Дом пах побелкой, шерстяными нитками, печной золой, старыми книгами и немного плесенью. По коридору налево, сразу за занавеской, на пяти квадратных метрах умещалась проходная бабушкина спальня с узкой тахтой, швейной машинкой-тумбочкой с ножным механическим приводом, коврами на стене и полу, сшитыми на этой самой машинке из разномастных тканевых квадратиков, и ржавеющим торшером с выгоревшим абажуром. Округлый корпус вилки этого торшера был из хрупкого пожелтевшего по кромке пластика, и ее внутренности так дребезжали в руке, что, вставляя его в розетку, лучше было сразу зажмуриться и приготовиться к удару током. Бабушка рассказывала, как одна ее знакомая легла с мокрой головой читать в постели - потянулась включить свет - ну и, собственно, всё...
Направо коридор заканчивался слепой нишей, до потолка заставленной ящиками, чемоданами, вешалками и взгромоздившейся на самую верхотуру деревянной детской кроваткой на колесиках.
Когда младший брат Лёха в год и два месяца лоб в лоб встретился с глобальной вселенской несправедливостью, проходя инициацию отлучения от материнской груди, мама чуть не порвала себе все связки в плечах и локтях, по полночи гоняя эту кроватку вперед-назад, держась за решетку и стараясь при этом оставаться в постели. Лёху вместо ненавистных сосок-пустышек снабжали непрогрызаемыми сушками, и на какое-то время он впивался в них и начинал даже дремать. Мамино тело тоже позволяло себе поверить, что расслабилось и спит, но сушка в какой-то момент неизбежно начинала крошиться, крошки попадали под спину, вселенская несправедливость восставала в его сознании в полный рост, и крик отчаяния оглашал весь дом.
- Комедиант! - орал из-за стены дед, нашаривая тапочки и кутаясь в ватник поверх застиранной майки-алкоголички. - Растудыть тебя через коромысло! Вместе со всем этим отродьем! Что вы за бабы такие безрукие, и ребенок у вас - баба, чёрт бы вас всех разодрал!
На последнем слоге дом сотрясался от хлопнувшей по косяку входной двери, дед уходил на крыльцо дымить 'Беломорканалом', потом откашливался и пел густым баритоном, впиваясь глазами в звезды: 'Я не хочуууу... судьбууу... инууу...ю...'
Между 'Беломорканалом' и 'судьбой иной' - по всей видимости где-то в сенках - дед успевал разогреть горло заначкой, чистой как слеза, и сколько бы бабушка ни находила и ни перепрятывала ее, сломать этот ритуал было не в ее власти.
Бабушка умерла в шестьдесят семь. Умирала тяжело - не только потому, что ее съедали метастазы рака прямой кишки, а потому, что не понимала, куда жить дальше. Дед приходил неумело помочь ее невесомому желтоватому телу справить нужду, она гнала его, чтобы не запоминал ее такой, потом понимала, что сама не справится, и тихо, дрожа и закрываясь руками, звала его обратно: 'Коля-а.. ты... все-таки... помоги...' Ее пальцы, заостренные и отточенные огородом, спицами и тысячами исписанных вручную страниц (диплом ученого-агронома, курсы переквалификации - учитель химии и биологии, классное руководство, стенгазеты и - письма, письма, письма - пухлые, размашистые - братьям и сестре, детям, давним друзьям, случайно узнавшим адрес...), - теперь эти пальцы продолжали шевелиться, перебирать друг друга и уголок одеяла, словно искали еще что-то, что непременно нужно было успеть закончить, иначе кто же вместо неё... Дед взрывался, его надломленный баритон хрипел, как пластинка в запыленной радиоле: 'Да что ж ты всё ерепенишься-то! То уйди, то помоги! Помираешь - так помирай уже спокойно! Мне-то что со всем этим делать!..' Сполоснув судно и вернув его на место, он шатаясь брел в детскую спальню за стеной, где пятнадцатилетняя Света, обхватив колени, смотрела куда-то в глубину ковра из мелких квадратиков. Садился рядом с ней, ронял голову ей на плечо и почти завывал: 'Ты понимаешь: ей тогда восемнадцать было! Я ее увидел - и утонул!.. Как я теперь без неё? За что она - так?!'
Мама , потемневшая и полупрозрачная, несла на себе готовку и стирку, не в состоянии говорить хоть что-то. Папа заполночь застревал на работе. Десятилетний брат Лёха целыми днями рисовал лабиринты и тихо плакал.
Когда Алексея спрашивали, как он придумал Замкнутый Цикл, он отвечал отшлифованным текстом: 'Невозможно было больше смотреть, как люди умирают. Это иррационально, это сводит на нет все достижения человечества. Ну и потом, подумайте: пытаться рожать и воспитывать детей - неоправданный риск. Бесконечные вложения в непредсказуемый результат. Если все те же усилия направить на осознанное саморазвитие, то пользы миру будет гораздо больше. Вместо того чтобы умирать - продолжать развиваться! Собственно, идея обновления человеческих клеток при помощи токов особых частот, впервые мелькнула в моей голове лет в десять. А дальше, - он улыбался одним углом рта, - просто слегка подзатянувшаяся реализация поставленной задачи.'
- Лёш... - поначалу она еще что-то пыталась объяснить. - Ну нельзя так, понимаешь! Вы людей вообще спросили? Зачем же всех вот так поголовно! Может не все хотят этого бессмертия! Ну дай ты его тем, кто осилит! Кому действительно нужно быть подольше, кто миру нужен!
- Да это ты не понимаешь, - взвинчивался он. - Не получится так! Ты что думаешь, сейчас все будут ждать, пока мы решим, достойны они или нет?! Да пока мы тут будем взвешивать, они сами начнут управлять системой - те самые, кого мы бы, может, и не хотели оставлять! Всё, программа запущена, и в неё деньги запущены! Мне, думаешь, из воздуха всё само приходит! Если мы хотим, чтобы интеллект победил, то силы должны быть равными! Если обновляться - то всем! Не отсидишься ты в уголочке!
- Да при чем тут отсидишься! Я просто не хочу вот этого вечного и бесчувственного! Для чего бесконечно развиваться? Продлить жизнь - да, улучшить здоровье, больше успеть! Но если жизнь гарантированно никуда не денется - чем дорожить? Зачем успевать? Мы зависнем все, как в болоте! Куда это всё вкладывать - новые Вселенные создавать? Да на это, может, способны двое на миллиард! Тебе интеллект нужен? Ты бы лучше придумал, как сделать, чтобы люди друг друга чувствовали! Чтобы творить хотели, друг друга беречь, чтобы смысла не теряли! Ты можешь себе представить эти толпы бессмертных, которым не нужно вообще ничего?! Так люди пока хоть детей еще рожать хотят. Но ты же и это отбираешь!
- Не смей, - взгляд его становился мутным и недобрым, а слова медленными, как у алкаша в недельном запое. - Не смей даже думать про ребенка. Ты слышала?! Я говорил тебе - у беременных от этих токов необратимые изменения в мозге! Ты и не выносишь его, и сама заработаешь как минимум шизофрению! А токи скоро будут везде! Везде вообще! Еще месяца четыре-пять, и все двенадцать орбитальных спутников запустят! Мы в этом уже живем, это глобальная программа, тебе уже не выйти!
...Дом пах побелкой, шерстяными нитками, печной золой, старыми книгами... Печка поддалась ей с третьего раза: пропыхтелась и затянула дом пахучим теплом.
Света долго поливала себя разогретой в ведре водой, черпая ее эмалированным ковшиком. Брызги, попадая на печку, шипели, из щелей вспыхивали оранжевые отсветы.
Промокнувшись полотенцем, она влезла в байковую пижаму и шерстяные носки, закуталась в старый бабушкин свитер (он был на пару размеров ей велик, и это успокаивало, будто могло защитить от всех этих обезумевших, вместе с их токами), закрыла глаза. Все, когда-то жившие или бывавшие здесь, обнимали ее через эти запахи, скрип старого пола, прикосновение колючей шерсти. Люди просто жили: глотали снег, прыгали по лужам, читали до утра и спали в электричках, срывались за сотни километров, чтобы успеть обнять кого-то внезапно очень родного... до сломанных прутьев в полуночном исступлении качали детские деревянные кроватки...
Конечно, нечего надеяться - ее и здесь найдут. У них чуйка на таких. Но может быть не сейчас. И даже не завтра. А может... Она опустила руки на живот и задержалась там. Тепло сначала сжалось внутри в плотный шарик а потом, расширяясь, начало пульсировать в аорте, наполняя уже и грудную клетку, и горло, подкатывая к глазам. Она держала руки на животе: может мы с тобой их всех обманем? Сбежим еще дальше. Сколько повезет - побудем смертными - устаревшей моделью, которую еще не достали эти особые токи.
Начинало темнеть. Она достала наугад из шкафа книжку, устроилась на бабушкиной тахте. Взбила рукой мокрые волосы и ткнулась в розетку вилкой выцветшего торшера.
Свет с треском на секунду ослепил комнату - и темнота наступила насовсем.