Бережной Сергей Владимирович : другие произведения.

Солнце кидает в окно пучки и снопики искрящегося золотого шафрана. На сковородке задорно шкворчат ломтики ветчины, шкодливо пузырится глазунья. Волшебный аромат цвета янтаря и охры заволакивает кухню, смешиваясь с шафраном и превращая его в куркуму.

Бодрящая кроваво-алая кислота на языке. Это мой страх. Вчерашняя доза улёта ещё играет в крови.

Боюсь. Я боюсь ареста, суда, заключения. Боюсь, что однажды меня вычислят. И потому мне так хочется жить, получая от жизни все удовольствия, которые она способна дать.

Мне страшно. Не сказать, что страшно до жути, но ощутимо.

Мой страх меня радует. Улыбаюсь ему. Гоняю языком по нёбу, оцениваю. Вроде, нормально, на уровне. К утру ощущение не притупляется.

Снимаю сковородку с огня, нарезаю хлеб. Иду в кабинет, к рабочему столу, правым бочком подпирающему установку Призматического Сепаратора.

Выдвигаю нижний ящик. Вот они, мои бомбочки-красотки: зелёненькие, голубенькие, жёлтенькие... Моя любовь, моё богатство. Беру кисло-аленькую. Цвет моего улёта. Суточная доза.

Возвращаюсь на кухню, хлопаю бомбочку, запивая водой из-под крана.

Усаживаюсь за яичницу, кромсаю её на ломти, вспоминая лучшее, что было вчера: Маришку. Вечером я кормил её оранжевым. Не могу сдержать смеха. В оранжевых бомбочках - улёт боязни быть осмеянным. Маришкины любимые. А на неё и когда она не под кайфом невозможно смотреть без улыбки. Забавная она у меня. Маленькая, деловая, мордочка такая умная-умная, а в голубеньких глазках - удивление.

Примет дозу, как начнёт бояться - вообще обхохочешься. А Маришка знай боится, от стыда сгорает - и возбуждается. Цветные улёты - такие. Поднимают тонус не хуже белых, а возбуждают...

Вообще-то, белый улёт в этом отношении тоже ничего. Как-никак страх смерти. В умеренных дозах вполне способствует. Импотенция и фригидность, бичи нашего века, - от серой присадки, потому что она наполовину чёрный страх жизни. Но ведь в аптекарском улёте она и есть главная. Аптеки-то государственные.

А меня зовут Радужник. И мои цветные улёты - чистые.

Нет, чистые только в смысле, что без серой дряни. А коктейли я тоже готовлю. Какое хошь ассорти забодяжу. К примеру, есть у меня клиент - очень высокопоставленный чин. Назову его "господин N". Проживает в пентхаусе. И для поддержания тонуса предпочитает бояться высоты. Сидит на крыше небоскрёба и боится, ага. Но не в этом дело. В акрофобии - боязни высоты - ничего экстраординарного нет. Улёт как улёт. Я его фасую по бежевым бомбочкам.

Зато в бежевых с салатным я продаю господину N коктейль для его шлюх. Шлюх он водит к себе в пентхаус много, потому как живёт на цветном улёте. И перед этим делом кормит своих проституток моим спецкоктейлем. Выводит на крышу и начинает гонять. А там у него бродят полчища пауков всех размеров и видов. Салатный, между тем, цвет арахнофобии. Шлюхи на паучьей крыше с ума сходят. Сатанеют просто, порываются за перила сигануть. Но не сигают. Ведь в коктейле и акрофобия, боязнь высоты. Однако ходят слухи, что были случаи, кобылки натурально копыта отбрасывали от одного страха. Разрыв сердца или что там, не знаю. Вот и такие коктейли я могу.

А за своих клиентов я не в ответе. Не чувствую я за собой права решать, как жить людям. Господин N, например, конченый живодёр и садюга, кто ж спорит. Но мне ль его судить? У нас с Маришкой разве не такое же садомазо? Конечно, наше - по обоюдному согласию. Но ведь и шлюхи не забесплатно в пентхаусы поднимаются. Профессиональный риск, так сказать.

Кстати, сегодня мне предстоит визит в паучий домик на крыше. ВИП-клиент, доставка на дом.

Чёрт, вспомнил гада - и доталкиваю в себя яичницу без всякого удовольствия.

Пью чай. Прикидываю в уме, что при передвижении по городу с товаром есть шанс нарваться на патруль. Если обыск, то следующая остановка - застенки Комитета.

Сосёт под ложечкой, к чаю мигом возвращаются вкус и запах. Ага, чую свежий улёт...

Тут звонят в дверь. Чёрт, хорошо-то как: пугаюсь, аж и в ушах кисло-ало.

Никого вроде не жду. Друзья ко мне сюда не ходят. Маришка и дорогу не знает. Приём клиентов - после обеда.

Иду, смотрю в телеглазок: фух, пронесло. Миша Арсентьев. Сто пудов, пришёл в долг просить. Это у него всегда по утрам.

Открываю.

Впускаю.

- Выручи, - с порога начинает канючить Арсентьев, скорбно вытягивая и без того длинное лошадиное лицо. - Умоляю, Радужник! Будь человеком...

Миша Арсентьев - мой самый дорогой клиент. Не в смысле прибыли. Дорогой моему сердцу.

Он художник. И ему хочется творить не ради денег и славы, а во имя высокого искусства. На моих улётах это можно, они - чистые, без обязательного комплекса полезных государству и обществу фобий. Без дурацких серых тонов: лишиться жилья, источника дохода, страховок...

- Помоги, Радужник, - молит Арсентьев, волочась за мной в зал. - Мне же работать надо!

Оборачиваюсь к нему. С улыбкой. Я всегда улыбаюсь или смеюсь. Потому что я - Радужник. И я страшно добрый.

Хотя и чуточку паразит. Поэтому спрашиваю:

- В аптеку не пробовал постучаться?

Миша удручённо всплёскивает руками:

- Тогда будет не работа, а так... Лучше сковырнуться от безнадёги.

Я плюхаюсь в кресло, вальяжно раскидывая длинные руки и ноги, пристально гляжу Михаилу в лицо. Он, старательно отводя глаза, тянет жалостную канитель:

- Сегодня в автобусе ещё про один случай слышал. Семья из трёх человек: отец, мать, маленькая дочка. Просто забыли вовремя сходить в аптеку. Один день без улёта. А на следующий - улёта уже никому не хочется. Сутки спустя отец кидается вниз головой с балкона. Мать идёт в ванну и топит ребёнка. Потом залазит в одну воду с трупиком и вскрывает себе вены. Но тут люди с улицы набежали, соседей тоже привлекли - мать-детоубийцу успели откачать...

- Ну и? - устало спрашиваю я. - Обыкновенная история по нынешним дегенеративным временам. С какого боку припёка здесь Радужник? Таких случаев миллион. Без регулярной дозы долго не протянешь, а мало ли по какой причине можно пропустить приём?

- Я не пойду в аптеку! - с вызовом бросает Арсентьев. - Лучше быстрая смерть, чем медленная пытка!

Вид у него очень гордый и решительный. Глаза мерцают отблесками нездешних зарниц. Смешной, зараза, и как на него злиться...

Вспоминаются вчерашние Маришкины стенания: "Не смейся, ну не смейся, Радужник, родненький, пожалуйста..."

Невольно усмехаюсь, сравнивая беды Арсентьева с несчастьями Мариши, и получается - художнику в лицо.

У него мигом слеза наворачивается. Ну точь как у Маришки вчера!

Не могу сдержаться и хохочу в голос. Арсентьев опускает голову и, похоже, роняет-таки скупую мужскую слезу.

Я выдавливаю сквозь смех:

- В последний раз... Честное слово, Миша, дорогой! На этот раз уж точно в последний!

Он не поднимает лица.

- Заработаю, - бурчит. - Всё верну. Ты же знаешь, Радужник: я отдаю себе отчёт в том, что деньги тоже нужно зарабатывать. Понимаю, что возможность творить на меня с неба не свалится. Осознаю необходимость всей этой халтуры... этих жаб, гадюк, червячков с паучишками...

Снисходительно усмехаюсь: как же, понимаешь ты, осознаёшь...

Картинно вздохнув, поднимаюсь и лениво шаркаю в кабинет. Достаю коробку с бомбочками. Беру упаковку аптекарского улёта, чистый лист, лопатку. Разрываю семь серых капсул и высыпаю порошок на лист. Добавляю содержимое трёх своих бомбочек. Фиолетовых, конечно, с улётом социофобии, без которой Арсентьеву жизнь не мила. "Мда, - думается мне, - совсем плохо". Плохо потому, что в прошлый раз было шесть к четырём. А он опять без денег. Если так пойдёт и дальше, то в конце концов придётся кормить маэстро чистой присадкой. Потом перестанет спасать и она, поскольку тяга к высокому в Арсентьеве сильнее всех фобий.

Да, иногда я жульничаю с клиентами. А что поделаешь? Не подкармливать Михаила социально-полезным улётом - и он канет в искусство как в омут. Я не стану сильно переживать из-за потери клиента, от которого больше убытков, чем прибыли. Но кто его будет содержать? Обеспечивать? А так - он рисует, к примеру, тарантулов с крестовиками для коллекции того же господина N. Получает денежку. Искусство приходится постоянно откладывать "на потом", да кому оно нужно? С другой же стороны, тарантулы у Арсентьева тоже очень живописные получаются. Гадкие и жуткие, как живые. И маэстро даже не подозревает, что малюет "паучишек" аккурат из страха выпасть из социума, а не из пресловутого "осознания необходимости".

Арсентьев уходит, сияя от счастья. Вот в такие моменты я свою профессию особенно люблю. Что за радость потакать богатым и высокопоставленным извращенцам? А вот выручать Арсентьева - это да. Таким призванием не грех и гордиться, чего уж там...

Но на пороге художник оборачивается и с болью восклицает:

- Радужник, почему? Почему мы не можем без этой дури, почему нельзя как раньше?

Я пожимаю плечами.

Арсентьев мнётся. Он понимает, что ничего нового сказать мне не может. Но трудно не оставить ни словечка в оправдание.

- Они врут, Радужник, - горько заявляет художник. - Они врут, всё врут. Про эту чёртову трансгенную сою, вызвавшую бешенство генов - врут...

Я киваю, мне не жалко:

- Врут, Миша. Конечно, врут.

Говорю искренне, между прочим. Я точно знаю, что официальная версия лжива на все сто. С деньгами и связями торговца цветными улётами мне доступна любая информация, и я знаю, где на самом деле зарыта собака. Впрочем, сою мне не жаль. Пробовал я эту сою - и не такое достать могу. Редкостная дрянь. В любом виде: сыром, жареном, пареном... Нет, не жаль её. Хотя она и не при делах.

- Во всём виноват культурный тупик, - в сотый раз поверяет мне свою версию Арсентьев. - Духовный кризис, упадок искусств... Это они стали причиной того, что весь мир сел на улёты и уже не может без них. Всего-навсего потеря вкуса к жизни, Радужник. Никакое не бешенство генов. Банальное отупение души. Не генетическая катастрофа, а когнитивная...

Я киваю как заводной болванчик. Пускай. Культурный тупик, так культурный. Когнитивная катастрофа, так когнитивная. Тем более, это почти правда. Односторонняя, но пускай.

Клиент всегда прав.

- Надо всколыхнуть стоячую воду, - сообщает он мне. - И я её всколыхну! Обещаю!

И я снова киваю. Плечи сами собой пожимаются.

Арсентьев, досадливо махнув рукой, наконец уходит. Уже с лестницы шутливо бросает:

- Волосы на ушах побрей!

Волосатый я дико. Маришка, ласкаясь, за это зовёт меня Улыбчивым Зверем.

Я рад, что настроение у художника не беспросветное. Сквозь смех кричу ему в ответ:

- Тебе тоже удачи!

И снова раздаётся звонок. На этот раз телефонный. Мелодия интересная...

Как вдруг я её узнаю.

И меня окатывает ледяной волной кроваво-лимонного цветозапаха.

Да, звонит серенькая трубка. Цепенея, подношу к уху. "Гейм овер" - раздаётся с того конца, и я обрываю связь.

Прохожу в кабинет. Я спокоен, держу себя в руках. Хотя от страха глаза застланы туманом и липкие ладони.

Кое-как хлопаю чёрную бомбочку. Улёт боязни жизни - это универсальный антидот ко всем фобиям. В том числе и к моей алой. Бояться комитетчиков мне сейчас никак нельзя. Я должен функционировать в полную мощь, а подстёгнутая реальной угрозой фобия способна парализовать.

Боже, скорее бы отпустило...

Пытаюсь переключиться. Обдумываю ситуацию, план действий.

Вычислили пока ещё только одного из парней, в обмен на бесплатный цветной улёт обеспечивающих моё прикрытие. Того, который находился на передовой: носил мой идентификационный чип и всё такое.

А его электронные причиндалы таскает тот, что мне звонил. Комитетчикам понадобится около суток, чтобы просчитать всю цепочку и выйти на меня. А я уже буду далеко. И от Комитета, и от сетей контроля-слежения.

Есть ещё один человечек в моей конспиративной сети. С ним я менялся электронной личностью только когда шёл к Маришке. На него могут и не выйти, а уж "его девушка" и подавно должна остаться вне подозрений. Чуть позже Мариша сможет присоединиться ко мне.

Страх слабеет. Значит, антидот начинает действовать. Пора принять коктейль, заготовленный специально на случай необходимости драпать. Сиреневая смесь улётов социо- и охлафобии. Должна придать мне ускорение в городской толпе.

Я хлопаю свою "форс-мажорную" бомбочку. Ожидая, пока мне не вставит по новой, бросаю тоскливый прощальный взгляд на Призматический Сепаратор. Блестящий радужный корпус, кнопочки, тумблера, обсидиановые вороночки дозаторов... Моя конструкция, моя сборка. Моя любовь и гордость. Уникальный агрегат.

Ведь вещество страха существует только одно - чистый белый улёт страха смерти. Серые улёты - это его смеси с антидотом. А цветные - его же супермолекулярные композиты, образующие псевдоспектральный круг. Потому, кстати, улёты и называются цветными. Не из-за цвета бомбочек.

Считается, что разложить белый улёт на цветные тона можно исключительно в условиях серьёзного фармацевтического производства. Как мне удалось разработать кустарную технологию - отдельная история. Скажу только, что Призматический Сепаратор не появился бы на свет, не обладай я феноменальной способностью различать в сотни раз больше запахов, чем полагается человеку. У меня "цветное обоняние" - редчайшая разновидность синестезии. И особенно ярко я чувствую в цвете именно запахи страха. В правильном цвете.

Приступаю к сборам. Собственно, всего-то - достать сумку со стратегическим запасом улётов. В сумке, также, кредитки, ключи от одинокого домика в зауральской глуши и карта маршрута к нему.

Домик находится вне зоны всемирного электронного контроля. Эксклюзив баснословный. Маршрут тоже проложен так, чтобы нигде не попасть под камеры, сканеры или датчики. Всё исполнили под заказ очень серьёзные люди. Но поскольку я выходил на них через третье лицо, доверить им доставку на место улётов я не рискнул. Приходится теперь тащить запас самому, потому что отправить его с почтой или курьером я не рискнул тем более. Чревато, а лишний след - вообще по-любому.

Хорошо там в тайге: ни комитетчиков, ни толп в метро и на улицах... Последней мысли я довольно усмехаюсь: ага, помаленьку охлафобия одолевает...

Пора.

Распихиваю по карманам заготовленные на сегодня пакеты с бомбочками. Перед тем как исчезнуть из города, мне ещё предстоит кое-кого навестить. Выхожу из квартиры, стараясь не думать, что мне предстоят часы в смердящей серо-белыми фобиями толпе.

Делаю несколько визитов к ВИП-клиентам, путая следы.

Наконец, нужная дверь. Здесь живёт тот парень, в электронную шкуру которого я ряжусь для визитов к Марише. Но сегодня я не могу к ней пойти. Только один звонок с чужого телефона.

- Зая?

- Да?

- Мы должны будем встретиться, Зая. Но всё зависит только от тебя.

Молчание в трубке. Да, произнесена условная фраза.

Маришка знает о том, что у меня в запасе есть местечко, где можно переждать трудные времена. Через год она станет моей Пятницей для Робинзона. Год - это на тот случай, если комитетчики всё-таки возьмут её под временное наблюдение.

Год одиночества - мелочи. Зато потом - четырёхлетняя благодать с Маришей. В глуши, покое, безопасности. Восхитительные страхи темноты, волков и медведей. Целомудренная лазурь первобытности.

Через пять лет моё дело сдадут в архив. Тогда станет возможным задуматься о введении в идентификационные базы новой аватары Радужника.

Разве протянешь столько в одиночестве? А с Маришей, может быть, захочется и все двадцать просидеть в тёмном лесу в окружении волков и медведей. Пока не истечёт срок давности.

Волки, медведи, буреломы...

И оранжевые улёты моей любимой по утрам. Я никогда не смеялся над ней по утрам, потому что бизнес. Через год - отыграюсь.

Но Пятница, конечно, потребуется Робинзону не только для того, чтобы скрасить его одинокие дни. Пятница должна будет обеспечивать связь с Большой землёй.

Но что ж она так долго молчит?

- Уже? - наконец доносится от Маришки: глухо, срываясь.

Её голос звучит будто с другого края Галактики.

- Да, - зашвыриваю я через космические бездны. - До встречи, родная.

И вырубаю связь. Хозяин квартиры и телефона пялится на меня так, будто на моём лбу хобот вскочил. Догадывается, зараза.

Я иду к двери.

- Радужник? - окликает он меня.

- Игра закончена, - на ходу бросаю я.

Ступив за порог, достаю из кармана охапку пакетов с улётами.

- Держи. Выходное пособие или как там его. Не поминай лихом. И прощай.

Он подскакивает ко мне и хватает за плечи, я роняю пакеты. Разноцветные бомбочки рассыпаются по лестничной площадке, скачут вниз по ступенькам.

- Радужник! Поделись парой секретов! Тебе ведь, похоже, уже ни к чему. Что-нибудь от своего бизнеса, а? Какие-нибудь каналы, Радужник?

У меня нет никаких особых каналов. Я не связан ни с какими картелями, работаю в одиночку. Секретом всегда располагал всего лишь одним. Призматический Сепаратор не в счёт, поскольку завещан Комитету.

Отвечаю с ласковой усмешкой:

- Глупыш. Какие каналы? Я со всем своим опытом чуть не каждый месяц нарываюсь на подставы. И нет другого надёжного способа вычислить комитетчика, кроме как по запаху. Чисто серый улёт, без грамма белого страха смерти. Они ведь должны быть такими отважными, эти зомбированные имбицилы. Должны идти на смерть с идиотической улыбкой на устах, жалкие импотенты и фригидные суки. Ты различишь серый улёт по запаху?

Парень молчит, растерянно бегая тусклыми поросячьими глазками. Ясное дело, ему не дано.

Стряхиваю с плеч его руки.

- Не бизнес, дружочек, здесь для тебя, а прямая дорога на нары. Забудь и думать.

Сбегаю по лестнице.

- Чтоб ты сдох! - несётся мне вслед.

Морщусь: понять поросёнка можно, потому как теперь придётся, скорее всего, завязывать с цветными улётами, которым аптекарские не замена. Улёты, конечно, не наркотик, никакой зависимости, но цветные в сравнении с серо-белыми...

Но можно вести себя и по-мужски.

А на улице жуть что творится. Яркое июньское солнышко тонет и гаснет в вязкой белесо-мышастой трясине толпы. Прохожие - как безликие пальцы-опарыши, которыми жадно тянется ко мне прожорливая гнило-человеческая масса, копошащаяся в топлёном асфальте улиц. Хочет опутать, повязать, уволочь...

Биомасса? Фобомасса...

У неё практически получается.

Чувство гадливости захлёстывает меня с головой. Резкий, едкий запах танатофобии, мешаясь с приторным трупным душком социально-полезных страхов, обволакивает всё моё цвето-обонятельное "я".

Пожалуй, я всегда недолюбливал серо-белые "ароматы". Сейчас, под действием улётов охла- и социофобий, они мне делаются отвратительными до тошноты.

Замечаю, что меня бьёт крупная дрожь.

Чёрт! А ведь я не учёл при расчёте дозы, что фобия, в которой отвращение - далеко не последняя составляющая, наложится на уже существующую неприязнь. И мысли не мелькнуло, что моя психика способна срезонировать на сиреневую смесь.

Нервно хихикаю: неужели передоз?

Нет, не хочу и думать о такой возможности.

Усилием воли удаётся переключиться на мысли о том, что ведь в большинстве своём люди довольны аптекарской блевотиной. Не совсем все, конечно...

Кстати, паучий домик на крыше. Сегодня я в него ещё не заглядывал, оставив приятное на закуску.

Сначала я посещаю общественный туалет. Запираюсь в кабинке. Достаю пакеты. Опорожняю бомбочки с бежево-салатной смесью и набиваю их чисто салатным. Плотно, под завязку. Хлопнувшего такую бомбочку господина N парализует от ужаса при первом взгляде на любимых паучков. Или при виде арсентьевских шедевров с теми же арахноидами. Девяносто девять из ста, что парализует буквально.

И сто из ста, что если гниду парализует от ужаса буквально, то от ужаса гнида и сдохнет. Наказание неотвратимо, как любит повторять пропаганда комитетчиков... Но мне больше интереса не наказать, а оставить за Радужником в текущем воплощении хотя бы один добрый след, один правильный поступок.

Отношу господину N свой прощальный подарок. На миг мне становится легче. Я смеюсь, но замечаю в своём смехе истерические нотки и заталкиваю его себе в хобот на лбу.

Меня начинает мучить удушье. К горлу подступает рвотная сиреневая масса. Волосы на ушах встают дыбом. Но на возню с приёмом антидота нет сил и концентрации, они полностью брошены на то, чтобы не думать о передозе.

Это трудно. Из меня уже буквально прёт наружу, со всех кожных пор, и я чувствую себя благоухающим сиреневым кустом в цвету. С торчащим из ветвей хоботом.

Балансируя на грани паники, ищу, на что отвлечься. Вспоминается заядлый социофоб Арсентьев.

Кстати, вот что случилось на самом деле. Рос темп жизни, плодились и множились стрессы-дистрессы, всё такое... Плюс информационный бум. Как реакция организма на перегруз - депрессии. А темпы жизни всё росли. Депрессии загонялись вглубь. Свою роль сыграли и десакрализация вечных ценностей, и агрессия выхолащивающей душу поп-культуры. Не такую большую, как думает Арсентьев, но сыграли. И в конце концов что-то сломалось.

В генетическом ли коде Homo Sapiens произошёл сбой или в когнитивном - до сих пор загадка. Но практически одновременно по всему миру началось массовое выпадание людей уже не в депрессию, а в совершенный ступор безразличия, абсолютную кататонию чувств. Цивилизация стала стремительно погружаться в бесконечно глубокую кому нежелания жить.

Сотни миллионов пали жертвами смертельной пандемии. Но средство отыскалось. Оно приводило в действие психологические струны, ранее считавшиеся бесполезными, даже вредными. Струны фобий. Фобии не могли побороть чёрную меланхолию, но глушили её легко.

Народ прозвал препараты, играющие на струнах фобий, улётами.

...Внезапно обнаруживаю себя возле дома Арсентьева. Как я сюда забрёл, почему? Не знаю.

Да и неважно. Вываливаюсь из воспалённой гангреновой жижи тротуаров в спасительную прохладу и твердь подъезда. Здесь - свежо и пусто.

Перевожу дух. Вытираю пот со лба.

Хобота на ощупь не обнаруживается. Созрел и отвалился, наверное. Быстро же зреют эти фрукты! Хе-хе...

Хорошо, что я здесь. Можно зайти к Арсентьеву, принять антидот, отсидеться, пока не отпустит.

Потом - такси и поезд на Урал - и к утру я буду там, где никакие серокомитетчики меня век не достанут. Я ещё успеваю уйти от них.

Шурша сиреневыми ветвями, поднимаюсь на арсентьевский этаж. Звоню. Вхожу. Эх, ещё б выпроводить провонявшего серым хозяина...

И вдруг - вспышка озарения в мозгу. Ведь это и есть самое простое решение. И мой шанс навсегда освободиться от страха и от всех остальных мук. Квартиру Арсентьева комитетчикам вычислить будет непросто!

Так что нужно ловить момент.

Пока серая тухлятина улиц отвратительна до того, что невозможно дышать и жить.

Пока невыносимо само знание о том, что она царит на белом свете!

И пока не прошёл передоз.

Улыбаясь, вручаю художнику свою сумку, рассказываю о её содержимом. Кладу ему руку на костлявое плечо и проникновенно заглядываю в большие, небесно ясные глаза. Стараюсь не воображать толстого шевелящегося хобота на своём лбу. Тем более - тонкого, уныло повисшего.

- Ты отправляешься в длительную творческую командировку, Миша. Домик в тайге... хотя, может, и не в тайге, а просто в лесу. Никогда там не был. Готовил убежище для себя, но видишь, как оно повернулось.

Я отвожу взгляд и улыбку, пряча предательский хобот. Хорошо, что Арсентьев не умеет различать ложь по запаху.

- Комитетчики обложили со всех сторон, - вдохновенно вру я. - Сидят на хоботе, серые зомби... тьфу, на хвосте. Я остаюсь на воле до первой встречи со сканерами, Миша. У тебя, только здесь у тебя, я ещё некоторое время смогу подышать воздухом свободы. Тот домик для меня потерян. Поезжай ты! Улёта тебе хватит хоть на сорок лет. Жратвы в подвале - запас не меньший. Ну а денег на карточках - вообще немерено. Я верю, что ты оправдаешь мою жизнь и мою гибель, друг. Ты встряхнёшь обескровленный полукоматозный мир. Нарисуешь тысячу, десять тысяч картин! Возрождая Искусство, рассечёшь монохромную людскую массу на весёлые разномастные фракции - как мой Призматический Сепаратор дробил на феерические цветные фугасы бело-серую аптекарскую дрянь.

- М-мя... - заикается Арсентьев, но я не даю ему слова:

- Поезжай прямо сейчас, Миша. Сделай мне прощальный подарок: я хочу точно знать, что ты уже уехал творить новую цветную реальность. Ступай. Проваливай, чёрт возьми!

Выталкиваю его за порог. Даю последнее наставление:

- Через год, если ты раньше не угоришь с передозу, к тебе присоединится девушка. Самая отрывная девушка в мире, Арсентьев! Зовут её Марина. Хм, Миша и Мариша. Звучит, правда? Сделай её счастливой, художник. У тебя должно получиться. Да я просто уверен, что у вас всё срастётся! Я так любил вас обоих. Будьте счастливы в память обо мне.

Арсентьев уходит совершенно обескураженным. Ничего, во всё въедет.

И кто знает? Вроде, какой-то древний пророк-юморист однажды сказал, что красота спасёт мир. Если в его шутке действительно есть доля пророчества, то кто ж принесёт в наш сонный серый мир настоящую цветную красоту, чтоб она его спасала, если не Арсентьев? Пусть даже не он, а кто-то другой, но такой же? Быть может, всего-то и нужно, что развязать им всем руки.

И в мир вернётся хотя бы надежда.

А Маришка за год привыкнет без меня. Ей не будет больно. И с Арсентьевым у них действительно всё должно срастись. Я знаю. Они оба такие... клоуны...

Мне, наверное, напоследок нужно с ними объясниться. Поэтому я сейчас сяду за компьютер и, упираясь хоботом в монитор, набарабаню для Миши и Мариши хронику своего последнего дня. Отправлю на почтовый сервис, сопроводив поручением переслать адресату лет эдак через двадцать. Когда истечёт срок давности, ага.

Едва художник убрался, я поскрёб ветвями по сусекам и спустил в унитаз все бомбочки, найденные в карманах и в квартире. К тому моменту, когда я покончу с последним приветом от Улыбчивого Зверя, кончится действие передоза. А потом...

А потом я просто перестану бояться.