Караван шёл-пылил с побережья Елисейского моря, но примкнул к нему и человек из настолько отдалённых краёв, что о них лишь изредка доносятся до нашего Белосада отрывочные, искажённые слухи. А тамошнюю публику всю скопом обзывают у нас дивьим людом.
Человек путешествовал не один и не праздно. В небольших мешочках, укрытых под широкой рубахой, отчего странник казался ещё грузнее всамделишного, перекатывались отборные, искусно огранённые изумруды с рубинами. Под присмотром пары верных подручных да наёмного паладина чинно вышагивали в хвосте обозов дюжина дромадеров, гружённых благовониями, пряностями и шёлком.
Чернобровый басурманин ехал в стольный град Вырьего царства торговать. Конечно, для торговли, и даже самой выгодной, необязательно забираться за тридевять земель от родного дома. Но дивий купец был молод, следовательно, охоч до впечатлений и приключений. А в детстве он вдоволь наслушался о вырьих чудесах. Его дед однажды посетил диковинную северную страну и с тех пор бредил одной ею. За ушами внука бегать не приходилось, так что будущему путешественнику пришлось впитать и вырье наречие. Благо, оно оказалось удивительно близким к языку священных книг дивьих предков. Что за небылицы будоражили теперь его воображение! Про резные бревенчатые города на заснеженных хвойных равнинах; про белокаменную столицу с теремами в янтаре и золоте; про синеглазых туземок, белых да румяных, какие бывают только на сказочных миниатюрах...
Попутчики рассказывали, что ныне правил в стране молодой царевич Донат Троянович. Правил - но не царствовал, потому что был ещё не женат. По вырьему обычаю венчаться на царство он мог только заодно с царицей. Где взять подходящую? И вот что измыслил этот Донат. Имелось в его хоромах два чудесных зеркала. Первое всё отражало любящим взглядом его усопшей родительницы Златы. Второе глядело суровым отцовским оком. Причём придворный чернокнижник Тобольга, соорудивший всю эту невидаль, сделал по приказу царя Трояна так, чтобы в посмертном отцовском взгляде не содержалось ничего, кроме зазеркальной родительской ревности. Странное наследство досталось Донату от царственных матушки с батюшкой, а распорядился он им ещё чуднее. Послал глашатаев по всей стране и окрестностям, ближним и дальним, с объявлением, что любая девушка может явиться на испытание зеркалами. Если она отразится в зеркале с любящим материнским взглядом ещё краше, чем есть, а в зеркале с отцовской ревностью - уродиной из уродин, то быть девушке вырьей царицей. Невесты немедленно хлынули в царские палаты нескончаемым потоком. Они как одна отражались безобразными страшилищами в зеркале любви и писаными кралями в зеркале ревности, а не наоборот, как требовалось. Но каждый день приходили толпы новых, царевич не поспевал их испытывать. Претендентки уже на месяц вперёд записываются!
Слушал дивий человек и мотал на чёрный ус. И думалось ему: а куда деваться забракованным? Наверняка же найдутся отвергнутые волшебными зеркалами чаровницы, которым не захочется покидать стольный Белосад за здорово живёшь. Кто-то и поиздержится в путешествии да очереди. А тут - глядь! Купец иноземный. Не царский сын, конечно, и не княжеский, но тоже парень видный и не бедный... В общем, сдавалось смуглому повесе, что в Вырьем царстве можно будет неплохо провести время и даже задержаться до весны. Только б удачно товар сбыть, а уж там и загулять с белобрысыми туземками...
Имя было дивьему добру молодцу - Татхагор.
В Белосаде он первым делом стал на постой, заняв с подручными пол-усадьбы, во дворе разместил дромадеров. Заплатив пошлину в казну, стал ходить по торговым рядам да купеческим лавкам. Приглядывался к ценам, подмечал ухватки купцов, чтобы не попасть впросак, когда придёт черёд держать собственный торг. Заодно глазел на терема, народ, туземок и прочие местные достопримечательности. Снега пока что не было. Хозяин усадьбы Кныш посоветовал ещё в белосадский Кремль сходить, с поклоном Донату Трояновичу. Не каждый день добираются до Белосада торговые гости из дивьего края: царевичу будет развлечение и отдых от тяжких забот государственных, а купцу - высочайшее покровительство. Татхагор долго собирался: ещё не доводилось ему наносить визиты царственным особам.
Но как-то вернулся он с утренней прогулки по базару, только сел обедать. Глядит в окошко - Кныш вокруг дромадеров водит какого-то босяка худосочного да безбородого, что-то рассказывает, старается, аж расшаркивается. Обычно всех любопытствующих, которых сущая прорва, Кныш гонит прочь без разбору, а тут сам на себя не похож. Вышел Татхагор во двор спросить, что происходит.
Посетитель, вблизи не таким уж и оборванцем оказавшийся, поклонился ему в пояс, сказал:
- Доброго здоровьица да хорошей прибыли тебе, гость торговый! А меня кличут Заворошкой, я на царской конюшне служу в помощниках. Вот, смотрю, кони не лошади у тебя, а тоже знатная животина. Ох и знатная же! Позволил бы прокатиться, что ли.
Татхагор усмехнулся в чёрный ус:
- Доброго здравия и тебе, Заворошка! А сладишь ли? Дромадеры - вон какие огромные, а в тебе два вершка от травы подзаборной. Да и правда ведь, не кони, особого подхода требуют...
Усмехнулся и Заворошка. Шепнул что-то гужевому дромадеру, рукой к холке потянулся - а тот уже на колени опускается, шею клонит. Уселся Заворошка на скотину, за ухом ей чешет. Провёл дромадера по двору - тот его слушается, будто с рождения только Заворошку и знал-почитал.
- А ты говоришь, особый подход! Нет, гость купеческий, что вырье зверьё, что дивье - только на вид совсем разные.
Пожал плечами Татхагор, признавая поражение. Мудрый Кныш своё слово вставил:
- Так и люди, все одним миром мазаны. Много стран на свете, а все их одна Мать-Сыра-Земля кормит...
Озорно стрельнул глазом Заворошка:
- Про людей не скажу, мне ещё не ведомо. А что до зверей, то теперь испытано! Спасибо, добрый Татхагор.
Соскочил он наземь, поклонился ещё раз. Татхагор тоже с ним раскланялся. На том и расстались.
А после Кныш рассказывал:
- Чудной он, этот Заворошка, как и его прозвище. Родился он в один день с Донатом Трояновичем, только не в царских хоромах, а в землянке за городской стеной. Сопутствовали тому такие обстоятельства. Нынешний царский чернокнижник Тобольга тогда ещё был новичком в Белосаде, а придворным чародеем числился древний Лютовил. Царская же чета была уже совсем стара, и всё никак детей не могла завести. Все думали, что так и помрут Троян со Златой бездетными, не оставят наследника. Сам придворный волхв Лютовил уже признал, что бессилен что-то сделать. А Тобольга помог. Но Злата, народив сыночка, сильно занедужила, стала помирать. И тут уже Тобольга ничего не мог поделать. Только предложил сохранить материнскую любовь в волшебном зеркале, чтоб царевич рос под какой-никакой, а материнской опекой. А вот Лютовил послал молодого воеводского сына Резвана Дудентьевича добыть шкуру дикого зверя Арысь-поле. Богатырь всё сделал как надо. Пришёл Лютовил к царю с царицей и говорит: наброшу я шкуру Арысь-поля на царицу, и будет она жить в зверином обличии, даже станет здорова. А по ночам сможет оборачиваться человеком и приходить к мужу и сыну. Царь с царицей подумали, и Злата выбрала помощь Тобольги, не захотела становиться оборотнем. После смерти царицы зеркало с её материнской любовью первым делом отразило писаными красавцами Трояна, Доната, а также и ближайших кремлёвских бояр, и самого Тобольгу. Один Лютовил предстал в волшебном отражении жутким уродцем. Его и погнали из Белосада. Чародей ушёл, унося с собой шкуру Арысь-поля. Вроде бы говорят, на выходе из города поругался он с другой молодой матерью, с Заворошкиной. Встретилась она ему на пути с младенцем, хотел чародей посмотреть на ребёночка, напоследок благословить, а пугливая мамаша ему не позволила. Лютовил и набросил на неё шкуру Арысь-поля. Врут или нет, а Заворошка рос без матери... да и без отца, о котором вовсе никогда и ничего не было известно. И много раз во времена его младенчества и раннего детства видели на окраине Белосада, там где подрастал Заворошка, огромную седую рысь. Болтают, и не рысь то была, а волшебная Арысь-поле... А сам Заворошка, подрастая, выказал удивительный дар подчинять себе всякое зверьё, и домашнее, и дикое. Люди говорят, что без помощи Арысь-поля никак не могло обойтись. И ведь превратить в зверя невинную мать - вполне в духе злобного Лютовила. Теперь-то он себя уж показал, минувшей весной возвратившись мстить всему Белосаду. В облике ходячего каменного исполина явился со степной стороны, никто и ничто его остановить не могли. Еле-еле чародей Тобольга да чудесный богатырь Долгиня Горшенич извели каменного болвана у самых стен стольного града, истолкли в щебёночное крошево...
Выслушал Татхагор внимательно рассказ Кныша, сказал:
- Всё бывает на этом свете. Может, по воле злого чародея и обернулась матушка парня Арысь-полем. А отчего прозвище такое у Заворошки? Слово ведь означает путаницу, беспорядок, верно?
- Верно. Звери повинуются любому приказу Заворошки. Ну а мальчишкой он был... да обыкновенным мальчишкой. Много озорничало Арысье дитятко, да всё на свой манер! В конце концов где б по Белосаду конь ни сбежал из конюшни, где б собаки гнездо в хозяйской постели ни свили, на какой бы двор ни случись кошачье нашествие, во всём люди стали винить Заворошку. С хорьками шутковал озорник, с лисицами, даже с медведями... А в целом-то всегда добрый малец был, хотя и гордый. За что и царевичу полюбился, который и сам тот ещё озорник да остроумник - наперебой со своим Долгиней. Однако допустили Заворошку служить к царскому двору, а тот возьми да выпусти в широкую степь царских охотничьих пардусов со сторожевыми барсами. Говорит потом, они, мол, не домашние кошки, а как вольная рысь, тоскуют в городском заточении, ночами плачут. Донат Троянович сильно осерчал, что не спросили ни его позволения, ни даже мнения. Гнать Заворошку со двора не стал, а на конюшню в помощники - разжаловал...
- Да уж, - выслушав историю, прицокнул языком Татхагор. - Интересный добрый молодец. И жизнь у него интересная.
Помолчал он минуту, и стало вдруг обидно: в одной Выри чудеса творятся, а мы лыком шиты? И рассказал Татхагор Кнышу то, о чём никому никогда не рассказывал, чтобы лишнего интереса к своей особе не привлекать.
- А знаешь, добрый Кныш, ведь и я, может быть, состою с диким зверьём в родстве. Дед мой, о котором говорили, правда, что он немножко сумасшедший, рассказывал, что мать его была нагиней. Я свою прабабку никогда не видал, и уж не знаю, верить деду или нет, родичи мы нагам или не родичи. Но в остальном он меня ни в чём не обманывал. Вот и все его истории о Вырьем царстве правдой оказались. Я пока что не видел единственно как снег на улицах и крышах лежит. Остальное - звучало совершенными небылицами, а оказалось чистой былью. Так что, может статься, и у меня в жилах нажья кровь. Так-то!
- Снегу зимой будет столько, что ещё заплачешь на него смотреть, как те барсы в царских теремах, - уверил Татхагора Кныш. - А кто такие твои наги?
Татхагор объяснил:
- Наги - это бессмертные и мудрые люди-змеи. Очень уважаемое волшебное племя. Раньше они часто встречались в наших лесах, было даже целое нажье царство со своими городами. Потом наги постепенно перевелись, истребляя друг дружку со своими врагами людьми-птицами. Теперь они совсем редко попадаются.
Нахмурился Кныш:
- Змеи, говоришь? Мудрые да уважаемые?
Пожевал он губами, после промямлил:
- Ты, Татхагор, хороший, добрый человек, тонкая душа, я ведь вижу. Чуткое и щедрое сердце. Очень ты мне симпатичен, голубчик. Так что послушай меня внимательно и не обижайся. Может, у вас змеи мудрые и уважаемые, а у нас их сильно не любят. Они у нас считаются первейшими врагами рода человеческого. Тем более змеи-оборотни, подумать страшно, ты чего?! В общем, думай как хочешь, но считай, что я и не слышал ничего про ваших нагов. И смотри больше никому про них не рассказывай. Особенно молчи про свою жуткую прабабку.
Только глазами захлопал Татхагор. Да уж, лучше б и дальше держал язык за зубами. Подумал он немного и неохотно кивнул:
- Не буду никому рассказывать. Спасибо, добрый Кныш, что остерёг. Зря, конечно, вы так о змеях... змеи, они ведь как люди, разные встречаются. У нас, между прочим, считается, что и тонкая натура - это не откуда-то, а именно признак нажьей крови. Но твоя правда. Буду впредь помалкивать и о змеях, и о нагах.
- Вот и славно, - перевёл дух Кныш.
Заворошка же назавтра снова приходил - на этот раз расспрашивать о других зверях дивьего края. Татхагор ему много рассказывал - о слонах, павлинах... Осторожно - о змеях и особой мудрости, которую им приписывают. Заворошка удивлялся небылицам про слонов и павлинов, но меньше, чем обычные вырьи собеседники. Насчёт мудрости змей, согласился, чем обрадовал Татхагора несказанно. Но и особого интереса к теме не обнаружил. Поэтому Татхагор не стал заводить речь о нагах. Вместо этого спросил, как бы отнёсся царевич Донат, если б Татхагор к нему с визитом и подарками пожаловал.
- Да очень хорошо б отнёсся! - заверил Заворошка. - Он бы и сам давно уже у тебя в гостях побывал, если б не эта канитель со смотринами. Хотя и так может нагрянуть, ты уж тогда его не обижай. Он у нас хороший, когда его не обижают.
Смотрит Татхагор: Заворошка говорит, а сам смеётся. И не знает бедолага-купец, чему верить, а чему нет. Но тут Заворошка перестал дурить, сказал серьёзно:
- Ты зайди к царевичу, он примет и будет рад. Знакомство с Донатом лишним не окажется. Заодно и остальные тебя запомнят: воевода Фарадон, чернокнижник Тобольга, богатыри Долгиня Горшенич да Сонволод Фарадонович... Ну и остальное боярство, помельче. А на подарки сильно не разоряйся. Чай, не красна девица наш Донат, да и казна государственная держится не на подношениях заморских гостей. Хотя для порядку, да чтобы суровый воевода Фарадон видел, что-нибудь надо подарить.
После таких внушений с наставлениями Татхагор не мог дальше откладывать. На подарки, правда, он решил всё-таки не скупиться, но уже следующим утром вошёл в кремлёвские ворота.
Донат Троянович оказался юным богатырём с глубокими синими глазами и открытым чистым лицом. Всё же выглядел весьма внушительно, не в пример его единогодку Заворошке. Принял он дивьего гостя со всем царским радушием и размахом. Мёдом напоил, малиной накормил. Подарки расхвалил, а за отличное знание языка и вырьих обычаев трижды расцеловал.
Громадный и угрюмый воевода Фарадон лично унёс пристраивать надаренные Татхагором мирру и ладан в краснодеревных шкатулочках, парчу и муслин в цельных штуках, серебряный кубок, полный огранённых самоцветов и безупречных жемчужин. Донат остался побеседовать с Татхагором. Остался и знаменитый Тобольга - маленький сухонький старикашка, никакими внешними признаками не выдающий своего поразительного чародейского могущества. Был здесь и чудо-богатырь земли вырьей Долгиня Горшенич - нестарый ещё человек, судя по всему, но ещё громаднее и тучнее Фарадона да с роскошной чёрной бородой чуть не до пояса. Присутствовал и молодой Сонволод, Фарадонов отпрыск, уже успевший прославиться невероятным путешествием в Навь - молчаливый и малозаметный на фоне большого, яркого и шумного Долгини, но внушающий необъяснимое беспокойство одним своим присутствием...
Царевич сперва расспросил, удобно ли разместился купец в Белосаде, не обижают ли его здесь и как ему глянулась Вырья сторона в целом. Долгиня при этом всё подмигивал Татхагору: ты, мол, не стесняйся, смело намекай на знакомство с нашей компанией, если что...
Потом Донат поинтересовался, как живут люди в дивьем краю, кто у них там царь-государь, насколько хорошо тамошние правители заботятся о своих землях и подданных. Но едва Татхагор успел пару слов сказать, как встрял неугомонный Долгиня:
- Ну а девки-то, девки? Что девки ваши дивьи? Каковы на вид и на ощупь?
- Девки наши по домам сидят, под бдительным родительским присмотром, - степенно ответствовал Татхагор.
- Ну, это и у нас так, - махнул бревном-ручищей вырий чудо-богатырь. - Стерегут их бдительно да зорко! Однако ж стеречь такого зверя всегда получается плохо. Никудышно получается, прямо говоря. И вот тогда...
В общем, тут и полилось полноводным ручьём настоящее общение, которым в итоге все остались очень довольны, включая и гостя. Потом и время отобедать приспело. Татхагора позвали за стол, он не отказался.
Пообещав при случае или даже без оного, но обязательно заглядывать, он покидал кремлёвские чертоги слегка под хмельком, далеко за полдень и в отличном расположении духа.
Одна печаль его терзала: разбередили сердце разговоры про красавиц. Ведь всё складывалось удачнее некуда для Татхагора: и устроился в Белосаде он хорошо, и Кныш ему покровительствовал, и с Заворошкой он подружился. И даже с боярами знаменитыми, и с самим царевичем. Ни одного врага не нажил, а сколько друзей и покровителей! Но не бывать счастья добру молодцу без красной девицы.
Между тем, не первый день Татхагор присматривался к белобрысым туземкам, да вот беда, столько их было одна другой краше, что глаза разбегались. Тем более, свататься-то Татхагор никак не намеревался. А без сватовства чтобы окрутить какую-нибудь девушку, для начала надо с ней наедине поговорить. Но все молодые да красивые ходят с подружками или мамками. Как их из-под опеки выдернуть?
Пора было б, однако, и эту проблему решать. Зайти на днях в Кремль, навестить Долгиню да Заворошку, заодно насчёт отвергнутых царских невест поинтересоваться? Горшенич-то хвастался, что в этом добре он теперь как сыр в масле катается...
С такими мыслями возвращался Татхагор из кремлёвских палат - улицами, по которым раньше ему ходить ещё не случалось.
Терема тут стояли все справные да богатые, видно, боярские. И подумалось вдруг Татхагору, что царские невесты это хорошо, но можно и познакомиться с какой-нибудь девицей из боярских прислужниц. Дворовые девки должны быть нравов повольнее, чем ремесленные девушки, чем и крестьянские. Обычно за ними и приглядывать как следует некому, разве что господам, с которыми в случае осложнений легче договориться, чем с родителями. Да и когда богатым да знатным прислуживаешь, должно ох как хотеться тоже кусочек господской жизни урвать. Татхагор бы мог помочь несчастным-обездоленным...
Тут глядит он, проходя мимо очередного высокого терема с башенками в янтаре и золоте: во дворе молодая красна девица русоволосая да белолицая, в простом, но опрятном сарафанчике из ковра пыль выбивает. Хорошая девушка, ладная, лицом пригожая. И фигурка точёная, и стан гибкий, а щёчки румяные, нежные... Застучало сердце молодецкое! Взялся купец за калитку, отворил, не спрашиваясь, но заходить не стал. Стоит, правильные слова подыскивает. Тут цепной пёс забрехал. Оглянулась на Татхагора красна девица, он ей улыбнулся:
- Здравствуй, красавица! Лёгких трудов тебе! Вынеси ковшик водицы гостю купеческому...
- Ой ты чудо заморское! - закатила девка сини очи к небу ясному. Но тут же крутанулась как на оси, да унеслась к резному колодцу, что тут же во дворе боярском стоял. Через полминуты уже подносит ковшик холодной воды.
А Татхагор правда пить захотел ни в сказке сказать, ни пером описать: после царских разносолов-то, да вин зелёных и красных. Двумя богатырскими глотками осушил ковш, попросил ещё. Сбегала девица, второй раз воды принесла - а красиво-то как бегала, будто лань серебряная. Татхагор бы век смотрел, не отрываясь. Попросил третий ковш - но этот уже через силу допивал.
- Здоров же ты, басурманский боярин, воду лакать, - говорит девка. - Мог бы, наверное, взмыленную лошадь перепить.
"Точно, - думает Татхагор, - дворовая! Никакой привычки к уважительным беседам. Тем лучше".
А вслух говорит.
- Из таких рук лебединых перепил бы и целый табун. На-ка, красавица, тебе подарочек в благодарность.
И явил из-за пазухи фаянсовый флакончик с драгоценным благовонием.
Приняла девушка подарок, понюхала.
- Приятный запах. Цветочный.
- Чистейшее розовое масло, - похвастал Татхагор. - На вашем базаре оно на вес золота идёт. А как зовут-то тебя, прелесть сердца моего?
- Любомира я. А тебя я знаю. Ты - Татхагор. Дивий человек, верно?
- Верно. От кого ж ты про меня услышала?
Рассмеялась бойкая Любомира.
- Сорока новости на хвосте принесла! Говорит, сегодня ты у царевича Доната гостил, мёд пил, малину кушал. А ты как думал? Кого царевич мёдом с малиной потчевал, тот сразу - белосадская знаменитость!
- Ух! - искренне порадовался своим успехам Татхагор. Но тут же и опечалился.
- Да уж, знаменитость... А и выйти прогуляться вечерком на берег Славутич-реки не с кем. Выходи ко мне ты сегодня, боярыня Любомира, а?
Сказал - и видит: уставилась на него девка во все синие глазища, как на месяц, с неба свалившийся. И молчит. Молчит и смотрит, взглядом всю душу выворачивает. Подумал Татхагор и говорит:
- Я тебе ещё отрез лучшего шёлка подарю. Хочешь муслина, а можно крепдешина. Тебе какой сорт больше нравится?
Думал он, что девушке будет хотя б интересно потолковать о том, какие шелка бывают, чем друг от друга отличаются. А Любомира вдруг вкрадчиво так заявляет:
- Ты что ж это, басурманин поганый, купить меня вздумал? Приходи, говорит, вечерком на бережок! Небось, под ракитовый кусток?! Прогуляться ему не с кем! Ласки захотелось, нежности? А я вот тебя сейчас ковшиком-то и приласкаю, да ещё пса с цепи спущу!
Попятился Татхагор от неожиданности, чуть язык не прикусил. Огонь-девка попалась, да такой огонь, рядом с которым и красота, и злато меркнут!
Кровь бросилась купцу в щёки и в голову.
- Да как же купить... Любомирушка-голубушка, помилуй! Ничего такого на уме, правду молвлю. Глянулась ты мне просто, ох и глянулась... Чисто северная апсара, сказка, былью обернувшаяся! А вот и правда купил бы! В честные жёны купил бы и за ценой не постоял!
Задела девка купца. Выхватил он из потайного кармашка лучший свой изумруд, протянул белосадской апсаре:
- Не хочешь, так не выходи к Славутич-реке. Не люб я, так гони, хоть трави псами. А камушек возьми на память. Просто так возьми безделицу, ничего не обещай взамен.
Немножко уняла Любомира пыл.
- Не люб, - сказала. - Совсем не люб ты мне, басурманин. Смуглый какой-то, аж чёрный, да ещё и толстый. Усики глупые, нет чтоб борода, как у приличного человека. Не приду я, не жди.
Такие обидные слова бросила Татхагору дворовая белосадская девка. Но изумруд взяла.
Поэтому молодой купец сказал:
- И я тогда не выйду на берег. А к этой калиточке подойду: вдруг ты выглянешь?
- Не выгляну, - решительно отвечала Любомира. - И ты не маячь возле калитки. Вдруг увидит кто? А если свои шелка девать некуда, то приноси их с той улицы, к заднему двору. Мне отрез красного муслина не помешает на свадебный сарафан, я скоро замуж собираюсь, но ты напрасно не переживай, не за тебя. Да ещё крепдешину белого можешь захватить, на сорочку. Можно и парчи немножко на праздничные сапожки да ленточки. Принесёшь? А я уж человечка-то вышлю, чтобы забрал. Сама не выйду, не надейся. А станешь ломиться - управу на тебя быстро найдут.
- Ломиться не стану, - буркнул совсем огорошенный деловой хваткой девицы Татхагор. - А шёлк принесу. Ты можешь не выходить. Я б, конечно, полжизни отдал, чтоб ещё разок на тебя полюбоваться, на вырью апсару, сказочную, но и так твоего лица ненаглядного век не забуду. А буду знать, что ты в моих шелках ходишь, так и вовсе счастлив стану. Прощай, Любомира.
Развернулся он и ушёл, не оглядываясь. Боль засела в сердце, да жгла не обидой за напрасную трату товара...
И вечером Татхагор, сам не понимая, зачем он это делает, собрал подарки и явился к условленному месту. Там его уже поджидала посыльная Любомиры: совсем крохотная девчушка лет семи или восьми, не больше. Спросила:
- Ты Татхагор? А я Буремира, младшая сестра Любомиры. Пойдём, покажу, куда подношения сложить. Не бойся, я тайны умею хранить.
Отвела девчушка Татхагора в терем, кинул он свои шелка драгоценные в какой-то закуток под лестницей. Потом Буремира выводит его обратно во двор и говорит:
- Любомира к тебе сюда не будет выходить. Вдруг увидит кто? Ступай вон к тому амбару. На его другой стороне - сеновал. Там её и жди.
Прокрался Татхагор на сеновал, затаился и думает: "Что за новый поворот? Не обман ли какой готовится или новое насмехательство?"
Но не долго пришлось ему ломать голову. Появилась Любомира. Кличет его:
- Водохлёб, а, водохлёб! Чучело басурманское! Ты здесь?
На такого обращение Татхагору захотелось не откликаться. Едва не пропало желание с какими угодно вырьими девицами дело иметь. Но тут Любомира во второй раз позвала:
- Ну где ж ты запропал, благодетель мой чумазенький? То говорит, на, бери розовое маслице, бери камушек самоцветный да шелка разносортные, только приходи на крутой бережок под ракитовый кусток, очень требуются нежность и ласка душевные. А то сховался не докличешься. Или сеновал тебя совсем не устраивает? Вы, басурмане, только сырую да холодную землю за удобства держите? Нет, одно слово - дивий люд. Как есть дивий!
Вышел тогда Татхагор, но уже и не знает, что сказать. Стоит пень пнём, Любомире под ноги смотрит.
- Ух, ты несчастненький, никто его не любит, не жалеет... - запричитала Любомира, - никто его не приголубит, не приласкает! Какая-то девка дворовая и та над ним только измывается, изгаляется. А и сам подумай: как же над таким неотёсанным не поглумиться?
Говорит - а сама по щеке гладит да ус Татхагоров нежными зубками ловит... Тут уж купец от столбняка мигом излечился.
Прокувыркались молодые Татхагор с Любомирой на сеновале до третьих петухов, да так притомились, что оба разом и заснули. А как солнышко сквозь щели в досках забрезжило, проснулся Татхагор. Сразу думает: "Приснилось мне счастье такое, что ли?" Когда шевельнулся - а он в сене лежит. Под боком - кралюшка ненаглядная, апсара сказочная. Приподнялся молодой купец на локте, смотрит в дивное лицо Любомирово, целует её в ключицы тонкие да жаркие. А пахнет от них парным коровьим молоком и растёртым тминным зёрнышком...
Проснулась и зазнобушка. Сладко потянулась, обвила рукой касатика сердечного. Вздохнула:
- Бежать надо, рассвело совсем. Счастье, если ещё не успели меня хватиться...
- Пускай хватаются, - горячо зашептал Татхагор. - Любезна ты мне, голубушка-апсара Любомира. И с каждой минутой всё любезнее. Я на тебе правда женюсь. Увезу к себе, сделаю хозяйкой. Истинно молвлю! Сама рассуди, теперь мне и вовсе незачем врать.
- А раньше, значит, врал? - звонко рассмеялась апсара. - Вот же лиходей бессовестный! Но ты погляди на него, он теперь женится! А ты спросил, пойду ли я за тебя, басурманина, за такого чумазого и толстого?
- Какой я толстый? - возмутился Татхагор. - Ширококостный, разве что, да основательный. Ваш Долгиня Горшенич, вон, и тот куда как толще. И не врал я. Чуточку приукрашивал только...
- Долгиня - богатырь, к тому же старый, ему можно... Впрочем, со мной ты быстро лишний жир сгонишь. Я тебе у печки на боку не дам залёживаться! А жениха у меня на самом деле нет никакого. Это я вчера тоже чуточку приукрашивала...
Развеселилась Любомира да раззадорилась... и забыла про своё намерение скорее в терем бежать.
А как стали они, наконец, одеваться, слышат: кто-то ворота растворяет. Только и успели на ноги вскочить. Появился в дверях мужик огромный да седой, как царь-гора Рипейская, лицо от гнева чёрное. Вытаращил глаза, вопит, растопыренными пальцами хватаясь то за сердце, то за воздух:
- Любомира-а!!!
- Отец! - ахает та.
А Татхагор от мгновенного потрясения разум-то и потерял. Пригнулся воровато, да как сиганёт мимо громогласного батюшки апсары своей сказочной, тот его и не успел схватить.
Добежал ничуть не толстый купец до Кнышевой усадьбы, даже не запыхался. Ворвался в свою комнату, повалился на кровать дубовую, схватился за голову. Бьётся лбом о крепкую стену. Что же он наделал, зачем бежал?
А как же было не перепугаться до потери рассудка и самообладания? Ведь узнал Татхогор Любомирова родителя, да ещё и как узнал! То был никто иной, как грозный воевода Фарадон.
Недолго убивался Татхагор, взял себя в руки, стал думать, что дальше делать. Он уже и правда рад бы взять в законные жёны Любомиру, будь она хоть простой дворовой девкой, хоть воеводской дочкой. Но как заявиться к грозному Фарадону после давешнего? А может, идти сразу к царевичу, у него просить понимания и содействия? Эх, посоветоваться б с Любомирой...
А тут входит в комнату, не стучась, богатырь Долгиня. "Ну вот всё и решилось, - сразу же упало сердце Татхагорово, - уже пришли убивать". Слыхал он про бунт прошлогодний, случившийся после смерти царя Трояна. Захотелось тогда свободы боярам да разбойникам, вознамерились они на царство посадить боярина Дудентия, а чтобы разбойный атаман Мизгирь стал белосадским воеводой. К зиме разгромили бунтовщиков прямо в их логове, что те устроили в дремучих селиярских чащах, под боком у непокорного Лесограда. Большой полон взяли. А потом в острастку населению рубили головы на лобном месте перед хоромами царскими... Топор же был в Долгининых руках.
Богатырь, а если надо, то и палач безжалостный, вошёл, согнувшись, потом расправил косую сажень, крякнул тяжело. Уселся на лавку, говорит:
- Ну, здравствуй, друг любезный, шут гороховый! Что, попал кур во щи? Оно и видно, что у вас девок не в пример нашим взаперти держат со всем бдением. То-то и голодный такой, не разбираешь, по чьим сеновалам можно скакать, а чьи разумнее стороной обходить... После обеда ждёт тебя Донат Троянович на суд строгий. А пока что я тут посижу, коли не гонишь. Как бы Любомиров братец Сонволод не пожаловал...
- Я ж не из озорства, - молвил Татхагор, прекрасно понимая, что оправдываться теперь глупо. Но что другое остаётся?
- Я же правда полюбил... всем сердцем. Жениться хотел.
Махнул рукой Долгиня:
- Да всё я уже знаю. Любомира рассказала до самой мелкой подробности, как у вас случилось. Фарадон её не особенно слушать стал, так она сбежала к Донату, просить заступничества. Отец за ней по пятам гнался, да догнал только в царской гриднице, поздно уж. Я там был и всё слышал. Похоже, и правда запала тебе девка в сердце. Только как теперь с Фарадоном сладить? Да чтоб и Сонволод не зашиб? Братец-то у Любомиры молчальник знаменитый, но такой, что молчит-молчит, а потом как выдаст...
Богатырь тяжело перевёл дух:
- Дрался я с ним один раз, и никто не смог взять верх. Люди говорят, будто я поддался Сонволоду, поберёг его для Доната Трояновича... А на самом деле, знаешь, как всё было и с чего заварилось? Меня ведь тогда самого на твоей Любомире женить хотели. Мол, пора б уже остепениться Долгинюшке. Только со мной о том речь не вели, потому как знали, что затея безнадёжная. А сотворил проклятый Тобольга приворотное зелье, и на царском пиру сам царевич тайком подсыпал его нам с Любомирой в чаши с вином. Любомиру-то сразу свалило, повело рассыпаться предо мной уж каким мелким бисером. А у меня ж здоровье богатырское. Меня только чуточку торкнуло, так я мигом и смекнул: отравить хотят! Большой скандал учинил, много побил посуды и всякой людской мелочи, что под руку некстати подвернулась. Сказал обидные слова про Любомиру, хотя она-то ничего не ведала о Донатовой с Тобольгой изуверской затее. Сонволод молчал, ни слова не говорил. Потом нас с Любомирой целый день и всю ночь отпаивали, кое-как отпоили. И ещё день миновал. А на третьи сутки Сонволод приходит и говорит: так, мол, и так, ты, Долгиня, давеча пред всем честным людом позорил сестру мою безвинную, теперь я тебя убивать буду. Вот и пришлось с ним драться. Сначала я правда сдерживал силу, а потом вижу, и Сонволод убивать меня на самом-то деле тоже жалеет. Обидно стало, принялись мы драться всерьёз, но, к счастью, насмерть друг друга не позашибали. Потом люди начали врать, будто я поддавался - опять вышла обида Сонволоду. То-то он в Навь и ездил, славу себе добывать, равную моей, чтоб его здесь за второй сорт не держали. Заодно и кладенец царевичу, взамен сворованного в северный Лесоград предателем Резваном, сынком прежнего воеводы Дудентия, что хотел выдать Доната селиярскому Мизгирю, да обломал зубы о Фарадонову палицу. А сказать тебе самое интересное? Как себя с навьим царём вести, Сонволода я научил. Не полюбовница его, Маринка-ведьма, не чародей Тобольга. Они же только в колдовской науке ведают, а Сонволод ведь молчальник, истинно Фарадоново морожье семя, с людьми совсем не умеет договариваться. А что люди, что нежить...
Снова махнул рукой Долгиня и замолк. Молчал и Татхагор. Да уж, не хотелось ему встречаться с Сонволодом...
Но Любомиров жуткий братец так и не пожаловал, - видно, третьего дня дожидался.
А у Доната всё уже заранее было решено и, видно, даже с Фарадоном обговорено. Воевода стоял по правую руку от царевича, когда тот держал свою речь, хмурился, метал молнии из-под густых бровей, но ни в чём Троянову сыну не перечил. Царевич же, получив от Татхагора утвердительный ответ на вопрос, желает ли он взять в жёну Фарадонову дочь Любомиру, сказал такие слова:
- Сразу ты мне глянулся, дивий купец, так что смотри теперь меня не подведи. Сосватал я тебе Любомиру. Только вот какое дело. Ты, верно, и не знаешь, но помимо старшей дочери Любомиры и младшей Буремиры, у дядьки Фарадона есть ещё средняя дочка, Яромира. И очень может статься, что она станет моей женой. Само по себе положение Любомиры и так высоко, а тут уж сам понимаешь, абы кого в царёвы зятья верный Фарадон никак не хочет пускать, и я его понимаю. А ты и вовсе повёл себя как тать ночной, урвал кусок и тикать. Докажи теперь, что случайная ошибка вышла, что можно тебе верить. Заодно и службу сослужи богатырскую, и славу себе добудь подстать моей да Фарадоновой. Что скажешь?
- Скажу: приказывай, государь...
- Вот и умница. Чую вырий дух! А задание тебе будет такое. Говорят, на самом крайнем севере, в местах промороженных и необитаемых, живёт волшебная царевна Гарфанг. Она вроде бы и человек, а вроде и птица, потому Гарфангом и зовётся - то есть полярной совой, если по-нашему. А Гарфанг - это морожье слово. Когда-то служила она морожьим ярлам, пока не полюбила лесоградского богатыря Веливерта Звенистужу. Но Веливерта давно нет в живых, а царевна бессмертна, потому вполне может считаться девицей. По всем краям я разослал глашатаев о том, что ищу себе невесту на царствие в Белосаде. А вот отвезти приглашение чудесной Гарфанг, я пока не нашёл, кого отправить. Возьмёшься за такое поручение?
Куда было деваться Татхагору? Пришлось принимать из рук царевича свиток с текстом, скреплённым царской печатью. Но как добираться в края заполярные и где там искать волшебную Гарфанг, Татхогор пока что никаким боком не мог в голову втиснуть...
На следующий день дивий человек сидел у себя в Кнышевой усадьбе, печалился о долюшке своей горькой. Предвкушал морозы лютые, непереносимые...
От живости представленной картины Татхагор аж раньше времени продрог, сорвал со стены шкуру медвежью, укутался с головой. Сидит и дрожит, мёрзнет.
Тут пришёл Заворошка, как и все в Белосаде наслышанный о любовных подвигах дивьего удальца.
Спросил у него Татхагор, обрывая потоки дружеского сочувствия и зубоскальства:
- А что царевич говорил о Яромире? Как средняя воеводышна может стать Донатовой царицей?
- О, это давняя история! - поведал Заворошка. - Ещё царь Троян хотел их поженить, да не успел по причине чрезмерной молодости наречённых. А после подавления селиярского бунта, как надумал Донат жениться, так всякие советчики, и чародей-вредитель Тобольга в первую очередь, стали уговаривать Доната свататься к какой-нибудь царственной невесте, чтобы укрепить пошатнувшийся авторитет государства среди соседей. У Доната, между тем, и у самого сердце к Яромире не лежало. Хмурая эта Яромира, угрюмая и молчаливая, вся в братца Сонволода. Да и одно бы ей на ретивом коне скакать, с луком да мечом упражняться, чисто богатырь растёт, а не красна девица. Но родительская воля есть родительская воля. И Донат приказал: пусть предстанет Яромира перед волшебными зеркалами моей невестой, и если они одобрят такой союз, то так тому и быть. Гордячка Яромира, однако, возмутилась. Что ещё одобрять, если Троян такой союз и готовил? Что за дополнительные проверки? Отказалась Яромира от испытания наотрез. Вот тут царевичу и вдарила в голову фантазия, будто главное назначение этих зеркал и состоит в том, чтобы подобрать ему достойную невесту...
- Ничего себе, - сказал Татхагор. - А ведь тогда может оказаться, что и неспроста зеркала отвергают всех невест подряд. Может, ею должна была быть именно первоначально наречённая Яромира. Ха, а может, действительно что-нибудь эдакое, волшебно-сказочное, наподобие той самой заполярной Гарфанг?
- Кто ж знает... - пожал плечами Заворошка.
Тем временем Любомира, прослышав, как обернулись дела, снова в Кремль: её заперли, а она просочилась в форточку да по высокой стене паучком наземь проскользила. Когда Заворошка пожаловал к Татхагору, удалая воеводышна как раз входила в Донатову гридницу. Потребовала всем прочь убраться, чтобы можно было посекретничать с царевичем наедине. И тут уж начала его честить на правах возможной будущей родственницы:
- Ты что ж это, Донат Троянович, совсем очумел? Себе никак невесту не найдёшь, так надумал, зло и досаду срывая, и моего жениха погубить, супостат царственный? Хоть бы помощника какого выделил, охранника, через лесоградские-то земли пробираться! Да провожатого, по бескрайнему заполярью рыскать! Ты уж будь любезен-разлюбезен, посылай с Татхагором Долгиню и Тобольгу. А иначе клянусь, со свету тебя сживу, подлого завистника. Надо будет, так из могилы встану.
- Долгиню и Тобольгу никак нельзя, - спокойно, насколько получалось, возразил царевич. - Потому что тогда все станут говорить, будто всю работу эти двое и сделали. Татхагору - никакой славы и чести, одни жалость да презрение.
- Да кому нужны эти слава с честью? Хотя честь, конечно...
Задумалась Любомира. Царевич Донат тоже подумал немного, после чего молвил:
- Ладно, уговорила. Будет подмога твоему хахалю басурманскому. Может, и не такая роскошная, как ты сейчас потребовала, но тоже знатная. Ступай к себе, а по дороге Тобольгу крикни. Стану письма сопроводительные составлять.
Ушла ободрённая Любомира. Царевич же, как и обещал, написал письма да и отправился лично вручить их Татхагору.
Случилось так, что входя в Кнышеву усадьбу, на пороге он столкнулся с выходящим от Татхагора Заворошкой. И только нос в сторону сморщил, потому что всё ещё не простил тому самоуправства с царскими дикими кошками. Потом вошёл к Татхагору, видит - медведь посреди комнаты сидит. От неожиданности подпрыгнул царевич, да с размаху затылком к притолоке и приложился, аж звёзды из глаз посыпались. Тут же понял, что это купец в медвежью шкуру завернулся, - видимо, тренируется перед заполярной экспедицией. А попервой-то о чьих проделках Донат вспомнил, почему в Татхагоре медведя признал с такой готовностью?
- Заворошка! - не своим голосом закричал Донат Троянович, выбегая во двор. - А ну подь сюда, перепута арысья! Ох и отправлю я тебя к царевне Гарфанг заодно с женишком Любомировым... Ему как раз пособить требуется. Авось, он вернётся, а ты где-нибудь затеряешься.
Сказано - сделано...
Недолго собирались Татхагор с Заворошкой, потому как и осень уже на носу стояла, и к апсаре-голубушке Любомире всё равно дивьего татя не пускали. Оставил Татхагор наставления своим подручным, что делать, если он и весной не вернётся, да пустились они в путь.
А напоследок наказал им богатырь Долгиня Горшенич:
- Как станете с царевной говорить, держитесь прямо и гордо, это всегда вызывает уважение. Но смотрите всё ей под ноги, потому что смертным она не чета, что б там Донат ей в письме не приказывал. А иногда и наверх бросайте взгляды, да взгляды жадные, пожирающие, потому что она всё-таки баба, хоть и чудесная. Не стану вам лишь советовать захватить с собой горсть вырьей землицы сырой, как наказывал Сонволоду: кто знает, может, ледяную да снежную царевну та не порадует. А мёда и малины ей всё-таки отвезите. Сладкие да хмельные гостинцы, они и всякой нежити завсегда приятственны. Припасите душистый мёд в кувшине, ароматную малину в горшочек запечатайте, засахаренную. Дальняя дорога неизвестно, сколько времени заберёт. Но без гостинца и не думайте в дорогу пускаться.
Татхагор-то и без Долгини понимал, как с царевной держаться надо, лишь бы её разыскать. Но вот какими подарками её подкупить-порадовать, это ему было до сих пор невдомёк, хотя и много он ломал себе голову над загадкой. Так что поблагодарил Долгиню за подсказку от всей души.
Запасся он мёдом да малиной, а богатырю две полных жмени ниток жемчужных пожаловал, на утешение царским невестам, отвергнутым переборчивыми Донатовыми зеркалами. Только тогда и покинул Белосад с Заворошкой, проехав мимо высокого терема Фарадонова.
Хорошо, кралюшка-апсара Любомира на прощание узорчатым платком из окошка махнула. Такому напутствию даже Арысь-поля сын порадовался, что ж говорить о Татхагоровом сердце?
Дорога их лежала мимо земель березанских да тех самых селиярских чащ разбойничьих, через земли доныне кичащегося своей вольницей Лесограда, в город Соловец. А дальше уже в края дикие, чудские да берендейские, за которыми и располагалась конечная цель путешественников: безжизненная ледяная пустыня, где-то посреди которой обитала таинственная и чудесная Гарфанг в окружении своих снежных ратичей. Те снежные ратичи представляли собой уж вовсе не поймёшь что, каких-то демонов-ракшасов, как определил для себя Татхагор. Действительно, чисто ракшасы на службе у волшебной Гаруды - вот и имена той птицы и этой очень созвучные.
Ракшасы тоже проблема. А ещё раньше нужно было пройти лесоградскими землями, где тёплой встречи не ожидалось. Правда, письма царевич по трезвому размышлению отправил вперёд посольства, но всё же сомнения грызли душу.
Гарфанг оказывала Лесограду некое покровительство, скорее легендарное, чем действительное, но всё-таки северяне вполне могли воспротивиться попыткам южной выри переманить волшебную царевну с её ратичами-ракшасами на свою сторону. Вольнолюбивый Лесоград вообще стоял в жёсткой оппозиции Белосаду. Вот и беглому татю Резвану приют дали. А царевич-то хитёр! Два письма отправил в Лесоград. Одно - боярам лесоградским, с просьбой оказать содействие своим посланникам, снарядить им проводника. А второе - вору и преступнику Резвану. С приказом вооружиться украденным волшебным кладенцом и присоединиться к гарфангскому посольству для охраны. Вот и думайте теперь, лесоградские бояре да Резванушка, что за такие намёки. Прощает царевич Резвана, лесоградскую вольницу - поощряет? Либо провокация такая? Знатную загадку загадал им хитрый Донат. И дал шанс Татхагору с Заворошкой пройти через недружественные земли беспрепятственно. Может, даже помощь получить.
Но неизвестно, как лесоградцы рассудят.
А всю историю царевны Гарфанг Заворошка рассказывал Татхагору уже в пути: на привалах, у костра, подкармливая тот смолистыми веточками.
- ...В те далёкие времена царевна покровительствовала морожьим ярлам, из которых, кстати, и Фарадон, только он уж совсем овырился на царской службе, женился здесь, и дети у него уже вовсе чистая вырь ушастая. Мороги тогда много воевали с лесоградской вырью, а Белосада ещё и в помине не было, и даже Бус-основатель ещё на свет не народился. Мороги грабили вырь, убивали, угоняли в полон, и всё безответно, потому что их холодные земли стерегла бессмертная сова-Гарфанг со своими слугами - порождениями метелей и вьюг, снежными ратичами. Но знали лесоградские волхвы-чернокнижники, что заклятыми врагами людей-птиц всегда были люди-змеи. Снарядили лесоградцы дружину из витязей славных на поиск змеиного народа, хотели просить его помощи. Долго скиталась дружина по миру, но нигде не могла найти змеиное царство. Только в густых лесах на самом юге далёкой дивьей стороны обнаружили они руины его столицы. В подземельях развалин нашли они чудесный кладенец, решив что уж он-то способен поразить зловредную Гарфанг насмерть. Но не хотел дивий лес отдавать своё сокровище. Все дикие окрестные змеи ополчились на лесоградскую дружину. Долго отбивались витязи и выжил лишь один богатырь Веливерт, хотя и его кровь была отравлена змеиным ядом. Вырвался он из дивьего леса, добрался до родных краёв, превозмогая болезнь, и дальше - до самых чертогов Гарфанг. Однако там увидел перед собой деву красоты неземной и нежности нечеловеческой, не поднялась у него рука. И случилось так, что и вырий богатырь полюбился царевне. Стали они жить вместе, но отравленный Веливерт по-прежнему болел и вскоре умер. Царевна покинула морожье племя: оказалось, что она раньше и не ведала, какие злодейства творятся под её прикрытием. В память же о Веливерте, прозванном на его родине Звенистужей, она стала покровительствовать северной выри. Веливертов кладенец отдала на хранение в Лесоград. А потом Бус-основатель забрал волшебный меч в Белосад и сделал главным знаком царской правды. Сейчас этот самый кладенец и украден Резваном, и потому-то лесоградцы и не хотят выдавать ни кладенца, ни преступника, полагая Веливертов змеиный меч своим по праву...
Слушал Татхагор Заворошку и радовался крохам змеиной культуры, проникшим в вырий край. Грустил над печальной судьбой Веливерта и Гарфанг и поражался превратностям и хитросплетениям путей земных. А о своём предполагаемом родстве с нагами ничего не сказал Заворошке, памятуя о недоразумении с Кнышем.
Спросил только:
- Рассказывают о том, что родился ты в один день с царевичем, отца у тебя не было, а матушка твоя обернулась диким зверем Арысь-полем. Знаешь ли, правда ли, нет? А сам видел Арысь-поле?
- Правда ли, того не ведаю, - ответил Заворошка. - А вообще говорят, в Арысь-поле оборачивается всякая рысь или даже волчица, медведица, что воспитает без потерь пять помётов. Я Арысь-поле видел, и не раз. Она вроде как и рысь, но намного крупнее и вся седая, аж белая. Увидишь - не спутаешь. Что же касательно батюшки моего, которого не было, то без отца младенцы не рождаются, как известно. Поэтому люди болтают, что отцом моим был то ли сам царь Троян, то ли чародей Тобольга. Чернокнижник-то тоже худой да низенький, вроде похожий... Но и про Трояна ложь верная, и про Тобольгу, небось, тоже.
Помолчали немного, Татхагор сказал:
- И в моём родном краю можно встретить человека-зверя, много о таких рассказывают... Эх, Заворошка, похожие наши края, да совсем разные! И ваш мне совсем чужой, а всё же полюбился. Да как полюбился!
- Ага, - хмыкнул Заворошка. - Особенно девки в нём... Ну ладно-ладно, одна, зато лучшая. Хотя не удивительно, что и край пришёлся по нраву. В тебе много нашего, купец Татхагор, безоглядного да беззаветного. Ведь вырь - это не кровь, а дух. Всегда так было и всегда так будет. Кто духом и порядками нашего края проникся, тот и наш человек. А кто свой по крови, да духом чужд и не чтит обычаев дедовских, тот настоящий басурманин и есть. Возьми, например, того же Фарадона. Ведь по рождению он морог, простой морог, у себя в морожьем краю выросший. А пришёл служить царю Трояну, да прижился. Дорос до воеводского звания. Кто сейчас вспомнит, что не нашей крови человек? Да по нему и не скажешь. А его дети вовсе - безоглядная вырь лазоревая. Вот и ты вырий человек, хоть и с дивьего краю. Недаром и царевичу глянулся. Стал бы он иначе с тобой разговаривать, задания давать! Знаешь, я тебя теперь буду называть дивьей вырью. Ты не против?
- Да не против, - пожал плечами Татхагор.
Он ведь и сам уже чувствовал себя наполовину вырянином. А в глубине сердца хотелось ему почувствовать себя вырью чистой воды... Особенно после слов Заворошки. Он и за царевной Гарфанг ехал уже не только ради Любомиры. Уже вновь гнала его вперёд жажда странствий, да запрягало желание сослужить службу чудо-краю вырьему...
Вполне благополучно проехали они и Березань, и Селияр, беспрепятственно проследовали и по лесоградским землям до самого Соловца, где уже и зима пришла, снег лежал. Одна с ним досада: пускался в путь Татхагор подивиться на снега вырьи, а теперь снег его не радовал...
А вот в Соловце завернули они в первую попавшуюся харчевню перекусить да провести ночь в чистых постелях. Только сели обедать, как вдруг из-за дальнего стола встаёт человек - статный да крепкий, взгляд жёсткий и цепкий, ухмылка волчья. Подсаживается к ним, кладёт на стол большие грубые руки, острым ножичком поигрывает...
Заворошка и говорит:
- Здравствуй, славный витязь Резван Дудентьевич, многих лет тебе!
- И вам того же, - отвечает богатырь, - добрые путнички...
А щурится нехорошо, криво. Зубом цыкает:
- Ох и снарядил же отряд Донат Троянович... И что ж с вами делать, с такими головорезами, а? Почикать бы по-тихому на мелкие кусочки да раскидать по топям лешачьим, вот и вся б недолга.
Помолчал немного и спросил, не велел ли царевич что-нибудь на словах передать.
- Ничего не велел, - отвечали Резвану.
Тяжело вздохнул богатырь, да стал расспрашивать, как вообще дела в Белосаде. Что говорят о нём в Кремле, а что среди простого люда. Заворошка откровенно ему всё рассказал, хотя и мало было Резвану радости от таких новостей.
- Ладно, - сказал он в конце концов. - Спите спокойно, набирайтесь сил. Завтра тяжелая дорога предстоит. С нами едут молодой чародей Болдырь, да лесоградский богатырь Волчко Гиляй, да Макар Перепята, да ещё полдюжины ратников. Разыщем мы вашу Гарфанг, хотя и не всем в Лесограде того хочется. У меня к ней свой интерес имеется. Авось, чьё-то дело и выгорит, не ваше, так моё.
И начались на следующее утро их заполярные мытарства. Дорогу, от одной охотничьей сторожки к другой, прокладывал чародей Болдырь, искал же он первым делом великого северного шамана Кугедея-эсеге, который должен был указать путь в чертоги Гарфанг. Через три дня достигли крайней лесоградской заставы. Болдырь сказал, что дальше на север никакого вырьего жилья уже не будет.
Тут Заворошка заявил, что коней пора оставлять, иначе только напрасно их погубишь. Нужно пересаживаться на какой-нибудь полярный транспорт. Болдырь кивнул:
- Имеется такой. Оленьи да собачьи упряжки. Выторгуем их у местной чуди, как до их стоянки доберёмся. Отправим коней сюда с частью ратников, а до Кугедея будем пробираться в таком количестве, сколько упряжки потянут.
Так и сделали. И вышло так, что не получилось раздобыть больше двух собачьих упряжек. В одну сели Татхагор, Заворошка да Болдырь, во вторую - Резван с Макаром Перепятой. Остальных ратников Волчко Гиляй повёл с конями на заставу. Те только рады были. Да и никто из лесоградцев, за исключением Резвана, никакого рвения не выказывал. А чародей Болдырь с такой кислой миной делился своими план поисков Гарфанг, что казалось, будто его на эти поисками пинками загнали...
Но Кугедея-эсеге оказалось разыскать легче, чем опасался Татхагор. Уже через неделю раскрашенный по-дикому старик-шаман прыгал-бесновался, потрясая бубном, вокруг огромного костра, испрашивая у своих приятелей, духов нижнего да верхнего миров позволения провести вырьих гостей к смотрительнице мира срединного.
Видно, духи благоволили Донатовым послам, потому что по окончании обряда Кугедей вручил им неказистый потёртый рог, по виду турий, со словами, что это великое шаманское сокровище Урэр-шарви. Рог прозвучит без посторонней помощи, но только тогда, когда человек с ним в руках станет лицом в направлении чертогов Гарфанг.
Рогом немедленно завладел Болдырь на правах самого опытного в обращении с волшебными предметами. И Кугедеев Урэр-шарви действительно трубил постоянно, но только при ориентации в единственном направлении. Несколько дней Татхагор был счастливейшим человеком в мире, потому что казалось ему, будто невыполнимое поручение вот-вот окажется выполненным, причём безо всяких ненужных осложнений.
Но так просто не свершилось. День за днём они мчались к чертогам Гарфанг, а их всё не было и не было. Уже и ночи сделались вдвое длиннее дней, и припасы мороженой рыбы, которой кормили собак, стали иссякать, да и собственный паёк начали экономить. Тут Заворошка и говорит на очередном привале:
- Мы по кругу гоняем. Я как стал подозревать неладное, стал внимательнее по сторонам смотреть. Сегодня мы дважды проезжали мимо мешков из-под рыбы, что в прежние дни выбрасывали в снег. Значит, третий круг делаем, не меньше.
Резван нахмурился.
- А ну, - говорит Болдырю. - Дай-ка мне на Кугедеев рог глянуть.
Пожал плечами чародей, отдал Резвану Урэр-шарви. Долго тот вертел его в руках. Заворошка с Татхагором тоже подошли, стали разглядывать шаманское сокровище. Самым глазастым оказался Татхагор - это он углядел крошечную дырочку в кости, нитку не проденешь, разве что шёлковую. Резван зачерпнул рогом воду, из растопленного снега полученную. Урэр-шарви дал течь. Сразу вскипел богатырь, на Болдыря окрысился:
- Ты, чернокнижная морда, расколупал шаманский рог? Сбил направление, чтоб мы век Гарфанговых чертогов не нашли?
Болдырь стал отпираться:
- Не колупал я ничего. Какой рог Кугедей-эсеге мне дал, таким он и сейчас остался. Видно, не судьба нам разыскать Гарфанг. Может, сама царевна противится. Недаром она уже столько веков людям не показывается.
Да ведь и правда, ничего теперь не докажешь...
Начал было Резван препираться с чародеем, но Макар Перепята бухнул:
- Да и леший с ним, с этим шаманским сокровищем. Кто б его не испортил, хоть Болдырь, хоть Кугедей, хоть сама Совушка. Нам сейчас лучше подумать, что дальше делать. Я так мыслю, возвращаться надо.
Резван, почесав в затылке, заявил:
- Сначала ещё уточним, правда ли мы по кругу ходим. Может, Заворошке померещилось. Теперь все будем по сторонам смотреть. И думать, нет ли к Гарфанг какой другой дороги. Тебя, Болдырь, последнее касается в первую очередь.
Татхагор долго не мог заснуть: с такими настроениями в отряде, его миссия могла полным крахом увенчаться.
Пробрался он к Заворошке, в бок толкнул, шепнул на ухо:
- Должно быть другое средство отыскать Гарфанг. Только не с этими людьми. Чую я, если мы опасно близко к царевне подберёмся, попросту порежут нас. Если б не Резван, давно б порезали.
- Похоже на то, - шепнул в ответ Заворошка. - Но что предлагаешь, дивья вырь?
- Думаю я, что если кто ведает, где логово Гарфанг, то дикое зверьё северное. Но со зверьём не мне ладить, голубчик Заворошка...
Помолчал голубчик, потом отвечает:
- Следующей ночью уходим от лесоградцев. Только б успеть к тому времени, как они проснутся, оленей встретить, а лучше медведей.
Поёжился Татхагор, подумав об огромных белых медведях, которых они пока что только пару раз издали видели, да что делать. Поручение Донатово надо выполнять. И вырью апсару Любомиру завоёвывать...
На следующем привале наладились они бежать. Но прежде Заворошка прополз между собак, нашептал каждой, чтобы по следу не шли, коль погонят. Потом тихо ушли Татхагор с Заворошкой, вроде бы ничьего сна не потревожили. Однако чуть отдалились от лагеря, как смотрят - за ними крадётся кто-то во тьме. Припустили Татхагор с Заворошкой со всех ног, да преследователь оказался быстрее.
Догнал их Резван Дудентьевич, смеётся:
- Что думали, никто вашего перешёптывания не услышит? Все богатырским сном спят? А ведь богатырский сон-то всегда с одним ухом настороже... Особенно в походе. Ладно, поджилками не трясите. Втроём пойдём, и резать я вас не собираюсь, лишь бы вы меня не зарезали. Кличь, Заворошка, медведей, коль умеешь!
Буркнул Заворошка:
- Будто бы такое это простое дело... Не могу я их кликать. Вот если б они сами пришли... Искать их надо, высматривать. Ничего, погони не будет. Не пойдут собаки по нашему следу.
Усмехнулся Резван:
- Что ж, тогда посмотрим, чьё чародейство сильнее, твоё или Болдырево. Чернокнижники ведь тоже звериное слово ведают.
И точно, не подумали Татхагор с Заворошкой про Болдыря, а тот справился с непослушными собаками.
Настигли их Болдырь с Перепятой, да, видно, ещё по пути сговорились шуток больше не шутить. Перепята на ходу с саней спрыгнул, мечом размахивая. Бросился на Татхагора с Заворошкой, которые от Резвана чуть отстали. Резван кинулся Перепяте наперерез с кладенцом. Но тут чародей Болдырь остановил упряжку, руки перед собой вытянул и принялся дуть через них - такой ветер поднялся, что Резвана с ног сбивает. Упал на снег богатырь, не стал с колдовским ветром бороться. Да тут же одним рывком откатился в сторону и метнул кладенец в чародея. Тот и рухнул с повозки замертво, насквозь пронзённый, хотя богатырь бросал тяжёлый меч шагов с десяти. Макар Перепята увидел такой поворот и кинулся уже на Резвана, пока тот безоружный. Рубанул с плеча, да Резван поднырнул под меч, бросил Перепяту через плечо, выхватил ножик засапожный и всадил лесоградцу под рёбрышко, в самую печёнку. Таким скоротечным выдался бой, что Татхагор с Заворошкой и опомниться не успели...
А как поверг удалой Резван лесоградцев, дух перевели и вдруг увидели в нескольких шагах огромную седую рысь. Что могла делать рысь в полярном краю? Видно, то сама Арысь-поле почуяла угрозу Заворошке, примчалась защитить. Остолбенели Татхагор с Заворошкой, мигом и о кровавой резне, учинённой Резваном, позабыли. А волшебная Арысь-поле повела ушами да носом, седым хвостом махнула, да только её и видели.
Но едва исчезла, как на горизонте белые медведи показались, не иначе по Арысь-поля велению. И идут прямо к людям: один большой и два помельче, - видно, медведица с детёнышами. Вышел к ним навстречу Заворошка, и уж каким способом договаривался, только ему ведомо, а договорился. Оседлал мамашу, крикнул Татхагору с Резваном:
- Вы медвежат не троньте. Садитесь по саням, собак погоняйте, не бросать же их теперь. Не бойтесь, не отстанете. А уж отыщем ли царевну Гарфанг с медвежьей помощью, я пока не скажу, не знаю. Но попробуем.
Выдохнули облегчённо Татхагор с Резваном: на собаках-то привычнее и спокойнее будет, чем на медведях, пускай и маленьких. Похоронили в снегу убитых лесоградцев да в путь тронулись. Заворошка на медведице впереди, за ним Татхагорова упряжка, потом Резванова. Медвежата то рядом с мамашей бегут, то возвращаются собак подгонять.
День мчались всё дальше и дальше на север, а потом пурга поднялась. Вырыли путники укрытие в снегу, на манер земляного схрона, наружу одну дыру оставили. Все вместе там спрятались. Одной кучкой друг к дружке жмутся: медведи, собаки, люди. Так ночь просидели и ещё целый день, только к ночи утихло.
Вход присыпало - раскидал Татхагор снег, выглянул наружу. Смотрит: вроде и ветра нет, и в тёмном небе звёзды видны, а вокруг их убежища белые снеговые смерчи кружат. Когда один вдруг в человекоподобную фигуру складывается - а в руках ледяной меч, светящийся своим светом.
- Ракшасы! - закричал добрый молодец. И нырь в берлогу! Там уже спокойнее объясняет:
- Снежные ратичи обложили со всех сторон. С ледяными мечами в две сажени длиной.
- Ну-ка посмотрим, что там за ратичи... - заинтересовался Резван и полез к демонам с кладенцом в руке.
Как вылез, за ним из дыры Татхагор с Заворошкой осторожно выглянули, посмотреть, как справится богатырь.
Кое-как справился. Один ратич-ракшас на него бросился, скрестились мечи - ледяной с кладенцом змеиным - да ледяной меч и переломился. Ракшас сразу попятился. С другой стороны к Резвану ещё один противник подступил - та же история. Резван попытался атаковать обезоруженных врагов - да они в сторону проворно отскакивают, а богатырь в мягком снеге вязнет.
Вернулся он к входу, стоит с кладенцом наготове - а снежные ратичи кругом выстроились, уже не хотят нападать. Думают, видно, осаду вести, брать измором.
- Что ж делать-то будем? - спросил Резван. - Мне за ними по свежему снегу никак не угнаться. А если пробовать путь продолжить, так они со спины накинутся - не отбиться...
Татхагор предложил:
- Подождём, наверное. Вдруг Гарфанг явится посмотреть, чем её слуги заняты?
- Думаешь, сейчас царевна в неведении? - спросил Резван. - Думаешь, не она ратичей снарядила?
Татхагор только плечами пожал. А Заворошка рассудил:
- Дивья вырь верно говорит: обождать надо. Мы припасы ещё не все прикончили, а медведи могут пару деньков обойтись собственным жиром. Снег настом возьмётся, тогда и поглядим. А ещё сдаётся мне, днём снежные ратичи не такими вёрткими будут. Может, вообще в сугробы попрячутся.
Согласились с ним Резван и Татхагор. Закупорили вход, стали ждать утра.
Как показали нос наружу в следующий раз, смотрят: утренние сумерки настали. А снежные ратичи не то чтобы в сугробы попрятались, как Заворошка предсказывал, а сами ими же и обернулись, только ещё не до конца. Торчат бочком из снежной глади огромные круглощекие морды, глазки прикрыли, сладко посапывают.
А напротив входа - замерла в предрассветном тумане белая птица, сама вроде как сова в человеческий рост, а лицо - девическое, красоты неописуемой.
Выбрались они все из укрытия, замерли. Гарфанг к ним сделала плавный шаг, спросила - сладкоголосо, да недобро:
- Ну здравствуйте, гости дорогие. Пришли молодецкие косточки поразмять, кладенцом помахать?
Татхагор вперёд вышел, поклонился:
- Здравствуй, прекрасная царевна. Прости, что без спросу явились. Прости, что твоих верных слуг испугались, стали от них отбиваться. Поручение у нас к тебе. Наказано нам передать тебе слово уважительное от царевича Доната Трояновича, повелителя славного града Белосад и всего вырьего края.
- Хорошо хоть уважительное, - недовольно протянула царевна. Кивнула на богатыря Резвана:
- А то я уж всякое подумала, на этого посмотрев, который с Веливертовым кладенцом...
Резван тоже шаг вперёд сделал:
- У меня к тебе отдельное слово будет доброе, царевна. Не от белосадского Доната, а от себя, вырьего богатыря Резвана, Дудентьева сына. Но позволь, сначала посланники Трояновича скажут...
- Да уж пускай говорят, раз пришли! - воскликнула царевна. - Хотя если б не кладенец, никого б и слушать не стала. Заморозила б, памяти лишила. В снежных ратичей обратила, себе служить заставила. Никакие слова смертной выри мне не интересны... Нет, мне и кладенец, конечно, не помеха, только больно много получается мороки, дожидаться, пока вы сами не замёрзнете, за мной по всему крайнему северу гоняясь. Так что говорите уж...
Взмахнула она позволительно крылом-рукой, в белых совиных перьях искрящимся...