтересовался Николай Григорьевич.
Казалось, он не обратил никакого внимания на неловкость ситуации от моего бестактного вопроса.
- Да кто же мне даст? - усмехнулся я.
- И то верно, - согласился Николай Григорьевич. - Оказался же я здесь, благодаря непониманию коллег и бдительности наших внутренних органов, которые не позволили мне смущать умы наших граждан.
На пару минут повисло молчание. Я делал вид, что задумался над очередным ходом, Николай Григорьевич просто молчал. Да, конечно же, мне хотелось попросить более подробный ответ, но чувствовал я себя очень неловко. Неожиданно Николай Григорьевич сам продолжил этот разговор.
- Ваше лицо вас выдает, - заметил он. - У вас переносица краснеет, когда вы хотите что-то спросить и не решаетесь.
- А вы очень наблюдательны, - признал я.
- Что есть, то есть, - кивнул Николай Григорьевич.
Он отстранился от шахматной доски и внимательно посмотрел на меня, от чего я смутился еще больше. Признаюсь, в некоторых ситуациях владеть собой у меня пока получается не очень.
- Итак, вы хотели узнать, за какие грехи меня упекли в это заведение, - произнес Николай Григорьевич.
- Ну да, - кивнул я.
- Все дело в том, друг мой, что я раскрыл заговор.
- Какой еще заговор?
- Удивительный по своей масштабности и древности. Мировой заговор. Сатанинский.
Сообщение это Николай Григорьевич выдал с потрясающим спокойствием. А вот я не смог скрыть своего изумления.
- Вижу недоверие в ваших глазах, - заметил Николай Григорьевич. - Впрочем, меня это не удивляет.
- Не могли бы вы рассказать поподробнее? - попросил я.
- Конечно, мог бы, - охотно согласился Николай Григорьевич. - Хотя и не надеюсь на понимание с вашей стороны. Мою теорию вообще очень трудно принять, ибо она переворачивает все сложившиеся устои общества. Скажите, как бы вы себя почувствовали, если бы в один прекрасный день вдруг узнали, что все, во что вы верили, является ложью и все ваши идеалы фальшивы?
Я пожал плечами.
- Ну, не знаю. Наверное... хреново.
- Вот именно. Поэтому таких, как я, скрывают от широкой общественности - кто в тюрьмах, кто в больницах, а кто уже и на кладбищах.
- То есть, вы хотите сказать, что не только вам известно об этом... ну-у... заговоре? - на всякий случай уточнил я.
- Пока это всего лишь мое предположение, - ответил Николай Григорьевич. - Ну в самом деле, не может же быть, чтобы за две тысячи лет лишь один я обратил внимание на очевидные факты.
- Стало быть, заговору уже две тысячи лет, - сделал я вывод.
- Абсолютно верно. Именно столько, сколько существует христианство.
Николай Григорьевич замолчал. Я ожидал, когда он сам продолжит, терпеливо и заинтересованно, ибо начало само по себе уже было интригующим. Мое ожидание себя оправдало, вскоре Николай Григорьевич снова заговорил:
- Дело в том, друг мой, что Антихрист, приход которого предрекал так называемый святой Иоан, уже воцарился на земле. Воцарился две тысячи лет назад и правит миром по сей день.
- Прямо вот так? - не сдержался я.
- Ну, не принимайте все буквально, - поправился Николай Григорьевич. - Если отбросить налет мистики, мир захвачен группой лиц и эту группу условно можно назвать "Антихрист". Своеобразный тайный орден, клан, который правит человечеством, оставаясь в тени.
- И как же вы пришли к такому выводу? - поинтересовался я.
- Просто проанализировал ситуацию. Ведь я историк. Можно бесконечно долго спорить, существовал ли ни самом деле Иисус из Назарета. Возможно, что и был некий проповедник, движимый благими намерениями. Но намерения эти были извращены его последователями и послужили достижению целей, упомянутой мною группы лиц. В общем, его просто использовали.
- Использовали? Кто?
- Апостолы, - невозмутимо ответил Николай Григорьевич.
Видя мое недоумение, он пояснил:
- Они и есть основатели тайного общества, поработившего все человечество. Назвавшись его учениками, апостолы формально поставили несчастного проповедника над собой и по факту принесли его в жертву, создав образ великомученика.
- Подождите-подождите, - попросил я передышки, чтобы осмыслить услышанное. - А как же Библия?
- А что Библия? - Николай Григорьевич пожал плечами. - Почему большинству обывателей библейские тексты кажутся непогрешимыми? С чего вы взяли, что все описанные там события происходили именно так? Ведь это всего лишь слова, набор букв, записанный на бумаге. А написать можно все, что угодно. Да будет вам известно, что известный нам ныне канонический текст Библии был составлен и утвержден лишь четыреста лет спустя после распятия Христа, когда не осталось уже ни одного живого очевидца и даже их правнуков и некому было ни подтвердить, ни опровергнуть факты. Позвольте, я расскажу вам эти события так, как вижу их я, в свете своей теории.
Естественно, я хотел узнать загадочную теорию моего собеседника. Впрочем, ему и не требовалось мое разрешение, чтобы продолжить повествование. Обретя в моем лице благодарного слушателя, Николай Григорьевич заметно оживился, в его голосе зазвучала неподдельная страсть, он явно был убежден в том, что говорил:
- Представьте себе мир в начале новой эры - над всей цивилизацией установлено владычество Рима и в мире царит относительный порядок, ибо все под властью одного хозяина, римского императора. Так же и основные финансовые потоки обращены лишь в одну сторону, в римскую казну. И вот находится группа лиц, этаких революционеров, которые желают поколебать все устои общества и перераспределить упомянутые финансовые потоки. Выступать против империи открытой войной - немыслимо. Разве можно поднять сытый довольный народ на битву против тех, кто его кормит? Нанимать профессиональную армию слишком дорого. И тогда разворачивается война идеологическая. Религия - вот что всегда сплачивало людей, всем нужен сильный бог. И людям дали такого бога - сильного и... милосердного, готового простить все человеческие пороки за покаяние. Именно последнее обстоятельство наиболее привлекательно для людей. Ни одна из прежних религий не прощала человеку его грехов, а тут вдруг такая свобода - греши всласть, главное, вовремя покаяться и ты будешь прощен. Впоследствии многие убийцы, палачи, инквизиторы оказались причислены к лику святых. Их образы почитаются и мало кто вспоминает, что на руках этих святых кровь тысяч невинно убиенных. Новые идеологи своей религией дали народам свободу морали. Весь привычный уклад жизни объявлен неправильным, вся мораль общества, весь опыт тысячелетий назван заблуждением. Заговорщики ставят над собой фанатика, убежденного, что он есть мессия, и начинают атаку на умы всего человечества. А в нужный момент приносят своего лидера в жертву и последователи несут его имя в веках, как знамя великомученичества. Новая религиозная идеология оказалась настолько соблазнительна своими поблажками, что, в конце концов, даже основной враг - Рим принял ее...
- Но ради чего все? - поинтересовался я, когда Николай Григорьевич ненадолго остановился перевести дух.
- Ради власти и денег, разумеется, - услышал я в ответ. - Все в мире делается лишь ради этого. И заговорщики достигли своей цели, они получили власть над человечеством. Прикрываясь лживыми идеалами, они творят свое черное дело по сию пору, истребляя и угнетая род людской.
- Как-то не очень заметно, что нас истребляют и угнетают, - справедливости ради заметил я.
Моя реплика Николая Григорьевича ничуть не смутила.
- В этом-то и вся гнусность! - вскричал он. - Идеологи новой морали сделали главное - переворот в сознании всего человечества. Мы убеждены, что все происходит именно так, как и должно, что существующие нормы человеческой морали оправданы. Вот вам простейший пример: бушмены в африканской саванне по сию пору живут точно так же, как их первобытные предки, они не знают соблазнов цивилизации и уверены, что у них есть все и именно такой образ жизни и есть правильный. Они просто не знают, что можно жить как-то по-другому. Так и мы не ведаем другой жизни. Мы просто забыли, что можно жить как-то по другому, привыкли к своим соблазнам, стали их рабами, заложниками. Духовные наставники называют свою паству стадом и мы даже не задумываемся, насколько они близки к истине, и в самом деле распоряжаясь нами, словно стадом, манипулируя нашим сознанием. Вдалбливая в наши головы идеалы гуманизма и человеколюбия, нас обрекают на деградацию. То, что в дохристианские времена было недопустимо, сейчас является нормой.
- Например?
- Например, такой немаловажный фактор, как продолжение рода. По всем природным законам выживают сильнейшие, в человеческом обществе этот принцип был возведен до абсолюта в древней Спарте. Но и у всех прочих народов было принято сразу избавляться от хилого потомства, дабы не портить кровь. Однако нас убедили, что в каждом зародыше есть душа, убивать которую есть великий грех и на сегодняшний день мы имеем огромную массу недееспособного населения, да и в целом все человечество с веками значительно ослабло, не только физически, но и морально. Нас намеренно сделали такими, подправили генетически, ведь управлять слабым обществом гораздо проще. А мы слабы, очень слабы и зависимы. Для нас создана цивилизация, вне которой абсолютное большинство существовать просто не может. Задумайтесь, и вы поймете сами, как я прав.
- Ну, допустим, - кивнул я, признавая что кое-какие аргументы моего собеседника действительно имеют вес. - Человечество развивается, жизнь меняется, почему же вы считаете, что все это последствия какого-то заговора? Если допустить, что ваша теория верна, получается, что планы апостолов-заговорщиков были устремлены уж слишком далеко в будущее.
- Так и есть, - кивнул Николай Григорьевич. - Как показывает история, они вполне добились успеха, распространив свое учение на весь мир. Во имя навязываемых человечеству лживых идей гуманизма, последователи заговорщиков истребили сотни тысяч инакомыслящих. Вспомните времена инквизиции. На кострах горели не просто еретики и ведьмы, это уничтожались те, кто еще знал правду со слов своих предков и мог оспорить перед обществом библейские постулаты.
- Почему вы все время называете идеи гуманизма лживыми? - удивился я. - Согласен, часто многие понятия извращают, но тем не менее...
- Бросьте, - прервал меня Николай Григорьевич, махнув рукой. - Вот как по-вашему, что гуманнее: утопить новорожденных котят или обречь их на бездомную жизнь и скитания по помойкам, где в конце концов они станут добычей таких же бродячих собак или живодеров? Вижу, вы задумались, - заметил он. - Это и понятно, вы же современный цивилизованный человек, а ведь ответ очевиден, и на протяжении веков ни у кого не вызывал сомнений.
- Уж не хотите ли вы перенести тот же принцип и на людей? - поинтересовался я.
- Вас это шокирует? А ведь сам принцип прост и естественен, как все в природе. Человек отменил для себя закон естественного отбора, но не в силах отменить законов природы. Вот вам простой пример. Если на свет появился ребенок с отклонениями в умственном или физическом развитии - его уничтожение противоречит нормам человеческой морали и приравнивается к убийству. Ведь так?
Я согласно кивнул.
- Но при этом никто не задумывается о последствиях так называемого гуманизма, - продолжал Николай Григорьевич развивать свою мысль. - Что ждет этого ребенка в будущем? Специнтернат и вечные издевательства? Не мне вам говорить, какие порядки царят в подобных заведениях и каково отношение персонала к своим подопечным. Но даже если такой человек останется в семье, жить он ему ровно столько, сколько живы его родители, а дальше опять же специализированное заведение и неизбежная смерть в скотских условиях. И вот спрашивается, что же гуманнее: своевременно избавить живое существо от мучений или обречь его на эти самые мучения? А ведь мучается не только он. Мы вешаем лишний груз на общество, ведь за его содержание расплачиваются налогоплательщики.
- Ваши рассуждения отдают жестокостью, - заметил я.
- А правда всегда жестока, друг мой, - уверенно заявил Николай Григорьевич. - А взять судебную систему... Вы знаете, в силу чего появились нагромождения всевозможных законов и мер наказания? Просто у сильных мира сего всегда пользовался спросом рабский труд. Изначально система суда и наказания была чрезвычайно проста: за убийство рубили голову, за воровство руку, за изнасилование... ну, сами понимаете, что. За все остальные провинности секли плетьми. Ну а впоследствии начали наказывать каторжными работами. В наши же дни тюрьмы, где виновные просто сидят и ничего не делают, совершенно не оправдывают себя. Ведь на самом деле наказание отбывают не только они, но и все мы. Мы их содержим.
- По-вашему, гуманнее всех ставить к стенке?
- Не для них, для нас, для общества.
- Рассуждения ваши не совсем привычны, - заметил я. - Но, в конце концов, современное цивилизованное общество так устроено, сильные ведут слабых...
- Вы ошибаетесь, друг мой, - тут же возразил Николай Григорьевич. - В современном обществе слабые тянут за собой еще более слабых, а сильных уничтожают, более сильные.
- Более сильные? - переспросил я. - То есть...
- Вы верно поняли, - кивнул Николай Григорьевич. - Те, кто правит миром, безжалостно истребляют всех, кто может им противостоять.
- Каким образом?
- Самым простейшим. Просто сталкивают лбами.
- А можно поподробней? - попросил я.
- Извольте. Когда борьба с миром язычества перестала приносить достаточно жертв, в противовес христианству придумали ислам. Между нами говоря, придумка так себе. Как всегда, не было изобретено ничего нового. Полистайте священные писания любого религиозного течения, все они призывают к одному и тому же, будь то Библия, Коран или еще что-то. И с призывами возлюбить ближних верные последователи с остервенением уничтожают этих самых близких, мотивируя свои преступления тем, что все свершается во имя добра и истинного бога.
- По-вашему, выходит, что ислам дали миру те же люди, что и христианство? - не переставал удивляться я.
- Конечно, - подтвердил Николай Петрович. - Это мы по наивности своей убеждены, что в мире постоянно противоборствуют какие-то диаметрально противоположные силы, на деле же все это лишь манипуляции одной и той же группы заинтересованных лиц. Сталкиваются религии, политические течения, даже международный терроризм и коррупция из того же лукошка. Род человеческий изничтожается всеми мыслимыми способами. Нам навязывают войны, насылают эпидемии, подвергают различным экономическим воздействиям. Нас истребляют целенаправленно на протяжении веков, а наше сознание загоняют в рабство.
- Вас послушать, так получается, что мировым обманом занимается огромная масса людей: политики, религиозные деятели и им подобные...
- Не обманом, а самообманом, - поправил меня Николай Григорьевич. - Они убеждены в своей правоте и убеждают всех прочих. Истина известна немногим, и эти немногие используют наши заблуждения в своих целях. Пока мы с упоением обманываем друг друга, они правят всем миром, манипулируют сознание общества.
- Так в чем же истина? - поинтересовался я. - Если, как вы говорите, общепринятая мораль, губительна для человечества, то что же является правильным? Наркотики, распущенность, вседозволенность?..
Николай Григорьевич резко помотал головой так, что его седая шевелюра распушилась еще больше.
- Вы видите ту очевидную крайность, которую нам оставили для выбора идеологи, загнавшие наше сознание в тупик. Мы выбираем из двух зол то, которое считаем меньшим, и называем его добром. Конечно, по сравнению с упомянутыми вами пороками общепринятые нормы морали абсолютному большинству кажутся более привлекательными. Мы все тянемся к свету, к благоденствию, стремимся занять свое место под солнцем, обустроить свою жизнь, желаем лучшей доли себе и своим близким. И добровольно загоняем себя в рабскую зависимость. Мы просто забыли, что такое свобода. Те же, кто ищет эту свободу, в итоге скатываются на самое дно, ибо они тоже не ведают, что же это такое. Для них свобода, это просто отрицание всего, что принято большинством.
- А что же такое свобода?
Я ожидал услышать какое-нибудь необычное определение в духе сегодняшней беседы, однако мой собеседник не оправдал эту надежду. Николай Григорьевич просто пожал плечами и ответил:
- А я не знаю.
- Не знаете? - переспросил я.
- Не знаю, - подтвердил он. - У нас нет свободы. Мы все просто не знаем, что это такое. Не верьте тому, кто говорит, что он свободен. Мы все зависим от множества обстоятельств и других людей. Свобода есть только у них...
Николай Григорьевич многозначительно указал взглядом вверх.
- Так кто же, все-таки, такие, эти они? - спросил я. - Вы можете указать конкретно какую-нибудь фигуру?
- Если бы я мог, то сейчас уже не разговаривал бы с вами, - с улыбкой ответил Николай Григорьевич. - Я сделал главное, раскрыл само существование этой организации. А до сути докопаются другие. В свое время тамплиерам это удалось, правда, за свои знания они поплатились жизнью, весь их орден был уничтожен в одночасье. Быть может, пройдет еще тысяча лет, когда мы, наконец, сбросим ярмо.
- А они существуют, эти другие, которые захотят и будут копать? - счел нужным уточнить я.
- Без сомнения. И их будет все больше. Ведь вы не первый и не последний, кто услышал мою теорию. Я не вечно буду заперт в этих стенах и молчать не собираюсь. Вас я, наверное, не убедил, но все еще впереди...
- М-да, вы меня, конечно, удивили, - признался я.
- Наверное, не только удивил, но еще и утомил, - предположил Николай Григорьевич и рассмеялся. - Долго мы сегодня с вами засиделись. Я мог бы привести вам множество примеров из истории в поддержку моей теории, но уже слишком поздно, отложим этот разговор до завтра. Конечно, если вам интересно.
- Интересно, - кивнул я.
- Не пора ли нам на боковую?
- Пожалуй, - согласился я.
Николай Григорьевич расправил постель. Я протянул ему стаканчик с лекарством. Подобно шахматам это был уже обычный ритуал - Николай Григорьевич постоянно принимал перед сном дозу снотворного, иначе ему не спалось.
- Что-то взбудоражил меня наш разговор, - признался Николай Григорьевич, выпив микстуру. - Поди, и не возьмет меня сегодня это зелье, - пошутил он.
- Возьмет, - заверил я его. - Спать будете как убитый.
- Ну, дай-то бог. Спокойной ночи.
Николай Григорьевич залез под одеяло, я погасил свет и вышел из палаты. Все-таки, актер из меня не такой уж и никудышный. Дело закончено, клиент ничего не заподозрил.
Идя по коридору, я вытащил из кармана сотовый телефон, набрал номер и приложил аппарат к уху.
- Он не отказался от своих убеждений, - произнес я. - Больше его нет.
- Мы ждем тебя, брат, - послышалось в ответ. - Для тебя есть еще один клиент.
Спустя несколько минут я покинул здание больницы. Наутро, когда персоналу станет ясно, что Николай Григорьевич больше никогда не проснется, я буду уже далеко...