Корь Николай : другие произведения.

Морализация

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Что представляет из себя человек, не имеющий прошлого, лишенный собственной надежды на завтрашний день, обладающий только той, которую ему ритмично и ежедневно нашептывает диктатура государства? Потерявший все, что принадлежало ему, он пытается ухватиться за руку помощи, не ведая, что и она может оказаться всего лишь его иллюзией спасения, заманчивой уловкой его сознания. Вопрос лишь в том, определяет ли сознание бытие?
  I. Комендантский час.
  
  Была тихая ночь с кучевыми, низко повисшими над землей облаками. В Лондоне было спокойно, иногда только мелькали сине-красные огни. Раз - полыхнет кровавое пламя, два - его зальют слезы из небесно-голубых глаз, если кто-то в этом сером городе помнил, что такое ясное небо над головой. Ночной патруль - причина чьей-то эпилепсии. Он, словно ищейка, рыскал по всему Лондону в темное время суток, искал "крыс", - "нарушителей режима", - и сажал их за решетку в следственный изолятор. Но на самом деле патруль был бесполезен: никому и в голову не приходило выходить на улицу в Комендантский Час. "Ищейки" - обыкновенный блеф, дабы вогнать человека в страх, а кому не очевидно, что там, где страх, всегда царит нагнетающий порядок, как в комнате психически больного перфекциониста.
  
  По улицам длинным шлейфом мелькали и расползались тени без владельцев, фонарь мигнул один раз в такт полицейским машинам, затем другой, а потом погас, в этот раз - навсегда.
  
  Оставшись без единственного источника света на улице, за углом точно так же мелькнул силуэт молодого человека. Он направлялся куда-то быстрым шагом и лишь на секунду замедлил темп ритмичного скерцо под подошвами туфель, когда увидел, что остался в кромешной темноте. Комендантский Час начался ровно две минуты назад, - он сверился по часам, - но были и те, кого позиционировали выше запретов для "равных", "обычных", "массы". Это было слегка абсурдно, но разве можно было спорить с главой Института Общественности по вопросам обустройства общества? Само это уже звучало куда сюрреалистичней любых, даже формальных запретов.
  
  Человек шел, и тень его была едва уловимой. Потемневшие фасады одинаковых домов мелькали перед ним безумной каруселью, сливались в одну бесцветную массу. Под ногами шелестели опавшие листья, оборванные плакаты, лозунги, объявления, рекламы борделей - весь этот мусор, сам того не зная, становился частью великого оркестра.
  
  Силуэт остановился около заведения, не имевшего ни вывески, ни какого-либо названия. Скрипнула ступенька - спуск в небольшой подвал. Из-за закрытой двери был слышен гул голосов.
  
  ***
  
  В воздухе витал тяжелый запах табака, дым легким туманом скользил под потолком, задевая иногда тускневшие люстры. В сальном, почти никому неизвестном помещении было отнюдь не людно, но казалось, что здесь не смогли бы спокойно разместиться и десять человек. Такое ощущение было из-за духоты, намертво сцепленной с местами, подобными этому. Неудивительно, что людей здесь было мало, да и те, которые были, вряд ли привлекали глаз. От них исходил такой же запах несвежих мыслей, гнилого будущего и дешевого алкоголя. Это - не "серая масса". Хуже. "Грязь" лондонского общества, как на ладони, - в злачном баре.
  
  Наибольшее скопление людей было в правом дальнем углу этого заведения. То была группа, состоявшая из пяти человек. Они сидели, склонившись над своими картами, как над зеницей ока своего маленького, поросшего плесенью мирка, из их рта текли серые струйки дыма, - вверх, вверх, пытаясь найти несуществующий выход. Они вряд ли чем-то отличались от всех остальных посетителей, разве что своей манерой игры. Желание узнать друг друга они удовлетворяли перемещением карт по столу, может, от скуки, может, от стыда спросить прямо.
  
  Шестого можно было увидеть, только стоя под определенным углом, в иных же случаях его закрывали остальные пятеро. У него были глубокие, матово-серые глаза, прикрытые острыми лучами-ресницами, нос с горбинкой, что делал его похожим на коршуна, бледная кожа, черные, как уголь, короткие вьющиеся волосы, опрятная одежда. Пожалуй, он был единственным, кто не соответствовал этому месту. Тем не менее, казалось, что Шестой чувствовал себя более, чем комфортно. Это было заметно по его развязанной позе, по его взгляду на остальных, по тому, как он положил одну ногу на другую. Молодой человек откинулся на спинку стула, выпуская изо рта дым.
  
  - Морис, ваш ход.
  
  Морис повернул голову на личность, которая оборвала его поток мыслей. Человек этот был старше его лет на десять, но костюм у него явно был хуже, и по робкой интонации его голоса было очевидно, что Морис выше по статусу, несмотря на возраст. От одного взгляда Шестого мужчина стушевался и, поблекнув, отошел на второй план. На губах Мориса заиграла высокомерная улыбка, он лениво перевел взгляд на карты.
  
  - Вы можете не напоминать. Мы все здесь отдыхаем, так зачем же торопиться, господа?
  
  Послышались легкие одобрительные смешки. Надменная улыбка Мориса стала чуть шире, когда он легким, театрально замедленным движением руки опустил на стол Короля Пик.
  
  Карта с легким шорохом легла на засаленную деревянную поверхность. В эту же секунду резким звуком открылась дверь в бар, и колокольчик, неприятно напоминавший будильник, зазвонил не менее неожиданно. Но никто не обернулся, все были заняты своими делами, а Морис кинул один единственный взгляд на вошедшего, и тут же отвернулся, но даже за эту долю секунды что-то успело промелькнуть в серых болотах его глаз.
  
  На пороге показался человек, вошедший в столь поздний час. Он был одет в костюм, несколько прядей выбились из небрежно собранных светло-рыжих волос, его болезненно бледное лицо было усеяно веснушками и имело холодное, отстраненное выражение. Хоть он и был вовсе не дурен собой, но какая-то черта в нем отталкивала, что-то заставляло задуматься еще раз, прежде чем вступать с ним в диалог, одним словом, в этом человеке было что-то "не то". По одному взгляду на него было понятно, что его визит в этот бар был неслучайным, а это уже наталкивало на подозрения и недоверие.
  
  Пройдя за один из столиков, рыжий брезгливо осмотрелся, слегка поджав губы, и аккуратно сел, поправляя края своего пиджака. Морис вновь перевел взгляд на него, слегка сощурив глаза, а затем наклонился к кому-то из пятерых и быстро, но четко и тихо сказал:
  
  - Пригласите этого молодого человека к нам за стол.
  
  Тот, к которому он обратился, имел лицо, похожее на крысиную морду, и создавал крайне неприятное впечатление. Он забегал глазами по поверхности стола и промямлил в ответ:
  
  - Но, мистер МакАдам, у нас недостаточно стульев...
  
  - Значит, ты постоишь, - с притворно грустным выражением лица произнес Морис, но затем презрительно скривил губы и смерил человека взглядом. - Давай. Живо.
  
  Крыса задрожал, как осиновый лист, и тут же скрылся из виду, убегая за своей добычей, которую требовательно пожелал кот.
  
  Через две минуты рыжий уже сидел напротив МакАдама, окидывая его безразличным взглядом и как будто делая в своей голове заметки обо всем, что он мог увидеть. В его взгляде читался едва уловимый вопрос, который, кажется, был для молодого человека делом последней важности, так что он не посчитал нужным сразу же задать то, что вертелось у него на языке. Морис, вряд ли смущенный ситуацией, сидел, поставив локти на стол и сцепив пальцы в замок, на которые он положил подбородок. В следующую секунду он освободил одну руку и щелкнул пальцами, тем самым показывая что партия окончена, и пятеро синхронно бросили на стол свои карты. Седьмой покосился на одну из них, затем вновь поднял взгляд на человека, который сидел напротив него. Серые глаза Мориса блеснули уже знакомым блеском, когда он обратился к незнакомцу.
  
  - Надеюсь, мы вас не сильно потревожили, мистер..?
  
  - Вундарст. Джеймс Вундарст, - ответил юноша, продолжая незаметно скользить взглядом по МакАдаму. - Признаться, я и сам думал к вам подойти.
  
  Морис так и просиял.
  
  - Ну что за прелесть! Вундарст... - задумчиво повторил он, пробуя имя на вкус, пытаясь понять, какой рецептор оно задевает. - Что-то из немецкого? Люблю Германию! Впрочем, неважно. Лучше поведайте мне, как вы тут оказались, мистер Вундарст.
  
  Джеймс вопросительно поднял брови, вся его фигура выражала скованность. Он смотрел Морису в глаза, и было ощущение, что взгляд его был немигающим.
  
  - Обязан ли я на это отвечать?
  
  - Ну, понимаете ли, если вы этого не сделаете, то я попробую сам, а вам это может не понравиться. Иными словами, я всего лишь избегаю конфликтов.
  
  - Что, если я скажу, что просто зашел выпить? - Джеймс слегка хмыкнул.
  
  - А этот мальчишка бросает мне вызов! - Морис надменно ухмыльнулся, откидываясь на спинку стула и закидывая ногу на ногу. Он вынул из пачки, лежащей на столе, еще одну сигарету, - Ну хорошо, я люблю игры.
  
  Морис молчал пару секунд, прищурившись и рассматривая Джеймса, а затем направил на него фильтр сигареты.
  
  - Итак. Представляем ситуацию, что вы действительно зашли сюда отдохнуть, мистер Вундарст, но перед этим не забыли надеть хороший костюм и вычистить свою обувь до такого состояния, что я свое отражение могу там увидеть. Интересно, зачем? Чтобы ступать по липкому полу грязного бара? Вряд ли, но я допускаю, что это могло бы быть несчастным совпадением. И вот, идете вы в бар, но, - вот незадача! - на голову вам падает кирпич, и вы вдруг забываете, что напитки заказывать надо у барной стойки, а вы даже на нее и не глянули. А, и еще, ваш - уверяю! - неповторимый взгляд, который будто в самую черепную коробку лезет. Ну так, мистер Вундарст, как вы тут оказались? На дворе первый час ночи, что, полиция настолько бесполезна в нашем городе? - Морис усмехнулся, закуривая сигарету, которая некоторое время служила указкой. - Нет, я думаю, у вас просто над нами, смертными, привилегии, вот и все. То, что вы - человек с особыми правами, - если вы понимаете, о чем я, - уже очень многое говорит, мистер Вундарст.
  
  Джеймс смотрел на Мориса все то время, как он говорил, и его голубые радужки глаз покрывались почти ощутимым инеем. Молчание воцарилось на несколько секунд, его прервал щелчок зажигалки. Вундарст слегка наклонился вперед.
  
  - Ну что ж, хорошо. Я имею понятие, кто вы, а вы знаете, кто я. Но я не чувствую в вашем голосе и намека на страх, мистер МакАдам, а перед вами человек из Института.
  
  - Страх? - Морис чуть не рассмеялся вслух. - Бояться должны здесь вы, Джеймс. Ведь это вы сейчас пытаетесь понять дальнейший ход ваших действий. А я вам предлагаю другое: наплюйте! Ведь разве вам никогда не хотелось увидеть другую сторону?
  
  - Как вы смеете говорить такое мне?
  
  - О, вы явно мало обо мне знаете! - Морис кинул окурок в чей-то бокал и встал с места, направляясь к стулу Джеймса и подавая ему свою руку. - Давайте это исправим.
  
  Бледная рука Мориса с кольцом на среднем пальце застыла в вежливом жесте. Джеймс смотрел на нее , а в голове, подобно шестеренкам, у него работали сотни мыслей. Через несколько секунд его рука, слегка покрытая веснушками, взяла руку Мориса, и он встал, все еще слегка недоверчиво смотря на него. МакАдам лишь с острой улыбкой сжал ладонь Джеймса чуть сильнее, и это почему-то показалось Вундарсту до жути знакомым.
  
  - Вот и прекрасно! А теперь, господа, - предводитель обернулся к пятерке. - Мне придется вас покинуть.
  
  Морис разжал свою холодную руку, отпуская Джеймса и поворачиваясь к нему. МакАдам тут же задумчиво улыбнулся, слегка склоняя голову на бок, как будто ему было любопытно. Он стоял так несколько секунд, изучая Джеймса. Морис взял его под руку и направился к выходу из бара. На пороге он тихо спросил:
  
  - Что насчет небольшой прогулки?
  
  II. Институт Общественности.
  
  Они шли в тишине, не зная, что будет уместно сказать. Под ногами шелестели мысли, выброшенные из головы, помеченные табличкой "бракованные". Джеймс смотрел вперед безразличным взглядом, он шел, засунув руки в карманы, а Морис неспешно следовал за ним. Его взгляд скользил по дороге, и, казалось, пару раз он намеревался что-то сказать, но в ту же секунду плотно сжимал губы, прикусывая их, как будто пытаясь навсегда стереть ту мысль, что была на языке. В конце концов его любопытство одержало победу, и МакАдам резко поравнялся с Джеймсом, словно боясь передумать, а второй даже слегка вздрогнул.
  
  - Если вас прислали за мной, то почему бы не забрать меня в Институт сейчас? Мы посередине безлюдной улицы, я - ваша цель, за которую хорошо заплатят.
  
  - А кто вам сказал, что моя цель - вы? - сказал Джеймс размеренным голосом. - Сейчас мне совершенно нет дела до того, чтобы вас арестовывать, мистер МакАдам. Тем более что-то мне подсказывает, что если вы так откровенно идете на контакт с членами Института, а в вашем голосе совсем не слышно страха, то у вас припасен какой-то туз в рукаве. Вряд ли у одного из самых опасных политических преступников хватило бы ума предлагать институтщику арестовывать его так... прямо.
  
  Морис надменно ухмыльнулся, отворачиваясь и ничего не отвечая. Он шел, погрузившись в свои мысли, кусал губы, сдирал их до крови. Ночной резкий ветер ласкал свежие раны. В каком-то окне погас свет, затем в другом, а потом и весь район медленно погрузился во тьму.
  
  Они остановились около высокого многоэтажного дома. В городе было еще сотни тысяч таких, Джеймс даже удивился, наблюдая за тем, как Морис достает ключи из кармана пальто. МакАдам не мог представиться ему на обычной старенькой кухоньке, Морис должен был жить на окраине города, там, куда полиция заходит так редко, что люди уже не помнят, как выглядит полицейская форма. На деле же двое оказались в обычном микрорайоне, около самого обычного здания.
  
  - И здесь живет наш протестант? - спросил Джеймс с легкой ухмылкой, скрещивая руки на груди.
  
  - Ну, вообще-то, я не советовал бы судить по обложке, - заметил Морис с острой улыбкой на губах. Он крутил ключи на пальце, обернувшись к Вундарсту. - Когда-нибудь ты поймешь.
  
  МакАдам сделал шаг вперед, открывая дверь подъезда. Джеймс уже собирался уйти, но его незаурядный компаньон кинул еще один взгляд на Вундарста, как будто специально пришпиливая его к месту. Тусклый свет фонаря забирался лучом в серые радужки, заставляя их сверкать, как сапфиры. Морис молча стоял на месте пару секунд, а затем поднял руку и помахал Джеймсу на прощание, лучезарно улыбаясь. Что-то в этой улыбке было самодовольное, уверенное, непоколебимое.
  
  - Приходите в пятницу в шесть вечера на Оксфорд-стрит, - смеясь, крикнул революционер на прощание, скрываясь за металлической дверью в подъезд дома.
  
  ***
  
  Джеймс проснулся в холодном поту и тут же почувствовал, как бледнеет. Кружилась голова и ужасно болели ребра, как будто их вырвали и заменили железными прутьями. Сердце билось о них, как сумасшедшее, но металл не может пробить ничто. Вундарст поморщился, садясь на кровати и оглядывая свою комнату, пытаясь прийти в себя.
  
  Ничего нового. Белые стены, голые, не обклеенные ничем. Окно без занавесок, сквозь стекла которого били лучи такого же белого солнца. Белая кровать, белые тумбочки, белое постельное белье, - других цветов здесь не существовало. Все блекло, все однотонно покрыто белилами, и еще можно было почувствовать едва уловимый запах краски, если напрячь воображение.
  
  Джеймс сел на кровати, вздыхая. Боль постепенно проходила. Он поднял взгляд своих бледно-голубых глаз, чтобы узнать время, но не увидел ничего нового. Стрелки часов всегда показывали на семь утра, когда он просыпался. Иногда в его голове проскальзывала мысль, что часы сломались. Он смотрел на них, только когда просыпался. Но, по какой-то удивительной причине, он никогда не опаздывал на работу, точно так же он никогда не приходил раньше. Холодные бледные ноги коснулись пола. Джеймс тихо встал и слегка неровным шагом пошел в ванную, все еще ощущая боль в левой стороне груди.
  
  ***
  
  Легкий туман плавал по тротуару, когда Джеймс вышел на улицу. Облака застилали небо, только пара лучей солнца могли пробиться сквозь них. Уже более окрепшим шагом Вундарст разгонял утреннюю дымку, направляясь в центр города. Свежий воздух прочищал легкие и заставлял мозг работать. Настроение у Джеймса слегка поднялось, хоть он не показывал этого. Такова была его работа - не осведомлять окружающих о своих мыслях. Это была одна из необходимостей, вошедших в привычку.
  
  Институт Общественности располагался в самом центре города, он являлся не только главной управляющей единицей Лондона, но и всей страны. Это было серое гротескное здание с многочисленными темными окнами, у него был мертвый вид. На верху трепетал еле заметный флаг. Внутри размещались весь "высший класс" Англии, все самые опытные руководители каждого из отделов, то есть людей было прилично, и все - жуткие профессионалы. Это трудоголическое мастерство и одинаковые костюмы делали их ужасно похожими друг на друга, как будто весь Институт был усеян копиями главы - Уильяма Хоупса. Но именно эта схожесть и заставила всех работать так безукоризненно слажено, именно она привела страну к тому, чем она являлась. В глубине души Джеймс действительно восхищался человеком, который создал все это. Он не мог поверить, что такое было возможно сделать руками одной персоны, но этот неопровержимый факт давал ему крепкий стимул двигаться дальше. Трудно было найти в Лондоне человека, который не хотел бы подражать Хоупсу.
  
  Когда Джеймс подходил к Институту, он уже точно знал, как именно откроет дверь, как покажет пропуск, как поднимется на 20 этаж, как постучится в дверь и что конкретно скажет. Такое проходило достаточно часто, и Джеймс был абсолютно уверен в последовательности своих действий и времени, когда он будет эти действия совершать. По правде говоря, Вундарст вообще очень редко сомневался в себе.
  
  Все так и произошло. Через несколько минут Джеймс уже стоял в лифте, опиравшись на стену и скрестив руки на груди. Правый висок жег взор камеры, метко направленный так, чтобы ни одна деталь от него не ускользала. 18, 19, 20, - "осторожно, двери открываются."
  
  Кабинет Уильяма Хоупса располагался в самом конце коридора, дверь дубовым деревом поблескивала при ярком свете холодных ламп. Бледная рука в веснушках только занеслась над поверхностью двери, но даже не коснулась ее, как прозвучал голос, приглашая войти.
  
  Уильям Хоупс сидел за широким столом, перебирая какие-то бумаги. Прямо над его головой висел белый плакат с большими жирными красными буквами: "Достаток. Свобода. Патриотизм." Хоупс кинул взгляд на Джеймса и опустил бумаги. Это был достаточно молодой для своей должности человек. Его каштановые волосы были аккуратно убраны назад, в них была заметна пара преждевременных седых прядей. В меру красивое лицо главы Института выглядело уставшим, под карими глазами запали тени. Рукава бордовой рубашки были задернуты вверх, а это значил лишь одно: всю ночь мистер Хоупс был занят.
  
  Уильям жестом пригласил Джеймса сесть напротив. Тот легко опустился в кресло перед столом главы Института, смотря прямо ему в глаза. Самое ужасное в сотрудниках этого места было то, что они умели располагать к себе, а затем медленно вытягивать нужную им информацию из человека. Это напоминало мясорубку замедленного действия, когда сначала тебе перемалывают кости ног, затем неспешно переходят к более важным органам, но убежать ты уже не можешь и при этом испытываешь жуткую боль, но что-то не дает тебе умереть. Нередко такая практика применялась к самим сотрудникам Института их же руководством, и сейчас на лице мистера Хоупса была именно такая улыбка, которая не могла предвещать ничего хорошего.
  
  - Как я рад тебя видеть, Джеймс! - Он широко улыбнулся, изображая наигранное дружелюбие. Джеймс подумал, что запустилась бомба замедленного действия. - Как обстоят дела с операцией Q87WX?
  
  - Как вы и приказали, вчера я весь вечер ходил по малолюдным районам города...
  
  Джеймс запнулся, не сводя глаз с Хоупса.
  
  - И как успехи?
  
  - Признаться честно, я лично виделся с целью этой операции, но я решил не спешить. По-моему, лучше, так сказать, втереться в доверие, а потом уже действовать. Я наслышан о Морисе, если он действительно так умен, как о нем говорят, здесь нужна крайняя осторожность, сэр.
  
  Хоупс задумался, поглаживая свой подбородок. На несколько секунд в кабинете воцарилось молчание. Затем на его губах появилась кривая, скрывающая что-то ухмылка.
  
  - Это весьма благоразумно, и ты всегда был одним из лучших сотрудников, но не дай обмануть себя, хорошо?
  
  Джеймс молча кивнул.
  
  - И да, вот еще что, - пробормотал Джеймс, вынимая из кармана бумажку и протягивая ее Уильяму. - У одного из предполагаемых членов кружка мне удалось взять это.
  
  Хоупс с интересом взял клочок бумаги и тут же замер, пристально изучая его. Затем он тихо хмыкнул себе под нос, аккуратно, почти бережно кладя его себе на стол. Ухмылка Уильяма стала чуть шире, когда он пробормотал себе под нос:
  
  - Эксперимент номер один...
  
  III. Цветы жизни.
  
  По жухлым осенним листьям, замечая одновременно все и ничего, видя перед глазами только карту Лондона. Джеймс шел неспешным шагом по Кавендиш сквер, рассматривая серый пейзаж совсем не яркого лета перед собой. Несмотря на значительную популярность этого места, не было ощущения людности. Если кто и встречался, то пара-тройка человек, спешащих с работы домой. У них было отсутствующее выражение лица. Нельзя было сказать, что они чувствовали в данный момент. Хотя, вероятно, они вообще не ощущали присутствие эмоций в своей жизни: что может чувствовать человек, который из дня в день ходит в одно и то же место, выполняет одну и ту же незамысловатую работу, возвращается домой к одним и тем же людям? В этом "институтщики" походи на обычных людей, но было и отличие: обычные люди теряли эмоции постепенно; "институтщиков" обучали терять эмоции.
  
  Шаг Джеймса становился увереннее, острый нос гордо приподнялся. Идя среди людей, он чувствовал, что является их частью, одним целым с ними. Эта уверенность в себе, в народе, в стране добавляла ему сил. Патриот до мозга костей, яркий пример каждого англичанина. Почти каждого.
  
  Пройдя Кавендиш сквер, он повернул налево, оказываясь на Генриетта Плейс. Слева от себя он увидел какой-то захламленный магазинчик, что-то вроде книжного. Он выглядел пустынным и совсем не рабочим. На бледных губах Джеймса заиграла улыбка: кто не знает, что книги теперь продаются только в официальных магазинах, которые одобрило государство?
  
  Затем направо, по Риджент-стрит, и, наконец, снова налево. Вундарст оказался на нужной ему улице. Оксфорд-стрит внешне не отличалась от других, а если бы отличалась, то ее тут же переделали бы. Основная идея Института была в том, что все люди равны и одинаковы, а значит и дома у них должны быть одинаковыми хотя бы внешне. Безусловно, в Лондоне можно было найти из ряда вон выходящие постройки, но их было так мало и они находились в столь безлюдных районах, что никто не морочился с этим. Такие улицы, как Оксфорд-стрит, то есть находящиеся, например, в районе Сохо, совсем не могли остаться без внимания и содержались в полном порядке.
  
  Дом, на углу которого четкими, большими цифрами было написано "18". Джеймс остановился напротив единственной двери. Он стоял молча несколько секунд, как будто раздумывая, стучать или нет. Но решение было принято окончательно, а белая рука занесена над металлической поверхностью. Глухие постукивания в дверь - не пришлось ждать долго. Дверь ему открыло крысоподобное существо. Видя таких людей, воображение сразу дорисовывает длинный облезлый хвост сзади, остренькую мордочку и глупенькие черные глазки-бусинки. Увидев Вундарста, Крыса ссутулился и отошел в сторону, указывая руками в благоговейном жесте на коридор и шипя сквозь выпирающие острые зубы: "Мы вас ждали-с". Джеймса пробрала легкая дрожь, когда он кинул взгляд на Крысу. Ему стало так отвратительно мерзко, что он тут же поспешил пройти туда, куда указывал ему среднестатистический льстец.
  
  Интерьер в доме был гротескно-траурный, как будто в семье владеющих этой собственностью кто-то погиб, причем погиб недавно. Длинный, темный коридор, в конце которого была освещена одна-единственная комната, белоснежные лилии в вазе на столике около зеркала на одном из разветвлений коридора. Джеймс на секунду остановился, как вкопанный, смотря на эти цветы. Они навевали какое-то странное ощущение déjà vu, где-то он точно уже видел эти похоронные цветы. Джеймс мог бы простоять так еще дольше, но воспоминание о Крысе, оставшегося позади него, немедленно привело его в движение. Он аккуратно приоткрыл дверь, ведущую в последнюю в коридоре комнату.
  
  На вид эта комната была вполне обычной, Вундарст даже удивился, что в центре нее не стоял гроб. Элегантная лампа освещала пространство, а панорамные окна открывали вид на осенний сад. Стоило только присмотреться к этой комнате, и тут же Джеймс был охвачен ее красотой. Красота эта была в простоте, во вкусе, с которым она была обставлена. Вундарст замер в дверях, его дыхание остановилось. Вечно туманные улицы скрывали эту богатую, но такую достижимую красоту за оборванными плакатами. "Все равны" - вот их лозунг. Все равны на улицах, на работе, но разность людей нельзя было отобрать у них в их же домах. Это и была так называемая "свобода личности", для Института - ненавистный враг. В груди Джеймса зарождалось восхищение и презрение одновременно.
  
  - Впечатляет, не так ли?
  
  Джеймс слегка повернул голову к тому, кто это сказал, и посмотрел на него. Рядом с ним был никто иной, как Морис МакАдам. Черные кудри, красный галстук на белой рубашке и неизменная бледность лица - все осталось таким, каким было в их прошлую встречу. Серые глаза азартно поблескивали, осматривая Вундарста. Бордовые от запекшейся на них крови губы искривились в искренно-надменную, но при этом одобрительную улыбку. Было видно, что искусаны они от волнения, никак не отражающегося на образе Мориса.
  
  - Это ваша квартира? - голос Джеймса даже не дрогнул, когда он спросил это и безразлично отвел взгляд от МакАдама.
  
  - Нет. Хозяйка - моя старая знакомая, а ее дочь - заинтересованное лицо, если вы понимаете, о чем я. Ну и мать, конечно, тоже. Родители так часто зависят от своих детей... Впрочем, думаю, бывает и наоборот.
  
  - Чаще всего наоборот, - поправил Джеймс, тихо усмехаясь.
  
  - Неужели? - еще одна высокомерная вспышка глаз. - Впрочем, идемте. Нас все ждут.
  
  Джеймс проследил за Морисом, наигранно непринужденно отдаляющимся от него. Он обходился с Вундарстом, как с остальными. Ничего настоящего - наигранный пафос, ставший частью его олицетворения. Зачем тогда подошел?
  
  Морис провел его к круглому столу в центре комнаты, за котором сидело пять человек. МакАдам сел за него, закинув ногу на ногу, Джеймс тенью сел справа, слева разместился Крыса, тут же вбежавший в залу, когда Вундарст и Морис отошли от выхода. Спокойным взглядом Джеймс окинул помещение еще раз, а затем перешел на тех пятерых, которые сидели за одним столом с ним. Все эти люди были лет двадцати-тридцати, неплохо одетые, почти с иголочки, у всех поголовно был скучающий взгляд. Трое из них не сняли шляпы, что можно было бы назвать своеобразным протестом, прелюдией к абсурдной революции, но выглядело это жалко и явно было не тем, чем можно гордиться, однако Морис хоть и заметил это, но не возразил, вероятно, посчитав, что тратить на это время будет мелочно, а раз сам МакАдам ничего не говорил, то и действовать было не нужно. Такова была иерархия, конструкция. Сокращенная до семи человек моделька общества. Пушечное мясо беспрекословно повинуется своему предводителю, и не важно, кто на этом месте. Джеймс с унынием подумал, что все здесь были недостаточно умны, чтобы разгадать эту головоломку, а Морис закрывал на это глаза. Сколько бы он ни отрицал, но власть ему нравилась, он вкушал ее, как запретный плод. Медленно. С удовольствием.
  
  - Итак, господа, - раздался его голос, и все тут же обратили на него внимание, - если вы готовы, то я начну. Сегодня вся верхушка нашего плана в сборе, и я крайне этому рад. Да, да, можете расценивать, как комплимент, но я здесь собрал только самых основных. Я хотел объявить дату нашего первого официального выхода в общество. Это будет наш так называемый эксперимент.
  
  Морис сделал драматичную паузу, давая всем выговориться, а затем продолжил, не меняя тона голоса и лица.
  
  - Как вы все знаете, скоро наступит такая дата, как День Независимости. Вы должны понимать, господа, что это будет прекрасная возможность осуществления того, ради чего вы здесь собрались. Правительство будет занято подготовкой к всеобщему празднику, а люди будут пребывать в полном спокойствии. Ну кто в такое время ждет мятежа?
  
  Кто-то в собрании закашлялся. Морис тут же поднял на него глаза.
  
  - Вас что-то не устраивает?
  
  Молодой человек поднялся со своего места. Вундарст бросил на него один короткий взгляд, совершенно незаинтересованный в его личности. Если бы кто-то позже спросил, как этот человек выглядел, он мог бы вспомнить только недовольно сведенные к переносице брови и размытое пятно лица.
  
  - А нет ли в этом какого-то собственного чувства эстетики? - подал голос Некто из пятерых.
  
  Крыса, оскорбленный таким нахальством и непокорностью в сторону своего хозяина тут же попытался возразить, тараторя все, что попало, но Морис холодно опустил руку в перчатке на его плечо, заставляя умолкнуть. МакАдам повернулся к говорящему с непринужденной улыбкой и сцепил руки на груди.
  
  - Я согласен, это может выглядеть слегка наигранно, как будто я хочу выбрать красивую дату для красивого события, но согласитесь, что это будет вполне удобно. Кто еще хочет возразить?
  
  Улыбка на его лице стало безэмоционально острой, но вопрос был риторическим: все молчали. Тогда Морис обвел кружок внимательным взглядом, затем вздохнул и откинулся на спинку стула. Через секунду он слегка наклонил голову к Джеймсу и спросил:
  
  - А вы какого об этом мнения?
  
  Рыжеволосый удивленно блеснул глазами, смотря на Мориса. Он думал, что ответить, а затем точно таким же жестом наклонил голову к МакАдаму, отвечая:
  
  - Думаю, что, если все получится, будет выглядеть очень красиво.
  
  - Без сомнений!
  
  Морис довольно улыбнулся, а Джеймс незаметно закатил глаза, отворачиваясь. В комнате воцарилась тишина, которую прервал звук скрипящей двери.
  
  В комнату заглянула девушка. Ее аккуратная фигурка в черном простом платье вырисовывалась на свету из коридора. Темные вьющиеся волосы спадали до плеч, обрамляя белоснежное, с отстраненным выражением лицо. Легкий румянец выступал на щеках, выдавая ненатуральную бледность. Когда темные глаза с метеоритными янтарными кратерами задели Мориса, все это время не говорившего ни слова и молча изучающего его, что крайне не соответствовало его образу, ее бордовые губы дрогнули, растягиваясь в едва заметной улыбке. Она сделала шаг вперед, неуверенно застывая на месте под холодным блеском стали. На вид - не больше двадцати двух лет, а уже так несправедлива хороша собой.
  
  У Джеймса перехватило дыхание. Его глаза смотрели на девушку с немым вопросом. Кто она? Раньше Вундарст никогда ее не замечал. Восторженное выражение мимолетной судорогой прошло по его лицу. Он поспешил тут же его скрыть и опустить взгляд, прикрывая глаза светлыми ресницами. Еще долю секунды в его голове стоял образ этой неизвестной леди, и ее голова будто специально обрамлялась лампой-нимбом из коридора.
  
  Морис тихо вздохнул, скучающе наматывая прядь черных волос на пальцы, а затем сделал небрежный жест, обращаясь к Семерке и изредка поглядывая на девушку, которая все еще молча стояла в дверях.
  
  - Позвольте представить вам, господа: Мэрилин Элфорд - дочь хозяйки этой квартиры и наш безусловный друг. Мэрилин, душка, тебе нужно что-то? - По губам Мориса тенью скользнула острая, как будто специально заманивающая улыбка.
  
  Мэрилин сделала еще один шаг вперед, трепетно прижимая руки к груди. Казалось, в этой комнате она видела только Мориса, а все остальные - так, предметы мебели.
  
  - Я только за книгой... Но не отказалась бы от вашего общества.
  
  - Безусловно.
  
  Она осторожно улыбнулась. Еще один взмах руки, и Крыса освободил место, без лишних слов и вопросов. Элфорд устроилась неподалеку от Джеймса, наконец отводя взгляд в сторону. Но, как будто специально напоминая о себе, МакАдам коснулся ее руки, наклоняясь к ней.
  
  - Посмотри в сторону. Это Джеймс Вундарст, мой очень хороший знакомый. Рекомендую.
  
  Последнее слово он произнес почти шепотом, его улыбка стала шире. Морис откинулся на спинку стула и закурил.
  
  Джеймс заставил себя взглянуть на Мэрилин еще раз. Девушка смотрела на него с приободряющей улыбкой, как высшее существо, кажется - протянет руку, забирая с собой в иной мир. Щеки Вундарста побледнели, и веснушки стали чуть виднее.
  
  - Приятно познакомиться... - тихо сказал он, почти сразу же отворачиваясь. Мэрилин улыбнулась шире, кивая.
  
  Все оставшееся время мисс Элфорд слушала Мориса с упоением потенциального фанатика, а Джеймс не слышал ничего, кроме стука собственного сердца в левом виске, будто туда ему был нацелен револьвер, готовый выстрелить своим обращением к нему, какой-то простой просьбой или обыкновенной улыбкой. Он не смотрел на нее, но все равно видел периферийным взглядом каждое движение, каждый элегантный взмах руки или прикрывание рта, этакий символ сдерживания нахлынувших эмоций. Мэрилин была похожа на белую, не тронутую никем лилию, тянущуюся к солнцу, надеющуюся достать хоть до одного лучика. И она доставала, потому что все прикосновения двух рук, - Мориса и Мэрилин, - были отнюдь не случайны.
  
  Все разошлись по домам, когда было давно за полночь. Комендантский час начался, но Морис лишь отмахнулся на вопрос Джеймса, проводить ли его до дома, и сказал, что этой ночью останется здесь, на Оксфорд-стрит. Вундарст брел по улицам, как в лихорадке. Все делилось надвое, казалось нереальным, он зашел в подъезд, едва нащупав ручку двери. Страх, что кто-то увидит его изменение в поведении рядом с ней, восхищение и, на удивление, какого-то рода азарт переполняли его голову, затуманивали рассудок, лишали главной привилегии.
  
  ***
  
  Джеймс медленно шел по чему-то мягкому, его шаги не издавали ни единого звука. Посмотрев себе под ноги, он увидел белые лепестки. Они ломались под его каблуками, как черепушки разбитой вазы. Вундарст шел вперед по длинному, не кончающемуся коридору. Там, далеко, через несколько сотен метров, стоял силуэт девушки. Джеймс ускорил шаг, хруст лепестков стал чем-то похож на набат. До тени оставалось всего несколько метров, как она тут же рассыпалась на сотни других темных бликов, исчезая из виду. Вундарст продолжил свой путь.
  
  Он касался руками стен, пытаясь найти выход. Озирался в поисках силуэта, хотя бы намека на него. Все погрузилось во тьму так быстро, что он даже не успел понять, а затем - как в замедленной съемке, - белое тело-лепесток на мокрой от росы и крови траве. Молчаливый ветер трогал, игрался с завитками черных волос. Джеймс аккуратно сел рядом, не меняясь в лице и лишь проводя кончиками пальцев по щеке Мориса. Вундарст поднял свой взгляд, рассматривая окрестности. Небольшая деревня неподалеку, спокойно текущая речка. Тревога.
  
  Мэрилин положила руку ему на плечо, стоя сзади. Ее глаза сверкали, когда она смотрела на тело. Мисс Элфорд нагнулась к Джеймсу, тихо говоря, как будто боялась нарушить сон покойника:
  
  - Будь осторожен с Богом. Не дай ему умереть. Хотя бы ради меня.
  
  IV. Третий лишний.
  
  Взгляд пустых глаз был направлен в мертвое озеро, пытался пробивать тонкую корку льда, чтобы окунуть руки в безжизненно спокойную воду. Джеймс часто пытался угадать цвет своих глаз, узнать одну из главнейших тайн своей жизни. Он спрашивал некоторых своих знакомых просто так, ради интереса, дабы узнать чужое мнение, но все было без толку. Никто не давал четкого ответа на вопрос о цвете, все без исключений качали головой, пожимали плечами и мямлили: "Кажется, голубые."
  
  Не голубые. Этот цвет не так назывался. Молоко, перемешанное с лепестками васильков. Бледная поверхность льда, за которой находиться режущая глаз прозрачность, отражающая в себе небо. Были бы зрачки бледнее, можно было бы сказать, что это глаза слепого, но никакой привязки к зрению Вундарста это не имело. Странный, поглощающий все цвет. Джеймс мог часами стоять на улицах, когда только вступил в ряды Института, вглядываться в лица прохожих, но он ни разу за всю свою жизнь не встречал подобных его глазам глаз. Длинные светлые ресницы обрамляли "черный дыры", делали их менее опасными. Под ними тени - следы бессонных ночей. Бледность расползалась по коже, подобно чуме, заражающей клетки, заставляющей Джеймса тускнеть, отходить на второй план. Его особенность, - глаза, - делала его таким же, как все. Вероятно, даже хуже всех.
  
  Глаза - сбой, ошибка природы, нельзя давать глазам столько значения, и выражение "зеркало души" - сплошная блажь, тривиальная попытка приукрасить мир. Надежда, надежда, надежда - три шага назад от истины.
  
  Джеймс стоял, опираясь руками на раковину. Такой же белый, как керамика, из которой эта раковина была сделана. "Белая квартира" - напоминание о своей беспомощности, целостности даже с неживыми предметами. С ней он сливался, становился "Белым существом". Ирония Хоупса была куда очевидней, чем сам Хоупс. Броню совсем нестрашно показывать. Квартира, казалось, знала всего Джеймса наперед, предугадывала его будущее по одному выражению лица.
  
  Или это тоже - надежда? Будущее олицетворяет в себе ожидание чего-то, ожидание перемен. Джеймс не знал, что случится с ним завтра, а что - через несколько часов. Будущее, как нескончаемый промежуток времени, не умещалось в его сознании, выходило за рамки позволенного, пробивало потолок ванной и стремилось куда-то ввысь, так высоко, что его уже не было видно, что можно было смело заявить, что оно не существует, не существовало и не будет существовать.
  
  Джеймс не мог представить себя ни в одном промежутке времени. Его память сузилась до нескольких месяцев, все остальное пропало с того момента, как Вундарст вступил в Институт.
  
  Из крана медленным, ритмичным маршем капала вода. На секунду этот звук отошел на другой план, и Джеймс услышал лишь ветер. Звук резкого ветра, он почувствовал холод на своей коже, а затем - голос Мэрилин, и...
  
  Он кашлянул один раз, затем второй, а на третий его вырвало кровью. Резкий всплеск красок в белой квартире - фатальное нарушение порядка, ведущее к девиантному поведению. Не так ли, доктор МакАдам?
  
  Руки, раковина, пол - все заиграло бордовыми оттенками. Ребра Джеймса болели настолько сильно, что ему казалось, что их окончательно вырезали из его груди, забыв зашить разрез. В голове прокручивался вчерашний сон, раз за разом, как на сломанной видеокассете.
  
  ***
  
  "Морис МакАдам. В прошлом - сотрудник Института, начальник медицинского отдела и коллега Уильяма Хоупса. "Ни смысла, ни принципов, ни жизни," - так гласило краткое содержание дела в сто сорок страниц, которое Джеймс листал, сидя на полу ванной комнаты, раковину в которой он еле отмыл. В меланхолично-бежевой папке можно было найти практически что угодно про этого человека. Вундарст перечитывал эти бумаги в сотый раз, и не только из профессионального интереса; ему приносило какое-то особенное удовольствие читать об этом человеке. Строчки были пропитаны его харизмой, каждая фраза - как лозунг. Вершина абсурда, потенциальная помеха. Острая улыбка на бордовых, покусанных губах. Невзаимная влюбленность в смертельные ранения и, что главное, со стороны этих самых ранений.
  
  ***
  
  Первые лучи солнца пробивались сквозь оконное стекло, преломляясь и падая на черные простыни незаправленной постели. Рассвет наступал медленно, подкрадываясь к жителям Лондона со спины и нанося смертельный удар. Бордовая жидкость всех людей окрашивала в яркий цвет небо, похожее на огромный костер - подожжет любой дом в считанные секунды. Золотые лучи медленно крались по улицам, даря долгожданное тепло и неплохое настроение. Оксфорд-стрит не была исключением. В семь часов утра люди уже начинали выходить из своих домов на работу.
  
  Мэрилин аккуратно отвесила шторы, выглядывая в окно. Ее бледное лицо было освещено золотой пряжей светила. Казалось, через оконную раму она могла почувствовать легкий ветер, гуляющий между деревьев со своими иголками-ветками, могла ощутить каждый шаг, отчеканившийся на мостовой. На некоторое время Мэрилин слилась с Лондоном, на секунду забыла, что она была отдельной личностью. Ее глаза - звезды в холодном космосе, шелестящий подол ее платья - звук опадающих листьев, темные волосы - ночное спокойствие.
  
  Несколько секунд спустя Мэрилин осторожно отошла от окна, как будто боялась спугнуть это ощущение целостности. Ее карие глаза все еще смотрели на пейзаж за окном. Неуловимые зрачки, вышитое тонкими нитками потемневшее золото.
  
  - Кто такой Джеймс? - тихим, но твердым голосом спросила мисс Элфорд.
  
  - А? Почему ты спрашиваешь?
  
  Морис завязывал бордовый галстук, сидя в тени комнаты. Его глаза безразлично смотрели на красную шелковую ткань, обмотанную вокруг его шеи, а белые пальцы делали до жути точные движения из раза в раз.
  
  - Вчера он казался мне таким... - Мэрилин запнулась на секунду, подбирая слова и задумчиво переводя взгляд на МакАдама. - То есть, он совсем не похож на других. Забытый, беспомощный котенок. Я бы даже сказала, что он в какой-то мере ты, только в обратную сторону...
  
  Руки Мориса замерли на несколько секунд, а затем медленно затянули галстук. МакАдам поднял взгляд на Мэрилин, а по его губам поползла, точно сколопендра, ухмылка.
  
  - Интересные у тебя наблюдения... - он тихо пробормотал себе под нос, поднимаясь с кресла.
  
  Он аккуратно подошел к Мэрилин, но лишь посмотрел в отвешенное окно, безразлично оценивая пейзаж.
  
  - Джеймс работает в Институте. Но у меня есть причины, так скажем, в какой-то мере ему доверять, пусть даже он об этих причинах не знает.
  
  Мисс Элфорд удивленно распахнула глаза, смотря на Мориса ни то с удивлением, ни то с восторгом, пока революционер настукивал пальцами какую-то мелодию на подоконнике. Мэрилин сделала шаг ближе к нему, с интересом заглядывая в его утонченное загадочное лицо.
  
  - Институтщик? Но почему такой выбор?
  
  - Считай, что я просто разбавляю свою жизнь. Хочу, чтобы мне было интересно.
  
  Морис повернул свою голову к Элфорд, слегка наклоняясь к ней и приподнимая ее лицо за подбородок указательным пальцем. В его глазах блеснула заинтересованность, когда он изучал ее из-под надменно полуопущенных ресниц. Лицо Мориса приобрело ту снисходительную серьезность, которую он мог позволить себе на кратчайший миг.
  
  - Разве ты никогда не испытывала скуку? - спросил он тихим голосом, слегка склоняя голову в бок.
  
  Солнце жгло Мэрилин щеки, а может это было совсем не солнце, а что-то там, в глубине, под костями и органами, что горело и рвалось наружу, отчаянно испепеляя все на своем пути, когда Мэрилин видела это аристократически-красивое лицо перед собой, слышала этот голос. Ей понадобилось несколько секунд, чтобы сформулировать ответ.
  
  - Когда я рядом с тобой, я забываю, что значит это слово.
  
  - Насколько рядом? - уточнил Морис с легкой улыбкой.
  
  "Рядом". Можно ли считать, что ты рядом с человеком, если произвел инъекцию его души себе под кожу?
  
  Мэрилин осторожно поцеловала его, не рассчитывая ни на что. Ни на взаимность, ни на тепло. Она просто знала, что может сделать так, что может почувствовать присутствие Мориса рядом с собой, и одного этого ощущения, что этот человек рядом с ней, для нее было достаточно.
  
  ***
  
  Быстрый шаг, не знающий, куда ему идти. Джеймс бродил по улочкам Лондона, выполняя свою самую простую работу - патрулирование. Он выполнял любую работу с особым вниманием, но это была сущая скука. Все жители вели себя настолько правильно, что не к чему было придраться. Вернее было бы сказать, все казались идеально правильными, но в данном случае разницы не было между этими двумя аксиомами. Пока не всплывает что-то, за что можно оштрафовать или даже скрутить руки за спиной - этого нет. Если ты не видишь лицо собеседника, то и он не видит тебя. Но это же совсем не значит, что его не существует, не так ли? Настоящие преступники никогда не попадались на дневном патрулировании, то есть их не было - так было сказано в отчетах, в новостных сводках и будет сказано в дальнейших политических, а других и не было, книгах, в которых будет описываться, насколько же жизнь в Лондоне была идеальна, и как к этому стоило стремиться.
  
  Посещая район Уолтамстоу, мысленно Джеймс был в своей квартире, шелестел бумагами досье, как гербарием. Читал, внимательно рассматривая фотографии, делал пометки простым карандашом и тут же, кривя губы, стирал. Ни одного точного слова, мотива, объяснения. Сухие факты. На одном фото - доктор, на другом - двенадцать трупов в мельчайших подробностях. "Опасен". Для Института или для общества? Или эти два понятия были уже настолько неразлучны?
  
  Доктор. Вспомнилась боль в ребрах. Резкая, горько-сладкая боль, от которой страдаешь больше всего и которой упиваешься. Боль, переходящая от ребер к позвоночнику. Святая боль. Страшная, но такая позволительно правильная, которую Вундарст, кажется, ждал всю жизнь, сравнимая с болью Христа, несущего на спине свой крест. Боль праведника, мессии, библейская. Но все же боль, от которой неимоверно хочется избавится, которая отвлекает и мешает, от которой колеблется рассудок в припадках агоний, создающая хаос и анархию, порой напоминающая боль, посланную дьяволом. Доктор. Позвонить, что ли, этому злосчастному хирургу? Жертвой разместиться под его скальпелем? Джеймс покачал головой, идя дальше, не желая об этом даже думать, но при этом с радостью рассматривая причины этого не делать.
  
  Первая, и самая важная проблема была в том, что абсолютно все телефоны прослушивались. Для этого были даже отдельные люди, а не просто машины, вычисляющие адрес. Они слушали, что говорят люди на обоих концах провода, все это аккуратно записывали и в конце недели предоставляли отчет мистеру Хоупсу, и, Джеймс был уверен, этот самый Хоупс узнал бы о его болтовни с Морисом гораздо быстрее, чем в конце недели.
  
  Вторая проблема заключалась в том, что Джеймс МакАдаму не доверял. Просто представляя на секунду, как он, наматывая провод на пальцы, нежно уверяет Вундарста в том, что сделает все отменно и просто, выдавливая из себя вежливую улыбку, уже заставляло Джеймса посредственно ухмыльнуться. Проще было перечислить причины, по которым Морис бы не вспорол ему сонную артерию в первую же секунду операции, или, того хуже, действительно не заинтересовался бы в его болезни и не поставил над ним пару-тройку старых добрых опытов, а потом, сохранив труп Вундарста, не сжег бы его со всем Лондоном. Джеймс прекрасно знал из отчетов о прелестной, эксцентричной натуре МакАдама, которая внушала доверие лишь добродушным кроликам.
  
  Нет, Джеймс это не сделает.
  
  Заходя за угол, темная фигура остановилась, белесо-голубые глаза метнулись вниз, под ноги, прямо к острым носкам отполированных туфель. На земле лежал дрозд. В окружении сереньких перьев - похоронных цветов, поджавший лапки. Черные глаза стеклянными пуговицами смотрели в пустоту, отражая такое же серое небо, что и цвет птички. Некогда белоснежное брюшко почти почернело от пыли. Джеймс присел на корточки рядом с птицей, безразлично смотря на ушедшее в мир иной создание. В следующую секунду он аккуратно вынул белый платок, почти брезгливо обернул в него дрозда, подержал его в руке. Птица не больше его ладони - совсем еще ребенок. Он бережно спрятал ее во внутренний карман пиджака. Затем поднялся, будто ничего и не было, пошел дальше, разгоняя шагами пыль холодного лондонского дня.
  
  ***
  
  Дернулась нитка, включился тусклый свет, не замечаемое никем светило. Тени блестели на стенах Белой квартиры, смеялись и перешептывались, обсуждали небезызвестного жильца. Они тут же умолкли и скрылись, слыша приближающиеся шаги, едва ли нарушающие покой. Джеймс сел за стол, спрятал веснушчатое бледное лицо в руках, на секунду сбегая от белого цвета в пустоту. Красные узоры на обратной стороне век, вскипающие искры при первой вспышке боли. Вундарст откинулся на спинку стула, с жадностью вдыхая воздух и сбрасывая пиджак с плеч. Что-то глухим звуком ударилось об пол. Джеймс сделал еще один вздох, наклонился и поднял. Белый траурный платок , съехавший в сторону, остро торчащий клюв. Все тело ломало, но он положил дрозда на стол, молча смотрел на него несколько минут, не думая ни о чем, не вспоминая ничего, а затем точно таким же монотонным жестом снял телефонную трубку, трясущимися пальцами набирая номер, который он откопал в архивах Института. Дело в том, что в то время к каждому адресу был привязан специальный номер телефона, так что достать один из них человеку из правительства не составляло труда.
  
  В трубке послышались гудки. Джеймс пригладил выбившиеся рыжие волосы и сделал еще один вздох, успокаивая и боль, и нервы. Наконец, после долгих одиннадцати секунд, трубку сняли. На другом конце послышался женский голос, именно такой, когда девушка зажимала трубку между ухом и плечом, а сама параллельно делала что-то, незаинтересованно слушая болтовню подруги, но при этом делая очень убедительный вид соучастия.
  
  - Да?
  
  Джеймс этого и боялся. Он боялся, что трубку снимет она, хотя прекрасно знал, что этого не сделает Морис. Он был так же, как и Вундарст осведомлен, что телефонные линии прослушиваются, и точно не сделал бы такой глупой ошибки. Но самое сложное для Джеймса сейчас было удержать ровность и холодность своего голоса, что было необходимо, не думать, что на другом конце Мэрилин.
  
  - Он у вас?
  
  Послышалось секундное молчание.
  
  - Джеймс, это вы?
  
  Это ударило не хуже ножа в спину. Мэрилин запомнила его имя, и, мало того, голос.
  
  - Да, это я. Он у вас?
  
  - У меня.
  
  - Пожалуйста, передайте ему, что я очень хотел бы увидеться. В Парке Баттерси.
  
  Минутное молчание. Шорох трубки, как будто ее закрывают рукой.
  
  - Он будет там, - наконец послышался ее голос не без нотки подозрения.
  
  - Спасибо.
  
  Джеймс повесил трубку перед тем, как Мэрилин могла бы сказать что-то еще.
  
  ***
  
  Погода была тихая, темное небо черной смолой изредка капало с веток деревьев, оставляя черные дыры в земле. Стойкий запах иван-чая и свежей травы бил в нос. Ветер с нежностью касался веток, все птицы умолкли, будто минутой молчания поминая своего брата меньшего. Луна еще не показалась, была та безукоризненная темнота сумерек, когда солнце еще несколькими лучами задевает небо, незаметно вышивает золотыми прядями его поверхность, но пряди эти столь тусклые, что едва придают свет. Озеро блестело молчаливой поверхностью, зеркало темного неба. В эту ночь вода действительно имела лишь отсутствие цвета, становилась черной, при этом переливалась, как мерцание серебряного кинжала.
  
  Морис шел рядом с Джеймсом, беглым взглядом осматривая лесопарк. В тени сумерек его глаза блестели не хуже фонарей. Они не сказали ни слова друг другу с тех пор, как встретились, молчание не объясняло ничего и при этом не задавало вопросов. Ноги оставляли еле заметные следы на влажной траве, острый профиль МакАдама соколом пронесся над кустами. Джеймс сохранял уверенное спокойствие, после свежего воздуха боль ушла, пришла лишь умиротворенная пустота до следующего утра, а завтра все повторится заново, и так день за днем, бессонная ночь за бессонной ночью. Семь утра. Стрелки всегда показывают на семь, когда бы он ни возвращался домой и когда бы ни просыпался.
  
  - Морис, вы любите птиц? - Джеймс спросил без всякого на то случая, продолжая ровным ритмичным сонетом скользить по мягкому мшистому ковру.
  
  - Птиц нельзя любить. Можно завидовать их свободному полету, восхищаться, как непринужденно они отталкиваются от земли. Можно сравнивать себя с птицей, в попытках угнаться за призрачным обликом отчужденного могущества. Но любить? Я не уверен, что могу их любить.
  
  - То есть в вас говорит высокомерие?
  
  - Я полагаю, если бы в каждом из нас не говорило высокомерие хоть одну секунду, мы не были бы собой. Разве вы не высокомерны?
  
  - Совсем нет.
  
  - И вы готовы признать чужое превосходство над собой, не думая ни четверти секунды?
  
  Джеймс замолчал. Они остановились в центре поляны. Морис с практически ощутимой жадностью вздохнул чистый воздух, не тронутый пожарами и грязью немытых полов. Вундарст залез рукой в карман своего пиджака, доставая мертвую птицу. Такую приземленную, серую и невзрачною, но сквозь вуаль смерти все еще жаром пролитой крови полыхало былое могущество. Он развернул платок и дал взглянуть Морису. Революционер глянул на птицу, затем на Джеймса, затем снова на птицу, усмехнулся и взял ее в руки.
  
  - Вам нравится, что она мертва? Вас устраивает расклад превосходства над столь непокорным животным?
  
  - Turdus atrogularis... И даже смерть над ней не возьмет контроль. Неужели вы не видите? Дрозд живее нас двоих вместе взятых!
  
  Морис присел на корточки, кладя птицу на траву, посмотрел снизу вверх на Джеймса.
  
  - Я хочу его похоронить, - сказал Вундарст, отвечая на вопросительный взгляд МакАдама. Он достал серебрянную ложку.
  
  Морис молча сидел в стороне, наблюдая, как тонкая фигура, наполовину сливающаяся со мраком ночного неба, рыла могилу дрозду, как порой вздыхала громче, чем обычно, останавливаясь, а затем вновь и вновь продолжала, пока все не было готово. Птица канула в бездонную яму, скрываемая мраком и бесстрастной рукой дьявола. Дрозд обрел вечный покой, нашел свой второй дом рядом с Богом.
  
  Два силуэта стояли вместе посередине поля, молча смотря на небольшой камень, на котором острым лезвием была нацарапана дата, четвертое июля, а большего никто из них не знал. В глазах Мориса мелькали мысли, будто попытки подобрать нужные слова, чтобы развеять эту тишину, наконец вспороть горло этой невидимой стене между ними двоими. Джеймс молча думал о том, почему выбрал столь неочевидного компаньона в столь неординарном занятии. Роща шелестела, шептала, смеялась и плакала, ветер поднимал и опускал безмолвный подол неба. Доктор бросил взгляд на Вундарста, слегка улыбаясь.
  
  - Зачем вам наркотики?
  
  Джеймс вздрогнул, затем поджал губы, чтобы не сказать что-то оскорбительное в ответ. Ну конечно, чертов хирург не мог быть настолько наивным, чтобы полагать, что Джеймс позвал его сюда бескорыстно. Как можно было не предугадать?
  
  - Что?
  
  - Я спрашиваю, зачем вам морфий? Вы ведь позвали меня сюда именно из-за этого. Я не прав?
  
  Джеймс тихо вздохнул, заставляя слова повиснуть в воздухе. МакАдам уже нащупывал способы достать до него, при этом не прибегая к лести, и Джеймсу это очень, очень не нравилось. Он устал от всего в этом человеке, он неимоверно его раздражал. Его хотелось задушить, лично за шкирку швырнуть в камеру и расстрелять, раскрашивая стены остатками этой умной головы, вышибая мозги и ломая кости. Хотелось встряхнуть его за плечи и сжать их до хруста. Хотелось поджечь его и без того пылающее самомнение, потушить пожар слова "я". Убить, уничтожить, стереть с лица Земли. Но он не мог этого сделать. Не мог, потому что позвал его сюда, потому что чувствовал какой-то намек на тонкую, почти незаметную связь, потому что действительно ужасно болел, а еще потому, что натура Мориса постигала такие уголки его сознания, о которых он сам не подозревал. Потому что этим темным вечером хирург стоял с ним, он, по сути, был рядом, даже когда Джеймс не видел этого бледного, чем-то напоминающего птицу лица.
  
  Джеймс громко прошептал в ответ, резко переходя на "ты". Это все, на что его хватило.
  
  - Ты будешь мне помогать или нет?
  
  Морис посредственно ухмыльнулся, переводя взгляд на темное небо. Он не ответил, промолчал, а затем достал пачку сигарет, закуривая. Облако дыма взвилось в небо, оставляя за собой невидимый след, вуалью закрывая лицо МакАдама. Джеймс уже вновь погрузился в свои мысли, когда революционер непринужденно ответил, растягивая слова.
  
  - Морфий тебя загубит, не сомневайся. Ты знаешь, я ведь все-таки врач, я знаю, как подобное действует на организм.
  
  - Плевать, - быстро ответил Джеймс. - Мне уже плевать.
  
  - Не ври.
  
  Морис протянул Вундарсту открытую пачку сигарет, предлагая ему одну, а сам продолжал смотреть на беззвездно темное небо. Джеймс молча уставился на него, а затем слегка качнул головой в знак отказа. Морис убрал пачку и продолжил спокойным голосом:
  
  - Ты на пике своей карьеры. В тебе бурлит жизнь. Конечно, ты не захочешь ее терять.
  
  - И что ты предлагаешь? Лечь к тебе под нож?
  
  - Например.
  
  Джеймс вздохнул и перевел взгляд на Мориса. Смутная бездна, воплотившаяся в человека. Смерть, а не спасение. Нарушение любого правила Медицинского Кодекса. Он молча смотрел на него, будто размышляя над ответом. Труп в ванной. Король Пик. Тот мимолетный первый взгляд, фамильярность, как будто они были старыми знакомыми. Джеймс тихо вздохнул, говоря на выдохе:
  
  - Никогда.
  
  Где-то в чаще мелькнул точно такой же огонек зажигалки, Морис метнул туда острый взгляд, а дальше все происходило слишком быстро, чтобы реагировать постороннему. МакАдам навел пистолет на то место, где явно был третий лишний. Выстрел, и через секунду рядом революционера уже нет. Только капля крови на траве, всего лишь капля. Джеймс быстрым шагом пошел по направлению к деревьям, он продирался сквозь ветки, царапая себе руки, пару раз чуть не лишаясь глаза. Там, в кустах, черным пятном лежал труп институтщика, над которым склонились еще трое, шепчущие что-то между собой. Джеймс остановился на расстоянии двух метров, в его голове закипала злость и разочарование. Он устало провел рукой по лицу, смотря на оставшихся в живых троих столь прекрасных снайперов, что выдали свое местоположение щелчком зажигалки, а затем тихо прошептал:
  
  - Идиоты.
  
  Он обернулся. На другом краю поля мелькнул светлый блик.
  
  V. Крылья.
  
  Гнев. Раздражение. Джеймс кусал заусенцы, пытаясь хоть как-то утихомирить нарастающую безумную смесь эмоций, сидя в зале для собраний, в преддверии одного из них. Прошло несколько дней с момента встречи в парке, с неудачного покушения, которое вывело Джеймса из себя до такой степени, что он был готов резким движением руки вынуть пистолет и пристрелить оставшихся в живых сотрудников. Но ему оставалось лишь ждать, когда он ровным, спокойным голосом сможет высказать все, что думает насчет неудачной операции, сможет лишить этих "идиотов", он не мог назвать их по-другому, премии. И такой шанс выпадет ему через каких-то десять минут.
  
  Вундарст не понимал лишь одного: как могли его подчиненные провалить задание таким мерзким, очевидным способом? Неужели он недостаточно обсудил это с ними, недостаточно описал всю серьезность ситуации? Его зубы впивались в плоть пальцев, делая это монотонно и по привычке. Джеймс уже даже не замечал этого. Но, наконец, когда в комнату зашли несколько человек, он выпрямил спину и сел, как будто ничего и не было. Идеальная осанка, бледное лицо, которое выдавало легких оттенок гнева. Но тем не менее, в мире, заключенном в стены Института, в мире, где каждый смотрел на расчлененное тело девочки семи лет, как на данность, его едва сверкающий яростью взгляд и сжатые в тонкую линию губы были заметны за несколько десятков метров, и это, конечно, не осталось без внимания.
  
  Севший рядом с ним мужчина, глава по борьбе с преступностью, смерил Вундарста оценивающим взглядом. Он был лет на десять старше Джеймса, его идеально сидящий костюм и очки придавали ему тот профессиональный вид, который не делал его человеком. Хотелось разрушить этот образ. Заставить его почувствовать что-то плохое.
  
  - Что с вами, мистер Вундарст? - шепотом спросил он, когда все остальные члены верхушки Института Общественности рассаживались по местам. Джеймс почти лениво, с пренебрежительностью перевел на него взгляд, и сам испугался этой манеры поведения. Она вдруг напомнила ему о Морисе. По спине пробежал холодок, когда Вундарсту показалось, что он бессознательно копирует жесты этого человека.
  
  - Я думаю, вы уже слышали о той ситуации, - сказал он наигранно безразличным голосом.
  
  - О, да. Я вас понимаю. Это был рискованный шаг, и он не оправдался. Как жаль. Вы, конечно, в этом не виноваты.
  
  Джеймс отвел взгляд. Его резко схватило за плечо чувство déjà vu. Эти оправдания, в которых он не нуждался... Это легкое ощущение превосходства. Необъяснимая субординация. Они были равны по должности, тогда почему Вундарст чувствовал, что только что была попытка угодить ему последней фразой "вы не виноваты" ? Все это вместе вдруг напомнило ему Эксперимент No1, только с другим идеологическим кодексом.
  
  В зал зашел Хоупс. Все тут же устремили на него свои взгляды. Он прошел вперед, его походка была уверенной, каблуки ботинок издавали характерное цоканье. Ровное, как марш. Ни секундой раньше, ни секундой позже. Джеймса не покидало чувство, что все это было отрепетировано тысячи, миллионы раз. Он чувствовал себя лишним на этом празднике математических вычислений. Его голова кипела, он еле сдерживал дрожь в своих руках. Казалось, еще секунда - он подорвется с места и выйдет из помещения, задевая руками абсолютно все стулья на пути и разбросав бумаги на последок по всему залу, чтобы они медленно падали на пол. Как листопад, как что-то, что не могло действовать с точностью до миллиметра.
  
  Но Хоупс успел сесть раньше, чем был бы сделан непоправимый выбор. Джеймс тихо выдохнул, приходя в себя и сцепляя пальцы перед собой на столе. Уильям обвел взглядом собрание, прочищая горло и кладя перед собой документы. Вундарст сидел справа от него, он бросил взгляд на Хоупса, отмечая его безукоризненно зализанные каштановые волосы.
  
  - Итак, коллеги, я рад видеть вас здесь сегодня, - начал Хоупс, казалось, его острый взгляд был направлен на всех и одновременно ни на кого. - Я думаю, цель собрания всем прекрасно известна, но я озвучу ее еще раз. Я думаю, все помнят такого человека, как Морис МакАдам. Он и будет нашей главной темой, как и все прошедшие три года. Но в отличии от того времени, я попрошу вас заметить, что сейчас он представляет особенный... интерес, с того момента как им занялась разведка.
  
  Джеймс сразу почувствовал на себе взгляд абсолютно каждого за столом, но он смотрел только на Хоупса, внимательно слушая его. Он не хотел обращать внимание на других, как только он посмотрел бы на кого-нибудь, все сразу бы поняли, что он нарушает одно из основных правил - он чувствует. Эмоции медленно поглощали его, тянули на дно, убивая и наслаждаясь. Вся комната медленно тонула в тьме его взгляда, речь назойливым звуком играла на втором плане. Вундарсту вдруг вспомнилась Мэрилин. Апофеоз чувств. Очень красивый и элегантный апофеоз.
  
  - Джеймс, я бы хотел выслушать ваши наблюдения за мистером МакАдамом, как от специалиста. Вы лично занимаетесь им, у вас должны быть особые сведения.
  
  Вундарст поправил пиджак, прочищая горло. Наконец он обвел взглядом собрание. Как он и ожидал, никто не обделял его вниманием, даже сам Хоупс внимательно смотрел на его лицо. Все ждали от него сенсации, того, что он был готов им предоставить. Он начал говорить спокойным, твердым голосом, заглядывая в бессмысленные бумаги рядом с собой, чтобы хоть как-то сосредоточиться.
  
  - Морис МакАдам - истинно опасная персона. Признаться, сначала мой взгляд не распознал в нем действительную угрозу. Мне показалось, что это очень самонадеянный и высокомерный человек, однако из тех, кто пользуется своей харизмой, заигравшись в революционера. Хоть мы все с вами и понимаем, что это отравляющая общество личность, его ни в коем случае нельзя назвать бездарным. После нескольких разговоров с ним тет-а-тет, я понял, что он свято верит в свое дело, и, что самое, пожалуй, худшее в нем, так это то, что у него есть все возможности, чтобы достигнуть своей цели, если мы как можно раньше его не остановим. Он, как я уже сказал, харизматичен, высокомерен, внимателен, хитер, точен и умеет обращаться с оружием. Кажется, лучшего лидера оппозиции и не найти.
  
  Джеймс на секунду замолчал, а затем продолжил.
  
  - Я бы хотел попросить усилить контроль над окраинами Лондона, проверять все самые незаметные места, а также оставить этого МакАдама только мне. Если кто-то из наших с вами подчиненных заметит его, коллеги, я прошу немедленно донести эту информацию непосредственно до моей персоны. Его нельзя просто арестовать, это невозможно, он сразу заметит подобную грубость и потрудится от нее избавиться. Я уже один раз поручил это дело своим подчиненным, и, вероятно, слишком рассчитывал на них. Так что впредь нам с вами стоит быть предельно аккуратными, пока Морис не сорвался с крючка.
  
  Джеймс замолчал, снова поднимая взгляд на остальных людей, находившихся вокруг него. Хоупс слегка приподнял брови. Один из собрания поднял руку, прилежный ученик.
  
  - Пожалуйста, мистер Аденауэр. У вас есть какие-то возражения? - спросил Хоупс, кладя подбородок на переплетение пальцев.
  
  - Да, сэр, - ответил глава Института Культуры.
  
  Институт Культуры был вторым по значимости органом современной Англии, он представлял собой здание бежевого цвета, располагавшееся на западе Лондона. Хоть учреждение и было важным для страны, но его массивность и статус и рядом не стояли с Институтом Общественности.
  
  - Я хотел лишь подметить, что юный мистер Вундарст может не вполне осознавать своего положения. Его репутация безукоризненно чиста, но то, с каким рвением он хочет заниматься МакАдамом настораживает. Я не сомневаюсь в способностях Джеймса, однако что оберегает его от влияния Мориса? Мы все знакомы с этим революционным субъектом, у нас были случаи предательства, которые, хоть и пресекались на первых этапах, однако предполагали потерю важных людей. Джеймс, безусловно, сильный и уважаемый сотрудник, однако молод и может совершить что-то необдуманное, то, к чему его может подтолкнуть МакАдам и очень тонко им манипулировать. Революционер идет по головам, если Морис действительно таков, как о нем рассказывают, он не упустит возможности.
  
  - Вы ставите под вопрос мою преданность? - Вундарст тут же перевел на него взгляд, собираясь подняться с места, но Хоупс придержал его рукой за плечо. В глазах главы Института Общественности промелькнула какая-то странная искра, как будто что-то в речи своего коллеги заставило его задуматься.
  
  - Джеймс, мистер Аденауэр не говорит неразумные вещи. В этом есть доля правды. Поручать такое дело человеку без какой-либо страховки небезопасно.
  
  - Я не говорю, чтобы мне поручали все дело, мне нужен только Морис! - проговорил Вундарст громким шепотом, встречаясь взглядом своих пылающих от раздражения бледно-голубых глаз с Хоупсом. - Послушайте, его никто не знает лучше меня.
  
  Уильям замолчал, а затем на его губах появилась легкая, почти незаметная ухмылка. Джеймс знал это выражение, ему вдруг показалось, что он чего-то не знает, что от него скрывают что-то о темной фигуре Мориса. Но это чувство тут же ушло, когда Хоупс убрал руку с его плеча и вернул свое внимание к собранию.
  
  - Ваши пожелания будут учтены. Пожелания обоих.
  
  ***
  
  Собрание было окончено. Джеймс медленно наблюдал за тем, как участники постепенно выходили из помещения. Хоупс медленно собирал бумаги, постукивая ими по столу. Монотонное звучание, вызванное этим действием, заставляло Джеймса покосится на руки Хоупса. Мерзкий, неприятный звук. Оторвать бы ему все пальцы.
  
  Вундарст поймал себя на этой мысли и тут же выкинул ее из головы, как выкидывал сотни других, подобных ей. Он откинулся на спинку стула, думая о том, что ему тоже пора было бы покинуть этот равнодушно-серый ад, но Уильям Хоупс не дал ему сделать это, начав с ним разговор.
  
  - Меня напрягает твое рвение.
  
  Джеймс перевел на него взгляд, который был наполнен безразличной скукой, но тут же опомнился, выпрямляя спину и кашляя.
  
  - Рвение?
  
  - Да, рвение. Тебе не должно быть это свойственно. Никому в этом помещении не должно быть свойственно чувство столь сильное и даже безрассудное.
  
  - Это не рвение. Просто... исполняю свой долг.
  
  Хоупс замолчал на секунду. Затем вздохнул.
  
  - Ты изменился за последние несколько дней. Будто ты заболел. Бледный до ужаса, отшатываешься ото всех, и этот секундный взгляд перед тем, когда ты понимаешь, с кем ведешь разговор. Постоянно сидишь в своем кабинете, не выходишь на обед или на улицу. Я знаю, что ты там делаешь. Листаешь его дело, просматриваешь раз за разом, и не можешь ничего вынести из него. И это заражает тебя азартом. Хочешь быть лучшим из лучших, человеком, который поймал политического преступника уровня Мориса? Джеймс, эта работа тебе не по силам.
  
  - Тем не менее, вы поручили ее мне.
  
  - Да. Но я уже начинаю сомневаться, - Хоупс сложил руки. - Это действительно твоя одержимость этим человеком, или ты болен?
  
  - Я болен.
  
  Уильям ничего не ответил, только вздохнул и встал со своего места.
  
  - Вот что я тебе скажу, Джеймс... Не смей думать о том, чтобы просить помощи у МакАдама.
  
  - ...Что? - Вундарст замолчал на секунду, а затем вдруг вскочил с места, смотря на Хоупса. - Как вы можете заподозрить меня в чем-то подобном! Я бы никогда не попросил его об этом!
  
  - Не сомневаюсь. Но даже если такое произойдет, даже если он вдруг тебе поможет, это не пройдет бесследно. Морису всегда нужно что-то взамен, он извлекает выгоду абсолютно из всего.
  
  Хоупс направился к выходу, каблуки застучали по каменному полу. Вундарст метнул на него взгляд, а затем, когда главы Института уже не было в комнате, тихо прошептал себе под нос:
  
  - И откуда вам знать...
  
  Нет, что-то здесь было не так. Джеймса не покидало чувство, что Хоупс знает больше, чем говорит, что от него, Вундарста, что-то скрывают. Он оперся руками на стол, тяжело вздыхая.
  
  Паранойя. Паталогическая форма внимательности.
  
  Она разъедала его мозг. Она шептала ему то, чего не было на самом деле, и он медленно начинал в это верить. Она сладко обвивала руки вокруг его шеи, не позволяя обращать внимание на что-либо помимо нее.
  
  Паранойя. Скорее отсутствие любой внимательности в принципе.
  
  Вундарст знал лишь одно: из Хоупса он не вытянет информацию никаким легальным способом, а попытка обойти закон означала избавиться от всего, что у Джеймса было и к чему он так долго шел. Пойти к Морису? Не меньше, чем абсурд! Он потерял доверие революционера окончательно и бесповоротно. Мэрилин - преданная собачка, и МакАдам уже наверняка дал ей все нужные инструкции. Выбора не было, а мириться с революционером пришлось бы как минимум из-за "исполнения долга".
  
  ***
  
  Быстрый шаг остановился около двери с роковым числом восемнадцать. Джеймс развернулся на каблуках, поднимаясь на небольшое крыльцо. Он прислонился к перилам. Джеймс пытался оттянуть время до того, как он увидит Мэрилин, потому что она была той, кто снял трубку в тот день, и она, без сомнения, будет той, кто откроет дверь. Легкая боль жгла трахеи, Вундарст полыхал изнутри, пытаясь лечить подобное подобным. Серое лондонское небо навевало тоску, но он знал, что когда откроется дверь, когда живое воплощение всего самого мерзкого и прекрасного бросит на него взгляд, мир вспыхнет на один миг, и погасить его сможет только смерть.
  
  Он избегал ее. Он ее до жути боялся. Она была всем тем, что было ему запрещено. Она сводила его с ума.
  
  Легкий звук ветра звучал флейтой в ушах Вундарста, он прочистил горло и поправил свой пиджак. Джеймс провел рукой по волосам, тихо вздохнул и постучал в дверь.
  
  Секунда. Две. Щелчок замка.
  
  Ее глаза оглушают.
  
  Мэрилин застыла на пороге, придерживая дверь рукой. Ее черное платье сливалось с темнотой коридора, куда не проникал свет. Карие глаза блеснули испугом, буквально на секунду, прежде чем ее длинные ресницы слегка прикрыли их. Замаскированная отстраненность. Скрытая тревога. Она не произнесла ни слова на протяжении десяти секунд. Джеймс успел передумать насчет своего решения. Он находил странным даже не то, что она не захлопнула дверь сразу же, как увидела его, а то, что даже если она сказала бы, что Мориса у нее нет, Джеймс бы все равно прошел внутрь. Он сидел бы напротив нее на кухне и молча смотрел, не отрываясь. Час, два, три. Он бы не посмел что-то сказать или дотронуться до нее. Он бы безмолвно упивался ее красотой, боясь испортить момент, и, он был уверен, одно движение ее руки по его волосам - и он бы не оставил ее больше ни на секунду.
  
  Но этого не случилось.
  
  - Мне жаль, мистер Вундарст, но Морис не принимает.
  
  Джеймс набрал в легкие воздуха, а затем слегка приподнял брови, смотря на Мэрилин. Ему показалось, будто она затаила дыхание. Джеймс залез рукой во внутренний карман пиджака, доставая пистолет и протягивая его ей. Мэрилин вздрогнула, а затем выдохнула с облегчением, когда поняла, зачем он это сделал.
  
  - А так принимает? - спросил Джеймс, все еще протягивая ей пистолет.
  
  Мэрилин аккуратно коснулась рукоятки, забирая оружие. Вундарст держал пистолет за дуло и тут же отпустил, когда она забрала.
  
  И в этот момент он как никогда хотел, чтобы ее палец надавил на курок, чтобы пуля, посланная ему Девой Марией, прошила его насквозь, окрашивая ее мраморные, святые руки в бордовый цвет.
  
  Джеймс сделал шаг вперед, переходя через порог квартиры. Как только его каблуки цокнули о паркет, задумка показалась ему еще более абсурдной. Он хотел узнать правду больше всего в этом мире, хотел докопаться до истины и никогда больше не мучать себя вопросами, которые проедали его голову, подобно голодным, порочным червям, которые не гнушались своей пищи. Но как только Мэрилин положила пистолет в тумбочку, как только она повернула ключ в замке, как только с белых лилий упал завядший лепесток, и ее фигура нежным станом очертилась в темноте длинного, бесконечного коридора, он вдруг понял: забыть о всех этих затеях Мориса, Хоупса и остальных не составляло никакого труда, лишь бы это означало остаться с ней навсегда, без остановки гнить от своей боли в ее объятиях, не задумываясь ни на секунду ни о чем, кроме ее изгибов.
  
  Джеймс болен. Джеймс болен ей. Ее душой и телом. Ее выражением лица и тем, как она, почти наивно и бескомпромиссно, влюблена в другого.
  
  И даже смерть не возьмет контроль над этой любовью.
  
  Вундарст сделал еще один шаг вперед. Он прошел по коридору, не задевая Мэрилин ни пальцем. Он знал: одно прикосновение к ней, и надежды больше не будет.
  
  ***
  
  Скрипнула дверь - бесконечно долгий звук. Назад пути не было. Не было с того момента, как Джеймс точно таким же движением открыл дверь в бар.
  
  Морис сидел за столом, боком от двери. Его паучьи пальцы левой руки, - отчасти они напоминали лапки паука, такие же длинные и тонкие, - зарывались в волосы, когда правой он что-то неразборчиво писал на листке бумаги. Его лицо было непривычно серьезным, отстраненное выражение его глаз отражало глубину и неизвестность его мыслей. Он будто побледнел еще сильнее, еще резче очертились его скулы. Когда дверь прервала его неразборчивый поток мыслей, он безмолвно поднял голову и уставился на вошедшего. Взгляд будто вновь приобрел осознание реальности, и реальности не очень приятной, ибо как только МакАдам увидел, кто стоял на пороге, с его губ слетел тихий вздох, и он откинулся на спинку стула.
  
  Джеймс замер, держа руку на дверном косяке, затем медленно поджал губы и похлопал по карманам.
  
  - Я безоружен.
  
  Тишина. Затем истерично тихий смешок с губ Мориса. Он прикрыл рот рукой, сдерживая ироничную ухмылку, вздохнул и жестом указал Джеймсу сесть. Вундарст закрыл дверь и пододвинул стул. Он молча опустился на него.
  
  - И зачем ты пришел? - Наконец спросил Морис после минутной паузы. - Я, конечно, ни на секунду не поверил бы, что у тебя только один пистолет.
  
  - Ты вряд ли поверил бы мне сейчас хоть в чем-то, - возразил Джеймс, не спуская взгляда с лица революционера, на чьих тонких губах начало вырисовываться насмешливое выражение. - Однако, Морис, как бы я ни хотел этого признавать, но ты единственный, к кому я могу обратиться за... помощью.
  
  Джеймс боялся того, что собирался сказать. Он чувствовал, как под взглядом МакАдама у него проступал холодный пот, как его начинало подташнивать. Боль в ребрах.
  
  - Морис, послушай... Просто сохрани это выражение лица, эту серьезность на пару минут. Впрочем, ты можешь смеяться надо мной, я поступаю нелепо и по-детски, и мне это несвойственно, но... в этом и заключается проблема. Я, кажется, ужасно нездоров. И физически и ментально. Ужасные боли и ужасные мысли, и будто от меня что-то скрывают. Я нахожусь в клетке, я только начинаю это осознавать. Морис, я знаю, что ключ от этой клетки у тебя. Я отдам тебе все, лишь бы ты хоть немного прояснил мне это... Да, смейся! Мне и самому смешно. Я подставил тебя, однако... Я и тогда не вполне осознавал, что я...
  
  - Ну-ну, хватит, это уже ложь, - прервал его Морис, его усталость не могла скрыть и эта надменная ухмылка. - Я поражен твоей проницательностью, Вундарст. В клетке? Что-то скрывают? В тебе начал просыпаться оппозиционер?
  
  - Это не про политику, Морис, это про меня.
  
  Джеймс сделал вздох и чуть ли не скривился от боли.
  
  - Да, это забавно и лицемерно. Но и ты сам лицемер. Не обижайся, ведь...
  
  - Это лучший комплимент, что я получал.
  
  - Да послушай ты меня секунду! Морис... Что с тобой не так? Почему каждый раз я возвращаюсь к тебе? Нас что-то связывает. Я не могу сказать что, я будто тебя знал очень, очень давно... Я помню твой первый взгляд на меня, там, в баре. Ты тоже это почувствовал.
  
  МакАдам молча слушал, а затем приподнял брови.
  
  - Ты прав, я знаю кое-что. Но назови хоть одну причину тебе помогать. И шантаж, Джеймс, на меня действовать не будет.
  
  Джеймс замолчал. И снова Морис был прав: у него не было ни одной причины помогать Вундарсту. Но Джеймс знал, что сегодня он не уйдет ни с чем. Он молча смотрел на него и видел в отражениях серых глаз себя.
  
  - Понимаешь ли, - Продолжил Морис, закидывая ногу на ногу и прочищая горло, - тебе не понравятся мои методы. То, что происходит с тобой - это лечится только путем вскрытия, ну... операции, то есть. Тебе не понравится это и после того, как я тебе, - как ты это называешь? - помогу. Ты увидишь то, что не хочешь видеть, узнаешь то, чего не хочешь знать. Все твое мировоззрение строится на том, что сладкая ложь лучше горькой правды. С чего бы тебе его менять?
  
  - Но, если так, то, пожалуй, тебе будет легче получить меня, если я открою глаза.
  
  - С чего ты считаешь, что ты мне нужен?
  
  - С того, что ты нужен мне. Я забуду про все. Я откажусь от Хоупса. Я откажусь от всего ради правды.
  
  Морис аккуратно встал со стула. Его фигура отбросила тень на пол, и резкие, острые плечи этой тени в алом пламени заката легко сошли бы за начало крыльев. Он сделал шаг к Джеймсу, прикасаясь к его ребрам, и тело Вундарста пронзила такая боль, о которой он не мог подумать. На секунду ему показалось, что он бьется в агонии, но он все еще сидел на стуле, видя перед собой это отвратительно-прекрасное, так напоминающее ему самого себя, лицо.
  
  VI. Wundarzt.
  
  Стерильное, залитое белым пространство, не производящее никакого впечатления, кроме холодного ужаса, ослепляло своей неоспоримой чистотой, сравнимой с непорочностью. В нем не было лишних звуков, суеты, никаких вздохов или слов, ничего, что могло бы заставить отвлечься. Ничего, кроме звона хирургических инструментов и напряженной тишины. Казалось, что стекла в окнах звенели и переливались всевозможными звуками, создавая отвратительный, раздражающий оркестр. Или это шумело в ушах? Ритмичное пиканье устройства жизнеобеспечения доносилось из другой палаты, которая не отличалась ничем, только набором "муравьев", которые упорно кружили вокруг человека на грани смерти. Они делали все возможное, чтобы спасти его, но ни один из них не испытывал ярой любви к человеческим существам. Однако им всем нравилось, когда их хвалили, нет, боготворили за проделанную работу. Двуличность. Клацанье ножниц раздирало молчание. Есть в этом что-то маниакальное. Любовь порыться во внутренностях.
  
  Жизнь под контролем других людей, безумный страх ощущался внутри черепной коробки у тех, кто здесь не работал. В операционной было холодно. Ледяной воздух разрезал легкие, подобно скальпелю. Сюда редко заходили посторонние. Этот угол Института Общественности был практически непосещаем, так что каждый живой человек, не находящийся под наркозом, вызывал здесь у врачей легкое удивление, смешанное с профессиональным интересом. Они тут же оборачивали на него свои головы, льстиво улыбаясь и спрашивая, чем они могут помочь. Врачи были отдельной категорией людей с одинаковыми улыбками и мыслям, с одинаковой манерой речи и характером. Все они тайно ненавидели друг друга за эту схожесть. Все соревновались между собой, все хотели обойти друг друга, стать лучшими, надеть себе на голову лавровый венец. Нарциссизм и делал их неразлучными.
  
  Конвейер. Никто не вглядывался в лица. Делали свою работу. Дальше - следующий. И следующий. И так до конца жизни.
  
  Летнее утро, в медицинском отделе все было, по иронии, обыкновенно до жути. То, что казалось обычным людям отвратительным, у врачей это была ежедневная рутина. Новый пациент - онкология легких, и хирург слегка улыбнулся, вскрывая грудную клетку. Рак - это деликатес. Неизлечимая болезнь, к которой можно подобрать лекарство. Каждая такая операция - своеобразный опыт, еще один шаг к грандиозной победе не только над болезнью, но и над остальными врачами, которые точно так же упорно, день за днем пытались найти заветное исцеление.
  
  Но сегодня что-то было не так. В коридоре послышались твердые шаги. Хирург поднял голову, прислушиваясь, и в следующую секунду выражение удовольствия исчезло с его лица. Он вздохнул, продолжая операцию, но в груди у него начало нарастать чувство раздражения, и он слегка прикусил внутреннюю сторону щеки, чтобы это скрыть. Послышался стук, и хирург сделал молчаливый жест одному из своих ассистентов, чтобы он открыл дверь.
  
  Ассистент тут же сделал шаг назад, когда увидел, кто стоял на пороге, на его губах затрепетала привычная улыбка, когда он начал что-то быстро и тихо говорить, а хирург лишь вздохнул еще раз, выпрямляясь и приглаживая непослушные вьющиеся волосы.
  
  - Мистер МакАдам, - сказал вошедший, не обращая внимание на подобного мухе назойливого врача.
  
  Морис потрудился изобразить на своем лице добродушное выражение, впрочем, это не составило ему никакого труда. Он аккуратно отложил скальпель, вытирая руки в крови о белый халат и смотря на вошедшего.
  
  - Да, мистер Хоупс, что вам будет угодно, сэр?
  
  Морис подошел к Хоупсу с улыбкой, которая начала заостряться и становиться холодной. Хоупс слегка отшатнулся от него, но тут же тихо усмехнулся своей растерянности. Он взял МакАдама за плечо и повел его к выходу из операционной. Морис успел лишь крикнуть, чтобы операцию закончили за него, как дверь за ними уже закрылась, и они оказались в длинном белом коридоре, одна из лампочек которого неритмично мигала. Они молча шли по нему несколько минут. Морису не хотелось начинать диалог, он положил руки в карманы своего халата и смотрел себе под ноги, но знал, что первый вопрос придется задать самому. Он шаркнул ногой и снова натянул на лицо улыбку.
  
  - Что-то серьезное, сэр?
  
  Хоупс сделал неопределенный жест рукой.
  
  - К нам привели одного мальчишку. Его нашли на улице, он сидел в каком-то переулке в Комендантский час. Мальчик прошел медосмотр у Чарльза Тэйлора, врач сказал, у ребенка большие проблемы с легкими.
  
  - Черт, снова легкие... Заболевание онкологическое?
  
  - Тэйлор оставил краткий отчет у меня в кабинете. Можешь позже зайти и прочитать.
  
  - Премного благодарен. Впрочем, я не доверяю Чарльзу. Почему мальчишку отвели к нему? Он совершенно некомпетентен, - тон Мориса был скучающе-пренебрежительным, он задавал неинтересующие его вопросы. Хоупс сразу это почувствовал и не удостоил его ответом.
  
  Морис небрежно толкнул дверь в холл. Это было просторное помещение, украшенное плакатами с лозунгами, которые были яркими пятнами среди серого болота. За приемной стойкой сидели два человека в костюмах, которые ничем не занимались, но они тут же перестали болтать, когда мимо них, подобно двум теням, промелькнули Хоупс и Морис. Стук каблуков замер напротив одного из них, Хоупс фамильярно положил локоть на столешницу.
  
  - Где он?
  
  Человек кивнул направо.
  
  Глаза Мориса тут же впились в мальчика, которому на вид было около четырнадцати. Он сидел на одном из диванов, которые явно подбирал человек с отсутствием вкуса, безразлично прислонил голову к его спинке. Его рыжие волосы были растрепаны, из дырок на брюках торчали белые тощие колени, а пальцы, которым не хватало силы, безвольно держали голубя, который пытался выбраться, но мальчик сжал его горло, медленно надавливая все сильнее и сильнее, при этом даже не смотря на птицу.
  
  Шаг вперед. Хирург плавно подошел к мальчику, сцепляя руки за спиной. Он наклонился над ним, смотря в безжизненно бледное лицо. Второй перевел на него взгляд, в его глазах читалось безразличие. Ни одной искры - немое бездействие. Морис слегка хмыкнул, а затем промолвил:
  
  - Сверни голубю голову, не будет бить тебя клювом по рукам, - а затем тихо добавил: - Я узнаю отпечаток Института на этом лице...
  
  Затем он выпрямился и сказал Хоупсу:
  
  - Я осмотрю его. Перенаправь его в приемный покой, и...
  
  Его прервал щелчок. МакАдам быстро обернулся. Бледные руки ребенка окрасились в красный, роняя птицу на пол. Мальчик поднял взгляд на Мориса, а затем забрался на диван с ногами, обнимая руками колени. МакАдам тихо вздохнул, устало проводя рукой по лицу. Он снова оглянулся на Хоупса.
  
  - И к психиатру.
  
  МакАдам глянул на мальчика, затем, приподняв брови, спросил монотонным голосом:
  
  - Как тебя зовут?
  
  - У него нет имени, - оборвал их беседу Хоупс.
  
  Морис удивленно взглянул на него, снова посмотрел на мальчишку.
  
  - Как насчет Джеймса... Ну, скажем, Вундарста?
  
  Хоупс недовольно нахмурил брови, а затем хмыкнул.
  
  - Этот вопрос будет решать Партия. Я учту. А теперь развлекайся. У меня есть дела поважнее. До встречи.
  
  Морис уже не видел, как Хоупс развернулся и вышел из холла. Он с особенной дотошностью изучал внешний вид Джеймса и сделал шаг вперед, ногой откидывая голубя в сторону. Морис протянул руку Джеймсу, предлагая ему встать.
  
  - Пойдем, Джеймс. У нас с тобой долгие часы вместе, до того, как мистер Хоупс не найдет тебе место жительства. Пойдем. Тебе вряд ли понравился прошлый врач, мой милый. Не волнуйся, этот кретин со мной не сравнится.
  
  ***
  
  Джеймс очнулся от боли. От бесконечно долгой, нестерпимой боли. Она пронзала ребра, вырывала их из плоти, кровавым пятном оставалась на груди. Она была настолько сильной, что у Вундарста появилось навязчивое желание вставить нож туда, где ныла кожа, закончить страдания одним лишь ударом. Джеймс хватал воздух ртом, он пытался принять сидячие положение, но очередной приступ откинул его назад на диван. Он пошарил рукой, пытаясь найти край пиджака и вынуть пистолет, но не обнаружил ни того, ни другого. Только сейчас Вундарсту пришло в голову осмотреться.
  
  Сквозь не заканчивающуюся боль Джеймс поднял голову. В холодном свете единственной лампы над своей головой, которая освещала только его и небольшое пространство вокруг, Джеймс не видел, что происходило в углах комнаты, зато отчетливо заметил хирургические инструменты, лежащие на подносе рядом с диваном. Вундарст сразу понял, что произошло, и, заставляя себя, перевел взгляд на свою грудь. От ключиц до последнего ребра тянулся кривой, будто сделанный в спешке, зашитый белыми нитками разрез. Вундарст тяжело вздохнул, откидываясь на диван, его рука безжизненно свисла с края. Джеймс провалился с безмолвный, бесцветный сон еще один раз.
  
  Вундарст очнулся от того, что в него брызнули холодной водой. Он мгновенно открыл глаза и увидел перед собой лицо Мориса. Революционер наклонялся над Джейсом и улыбнулся, когда увидел, что он пришел в себя. Выпрямляясь, Морис сел на стул рядом с диваном, закинул ногу на ногу. Его поза выражала... превосходство. Ту надменность, показывающую осознанность беспомощности пациента.
  
  - Боль в груди скоро пройдет. Это шоковое, - спокойно пояснил он, чуть ли не жмурясь от удовольствия.
  
  Джеймс посмотрел на него, а затем поднял взгляд в потолок. Он устало провел рукой по своему бледному лицу, будто стараясь стереть из памяти все, что он видел. А видел ли? Может быть, просто дурной сон, который оказался слишком реалистичным, и Вундарст легко в него поверил?
  
  - Морис, что это было?
  
  - Ты увидел правду.
  
  Джеймс вопросительно посмотрел на него, а затем медленно и аккуратно сел на диване. Ему не пришлось задавать лишних вопросов для того, чтобы МакАдам продолжил.
  
  - Твоя болезнь очень похожа на онкологию. Она медленно поражает твои ребра, развиваясь внутри кости, затем переходит к легким и сердцу. Развивается она не так быстро, как рак, но принцип такой же. Однако, в отличие от рака, она обладает... ну, скажем, некой осознанностью. В конечном итоге поражает твой мозг, и ты умираешь не только физически, но и морально. Естественно, она точно так же может и провоцировать галлюцинации. У тебя подобные наверняка бывали, даже если ты путал их со снами. Одним словом, их можно назвать ложными воспоминаниями. Но все в этом мире имеет цену, поэтому, освободив тебя от этой болезни, у твоего мозга появился доступ к тому, что действительно было. Короче говоря, мы с тобой давние друзья, Вундарст.
  
  Джеймс молча уставился на него. Затем неуверенно спросил:
  
  - Я... не помнил ничего из-за этого?
  
  - О, тебе не понравится, что ты услышишь, - сказал Морис с лучезарной улыбкой, от которой тошнило.
  
  - Мне уже плевать.
  
  - Что ж... - МакАдам безразлично пожал плечами, - Просто в подвалах Института, принадлежащих ученым, есть много всякого, и особой популярностью там пользуется наркотик, вызывающий частичную амнезию. Когда я покинул это место, Уильям Хоупс решил сыронизировать и почистил всех членов Института, кроме партийцев, разумеется, боясь повторного предательства людей, думая, что они попали под мое влияние. Насколько же он отчаялся, если не доверяет своим же подчиненным?
  
  Джеймс ничего не ответил. Он молча лег на диван, закрывая лицо руками и пытаясь прийти в себя, осознать все то, что он видел. Морис, будто застывший на кадре кинопленки, не двигаясь, сидел рядом с ним. Джеймс чувствовал, как взгляд революционера прожигает его руки насквозь. Через несколько секунд Вундарст глубоко вздохнул, отнимая руки от лица и смотря в потолок.
  
  - Какой смысл жить, если все вокруг было обманом? - тихо спросил он, переводя взгляд на безмолвно ухмыляющуюся тень того человека, которого он когда-то знал.
  
  - Ты знаешь, как говорится, aimer la vie plus que le sens de la vie. Сейчас ты узнаешь правду. Наслаждайся этим. Тем более смысл твоей жизни вполне ясен - борьба за справедливость. Ты ведь хочешь этого?
  
  - Ты действительно жестокий человек, Морис.
  
  МакАдам рассмеялся, вставая со стула.
  
  - Я жесток только потому, что мои цели праведны.
  
  Он указал на зашитый шрам Вундарста, будто спрашивая, было ли это тоже актом жестокости. Джеймс вздохнул, отводя взгляд, а затем услышал до жути знакомый щелчок предохранителя и почувствовал холодную сталь у себя на груди, почти продирающуюся сквозь белые нитки. Он чуть не взвыл от боли, но, кажется, Морису это было и нужно.
  
  - Расскажешь Хоупсу, что я с тобой сделал, я тебя убью. Может, моя рука дрогнула в поле, но в этот раз не дрогнет. Ты понял меня, Вундарст?
  
  - Да! - едва ли не выкрикнул Джеймс, корчась от боли.
  
  - Скажи: "Я понял тебя, Морис, я ничего не расскажу."
  
  - Я понял тебя, Морис, я ничего не расскажу.
  
  - Клянешься?
  
  - Клянусь, черт тебя побери!
  
  Джеймс жадно вдохнул воздух, когда Морис убрал пистолет и вновь поставил его на предохранитель. Он развернулся на каблуках, направляясь к выходу. Джеймс снова провалился в бессознательную бездну.
  
  VII. The Stars Are Above Your Ribs.
  
  Стоя перед зеркалом, покрытым трещинами, которые расползались, подобно блеклой, острой паутине из правого верхнего угла стекла, разделяя комнату на мириады частиц, то гаснущих, то вспыхивающих в сиянии восходящего солнца, Джеймс, будто играя на невидимой флейте, застегивал рубашку, которая была такой же белой, почти прозрачной, как и кожа на его руках, за исключением покусанных пальцев, которые напоминали о нервозности, оставленной далеко в прошлом. В комнате царила тишина, не считая глухого постукивания дождя по окну. Он расплывался узорами на стекле, изображая звезды, тысячи хрупких маленьких звезд, через которые, словно через призму, в комнату проникал свет. Вундарст ощущал равную этому свечению легкость в своей груди, словно там, прямо над ребрами, переливались всеми оттенками золотого миллионы светил, будто лучи солнца, отражающиеся от звезд в его плоти, били наружу, освещая ненавистное отражение.
  
  Морис был где-то в квартире. Через свой беспробудный сон Джеймс слышал, как захлопнулась дверь в одну из комнат. Или показалось? По его спине прошел холод от мысли, что, может, и сейчас все это ему только кажется, снится, что комната, дождь за окном, солнце и даже он сам - всего этого нет, что все это навсегда заключено в оковах его чернильно-темной опухоли, заслоняющей биение сердца в груди. Все заключается в этой отвратительной болезни, весь его смысл - сгусток злокачественных клеток. Но судя по версии Мориса, этого больше нет. Нет мешающего беспокойства, нет вечных болей и мучительных страданий при неверном вздохе. Что это говорит о смысле жизни? Вместо опухоли ему вырезали концепцию его существования, сделали это только для того, чтобы ввести под кожу новую. Агонию заменили на апатию, долгую смерть - на короткую жизнь.
  
  Пуговицы были застегнуты все до единой. Джеймс взглянул на себя еще раз, ощущая кожей, как его лицо стало мрачнее. Но вдруг что-то щелкнуло. В глазах появился тот еле уловимый, почти незаметный высокомерный блеск. Вундарст приподнял подбородок, чтобы разглядеть глаза получше. Некогда бледно-голубые, около зрачка лучами во все стороны разливались васильковая краска, закрывая безукоризненно чистое небо, прошивая его изнутри. Джеймс взглянул на себя еще раз, а затем изо всех сил швырнул зеркало на пол. Послышался звон, смешанный с дребезгом оконного стекла, по которому барабанили капли. Вундарст наступил голыми ступнями на осколки, проходя через них и направляясь к выходу из комнаты, оставляя за собой бруснично-красные звездообразные пятна.
  
  Коридор остался позади. Сотни книг на полках, старый фотоаппарат - все запрещено.
  
  Джеймс чувствовал, как в его груди пульсируют остатки того преданного родине разведчика, когда он аккуратно открыл дверь в одну из комнат, а затем бесшумно ступил на холодный плиточный пол. Щелкнул замок, и все погрузилось во мрак. Шаря рукой по стене в поисках выключателя и, наконец, найдя его, Джеймс спровоцировал вспышку холодного света. Разведчик ликовал, сомнений не осталось - личный кабинет доктора. Запах медикаментов ударил в нос, Вундарст стоял несколько секунд на месте, а затем быстро и дотошно начал рассматривать полки в поисках единственного и конкретного предмета. Морфия. Только в этот раз не для того, чтобы смягчить боль.
  
  Однако, чем ближе Джеймс рассматривал полки, тем сильнее в нем разгоралось любопытство, пока он не нашел одну конкретную ампулу. На самом ее дне, подобно маленькому макету озера, замерла черная бездна. Ее гладь была безмятежной. Будто в трансе, Джеймс взял ее, аккуратно наблюдая за чернильной безукоризненностью. Повернул ампулу.
  
  "Д.В."
  
  Его опухоль, которая не была таковой. Черт пойми что, просто какая-то краска. Испепеляющая его изнутри. Обладающая сознанием. Летальная.
  
  "(!)"
  
  Джеймс спрятал ампулу в карман. Вскоре нашел и то, что искал. Тоже забрал. Но его мысли были не об этом.
  
  Он шел по длинному коридору, направляясь к выходу из квартиры. В конце бесконечной темноты, которая окружала его, взгляд резко остановился на Мэрилин. Она вынимала засохшие лилии из вазы, заменяя их на другие. Джеймс тихо подошел к ней, наблюдая за ее безмятежностью, которая заставляла и его успокоиться. Это было похоже на наваждение. Через секунду Вундарста бросило в жар, и ему пришлось сделать вздох, который и выдал его.
  
  Мэрилин развернулась, смотря на него озадаченным взглядом. Чтобы предотвратить дальнейшие вопросы, Джеймс начал разговор первым.
  
  - Я полагаю это наша последняя встреча. Вряд ли я появлюсь у вас на глазах еще раз.
  
  Мэрилин слегка склонила голову в бок, ее взгляд скользнул по его лицу.
  
  - Вы думаете?
  
  - Я знаю. Я не могу вас видеть.
  
  - Почему?
  
  На губах Джеймса мелькнула ухмылка. Его выражение лица было почти насмешливым, он сделал шаг ближе к ней.
  
  - Все очень просто. Я вас люблю и не хочу вас ставить в неудобное положение.
  
  Мэрилин ничего не ответила, но Джеймсу и не нужны были слова. Он взял ее руку, прикасаясь вежливым поцелуем к ее острым белым костяшкам пальцев. Лилии с мягким шорохом упали на пол, разбиваясь на тысячи сухих осколков.
  
  ***
  
  На крыше Института Общественности алым пятном возвышался флаг на шпиле - единственное яркое пятно в безукоризненно сером небе. "Довольно мерзкое сочетание цветов," - подумал Джеймс, доставая пропуск в Институт из кармана. Его всегда забавляло то, что этой пластиковой карточки было недостаточно, чтобы пройти внутрь здания - проверка была гораздо серьезнее, чем пара терминалов. Когда-то его притащили сюда против его воли, впиваясь голодными ногтями в его юную плоть, желая заполнить его ядом. Теперь он шел сюда намеренно, без задней мысли, иногда даже не задумываясь, какую роль он несет в этой хорошо работающей машине, где все шестеренки работали слаженно. Единственное, что могло бы вывести этот механизм из строя на небольшой срок - хаос, то есть незапланированное ей самой действие. Предатель. Девиант. Каждый способен разрушить весь мир - не каждый этого хочет.
  
  Хотел ли Джеймс?
  
  Вундарст ступил на пол холла, и плитка, по которой он ходил уже больше шести лет, показалась ему инородной. Холод поднимался к щиколоткам. Джеймс знал, что по этому полу ходил Морис, и знал, что, фактически, большинство об этом знает. Ему становилось все отвратительнее и отвратительнее от этой мысли. Раньше он ничего не замечал. Не доказательство ли, что сознание определяет бытие?
  
  Беспрерывный, уверенный шаг. В сердце ни капли решительности. Делай вид, пока не откажут мышцы лица. Делай вид, пока не атрофируются ноги. Делай вид, пока не дойдешь до злосчастного кабинета. 20 этаж. Дубовая дверь. Здесь все закончится.
  
  Через час Джеймс стоял в кабинете Хоупса. Он поправил галстук, кладя главе Института на стол отчет. Джеймс впервые за несколько дней ощущал, что не пребывает в бреду, что делает все с ясностью, отдает отчет своим действиям. Он аккуратно опустился в кресло напротив рабочего стола Хоупса, мимолетом задевая взглядом надпись на стене:
  
  "Достаток. Свобода. Патриотизм."
  
  Фактически, это не могло быть их лозунгом. У Института было только одно достойное ему высказывание: "Вседозволенность." И в этом слове скрывались все три: и достаток, и свобода, и патриотизм.
  
  Хоупс бегал глазами по строчкам. Каждое слово - донос на самого себя. Каждое предложение - подробное описание действий, в которых Джеймс чуть ли не поучаствовал. Только одного там не было - операции. Не было описания шрама, разрывающего бледную плоть, не было описания черной опухоли, расползающейся по ребрам. Но зато там было предостаточно материала, чтобы приговорить каждого члена кружка к расстрелу. Интересно, каково это - прошивать пулей собственного спасителя? Как чувствовал себя Каифа или Пилат?
  
  Однако, не понимал ли сам Иисус, что будет распят в конце концов? С того момента, как Джеймс зашел в бар, как впервые заговорил с загадочным олицетворением всего самого неправильного, Морис знал все с того самого момента. Он знал, зачем и почему. И его догадки только подтверждались, подтверждались, подтверждались.
  
  Но Морис не сделал ничего, чтобы предотвратить час своего падения. Эта мысль плавно подводила к другой: будет ли он вообще?
  
  Но Джеймс верил, что ни Каифы, ни Пилата не было. Что не было Бога, не было Иисуса и двенадцати апостолов, что, в общем-то, и прошлого-то не было. Не было и будущего, высшей силы. Был только Хоупс и его общество, Хоупс и его приказы, Хоупс и его мнение. Воспользовавшись отсутствием какой-либо веры в Бога у своих граждан, Хоупс поставил на место Всевышнего себя. Сделать это было так логично, так легко. Стадо овец хочет, чтобы им управляли, оно ни за что не будет искать пастыря среди других овец. И Джеймс понимал этот ход, он даже был убежден, что, будь он главой Института, он вел бы политику точно так же.
  
  Хоупс опустил бумаги, поднимая взгляд на Вундарста. Под глазами у него не было и намека на бессонные ночи, чего не скажешь о Джеймсе.
  
  - Что ж, в этот раз ты превзошел себя, Джеймс. Этот труд стоит больших денег и множества жизней. Как думаешь, может, тебе стоит претендовать на звание Партийца?
  
  - Не думаю, что это возможно, мистер Хоупс.
  
  - Почему нет?
  
  "Потому что вы думаете, что я марионетка в ваших руках. Безмолвная и не ведающая, что творю."
  
  - Меня устраивает мое место сейчас больше, чем когда бы то ни было.
  
  Хоупс усмехнулся, откидываясь на спинку стула. Он оценивающим взглядом пробежал по лицу Джеймса, на котором не дернулся ни один мускул. Бледные блюдца неземных глаз, от зрачка лучами - вседозволенность.
  
  - Ты выздоровел, Джеймс?
  
  - Мне лучше. Я бы даже сказал "да".
  
  Джеймс уверял себя, что он не был предателем. Если и был, то ему это было суждено с самого начала, не так ли?
  
  ***
  
  Джеймс вышел из кабинета Хоупса и решил прогуляться по Институту, посмотреть на него новым, свежим взглядом. Все готовились ко Дню Независимости. Не было в Институте такой стены, которая не пылала бы красным лозунгом. Пока что эти люди не знали, что завтра их ждет грандиозное шоу с настоящим распятием Мориса и публичным очернением его личности еще больше. От этой мысли у Вундарста на душе будто становилось теплее, Джеймсу хотелось, чтобы МакАдам страдал так же, как страдал Джеймс из-за честолюбия предателя. Джеймс шел по коридору, пока не задел плечом какого-то институтщика. Вундарст обернулся, чтобы посмотреть на его лицо и слегка нахмурился.
  
  - Мистер Тэйлор...
  
  Перед ним встал типичный образ врача. Джеймс уже давно убедился, что, если не считать физических различий, они все - на одно лицо. На Морисе тоже осталась эта печать, но все же он отличался. В нем было больше живости, чем у остальных людей, работавших каждый день с живыми трупами, и это даже пугало. Чарльз Тэйлор, - после ухода Мориса, вероятно, главврач, - пригладил свои волосы рукой, одаривая Джеймса вежливой улыбкой.
  
  - Здравствуйте, мистер Вундарст. Наслышан о ваших успехах в разведке.
  
  - А я о ваших в медицине, - сказал Джеймс, на его губах появилась едва заметная ухмылка.
  
  - О, благодарю. Однако, знаете, медицина - такая вещь, моя заслуга это заслуга и прошлых специалистов тоже...
  
  - Да неужели?
  
  Вундарст тихо хмыкнул, проходя мимо Тэйлора, чтобы не показать на лице ту насмешку, которую он хотел изобразить. Он внезапно почувствовал то превосходство, обладание большей информацией, чем все эти муравьи, и Джеймс не мог не спросить себя: как не теряет самообладание Хоупс? Ведь не исключено, что он знает еще больше. Но это было причиной, по которой Хоупс был главой, причина - отсутствие ошибок.
  
  Джеймс вышел из Института, в лицо подул слабый ветер. Он вдруг ясно увидел перед собой Лондон, увидел его так, будто стоял вместо того флага, взирая на город безразличным взглядом. Это место было не больше ладони Вундарста, и он видел, как столица гнила. Как лица граждан сменялись на монотонный фарш, как глаза, некогда полные надежды на светлое будущее, стали пустыми органами зрения, как каждое действие было безнадежным вариантом выживания, и как всем было плевать. Этому городу не нужны были боги и революции, покровительство и хаос, порядок и надежда. Людям не нужно было ничего, кроме еды, крыши над головой и гедонического желания удовлетворить себя любым из возможных способов. Им было все равно, что происходило на верхушке, а что - в низах. Они - середина. Их это не касалось, как ни касалось, были ли убийства и погромы, были ли успешные победы, о которых так кричали в газетах, был Бог или его не было.
  
  Город был мертв.
  
  VIII. Нравственный выбор.
  
  Была тихая ночь с кучевыми, низко повисшими над землей облаками. Последняя в списке многих, которые Джеймс бессознательно отсчитывал. Она склонилась над ним, заставляя затаить дыхание. Темнота заполняла комнату и была такой до жуткого, липкого страха родной. Она была укрытием от всего, что могло напомнить об эфемерном существовании завтрашнего дня, она застилала глаза и помогала окунуться внутрь себя. Но чары развеялись, когда Джеймс дернул за шнурок и включил лампу.
  
  Порывистый вздох, один из последних перед тем, как воображение снова заполнилось фантазиями об одной из шести пуль в барабане пистолета, которая пройдет прямо сквозь правое легкое человека, которого Джеймс ненавидел с того момента, как тот его спас. Фантазиями, как личность этого объекта вдруг исчезнет с последним звоном его некогда таких живых глаз. Даже его имя было омерзительно - Вундарст старался обходить его стороной.
  
  Но когда свет гас, вся эта ненависть направлялась на того, кто ненавидел. В конце концов, это Джеймс должен был стоять там, на площади, должен был всходить с ним по ступеням той лестницы, которая была ему уготовлена, рука об руку с Морисом.
  
  И вот, снова это имя. Вундарст отлично помнил эту руку, которая чем-то напоминала женскую - бледная и тонкая, все пальцы в мелких шрамах от скальпеля. Рука, коснувшаяся его ребер и ослепившая его. Рука, открывшая его глаза. Джеймс ненавидел эту руку, ненавидел каждый палец и каждую косточку. Он хотел изрезать эти костяшки, поджечь их, заставить эти руки цепляться за него и молить, молить о пощаде.
  
  Но когда он опускал взгляд на свои пальцы, ничего, кроме омерзения не приходило ему на ум.
  
  Так прошла вся ночь, в попытках определить, кого Джеймс ненавидел больше: себя, или того, кто его создал. Но утром, накидывая на плечи свое пальто, когда туман опускался на землю, а бледно-розовый рассвет догорал на кронах деревьев, Джеймс понял, что ненавидел он только то, что Морис заставил его видеть. Ему было тошно от всего того, что он узнал, и Вундарсту казалось, что он с удовольствием прожил бы свою жизнь в кромешной темноте, что ему было бы гораздо легче, если бы его тыкали в миску с молоком, как слепого котенка. И, может, тогда это утро не показалось бы таким невыносимым, только бы он не знал, что на плаху пойдет не Морис, а его прошлое, что все мосты будут сожжены дотла, как только он выйдет из дома. Даже Мэрилин его не волновала так сильно, хотя частенько он ловил себя на мысли, что лучше бы тогда, в коридоре, он прошел мимо, и тоже остался в неведении.
  
  Этим утром все было замедленно. Улица погрузилась в туман, заслоняя белым шлейфом силуэты вдалеке. Джеймс засунул руки поглубже в карманы. Он рассматривал неприметные пейзажи серых многоэтажек, клумбы, цветы на которых безмолвно качались на слабом ветру. Было лето, но листья на деревьях выглядели такими близкими к увяданию. Цоканье каблуков по тротуару - ритм когда-то давно забытого скерцо. А повсюду - молчаливый черно-белый снимок.
  
  ***
  
  Джеймс нервно ходил по своему кабинету из стороны в сторону. Он не хотел смотреть, что было за окном - нет, только не туда. Его руки были крепко сцеплены за спиной, ногти впивались в тонкую кожу. Вся его нервозность напоминала времена старой доброй болезни - все тело прошивало незримыми иголками, от которых в этот раз не было больно. Вундарст быстрым, нетерпеливым шагом подошел к своему столу и взял первое, что попалось, но тут же откинул вещь в сторону, неспособный сконцентрировать ни на чем, кроме этого зудящего чувства предвкушения в своей голове.
  
  Джеймс сел на стул и закрыл лицо руками. Он сделал глубокий вдох, выдохнул, а затем еще, и еще, и еще. Он слышал звуки через окно на улице, это были крики. Все только начиналось. Он был здесь, наверху, внизу - кровавое месиво без цели, лишь бы убить скуку и время. И Джеймсу не было плевать, он не был, как остальные граждане Лондона. Сегодня он мог лишиться всего, однако этот страх был так невелик, потому что Джеймс знал, что ему делать, а точнее, ему не нужно было бы делать ничего - его бы просто убили. Смысл был совершенно в другом - в боязни познать неизвестность, которая скрывалась за оконной рамой.
  
  Но страхи нужно было преодолевать. Вундарст встал со стула, неровными шагами направился к окну и посмотрел вниз. Там, шестнадцатью этажами ниже - муравейник, бессмысленный и деструктивный. Люди метались из стороны в сторону, поднимая столбы пыли, заливая землю кровью. И страх прошел, когда Джеймс встретился с ним лицом к лицу. Он вгляделся в бесформенную массу тел и криков, но не увидел того, кого так страстно хотел разглядеть среди трупов, а Мориса было очень, очень сложно не увидеть. Из этого следовало: либо его вообще не было, либо он был, просто гораздо ближе, чем Джеймс мог подумать. С таким же успехом ты не замечаешь человека за своей спиной, пытаясь поймать его силуэт среди толпы.
  
  Джеймс достал рацию, нервно сжал ее в руке. Он не отрывал глаз от окна.
  
  - Мориса там нет.
  
  Послышалась тишина, непривычная тишина, и Джеймс добавил с легкой вопросительной интонацией:
  
  - Мистер Хоупс?..
  
  - Зайди ко мне в кабинет, Джеймс.
  
  ***
  
  Цоканье каблуков по холодной плитке пола Института Общественности было таким неправильным и спокойным звуком, что хотелось закрыть уши или выйти на улицу, чтобы опять погрузиться в агонию криков. Но Мориса это не раздражало. Он пришел сюда по собственной воле и, небрежно поправляя черную прядь волос, упавшую на бледное лицо с острыми, почти птичьими чертами, МакАдам, полный безошибочной уверенности в себе, остановился в центре холла, не сводя взгляда с изумленных лиц двух институтщиков за стойкой регистрации. Охраны уже, конечно, не было, и можно было только гадать, расправился ли с ней сам МакАдам или контролируемые им умы. По тонким губам Мориса поползла улыбка. Весь исключительно в черном - цвет траура или победы. Он положил руку в карман, в другой все еще держал пистолет.
  
  - Приветствую, - сказал он тоном самого обычного посетителя, пока его палец медленно опускал предохранитель. - Такой насыщенный день сегодня, не так ли? Не подскажите, кабинет Уиьяма Хоупса все еще на двадцатом этаже, если мне не изменяет память?
  
  - Ублюдок, - выпалил один из двоих, но, прежде чем он успел что-то предпринять, Морис выпустил ему пулю в лоб. МакАдам обернулся ко второму с самой доброжелательной улыбкой, которую можно было представить.
  
  - Так на двадцатом?
  
  - Да.
  
  Морису больше ничего не было нужно. Он раздумывал несколько секунд, убивать ли второго, но затем щелкнул предохранителем, заходя в лифт, и нажал на кнопку "20". Он ухмыльнулся камере, перезаряжая пистолет.
  
  ***
  
  Джеймс стоял в лифте, его взгляд упал на белый пол, и он с удивлением заметил пятна крови. Ее было не много, всего пара капель, но это было подозрительно, как и то, что лифт, когда Джеймс его вызвал, ехал с двадцатого этажа на шестнадцатый. Железные двери открылись, Джеймса встретил неизменный темный цвет стен коридора. Он дошел до последней двери, постучал и, услышав разрешение войти, зашел внутрь.
  
  Полумрак рассеялся по кабинету. Безукоризненная чистота - все вещи на своих местах. Никакого намека на нервозность или несобранность ни в Хоупсе, который сидел за своим широким письменным столом, ни в предметах, окружающих его. Его взгляд был направлен прямо на Вундарста. Через окно бил луч такого, казалось, неподходяще ласкового солнечного света. Он падал на пол, освещая лишь малую его часть... Пахло табаком. Хоупс не курил. В кресле напротив стола, развернувшись в полоборота к двери, на Джеймса точно таким же острым взглядом, как и у него самого, смотрел Морис. Между его пальцев таяла сигарета, дым скапливался под потолком. Бледное лицо МакАдама выделялось на фоне черных вьющихся волос. Джеймс увидел порез на его руке, там, где под кожей проходили тыльные межкостные мышцы, и сразу понял, откуда была кровь в лифте. Застывшая тень, лицо без выражения, но взгляд глаз был таким насмешливым, что Морису не нужно было улыбаться, чтобы передать то, что вертелось на языке, все эти колкие фразочки и замечания. Вундарст закрыл дверь, скрестил руки на груди и облокотился на стену. Не сказав ни слова, Морис вновь повернулся к Хоупсу, сделал затяжку, беззаботно закидывая ногу на ногу. Было в этом жесте что-то задумчивое.
  
  - На чем я остановился? Ах, да, точно. Исходя из того, что я вам поведал, я был бы не против вернуться... Ну, скажем, не на должность главврача, конечно, это слишком нагло, я не такой...
  
  Морис хмыкнул, щелчком по сигарете стряхнул пепел. Его голос как-то удивительно вписывался в полумрак комнаты. Джеймс не сводил взгляда с его затылка, ловя глазами его профиль с острым тонким носом с горбинкой, когда он слегка повернулся к пепельнице. Ворон, ей-богу. Или стервятник. Вундарсту без труда удалось уловить предмет их беседы, и мысль о том, что Морис так спокойно был готов переметнуться на сторону противника, когда люди убивали, фактически, за него, эта мысль выводила Джеймса из себя. Он сжал руку в кулак, ногти впились в ладонь. И все детали мгновенно встали на свои места. Джеймс ясно осознал, что Морис не собирался завоевывать власть с самого начала. Все это - изощренная игра, фигуры для которой он добывал на протяжении трех лет, жертвуя всем, что у него было, лишь бы занять себя на непродолжительный срок, чтобы потом вернуться к исходной точке. Он находил индивидуальный подход к каждому человеку, поджигал дома, скрывался от полиции, спал с Мэрилин, сделал Джеймсу операцию и, в конце концов, устроил революцию только ради роли лидера, ради попытки переиграть Хоупса, в конце концов, ради собственного развлечения. Морис ненавидел всех одинаково - тех, кто умирал за него и тех, кто умирал за Хоупса. Но шахматная партия была шахматной партией, поэтому сейчас два игрока сидели друг против друга так спокойно, ожидая результата, к которому придут их фигуры.
  
  - Морис, это абсурд. Ты причинил мне столько проблем.
  
  - Однако сейчас я здесь, отдаю вам свой пистолет и готов пойти на любые условия. Видите ли... Соглашаясь со мной, вы остановите все то, что происходит внизу гораздо быстрее, чем если убьете меня. И, боюсь, второй вариант невозможен.
  
  - Джеймс, что ты думаешь насчет этого?
  
  Джеймс застыл, смотря на Хоупса безразличным взглядом, через секунду он перевел его на Мориса, который по прежнему не развернулся.
  
  - Он предатель. Будет скандал.
  
  - Это не проблема - промыть всем мозги, не так ли, мистер Хоупс? - в голосе Мориса ощущался явный сарказм.
  
  - Даже если так. Никто не знает, что от тебя ожидать, - возразил Джеймс.
  
  - То есть ты бы меня убил?
  
  - Не раздумывая.
  
  - Ах, не этого я ожидал от друга, - Морис, наконец, развернулся к нему с ухмылкой. Он сделал затяжку, наслаждаясь паузой. - Однако. Убьешь меня - убьешь Мэрилин. Не беспокойся, я уже отдал этот... приказ.
  
  Ухмылка на губах Мориса стала шире, он произнес это таким воодушевленным тоном, как будто говорил о картине Рембрандта. Джеймс сначала не поверил своим ушам, но когда эти слова прошли через него полностью, когда они дошли до его черепной коробки и разбили ее вдребезги, он метнулся вперед и сжал воротник рубашки Мориса с такой силой, что тот приподнялся с кресла, хотя чтобы сделать это не прилагалось особых усилий - МакАдам казался очень худым. Сигарета выпала из его пальцев в пепельницу, улыбка не сползала с лица, наоборот, кажется, его это забавляло. Джеймс встряхнул его, начиная говорить опасным шепотом:
  
  - Что ты несешь, черт тебя побери, какое вообще право ты имеешь распоряжаться так другими людьми, которые тебе доверяют, которые тебя чертовски сильно любят, которые отдали бы за тебя что угодно на этом свете...
  
  - На это нужна какая-то лицензия или что-то вроде того?
  
  - На это нужно хоть какое-то чувство милосердия, которое свойственно каждому человеку, но ты даже не человек, ты - мерзкая пародия на что-то, что должно называться человеком, индивидом, личностью, по крайней мере...
  
  - Вы только посмотрите! Институтщик рассказывает мне о человечности! Джеймс, да ты тогда, получается, просто солнце. Работаешь в разведке, втираешься в доверие, и все только для того, чтобы...
  
  - Перестаньте, оба, - вмешался Хоуп и стукнул кулаком по столу.
  
  Джеймс тут же отпрянул от МакАдама, отряхивая руки, как будто ему было мерзко само осознание того, что он трогал Мориса.
  
  - Неважно, - сказал хирург своим будничным тоном, поджигая новую сигарету, - я хочу это место в Институте, мне в общем-то плевать, каким способом, но оно у меня будет. Конечно, без какого-либо вреда вам, мистер Хоупс, - поправил он себя с наигранно льстивой улыбкой, - те пятеро - абсолютная случайность, уверяю. Тем более, только поглядите: я собрал вам сотни неправоверных на площади, или как вы их там называете...
  
  Джеймс снова оказался на своем прежнем месте, однако его лицо сейчас пылало явной неприязнью. Хоупс хмыкнул.
  
  - Самый "неправоверный" здесь ты, Морис.
  
  - Почему? - лениво возразил хирург, выпуская облако дыма изо рта, - Я сейчас здесь, прямо в ваших ногах, если можно так выразиться, прошу вас вернуть меня обратно, а они уже законченные формы жизни. Я, можно сказать, наоборот, встал на путь истинный. О, нет, Хоупс, только не говорите, что все еще обижены на меня из-за тех одиннадцати... Или двенадцати... Черт, я уже и не помню. В общем, вы меня поняли.
  
  - О них и речи быть не может. Проблема в том, что я не могу угадать твои мотивы, и это меня напрягает.
  
  - Нужен хороший пропагандист, и мои мотивы станут ясны, как белый день. Этот мистер Смит явно не справляется, доказательство тому то, что происходит внизу.
  
  Морис хорошо забалтывал. Ему играло на руку то, что Хоупс давно его не видел, а это предполагало, что он забыл ту харизматичную и извертливую натуру Мориса, которая не оставляла равнодушным, кажется, никого. Он действительно был уникален. Джеймс кинул взгляд на двоих, что-то заставило его сердце замереть. Уже, наверное, в десятый раз он замечал, как они были похожи. И без труда можно было предугадать, чем все это закончится.
  
  IX. Морализация.
  
  Прошло несколько месяцев. Серое лето, наполненное буйными красками событий, сменилось яркой осенью, лишенной цвета. Четыре главных личности, представлявших руководство восстания и особо заинтересованных в этом деле людей показательно повесили на площади перед Институтом. Была ли среди них Мэрилин? Газеты до сих пор трещали пропагандой смиренности и повиновения, до сих пор в них мелькали черно-белые снимки мертвецов. Все остальные были посажены в тюрьму. Тюрьма - она представляла собой полноценный лабиринт под Институтом Общественности с огромным количеством камер и охраны. Когда Джеймс проходил мимо двери, за которой следовал спуск вниз, по его коже даже спустя столько времени пробегал холодок. Он мог быть там. В этой неудавшейся революции были и свои плюсы - на улицах было тише, чем когда-либо, чем в самые отчаянные и беспросветные времена для Лондона. Осень навевала меланхолию. Вместе с природой угасала общественная жизнь. Время, чтобы отпустить всю тревогу.
  
  Но Джеймса тревога не отпускала. Она всюду была рядом с ним. Когда он ходил по улицам, когда был дома, в ванной, ел или спал - всюду его настигала чья-то холодная рука, зажимала ему рот и не давала кричать. Она была его комом в горле, его изредка дрожащими руками, радужками его бледно-голубых глаз. Тревога была его сжатыми пальцами внутри кармана пальто, металлическим кольцом обвивающими стеклянную ампулу. Небольшой трофей. Мизерное напоминание о том, что заслоняло все его мысли от чистого света солнца. Она заполняла его разум и не давала дышать. Заставляла думать, как прекрасно было бы сейчас почувствовать вспышку боли, а далее - покой и умиротворение. Но будущего не было. За вспышкой боли была бы темнота. И чувство этого постоянного звона в голове только усиливалось, когда Джеймс проходил мимо медицинского крыла.
  
  Октябрь. Самый разгар безликой осени. Холодный ветер перебирал пряди рыжих, туго собранных назад волос Джеймса, когда он размеренным шагом шел по Элсворти-роуд. Он со скукой рассматривал вывески, пока не остановился напротив аптеки. Шум в его голове, как по щелчку пальцев, перестал что-то нашептывать. В нем больше не было смысла, Джеймс решил - он сделает это сегодня.
  
  Ибо в этом был самый чистый помысел. Вундарст не мог отделаться от мысли, что он заражает своим присутствием спокойную жизнь Лондона. Подобно носителю паразита, который неосознанно переносит болезнь на остальных, давая ей процветать. Как бы он ни отрицал, но события лета повлияли на него так, что он перестал быть Джеймсом Вундарстом в его истинном и самом чистом смысле. Он стал чем-то совершенно другим, чем-то, с чем он не был готов мириться. Лето - точка невозврата.
  
  Последнее его хорошее воспоминание было в конце весны. Тогда было ужасно тепло, и лица на улицах, конечно, не менявшие своего выражения, все равно были ему приятны. Он шел из Института, а в груди была такая легкость, которую он не испытывал, когда болел. И Джеймс чувствовал себя живым и чистым. Тогда малейшее отсутствие боли заставляло его думать, что еще не все было потеряно, что жизнь продолжалась. Он вышел к берегу Темзы и наблюдал, как черные волны бились о берег в попытке сбежать, и, кажется, стоял там до самой темноты. На утро боль снова повторилась, но он точно знал, что воспоминание того дня никогда не уйдет из его головы.
  
  И сейчас оно заело внутри черепа, как на старой пластинке. Повторялось и повторялось, пока он открывал дверь аптеки.
  
  ***
  
  Вверх - на шестнадцатый этаж, в кабинет. У Джеймса был сегодня выходной, так что некоторые смотрели на него искоса, а знакомые даже спросили, чем обусловлен его столь неожиданный визит. Он отмахивался фразами, что забыл важные бумаги, без которых не мог бы продолжить работать над отчетом, на что ему с уважением кивали. Но они даже не представляли, какая новость дойдет до них через несколько часов. От этой мысли в груди Джеймса начинало биться то чувство надменности, которое взяло верх над ним еще летом. Но он отгонял его прочь, после этих мыслей на его языке оставался неприятный привкус.
  
  Подумать только, Джеймс Вундарст мертв! Да это же просто сенсация! В его честь наверняка бы открыли траурный парад, его гроб пришли бы целовать сотни людей, его имя произносилось бы в молитвах. Это же сам Джеймс Вундарст. Божий посланник. Вся эта фальшь казалась бы Джеймсу злой насмешкой, если бы он не был уверен, что все будет именно так. Он прокручивал у себя в голове эти картинки, когда дрожащими пальцами проворачивал ключ в замке кабинета. Еще, и еще, и еще.
  
  И вот он - его склеп. Сколько лет Джеймс провел здесь, практикуясь и изучая. Он до сих пор помнил, как сидел на подоконнике, пролистывая дела участников "Эксперимента", как подчеркивал каждое двусмысленное слово, как педантично вглядывался в то лицо. Его съедало чувство ностальгии, которое он старался игнорировать. Ничего из этого не случится вновь. Наивно полагать, что в такой момент поможет что-то столь неприкрыто приятное, да и в разуме Вундарста все те дни отпечатались черным клеймом.
  
  Джеймс сел в кресло. Дрожь в пальцах прошла, и он с легкостью сбросил с себя пальто и пиджак, закатил рукав рубашки. Взору открылась белая веснушчатая кожа. Она была почти прозрачной, под ней элегантной змеей ползла вена. Джеймс вздохнул и поднял пальто с пола, порылся в правом кармане и вытащил содержимое на стол. Он отбросил пальто на пол, оно лежало ненужной тряпкой. На столе лежал шприц, недалеко от него поблескивала стеклянная ампула, в которой непоколебимо чернилами переливалась его смерть. Джеймс почувствовал прилив адреналина, когда набирал ее в шприц. И вот - иголка занеслась над насмешливой змеей. Остановилась, не касаясь кожи.
  
  Джеймс тяжело дышал, пытаясь запомнить каждое ощущение, запах и звук в этот момент. Но все, что он слышал - стук в дверь. Как отвратительно и невовремя. Он положил шприц в ящик стола и встал с кресла. Черная жидкость блеснула на свету, будто насмехаясь над ним, прежде чем скрылась в тени ящика до лучших времен.
  
  Джеймс подошел к двери, открыл ее и замер. В груди начали вскипать злость и разочарование, которые, конечно, не показались на его лице. Стройный силуэт в белом медицинском халате, улыбка - лезвие бритвы, вырезающее слова из глотки. Морис стоял, положив руки в карманы, несколько секунд наслаждаясь недоуменным взглядом Вундарста, а затем начал тем голосом, который до сих пор заставлял Джеймса слегка вздрогнуть.
  
  - Не ожидал узнать, что мистер Вундарст вышел на работу в свой выходной. Не откроешь мне причину?
  
  - Я не на работе. Зашел за некоторыми документами...
  
  - Ну, ну, - прервал его Морис, незаметно ставя ногу в проход, чтобы Джеймс не закрыл дверь. - Только не начинай. Уже слышал эту теорию от наших любимых сплетников. Подумать только, я совсем забыл, что из себя представляет среднестатистический институтский врач! Однако, я вижу тебя насквозь. Тем более, кажется, этот твой отчет не настолько важен, чтобы заниматься им в своей единственный выходной...
  
  Джеймс хотел возразить. Хотел сказать, что, даже если так, это совсем не дело Мориса, что это его не касается, и что пусть он оставит его в покое. Но какая-то мысль промелькнула в его голове, и с легкой улыбкой, правда, слегка натянутой, он дал Морису пройти в кабинет.
  
  - Знаешь, что мне это напоминает? - спросил Вундарст, закрывая дверь.
  
  - И что же, Джеймс?
  
  Вундарст прошел внутрь кабинета, садясь в кресло за столом. Он не удосужился поднять пиджак и пальто, которые все еще валялись на полу. Морис сел напротив и достал сигареты.
  
  - Тот день. Когда мы встретились с тобой впервые. Ты тогда в баре просто вдребезги разбил мой образ, проанализировав и вычислив институтщика за какие-то жалкие пятнадцать минут. Это было впечатляюще.
  
  Морис хмыкнул, закуривая. Он откинулся на спинку кресла, как и тогда, в кабинете Хоупса, небрежно закинул ногу на ногу. Джеймс подметил пятно крови на левом рукаве халата.
  
  - Наблюдательность, Джеймс, это то, что помогало мне разыгрывать партию, - сказал Морис.
  
  Серые глаза хирурга впились в голубые радужки Джеймса, пытаясь вывернуть его насквозь. На улице черным облаком с веток деревьев поднялась стая ворон. Их неслаженное карканье оставалось призраком в ушах еще несколько секунд после того, как оно стихло.
  
  - Ты, кажется, сыграл вничью. Устраивает такой результат?
  
  - Ничуть. Он был предрешен. Но все равно на протяжении всех трех лет я чувствовал какой-то необъяснимый азарт.
  
  Джеймс слегка приподнял брови, кладя руку на подлокотник кресла. Пальцы потянулись к ящику.
  
  - И все-таки это было бессмысленно.
  
  - Все, что мы делаем, отчасти не имеет никакого смысла. Ты работаешь здесь. Ты думаешь, что делаешь этот мир лучше. Но после твоей смерти ничего не измениться. На твое место найдут кого-то другого. Хуже или лучше не станет.
  
  - А от твоей смерти, Морис, всем точно станет спокойнее.
  
  Джеймс резким движением открыл ящик. Морис не успел даже дернуться - Вундарст прижал его руку к столешнице, резко и точно ввел иглу прямо в вену. Палец с силой надавил на шток, стараясь сделать это как можно быстрее, пока шок Мориса не превратился во что-то похуже. На бледных губах Джеймса заиграла победная улыбка, когда он через стол наклонился к Морису, отпустил шприц и с маниакальным наслаждением взял его за затылок. Губы Джеймса были над ухом хирурга, когда он прошептал:
  
  - Я знаю тебя не хуже того, как ты знаешь меня, - он сделал паузу.
  
  От Мориса пахло стерильностью операционной, кровью и смертью. Джеймс не видел его выражения лица, но знал, что хирург сейчас побледнел еще сильнее. Джеймс продолжил, его пальцы впивались в волосы МакАдама с каким-то лихорадочным фанатизмом, в Джеймсе вспыхнуло неосуществимое желание снять с Мориса скальп.
  
  - Эта доза приведет к заражению крови. Ты будешь умирать быстрее и мучительнее, чем когда-то умирал я. Боюсь, операция здесь не поможет, мистер МакАдам.
  
  Джеймс наконец отпустил его и встал. Морис сидел, не двигаясь, переводя взгляд со шприца на Вундарста. В выражении его лица читалось недоверие, отстраненность и что-то еще, что не могли выразить слова. Но затем он аккуратно вынул шприц из своей руки, отбросил его в сторону и тоже поднялся с места.
  
  - Ты знаешь, Джеймс, сделай ты это чуть раньше, я бы тебя убил. Но, думаю, сейчас я даже не могу придумать мотив. То, что ты сделал, это, скорее, освобождение, - он опустил рукав белого медицинского халата. - Это похоже на морализацию, не так ли? Ты всего лишь убил человека, но я нахожу в твоем действии праведный подтекст, и ты, несомненно, тоже.
  
  Джеймс изучал Мориса, отстраненное выражение на этом бледном, до ужаса красивом лице. Он не мог заставить себя сдвинуться с места. В его крови играл триумф, весь мир вдруг стал этими серыми жемчужными глазами напротив, которые были обрамлены острыми лучами-ресницами. Джеймс и Морис стояли, с надеждой считая секунды, гадая, кто первый сможет отвернутся. Вундарсту показалось, что он с самого начала заходил в кабинет, ожидая того, что Морис к нему придет, что специально ослабит бдительность и позволит Джеймсу воткнуть иголку в его плоть. Несомненно, все так и было. Подобие человека, которое замерло перед ним, ничуть не беспокоилось о своей жизни. Джеймс видел это в отражениях его глаз, но чувствовал, что убил совсем не Мориса. Кровь на халате запеклась, трещины звездами пошли по белой ткани.
  
  После вспышки боли была чернильная темнота локонов и беспросветная бездна глаз. Концепция его существования. Его болезнь.
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"