“Нация – это, прежде всего, чувство локтя, чувство, говорящее каждому члену сообщества, что внутри него чужого горя не бывает, что, если ты сегодня промолчишь, завтра та же участь постигнет тебя.
В России нация не сложилась. Более того, вся философия, заложенная испокон веков во внутреннюю политику страны, исключала возможность создания нации, всеми силами препятствовала этому процессу. Достаточно полистать классическую литературу, чтобы убедиться в том, что презрение к "инородцам" было обычной социальной атмосферой, как питьевая вода или воздух. Презрение это было, как нечто изначально данное. Почитайте, с каким талантливым презрением пишет Достоевский о своих соплеменниках-поляках, или украинец Чехов – об украинцах. И оба – о евреях. Это – первое.
Второе. Нацию тоже можно разделить на классы и переложить "прослойками", но деление это будет вторичным. Первичным останется нация, а это значит, что в момент опасности человек будет спасать человека, а не "крестьянина", "рабочего" или "интеллигента".
Третье. Исходя из вторичности социального деления, исключена возможность стравливания больших групп людей между собой. Принцип "разделяй и властвуй" в национальном государстве значительно теряет в силе. Именно поэтому в Российской империи насаждали ненависть между отдельными народами и культивировали "неполноценность", "вороватость", "хитрость", "лень", "свойственные" тем или иным народам, оттеняя эти свойства "наивностью", "трудолюбием" и даже "богоизбранностью" народа "русского". В СССР к этой, веками культивируемой, арогантности "русского" народа, добавилась "классовая неполноценность” крестьян и интеллигенции в сравнении с пролетариатом. Это привело к росту напряжения уже внутри каждого из народов, что значительно упростило задачи правящей диктатуры и стало на пути национального сплочения.
Четвертое. Постоянное унижение крестьян, насмешки над их образовательным уровнем, презрение к крестьянскому труду – все это облегчило коллективизацию и позволило логически вывести вину крестьян в организованных сверху голодовках. Извращенная логика кремлевских мясников опять-таки не вызвала никаких протестующих реакций социума.
Таким образом, в оценке реакции одной части народа на страдания другой речь идет не о " безграничном терпении русского народа”, а о безразличии большинства к судьбе части. Так поступали не только с крестьянами, но и писателями, художниками, технической интеллигенцией, да даже и с пролетариатом.
"Терпеть" народу российскому никогда не приходилось целиком и одновременно. Мудрая политика разделения оставляла возможность для надежды на выживание на "правильной стороне баррикады" – стоило лишь "не заметить" умирающих от голода крестьян под ногами, заклеймить инженера, врача или композитора, заявить "куда следует" на коллегу или соседа”.