Аннотация: Пишущийся роман. Соавторы: Т. Адаменко, С. Бескаравайный. ПРОДА - от 08.09.2011 - следующая будет через три недели. Конструктивная критика - приветствуется.
Пролог
Провинциальные музеи напоказ гордятся своими шедеврами. Картина хоть сколько-нибудь известного художника обязательно вешается на видное место, чтобы посетители непременно ее заметили, запомнили и, может быть, пришли сюда снова. В запасниках хранится множество не столь известных "экземпляров", и немало занимательного разложено там по ящикам и стеллажам. Однако самая интересная из незнаменитых картин всегда висит в кабинете ответственного хранителя.
В этом музее хранительница убрала подальше сочные натюрморты, не стала любоваться сценами охоты или ровными, под линеечку, пейзажами. И уж конечно не к лицу ей было вешать на стену "Купание вакханок" с обилием пышной плоти. Она разыскала одну из картин, которые привез в музей её дед. Не слишком большое, но весьма занимательное полотно.
Картину пару раз пробовали включить в экспозицию и повесить в общем зале. Экскурсоводы подводили к ней группки туристов, щелкали фотоаппараты. Только вот среди посетителей всегда находился умник, который начинал всем рассказывать, что такого не может быть, и всё, что на картине - неправда. Экскурсоводу приходилось объяснять, как события шли на самом деле, ему не верили, громко возмущались. И хотя чуть позже очередному знатоку давали прочесть несколько книг, открывали энциклопедии - работать с такой картиной было совершенно невозможно.
А к ней стоило присмотреться...
Изображение передано легкими, быстрыми мазками. Художник работал в манере, близкой к импрессионизму, но лица и руки он постарался выписать как можно тщательней. Ему удалось передать игру света и контраст между насыщенным теплым передним планом и холодным фоном, в котором органично сочетаются темно-синий, белый и ультрамарин.
На переднем плане трое мужчин. Они стоят, облокотившись на крыло самолета, его плоскость идет почти параллельно нижней границе картины. За их головами нечетко видна летная кабина, поднимаются вверх лопасти пропеллера, их грани лишены резкости. Стекло кабины слегка бликует. Любой знаток опознает в самолете советский истребитель, курносый биплан И-5, и хотя верхние крылья не видны на картине, тросы-перетяжки будто проведенные под линейку границы отделяют одного персонажа от другого.
На крыле, словно на столе, разложены игральные карты. Едва уловимый угол наклона крыла заставляет взгляд зрителя идти слева направо.
Летчик в левом углу картины к зрителю в остроносый профиль, у его левой руки лежит планшет, из которого, по-видимому, и были извлечены карты, сверху на нем кожаный шлем и перчатки. Под внешней неподвижностью - напряженная работа мысли; угол наклона головы и угол, под которым он держит свои карты, совпадает, показывая сосредоточенность летчика. Его лицо - в тени, и в контрасте с этим коротко стриженные волосы русого цвета будто светятся под солнцем.
Летчик в центре композиции расположен к зрителю вполоборота, он заинтересованно смотрит в карты у себя в руке и одновременно тянет себя за чуб привычным жестом, густые, выгнутые дугой брови сведены к переносице в попытке скрыть улыбку. Отсвет солнца на его чисто выбритой голове придает ему несколько комичный вид, несмотря на строгость застегнутого под горло казачьего мундира зеленовато-защитного цвета с яркими малиновыми эполетами. Умники опознавали в нём "белогвардейца".
Третий участник партии - китаец - опирается на крыло самолета обеими руками и словно старается подняться еще выше: ростом он заметно меньше своих товарищей. Карты рубашкой вниз лежат между его ладоней: видимо, он только или выиграл, закончив партию, или спасовал и теперь ждет, когда определится победитель. Его лицо с узкими миндалевидными глазами непроницаемо и неподвижно, но по напряжению рук и наклону тела можно догадаться о его неподдельном интересе к исходу поединка. Он одет в изрядно засаленную тужурку механика без каких-либо знаков отличия.
День на картине клонится к вечеру, о чем говорит небо над головами персонажей, меняющее свои оттенки снизу вверх от насыщенного синего к индиго. Художник мастерски передал то время суток, когда время будто останавливается и, кажется, что день не кончится никогда, время остановилось и Солнце так и будет светить всем живущим на земле.
За спинами у игроков - летное поле и можно разглядеть еще с десяток таких же курносых "ишаков". Вдали - намеченные несколькими мазками темно-фиолетовые, почти черные горы с несколькими пятнами белого снега на вершинах.
В первую очередь в глаза бросается разительное несходство между всеми тремя участниками партии, которое несколько нивелируется общей приглушенностью красок и охристо-желтым закатным светом, который буквально заливает передний план, заставляя всех участников игры щуриться.
Потому "Партия в "дурака" среди роковых вихрей" висит там, где её видят только свои, где не будут задавать надоевших вопросов. Чтобы не пришлось в очередной раз объяснять, как художник Белов умудрился заполучить такую натуру в городе Кульджа, в 1933-м году.
Часть 1 Свадьба без смертей
(1920-й)
Двухэтажный дом совсем не был похож на тот скромный домик, в котором они жили раньше. Кирпичный фасад, глиняные полы, толстые, как стволы деревьев, балки у потолка - каждый раз при взгляде на них невольно возникала мысль о тяжести, которую они несут на себе, и тогда, если сощурить глаза, мерещился в них едва уловимый изгиб.
Даже название городка, "Кульджа", поначалу надо было произносить с напором на букву "д", чтобы не потерять ее случайно, - и это тоже напоминало, насколько все здесь отличается от их прежнего житья в станице
Оттого мальчику было совсем не скучно. Своим десятилетним умом он уже понимал, что пришла беда, что не от хорошей жизни они перебрались из станицы, и теперь всё будет иначе. Но то, старая жизнь, значила для Кости не так уж и много, или, вернее, значила не больше жизни нынешней. Ему было уже все равно, но китайском ли ему вести считалку, или на русском, татарском или уйгурском. Пусть ему уже и "ставили руку" для рубки, и на охоту брали, и много чего еще - он так и не привык делить людей на хорунжих, подъесаулов, просто станичников и всех остальных. Костя еще не сросся со своим статусом казака, и не какого-нибудь, а семиреченского, не ощутил, как многого это стоит. И ненависть его была от старших родичей, а не своя. Своим пока был только страх.
Была одна жизнь - станет другая. Можно ведь всё начать сначала?
Хотя нет, совсем заново никак не получалось.
Отец пропал без вести уже три года, как раз перед началом смуты. А Костя видел его последний раз вообще лет в пять - остались в памяти только руки, подбрасывающие вверх, густой запах махорки и то, как он заворачивал в свою бекешу сразу и его, и матушку, и сестер.... Дядька Игнатий - троюродный отцов брат, который из казаков в станице старшим остался - сгинул меньше месяца назад. Землю стали отбирать еще в восемнадцатом году, и за два года, пока надеялись, терпели, лучше не стало. Тогда мать сказала, что ждать, пока батраки да казахи их перебьют - они не станут.
Все, что могли, погрузили на телеги. И вот они здесь.
Три сестры старшие уже по хозяйству матери помогали, хозяйство вели. Мать всё не уставала радоваться, как удачно они переехали. По пути не ограбили, и с отъездом они не прошляпили - граница с того времени только крепче становилась.
Дом двухэтажный, первый этаж заняло Костино семейство, а на втором - живет Марк Стефанович. Седьмая вода на киселе, родственник отца. Из казаков, но еще его отец в купцы подался, по столицам разъезжал, а сам Марк Стефанович художник. Дом его собственность, еще до смуты купленный, и Костину семью он пустил оттого, что теперь сам с трудом кормился, а совсем посторонним сдавать первый этаж не хотел. Оно и понятно, торговля, что художнику от отца досталась, совсем развалилась. Портретами себя не прокормишь - кому они сейчас нужны? А горы да луга нарисованные и даром не берут, все и так видно
Главной кормилицей семьи теперь была Зиночка - швейная машинка марки "Зингер".
Они добирались до Кульджи несколько суток, но Косте почему-то все запомнилось в темноте, словно они ехали только ночью. Все было неясно, неопределенно, а оттого еще более тревожно, и мать не отпускала их от себя не на минуту, тихо утешая сестренок. Тогда швейная машинка казалось самым бесполезным грузом из всего их домашнего скарба, даже бесполезней, чем хрупкая посуда: весила больше, чем все они, вместе взятые, и места занимала столько же, постоянно угрожая проломить дно телеги коваными ножками. Но когда Анне Ефимовне предложили оставить ее на обочине, она побагровела и отрезала "Это Настино приданое!".
Теперь матушка каждый день нахвалила себя за предусмотрительность. Зиночка стрекотала на первом этаже с утра до ночи - мать с сестрами подрубали простыни, шили пододеяльники, наволочки, мешки, чехлы, самую простую и непритязательную одежду для всего русского населения в городе. Покупателей хватало - русские бежали в Кульджу уже второй год, но с деньгами у всех было негусто.
Мастерская Марка Стефановича была наверху, чтобы света побольше, и оконные рамы в деревянном переплете не ровные, а скошены под углом. Костя часто поднимался к нему, мать так и сказала: чтоб у образованного человека под боком сидел, авось чему хорошему и научится. В городе школы еще не было, только пытались что-то придумать, и пока дети учились, кто из их родителей во что горазд. В мастерской пахло деревом, красками, горелым и часто керосином. Марк Стефанович научил Костю растирать краски, но рисовать у мальчика не получалось совершенно. Из остального образования были рассказы про Петербург и тамошнюю академию, но Костя не мог понять, что там правда, а что выдумка. Еще рассказывал, как ходил в экспедиции по горам и пустыням, рисовал там зверей, птиц.Показал Косте как визировать местность, и тот теперь с удовольствием составлял карты плоских крыш и труб Кульджи - других пейзажей вокруг не было.
Когда Марк Стефанович был занят уж очень сильно, то давал Косте читать вслух книги с полок. Если было скучно и непонятно, то Костя быстро ставил книгу на полку, но чаще всего книги попадались отличные - про королев, рыцарей, о знаменитых пиратах и великих путешественниках. Иногда обложки были красивые, а буквы совершенно незнакомые, непонятные - ничего прочесть нельзя. Такие Косте казались самыми интересными.
Самому художнику было скучно - сидишь себе, ни с кем не разговариваешь, чертополох рисуешь или там кувшин. А больше Марк Стефанович картины раскрашивал, то есть рисовал-то он их наново, только по старым наброскам. Еще мог "на плэнер" выехать, но мать Костю даже из дома сперва неохотно выпускала, на рынок старались всей семьей выбраться, а уж чтоб куда-то далеко съездить, и речи быть не могло.
Город был большим - надо было верных два часа идти, чтобы пробраться из конца в конец. Улицы разные - есть и прямые, есть и такие кривые и маленькие, что двоим не разминуться, и дворец на берегу реки, и совсем хлипкие глиняные домишки рядом с пагодами... В станице из совсем чужих можно было разве что киргизов увидать, а здесь и дунгане, и китайцы, уйгуры и все. Из друзей у Кости теперь были Андрей с улицы у реки, и Семён, сын конюха.
Много интересного было в городе, и как-то Костя даже спросил Марка Степановича, отчего тот лошадиную ярмарку не нарисует - всем же любопытно, все ж там толпятся, а уж сами кони! Спина с обеденный стол, копыта с тарелку, или наоборот - тонконогие, с изогнутыми в дугу шеями и заплетенными в тонкие косы разноцветными гривами. А груды фруктов на базаре: сладко пахнущие дыни, и гранаты, и полосатые, как халат, арбузы? Но Марк Стефанович лишь усмехнулся, и сказал, что проще тогда уже груды червонцев рисовать - от картин вообще отлипать не будут.
Еще в станице, в Надеждинской, гости часто говорили Косте, что он теперь главный в семье - единственный мужчина. Но уже тогда Костя понимал, что это очередная глупая выдумка, которое взрослые с непонятным упорством превращают в правду. Главной в семье была мать, и, если что и её занимало больше, чем прибыль в их магазинчике, так это мысли о том, как бы пристроить дочерей.
Старшая из сестёр, Настя, уже год как ходила в невестах, но из Надеждинской казаков в Кульдже почти и не было, а из прочих станичников кто только не приехал - все сплошь давно женатые, а из холостых многие спились в рванину, а другие забеднели и чуть ли не к дунганам в батраки пошли.
Мать часто вздыхала "Как ровню найти, и не сговоришь ни с кем". В лавке разговоров много, но к человеку особо не приглядишься, "деньги глаза отводят". По такому случаю Антонина Шаньгина решила раз в неделю приглашать гостей - не на обед, а на чай. Марк Стефанович, с которым она вначале с опаской поделилась этой идеей, ее мысль одобрил, и, если был в разговорчивом настроении, сам спускался вниз. Многое из того, что он рассказывал, Костя уже слышал, но Марк Стефанович умел так интересно завернуть, так играл голосом, что Костя словно забывал концовку и с удовольствием слушал заново.
В тот вторник, когда всё началось, за столом было чуть не десять человек. Все домашние, Виктор Васильевич, которого мать, хоть тому и восемнадцать лет сравнялась, так и называла. "Оттого, что на войне все взрослые. Не Витей же мне его кликать" - ответила она Косте чуть позже. И правда, был Виктор Васильевич быстрый и острый, как шашка, даже лицо у него было острое - острый нос, острые скулы, треугольный и тоже острый подбородок. Называли его "корнетом", родом он аж из Смоленска был.. И еще сидели за столом каких-то два казака, которых Костя забыл, из Мало-Алматинской, что ли. Кресты на груди он помнил, а лица - начисто из памяти стерлись.
- Я слышала, из Самсоновской приехала семья, и не одна.
- Был там на прошлой неделе, визит сделали, порядок наводили, - кивнул Виктор Васильевич, - Спокойно было, тихо, не ждали нас. Но, как понимаете, порядок наш долго не держится.
- И что, сильный бой?
- Какое там, - прогудел казак, - Главное, в станицу погромче въехать, поджечь чего, пострелять. Красненькие и разбегутся.
- Но, ироды, могут через дувал гранату кинуть, в спину пальнуть.
- Они ведь не просто так разбегаются, за помощью идут. Мобильные отряды появились, эскадрон всегда наготове, неприятно. В какой станице квартирует, и не угадаешь. А краснопалочники это вообще гадость редкая...
- Многие вас не ждали? - в голосе матери промелькнуло злорадство.
- Хватило шашкой махнуть, - улыбнулся в короткую бороду один из казаков, - Зато те, кто ждал, те с нами ушли.
- Времени на сборы почти нет, это вам повезло, что добро на трех телегах вывезли. Сейчас красненькие заложников стали брать, из старшины, - таким не до сборов, их вообще по подвалам держат.
- Пойдете снова?
- Как без того, сударыня, обязательно пойдем. На Илийский заглянем, может, и в Копальской побываем.
- Храни вас Бог.
Костя знал, что когда идут такие разговоры, то в глазах матери разгорается нехороший огонёк.
- Я слышал, губернатор собирается выделить вам в помощь несколько рот, - Марк Стефанович не хотел все время молчать.
В ответ корнет лишь зло усмехнулся.
- До границы и не саженью дальше.
- Но если вы пойдете в Самсоновскую...
- Если пойдем, - произнесено было с изрядным сарказмом. Человеку, только вернувшемуся из рейда, было даже смешно видеть, как трусливый штатский что-то там пытается соображать о кавалерии, - И если туда заглянем, что собственно, не вам и даже не нам решать...
Костя решил, что Виктор почему-то не доверяет Марку Стефановичу, и всерьез разозлился на гостя. Только он открыл рот, собираясь что-то сказать, как Марк Стефанович поймал его взгляд и улыбнулся. Костя знал, что такое обычно следует перед шуткой, но сейчас Марк Стефанович не смеялся. Художник только и сказал "один момент", и не успела Антонина Шаньгина сказать, что не очень-то вежливо оставлять стол, как его ботинки застучали по ступенькам лестницы.
Руднев улыбнулся Насте и, чтобы чересчур не бравировать воинским делами, завёл разговор об общих знакомых, которые уже перебрились сюда, в Китай, и жили в окрестностях города.
- Антошина помните? Невысокий, крепкий, да Игорь Петрович. Сейчас ему в рейды не ходить, ногу подсекли. Хромает. Так с семьей землю взял, и хорошо дело пошло. Пятеро сыновей и младший уже в возраст входит. Братья Залужные, так лошадьми торгуют, с одним купцом дунганским артельно дело начали. Лучше всех Изметьев устроился - он теперь китайцам в гарнизон овощи поставлять будет.
- Как так? - удивилась мать, - Они ж первые пройдохи.
- Так на земле их и нет почитай. А отравы уйгурской боятся очень, гадостей всяких, вот и подсуетился Изметьев, теперь те же уйгурские дыни будет китайцам и продавать.
Все рассмеялись - вырвать у китайцев самую малую денежку сейчас было все равно, что лихо в бой идти - страшно, но почётно.
Корнет хотел рассказывать и дальше, благо общих знакомых за последние месяцы прибавилось, но тут послышался скрип - рама большого полотна, которое пришлось боком проносить в дверь, царапнуло о лутку.
Марк Стефанович установил свою картину на венский стул и только Костя из них всех смотрел сейчас больше на художника, чем на полотно - все картины в мастерской он по три раза видел. А с лица Марка Стефановича медленно уходила растерянность и даже, можно сказать, удивление.
- Окрестности станицы Копальская. Хорошо видна перспектива плоскогорья, подходы, сама архитектура.
- О, да вы там бывали, - корнет будто забыл все свое презрение, и с интересом рассматривал пейзаж, - Дом старика Семёнова недавно сожгли. Вот тут красненькие отсиживались, мы пытались их с ходу выбить, не получилось, так тоже постарались. И вот этой улицы - её теперь совсем нет.
- И что же такое? - Марк Стефанович потер себе виски, - Тоже красненькие отличились или ваша полусотня пал пустила?
- Ну так еще при Анненкове, я тогда в рядовых был.
- Атаман-кудесник чего только не сотворил, - видно было, что Марку Семеновичу почему-то неинтересен разговор. Картину он вынес, что-то хотел сказать, но вот-вот может передумать, - Слушайте, молодой человек, я хоть и не военный человек, но совет дать могу. По прежним своим знакомствам. Если хотите вытащить семью Бородкина, или там Кротова, то ни в каких Арасанских выселках вы их не найдете.
- Даже так? - иронично осведомился корнет, - Отчего же?
- Считайте, климат не тот, и вообще, там для них знакомства были неподходящие...
- Хорошо, я принял к сведению, - корнет улыбнулся Насте, беседа ушла куда-то в сторону, а Костя заметил, что Марк Стефанович смотрит на своё полотно с большим недоверием, будто думает, куда теперь девать неправильную картину.
В тот день говорили еще о многом. Что, наконец, губернатор позволит сформировать полусотню под флагом, и теперь не придется каждый раз заново собираться для учений. Как и у кого идет торговля. Что татары хотят свою школу открыть, и надо бы так же сделать. О новом, молодом и энергичном батюшке, который еле добрался из сюда из Верного, и наконец организовал сбор средств на выкуп хотя бы пятачка земли под постройку церкви. А там уж и своими силами построить можно, - поддакивала мать, - Не деньгами, так руками рабочими все захотят подсобить....
Сидели долго.
Уже когда все разошлись, когда унесли на кухню самовар, Костя услышал разговор матери с Настей.
- Чем не жених?
- Мама, не знаю, резкий он какой-то, дёрганый. И он... ведь в набеги ходит. Завтра басмачом станет.
На миг Косте стало смешно - не сестра же с шашкой на коне скачет. Чего её бояться?
- Я тебя в спину не толкаю. Что сгинуть может, это да, мне самой за него и вчуже страшно. Но он хоть воевать умеет, и людей за собой водит. Вот решат китайцы казаков со света сжить, им это сейчас как в ладоши хлопнуть, куда денемся? У меня второй раз благодарить серебра нет.
Костя никак не мог понять, чего взрослые то своих людей с оружием любят, то ненавидят. Когда атаман уже здесь, в Китае, крепость захватил, отказался оружие сложить - все радовались. А теперь Анненкова больше всех ругают, что китайцы их теперь во всём подозревают, следят.
И разговор корнета Руднева с полковником Смаглюком, который в Кульдже пока был старшим из офицеров, вряд ли помог бы ему в этом разобраться.
***
- Кто проболтался - я не знаю, но других гостей из нашей сотни у Шаньгиных не было. Представьте себе: за чаем с пирогом какой-то богомаз сегодня вдруг называет мне имена и цель рейда. Если бы он еще стал мне как его, актив красненьких называть, я бы не удивился, - взволнованно докладывал Руднев.
Полковник, грузный, с поседевшими бакенбардами по моде еще прошлого века, смотрел на стоящего перед ним навытяжку корнетом в хромовых сапогах, и улыбался. Корнет мог бы сейчас уже никому и ничему не подчиняться. И настоящей власти, той, за которой сила, у него было бы сейчас даже больше, если бы он сколотил шайку и жил набегами по обе стороны границы. А в том, что за ним пошли бы, Смаглюк не сомневался. Но Рудневу, как офицеру, нужна была цель, которую дает флаг, и ощущение служения чему-то большему, чем свой кошелек. Без этого он жить уже не умел и не хотел - вырос-то, практически на войне. Поэтому он и явился на военный совет и выполнял приказы, не оспаривая власти полковника.
- Богомаз? И много там в доме икон?
- Обычный красный угол.
- Значит, он художник. Случаем, не Белов?
- Так точно.
- Тот, который ни ногой за порог? Да вы присаживайтесь, Виктор Васильевич.
Корнет себя второй раз просить не заставил.
- Как вы думаете, Виктор Васильевич, много ли у наших ребят, родни здесь осело? Из невоенных, из тех, кто на базаре сейчас торгует?
Руднев посмотрел на полковника непонимающими глазами.
- Все устали, люди хотят просто жить, хлеб наш насущный добывать. Война всем уже поперек горла. И они расспрашивают своих. Такие разговоры не запретишь. И так по своим норкам разбежаться норовят. То, что вы полусотню собрали - уже подвиг. Китайцы это не хуже нашего знают, потому и терпят, что мы им сделаем...
- Я знаю о нынешнем положении дел, - вежливо перебил его корнет. - Однако этот носа не кажущий из мастерской художник рассказал мне не просто слухи из тех, что по базару ходят. Я ведь говорил: он мне точно назвал станицу, да еще предупредил, что Бородкиных оттуда уже не вытащить. Как это объяснить, Фрол Геннадьевич? Что за чудеса?
- Нет здесь чудес. И штатские соображать умеют, - усмехнулся Смаглюк. - Вы ведь говорили им, что уже побывали в Семиречье? И что вам там могло понадобиться? Прибились к отрядам басмачей? Сомнительно. Если вы вдруг не приняли ислам и не стали работать на наших английских друзей, то что вам по ту сторону может понадобиться? Отомстить врагам и увести больше людей для жизни здесь. Ну так чему удивляться?
- Фамилиям, - Руднев понял, куда клонит полковник.
- Он ведь казак, он семирек, он всех знает, и он еще в курсе, что вы у нас деловой человек, и вывозить предпочитаете тех, кто отблагодарить может. Он, конечно, наугад фамилии вспомнил, но повезло.
- А с чего полусотню кормить? - начал оправдываться корнет.
- Вот и мы пришли к корню всех бед... - полковник тяжело вздохнул, - Все наши ходы считают не только здесь, но и там. Настоящая внезапность, это когда противник просто не понимает, что вы делаете. У нас такого уже нет, потому как цели простые. И вся моя надежда на то, что и проводники хорошо тропы знают, и вы уже все здесь выведали.
- Тут другое интересно... - вдруг добавил полковник, когда поуспокоившийся корнет уже направился к выходу.
- Что?
К чему он вообще этот разговор завел? Показал, что знает? Еще раз навестите Шаньгиных, это не помешает.
- Да я и так... - корнет неожиданно опустил голову.
-Что, сушки вкусные были? - усмехнулся полковник и неожиданно добавил, - Шаньгины мне родня дальняя, еще по Сибирскому казачеству, только про те дела долго вспоминать надо. Но при случае и я туда зайду.
***
Марк Стефанович сидел перед старым пейзажем станицы Копальской и все никак не мог поверить, что в тот раз он увидел всё, будто вернулся, будто сам стоял там с планшетом. Хотя нет, он видел куда лучше, ощущал землю - станица казалась маленьким пятнышком, наростом на толще гор. Деревья, посевы, вообще все живое было как пена на верхушке волны.
Прилив, отлив.
Наверное, он ощущал тогда годовой круговорот - от одной весны до другой.
Тяжело было разглядеть людей в этих потоках сил и тенях горных вершин. Все человеческое казалось совершенно незначительным. Горы жили прошлым, а жизнь - будущим. Горы будто оплавлялись под действием времени, и каждый новый камнепад, который чуть оживлял их, открывал солнцу новые камни - одновременно похищал у вершин частицу времени. Когда горы окончательно оживут, они исчезнут. А травяной ковер думал, как будет воскресать в следующем году, сады - как бы распространиться вокруг. Какой-нибудь суслик мечтал побыстрее спрятаться в нору, но вся четвероногая живность, как бы обоняла запахи трав следующего лета.
Двойной пульс земли.
Марк Стефанович никогда не думал, что скрытое бытие откроется перед ним вот в такой форме. Всевозможные "практические магии" из петербургских салонов здесь ничего не стоили. Разнообразные чакры, иные миры, диеты, медитации, просветления и оккультные символы также были ни при чем. Ключ хранился в его сознании - и еще немного в картинах. Или, точнее, он был замком, а картины ключом; но что или кто поворачивал ключ в замке? Художник не чувствовал напряжения, почти ожидаемой боли от человеческих усилий вместить нечеловеческое; нельзя было сказать, что он лишь своей силой, как титан, раскрыл некие врата знания.
Он пробовал с того дня несколько раз. Чаще ничего не получалось, и он, как идиот, всматривался в плоскую поверхность холста. Иногда ему открывалось ощущение скал, пульс прошлого. Чаще проскакивали искры жизни. Но представить себе вот так всё, единым целым - Марк Стефанович не мог. Вот и сейчас, его звали вниз, а он уже четверть часа, ничего не делая, таращился на плохой эскиз перевала Ломанный, которым идут через Ала-Тау.
Художник встряхнулся и пошел на улицу, встречать победителей.
Руднев любил славу. Без жажды триумфа ни один военный - не военный, и если не перебирать меру, то желание прославиться есть качество положительное.
Корнет прекрасно знал, что при входе в Кульджу ему шляпками махать не будут. Да и кто - татарки, китаянки? Смешно было думать о таком. Его ждали за рекой, в русских кварталах, рядом с бывшей факторией. И чтобы уж совсем не прибедняться, не делать вид, что возвращается, как усталая собака в будку, Руднев послал вперед Мамедова.
Встретили достойно - с наспех надерганными из палисадника цветами, немного из "Славься" спели. Больше всего радости было у старика Митина: удалось вытащить семью его покойного племянника, вдову и всех четверых мальчишек. Были еще две семьи, но в лицо их не знали, и только через имена общих знакомых смогли дознаться, что они свои.
Настя и Софья с Костей тоже вышли, покричали "Ура". Марк Стефанович пару раз взмахнул шляпой. Руднев только подмигнул Насте в ответ да раскланялся с коня, крикнул, что назавтра зайдет, вызвав парочку завистливых взглядов на покрасневшую от смущения Настю.
Сейчас был занят - трое раненых было попросту привязано к сёдлам, а еще надо было разгружать переметные сумки, вести лошадей в конюшни. А потом еще отчитываться перед полковником, искать доктора - своего у них не было. Да много чего.
Настя в тот вечер была молчаливой и серьёзной, хоть матушка её и пыталась развеселить, пробовала песни петь, но та упрямо стрекотала на машинке. О чём-то своём думала и про себя решала. Костя непонятно за что получил подзатыльник и больше ждал следующего дня, чтобы послушать, как всё было - к вернувшимся казакам мать его не пустила.
***
- Славно гульнули, только шорох прошел по Семиречью, - Руднев был в ударе, пересказывал детали рейда. Костя смотрел на его восторженно, и хотя в молодое лицо от переживаний прошлого становилось почти мальчишечьим, для Кости это был сейчас величайший герой, - Через Охотничий круг сделали, почти до самого Пржевальска дошли. Если полусотня быстро идет, ничего эти крансопалочники сделать не успевают.
На чай пришел едва ли не десяток гостей.
- Два "льюиса", а к ним патронов запас, - прогудел кто-то из казаков, - Лошадок добрых привели.
- Кстати, - Руднев щелкнул пальцами, - Еще одно.
Тут же явился объемистый баул, и корнет жестом фокусника извлек оттуда несколько рулонов тонкого розового шелка, а еще льна и большой отрез тяжелой набивной ткани - лучше нет для покрывала или портьеры.
- Антонина Ефимовна, примите в подарок, - смущаясь, сказал он.
- Вот спасибо, Виктор Васильевич, вот не ожидали! - всплеснула руками та, довольно улыбаясь. Сестра, потупив глаза, вполголоса поддакивала благодарственной речи матушки, понимая, что розовый - цвет девичий.
- Костя, отнеси и заодно Марка Стефановича позови, пусть не брезгует, - распорядилась матушка.
Костя думал возмутиться, что ж такое, его как лакея посылают, а тут все самое интересное расскажут. Но вдруг сообразил, что если сейчас начнет артачиться и канючить, то уж точно на взрослого походить не будет. Схватил баул - а тот был тяжелый - и скорей к швейной машинке, потом наверх, и услышать, обязательно услышать, как Руднев рассказывает о сшибке.
Художник сидел перед картиной перевала, давно законченной, и зачем-то положил на полотно ладонь.
- Маркстефано... там гости, - Костя от входа бежал к планшету, к стулу художника, но вдруг картина притянула всё его воображение, ему показалось, что вот он там, скачет на Зорьке, на кобыле-шестилетке, и а справа и слева заходят лавы киргизов, и хоть это не красные, но все равно смерть сейчас придёт. А левая рука болела, как от удара палкой, и патронов почти...
Пол прыгнул к самым глазам, и стало очень пусто.
Очнулся Костя быстро - Марк Стефанович мокрым полотенцем тер ему лицо.
- Что, заче...!?
- Тихо! - зашипел художник, - Хочешь тем господам внизу рассказать сказочку? И все решат, что ты выдумал оттого, что еще не дорос до походов?
Глаза у Кости стали круглые от изумления и обиды. Он что-то видел, все было взаправду, он точно всё знает, но над ним только посмеются. Это было так несправедливо, что хотелось расплакаться.
- Вот, вытирайся, скажи матери, что сейчас спущусь, я картину выбираю.
- Хорошо.
Когда Костя "провалился" в пейзаж, Марк Стефанович хлопнул себя ладонью по лбу - всё ведь было так просто, а он и не сообразил. Нужен якорь, вполне конкретная личность, которая сможет ощутить дыхание будущего. Мальчик вообразил себя на том перевале, и все прошло так же, как и в первый раз, даже лучше.
Теперь художник кое-что понимал, и часть старых догадок вмиг получила подтверждение. Он неторопливо накрыл полотно рогожей, прихватил поудобнее, и понёс к гостям.
А внизу было очень хорошо - как раз начали мечтать, какой будет жизнь, когда здесь, в Кульдже, все наладится. И чтобы все быстрей наладилось, надо всех собрать, и пусть не только казаки скидываются, но пусть и Петр Назарович мошну развяжет, у него с запасом. Отец Георгий стал рассказывать, что про участок он уже почти договорился, и строить там можно быстро, хоть церковь-однодневку срубить, лишь бы дерево было.
Костя сидел у окна тихо и незаметно, как мышь под метлой.
- А вы, Марк Стефанович, вы ведь талантом не обделены, так постарайтесь во славу Божью.
- Я? Благодарю отче, но к иконам таланта у меня нет совсем, - чуть поклонился художник и театральным жестом снял с полотна дерюгу, - Вот, что у меня хорошо выходит.
Ох как внимательно посмотрел на картину Руднев, как ему хотелось прямо сейчас взять художника "за грудки", вытряхнуть из него побольше сведений. Но корнет промолчал, а окружающие только восхитились мастерством Марка Стефановича.
Потом разговор зашел про виды на урожай, про вести из большого Китая - там банды "милитаристов", клики, каждая в несколько миллионов, решали, какая из них самая сильная. Ефимченко рассказал, когда следующий караван ожидается, что привезет. И если все хорошо повернутся, то можно будет школу организовать, не хуже чем у татар, ну не совсем такую же, но чтобы настоящая...
Понемногу каждый начал говорить своё, единый лад рассыпался и корнет подсел к художнику.
- Марк Стефанович, сделайте милость, покажите вашу мастерскую, я с как их, живописцами, так дел не имел, не знаю, как ваш брат работает.
- Пройдемте, - тот явно ждал вопроса.
Наверху полуденное солнце яростно било сквозь запылившиеся окна. С крыши доносилось курлыканье голубей, а где-то вдалеке возмущенно ревел осёл.
- Стало быть так... А это кукла?
- Манекен, специальный болван - на него костюм повесишь, а лицо позже дорисовать... Костя!! - художник вдруг рявкнул, будто на плацу отдавал команду.
Пунцовый от стыда мальчишка вышел из-за двери.
- Садись вон туда, и никогда не подслушивай, если можешь узнать всё открыто, - художник вдруг подмигнул корнету так же неожиданно, как до того орал на Костю, - Разговор будет серьезный, но порой надо доверять даже детям, они правду видят.
Руднев оглянулся на пацана, подумал, что тот уже достаточно взрослый, чтобы поначалу все рассказать матери, а та женщина благоразумная.
- Ты на что картиной намекнул? И кто тебе сведения поставляет? Обдулло?
- Полусотню раздавят на перевале, ваши дорогие киргизы, с которыми вроде вась-вась начинается. При отходе, когда сзади краснопалочники подопрут, да из Верного кадровые части красных подойдут.
Корнет бешеными глазами глянул на художника.
- Не верю!
Марк Стефанович прикрыл глаза и двумя пальцами взялся за переносицу, будто только снял очки.
- Халаты у них будут свежие. Пулемет только один, да и то неисправный, из винтовок почти все - манлихеровки, но винтовок тоже мало. Пики и шашки - хороши. Рукоять у шашек латунная, самая простая гравировка - звезда, только каждый захочет её сбить.
Это было точное описание снаряжения, которое появилось у "орды" Ахмет-шаха. Киргизы разгромили гарнизон в Пишпеке, но эту новость Руднев приказал не оглашать, а про манлихеровки из всей полусотни он один только и знал.
- Кроме перевала у вас другого пути не будет. Красненькие в Верный броневики подвезли, штук пять, не больше. Но на твою полусотню, корнет, и одного хватит.
В углу энергично кивал, не смея раскрыть рта, Константин.
- С чего бы это нас так давить?
- А кому вы нужны? Нашим дорогим шахидам-басмачам? Так они всех, кто сюда еще с "белым генералом" явился, под нож пустить хотят. Пока с большевиками деретесь, и мало вас, так хорошо. Скоро ты под свою руку сотню поставишь, даже эскадрон, а кому такое понравится? Это уже многовато будет. Только китайцам, им приятно, что на дунган управа сыскаться может. А по ту стороны границы все эти китайские интересы - вилами по воде писаны.
- Но про перевал кто тебе сказал? - палец уткнулся в грудь художника, - Кто?
- Я видел только горы, людей и оружие. В тот день будет очень ветрено...
- Сучий потрох...
Но бить художника было нельзя, здесь чужой дом, и Настя, и вообще.
- Есть другой способ проверить. - вздохнул Марк Стефанович, - Ахмет-шаху кто-то должен будет сведения передать, вот ты ловушку-то и расставь. Одному скажи одно, другому другое...
- Да знаю я! - перебил Руднев. Несколько раз нервно сжимал кулак, укусил себя за нижнюю губу, - Но имей в виду, если что не так, значит, ты у нас на большевиков работаешь, белое дело тормозишь, и я не посмотрю, я тебя на первом дереве повешу.
- Это когда еще будет, - миролюбиво заявил художник, - Ты бы Костю учиться взял, в школу.
- Чего?
- Ну, школа, мы ж её откроем. И кому как не тебе про кавалерию рассказывать?
- Пусть лучше Фрол Геннадьевич рассказывает, - брякнул корнет.
- А откуда ты через десять лет для своего эскадрона новобранцев возьмешь?
Костя понял, что сегодня всё решилось - учиться он будет под началом Руднева.
***
В рейд вышли восемьдесят четыре человека на полной сотне лошадей. Был исправный "льюис", было по три сотни патронов на каждого, было четыре бинокля. Проводов не было - Руднев знал, что сведения утекают через кордон, потому выступали в поход тихо, и раньше на два дня, чем планировали - казаков пришлось по тревоге собирать.
Руднев взял в отряд дюжину новых людей - больше из тех, кто переходили границу безо всяких пожитков и не хотели сразу гнуть спину в батраках. Для таких риск был делом необходимым. Среди них четверо казахов, и Фазиль-киргиз. Еще семеро раненых могли к следующему рейду поправиться. Хорошо. Хуже то, что в этот раз надо было угонять скот. Сотню, а Руднев мысленно уже называл отряд сотней, на одни "благодарности" не прокормишь. Ну поклонится человек кошельком серебряных рубликов-"николашек", ну империалов несколько. Всё, остальное на хозяйство берегут. У казаков и купцов в Кульдже на шее не посидишь. Через губернатора помощи не доплачешься. А нужна постоянная казарма, нужны, ох, всего и не перечислить... Иначе разойдутся из-под него люди. Разбредутся.
Значит, брать. По мелочи грабили всегда, как без грабежа на третьем году войны? В домах у красненьких и раньше шуровали, но что-то хорошее редко удавалось прихватить. Лошади и так шли казакам, куда ж в рейде без лошадей, излишки потом же в Кульдже и продавали - но все равно мало. Выходит, верблюды, может, коровы, ишаки и вообще все, что может идти быстрее человека. С отарой овец их быстро к ногтю возьмут.
"Пророчества" живописца поначалу чрезвычайно насторожили Руднева, однако перед самым рейдом он уже не придавал им внимания. Кто-то что-то трусливому богомазу говорит, явно из родни, тут Фрол прав, но главного этот Стефанович не знал, ой не знал.
Джаркент обошли по другому берегу Или, ночью.
Дальше пошло быстро - не спать, есть на ходу, давать самый малый роздых лошадям и вперед, вперед.
Отряд обернулся своего рода ткацким челноком - вперед и назад вдоль долины Или, от степей, что идут до самых песков Тау-кум и чуть не обратно, к границе. Широка долина у речки Или, есть где погулять.
Такого не ждали.
Обыкновенно были кинжальные удары - дойти до первой станицы, до выселок, до аула, перевернуть все вверх дном и бежать обратно. Реже, как в прошлый раз, удавалось сплести "кружево" - пронизать границу в одном месте, покружить, и выйти в другом. Вдоль Чарыни, потом Качении, потом крестясь и охая, лишь бы не валиться в пропасть. Можно было бы сделать очень большой круг и вернуться через Джунгарские ворота. Кроме полусотни Руднева были и другие отряды, каждый со своей манерой. Но слишком хитрые фокусы явно не удавались, за зиму и весну многие остались там. Под "Совказдепом" - как иногда мрачно шутили у костров.
Но сейчас "красненьких" будто сковало льдом. Верный, Пишпек, Джанкерт - там стояли гарнизоны. Ждали, берегли силы, не совались в дело прежде времени. Пятый день полусотня шла будто среди пустыни.
Потому как на Бухтарме, почти у самой Монголии, восстали казаки. Анненкова ждали. И южнее, в ферганской долине, моджахеды выступили.
Много думал Руднев про атамана. До сих пор считалось, что он подчиняется ему, хоть и Анненков и был сейчас не пойми кто - оружия не сдал, воевать не воевал. Атаман казался молодому корнету громадной бомбой, морским чудовищем из прочитанной в детстве книжки. Под его начало становились казаки, ему легко присягали казахи, киргизы, дунгане. Но никогда их не набиралось слишком много. Не настоящая армия была у атамана. Если в войске все "братья", то добром это не кончится, все сползет к шайке. Лишь две недели воевал Руднев под началом у атамана, а после сам ушел, напился крови по горло.
Потому, когда зимой все рухнуло, и атаман ушел в Китай через Джунгарские ворота - Руднев сам не зная почему, испытал странное облегчение. Большая война взяла передышку, и всё очень напоминало поражение, но то, что начиналось теперь, было его, Руднева, войной.
- Вашбродь, хорунжий, обратно Илийское показалось! - Сибко, от головного дозора, махал рукой.
- Колонна, стой! - Руднев пустил Звездочку левее, поднялся до половины холма, спешился и к вершине подошел уже пригнувшись.
- Глядите, вашбродь, - Сибко теперь почти шептал, будто их мог кто-то услышать.
В бинокль дело стало куда яснее. В Илийском теперь стоял гарнизон. Не меньше эскадрона и краснопалочники. Стояли открыто, безо всякой засады расставили посты у крайних хат, были видны пулеметы и главная неприятность.
- А то что за жук, вон, у арыка? Броневик вроде, но с хвостом?
- Это танк, "рено", французский, - Руднев поморщился, - Хвост ему, чтобы в окопе не застрять, видишь, какой маленький.
Он задумался на несколько секунд.
- Вестовой Бочкин!
- Здесь, ваше благородие, - Бочкин был из мужиков, прибившийся к ним еще в прошлом году. К начальству обращался как положено, выговаривал слова и не меняя чинов на казачьи.
- Мы поворачиваем, нас уже засекли, возможно преследование.
Вестовой умчался к колонне и меньше чем через минуту там стали разворачивать и взятые в лошадей и взятые в Самсоновской арбы.
Пыль от колонны в Илийском заметили - еле слышным отзвуком донеслась сыгранная горнистом тревога, забегали солдаты. Но танк с места не двинулся, даже не завели двигатель. Не выводили конницу в поле. Еще одно место, где их ждут с винтовкой наперевес. И тоже не пойдут в погоню, хоть руки у них и чешутся.
Руднев спустился к отряду, вызвал в себе, вызвал Болдырева, Кнутко и Теребило - на них была команда десятками. Военный совет сплошь из бывших рядовых, а теперь вахмистров - ну да никто из головастых и образованных в отряд почему-то не пошел.
- Вашбродь, господин хорнужий, дернем на Алексеевку, под носом пройдем у них, все возьмем и обратно.
- Под носом у них, все одно, что у черта в зубах, - Руднев мотнул головой.
Кнутко и Теребило молчали. Добра было уже взято вдосталь, одних только верблюдов две дюжины, теперь они шли в голове колонны. Но грех было не воспользоваться робостью "красненьких".
- Переправляемся, делаем вид, что идти будем тем берегом, на прорыв. Потом переправимся еще раз и хлопнем по Караму. Давно пора кишлак этот почистить. А оттуда тем же путем, что и пришли. Кулак есть, если надо, заставу прошибить сможем.
Сотня была теперь почти полной - всего без двух человек. Братья Шекпелевы, которых искали, Сумкин с детьми, Колесниченко, это были только те, кто из своих, бывших.
- Да, - Кнутко, самый из них острожный, согласно кивнул, - Меняем скот, который унесет, на то, что возьмем в Караме.
- Перегони своих в авангард, неприлично будет топтать верблюдами случайный разъезд, - хохотнул Руднев.
Переправлялись до заката - унесло одну корову и арбу. Следующий день петляли по холмам, осторожничали. Пусто было. Лишь углядели в бинокль одинокого разведчика на хорошем буланом жеребце. Тот галопом уходил на Алтын-имельский.
- Думаю, еще трое суток, - Руднев смотрел на карту и все пытался прикинуть, где их попытаются зажать, - Потом задвигаются.
- Если они стали вот так у забора танки ставить, у них сил уже с избытком, - Кнутко вполголоса, с опаской, говорил о сгущающихся тучах.
- Карам слишком глухое место. Там мы скорее Жаныбека повстречаем, главное, чтобы в углу не зажали.
Второй раз Или перешли уже выше впадения Чилика, чтобы после боя не мешала отступать эта узкая, но глубокая речушка. Было самое начало утра, буквы на карте и те не прочитаешь, зато целый день оставался на марш, удар и отход.
Холмы становились все выше, и скоро Руднев ощутил "обман горизонта" - за склонами зеленевших холмов, где должно было начинаться небо в синей дымке виднелись склоны гор, но к низу дымка становилась гуще и казалось, что вершины опираются на пустоту.
- Горчев, ко мне! Со своим десятком стережешь трофеи, приказание понятно!?
- Так точно, - сам Михаил Кузьмич меньше все хотел во время боя оставаться с верблюдами, но десяток у него был не из лучших, кто не старик, у того душа в пятки уходит.
- Остальные!
Было ясно и без разъяснений - на рысях до кишлака, чтобы никакой случайный умник не подумал бежать предупреждать своих, а если побежит, чтобы получил пулю в спину. Сотня пошла вперед, выкинув по сторонам разъезды. Быстро, скоро будет еще быстрее, только без перебора, чтобы не загнать лошадей.
Карам стоял как бы в углу - отроги Ала-тау двумя стенами расходились в стороны, а от места расхождения сбегал Чилик, весь белый от пены.
Прошли по одной седловине, по другой - вел Деревятко, он сюда часто торговать ездил - и когда осталось не больше версты, будто вынырнули на поверхность.
- Опоздали? - разочаровано выдохнул Теребило.
Там уже были моджахеды. Очень хорошо было заметно зеленое знамя с вязью какой то суры из Корана. Как раз было время молитвы и десятки людей, прислонив винтовки к дувалам и колесам арб, били поклоны в сторону Мекки.
Сотня за его спиной выходила из седловины - приказа атаковать или уходить не было, вахмистры строили десятки.
ПРОДА
- Узнать, что ли, последние новости?
Руднев уже заметил - хвала оптике - и 'манлихеровки', и пики, и даже латунные рукояти шашек. Это было бы чертовски похоже на засаду, о которой вещал тот маляр, но кавалерия у моджахедов была по одну сторону кишлака, а 'максимы' и почти вся пехота, что он видел, зачем-то по другую. Всего получалось не меньше пятисот штыков. Там тоже узнали его сотню и не испугались, не стали хвататься за пулеметы, а приветственно махали рукавами халатов и тюбетейками.
Но что-то мешало даже порученца выслать для проверки.
И тут, пришло ощущение, что тебе целятся в голову. Руднев повернул бинокль влево, вверх, лихорадочно стал искать, и восходящее солнце блеснуло на оптике. Узбекский халат, ремень винтовки через плечо, и взмах руки - ниже по склону стала подниматься пыль.
Двойные клещи. Их не стали бы бить на месте, отогнали бы от кишлака, но на спину села бы кавалерия, а сборку, с горы, ударили бы резервные эскадроны. И через Чилик не ломанешься, с той стороны наверняка секретов понаставляли.
Оборачиваясь - он теперь был в арьергарде - Руднев видел, как идет в атаку конница. Да, винтовки не у всех, больше с пиками.
Капкан захлопывался, было не до скрытности, и Деревятко повёл кратчайшей дорогой через гребни холмов. Его приняли за командира - одиночный выстрел, меткий, где-то сидел снайпер вот на такой случай, если сорвутся с крючка. Кобыла под седлом рухнула, проводнику повезло, не сломал ноги, умудрился тут же вскочить - дали сменную лошадь. Сотня шарахнулась в седловину, и хоть Руднев прокричал команду, снова зашли на гребень, но все равно теряли, теряли время.
Еще выстрел, мимо, видно далеко они от стрелка, но пыль слева уже ближе. И сколько людей вынырнет из-за очередного холма, сколько?
Больше чем их, раза в полтора, тоже в галопе, лошади свежее, но опаздывают, опаздывают - две толпы людей на лошадях, будто две капли готовые почти удариться самыми краями, но не слиться в одно целое.
Рука дернулась к шашке, но Руднев подавил порыв, схватился за маузер и не заботясь о меткости, выдал моджахедам все десять патронов, что сидели в обойме. Стреляли вахмистры, стреляли казаки, кто умел бить из седла, а какой не умел, если с детства учат...
В той, поперечной лаве кричали, лошади не успевали обойти упавших, цеплялись сбруями, тоже падали, - слишком плотно они шли, не рассчитали. И оттуда стреляли, и кто-то из казаков падал, но меньше, а метко били вообще только трое-четверо. Их выцелили первыми.
Сотня Руднева куда лучше вооруженная, отбила, отдавила от себя лаву заградительным огнём. Люди в узбекских халатах приотстали, разъехались. Будто для того, чтобы не попадать под пули, но каждый, оказавшись в одиночестве, уже не рвался в атаку.
- Которые от Карама идут, их догонят! - прокричал Кнутко.
- Вместе осмелеют, знаю! К Горчеву и на Чарынь, брод!
Михаил Кузьмич понял, что означает такое быстрое возвращение, и прежде, чем первые всадники прошли мимо места дневки, костры были потушены, казаки в седлах, а верблюдов готовы были гнать впереди или пристрелить, чтобы не достались.
- Свежего коня, Бубна сюда! - Рудневу надо было быть быстрее остальных, - Горчев, проверишь брод!
Это была чуть не единственная надежда, оставить 'льюис', чтобы он заткнул брод, а самим успеть мимо Кольджигера, кое-как проломиться сквозь границу. И еще очень хотелось, чтобы поосторожничал Хал-ходжи, чтобы повременил. Он ведь через горы прошел, тропами, а это долго, и почти тысячу человек перевести ой как непросто. Не будет же он размениваться на неполную сотню? А у Алексеевки пусть его хоть с броневиками встречают.
Всех четырёх коров пришлось пристрелить. Арбы грохотали по камням, но разваливаться не собирались. Однако и пыль за спиной не думала исчезать. Там тоже рассчитывали на брод, думали поймать сотню на переходе, когда лошади и люди в воде будут.
- Филиппов, Крамченко! К вашей парочке еще двоих и полный комплект! Шесть лошадей дам.
Те понимали. У пулемета лучше двоих держать, даже у 'льюиса'. Они как раз умеют с ним обращаться. Еще двое, чтобы отсечь случайных пловцов и просто прикрыть спину. Хорошая затычка. Только к броду они должны успеть раньше.
Вызвались братья Шекпелевы. Ушли вперед на свежих лошадях, и на всякий случай Руднев послал с ними Кнутко.
Дальше пошла престранная война нервов - нельзя было срываться в галоп, лошади хрипели. Нельзя было останавливаться, занимать оборону, там только этого и ждали, чтобы охватить сотню с флангов. Надо было дернуться на подходе к броду.
И дернулись.
Когда кони вошли в воду - с вершины холма, на той стороне, пулемет уже готов был выписать ватрушек всем на свете. Кнутко давал знак ногайкой, что все в порядке. И всадники Хал-ходжи, с гиканьем и криками о величии Аллаха, ударившие в затылок сотне, получили свою очереди пуль, легли белую щебенку и пыль дороги.
Это не спасло всех казаков - 'манлихеровки' моджахедов взяли свою долю. Семеро не вышли из реки, раненых было почти дюжина и унесло еще одну арбу, но в вечерних сумерках колонна прошла дальше.
- Идем бодро, считайте, что почти у границы! До Кульджи доплюнуть можно!!
Ночевки не было. Руднев приказал спешиться и вести лошадей под уздцы - ждать было нельзя. А факелов разрешил зажечь только четыре на колонну.