Тихий таежный деревенский уголок отделяла от районного центра разбитая дорога в восемнадцать километров. Вся жизнь деревеньки вертелась вокруг шахты номер шесть, где добывали золотую руду. Жили не бедно. Золото по сто килограммов в месяц исправно поставляли в государственную казну, но мужики для души незаконно промышляли охотой на соболя и медведя да прочей живностью.
Я в Чибижеке не была давно, а через месяц после своего шестнадцатилетия решила сделать себе подарок и на лето выехать, погостить у деда с бабушкой. Тогда было жаркое сухое лето. Дышать испарениями городских дорог никак не хотелось. Родители не были против моего решения. Я ехала и видела, как травы в полях, наливаясь соком, местами скоро желтели под палящими солнечными лучами. Но тайга заботливо оберегала свои луга, усыпанные душицей, зверобоем и пижмой, скрывая их в полуденной прохладе. Пришло время сенокоса. Многие в деревнях по утрам уходили косить до самого вечера. А мне городской что оставалось делать? Скучно, вот я и стала цепляться к своим братьям Славке и Витальке, чтобы возле шахты золотую руду показали.
Однажды они меня туда сводили, благо идти было совсем недалеко. Беленые кирпичные стены шахты как раз высились за речушкой напротив дедовского дома. Иногда мне страшно было ловить на себе взгляд ее пустых темных окон. Жуть.
- Чего тут смотреть? - смеялся Виталька, перекидывая из руки в руку булыжник, - Одни серые камни.
Мы стояли на горке из отработанных камней, выискивая что-нибудь интересное.
- Смотрите, а тут что-то желтенькое блестит! - закричала я от радости, - Золото! Это же золото, да?
- Какое золото! - засмеялся Славка, прыгая по каменным кучам, - Это пирит или сульфид железа. Вот вас городских дурить можно. Смехота.
Мимо по дороге проезжали грузовые машины. Из кабины одной из них нам помахал рукой дядя Володя, остановился.
- Чего здесь шаритесь? Виталька, матери скажи, задержусь на работе на пару часиков. Пусть ужин позже греет, - и машина рванула с места, поднимая тучи пыли.
Вскоре со смены по домам пошли рабочие. Шумной толпой они вышли из больших железных ворот шахты, ведущих в пристроенный к ее зданию двор. Молодой парнишка наших лет отделился от толпы и подошел к нам.
- ЗдорОво! - протянул он руку Славке и Витальке, - Сегодня второй раз спускался в забой. Уже не так страшно. Меня Руслан зовут.
Он обратился ко мне, пряча руки в карманы рабочей куртки. Черноволосый с голубыми глазами весь светился удовольствием. Тогда он показался мне красивым, но было в нем нечто недосказанное, что пряталось за его приятной внешностью. Какая-то пропасть, которую он никому не разрешал переступать.
- Вечером приходи к нам на сеновал. Мы у деда ночуем, если что. Захвати с собою музон, - пригласил его Виталька.
- Ты же знаешь, я кроме "Кино" ничего не слушаю. Пусто в моей фонотеке, - развел руками Руслан и пошел вдоль речки к новостройке, - Ладно, бывайте.
- Странный он какой-то, - тихо сказала я.
- Станешь тут странным. Он ведь года два назад отца похоронил. Утоп тот по весне на рыбалке: ушел под лед. Руслан полгода молчал, а теперь хоть и общается, но некоторых сторонится. А в драке ударить никого не может. Стоит как пень или просто уходит. Не поймешь его.
Славка и Виталька с матерью и отцом жили в другом конце деревни, и идти туда нужно было минут двадцать, но на покос собирались все вместе в доме у деда. Косили всегда по утренней росе, когда литовка мягко срезала траву и ложилась ровными рукавами вдоль всего покоса.
- Дело нехитрое - научишься, а то только и умеешь в городе, что ручку в руках держать, - говорил он, - Виталька покажет, а там и сама пойдешь.
Как только взошло солнце, дед Паша был уже на ногах. Баба Стюра собирала с собой еду. Я с трудом поднялась с постели. Идти никуда не хотелось, но домашняя суета быстро закрутила.
Покос был рядом на косогоре. У меня сначала косить совсем не получалось: то литовка верхом шла и лишь приглаживала влажную от росы зелень, то вонзалась острием в землю, но помаленьку я приноровилась, а потом мне и вовсе доверили идти свой рукав. До обеда косили, а когда трава подсохла, ворошили ее вилами. Людка бегала по покосу, ахакая что-то свое - щуплая сорокалетняя баба с разумом десятилетней девчонки.
- Людка, иди лучше шишек нарви - чего бегать зря, - крикнул ей отец дед Паша, - а то давай литовку в руки и - вперед.
- Аха, - возмутилась Людка, резко разрезая воздух ладонью, и убежала к высокому кедрачу.
Как белка залезла к самой макушке кедра и стала швырять оттуда в нас незрелые смолистые шишки. Почему-то все смешно называли ее АлЯ. Видимо за слово "аха", которое она только и могла произносить.
Он был старшим среди троюродных братьев. Высокий, худощавый, спорый в деле и скорый на слово - душа нашей семейной компании.
А вечером после работы мы варили шишки в большой кастрюле. Укладывали их аккуратно на подстилку из травы и заливали водой. Кипело долго, пока смола не оседала на травянистую кашу. И потом уже на сеновале, засматриваясь сквозь щели в деревянной крыше на звезды, щелкали орехи и травили страшные истории. Волнующе пахло сеном. И мир сужался до размеров этого маленького далекого от городской суеты деревенского счастья.