Какое утро, Сашенька. Солнца нет, чувствуется душноватая влага в воздухе, и эта влага полна ароматов. Я помню такие же утра в Одессе, в мамином саду. Это было не весной, потому что деревья не цвели; весной запах цветущих деревьев был бы сильнее всех запахов, и это отдельный рассказ: о цветущих деревьях. Да, это похоже, это общее: среди деревьев, утром, недалеко от дома, влажный воздух; бессолнечно. На море все равно стоит пойти...это в Одесcе обязательно нужно пойти на море, а я некстати вспомнила, что я в Оттаве, и никакого моря здесь нет, и все это знают. Но в Одессе такое утро означало близость моря и еще раз напоминало о нем, всегда и без напоминаний близком, только сделай несколько шагов в сторону обрывов, склонов, лестниц и крутых тропинок. Подавив вздох о недоступном в Оттаве море, я поброжу по одесским пляжам.
В сторону маяка за дачей Ковалевского, где монастырь? - Это отрада. Может, в Отраду, канатной дорогой? В Отраду можно попасть и иначе: спуститься на Дельфин и пойти налево, мимо яхт-клуба; или пройти через парк Шевченко, через Ланжерон и - направо. Впрочем, зачем мне непременно понадобилось в Отраду: там слишком много топчанов и раздевалок, будок с мороженым и пивом-водами. Пляжа остается совсем немного, а люди почему-то любят эти удобства, и потому людей много, и много мусора, кругом шкурки от арбузов, и вообще вода грязная. Я редко хожу в Отраду. Я скорее пойду на Дельфин или на Старик: топчанов нет, одна-две раздевалки. Дно каменистое, обросшие бородой валуны, в плавном танце качающиеся водоросли, зеленая глубь...это опять другой рассказ. Камни ощупываешь босыми ступнями, стараясь не порезаться и не поскользнуться. Сверкающие веера рыбок вспыхивают из-под ног. Водоросли колышутся всегда, будто от дыхания моря, даже если оно спокойно: чудовище, милое чудовище спокойно дышит и позволяет войти в его воды. О море.
После Дельфина идут пляжи Малого Фонтана. О, Малый Фонтан. Пляжи запущенные и каменистые; там растут колючки и бессмертники, сухие шелестящие иммортели на склонах и прямо на песке. Там можно найти белую глину, из которой маленькая я и маленькая Ира Ратушинская лепили кривобокие сосуды, а Ирин папа, дядя Боря, слепил удивительного божка, сидящего скрестив ноги, и вставил ему в рот папиросу, то ли "Беломор", то ли "Сальве". Североамериканские курильщики, , задержите дым своих сигарет в легких: это вам не "Сальве". Сальве значит Привет - последний привет от свободной Одессы, который послал фабрикант, навсегда покидая ее. Сальве!
Я прошла по тенистой дороге мимо санатория имени Чкалова с его огороженным пляжем, мимо "России" и "Украины". В санаториях люди, как полагается, ходили в полосатых пижамах, дыша воздухом, играли в преферанс, а также читали журналы: из тонких - "Огонек" и "Крокодил", из толстых - "Новый мир", "Иностранную литературу" и "Красную звезду". Кроссворды из Огонька решали всем коллективом. У санатория "Россия" следовало бы остановиться, потому что там отдыхала моя бабушка, Евгения Абрамовна Морозова. Она умерла от стенокардии и крепких папирос. Эх, не надо было мне останавливаться у санатория Россия...
На одном из пирсов Малого Фонтана, лицом к морю, стоит домик - я всегда ломала голову, чей это домик, и даже подходила близко, но так и не решалась войти. Молчу, все морские боги, молчу: вам лучше знать, кто в домике живет...Ну, тут уже недалеко и до Аркадии, что значит Вход к богам.Это уже Большой Фонтан. Слишком много старых и новых санаториев, слишком много людей.То, что происходит на пляже Аркадия ближе к полудню и до самого вечера, можно назвать оргией: полуобнаженные тела, обилие еды и напитков - не только прохладительных - и, опять же, карты. Правда, в этой своеобразной оргии участвуют и дети, которых здесь великое множество. И стройные, и весьма полные мамочки нестройными рядами гоняют за своими детенышами, кто с роскошным помидором, кто с жареной рыбкой, а кто и с куриной пулочкой. Дети уворачиваются и норовят забраться в воду подальше и поглубже. Мамаши, не выпуская яства из рук и не роняя достоинства - одесские женщины никогда не роняют ни одного из своих многообразных достоинств - так вот, мамаши возвышают свои и без того возвышенные голоса, выкликая каждая свое чадо по имени. От их гомона, вместе с чаячьими криками, над пляжем висит непрерывный звон. Солнце, такое яростное - просто Ярило, а не солнце - не щадит ни стариков, ни женщин, ни детей, но граждане отдыхающие беспечны.
В Аркадии не стоит задерживаться после полудня, забывшись под возгласы мамочек, засмотревшись в чужие картишки. Здесь лучше быть в предрассветные часы, когда небо из черного становится голубоватым, зеленоватым, розовым. Если нет облаков, море в точности отражает перевернутые небеса. О, если облачно или даже дождь - все равно стоит прийти. В дождь ощущаешь сиротство небес без отражения; но своих слез не ощутишь на мокром лице. Ах, нет, Сашенька, я совсем не хочу плакать - нет, я не буду плакать, не то глаза размажутся и потеряют форму, которую я им постаралась придать с помощью такого простого средства, как карандаш. А даже если карандаш смоют слезы или дождь - цвет останется прежним, у нас с тобой глаза одного цвета, цвета hazelnut. Hazelnut - это что-то от nuts; мы и были с тобой nuts, когда ехали на безумной скорости в машине с неисправными тормозами. А теперь я одна в больнице для nuts, и ты не хочешь смотреть на меня. А тут ты, Сашенька, и попался: я взгляну на тебя своими глазами из зеркала, так что не смотрись в зеркала, если не хочешь видеть моих глаз. Вот такие обстоятельсятва.
О, женщины - всего лишь обстоятельства в твоей жизни. Ботвинник - да, это фигура, и на шахматной доске все - фигуры, даже пешки; пешки тем более: все они могут стать ферзями, то есть королевами. Да, Сашенька, у тебя будет максимум девять королев, если ты проведешь в королевы все свои пешки. "Всех пешек?" Королевы не склоняются; их можно только потерять. Все твои пешки могут стать королевами, если ты только захочешь, Сашенька. Белыми или черными? Все зависит от цвета твоей первой королевы, это я знаю точно про шахматы. Сашенька, кто была твоя первая королева, та, в четырнадцать лет, блондинка или брюнетка? Может быть, твоя мама - твоя первая королева, корглева-мать? Ах, я не знаю, какого цвета были волосы у твоей мамы, Сашенька. В конце концов, наверное, седыми, а? Тоже не знаю, не все женщины седеют или успевают поседеть. Да, не все доживают до седин, это случается. У меня вот уже блестит седина, но это не очень заметно, потому что я была блондинкой, или, скорее, русоволосой. Русалки не русоволосы, у них волосы обычно зеленые или голубые. Русалки помогут мне вернутьмя к морю, да. Может быть, я поседею окончательно, и тогда, если твоя первая королева - королева-мать и она была блондинкой , или успела стать седой - как пена моря, не забуду вернуться к морю, в море - тогда у меня есть шанс претендовать на роль пешки, которая может претендовать на роль королевы в твоей игре, Сашенька.
Совсем не хотела быть претенциозной, а между тем - одни претензии.Претензия на блондинку в молодости - просто волосы выгорали до белизны от соленой воды и солнца. Претензия на фигуру, да еще такую, как пешка - а ведь пешка может стать королевой, подумай, Елена, ведь ты претендуешь на трон!Елена, опять ты о себе что-то вообразила. Как Юрочка сказал: "Мама, ты можешь путешествовать на воображении". Я поправила его, шутя: "На метле я могу путешествовать", но Юрочка стоял на своем: "На воображении". То есть, воображуля ты, мама. "Воображуля, сплетница, куколка, балетница" - что означает эта детская дразнилка? Из куколки может получиться бабочка. Елена, остановись: бросила недорисованную ветвь блок-схемы: на метле - это ведьма. Ведьмы ли русалки?
Розы играют различные роли в различных играх. Все время игры, хотя и не шахматы. Как это я сказала Андрею? С шулерами не садись? Ой, Андрей, это не к тебе письмо, тебе бы "...лучше, осторожней - В них и вовсе не глядеть". Это про глаза Блока. Блок-схема. Глаза Александра - мои глаза, и в них лучше не глядеть. Замкнулось. Замкнулась связь времен.
Афродита вышла из пены, из белопенного, как шампанское, моря. Потом из нее сотворили кумира, каменного, беломраморного. Кумира назвали Венерой, и планету так же назвали, чтобы не забыть. Не забыть Афродиту. А беломраморная уже Венера оказалась глубоко под землей и, пытаяь выбраться к своей прародине, к морю, обломала свои беломраморные руки. Не сотвори себе кумира. Ведь даже беломраморный кумир может повредитья, а пена морская - никогда. Пена рождает и рождает Афродиту за Афродитой. Древним грекам повезло увидеть одну из них, они поведали об этом римлянам, и жестокосердые римляне заключили ее в самый лучший мрамор, а заключать нужно было в обьятия. Тогда Афродита-Венера уцелела бы. Она бы рождалась вновь и вновь из той же пены морской, котторой сколько угодно у берегов Черного, зеленого моего моря. Это об Афродите, богине Любви, пенной и в пене нетленной, самой нетленной и самой грозной богине. Нетленка. "Нет, Ленка", - сказал Андрей. "Ну и не надо", - пожала плечом Ленка, повернулась через это пожатое самой собой плечо и окунулась в пену дней... только не вошла обратно в пену морскую, потому что в Оттаве нет моря. Это я - Ленка с седьмой станции Большого Фонтана, и ты еще называл меня Леночкой, Саша, и мы как раз остановились в Аркадии, у входа к богам.
Море часто смеется, как правильно заметил классик, и я тоже люблю смеяться - от радости, от счастья. Я сказала слово счастье. Впервые я сказала его - вернее, подумала, сказать было некому, - и я подумала: Счастье, лежа на спине в виду пляжа, где никого не было; только море, небо и солнце. Я откинула голову назад, под воду, и из-под воды смотрела прямо на Солнце. Это Ярило ярилось, но, смягченное соленой водой, позволяло смотреть на себя. Мои длинные тогда светлые волосы свободно парили вокруг головы, тело не ощущало собственного веса; только нежное прикосновение воды, теплой и ласковой. Глазам не больно только в соленой воде, знаешь, Сашенька? И плакать не больно, потому что слезы - это морская вода. Я чувствовала нежнейшее касание моря, и глядела без боли в глаз Солнца, и подумала: Счастье. Я не знала тогда, Сашенька, что через много лет встречу тебя, и твои касания будут такими же легкими, как касания моря, слегка колыхаемого то ли ветром, то ли проходящим катерком. Смотреть в твои глаза так же не больно, как смотреть на Солнце из-под воды моего Бога-Моря. Только плакать из-за тебя все же будет больно: ведь между нашими одинакового цвета глазами не соленая морская вода, а сухой оттавский воздух. О, с утра он был влажным, этот воздух, и с этого все началось, потому что он напомнил мне о море, а значит, об Одессе, а значит, и о счастье.