|
|
||
Выжить в Бафометовых тенетах. | ||
Я верил в Софию. Алиса верила в Абраксаса, но к Софии меня не ревновала. Она знала, что Космическую Мудрость я воображаю себе в её, Алисином зеленоглазо-рыжем облике. Чуточку приукрашенном, но так Алисе было даже приятнее. Знала она, что и сама вера пришла ко мне благодаря ей. Прежде все мои мысли были только о дармовом мёде в потайных пазухах тенет.
К тому времени тенета я изучил лучше всех в лагере. В их складках я проводил всё время, свободное от обучения. Громадные, на массивных столбах-опорах, уходящих глубоко под камни, тенета тянулись в разные стороны от узла, облепленного нашими сотами. Я не удалялся от лагеря, но облазил все близлежащие полости. Находил в складках-лепестках и такие, о которых, возможно, никто и не ведал. Я не проникал только в горнильные полости, которые встречаются у развилок узла и греют наши соты зимой. Остальные исследовал все. Но дармового мёда так и не нашёл, на личном опыте убедившись в том, что он - сказка. Разумеется, его поисками я занимался в детстве. Взрослым не нужно личного опыта, чтобы смеяться над небылицами. Впрочем, он необходим и не всем детям. Вот моё детство по части веры в сказочный мёд длилось необыкновенно долго. Алиса была младше меня всего на год, и мы обучались в одной группе. Ходили в одной цепочке учебного уподобления, которую обычно водил мой лучший друг Марк. Алиса всегда больше и громче всех смеялась над сказками и надо мной. Но первым в группе обрёл стигматы не наш вожак Марк, а я. Случилось это после того, как я однажды понял, что знаю в тенетах уже каждую складку, и могу с уверенностью заявить, что в них нет пазух с дармовым мёдом. Я разочаровался в сказках - и мигом обрёл стигматы. Вероятно, с досады. Но помнится плохо. Лучше запомнилось то, что происходило в первые дни после обретения стигматов. Естественно, меня немедленно допустили к взрослой службе. А на следующее утро я пришёл понаблюдать за своей бывшей группой со стороны. Тут же от цепочки отделилась Алиса, подбежала ко мне, и без всяких смущений с церемониями, вдруг обвила меня руками за шею и чмокнула в щеку. - Какой ты молодчина, Сим! Надо же, ты первый! Но я всегда знала, что ты необыкновенный. Впрочем, нет, про твою кровь, унаследованную от необыкновенного отца, знают все. А вот я всегда верила, что ты её обязательно оправдаешь. Ты умничка, Сим! Потом она отстранилась, взяла мои ладони в свои и осторожно погладила заклеенные пластырными плёнками стигматы. Мечтательно протянула: - Теперь ты взрослый... Как бы мне тоже хотелось! И вдруг рассмеялась - и её смех прозвучал как всегда озорно, лукаво, но впервые не обидно. - Сим! Научи и меня, а? Ну что тебе стоит? Если нужно пойти поискать сказочный дармовой мёд, то я готова! Я тоже рассмеялся: - Нужно, Алиса, нужно! Без веры в сказки - никогда ничему не научишься. Сильно забилось сердце - и следующие слова я произнёс, слабо их осознавая. Если б осознавал всю их наглость, не произнёс бы ни за что. Я поинтересовался у Алисы: - Так ты будешь учиться верному пути к стигматам? Приходи сегодня после ужина к входу в центральную полость Восточной ветви. Я буду тебя там ждать. Алиса мгновенно выронила мои руки, отбежала на несколько шагов, потом обернулась и крикнула: - Может приду, а может и нет! А может приду завтра или послезавтра. Или через неделю. А может, по весне? Ты, главное, Сим, не забывай каждые сумерки ждать меня в условленном месте! Звонко рассмеялась - и побежала к группе. Сцену наблюдали все наши. Они не могли слышать разговора полностью, но последние слова Алисы и её смех, конечно, расслышали хорошо. И выходило, что рыжая вредина Алиса снова выставила меня в глупом виде. Хотя теперь ей вроде бы полагалось уважать меня. Смотреть снизу вверх, заглядывая в рот, как смотрят дети на взрослых. Странно, но я не оскорбился. Мне даже стыдно не сделалось. Я чувствовал себя взрослым, а взрослые на детей не обижаются. Тем более, их не стыдятся. Толстячок Марк чуть позже с усмешкой спросил меня, подначивая: - Ну и как? Пойдешь на свидание? А я уже знал, что отвечу: - Марк, ведь и не хочется, а пойду. Сам назначил встречу. Нехорошо обманывать ребёнка. Я сдержал обещание, и ходил к Восточной ветви сумерки за сумерками. Алиса не показывалась. Но Марк следил за подступами и ежедневно докладывал, что моя рыжая насмешница всё-таки приходит проверить, жду ли я её. По правде говоря, я сомневался в его честности. Вдруг он тоже издевается? Что если они сговорились и потешаются надо мной всей группой? Глупые жестокие дети... Но дождаться Алису стало уже делом принципа. Конечно, очень быстро мне начало казаться, что свидание никогда не состоится, я проиграл. Опозорен. Как теперь жить? Но я продолжал вновь и вновь приходить к входу в Восточную ветвь. Садился, прислоняясь спиной к тёплой, мягкой стенке сопряжения ветви с узлом. До рези в глазах вглядывался в полутьму слабофосфорицирующей Центральной полости. Ждал, вслушиваясь в биение пульса горнильных полостей... Я не сдался. И через неделю Алиса ко мне вышла. Обрадованный, я встретил её такими словами, отрываясь от стенки и делая шаг навстречу: - Ну вот, наконец-то моя долгожданная ученица. Снизошедшая с небес... А знаешь, Алиса? Ведь ты и вправду похожа на Софию. Тебе никто не говорил? - Глупый... - рассмеялась она, отводя глаза, как мне показалось, смущённо. - Разве София рыжая? - София - такая, как ты, - убеждённо ответил я. И тоже рассмеялся: - Или ты - такая, как София. Обе - рыжие, ехидные, которых век не дождёшься... - Но я же пришла, - подняла глаза Алиса, и смеха в них уже не было. Я тогда впервые увидел, что её веселье и жизнелюбие - через печаль и горечь. - Я - пришла, Сим! Я - не София... - София тоже придёт. Нужно только верить. Алиса грустно покачала головой: - Нет, Сим. Ей нет дела до нас. Это Абраксас когда-то правил нашим миром, пока не улетел на звёзды. А София от начала времён не покидала космических чертогов. Абраксас ещё может вернуться, а София точно не придёт к нам никогда. - Думаю, - сказал я, - они должны были просто смениться на посту. Но Абраксас почему-то оставил нас прежде срока. Чем и воспользовался Бафомет, накинув на мир тенета. Но это не надолго, Алиса. Скоро настанет время Софии. Я знаю... - Фантазёр! - прыснула Алиса. Долго печалиться она ещё не умела. Я действительно фантазировал в тот момент, сочиняя новую легенду специально для своей... любимой. Но я верил себе. Заодно поверил и в Небесную Софию.
Каждый сам выбирает, в какого звёздного избавителя ему верить. Алиса, как выяснилось позднее, верила в Абраксаса больше потому, что избавитель должен быть воином. Непрошибаемая логика, не правда ли? Абраксас, в котором, как гласили легенды, присутствовало нечто петушиное, то есть боевое, подходил на роль воина явно лучше нежной, женственной Софии. Мой друг Марк тоже верил в Абраксаса - потому что тот властвовал над знанием и тайной, тогда как София - всего лишь над мудростью, пускай и космической. А я стал верить в Софию. Ведь мы не просто верили, мы мечтали. Мечте полагается быть красивой. С красивой мечтой легче жить, она как праздник, который всегда с тобой. Остальное - будни и труд... Будни и труд чудовищной Бафометовой реальности, такой далёкой от наших грёз. Верить или не верить в чудовище не имело смысла. Бафомет просто был. Был он, и его тенета, и наши лагеря в них. Вот и весь мир, если не считать безжизненных пустошей вокруг, да где-то в них - заброшенных городов наших предков.
Собственно, верить или не верить в звёздных избавителей тоже не имело большого значения. Важно было верить в стигматы. Стигматы на тыльных сторонах ладоней - твоё главное и самое надёжное достояние. Через стигматы к нам приходит уподобление. А будет уподобление - священный посредник, мимикрирующий напрямую, передаст тебе и Бафометовы арабески. И ты получишь свой Бафометов мёд, кроме которого нет пищи в нашем мире пепла и золы. До того как научиться мимикрии, люди страшно бедствовали. Бафомет вобрал в свои исполинские тенета всю живую плоть мира, кроме человеческой. Люди, стараясь выжить, жевали практически несъедобные лепестки тенет, убивали и ели друг друга. Пытались, конечно, воевать с Бафометом, но тварь оставалась неуязвимой, и только дразнила своих врагов, появляясь во множестве мест одновременно, чтобы насладиться мучениями каждого умирающего. Бедствия длились долго, на протяжении целого поколения, а может и больше. Люди чуть совсем не перевелись. Но некоторые не нападали на Бафомета, а пытались найти с ним общий язык. Стали появляться таланты, у которых получалось даже мимикрировать. Эти люди выращивали у себя на руках золотые орнаменты, в точности такие же, какие украшали руки чудовища. И Бафомет награждал мимикрировавших мёдом. Они могли передавать мимикрические арабески и другим - если те им уподобятся. Стигматы стали надёжным инструментом уподобления. А несущих мимикрический дар стали называть кадуцеями - в честь неких священных посредников, которым поклонялось прежнее человечество и чьё название каким-то чудом сохранилось в обрывочной памяти выживших. Уж очень большое уважение сразу утвердилось к кормильцам. Люди стали селиться в лагерях, строя соты у крупных узлов тенет. Так началась наша новая история. Кадуцеи стали нашими посредниками, учителями и судьями. А ещё - вестниками. Самостоятельно путешествовать вдоль тенет, находя в них пазухи с мёдом без посторонней помощи, могли только они. И кадуцеи стали ходить из лагеря в лагерь, перенося вести и поддерживая наше единство. Когда один из них приходит, принося вести из самых отдалённых сот, другой - тот, чья наступает очередь, - покидает лагерь и отправляется дальше. Везде кадуцеев принимают с уважением, почётом и радостью. Везде им готовы предложить всё самое лучшее. Везде и всегда. Ибо очень немногие способны к прямому восприятию арабесок Бафомета. Не все люди оказываются способны даже и на взаимоуподобление, - во всяком случае, достаточное для обретения стигматов. А кадуцей должен остаться подобным людям и уподобиться чудовищу. А ведь Бафомет ещё и время от времени меняет свои орнаменты. И тогда должны придти новые посредники. Пока они не мимикрируют, люди голодают. Кадуцейство - настоящий подвиг. И оно не навсегда, а лишь на период от одной перемены арабесок Бафомета до другой. Но кадуцей ни в чём не знает отказа в лагерях. Намного чаще, почти всегда, кадуцеями становятся мужчины. Кадуцеем был мой отец.
Мне не исполнилось и года, когда отец покинул наш лагерь. Я рос без него. Моя мать умерла, не пережив одной из перемен арабесок Бафомета, когда я был ещё совсем мал. Она тоже вспоминается мне очень смутно. Но кадуцейское происхождение сослужило мне хорошую службу. Я никогда не оставался без внимания взрослых и всегда пользовался большим уважением и авторитетом среди сверстников. Обучение давалось мне без особого труда, - видимо, сказывалась священная кадуцейская кровь в моих жилах. Стигматы я сумел обрести очень рано, первым среди сверстников. И меня полюбила лучшая девушка в лагере. Правда, я никогда не стремился пойти по стопам отца. А после того, как мы с Алисой построили свою первую, ещё кривую и кособокую соту, всё стало ещё хуже. Мне сделалось не до медитаций стигматами и арабесками.
Я отлично помню, как мои стигматы перестали кровоточить впервые. Мы с Алисой успешно пережили свою первую совместную зимовку. По весне выстроили новую, ладную соту. К лету у моей любимой уже стали появляться фантазии о детях. И вдруг такая беда. Жуткое чувство: стыд ереси вперемешку со страхом смерти. Завязшие в Бафометовых тенетах лагеря не могут позволить себе такую роскошь, как взрослые нахлебники. После утренней службы я отправился прямо домой, не стал искать свою порцию мёда, не надеясь её найти. Кажется, мне удалось улизнуть незаметно - только от кадуцеев не могло остаться укрытым, что мои арабески не восстановились. И, конечно, от Алисы. - Дай глянуть, - потребовала она, когда вернулась в нашу соту с одной долей мёда на двоих. Я отогнул край плёночного пластыря на тыльной стороне левой кисти, и Алиса осторожно ковырнула ноготком край совершенно сухой язвочки. - Точно, - констатировала она. - Уже и коростой покрывается. Расподобляешься на глазах, Сим. Плёнка на место не липла. - Точно, - монотонно повторила Алиса. - И дары мимикрии перестают тебе служить, карая за ересь расподобления прежде кадуцеев. Дура. Просто сухой стигмат не даёт влагу, а без постоянного увлажнения лепестки, содранные с Бафометовых тенет, сохнут почти мгновенно. Иначе б они не могли служить нам материалом не только для пластырей, но и для одежды, и для строительства жилых сот, и для их выстилки. Сорвав и отбросив старую плёнку, я сдёрнул свежий лепесток прямо со стены, сплюнул на него для верности и шлёпнул на стигмат. Вроде бы приклеилось. - Сим, - предложила Алиса, - может, с тобой цепочку поводить? Насмешки в её голосе не было, что мне показалось печальным. Неужели Алиса думает, что я попросту деградирую в детство? Я отошёл к окну и бросил взгляд вниз. На неровных, каменистых площадках под жилыми сотами лагеря, густо облепившими циклопические растяжки тенет, дети привычно водили цепочку. Задача - с закрытыми глазами повторять движения впередиидущего. Цель - постижение искусства уподобления... искусства выживать в Бафометовом мире. Уже приближался полдень, но было сумрачно: небо хмарилось. Ведущий шёл классно, ступая размеренно и твёрдо, но ломая вектор движения на каждом шагу. Похоже, находился совсем на пороге обретения стигматов. Остальная ребятня выстроилась за ним по мере понижения опыта - замыкали цепочку совсем малыши, то и дело отклоняющиеся от курса, спотыкающиеся и вынужденные открывать глаза, чтобы восстановить контакт с группой. Цепочка смешно виляла хвостом, и я невольно ей улыбнулся. Ересь расподобления вылакала мою душу ещё не до дна. - Почему не расподобляется Марк? - спросил я Алису. И оглянулся на неё - и взгляд выхватил не прекрасное узкое лицо с большими зелёными глазами, не тонкую, почти прозрачную поволоку, такими волнующими волнами вздымающуюся над округлыми выпуклостями грудей (никто не умел снимать с тенет такие тонкие лепестки для платьев, как моя Алиса), а золотую вязь по коже милых белых рук - орнамент проклятой Бафометовой арабески. - Почему? Алиса удивлённо вскинула тонкую рыжую бровку. - Сим... Ну и идиот же ты! Твой Марк - жуткий фантазёр. Но его фантазии - о древних городах, об их устремлённых в небо антеннах, с помощью которых можно послать сигнал бедствия странствующему среди звёзд крылатому избавителю - суть всего лишь частичка наших общих знаний, надежд и веры. Которые ведут нас к единству уподобления, а не наоборот. Ведь и Марк не просто фантазирует. Он мечтает сам стать вестником-кадуцеем, чтобы посетить древние города лично. А о чём мечтаешь ты? Я снова отвернулся к окну. - Не знаю. Но то, что говоришь ты, Алиса... Выходит, мечтать можно, а просто думать - нельзя? Алиса подошла и положила руки мне на плечи, я ощутил её лёгкое дыхание у левого уха. - Странно, - сказала она, - что я никогда не задумывалась об этом. Или об этом не задумывался до сих пор никто? Она вдруг резко толкнула меня в плечи. - Сим! Выходит, мы и не думаем? А ты... Ты сейчас заставил задуматься и меня, и теперь мои стигматы тоже исчезнут? Я обернулся. - Прости... Алиса махнула на меня рукой, а потом пошла по комнате, нервно ломая пальцы. - И зачем, зачем, зачем... да и о чём думать?! Всё так просто в нашей жизни - мимикрируй и получай свой Бафометов мёд! О чём тут думать, Сим? О-ох! Но ведь ещё попробуй мимикрировать! Поэтому всё в нашей жизни не только просто, но и трудно... Когда же о чём-то думать? Вот если ты кадуцей... - А как ты считаешь, кадуцеи думают? - Прекрати! Алиса остановилась и нацелила на меня холодный строгий взгляд. - Прекрати немедленно. Так... Сейчас сядем друг против друга и станем играть в ладошки - водить буду я. Это будет получше цепочки. Готовь свой нос для щелчков, Сим. А потом мы пойдём на вечернюю службу. Когда она закончится, и настанет время поискать в потайных пазухах тенет свою порцию мёда, твои стигматы уже закровоточат. И твои арабески обновятся. Ты всё понял? - А если не закровоточат? - Закровоточат. Потому что иначе... ты же не хочешь, чтобы я голодала? Я ведь не брошу тебя, Сим. Стану делить с тобой Бафометов мёд до тех пор, пока не настанет время перемены кадуцеев, время голода, когда тебя погонят в бесплодные бестенетные пустоши - но и тогда я пойду за тобой... Как ни странно, хватило и игры в ладошки - после пары щелчков по носу я уже уподобился Алисе достаточно для точного следования её пассам вслепую. И к тому времени, когда мы отправились на вечернюю службу, мои стигматы уже закровоточили. После службы мои арабески засияли с прежней силой, и свой мёд я нашёл легко. На следующий день я уже не думал. Не думал и несколько последующих недель. А потом в лагерь пришёл новый кадуцей.
Кадуцей, появившийся в нашем лагере в тот день, пожелал себе соту в самом верхнем ярусе лагеря и молодую, красивую жену. Он сам был молод, высок и по-мужски красив - а орнамент арабесок на больших, крепких руках отличался необыкновенными рельефом и блеском. Звали его Рэм. Появился он в полдень, и соту выбрал ещё до вечерней службы. Жену выбирал - после. И выбрал мою Алису.
На свадьбе пили драгоценную медовуху. Мёда всегда слишком мало, чтобы расходовать его на хмельные напитки, а больше их изготовить не из чего. Но ради такого повода, как свадьба кадуцея, бродильные мешки были вскрыты. Я тоже пил. Пил от обиды и чтобы заглушить тоску по потерянной Алисе. И пил от радости за неё, ведь скрасить тяжкие дни кадуцея - нет чести выше для рядового лагерника. И пил за то, чтобы время нашей разлуки минуло незаметно. Я подсчитал мгновенно: в нашем лагере семь кадуцеев, а до зимы ещё четыре месяца, следовательно, уже в текущем году двое или трое кадуцеев успеют смениться. Зимой кадуцеи не путешествуют. Зиму мне придётся пережить без Алисы. Зима - тяжело, но не смертельно. Зимой горнильные полости в глубине тенетного узла начинают греть раз в десять сильнее, чем летом. Их жар добирается и до сот. А соты отлично держат тепло: лепестки, из которых они сооружены, с наступлением холодов освобождаются от последней влаги, твердеют и становятся пористыми. Вытекшая влага стекленеет на воздухе, и та, что стекает по краю окна, кристаллизуясь, закрывает его от стужи, ветров и снега. По весне соты начинают сыпаться, и приходится строить новые... но весной приходят и новые кадуцеи. И к середине лета настанет черёд Рэма снова отправиться в путь. Мы с Алисой расстались всего на год - чуть больше или чуть меньше. Я обязательно дождусь конца разлуки. И, конечно, Алиса тоже дождётся. И больше всего я пил за то, чтобы Алисе легко дался год разлуки, пролетев как один день.
Наутро я проснулся в своей теперь одинокой соте, не помня, как туда попал. Голова ещё кружилась, и я боялся выглянуть в окно. Мои стигматы вновь не кровоточили. Но пришёл Марк, принёс здоровенный ломоть ароматного мёда и небольшой бурдючок с хмельной медовухой: оказывается, утреннюю службу я спьяну проспал, но добрые кадуцеи сочли, что в моей ситуации это нормально. - Давай, Сим, - сказал как всегда жизнерадостный Марк, всучивая мне бурдючок, - за Алису! Я отхлебнул - в голове сразу прояснилось, - и вернул бурдючок Марку. Мой толстощёкий друг тоже приложился к медовухе, и мы стали молча закусывать. Потом выпили ещё - за кадуцеев, - и я спросил: - Марк, слушай... Вот ты знаешь всё про наши традиции. Скажи, пока Алиса у Рэма, лагерь может кормить меня из сострадания? Вроде, что-то такое бывало... Марк громко хмыкнул - со рта аж крошки мёда разлетелись по сторонам. - Бывало, Сим, бывало... И даже в нашем лагере. Не помнишь седого Яна? Впрочем, мы тогда были совсем пацанами, и это я старался примечать всё вокруг, а ты одно шарил по тенетам в поисках мифического хялявного мёда... Ну так слушай. Такой обычай существует. Наш Ян, когда в лагерь пришёл кадуцей Феликс и забрал Янову жену Власту, несколько дней с ума сходил, даже поседел, за что и получил своё прозвище - и расподобился совершенно. Его кормили. Кормили бы и дальше, по крайней мере, пока Феликс не ушёл бы из лагеря или пока Бафомет не сменил арабески, и старые кадуцеи не сложили полномочья. Но кормили б из жалости, Сим, а не из уважения. Чуешь разницу? Ян тоже почуял, когда немного пришёл в себя. И через неделю благополучно вернулся в единство уподобления. Поэтому в итоге они с Властой стяжали настоящее уважение. И кто у нас сейчас смотритель припасов? - Седой Ян, - кивнул я, с трудом, но припоминая эту историю. - Но понимаешь ли, Марк... Мне было тяжело признаться в своей ереси - даже лучшему другу. Потребовалось выпить ещё, чтобы расстояние между мыслями и языком сократилось до минимума. Тогда я родил: - Понимаешь, Марк, у меня ведь не в первый раз. Мои стигматы однажды уже переставали кровоточить. Тогда как раз Алиса мне помогла. А сейчас... Тут Марк вылупился на меня так, что мне показалось, будто его жёлтые глаза сейчас вывалятся из глазниц - я даже машинально дёрнулся, чтобы подставить под них ладони, не дать покатиться по полу. Но Марк быстро овладел собой. Отхлебнул медовухи и почти безучастно поинтересовался: - И насколько быстро у Алисы получилось тебе помочь? - Нам пришлось делить её порцию мёда один раз... - ответил я. Марк крякнул: - Эка, Сим! А ты знаешь, на что это похоже? И он содрал с рук пластыри, обнажая стигматы. Вытянул руки перед собой - и я вдруг увидел, как Марковы стигматы сохнут и стремительно затягиваются коростой. В следующий момент Марк эти коросты содрал - и под ними обнаружилась чистая, здоровая кожа. А потом, прямо на глазах, на месте исчезнувших стигматов Марка вновь образовались крохотные язвочки, они быстро росли - и вот уже увлажнились и потекли сукровицей. - Надеюсь, мне тут не надо пускать себе кровь? - спросил Марк. - Надеюсь, ты увидел достаточно, чтобы понять? Я потрясённо молчал. Марк снял со стены свежие лепестки и налепил на стигматы. - Я могу вызывать у себя стигматы когда захочу - и убирать их так же легко, - сказал он. - Понимаешь, Сим? Это и есть талант кадуцеев. Талант к управлению внешним уподоблением, отделённым от внутреннего. Конечно, чтобы стать настоящим кадуцеем, необходимо воспринять арабески Бафомета... Но пока что передо мной не стоит такой задачи. Вот когда арабески чудовища сменятся, и мы окажемся перед выбором - найти новых кадуцеев или умереть, тогда мне придётся напрячь свой дар и уподобиться ему. Внешне, конечно. Внутренне уподобляться Бафомету не могут и кадуцеи - он слишком чужд нам, слишком нечеловечен. - Но в таком случае почему ты не уподобишься ему прямо сейчас? - спросил я. - Ведь ты хочешь стать кадуцеем единственно чтобы путешествовать, что же тебе мешает? Марк снова хмыкнул - на этот раз грустно: - Сим, как будто ты сам не знаешь. Во-первых, уподобиться нечеловеческому не так уж и просто. К такому шагу нужен мощный толчок. Например, надежда на тебя людей, для которых твой успех - залог их выживания. Во-вторых, уподобиться чудовищу обычно можно только один раз. Это внешнее уподобление, но оно меняет тебя и внутри. И поэтому дважды кадуцеем становится не более, чем один из сотни тех, кто вообще способен на прямую мимикрию. Я должен распорядиться своим талантом с умом. А самое главное - обязан помнить и о благе лагеря. Иначе что ж у меня за уподобление? Ибо сказано: стержень Уподобления - Любовь... Марк тяжело перевёл дух. - Собственно, к чему я веду, Сим. Ты, конечно, и не пытался войти в ближний круг кадуцеев, чтобы постичь их священные арканы. У тебя Алиса, я понимаю. Но не один ли ты из нас? Не в нашем ли кругу тебе место? Да и твоя кровь... Слова потенциального кадуцея разрывали мне сердце, и когда он, наконец, умолк, я вскочил, хватая его за грудки: - Марк! Ты... Я только что потерял Алису на год - а ты предлагаешь мне отказаться от неё навсегда?! - Никого невозможно заставить стать кадуцеем, Сим, - спокойно ответил мне Марк и так же спокойно отстранил мои руки. Поднял бурдюк, с сомнением помял его, и жизнерадостно воскликнул: - Эх! А медовуха-то того... А разговор, чувствую, у нас только начинается. И какой разговор! Да уж, Сим. Чувствую, старый седой Ян будет в ярости, но отвертеться у него не получится. Смотаюсь-ка я ещё за бурдючком, а? На пороге он обернулся: - Я скоро. А ты пока расслабься и отдыхай, Сим. И думай, если умеешь. И он ушёл - оставляя меня наедине со своими последними словами, будто повисшими в воздухе. "Думай!" - сказал Марк. Что бы это значило? Уж не то ли, что и действительно, кадуцею свойственно не только мечтать, но и думать? Путешествовать, размышляя... Но Алиса?! Я окончательно растерялся - и расслабиться мне помог только второй бурдюк с медовухой. Мы с Марком ещё много говорили в тот день - но ничего важного больше не прозвучало. Обычное обмусоливание старых вопросов и грёз. Не являются ли арабески Бафомета письменами, которыми он пытается что-то нам сообщить? Быть может, даже человеческими письменами, ведь люди когда-то умели передавать ими беззвучную речь, пока не настали страшные годы между приходом Бафомета и появлением первых кадуцеев? Почему чудовище поощряет нас за мимикрию своим мёдом? Принимая за собственных детёнышей, которых нужно выкармливать, или ведя некую иную, непостижимую человеческому уму игру? Какова закономерность смены его арабесок и существует ли она вообще? А откуда явился он в наш мир? Спустился с высоких в небе звёзд или выполз из подземелий наших кошмаров? Или, быть может, это мы непрошеные гости в его мире? Кто он вообще такой, способный быть во множестве мест сразу, появляясь в один день в сотнях и тысячах лагерей? И действительно ли звёздный избавитель - реальность, а не пустая легенда? Одни говорили, что его (её?) имя - София. Другие - что Абраксас. Так правда ли, что антенны древних городов способны кого-то откуда-то вызвать? Обо всём этом мы с Марком спрашивали друг друга, и не могли найти ответов. И ещё мы думали, но, конечно, ничего не могли придумать. Только постоянно возвращались к старым надеждам на то, что в конце концов у кого-то из кадуцеев получится послать к звёздам сигнал бедствия с антенн старого города. Многие кадуцеи пытались, но если пытаться ещё больше... Новым утром у меня опять кружилась голова, но медовухи Марк уже не принёс, один мёд, поэтому возвращаться к ясности мыслей и чувств было труднее и мрачнее. А к вечеру у меня снова закровоточили стигматы - воистину чудесным образом, ибо я не приложил ни капли усилий к возвращению в единство уподобления. И я со всеми ходил на вечернюю службу, и все были мне рады. Издалека я видел Алису - одну, но потом к ней подошёл Рэм. Алиса ему улыбалась и их руки были сцеплены как у влюблённых. Может быть, из-за созерцания их идиллии мои стигматы на следующей заре опять перестали кровоточить. И снова Марк пришёл меня покормить. - За этот год, - мрачно сообщил я другу, - если провести его, разрываясь между уподоблением и ревностью, ожиданием возвращения Алисы и мыслями о кадуцействе, я или сойду с ума, или сбегу в пустоши, чтобы умереть не мучаясь. Марк, мне нужно поговорить с Алисой, чтобы прямо сейчас решить, как жить дальше. И поговорить наедине. - Добро, - тряхнул толстыми щёками Марк. - Это можно устроить. Кстати, напомню тебе. Женщины редко становятся кадуцеями, чаще и легче уподобляясь своим детям, чем всему человеческому роду. Но случается и такое. Ты помнишь легенду о Хасане и Лейли, которые вместе стали кадуцеями и путешествовали от лагеря к лагерю рука в руке? Среди кадуцеев принято считать, что их история - быль. А твоя рыжая Алиса - безусловно необыкновенная девушка, Сим. И не только своей красотой. Она... Нет девушки с глазами печальнее, чем у Алисы. Но ни одна не умеет быть такой весёлой... Она очень сильная, Сим. Знаешь, я даже немного завидую тебе. Поэтому, кстати, у меня и не поворачивается язык задвинуть тебе что-нибудь утешительное наподобие "забудь об Алисе, баб и в нашем лагере тысяча с лишком, а в других лагерях - ещё миллион". Алиса необыкновенна. Если какая-то из знакомых мне девушек и способна стать кадуцеем, то кто, как не Алиса? Так не могли бы вы оба?
Марк провёл меня к Алисе следующим утром, сразу после окончания службы, на которую я не ходил. Свидание состоялось в Алисиной с Рэмом соте. Правда, поговорить наедине не получилось. Уже на пороге Марк сообщил мне: - Извини, друг. Я вынужден буду присутствовать, таково условие Рэма. Но ведь я друг? Меня можно не стесняться. А такого договора, чтобы я кому-то что-то докладывал об увиденном или услышанном, не было. Я просто обещал не оставлять вас одних. Я усмехнулся и кивнул - что и говорить, ловкий компромисс изобрёл Рэм. Умён и хитёр кадуцей... Отодвинув полог на входе, я ступил внутрь соты и увидел Алису: стоя у окна, она смотрела мне прямо в глаза, и черты её лица, ещё более прекрасного, чем я помнил, казались невозмутимыми. Но по её щеке катилась слезинка - и у меня в груди и на сердце всё сжалось и перекрутилось в мучительный узел... В следующий момент меня толкнул в спину Марк, отодвигая, чтобы тоже пройти, и я сделал невольный шаг вперёд. И невольно же отвёл взгляд в сторону. Поэтому я не знаю, как Алиса очутилась у меня на шее и в моих объятиях. Мы плакали, обнимались, упиваясь друг другом, как будто не виделись вечность, а не три дня. Потом, наконец, оторвались друг от друга и вспомнили о присевшем в уголочке Марке. И ушли в угол напротив, подальше. Я спросил Алису, как у них с Рэмом. Он не обижает её? - Нет, - покачала головой Алиса. - Рэм нежный и добрый. И очень интересный собеседник. Настоящий кадуцей. Но я всё равно люблю одного тебя, скучаю... - Мы переживём разлуку, - вздохнул я, борясь с приливом ревности и стараясь поверить в свои слова. Всё-таки мне уже доводилось спрашивать себя, не единственно ли из-за священной кадуцейской крови пал на меня выбор Алисы... Она поинтересовалась, как дела у меня. Отступать было некуда. Я поколебался секунду - и стал рассказывать ей обо всём. И о своих проблемах со стигматами, и о нашем с Марком пьянстве, и о наших беседах. Потом признался: - Я не знаю, как мне быть, Алиса. Сомнительно, что у меня получится вернуться к тому уподоблению, что раньше. Быть может, я мог бы научиться мимикрировать по-кадуцейски... Но мысль о том, что тогда мне придётся расстаться с тобой навсегда, рвёт моё сердце. Скажи, как мне следует поступить? Нет, лучше прикажи мне, и тогда я найду силы исполнить твой приказ, каков бы он ни оказался! - Ты хочешь переложить всю ответственность на меня? - мягко улыбнулась Алиса. - Ох, мужчины... Она бросила лукавый взгляд в сторону Марка - и я тоже покосился на него: Марк беззвучно хохотал в кулак. Я тоже невесело усмехнулся: - Что ж... Вот вам ситуация: у человека есть любимая и есть друг. И что им до его терзаний? Только смех... Алиса порывисто обхватила мою голову, привлекла к себе, ласково поцеловала в лоб. - Прости, Сим... Но разве мне легче решить? Мне, например, подумалось о том, смогли бы мы стали кадуцеями вместе - как Хасан и Лейли. Но нет, не получится. Я не чувствую сомнений в нашей вере, но не нахожу в себе и стремления к поиску совершенства в ней. Не пылает моё сердце ни ересью, ни фанатизмом. А кадуцеи нам очень нужны. Разве могу я лишать людей одного из них ради собственных интересов? Но Сим! Я не могу приказать тебе! Это выше моих сил... И теперь уже она горько понурилась, и настала моя очередь утешать её. - Да уж... - подал голос Марк. - Чуял я, что ничего хорошего не выйдет из вашего свидания. - Ну и пусть, - сказал я. - Зато мы с Алисой теперь знаем, что ничего для нас нет важнее друг друга. И сможем с мыслью об этом пережить год разлуки, каков бы он ни выдался. А касательно лично меня, так я теперь точно знаю, что в кадуцеи мне стремиться незачем. Пусть лучше позор, чем добровольно бежать от своей любимой. - Самое смешное, - скорбно поведала Алиса, - что я теперь тоже боюсь: не поднимается ли ересь расподобления и во мне? Потому что мне сейчас сильнее всего хочется, чтобы Бафомет переменил свои арабески немедленно. Тогда Рэм перестанет быть кадуцеем, и я смогу вернуться к тебе, Сим. И пусть приходят голод, болезни и смерть, пусть даже и мы умрём... Впрочем, мы умрём в любом случае. С такими мыслями мои стигматы долго кровоточить не станут. И это не та ересь, чтобы претендовать с ней на кадуцейство - слишком мелко. Так что наш позор станет общим, Сим, и нас с тобой прогонят в пустоши на пару. Даже ещё раньше, чем наступят перемена кадуцеев и голод. Она вскочила. - Так ради чего тянуть? Зачем продлевать мучения? Решено. Я ухожу в пустоши прямо сейчас. Вот такой оказалась необыкновенность Алисы. Конечно, мы с Марком её удержали и попытались разубедить. Но нам удалось только уговорить Алису отложить уход в пустоши до следующего утра. Если она не передумает, то что же... Тогда и я уйду с ней. По крайней мере, умереть с любимой - лучше, чем выжить без неё. Мы договорились, что если Алиса всё-таки решится, то зайдёт за мной на заре.
Утром Алиса ко мне не пришла. И я от всей души порадовался, что она одумалась. И даже начал ломать голову над планами, как работать над собой, чтобы вернуть себе стигматы, но не сделаться кадуцеем. Но тут явился Марк. Оказывается, он караулил Алису ещё с темноты, надеясь в случае чего... да неизвестно, что сделать, просто Марку тоже не было покоя. Поэтому он видел, как Алиса покинула свою соту - но пошла не ко мне, а прямиком в пустоши. Марк проследил за ней до окраины лагеря и вернулся к Рэму спросить, не поделилась ли Алиса с ним своими намерениями. Но кадуцей лишь задал встречный вопрос: - А у неё должны иметься какие-то намерения? Мне тоже очень интересно, куда спозаранку направилась моя жена, не сказав ни слова. В этом месте рассказа Марка до меня наконец дошло, и я рванул из соты, не помня себя. Марк, однако, успел меня перехватить: он всегда был весьма подвижен, несмотря на некоторую тучность, ну а если и не мог удержать меня силой, то повязать массой - вполне. - Погоди, чудило! - пропыхтел он. - Куда рвешься? Я тебе разве уже сказал, в какую сторону ушла Алиса? С трудом, но его слова проникли в мой разум, и я перестал дёргаться. И тут же потребовал: - Говори. - Фиг тебе, - сказал Марк. - Я тебе скажу, а потом лови тебя опять. Нет уж... Но успокойся и не потей. Я тебя сам поведу по следам Алисы. Да-да... Я чувствую и свою вину, ведь не устрой я вам свидания, всё бы со временем утряслось. Я пойду с тобой, Сим, и мы разыщем Алису. Только ты уж прости старину Марка, он не самоубийца. Поэтому мы сейчас пойдём и ограбим кладовки седого Яна, чтобы в пустошах у нас был хоть какой-то шанс. Ты меня понял? Ты согласен с моим планом? - А у меня есть выбор? - поинтересовался я. Марк ухмыльнулся и наконец ослабил хватку.
Седого Яна пришлось оглушить и связать, чтобы войти в хранилище. А когда мы добрались до запасов лагеря - поразились их скудости. Что и говорить, каждую кроху со своего стола приходится будто отрывать от сердца. И ведь надо ещё кормить детей, поскольку готовым к уподоблению и мимикрии не рождается никто. Если б не мысли о голодающей Алисе, я б ни за что не смог украсть... Не знаю, что помогало Марку. Но мы покидали хранилище, а потом и лагерь, нагруженные тяжёлыми мешками. Приходилось тащить с собой и запас воды: в пустоши, если не пойдёт дождь, взять её будет негде. Я, конечно, забеспокоился, не помешает ли нам поклажа догнать Алису, но Марк меня успокоил: - Твоя рыжая беглянка не знает, что её преследуют. Куда ей спешить? Возможно, она вообще отойдёт от лагеря лишь бы его перестало быть видно - сядет на камушки и будет спокойно дожидаться конца страданий. Тут мы и нагрянем! Звучало резонно. Но мне пришла в голову и ещё одна мысль. - А за нами погони не будет? - Думаю, вряд ли, - ответил Марк. - Во-первых, никто, вроде б, нам на пути не попался, значит, они не знают, в какой стороне нас искать. Во-вторых, а зачем оно им надо? Всё равно беглецы-идиоты обречены. Чего разводить суету? То, что украдено... Во время поисков и погони можно израсходовать гораздо больше припасов, чем сберечь, изловив нас. Нет, за нами погони не будет, Сим. Подумав, я спросил: - Так ты всё же думаешь, что мы умрём в любом случае? - Скорее всего. Некоторое время протянем, если решим податься в соседний лагерь, чтобы выдать себя за жертв какой-нибудь катастрофы. Но ведь рано или поздно всё равно разоблачат. Я планирую другое. Алиса выбрала очень удачное направление для бегства. В той стороне, куда она ушла, я знаю, пролегает древняя дорога, ведущая в ближайший к нашему лагерю город. Не больше дня пути до неё и ещё дня три - до города. Возможно, у нас получится разыскать проклятые антенны и просигналить звёздам... кто б ещё сказал мне, как это делается, Бафомет меня подери. Потом мы скорее всего умрём, Сим. Но вдруг не умрём? Я весело ухмыльнулся. - Понятно. Значит, я иду за Алисой, чтобы счастливо умереть в её объятиях, а ты идёшь со мной, чтобы счастливо умереть в объятиях древних антенн. Марк, знаешь? Мы оба - чистой воды безумцы! - Ха! - поддержал моё веселье Марк. - А уж это как пить дать, дружище Сим! Безумцы, кто ж ещё-то?! Он рассмеялся в голос - и я тоже захохотал. Сделалось вдруг удивительно легко - и даже мешки с едой и питьём полегчали. Мы настигли Алису в вечерних сумерках - как раз на древней дороге, на тёплом покрытии которой Алиса решила заночевать. Она сразу пустилась в слёзы - от радости, что мы её нашли, и от досады, что из-за неё и мы обрекли себя на гибель. Марк махнул на Алису рукой и устало опустился наземь вместе с мешками. Сказал, глядя в сторону: - Знаете, раньше было такое слово "свобода". Теперь нам знакомо только одно его значение - "свобода от Бафомета", о которой все только и мечтают. Но я сейчас почуял её... И не только в смысле свободы от чудовища. В смысле свободы вообще. От всего и от всех. Мы умрём, наверное. Но умрём свободными. Что может быть прекраснее? Мы с Алисой слышали Марка, но, конечно, не слушали. Смысл его слов дошёл до нас позже. Но когда дошёл, мы согласились, что такое пьянящее чувство возникает и у нас. И оно прекрасно.
Дорога сильно потрескалась от древности, местами превратилась в крошево, но шагать по ней всё равно было удобнее, чем по камням. На ней же мы и ночевали - я и Алиса в обнимку, а наш предводитель - притулившись к нам бочком. На третий день путешествия, как и обещал Марк, вдалеке показались циклопические соты древних людей - ещё более циклопические, нежели Бафометовы тенета. Мурашки пробежали по коже от мысли, что древние люди, возможно, были ещё могущественнее нынешнего властелина мира. Но с другой стороны, если они были такими уж титанами, как смог Бафомет их одолеть? Трагическая случайность? Кто знает... В тот же день мы вошли в город. Ветхий, полуразрушенный, но невероятно величественный. И штуки, очень похожие на антенны, обнаружились на верхушках первых же встретившихся на нашем пути строений - тех, которые ещё не успели рассыпаться от древности. Марк, правда, сказал: - Да, это антенны, но не те, что нам нужны. Наши - на самой высокой башне в городе, остроконечно устремляющейся прямо в небеса. Но город был огромен, а мы находились на самой его окраине, откуда такой башни не могли разглядеть. Да и вообще уже вечерело - и мы решили отложить поиски до утра. Поужинали немного: наши припасы стремительно таяли, и мы экономили их всё сильнее. И стали укладываться спать - не под открытым небом, и даже не в родных сотах, а в настоящем человеческом доме. Поэтому чувствовали себя не только свободными людьми, но и ци-ви-ли-зо-ван-ны-ми. А первое, что мы хорошо увидели и разглядели в ярком утреннем свете - многочисленные орнаменты Бафомета чуть не на каждом строении города. Как могло чудовище оставить их здесь? Или Бафометовы орнаменты были нанесены древними людьми на свои строения для их защиты от врага? Но почему люди ушли из защищённых городов? Ах, да... Им же стало нечего есть, гласят легенды. Видимо, кормить человеческие строения Бафомет не счёл нужным, людям пришлось прийти в тенета твари и научиться растить её арабески на себе... Так рассуждали мы с Алисой - а Марк слушал. Потом сказал: - Любопытная у вас логика. А что если я скажу вам, что можно зайти в любой дом, и почти в каждом найти такие штуки - много-много сложенных вместе и скреплённых по одному краю лепестков, которые сплошь усеяны такими же точно орнаментами? Эти штуки назывались книгами. Их писали люди, а орнаменты на их лепестках - это символы человеческих слов. Письмена. Вы много слышали легенд о письменах, а представляете себе, что это такое? Вот то, что я сейчас говорю, древние люди умели изобразить в виде орнаментов на лепестках, а потом другие люди, которые меня никогда не слышали, могли, водя пальцем по этим орнаментам, узнать, что я говорил. Я спросил: - Так ты считаешь, что Бафометовы арабески всё-таки содержат какие-то сообщения для нас? И представляют собой человеческую речь? - Кто знает? - пожал плечами Марк. - Некоторые так предполагают... Но если б это было ну вот совсем так, то было б сущим бредом. Посудите сами. Сколько лет и столетий Бафомет пытается привлечь наше внимание своими арабесками? Неужели ему хватает ума, чтобы суметь что-то передать нашей речью, пусть и переведённой на язык орнаментов, но не хватает, чтобы понять, что мы не можем разгадать его послания? И тогда - поискать другой способ связи? Нет, я не верю, что Бафомет таким образом ищет с нами общий язык. Скорее всего, его орнаменты просто похожи на человеческие письмена - и не более. Конечно, узнать наверняка можно только научившись составлять письмена заново... Но, наверное, легче изобрести новые, чем разгадать старые. Жизнь древних людей была слишком непохожа на нашу теперешнюю. Поэтому мы не способны и предположить, о чём они могли вести речи в своих лепесточных книгах... - Печально всё это, - тихо сказала Алиса, когда Марк закончил лекцию. И зябко прижалась ко мне - мы, впрочем, уже давно шли с ней в полуобнимку. Я тоже поёжился - после Марковых слов как-то совсем неуютно стало в огромном и гулком мёртвом городе с миллионом тёмных окон в пустых полуразрушенных сотах. Дальше мы шли молча, слушая жутковатое эхо своих шагов. К полудню увидели башню со звёздными антеннами: ошибки быть не могло. В отличие от остальных строений города, большинство которых являлось прямоугольными, башня была круглой. И уходила круто вверх как ни одно из других строений. Верхушку сплошь облепляли огромные антенны всех типов. - Вот и пришли, - сказал Марк усталым и внезапно сиплым голосом. - Но кто мне скажет, что нужно делать дальше? Он выглядел совсем растерянным - и до меня впервые дошло, что Марк действительно совершенно не представляет, как отправить чёртов сигнал бедствия неведомому избавителю. Я никогда не видел Марка таким растерянным, - его, вечно жизнерадостного и никогда не унывающего. - Ничего, - сказал я, стараясь ободрить друга. - Мы обязательно сумеем. И звёздный избавитель спустится к нам с небес на своих белых крыльях. Даже сразу они оба: всеведущий могучий Абраксас к тебе с Алисой и мудрая красавица София - ко мне...