Очнусь и вспомню: живу.
Я не умел быть разумным.
Не знаю, откуда
уверенность, что я ещё живу.
Я видел диких русалок,
убитых проседью неба,
и чёрную зелень,
и ледяных предвестников весны.
Я не прошу о победе.
Я не молю о пощаде.
Но очень жалею,
что больше не увижу, как нежны
поля рассыпанных перьев
закатной радужной птицы.
И -- ранен навылет,
бессильно оседаю в пустоту.
Да, я чудак и лунатик!
Но я не цель молний!
Вот всё моё кредо,
вот вам, если хотите, моя суть.
Я ненавижу тепло.
Я ненавижу ту скуку,
где спелым вареньем
размазаны уют и красота.
Они являются в полдень.
Они крадутся по стенам.
И я не сумею
быть с теми, кто полощется, устав.
Бросаю же всё.
Бросаюсь в колодец,
чтоб вынырнуть снова
и снова долго лезть, срываясь, вверх.
Бесценный дар оглядеться.
О поднеси мне светильник,
сквозной белый мрамор,
и сразу его вдребезги разбей.
Ты шёл сожжённой дорогой.
Ты был моим старшим братом.
Ты думал, что можно
уйти, -- никто не будет виноват.
Уже чернилами пахнет.
Смотри: цветут вишни.
И город неспешно
выходит в окна, чтоб не расплескать
лилово-мутную жуть
из липких жадных ладоней.
Он скоро вернётся,
укрыв лицо под новой маской дня.
Смола моей стёртой дали,
моей придушенной боли,
моей страшной кармы
грозит окаменеть и засиять
огромным лаковым шаром --
реальным, как зазеркалье.
Свернувшейся лавой
в ущелье парикмахерских витрин.
Фонтаном палевых роз --
мир, что надёжно утрачен.
Зачем ждать подачек?
Попробуй: растворись и воспари.
Расправь обмякший изгиб
от пыли бархатной шторы.
Там царствует город --
слепой пират, -- и льёт как из ведра.
Услышь божественный голос
певицы с польским акцентом.
Впусти мокрый ветер,
и ты войдёшь в спасительный вираж.
Иди по рваным мостам.
Лови огни в серых волнах.
Качаются -- петли --
удавы телефонных проводов.
Спроси, где твой поводырь
в вопросах жизни и смерти.
Захочешь, смелее
пускайся в путь ли, в плаванье, на дно.
Забудь об этих словах.
Услышь роскошные гимны.
Смотри сквозь толщу воды.
-- Отчаливай.