Бескаравайный Станислав Сергеевич : другие произведения.

Адский кофе

"Самиздат": [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:


 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Данная повесть написана в соавторстве: Станиславом Бескаравайным и Татьяной Адаменко. Повесть опубликована в журнале "Реальность фантастики" Љ3 за 2010 год


Т. Адаменко

С. Бескаравайный

Адский кофе

   У каждого человека есть скелет в шкафу.
   Но скелеты в шкафах джентльменов не гремят бубенцами.

Часть первая

Перкуссия

  
   После обеда гости сквайра Харриса отправились в курительную. Они предвкушали кофе и общение с экзотическим "восточным демоном"- кальяном, который тогда еще капитан Харрис привез из Алжира.
   Гостей было шестеро, и каждый сумел найти себе удобное место среди подушек на приземистых диванах; возможно, чересчур низких, по мнению тучного мистера Олдриджа, чей живот теперь подпирал манишку. Остальные, пребывая в неге и сытости, с любопытством наблюдали за священнодействием хозяина.
   - Я выбрал яблочный, он самый свежий и легкий, - объяснил Харрис, укладывая табак в глиняную, покрытую глазурью чашу.
   Колба на столе переливалась радугой, поймав на одну из своих граней случайный солнечный зайчик. Внутри ее до середины заполняла загадочная темно-красная жидкость.
   - В подлинных арабских кофейнях кальян никогда не заправляют вином, - весело улыбнувшись, добавил Харрис. - Это изобретение скучающих европейцев... но я сумел остаться верным гранатовому соку. Он смягчает крепость табака, и дым проскользнет в горло гладким и ласковым, как шелк... Теперь уголек - и готово!
   Харрис подошел к каминной решетке и щипцами осторожно извлек догорающий, красно-серый кубик.
   - Кальян входит во вкус только после первого десятка затяжек, - остановил сквайр гостей. - Позвольте сделать их мне.
   С каждым вдохом уголек на поверхности чаши раскалялся добела, а потом снова медленно тускнел, а выдыхаемый дым становился все гуще и гуще. Наконец Харрис, подобно Везувию, изверг целое облако медленно поднимающегося вверх дыма, но не едкого и вызывающего кашель, а молочно-белого цвета, с приятным фруктовым ароматом, нежно щекочущим ноздри.
   - Прошу Вас, - Харрис на блюдце передал янтарный мундштук одному из гостей, лорду Гилберту Грею. Когда-то они оба прозябали на положении младших сыновей; Харрис изучал медицину, а Грей, ничем особенным не занимаясь, раздражал своих кредиторов. Они были абсолютно непохожи друг на друга, что и сделало их практически неразлучными. Аристократичному лентяю Грею нравилась энергия и прямота Харриса, а тому импонировало ехидное остроумие друга.
   - Никак не могу привыкнуть к дождю, - пробормотал Харрис и оглянулся на задернутые тяжелые золотисто-коричневые портьеры. Шоколадный загар сквайра выразительно подтверждал его слова и смотрелся среди остальных его гостей несколько экзотично. Виной тому была служба Харриса в Иностранном легионе; проучившись на врача четыре года, он бросил все, уехал во Францию и без проблем поступил в Иностранный легион на службу Госпоже Республике, где за семь лет сделал неплохую карьеру, а главное - скопил состояние, которое позволило ему купить Фернли-Мэнор, прекрасное обширное поместье. Но любопытство его гостей объяснялось не этим; офицеры, заработавшие капитал в Африке или Индии, возвращались на родину сотнями и тысячами.
   Например, его сосед и один из гостей, майор Педжет, вернулся из Индии не просто с капиталом, но и с бронзовыми божками, которые расставил по всему дому к вящему неодобрению дворецкого. И привёз множество историй, которыми развлекал общество.
   Остальные гости тоже были соседями Харриса, ближними или дальними, знакомыми с ним исключительно как с владельцем Фернли, и только лорд Грей знал, каким сорвиголовой был Харрис каких-то семь лет назад. Именно он среди беседы о приятных житейских мелочах - лошадях и любовницах - рискнул задать интригующий всех вопрос:
   - Дорогой Джон, не будете ли вы так любезны рассказать изнывающему обществу, как вам удалось разоблачить Мясника из Сиди-Бель-Аббеса?
   В полутемной уютной комнате наступило безмолвие; даже шум барабанящих по стеклу капель звучал как настоящая канонада. Клубы дыма под потолком завились в знак вопроса.
   Сквайр, ничего не отвечая, глубоко вздохнул, затянулся и выпустил из ноздрей целый водопад дыма, который все же не смог скрыть улыбку.
   - Ты, как всегда, умеешь выбрать тему, - заметил он, и лорд Грей понимающе улыбнулся в ответ.
   - Ну что ж... мне пришлось рассказывать эту историю множество раз, начальству и друзьям по службе, лицам официальным и не очень... а почтенному обществу я собираюсь поведать самую фантастичную и неправдоподобную версию, которая по странному совпадению может оказаться правдой. Принимать мой рассказ всерьез не стоит, просто слушайте. Никто не против?
   . Майор Педжет недовольно заерзал, но остальные гости предпочли этого не заметить: в конце- концов, индийские истории майора они уже выучили... Снова передав мундштук лорду Грею, полковник приступил к рассказу:

***

   - Меня перевели в Сиди-Бель-Аббес на третьем году моей службы, и я был этому несказанно рад, несмотря даже на слухи о маньяке. Ведь служил я до этого в стране Аир, севернее Английской Нигерии, и мало найдется мест, к которым так точно подходит определение " чертовы кулички". Тамошний форт был всего лишь островком глины в песчаном океане, и только нападения туарегов как-то развеивали скуку. Но когда мой начальник, капитан Деляре, из-за кафара покончил с собой...
   - Из-за чего, простите? - рискнул прервать полковника кто-то из гостей.
   - Из-за кафара. Кафар по-арабски значит таракан. Слишком много жары, слишком много песка, каждый день одни и те же лица - и кафар начинает щекотать твои мозги, пока ты не убьешь себя, кого-то еще или не сбежишь в пустыню, что, по сути, более медленный вариант самоубийства... Так вот, капитан покончил с собой, и меня назначили выполнять его обязанности. Когда прибыл новый начальник форта, меня по его ходатайству перевели в Сиди-Бель-Аббес, под начальство полковника Брандта. Собирая вещи, я танцевал.
   А теперь, джентльмены, наберитесь терпения для знакомства с Сиди, потому что в моем рассказе он один из участников. Сиди-Бель-Аббес - город небольшой, но неповторимый.
   Во-первых, это перевалочный пункт для новобранцев - после трех месяцев обучения они отправлялись по местам службы, а на их место прибывала новая партия. Собственный же гарнизон Сиди ввиду отдаленности от реальной угрозы невелик и скорее выполняет роль местной полиции. Во-вторых, сам по себе Сиди является одним из самых причудливых сплавов Востока и Запада, который только можно вообразить. Французские отели, редкие европейские сверкающие витрины и круглые купола мечетей, газетные киоски, фонари вдоль аллей, а сами аллеи обсажены оливами и пальмами... прямоугольные башни казенных зданий и приземистые арабские кофейни... мозаичные стены, залепленные рекламными афишами...
   Население еще удивительней, чем архитектура: на одной улице прогуливаются французские офицеры, европейские рабочие, китайцы, евреи, левантинцы, арабы-полицейские, испанки в традиционных мантильях и одетые по парижской моде дамы. Легионеры всех мастей: спаги в таких широченных шароварах, что они выглядят юбками, в фесках и черно-красных плащах, красно-синие зуавы, синие пехотинцы и саперы, желто-оранжевые стрелки... Вообще в Африке нет оттенков, нет переходов и полутонов, только слепящая яркость красок под раскаленным солнцем... но я увлекся.
   Гости тоже. Даже с лица майора исчезло скучающее выражение. Полковник тем временем продолжал:
   - Обязанности мои трудно было назвать обременительными, болели легионеры редко, и все вечера после пяти принадлежали только мне. Естественно, я поинтересовался, где и как в Сиди я могу провести их со вкусом. Полковник Брандт, с которым мы к тому времени уже довольно близко сошлись, порекомендовал мне одну кофейню - не французскую, а арабскую, добавив, что там по вечерам собирается весь офицерский состав гарнизона.
   Должен сказать, что особого восторга у меня это сообщение не вызвало. По приезде я быстро понял, что Сиди не так похож на рай, как мне это казалось из форта Токоту.
   Во-первых, в Токоту, где мы ели с песком, пили с песком и дышали песком, легко было преуменьшать опасность встречи с Мясником.
   Ко времени моего приезда за ним числилось уже три жертвы. Все они служили в Легионе, но в разных чинах: капрал Огюст Лурди, легионер второго класса Гривс и младший лейтенант Джордж Байер, личный помощник полковника.
   Надо сказать, что легионеры привыкли к смерти, и свою жизнь они ценили почти так же мало, как и чужую, но умирать беспомощным, превращаясь из человека в обрубок... Умирать, зная, что некто любуется твоей агонией...
   В общем, этого было более чем достаточно, чтобы смутить любого храбреца. Каждый понимал, что может оказаться следующей жертвой. В патрулирование теперь отправлялись с ропотом, который только усилиями полковника Брандта не превращался в открытое неповиновение.
   Даже не убивая, Мясник ухитрялся наносить значительный вред. В гарнизоне участились драки, шла крупная карточная игра, легионеры пили бапеди лошадиными дозами. Ходили смутные, неявные слухи о том, что это не просто убийства, а жертвоприношения; разрастался суеверный страх. Трое легионеров ждали отправки в Оран под трибунал за избиение безобидного торговца. Легионер Шульц и двое его приятелей попросили старика араба им погадать; когда тот ответил, что при всем желании не может им помочь, потому что он всего лишь торговец, а не гадальщик, все трое озверели, растоптали его товар, повалили старика на землю и принялись избивать - кулаками и ногами. Старик чудом остался жив.
   Этот инцидент едва не привел к открытой войне с местным населением, подавляющее большинство которого составляли арабы. Полковник отказался выдать преступников, но обещал, что наказание их будет самым суровым.
   Страх и напряжение в Сиди высекали вспышки агрессии, провоцировали на бессмысленную жестокость.
   Я понял, что вряд ли найду общий язык с местными офицерами еще в первый день приезда в Сиди. Этот день по традиции был нерабочим и предназначался для знакомства с обстановкой.
   Я как раз стоял у окна и курил, когда началось построение. Среди офицеров присутствовал и полковник.
   Внезапно один солдат, видимо, повинуясь приказу, на два шага вышел из строя. К нему подлетел сержант-мажор (позже я узнал, что его зовут Пуан) и заорал что-то, энергично жестикулируя. До моего второго этажа долетали отдельные фразы. Насколько я понял, солдата уличили в некомплекте обмундирования.
   Это, кстати, могло быть и не его виной. Среди легионеров распространена такая забава - красть друг у друга части обмундирования. Это называется "украшаться". Пострадавший должен украсть недостающее у кого-нибудь еще, а тот, кто не успел этого сделать к построению, считался проигравшим. Надо заметить, что крали в казармах только то, что принадлежало не легионерам, а Госпоже Республике. С кражами личных вещей все было по другому: пойманному вору пробивали штыками ладони. Такие раны в лазарете считались несчастным случаем, и о них никто не докладывал.
   Майор понимающе кивнул: остальные гости просто слушали, забыв даже о кальяне, и дымок неспешно подымался из забытой трубки.
   -Так вот, - продолжал Харрис, - за некомплект обмундирования полагалось довольно строго наказание, но того, что последовало дальше, я никак не ожидал. Сержант посмотрел на полковника; тот кивнул, и Пуан пролаял приказ. Легионер медленно, нехотя снял мундир и опустился на колени. К нему подошли двое капралов с веревками. Провинившийся лег на живот, и его руки привязали к лодыжкам, заставив парня выгнуться дугой.
   У нас это называлось "загнуть салазки". Я слышал о таком наказании, но сам к нему никогда не прибегал. Тем временем на плацу остались только наказанный легионер и сержант. Пуан присел на парапет и сидя лениво ткнул легионера носком сапога под ребра, отчего тот закачался, как детская игрушка. я молча наблюдал за этим из окна: помню, что моя сигарета дотлела до фильтра, пока я смотрел.
   Пуан тем временем склонился над жертвой и, видимо, что-то ему говорил; словно фокусник, он извлек из кармана мундира огромный платок в красно-сине-белую клетку и заботливо вытер легионеру лоб.
   Я отступил от окна.
   Все же на следующий день я решился и спросил у полковника, почему за мелкий проступок полагается столь жестокое наказание. Я также осторожно поинтересовался, чем тогда карать за более серьезные провинности.
   Полковник, видимо, заметил мои чувства, которые я не особенно старался скрыть, и неожиданно дал мне исчерпывающее объяснение.
   Оказывается, за последний месяц среди солдат распространились слухи, что за убийствами их товарищей стоят некие " арабские колдуны". Поговаривали о необходимости "ответных мер" и "самозащиты".
   - Говоря по простому, - терпеливо объяснял полковник, - наказанный вчера солдат подстрекал остальных - по глупости или подлости, я уж не знаю, - к бессмысленной резне, после которой наш форт в Сиди так или иначе перестанет существовать. К сожалению, в ситуации, когда один шепнул, другой подхватил, а третий от себя добавил, собрать официальные доказательства невозможно. Но я точно знаю. кто это, и Марсель теперь может считать, что его предупредили. Я, лейтенант, могу даже признаться вам, что пояс у него пропал не случайно, а по моему прямому приказу. И можете меня осуждать! - повысил голос полковник. - У меня на руках гарнизон, перепуганные местные шишки, и этот проклятый убийца! А тут какой то ... позволяет себе такие высказывания! Повторяю, можете меня осуждать, - полковник снова обрел невозмутимость.
   На меня произвела впечатление его откровенность. Он вовсе не обязан был давать мне какие-либо объяснения; собственно, все, что мне за мои расспросы полагалось - это хорошее взыскание. Между тем, я понял, какой груз ответственности давит на полковника, и невольно ощутил к нему симпатию. Но если полковника Брандта после нашего разговора я мог понять - с его стороны это была рассчитанная жестокость по принципу меньшего зла; то жестокость сержанта Пуана была совсем иного рода. Она была не средством, а целью; в том отвратительном эпизоде с платком я увидел, как сержант Пуан упивается своей властью над подчиненными. У меня это зрелище вызвало легкую тошноту.
   Его товарищи - старший сержант Гобро и лейтенант Флери тоже не вызвали у меня ни малейшей симпатии. Гобро телесно и духовно был точной копией Пуана, а лейтенант Флери, как я подозревал, пристрастился к гашишу. Днем это был безупречный офицер, но вечером он вел долгие бессвязные беседы сам с собой, то и дело истерически хихикая.
   К моему удивлению, полковник относился к Флери на редкость снисходительно. Позже я узнал, что Флери начинал свою службу под командованием младшего лейтенанта Брандта.
   Был еще Этьен Кассель, главврач военного госпиталя, но про госпиталь и врача я расскажу позже.
   Разумеется, я назвал не всех офицеров гарнизона Сиди, но остальным, увы, тоже были присущи черты самых ярких их представителей. Только полковник поразил меня своей энергией. О таких говорят " двужильный", а он, наверное, был " трех или четырехжильный: вставал на час раньше всего легиона, а ложился позже всех. Жару, от которой страдали даже местные, он, казалось, вообще не замечал. Он был спокоен, вежлив и дьявольски энергичен и утром, и в полдень, и поздним вечером. Только один раз, в той нашей памятной беседе я смог увидеть, что он такой же человек, как остальные, и что нервы его подтачивает усталость и тревога.
   Ко мне он относился со спокойной симпатией, превратив едва ли не в личного помощника, и всячески старался облегчить адаптацию.
  
   Мой визит в кофейню, раз уж там собирался весь личный состав, был неизбежен, хотя я откладывал его, как мог. К сожалению, врать полковнику о моей занятости, когда он точно знал мое расписание, было нелепо; и я, уничтожив за неделю месячный запас сигар, наконец сдался.
   Полковник неподдельно этому обрадовался. Всю дорогу он разжигал мое любопытство намеками на нечто необычное, что ждет меня внутри...
   Снаружи расхваливаемая кофейня выглядела совершенно обыденно: приземистое здание с нависающей крышей и мутными окнами...
   Но, признаюсь, у меня пересохло в горле, - отвлекся Харрис. - Позвольте угостить вас кофе?
   Гости были полностью согласны, и Харрис дернул за сонетку. Меньше чем через три минуты перед каждым гостем дымилась чашка кофе. Харрис сделал глоток и продолжил:
   - Снаружи расхваливаемая кофейня выглядела совершенно обыденно: приземистое здание с нависающей крышей и мутными окнами. Внутри же хозяева устроили маленький кусочек Европы, как они её понимали. Имелось три или четыре комнаты, вполне просторных. Потолки были высокие, потому как пол оказался много ниже улицы. Мебель вполне подходящая, на полу, правда, везде были ковры, зато все стены были оббиты жаккардом - глубокий синий цвет в маленьких желтых нарциссах. Много керосиновых ламп, которые свисали с потолка, так что всегда было светло. Хозяева наняли пару вполне приличных молодых людей - и те обслуживали основную массу посетителей.
   Собственно гарнизонное общество собиралось в дальней комнате, задняя стенка которой уже выходила в маленький сад. Один из углов занимала стойка, из тех, которые принято устанавливать в питейных заведениях. За ней помещался настоящий заводик по производству кофе. Всегда пыхтело несколько чайников, наготове было с полдюжины кофемолок для разных сортов напитка, множество полок с мешочками, пробирками, шкатулками для сотен приправ и специй - дым и пар от заваривания уходили в заботливо устроенную вытяжку, но все равно, комната была пропитана запахами. Сами зёрна хранились в солидных глиняных горшках - черных, приземистых, с тяжелыми крышками. Даже чашки были совершенно разными - от крошечных бокалов, походивших на стреляную гильзу, до тяжелых кружек, больше подходивших для пива. За каждым посетителем как-то незаметно закреплялась своя рецептура, и свой маленький ритуал.
   Еще в комнате было несколько хороших кресел в стиле кого-то из Людовиков, низковатый стол, на котором всегда имелась пачка свежих и не очень газет, пара небольших диванов. На стенах висели карты и, что большая редкость для здешних питейных заведений, портреты.
   Вторая дверь комнаты вела в сад. Раньше там наверняка был внутренний двор, замощенный и с крошечным фонтаном, какие обыкновенно устраивают состоятельные туземцы. Однако хозяева привезли земли и засадили все кустами кофе. Было очень странно увидеть среди песков и скал кусочек зелени, и не чахлой, готовой умереть после первой песчаной бури, а вполне живой и сочной. Хоть было тех кустов всего три-четыре десятка, но возможность пройтись между ними радовала сердце, и, кстати, была привилегией посетителей комнаты с картами. За садом была вторая половина дома, там жили хозяева. Да, еще из садика в переулок можно было выйти через арку, наверняка через неё завозили арбы с землей, однако ко времени моих визитов в кофейню ворота наглухо заколотили.
   За стойкой я увидел хозяйку кофейни. Рядом с ней стоял ее муж, но он совершенно терялся в ее присутствии - приземистый толстячок лет пятидесяти с блестящим от пота лбом. А вот она... должен признаться, джентльмены, я никогда не был особым поклонником красоты восточных женщин - их пышных телес и коровьей томности в глазах. Но она отличалась от них, как лебедь от гусынь - стройная, высокая, с короной волос, символически укрытых полупрозрачным платком, притягивающая все взгляды... Ослепительная, как молния! Ламис было уже около тридцати, но увядание, типичное для восточных женщин в этом возрасте, ее совершенно не коснулось. Супруг не мучил ее бесконечным деторождением - двое детей четы были приемными.
   Полковник Брандт дружески обратился к ней, потребовав кофе для новичка, то есть меня. Ламис, негромко рассмеявшись, сказала, что постарается меня удивить... или сделать постоянным клиентом с первой чашки... я уж точно не помню... Но помню, как приятно меня поразил ее голос - звучное глубокое контральто. Акцент, легкий, как крыло бабочки, только придавал ей очарования. Она повернулась к небольшой жаровне с песком. Оттуда шло приятное тепло. У многих, кто расположился поближе к стойке, горели уши и щеки. Осанка ее была превосходной - она могла бы танцевать с чашей на голове, на пролив ни капли.
   Ламис взяла в руки джезву, отличающуюся таким же приятным медным оттенком, что и ее кожа. Засыпала в нее смолотый почти в пыль кофе, вопросительно глянув на меня:
   - Послаще?
   Я понял не сразу.
   - Что? А... да-да, пожалуйста. Послаще.
   Она улыбнулась, демонстрируя жемчужные зубы, и добавила в джезву еще один порошок. По запаху я определил какао. На кончике блестящего ножа засыпала пряность (корица - снова подсказал мой нос) и долила воды. Песок источал жар. Она погрузила в него джезву до середины и принялась вращать ее - легко и равномерно. Я следил за ее руками, как завороженный. Я был очарован их ловкостью - руки фокусника, руки крупье с неподражаемой женственностью в каждом движении. Ее пальцы, как язычки пламени, порхали с предмета на предмет, превращая приготовление кофе в магический ритуал.
   Они были украшены росписью из хны, что в сочетании с европейским платьем должно было смотреться довольно странно... но смотрелось наоборот, органично. Ей удалось добиться в совершенной гармонии. Она будто носила кружевные перчатки...
   Над горловиной появилась пенка, и она плавно вынула джезву из песка, дала пенке осесть и снова вернула ее в песок.
   - Нельзя дать ей выплеснуться, - пояснила она и повторила процедуру еще два раза. Пенка из плотно коричневой постепенно превращалась в светлую и воздушную. Наконец каким-то шестым чутьем она определила момент готовности и сняла джезву в тот момент, когда пена грозила уже перелиться через край. Я знал, что в таком случае кофе будет непоправимо испорчен.
   В дымящуюся, как маленький вулкан, чашечку, она добавила несколько капель коньяка. Мой кофе был готов.
   Можно было вернуться на уютный диван, где с комфортом уже расположился полковник, но я не спешил. Оставшись за стойкой на полвечера, я слушал, как легко и непринужденно она общается с посетителями, демонстрируя одновременно и очарование и остроумие.
   Правда, меня покоробило то, что, по-видимому, в число постоянных посетителей входил и Пуан - она общалась с ним, как с давним знакомым. Ко мне подсел Флери. Его расширенные зрачки лихорадочно блестели, а губы кривились в непонятной улыбке.
   - Впервые пришли? - спросил он у меня. Я неопределенно кивнул.
   - И как вам здешний кофе?
   - Божественный! - ответил я, ничуть не кривя душой. Он снова странно полуулыбнулся.
   - Божественный... а, может, адский? Черный, как дьявол, сладкий, как грех...
   - Тоже верно,- ответил я. - Это вы Талейрана цитируете?
   Но Флери не ответил. Дрожащей рукой он утирал пот со лба.
   - Да, грех вполне заменяет две-три ложки сахара... - пробормотал он какую-то нелепицу. - А что у вас добавлено - какао?
   - Какао и корица и пара капель коньяку...
   - Она никогда не готовит двух одинаковых чашек кофе, - вдруг сказал Флери, следя за хозяйкой кофейни с каким- то мучительным обожанием. Он достал портсигар, вставил в янтарный мундштук сигарету и нервно затянулся. Мундштук, его, кстати, был настоящим произведением искусства: украшенный замысловатой резьбой, он словно светился в полумраке кофейни собственным теплым светом.
   - Постоянно импровизирует... - продолжал он, размахивая сигаретой. За ней тянулся тонкий шлейф дыма со странным ароматом. - Но, знаете, это еще не лучший ее кофе...
   Я даже обиделся тогда. Во всяком случае, это был лучший кофе в моей жизни.
   - Вот как?
   - Да. У постоянных посетителей... любимых клиентов, видите ли... есть такая привилегия - собственный куст кофе. У полковника, например, у Пуана, Касселя, Дюкло... у меня, - добавил он с неожиданной горечью.
   - Она сама ухаживает за ним этими божественным ручками. Как две пары белых голубей, верно? Только голуби не совсем белые, конечно... но это уже ничего не меняет, - он снова улыбнулся странной жалобной улыбкой.
   - Одна ягода с этого куста на мешок - и кофе действительно будет божественным... может, и вам предложат...Только не соглашайтесь, умоляю вас! Это сложно... сложно объяснить... - вдруг произнес он, стиснул мо руку и исчез. Я в некотором разброде чувств заказал еще чашку и вернулся к ней с полковнику. Вкус ее неуловимо отличался от предыдущей.
  
   Естественно, я стал постоянным посетителем в кофейне у Ламис - продолжал капитан, обращаясь к своим внимательным слушателям. Начиная новый рабочий день, я предвкушал вечер. Пожалуй, впервые за семь лет службы я перестал мечтать о визите в какой-то большой город. Здешнее общество нравилось мне намного больше. Иногда я задавался вопросом: не объясняется ли вся привлекательность кофейни и ее хозяйки тем, что в этом крохотном городишке таких больше нет? Не померкла бы ее звезда в окружении других красавиц? В конце- концов, короля играет свита... и каждый раз отвечал себе - нет, ее исключительное положение здесь ни при чем. В любом городе, в любом окружении ее будет невозможно не заметить.
   Хотя говоря о том, что в городе не было никого привлекательней Ламис, я погорячился.
   Письма от моего поверенного приходили мне на почту до востребования - я не хотел возбуждать ненужного любопытства. И вот однажды, когда вошел в полутемное помещение с раскаленной улицы, я сослепу на кого-то наткнулся, и на ногу мне рухнул довольно объемистый пакет. Оттуда разлетелись книги. Я с удивлением увидел названия: записки полевого врача Наполеона, несколько трудов выдающихся светил психиатрии...
   Я помог их собрать, одновременно украдкой рассматривая девушку. Она была не старше двадцати лет, в ярко- зеленом платье, которое очень шло к ее зеленым глазам и рыжевато- каштановым кудряшкам... Она смущенно поблагодарила меня на английском, и я неподдельно обрадовался.
   - Нет, это вы меня простите за мою неуклюжесть... Вы англичанка, мисс...
   - Элизабет Брандт,- представилась она и протянула мне руку. Климат Африки пока не оказал на нее большого влияния - он отразился только в россыпи веснушек по ее щекам и носу.
   - Брандт?- удивился я.- Вы не родственница ли...
   - Я его дочь,- пояснила девушка и мягко попыталась отобрать у меня книги . Я оглянулся, кто сопровождает девушку, чтобы передать ему злосчастную стопку, но не увидел никого подходящего. Зато заметил, что на нас глазеет весь персонал почты.
   - Пойдемте, мисс Брандт?- я предложил ей руку, и она ее приняла, очень мило покраснев. Мне оставалось только удивляться, почему полковник не представил нас раньше... или хотя бы упомянул, что у него есть дочь. Постепенно у нас завязалась беседа. Я поинтересовался, откуда такой нетипичный для молодой девушки выбор книг. Она ответила, что входит в попечительский совет госпиталя, состоящий, насколько я помнил в основном, из скучающих офицерских жен.
   . Она прямо и бесхитростно рассказала о себе: мать умерла при родах, и она с отцом покинула родину в семилетнем возрасте. Объездила уже пол-Африки - добавила она с наивной гордостью. Такая кочевая жизнь, тяжелая и для мужчин, предполагала намного больше гордости и выносливости, чем можно было заподозрить при первом взгляде на нее. В ее обществе путь к дому показался мне в три раза короче, чем обычно.
   Я очень неохотно отдал ей книги и побрел к себе. Дома, валяясь на койке, я вспоминал подробности: ее интонации, улыбку, жесты, белую ручку, поправлявшую волосы...Солнце зажигало в них золотые нити...
   Нашу беседу омрачил один мой неловкий вопрос - когда я удивился, где ее компаньонка. Элизабет замялась и ответила только, что она вполне самостоятельна. Только позже я узнал, в чем дело.
   Во время тренировочного похода один из фельдшеров, Лорье, рассказал мне, что полгода назад полковник получил известие о смерти своего брата, единственного оставшегося родственника. Горе его превратилось в ярость, которую он не стеснялся срывать не только на солдатах, но и на служанках и компаньонках Элизабет, пока ему не стало невозможно кого-то нанять. Так что Элизабет приходилось самой быть себе и горничной, и компаньонкой, и кухаркой. Понятно, почему она так искренне смеялась, когда я спросил, не скучно ли ей здесь!
   Жизнь моя разделилась на три части. В первой, самой теперь незначительной - работа, привычный дисциплинированный мирок гарнизона. Во второй - дурманящий полумрак кофейни и ее ослепительная хозяйка. А в третьей - мои встречи с Элизабет.
   Полковник, узнав о нашем знакомстве, ничем не выразил своего недовольства. Напротив, он впервые пригласил меня к себе. Там я был восхищен чистотой и уютом, которые она ухитрилась создать в небольшой квартире полковника. Его строгий аскетизм и ее любовь ко всему яркому и жизнерадостному, по-видимому, вполне уживались рядом, так же, как и они сами.
   Мне нравилось смотреть, как она рисует, и ее этюдник стал моей привычной ношей. Она же часто просила рассказать ей об Англии. Ее воспоминания о родине были смутным и расплывчатыми - она помнила Бат, куда ее возил отец, сверкающее море и купальные кабины, представление в Воксхолле и то, как она расплакалась, требуя музыкальную шкатулку с балериной, увидев ее в гостях.
   -Помню, что лицо хозяйки тогда казалось мне огромным,- рассказывала Элизабет, увлеченно водя кистью, - она наклонилась надо мной и сказала, что дарит мне эту шкатулку. - Отец был очень недоволен. Он не ругал меня, сказал только, что попрошайничать и капризничать - глупо и мелко. И я сама уже не могла смотреть на эту шкатулку. А потом она потерялась при одном из переездов,- вздохнула Элизабет...
   Я чувствовал, как она скучает по оставленной родине, но сама она ни словом об этом не обмолвилась.
   Иные родственники - жены, дочери, матери - превращают жизнь офицера в сущий кошмар, фактически требуя ради них превратить Сиди в Париж или Лондон. Насмотревшись на подобные сцены, я некогда решил жениться как можно позже...
   Теперь я не променял бы Сиди ни на Париж, ни на Лондон...
   И когда Мясник снова заявил о себе, я оказался к этому совершенно не готов.. На этот раз жертвой оказался знакомый мне человек - Флери. Я не раз предупреждал его, что не стоит так пренебрегать безопасностью, шатаясь по самым глухим окраинам Сиди, и вот... Я смотрел на его тело с ослепительным белым гневом, сам удивляясь силе своих чувств.
   Может, потому ,что я в первый раз видел человека, убитого не в бою или болезнью. Это тоже насильственная смерть, но в ней нет присущей пыткам извращенной фантазии. Это была смерть от руки чудовища.
   Флери убивали очень медленно. С него по спирали, тонкой лентой сняли кожу.
   Поговаривали о назначении специальной комиссии по расследованию, но я не видел, чем она может помочь. На мой взгляд, полковник Брандт делал все возможное и невозможное. Он еще больше похудел, и не разговаривал, а только рявкал приказы, не щадя ни себя, ни подчиненных. Но все безрезультатно. Моя голова гудела от усталости, как колокол. Порой я был близок к тому, чтобы разделить суеверный страх легионеров - мол, убивает. не человек, а сам дьявол. Полковник всегда резко пресекал подобные разговоры, заявляя, что верит в зло, но зло это гнездиться в обычном человеке. Многие, слушая это, уклончиво отводили глаза, и я их понимал. Мясника трудно было назвать человеком.
   Версия о местном, который мстит легионерам, проверки не выдержала. В Сиди не было фанатиков. В Сиди жили солидные люди, получавшие неплохую прибыль от Франции, выписывали своим женам европейские платья и заключали с европейскими офицерами сделки. Если местные собирались в толпу, то, конечно, могло произойти возмущение, но стоило им убедительно пообещать во всём разобраться, как тогда и сделал полковник, они расходились по домам. А кроме службы в Иностранном легионе, больше ничего общего у погибших не было. Или, может, было? И мы с полковником снова ломали головы, пытаясь понять, по какому принципу Мясник выбирает своих жертв. Уставший, с раскалывающейся головой я возвращался в свою комнатушку и падал на койку, не раздеваясь. Теперь мое жилье украшало два пейзажа Элизабет, и я улыбался, глядя на них....несмотря на все, что тогда происходило.
   Через три недели после убийства Флери я снова смог посетить кофейню: полковник наконец сбавил темп. Никаких свидетелей обнаружить не удалось, несмотря на вполне искреннюю помощь арабов.
   Мое появление не осталось незамеченным. Ламис приветливо улыбнулась мне и в знак особой милости сама принесла кофе - как всегда, божественный. Она завела разговор, которого я ждал очень давно- предложила вырастить мой особый, именной куст кофе.
   -Я сама буду за ним ухаживать,- пообещала она почти шепотом.
   -А разве вы не за всеми кустами ухаживаете? -неосторожно поинтересовался я. -Флери мне говорил, что...
   Я нарушил правила- не говорить в этом почти священном месте отдыха об убийствах, и хозяйка недовольно нахмурилась, но все же решила меня простить.
   - Почти за всеми ухаживают мои дочки, мои помощницы,- нежно улыбнулась она. - Но за вашим я буду следить сама.
   -Чем же я это заслужил? - наигранно удивился я.
   - Никогда не просите женщину что- либо объяснять,- почти серьезно сказала она. -Ну что, вы согласны?- И назвала цену. Она была довольно высокой, особенно для меня, но я был готов заплатить любую сумму за членство в этом своеобразном клубе.
   С тех пор при каждом визите я ее спрашивал, как растет мой куст и когда урожай. Где- то через неделю она снова лично принесла мне чашку, загадочно улыбаясь... Я сделал крохотный глоток... кофе огненным шаром прокатился по моему телу и беззвучно взорвался, оставив ощущение райской неги.
   .Поверьте, джентльмены, я не преувеличиваю - скорее преуменьшаю. И следующий глоток был ничуть не хуже. Я помнится, еще удивился тогда, что урожай так быстро созрел, но этот вопрос недолго занимал мои мысли.
   Я настойчиво напрашивался на прогулку по ее садику- взглянуть на мой персональный куст. Ламис наконец согласилась. Она сама открыла мне калитку и повела в садик, увитый розами.
   Мы с Ламис мирно беседовали, когда одна из приемных дочерей, слегка заикаясь, позвала ее внутрь по какому-то неотложному делу. Она успокоила меня, пообещав, что скоро вернется, и исчезла. Я разглядывал ровные грядки, и тут,- капитан слегка понизил голос. - заметил нечто нарушающее симметрию. У корней особенно раскидистого куста слегка высовывалась из земли палочка странного цвета. Я наклонился, еще ни о чем таком не думая... и вытащил их земли мундштук Флери. Встревожившись, я стал рыть под другими кустами, и следующей моей находкой стала... кость мизинца!
   Слушатели невольно охнули. Воздержался только лорд Грей, но и он слушал чрезвычайно внимательно. Харрис продолжал:
   - Не знаю, как я сумел сохранить спокойствие...я обернул платком кость и мундштук и спрятал их в карман. Потом бросился ровнять землю, уничтожая следы моих поисков...к счастью, я успел. Когда в садик вошла Ламис, я сказал, что со мной, видимо, случился солнечный удар, и вытерпел все ее хлопоты. Я боялся...очень боялся что она что-то заподозрит. Теперь я глядел на нее по-новому. В прекрасной оболочке пряталось чудовище, и никто не смог его распознать. Ничего удивительного! Но это было совершеннейшее чудовище, клянусь Богом!- капитан сжал кулаки.- Она была сообщницей убийцы...и, кто знает, может, после того, как жертва была надежно привязана, солдат мучил не мужчина, а женщина? В моих мыслях был полный сумбур. К счастью, она списала это на удар. Отозвав от стойки еще одного своего поклонника, главного врача госпиталя, Этьена Касселя, она велела ему проводить меня домой, как я ни отнекивался. Признаюсь, что всю дорогу я старался придвинуть свое оружие как можно ближе и как можно незаметней... я подозревал, что Кассель с ними в сговоре и сейчас, отвлекая меня беседой, попытается меня убить. Поэтому я притворился совершенно обессиленным и попросил его открыть дверь - не хотелось подставлять ему мой затылок. Когда он открыл ее, я ловко проскользнул внутрь, стараясь ни на секунду не поворачиваться к нему спиной.
   Но Кассель просто посоветовал мне отлежаться и спокойно ушел, не подозревая о моих диких мыслях. Я долго прислушивался к его шагам на лестнице. В ушах у меня шумело, словно действительно от солнечного удара...
   -Ну а что было потом?- не вытерпел майор.
   -Потом...я понял, что напрасно подозревал бедолагу - у серийных убийц сообщников не бывает. Приведя себя в порядок, я отправился к полковнику. Доказательства были бесспорные, и полковник немедленно приказал обыскать сад и арестовать хозяев. К сожалению, он, как любое дело, хотел проконтролировать все лично...- опустил голову капитан.- убийцы оказали сопротивление. и полковник погиб. Пуля попала ему прямо в голову. он умер мгновенно.
   Когда убийцы поняли. что им не спастись, они подожгли свой дом и сгорели вместе с ним. Неизвестно, был ли это акт самосожжения, наподобие сати у индийских вдов (майор снова понимающе кивнул) или случайность. К сожалению, в огне погибла одна из их приемных дочерей, но вторая выжила и дала показания. А я... я уволился. Сначала мы с женой переехали в Алжир, где у меня была земля, а через год вернулись на родину...И вот,- капитан развел руками.- история окончена. Руководство стремилось сохранить все в секрете, но газетчики все же разузнали достаточно, чтобы связать мое имя с убийствами в Сиди Бель Аббесе.
   -Как я понимаю, девичья фамилия твоей жены-Брандт?- улыбаясь, спросил лорд Грей.
   -Правильно понимаешь,- сознался Харрис.
   - Вот теперь история действительно окончена,- подытожил Грей - Завидую твоим приключениям...
   Харрис болезненно поморщился. но ничего не сказал. За окном уже давно стемнело. Гости , выйдя из навеянного рассказом сквайра оцепенения, принялись торопливо прощаться, искренне благодаря за интересно проведенный вечер. Кареты разъехались одна за одной. Все почтенные соседи сквайра Харриса большую частью времени жили в своих поместьях и выбирались в Лондон на месяц раз в году.
   Только лорд Грей, который вел прямо противоположный образ жизни, остался- ему было слишком долго ехать.
   Хотя время было довольно поздним, друзья не спешили расходиться, и с согласия Грея сквайр Харрис приказал подать чай в библиотеку. Устроившись в удобных креслах возле камина, они довольно долго молчали, пока лорд Грей не пошевелился,
   - А теперь, Харрис, расскажи мне не этот роман для благовоспитанных девиц, а настоящую историю!
   Харрис неопределенно хмыкнул, ничего не отрицая и не опровергая.
   -Я ведь тебя знаю немного больше, чем эти мешки с отрубями! И ни за что не поверю, что у тебя с этой роковой женщиной ничего не было!
   Харрис нахмурился от бестактности друга, но то ли полумрак и тепло камина располагали к откровенности, то ли он сам собирался все рассказать. Но Харрис закурил, и неспешно заговорил:
   - Знаешь, Грей, ты почти прав.
  

Часть вторая

Пальпация

  
   - Помню, ты поначалу удивлялся, как это я выбрал Иностранный легион. Есть же Индия, или, допустим, наши африканские владения. Там бы я смог вести жизнь, не слишком удаляясь от цивилизации.
   - Я помню, что ты всерьез рассчитывал на своего... ммм... двоюродного дядюшку?
   - И мои расчеты оправдались. Старик Хобсон готовился выйти в отставку через пару лет, и решил, пока есть власть и свободные деньги, отдать часть семейных долгов.
   - И много он был должен? - насмешливо Грей.
   - Мне - ничего. А моя мать единственная писала ему, когда остальное семейство старательно пыталось забыть о паршивой овце, когда его чуть не засудили в сорок восьмом году...- недовольно сверкнул глазами Харрис и Грей примолк, - Словом, когда пришло его письмо, я не стал терять времени. Написал заявление... особо не удерживали. Через десять дней получил по почте диплом бакалавра, хотя четвертый курс я, строго говоря, не закончил - оставался еще месяц; и меньше чем через неделю был в Бюро по делам Алжира.
   Дядюшка... Он меня обнадежил и разочаровал одновременно. Как так? Очень просто. Дела свои контролировал строго, был компаньоном сразу в нескольких предприятиях и деньги к нему шли каждую минуту. Таких, как он, очень много во всех европейских армиях - стране они послужили, карьеру сделали, и теперь им хочется сделать еще и состояние. Родственников много - кому-то нужно приданое, кому-то карьера... Стать адъютантом при таком человеке, это мечта. Тут тебе и полезные связи, и подробности из первых рук, и небольшой доход для начала. Конечно, когда такой родственник уходит в отставку, ты уходишь вместе с ним; но уже можно с неплохим капиталом. Только вот Хобсон решил, что в Париже мне делать нечего, мол, испорчусь быстро в праздном городе. Вместо этого он утвердил мои документы и дал письма к полковнику Касарес. Не успел я освежить свой школьный французский, как уже был в Алжире.
   - Что же тут обнадеживающего, Саймон? Какие деньги можно добыть в той ... гм... пустыне? Да еще в твоем звании?
   - Вот! Хорошо, что старик объяснил мне все еще в Париже, а не то я бы наверняка попытался бы бежать по дороге; и ничем хорошим это бы для меня не кончилось.
   Вначале расскажу про Алжир. Южная пустыня, за горами, это мерзкое и опасное место. Там кишит всякая туземная сволочь, которая только и думает, как бы зарезать любого европейца, - для Харриса это были явно не самые хорошие воспоминания, - Полезный Алжир, который на берегу Средиземного моря - дело совсем другое. Милое местечко на побережье, все очень похоже на Сицилию или Гренаду. Вода есть, не слишком жарко и все растет круглый год. Население там самое пестрое - много французов, есть наши, в придачу немцы, корсиканцы, испанцы. Вся Европа в одном котле. Я тут ознакомился с разнообразным чтивом о покорении Америки, кровожадные индейцы против доблестных поселенцев, и наоборот. В Алжире все намного серьезнее - берберы куда более воинственный народ, и условия, в которых приходится воевать, далеко не такие благостные.
   Словом, я прибыл туда чуть не в разгаре последней большой войны. Решающие сражения уже состоялись, и Легион выжигал оазисы где-то в Сахаре, но армия еще не утратила власть, которую у неё забирают с началом мирного времени. Всем энергичным и умным людям надо было извлекать прибыль. А врач для этого подходит как нельзя лучше.
   - Ты что, морил туземцев? - Грей налил себе коньяку.
   - Ха! Нет. Во-первых, никто из наших не стал бы их лечить. Во-вторых, те сами не давались в руки европейским врачам. Так что если я кого и осматривал, то только в качестве анатомического пособия. Интересны были не сами берберы, а та земля, на которой они жили. Понимаешь, Грей? В Полезном Алжире еще оставалось довольно много отличнейших участков, которые можно было с выгодой продать колонам.
   - Кому?
   - Там так называют переселенцев. Колонисты, колоны, это на местном арго, - Харрис тоже взялся за коньяк, - Моя доля в предприятии была очень простой: я выписывал фальшивые заключения о подозрении на холеру или тиф. После чего полковник Хоакин брал роту (капитан был в доле), подъезжал к намеченному владению, и простыми словами объяснял местным, что теперь им надо в карантин, а иначе будет плохо. Берберы и арабы боялись карантина как огня - там держали прокаженных, до окончательного переселения в лепрозорий. Потому, стоило только заговорить об отселении, семья бежала, куда глаза глядят. Мы их не трогали. В компании кроме полковника, были еще трое капитанов, юрист Симонэ и несколько чинов из администрации. Я с ними особенно не знакомился, Хоакин осторожничал, и не хотел, чтобы все в нашем предприятии знали друг друга.
   - Но зачем ты был там нужен? Подписывать документы мог кто угодно. Или дядюшка захотел иметь там свои глаза и уши?
   Харрис покачал головой.
   - Там было множество шарлатанов с целебными смесями и амулетами от всех болезней, но подписывать документы мог только врач Легиона. Понимаешь? Только моя подпись имела законную силу - и давала железный повод для выселения. Хотя, думаешь, мне приходилось только пером по бумаги скрипеть? Работы хватало. Ты вообразить себе не можешь, как много болели эти солдаты. Крепкие парни, каждый второй наверняка смог бы уложить меня один ударом, а мучились. Другая еда, климат. Для начала прошел полный набор всех местных лихорадок...
   Лорд Грей поднял глаза к потолку - история болезней рядовых легионеров была ему совершенно не интересна.
   - Пикантность ситуации была в том, что объявить какого-нибудь капрала больным мог только я. На всех остальных смотрели, как на симулянтов, и доставалось им соответственно. Но в лазарете поваляться хотелось каждому легионеру, это для них вариант отдыха. Они даже умудрялись соблюдать очередь. Словом, первые недели мне было особенно весело, я не расставался с оружием и каждые пять минут проверял свои вещи. Большей частью это были надуманные страхи, но в третьем полку какой-то недоумок, возжелавший морфию, зарезал врача. Его потом расстреляли, но врачу, как ты понимаешь, легче не стало.
   Короткое молчание, он неторопливо оживлял прошлое в своей памяти.
   - Еще приходилось, пожалуй, не реже двух раз в месяц, штопать дуэлянтов.
   - Серьезно? Там все так... честолюбиво? - лорд Грей нашел подходящее слово.
   - Настоящих дворян совсем мало. Из старых французских родов есть, всякие мелкие немцы, неаполитанцы, не в этом дело. Солдаты разбираются между собой серьезней любого полевого суда, но без пафоса. А вот те, кто хотят выглядеть благородными колонистами на своей земле - они и были моей основной клиентурой. Прочитают за вечер дуэльный кодекс, и вперед. Фехтовать почти не умеют, больше пистолеты уважают. Особенно забавно, если дуэлянты читали разные издания: тогда один стреляется по французской системе, а второй по немецкой.
   - Не прошло и года, как я научился такому, чему в Эмфилде и за десять лет не научат. Книг, что взял с собой, не хватило, пришлось выписывать из Марселя. Таких как я, беглецов с четвертого курса, среди врачей было большинство. Кто вовсе коновал, тех разжалуют, комиссуют в фельдшеры и санитары. Им прямая дорога в маршевые батальоны, делать перевязки на поле боя. Дескать, если ничего не знаешь, то этому уж точно быстро научишься. Удачливым бакалаврам вроде меня приходится лечить по совести.
   Грей только посмеивался. В Лондоне он прошел свои круги ада, и когда рвался к наследству, положил в шкаф ни один скелет, поэтому будни колониального врача его не впечатляли.
   - И долго ты выписывал фальшивые заключения об эпидемии?
   - В первый раз - пока не началась настоящая холера. Нильсен потом шептался, что мы накликали беду. Пришлось работать всерьез, и стало совершенно не до имущественных операций. Через месяц она ушла, и мы принялись за старое.
   - В чем был фокус? Местных, стало быть, долой, и землю на продажу?
   - С этим вышло весьма замысловато. С земли мы людей сгоняли, это да, но и продать ее немедленно тоже не могли. Дядюшка, хоть и с железной хваткой, а после войны Бюро старается не допускать таких быстрых смен фамилий в земельном кадастре. Либералы... Юридически эта земля делилась между компаньонами, но по части других документов будто бы принадлежала местным и считалась покинутой. Юристы закручивали истории о выморочных родах, о подозрительных лицах, всего я не упомню, да я и не старался сунуть нос в бумаги. Меня интересовал только мой процент. Хорошо дело шло...
   Харрис отпил еще глоток и даже зажмурился от удовольствия, но потом приятные воспоминания закончились, и улыбка с лица исчезла.
   - Но сгорели мы не на туземцах. Идиотская вышла история.
   - Ну-ну.
   - На одном из освободившихся участков солдаты нашли ход в римскую виллу. Этот бербер устроил там погреб...
   - Подожди, какой подвал? На вилле?
   - Сейчас объясню. Еще при римлянах там распространилась мода делать себе подземные виллы. Не глубокие, ничего похожего на шахту. Просто подвал с отверстиями в потолке для солнечного света. Там прохладно даже в самую сильную жару. Когда мы туда спустились, и расшвыряли мешки с джутом, на стенках можно было увидеть мозаики. Пол там тоже был просто великолепный. Виллу построили при Домициане; или первый хозяин очень его уважал, во всяком случае, там были восхваления именно Домициану.
   - Так прямо и было написано? Как избирательный лозунг на плакате? - удивился лорд.
   - Нет. Мозаики - сцены гладиаторских боев, и победитель славил именно Домициана. Еще там были сирены на дельфинах.
   - Нереиды
   - Что?
   - На дельфинах по морю плавали дочери старца Нерея, нереиды. Еще кариатиды бывали. Сирены это совсем другое, - пряча улыбку в усах, объяснил ему лорд Грей.
   - Этого я не еще не прочитал, теперь буду знать, - только пожал плечами Харрис, - Мозаики были просто чудесными, а хуже оказалось то, что мы нашли замурованную дверь в другой зал.
   - Подожди, вся эта мистика ведь произошла с тобой не там? - уточнил Грей.
   - Вот именно, никакой мистики в соседнем зале не оказалось. И близко. Мозаики в пасторальном духе - какие-то крестьяне за пахотой, виноградные лозы. Капитан Лакатош нашел золотую монету. Наступил на какую-то кучу черепков, и она сверкнула рядом с сапогом. До сих пор вспоминать противно, как мы обрадовались.
   - Почему? Это что, был клад?
   - Мы тоже так подумали. Сразу в том зале ничего не нашли, и решили, что надо искать дальше. Лакатош больше всех кричал и горячился, что мы найдем тут сокровище. Идиоты!
   Проблема заключалась в том, что другой-то зал был уже под другим участком. Крестьяне замуровали дверь между комнатами, чтобы отделить себя от соседа. А та монета была турецкая, всего двухсотлетняя. Понимаешь? Когда хозяина соседского участка сгоняли с земли, он наверняка выкопал заветную кубышку, да и обронил в спешке одну монету. Надо было сразу сообразить. А тогда нам, пятерым недоумкам, чтобы продолжать поиски сокровища, понадобилось еще немного земли.
   - И на чью любимую мозоль вы наступили?
   - Не поверишь, этот плюгавый мозгляк Гольдони приходился родственником королю Италии.
   - Виктору Эммануилу Второму? - не поверил лорд.
   - Да он об этом своём родственничке никогда и не слышал. И в глаза его, наверняка, никогда не видел. Но тут все вышло донельзя глупо и неаккуратно. Хоакин и капитаны, думая решить дело за несколько сотен франков, собрались и пошли к этому Гольдони. А тот уже обо всем разузнал. Даже нанял рабочих для раскопок. Радовался, что сам все выроет, а нам, тупым солдафонам, ничего не достанется. Так и сказал. Слово за слово, капитан как следует вмазал ему по зубам, а потом Лакатош еще и добавил сапогом по ребрам. Я его не осуждаю, мне и самому хотелось приложиться по этой воровской физиономии!
   В эти секунды Харрис никак не походил на солидного эсквайра, настоящего джентльмена, который встречал гостей еще несколько часов назад. Он был хищным, опасным, жадным до денег авантюристом, готовым укокошить первого встречного. Вокруг были такие же как он сорвиголовы, их держала вместе железная дисциплина, мертвая государственная хватка - но в те несколько часов эта хватка ослабла.
   - Гольдони не был связан с Легионом?
   - Нет. Но поднялся жуткий крик, всё попало в газеты. "Республике сейчас необходимы твердые и союзнические отношения с Италией", - передразнил Харрис кого-то из своих тогдашних начальников, - Нашу теплую компанию разделали под орех. Хоакина вышибли в отставку, капитанов сделали лейтенантами, а меня отправили в Токоту. Правда, чиновники отделались взысканиями; и юрист Симонэ совершенно не пострадал. Идиотская ситуация: деньги, в сущности, у меня уже были, но воспользоваться я ими не мог. Срок продажи земли по тем фиктивным купчим наступал не раньше чем через год, да еще и не закончился срок моей обязательной службы в Легионе. Госпожа Республика дезертиров не жалует- для дезертира только суд и расстрел.
   Дядюшка даже не старался меня выручить. Прислал короткое письмецо: "Сам идиот, сам погорел". Вот тебе и родственная поддержка. Пришлось мне переехать много южнее.
   Грей сочувственно кивнул.
   - А этот... родственник итальянского короля, он на участке нашел что-нибудь стоящее?
   - Слава богу, ничего, иначе бы кто-то из наших его обязательно зарезал. Виллу ограбили дочиста еще при варварах. Но этот итальяшка не успокоился и объявил, представляешь, что на вилле жил его предок, кто-то из патрициев!
   - Ха-ха!! Ха-ха!! - лорд Грей искренне рассмеялся. Ему, аристократу с деда-прадеда, очень льстили истории с фальшивыми родословными. Дворянин, пусть даже самого благородного происхождения, который пускался на подобные авантюры, становился в глазах англичанина суетливым мещанином.
   - В той дыре не имелось абсолютно ничего хорошего. Легионеры, которые были послабей здоровьем, отправились на кладбище еще до моего приезда. Вино - жуткая недобродившая кислятина. Еще каша, сваренная из наполовину гнилой крупы и единственный бордель в трех днях пути. И тот заразный, пришлось его закрывать.
   - Могу представить, с каким скандалом ты его закрывал, - Грею было по-прежнему весело.
   - Хотелось бы мне тогда веселиться, как тебе. У меня тогда из развлечений была штопка ран и обустройство сортиров с рукомойниками. Почти все солдаты были из коммунаров, этих парижских бунтарей. В местных они стреляли с нескрываемым удовольствием, но и офицеров ненавидели всей душой.
   - Еще один молот с наковальней.
   - Верно. К тому же я оставался военным офицером; и в этом проклятом форте, где каждый солдат на счету, мне не раз приходилось палить из брустверов вместе с остальными. В общем, я несколько нарушил клятву Гиппократа.
   -Да ты ее и не давал, недоучка! - усмехнулся Грей.
   -Тоже верно, - подтвердил успокоившийся Харрис.- Я думал, что с ума сойду там от жары и скуки. В этой Токоте неделями ничего не происходило - побудка, построение, завтрак, приемы боя, построение, обед.... И так каждый день, пока не настанет конец света. Делярэ просто успел раньше меня. Мне повезло, что он не спустился в лазарет. Когда я прибежал на выстрелы, то понял, что остался в этой куче песка единственным офицером. Пришлось взять командование на себя, и пока сюда добирался новый комендант, прошел почти целый месяц.
   - Только когда я принял командование, сообразил в какой мышеловке мы сидим. Мы не могли оторваться от форта без пушки, митральезы и целого обоза со снаряжением. Когда мы приходили в поселение, там уже не было никого из мужчин. Туареги же носились вокруг на лошадях и верблюдах. Все наши знали, что в округе должна, обязана быть вода, а не те жалкие колодцы, которые нам показывали. Но туземцы очень хорошо прятали источники. Словом, уже к концу первой недели я сообразил, отчего рехнулся Делярэ - местные поднакопили бы еще сил и вскорости смяли форт, задавили бы нас числом.
   Надо было быстро соображать, и я отправил гонца в Бу-Бернус.
   - Это там, где был бордель?
   - Угадал. Словом, я затеял целую комбинацию вокруг этого почтенного учреждения. Прислать мне в Токоту подмогу на месяц они не могли. В обмен на будущее открытие, я потребовал выслать хотя бы один батальон на истребление скота.
   - Истребление кого? - лорду показалось, что он ослышался.
   - Я придумал убивать всю вьючную скотину. Верблюдов, лошадей, ослов - всех. В хозяйства без тягловой силы нельзя - сегодня она вьюки таскает, а завтра всадника с винтовкой. А если сегодня этот партизан уехал на лошади, и убили единственного осла, то завтра ему придется впрягать в арбу лошадь. Батальон прошел по окрестным селеньям, я его даже не видел, но свою работу там они сделали на совесть.
   - Стратег...- хмыкнул Грей, но Харрис не обиделся и спокойно продолжил:
   - Когда туареги всё-таки пошли на штурм, верхом было едва ли полсотни. Остальные или пожалели своё самое ценное имущество, или верблюдов у них уже просто не было. А пока они бежали от ближайших барханов, мы их спокойно перестреляли из винтовок и митральез. Ну и картечь, разумеется.
   - Я стал если не героем, то местной знаменитостью уж точно. Дядюшка, когда узнал об этом, был впечатлен и решил, что я все-таки небезнадежен. Орден он мне организовывать не стал, зато выбил перевод в Сиди...
  
   Харрис замолчал. Грей внимательно смотрел на своего старого приятеля, и мог заметить, что история молодого авантюриста закончилась. Какой-то другой, простой и понятный медик-недоучка мог подделывать бумаги и отстреливать туземцев, искать клады и лечить легионеров. Для прежнего Харриса все сводилось к деньгам, развлечениям и, временами, дружбе. А тот, который сидел перед ним сейчас, был озабочен совсем другими вопросами. Его рассказ лучше было не прерывать.
   - Тот разговор с полковником был куда как серьезнее, хотя и выглядел действительно совершеннейшей шуткой. Я действительно нашел мундштук, но никак не кость мизинца, как я красочно рассказывал. И, собственно, ничего не заподозрил. Да и с чего бы? Ведь Флери был тогда еще жив. Я знал, что у него был здесь персональный куст - может, потерял его в последнее посещение, кто знает? И тут в садик вошел полковник, спокойно покуривая трубку. Он просто обожал самый дешевый и вонючий листовой табак. Я сообщил ему о находке, и тут у нас состоялся довольно странный разговор... Тебе я перескажу его подробно. Так вот...
   ...- По-моему - это мундштук Флери... Надо вернуть, он обрадуется, ведь это какой-то памятный подарок. Я правда, не прислушивался, чей именно... - пожал я плечами, вспоминая бессвязные речи Флери. - То ли покойный отец, то ли бывшая симпатия...
   - А, Саймон, - полковник полностью проигнорировал мундштук, - Все-таки трудолюбивые они здесь, выращивать такие превосходные кофейные кусты, а вокруг песок и почти полное безводье.
   - Разумеется, - я сделал безразличное лицо и полковник, как чуткий командир, это сразу заметил, хотя виду опять-таки не подал, - Вот возьмем этот молодой, совсем недавно посаженный куст. Чем его удобрить? Какие силы в него надо вложить, чтобы он рос, давал нам замечательные ягоды, от которых радуется сердце. Не знаете, Харрис?
   - Не имею представления.
   - Тогда давайте сюда мундштук. Да, именно этот. Берем его и аккуратно удобряем им землю, - полковник бросил мундштук на подобие борозды и кончиком сапога в два счета прикопал его, - Теперь ваш кофе станет чуточку вкуснее.
   - Если господа позволят, - сзади подошел хозяин кофейни, - Этот грех несомненно укрепит растение и придаст ягодам неизъяснимую сладость.
   - Слышишь, Саймон, неизъяснимую, - полковник был целиком согласен, - Ты свободен.
   В первые секунды я подумал, что или полковник сошел с ума, или я. Хозяина кофейни я значимой величиной не посчитал - он мог просто подыгрывать европейским чудачествам. Но, когда уже выходил из дворика, решил, что Брандт затеял какую-то шуточку.
   Мне это не слишком понравилось, но просто так уйти из кофейни было бы невежливо и глупо. Я прошёл к стойке, где Ламис, все хлопотала над кофеварками-турками, над маленькими кофемолками, и колбами с пряностями.
   Здешнее кофе и Ламис - это страннейшее сочетание. Ты не поверишь, Грей, они стоили друг друга.
   Когда я ближе рассмотрел Флери и Касселя, моего непосредственного начальника в госпитале, то первым делом решил, что в кофе подмешивается опиум. В южных колониях любят и умеют развлекаться с помощью этой гадости. Это не какие-нибудь китайцы, которым мы гоним дурман целыми клиперами. Нет, там целая культура. Его правда больше курят, чем пьют, но бывает по-всякому. Я пробовал разные составы еще в Полезном Алжире; когда ты в увольнении, офицеры этого не возбраняют, но мне хватило ума понять, что хорошего в этом мало, и быстро тупеешь. Повидал я парней, которым ума не хватило.
   С этими ребятами было что-то не то, совсем не то. Головы у них были ясными, руки не тряслись и команды они отдавали четко. Я даже думал, что они влюбились в Ламис.
   А тогда в неё стоило влюбиться. Сейчас я бы к ней и на пушечный выстрел не подошел, попытался бы, не задумываясь не секунды, убить её при встрече. Но в те дни у меня в голове еще не было мистических ужасов, и я смотрел на неё, как принято говорить среди наших юристов, "непредвзято".
   Лет под тридцать, высокая, отличная фигура. Идеально красивая, нет, не то говорю. Правильно красивая - вот оно как. Понимаешь, в лондонских девицах хороша свежая жизнь, очарование юности. Когда они становятся постарше - все пропадает. Чуть за двадцать уже половина из них выглядит как сорокалетние тетки, которые еще просто не успели покрыться морщинами. Есть кокетки, любительницы ужимок - они превращаются в обезьян, таких только в зоопарк или матросам для отдыха. Есть, конечно, и настоящие леди, себя держат. Но ты ведь говорил с ними больше меня - они будто носят маски. Порой кажется, что стоит заставить их хорошенько умыться, они смоют себе лицо до самого черепа. Нет, Грей! Я как-то за эти годы мог заметить, что они обходятся почти без помад и притираний, не слепой... Но на лицах у них все равно личины.
   У Ламис красота юности ушла, а женщиной она все равно осталась. Кажется, что ты знал её уже сто лет, да и такие рождаются раз в столетие. Она говорила безо всякого заигрывания, без манерности, без подобострастия. Ты будто приходил домой.
   Наша знаменитость - леди Кларисс? Что ты, виконтесса её бледное подобие. И дело совсем не в цвете кожи. К ней нет того мгновенного, как искра, доверия, которое возникало к Ламис. Наверное, потому, что Ламис замечала всё вокруг и оставалась спокойной, а Кларисс просто делает вид, что замечает.
   Понятное дело, все мужчины, присоединявшиеся к "Розати", немедленно становились её поклонниками. Она, конечно, была не какой-нибудь берберкой при взятии очередного поселения, об этом даже и речи быть не могло, уже вполне уважаемая особа. Поэтому только ухаживания и комплименты. Нам было на что надеяться - сорокалетний жадный и уставший муж, других жен у него не было, две усыновленные дочери, которые вечно возились в саду и не показывались гостям. Понимаешь, Грей?
   Впридачу, она уже много знала о мире. Читала газеты, понимала не только в моде, но и в политике. Будь у неё спутник с нормальной, европейской внешностью и хотя бы минимальными знакомствами, Ламис могла бы спокойно ехать в метрополию.
   Естественно, пожелай полковник открыто объявить на неё свои претензии, тут бы всё сразу и закончилось. Человеку с хваткой Брандта ничего не стоило бы просто поселить её у себя на квартире, дав Сабиру отступного и пригрозив, в случае чего, подвести его под дело о помощи туарегам. Но полковник и близко не высказывал таких намерений. В общении с Ламис он оставался абсолютно ровным, спокойным. Будто бы она была ему сестрой.
   Но Ламис умела вести светскую беседу почище любой салонной вертихвостки. Улыбки и разговоры, легкий флирт, и не больше. Мечта, которая не подкреплялась никакими обещаниями.
   Когда я зашёл в комнату, на софе и в креслах еще никого не было.
   - Ламис, твой муж легко подыгрывает чужим шуткам?
   - Только когда ему щедро заплатят. А что беспокоит лейтенанта Харриса? - она чуть улыбнулась.
   - Шуточки о кустах.
   - Вам подарили куст? Это большой день для вас, и знак настоящего принятия в клуб. Я рада.
   - И как же мне прикажете грешить? - шутка так шутка, доведем её до конца.
   - Это виднее господину лейтенанту и, наверное, господину полковнику. У него припасено для вас несколько приятных сюрпризов. А один я могу преподнести вам прямо сейчас. Даже если куст вам просто подарили, и под ним еще ничего не лежит, кофе уже слаще.
   Когда её руки, расписанные хной, поднимались из-за стойки с очередной чашкой, это всегда походило на фокус. Я взял блюдце, чашку, неторопливо пригубил. Тут, Грейс, будто все вокруг стало отчетливее, мир стал чище, проще, яснее. Я смотрел ей тогда прямо в лицо, и это было, как узреть смысл жизни. Несколько мгновений абсолютного покоя, даже счастья, и Ламис отвернулась к очередному чайнику.
   Естественно, я не стал допивать, и меньше чем через минуту уже был на улице. Остаток вечера я провел у себя в комнате, думая, как бы не свихнуться. Я тебе говорю, Грейс, действие наркотика я бы опознал, сообразил бы. А тут ясность мышления, идеальная подвижность пальцев. У меня стал каллиграфический почерк. Итонские выкормыши сдохли бы от зависти. Я сел к столу и подсчитал все свои расходы за последний год - вспомнился чуть не каждый потраченный грош. Три страницы, до сих пор храню... В тот вечер я бы мог вырезать пациенту аппендикс перочинным ножом, зашить обычной швейной иглой и, даю голову на отсечение, у пациента бы все было в порядке.
   Правда, к утру все прошло. Без последствий. Ни головной боли, ни тремора, ни холода, ни даже внезапной усталости. Я будто хорошо отдохнул вчера и теперь начинался новый день.
  
   Полковник вызвал меня к себе около полудня. В кабинете, кроме него, был и капитан Дюкло.
   - Лейтенант Харрис, садитесь. Вижу, самочувствие у вас прекрасное. Ничего не беспокоит? Все лекарства на месте? Больных не прибавилось? Отлично.
   Он на секунду замолчал и посмотрел на здоровенный кусок пирита, его еще называют "золото дураков". С виду он очень похож на настоящий металл. В окрестностях Сиди есть несколько жил, и каждый год кто-то из легионеров решает, что ему сказочно повезло и начинает таскать в казарму камни. Это кусок породы был из крупных, его умудрились спрятать под поилкой для лошадей.
   - Если легионер начинает расклеиваться, он становится плохим воином. И портит репутацию легиона перед местными. Они начинают задумываться нашей непобедимости, если видят не офицера, а тряпичное чучело. Такие не нужны республике. По этой причине я не одобряю курение гашиша. Флери об этом знает, но продолжает посещать притон. Кроме него там бывают офицеры и кое-кто из солдат проходящих полков. Мы не можем сжечь заведение, но и Флери больше покупать гашиш не должен. Жалование выдали третьего дня. Надо освободить лейтенанта от этой суммы.
   Я, скажем так, удивился.
   - Грабеж, отъем денег в сколько-нибудь насильственной форме или просто кражу - запрещаю Можете продать ему немного воздуха, или песка, мне все равно. Можете обыграть в карты. Да хоть в кости, не важно. После чего я спокойно посажу его в карцер, и через несколько дней всякая привязанность к гашишу у него пройдет.
   Брандт как всегда нашел неординарный выход из очередного затруднения, возникшего в гарнизоне. Это оставалось только принять к сведению и исполнять.
   Брандт кивком головы отпустил Дюкло.
   - Много думал о кофе, Харрис, и об истории с грехами?
   - Было, - я не стал высказывать предположений.
   - Боишься, что дурман тебе подмешали?
   - Нет, - в этом своём суждении я был уверен.
   - Правильно. По поводу грехов с процентами тебе все объяснит Дюкло. В деле с изъятием денег слушаться его во всем. Приказ ясен?
   Я решил, что не стоит прямо идти к капитану, под начало которого меня угораздило попасть. Разговор будет долгим, а обязанностей у меня не убавилось. День шел своим чередом. Обход пациентов, распоряжения фельдшеру, перебранка с интендантом по поводу перевязочного материала. Поступление новенького - неудачливого самоубийцы. Раны, которые он умудрился нанести сам себе штыком, загноились, и он бредил в лихорадке. По своему опыту я знал, что когда воспаление из ран переходит в кровь, остается только ждать смерти. Особенно если он сам не хочет жить. Я сделал необходимую обработку ран и кровопускание, но это была уже символическая помощь - просто чтобы не стоять беспомощно рядом. В Сиди, кстати, никогда не выясняли причину самоубийства - ты здесь застрял, и этого достаточно... Я тоже привык - за время моей работы это был уже пятый случай. Такое тоже можно назвать эпидемией.
   Потом обед.
   После обеда, в тени навеса у конюшни, я получил инструктаж.
   - В покер играете, лейтенант?
   - Весьма посредственно.
   - Ничего страшного. Ваша задача будет совсем простой... - капитан неторопливо набивал свою трубку из вишневого дерева
   Мне не нравилась эта ситуация, не нравился приказ полковника и общество капитана, но я терпеливо ждал. Дюкло вдруг перешел с официального тона на обычный разговор. Будь на нас не форма, а модные клетчатые пиджаки, можно было бы подумать, что два хороших приятеля обсуждают развлечения на вечер.
   .- Какой бы тебе не пришел расклад, Саймон, не вздумай пасовать. Повышай, не стесняясь, пока Флери не вывернет кошелек наизнанку, а обыгрывать его буду я.
   Панибратство такого человека, как Дюкло, мне тоже не нравилось, но я только кивнул. Где-то внутри не переставая звонил тревожный колокольчик, но я решил не обращать на него внимания. Уж слишком велико тогда было мое желание узнать тайну кофейни и ее хозяйки.
   Мы договорились встретится в восемь, и в полдевятого были на месте.
   Притон был такой же грязной дырой, как и его собратья в Алжире. Хозяин подлетел к нам, кланяясь и улыбаясь. Обычный держатель притона - угодливые глаза и нож за пазухой. Я только заметил, что у него неправильно срослась лучевая кость после перелома. Дюкло прервал перечисление всех райских радостей на полуслове и во весь голос поинтересовался, где Флери. Хозяин молча указал нам на одну из потрепанных занавесок. За ней мы и нашли Флери, валявшегося на диване, как тряпка. Сперва я подумал, что он не в состоянии говорить, не то, что играть - все его внимание было сосредоточено на конце трубки. Флери отвечал неохотно, первыми попавшимися словами и явно мечтал, чтобы его оставили в покое. Время от времени его глаза останавливались на моем лице со странным выражением жалости. Мне все больше и больше было не по себе.
   Но Дюкло смог растормошить его предложением сыграть партию. Один из слуг по его зову явился со столиком и засаленной колодой. Карты не хотелось брать без перчаток. Я едва удерживал на лице равнодушное выражение, продолжая себя спрашивать, что я здесь делаю. Даже в Алжире, где у меня было намного больше свободы и много больше причин для курения гашиша, я не видел в сознательном одурманивании ничего привлекательного и ограничился всего двумя или тремя посещениями. Тамошнее начальство, в отличии от Брандта, это не запрещало, лишь бы мы могли выполнять свои обязанности, но я видел, что происходит с постоянными посетителями- с кем- то раньше, с кем- то позже, но со всеми без исключения. Видимо, что-то отразилось на моем лице: Флери неожиданно ясно взглянул на меня и заявил:
   - А я, господин доктор, считаю это противоядием. - и снова замолчал.
   Дюкло уже тасовал карты. Мы с ним заранее условились, что первые три партии пройдут без обмана, чтобы разжечь во Флери интерес. Так оно и вышло. Я, Грей, до сих пор помню ту игру.
   Начальная ставка была пять франков.
   Мой расклад позволял надеется на стрит при обмене - семь червей, трефовая десятка, бубновая восьмерка , трефовая девятка и бубновый король. Я заявил:
   - Меняю одну карту.
   - И я одну,- отозвался Дюкло.
   Флери промолчал. Гашиш подточил его самообладание, и было видно, что он очень доволен своим раскладом. Но Дюкло подал сигнал, говорящий о том, что решающая партия началась.
   Ко мне вместо короля пришла восемь треф. Теперь у меня была семерка, десятка, девятка и жалкая пара восьмерок. Если бы у меня было хотя бы две пары, можно было бы на что-то надеяться, но восьмерки практически на оставили мне шансов. Я вздохнул... и под взглядом Дюкло принялся повышать ставки.
   - Удваиваю.
   - Еще удваиваю.
   - Принято.
   Никто не спешил открывать карты. Меня занимала только одна мысль - блефует Дюкло или нет?
   Мы повышали ставки уже по третьему кругу, но Флери явно не собирался отступать. Он ерзал на диване, возбужденно облизывая губы и время от времени лихорадочно затягиваясь. В противоположность ему Дюкло сидел с невозмутимым, как у Будды лицом. Я, глядя на свою скромную пару, старался ему подражать.
   Ставки возросли с пяти франков до двадцати. На столе уже лежало полугодовое жалованье легионера первого класса, когда Флери решил рискнуть.
   - Играю на все, - заявил он и демонстративно потряс опустевшим бумажником.
   - Вскрываемся! - И первым начал неторопливо выкладывать на обшарпанный стол карты.
   Валет бубен, за ним валет червей выбивали мои жалкие восьмерки вмиг. За ним король треф и король пик - еще одна пара? Оставалась последняя карта. Флери медленно перевернул ее рубашкой вниз... на меня смотрел король бубен. Фулл-хаус!
   Глянув на мой расклад, Флери возбужденно рассмеялся и повернулся к Дюкло.
   - Ну что? Я могу забрать выигрыш? - торжествующе спросил он.
   Дюкло, не отвечая, одним быстрым плавным движением развернул веер карт в своей руке. Все черные. Только одна картинка. Шесть пик, семь пик, восемь пик, девять пик... десять пик... валет пик! Стрит флэш!
   Дюкло, с его черными блестящими глазами в тот момент показался мне двойником вальта.
   Флери поверил не сразу. Он по очереди прикоснулся к каждой карте, бормоча их названия. Шесть пик, семь пик, восемь пик, девять пик, десять пик, валет пик... будь ты проклят! - по-девичьи тонко хихикнул он и снова повалился на диван.
   - Оставим его здесь, - с нескрываемой брезгливостью проворчал Дюкло и сгреб выигрыш. Флери нам не препятствовал. Казалось, он полностью вернулся в свои опиумные грезы. Обернувшись на выходе, я поймал его взгляд. Флери смотрел на меня без всякого выражения, и было непонятно, видит ли он вообще.
   После духоты притона даже воздух здешних переулков казался чистым. Я глубоко дышал, стараясь выветрить из легких опиумный дым. Голова отчаянно болела. Дюкло тем временем на ходу вполголоса вел подсчет. Я почти не обращал на него внимания, мне не хотелось даже добиваться от него обещанных объяснений - хотелось только добраться до койки и заснуть.
   - Держи, это твоя половина,- вдруг нарушил он молчание, протягивая засаленную пачку франков.
   - Нет! - отказался я, может, с излишней резкостью. В глазах Дюкло вспыхнул огонек.
   - Благородный? - он умел подмешивать в голос нужную порцию сарказма.
   - Отнюдь. Просто это деньги Брандта. Его львиная доля, - я в эту секунду пожалел об отказе, в жизни купюры лишними не бывают, и теперь прикрывался полковником, как мелкий клерк прикрывается директором банка, - Пусть пока держит у себя. Если Флери умрет в карцере, пустит их на похороны и прочие дела. В полковой казне и так не густо.
   Дюкло фыркнул.
   - Думаешь, он и вправду не переживет карцера?
   - На это больше шансов, чем на его выигрыш по нынешнему раскладу.
   - Ладно, об этом всё. И вот еще, это твоё. Заслужил.
   Я сперва даже не рассмотрел, что он сунул мне в ладонь. Не разобрал сразу, что этот клочок бумаги - карта. Валет пик, а если точнее, его неровно оторванная половина...
   -Зачем?- недоумевающе спросил я, чувствуя, что сейчас я получу объяснение каким-то своим догадкам.
   Он остановился, вынуждая меня сделать то же самое, и достал из кармана портсигар.
   - Эта семья, которая держит нашу любимую кофейню, прибыла в Сиди года три назад. Не поймешь к каким именно из местных родственники. Такие обычно приезжают из разгромленных городов: там им жить нельзя, местные убьют, в других странах делать нечего - ни денег своих нет, ни языков не знают. Вот и приползают к армии, навроде шакалов. У этих деньги, однако же, изначально были, небольшие, им еле хватило на дом и кофейню. Прижились, обстроились, понемногу стали заходить солдаты, потом офицеры. Еще чуть позже туда перебралось наше "светское общество". Тогда было много болтовни и ничего толком не делалось. А вот "Розати" сложился где-то полтора года назад.
   Дюкло раскурил трубку и неспешным шагом двинулся по переулку.
   - Первым, кто возглавлял клуб, был капитан Келлер. Так себе был офицер. Когда-то, слышал, воевал храбро, но размяк, обрюзг, хотел только развлекаться. Еще он стал шляться по притонам, и сюда захаживал. Вот и попал на нож к Мяснику. С тех пор полковник наш неизменный председатель.
   - Теперь о главном. Я понятия не имею, каким чертям аль Хамеди душу продали или только собираются продать. Главное, что они умудрились насадить те кусты и умеют делать так, чтобы они давали урожай чуть не пять раз в год. Внешне кофе ничем не отличается от других, однако, если под кустом зарыть вещь со следом преступления, то напиток станет магическим.
   - А если зарывать вещь со следами шутки? - я изобразил недоверие.
   - Ты слишком хочешь видеть во мне еще одного веселого француза, - в эти секунды Дюкло действительно выглядел мрачновато и упрек его был вполне справедлив. - Я толкую тебе о серьезных вещах. Посмотри на нашего славного боевого товарища Флери и подумай.
   - Привыкание к напитку? Симптомы? - медицинские вопросы сорвались у меня с языка, однако Дюкло и попросту проигнорировал.
   - Полковник приказал мне рассказать про куст. Карту зарой сегодня же. Всего хорошего, лейтенант Харрис.
   Он развернулся и ушел.
   То, что капитан был умелым шулером, мне стало ясно до того, как Флери расстался с деньгами. Я, правда, так и не заметил манипуляций, но в этом случае видеть их своими глазами было не так важно. Дюкло шел выигрывать, забирать деньги, и выиграл, несмотря ни на какие расклады. Удача тут ни при чем.
   Но вот с грехами, с ними, Грей, у меня вопросы остались. Я еще в детстве наслушался сказочек про ведьм и перестал в них верить приблизительно тогда же. Но тут сразу несколько человек рассказывали мне одно и то же, в придачу, это очень хорошо согласовывалось с моими собственными ощущениями.
   Я не знал, что думать, но решил попробовать. Любопытство? Наверняка. Но, если говорить честно, я не мог забыть той точности движений, того порядка и стройности в мыслях. Это привлекало.
   Поэтому я не стал задерживаться в переулке, а направился в кофейню, прямо прошел в садик. Одна из приемных девочек молча указала мне на мой куст, и я зарыл там половину пикового валета.
   Мне хотелось прямо пройти к стойке, поинтересоваться, что теперь будет. Но я сдержался. Если уж зернышко кофе попадает в напиток, то его должны хотя бы принести от куста. Так что вечер я провел вполне обыкновенно.
   Постепенно собрались офицеры, начались разговоры об очередных набегах туарегов, о поступлении денег, потом перескочили на войну англичан в Родезии, на интриги европейского котла. Пришел полковник - он был весел, остроумно шутил. Элизабет не пришла.
   - Ламис, приготовь мне чего-нибудь первоклассного.
   - Лейтенант Харрис, как вам можно отказать?
   Когда она лично несла мне мою чашку на крошечном черном блюдце, у неё на лице была лукавая то ли улыбка, то ли усмешка: как у той статуи, что мы откопали на вилле. Я выпил, не сводя с нее вопросительного взгляда.
   Рядом со мной в кофейне другие посетители ждали своих заказов. В руках полковника дымилась огромная грубоватая глиняная кружка, такая привычная, что казалась продолжением его руки. Он неторопливо раскуривал свой любимый, на редкость вонючий "портогас". Огонек еле тлел, только готовясь разгореться как следует. Светильники на длинных железных цепях едва уловимо раскачивались. Мир застыл. Он несколько раз пережил рождение и смерть, прежде чем я с глухим стуком поставил чашку на блюдце.
   Кофе прошел по телу огненным шаром.
   И меня ослепил беззвучный фейерверк. Каждая мышца, каждый нерв в моем теле дрожали от наслаждения под музыку, которую исполнял хор ангелов. Зрение обострилось до предела: я не только видел движения, но по едва уловимым признакам мог предсказать следующие. Глаза словно протерли изнутри, как старательная хозяйка протирает окна - и я улавливал тысячи тончайших оттенков, никогда ранее не виденных.
   Еще глоток... я старался двигаться очень осторожно - мне казалось, что стоит сделать движение посильнее, и моя рука пройдет сквозь стену, развалит кофейню, как жалкий карточный домик ...
   Сознание неслось в вихре, и единственным якорем, удерживавшим меня, был ее пристальный взгляд ...
   И постепенно все затихло - не вернулось к норме, нет, мир по-прежнему сиял и переливался, но я больше не чувствовал желания нестись куда- то, что-то делать... Не было больше проклятой необходимости сдерживать и контролировать себя: тело залила медовая расслабленность, и я сконцентрировал свой взгляд на самом прекрасном объекте кофейни - ее хозяйке. Теперь ее движения еще больше, чем раньше, напоминали танец, и я готов был поклясться, что одежда превращается в туман, по которому бегают золотистые искорки и медленно тают... Я боялся пошевелиться, наблюдая за этим, но она вдруг обернулась, взмахнула рукой как-то по особому, и, фыркнув, вдруг превратилась в язык пламени... Я перевел взгляд на других - но ничего столь же приятного не увидел - по кофейне бродили и смеялись полулюди-полузвери со смеющимися рылами, рога и клыки торчали под самыми неожиданными углами, а за соседним столиком скрючилось наполовину засохшее дерево, которое в начале вечера было Малларме. И я снова повернулся к ней ...
   Она медленно провела пальцем по своим огненным губам ... я представил, как обжигают ее поцелуи... что умеют ее ручки... каким гибким будет ее тело в постели... как она будет извиваться подо мной... как нежно ее губы будут прокладывать огненные дорожки... но она тихо приложила к ним палец и улыбнулась, словно призывая к молчанию.
   И все исчезло. Любимая сигара полковника даже не успела разгореться как следует. Осталось только звенящая ясность сознания и на самой его грани - музыка, которая звучала неуловимо в такт ее движениям...
   Теперь я заметил, что он следит за мной не менее пристально, чем Ламис, но меня это уже не волновало. Весь оставшийся вечер я блистал - был душой общества. Только иногда запинался и закрывал глаза - потому что на внутренней стороне века танцевали мучительные, неотвязные видения... А Ламис слушала с вежливым интересом, ничем меня среди других посетителей не выделяя.
   Я хотел ее, как умирающий от голода - есть, как утопающий - воздуха...
   Видишь, Грей, когда я вспоминаю ее, то становлюсь похож на плохого поэта...
   Неважно. Вечер закончился, и я шел домой, пошатываясь, как пьяный, от переполнявших меня ощущений. Я казался себе стеклянным сосудом, слишком хрупким для переживаний такой силы. Я всерьез боялся разлететься от них на тысячу осколков, останавливался, пережидая, и снова шел дальше.
   Помню, что я тогда еще подумал о Мяснике - сейчас я был для него самой подходящей добычей; но почему-то меня переполняло спокойствие и подсознательная уверенность, что именно в этот вечер я в полной безопасности.
   До комнаты я добрался без всяких приключений, если не считать того, что когда я поднимался по лестнице, ступеньки отзывались на мои шаги, как клавиши пианино. Я упал на койку и закрыл глаза.
   Не могу определить, сколько времени прошло, прежде чем я снова открыл их и увидел в своей комнате Ламис. Она стояла, повернувшись к окну, нетерпеливо переступая босыми ногами по холодному полу.
   Только по спине цвета расплавленной карамели спускается вниз нитка жемчуга, двигается в такт неслышной музыке и тают последние клочки тумана. Я на мгновение замер в предвкушении того, как она повернется, но время стало слишком медленным, я подскочил с кровати и бросился к ней.
   Разумеется, это был сон - я понимал, что настоящего вокруг нет ничего, только вот иллюзии значили сейчас в тысячу раз больше, и я хотел верить в её истинность. Но видение обманывало. За миг до того, как я бы коснулся кожи Ламис, схватил бы её, опрокинул прямо там, пришел миг темноты, все началось заново. Я лежал в своей постели, медленно открывал глаза, сознание неторопливо возвращало себе быстроту мысли. Я помнил её у себя в комнате. Я был уверен, что проснулся, надо было выругаться по поводу такого странного сна - но у окна снова стояла она, и нитка жемчуга опускалась между её лопаток, остатки тумана были как тончайшая рубашка.
   Еле слышная заунывная мелодия, луна. Волосы в её прическе шевелились под легким ветром. Всё было реальным, подлинным, всё вернулось. Я бросился к ней, как ужаленный.
   Снова разрыв, короткая темнота, и я медленно всплываю из пучины сна. Чтобы увидеть её, стоящую у окна. Не помню, сколько раз повторялось возвращение, но понимаешь, Грей, каждый миг тогда был настоящим, не поддельным. Потому что будь все иначе, я бы остановился, попытался не шевелиться, просто позвать её имени, чтобы она обернулась, и тогда наваждение бы исчезло. Нет, она бы осталась, но время больше не рвалось бы, как гнилая нитка. Я знал это уже во втором возвращении, но каждый раз ощущения были такими яркими, жгучими, что вытесняли все мысли. Я сходил с ума от желания, и будь это обычным сном, все быстро закончилось бы, а тут все длилось и длилось, без конца.
   Потом, помнится, я убеждал себя, что с каждым разом подходил ближе, что она даже поворачивалась ко мне, но все это пустое. Просто в какой-то миг все кончилось. Как вода в гарнизонной цистерне - её бывает очень много, но приходит миг, нет уж ни капли.
   Это было точно такое же пробуждение, только комната была пуста, не осталось даже ее запаха, запаха ее кожи, ее волос... только сбитые и перекрученные мною простыни. И запах пота. Я от души выругался и распахнул окно, возле которого в моем сне стояла она...
   Ночи в Африке прохладные, а под утро вообще становится холодно. Я быстро остыл и немного пришел в себя. Голова гудела, как после хорошей попойки, но это уже можно было перетерпеть. Вместе с облегчением я почувствовал дикую усталость. Я вернулся в постель, и остаток ночи проспал как камень. Правда, утром я так и не смог вспомнить, когда же успел раздеться.
   А на следующее утро было новое интересное поступление. Пьяная драка, проломлен череп. По-хорошему ему надо было умереть там же, на месте, но парень оказался на редкость крепким. Он дотянул до утра, пока его не нашел патруль. Все остальное было сущей ерундой: синяки, ссадины, один длинный порез на боку.
   Вся проблема была в голове. Отек после удара угрожал спрессовать ему мозги. Единственный выход - трепанация. Проблема не в том, как сделать операцию: пробил, спустил кровь - и готово, а как сделать так, чтобы больной ее пережил.
   Грубо говоря, я снял крышку с чайника, чтобы он выпустил пар. Прикрыл рану кожным лоскутом, зашил... стал ждать. Пациент не открывал глаз, но дыхание у него стало ровным и спокойным; теперь он больше походил на спящего, чем на умирающего. И я задумался, что делать с "крышкой". Обычно кость заменялась стальной или золотой имитацией, обрекая владельца на парик и насмешки. Если же пытались сохранить кость, то она высыхала и становилась совершенно бесполезной - хрупкая мертвая пластинка.
   И тут меня осенило. Я прикрикнул на фельдшера, чтобы не мешал, и снял с пореза на боку тряпки. Расширил доступ, сделанный каким-то случайным собутыльником без мыслей о хирургии, и сделал в его теле карман, в который и положил злосчастную теменную кость. Потом, когда пациент окреп бы, ее можно было бы достать и приладить на место - родная кость для тела лучше всего. Забегая вперед, скажу, что так оно и вышло - прижилось прекрасно, и если бы не тонкий шрам, никто бы не сказал, что парень перенес тяжелейшую операцию.
   Фельдшер смотрел на меня, ничего не понимая, даже когда я вымыл руки и объяснил, что я делал и почему. Наверное, его впечатлило то, что на этот раз я совершенно в его помощи не нуждался: бедняга Лорье не успевал подавать инструменты, и я его невежливо отпихнул.
   А я даже не сразу сообразил, что необыкновенная ясность мыслей, четкость и точность движений, даже само озарение - это последние отзвуки выпитой чашки. И гордость моя несколько поутихла, но, с другой стороны, я подумал, какие возможности это передо мной открывает. Я был уверен, что провел операцию не хуже того знаменитого военного хирурга, русского скандалиста ...
   И ушел бы домой, если бы не тот несчастный самоубийца. Гангрена довольно успешно заканчивала то, что он начал, и его перевели в отдельную палату, "дабы не смущать остальных". Госпиталь большой, пациентов мало. Поэтому мы могли позволить себе такую роскошь.
   В палате ужасно воняло, и Лорье исчез под первым же предлогом. Я тоже не собирался задерживаться - с первого взгляда было ясно, что этот день больному не пережить. Гангрена с обыкновенной свой быстротой разлилась почти по всему его телу. Я не упрекал себя - единственным спасением в таком случае была бы ампутация, но как ампутировать туловище? Он же в первый раз пытался упасть на штык сердцем.
   Оставалось только сделать "укол милосердия". Все необходимое было в шкафчике на стене палаты. Я развел морфий, набрал его в шприц, взял жгут... и застыл с ним в руке, не поворачиваясь.
   Это было похоже на кошмарный сон, когда тебя преследуют чудовища, а ты не в силах пошевелится. Его дыхание за моей спиной было таким же сиплым и громким, как у них. В голове крутились несвязные мысли: " это не преступление...он все равно умирает... это грех"
   Я знал, что я должен сделать, знал, как... но я просто слушал его агонию. Нашел в себе силы повернуться, но не приблизился, просто смотрел и слушал... думая про еще одну чашку, которая превратит меня в сверхчеловека. Эти жуткие сокращения пораженных гангреной мышц... края ран стали белесыми, точно вываренное мясо. Я много раз смотрел на умирающих равнодушным взглядом , и убивать мне тоже приходилось; но тут было что-то совершенно другое. Третий радующийся - вот подходящее сравнение. Будто два врага бились насмерть в моем присутствии: умирало тело, и за ним неизбежно погибала болезнь, а я стоял сбоку и соблюдал свои посторонние интересы.
   Но все продолжалось недолго.
   Знаешь, в такой ситуации многие понятия морали выворачиваются наизнанку: если бы я задушил его подушкой, это было бы милосердием, а ничего не делать - большей подлостью и трусостью, чем убийство. Теперь я думаю, что если я буду кричать "Я ничего не сделал!" в аду мне ответят "Вот именно!"
   Лорд пошевелился, не зная, что сказать, но Харрис уже продолжал.
   Когда он затих, я воткнул иглу ему в непораженное плечо, а содержимое шприца вылил на простыни. Они и без того были уже мокрыми. Я не знал, заметят ли отсутствие "укола милоседия", но не хотел рисковать. И это тоже был кофе.
   - И ты пошел за новой порцией?
   - Не сразу. Но чтобы успокоиться, мне хватило пятнадцати минут - и я пошел за новой порцией. Эта чашка дала очень интересный эффект.
  
   Я мог предсказать слова и поступки всех, с кем сталкивался в тот день. Я думал: "А сейчас он скажет то-то", и мой собеседник действительно это говорил. "А теперь он сделает это"- и ни разу не ошибся. Исключая, конечно, полковника и Дюкло - они оставались для меня "закрытыми". Мне было приятно думать, что теперь и я для них закрыт.
   Это продолжалось не несколько минут, не полчаса, а несколько дней, так, что я уже успел привыкнуть к этому состоянию и все равно наслаждаться им.
   Несколько раз я едва не выдал себя, начиная отвечать на еще не прозвучавшие возражения - и понял наконец, как это удавалось полковнику.
   Кофе еще продолжало действовать, когда как-то днем я встретил Элизабет...
   ... Мое новое обострившееся зрение позволило мне различить ее еще в самом начале улицы. Она шла по другой стороне, улыбаясь своим мыслям и вертя в руках белый кружевной зонт. Я лениво шел ей навстречу и думал, что мы встретимся где-то около того дома с башенкой. Когда она разглядит меня, то тут же опустит глаза, притворится погруженной в собственные мысли и сделает вид, что не заметила, продолжая идти по своей стороне улицы.
   Я , натурально, перейду дорогу, окликну ее "мисс Элизабет!" и только тогда она соизволит поднять глаза , заметить некого лейтенанта Харриса и может, улыбнуться. В конце-концов, правила кокетства одинаковы, что в Англии, что в Африке, только более жаркий климат ускоряет события. Я шел, несмотря ни на что, предвкушая встречу...
   - Господин лейтенант!- радостно махнула она зонтиком и пересекла дорогу, осторожно лавируя между запрудившими улицу телегами. Подошла, слегка запыхавшись, и улыбнулась ярко и радостно. Признаюсь, Грей, я боялся ее увидеть, так, как других, по-настоящему: теперь все недостатки и пороки, физические и моральные, были для меня как в лупу.
   - Наслаждался ощущением, что ты племянник Господа Бога?
   - Вроде того. Но с Элизабет это не сработало. Она осталась такой же, какой я видел ее до этого - красивой и неглупой девушкой. Помню, как я испугался, что она "закрыта" для меня по тем же причинам, что и ее отец. Я шел рядом с ней и пытался разобраться в своих ощущениях. Молился, чтобы мои опасения не оправдались, понимая, насколько у меня нет на это права. А она тем временем говорила о делах попечительского фонда больницы.
   - Я уверена, что мы непростительно пренебрегаем влиянием обстановки на выздоровление больного. Просторные, чистые палаты, свежий воздух, постоянная смена белья - это тоже лечебные процедуры. Душевный покой не менее, а иногда и более важен, чем телесный! - заявила она мне.
   Я вспомнил увесистую стопку книг, которую помог донести ей в день нашего знакомства.
   -Я вижу, что вы уже добрались до записок Ларрея, - улыбнулся я.- Отстаиваете его идеи так же горячо, как и он сам.
   Элизабет смутилась и замолчала, совсем по-детски отвернувшись и опустив голову.Но не успел я извиниться за свой снисходительный тон, как она продолжила.
   - Как это бы самоуверенно ни звучало, но Ларрей только подтвердил мои собственные выводы, - едва слышно произнесла она. - Вы же знаете, что я интересуюсь медициной - в доступных женщине пределах. В последнее время даже больше болезнями души, чем тела... Я думаю, вы и сами замечали, что душевный настрой может очень сильно повлиять на выздоровление...
   - Гмм...
   - А сколько лет поговорке - "Раны победителя заживают быстрее?"
   - Гмм...
   -Больше двух тысяч! - победно улыбнулась она. А я, любуясь вспыхнувшим на ее щеках румянцем, вдруг понял, что для нее забота о больных - это не дань моде и не способ борьбы со скукой, как для других офицерских дам. Я вдруг почувствовал в ней необычайную внутреннюю гармонию, душевное равновесие, полное не показной, тихой и терпеливой любви к миру. Словно... словно золотой стержень души. В чем- то она видела мир так же ясно, как и я теперь, но ей не было нужды прибегать к кофе - ее источник силы находился внутри нее самой, и она могла черпать оттуда сколько угодно. Но это не делало ее святой, потому что в ней было слишком много гордости, желания жить и радоваться, бьющей через край энергии. Это делало ее еще более привлекательной для меня.
   В этот момент моя страсть к Ламис впервые показалась мне чем-то мелким и недостойным. Похотью в библейском смысле этого слова. Я шел и молча слушал, как она рассказывает, что уговорила-таки комитет выделить деньги на оплату трех уборщиков дополнительно вместо распространения душеспасительных брошюр. Она живо и весело описывала свои битвы с остальными офицерскими дамами, и заставила меня таки улыбнуться, несмотря на то, что я думал о совершенно других вещах... у нее вообще редкий дар рассказчика, не то, что у меня...
   - Ага. Именно поэтому я слушаю тебя, не, прерывая, уже второй час, - заметил Грей.
   - Почти не прерывая, - выделил Харрис слово и улыбнулся. - Так вот, мы шли по Сиди, и я ловил направленные на нас заинтересованные взгляды... Даже мог прочитать мысли: "Этот выскочка даром времени не теряет! А она ведет себя почти непристойно! Так навязывать себя! И даже без компаньонки!". Но для того, чтобы заметить это, надо было обладать моей обостренной кофе наблюдательностью. Все-таки она была дочерью самого главного в Сиди лица, и даже косые взгляды позволяли себе немногие. А Элизабет вдруг остановилась на полуслове и вывела меня из раздумий, спросив:
   - Господин лейтенант... я могу считать вас своим другом?
   - Да, конечно, - удивленно ответил я.
   Простите меня за этот вопрос, но... вы не замечали... в поведении моего отца... каких-то странностей в последнее время? - она договорила уже через силу, явно стыдясь своих слов. Конечно, я не мог сказать Элизабет, насколько обоснованно ее беспокойство. Пробормотал несколько слов о переутомлении, грядущей инспекции...
   Теперь мне был понятен интерес бедной девочки к психиатрии.
  
   От того момента, как я успокаивал Элизабет, и до окончания истории, прошло две с половиной недели. Восемнадцать дней, если быть точным.
   Обыкновенно говорят, что время в таких случаях тянется медленно, решения принимаются с трудом и вообще, в мире что-то меняется. Ничего похожего я не ощутил.
   Всё шло, нельзя сказать, что в городке всё шло как всегда, неожиданностей хватало. За это время среди жертв Мясника оказался Флери. Но сочувствия у меня почти не было. Он выбрал самый простой и быстрый путь, взял от кофе только удовольствие, не брезгуя посещать при этом опиумные притоны - сидение в карцере его ничему не научило.
   Намного больше меня беспокоили остальные убийства - их стало слишком много. Я освидетельствовал тела жертв, и на этот раз они носили следы грубой, спешной работы. Мясник начал пренебрегать качеством ради количества. Наконец - два убийства за одну ночь. Меня уже мутило от этого.
   Убийства не могли продолжаться бесконечно. Машина государства очень медлительна, но обязана реагировать.
   В тот день полковник вызвал в свой кабинет почти весь офицерский состав гарнизона. Получилась короткая шеренга, в которой крайние уже упирались плечами в стены кабинета. Я как раз подпирал левую. Брандт был собран, спокоен, но внутри кипела ненависть, которой он постепенно давал сорвать крышку котла.
   - Некоторое время назад мы разработали хорошую схему патрулирования подотчетной территории. Мы должны были поймать Мясника, быстро и без потерь. Но почему-то ничего не выходит.
   Он замолчал на несколько секунд.
   - Убийства не прекращены. Какой-то одиночка умудряется водить нас за нос, причем уже какую неделю подряд. Город в страхе, мне тут взятки суют, лишь бы я поставил патруль к дому очередного лавочника. А что делаете вы все?
   Молчание. Он сверлил нас глазами, мы делали вид, что прямо сейчас работаем над решением этой архиважной проблемы, а если выйдем отсюда, то работать получится вдвое быстрее.
   - Неделю назад в ближайших барханах сожгли какого-то бродягу. Бывает. Но почему-то патруль явился туда только через два дня. А свет должен был быть виден с окраины.
   Молчание. Его слова не нуждались в ответе.
   - Что дальше? Тот безголовый каменщик. Кто-то перетер ему шею веревкой и забрал левое ухо. И где были наши доблестные легионеры? Выпивали в два горла, каждый в ближайшем кабаке? Что скажете, Пуан? Нет, вы подумайте, человека хватают, тащат в ближайшую развалюху, и там мучительно убивают. Он, наверное, что-то хотел сказать перед смертью? Звал на помощь, ругался или взывал к Аллаху? Где были ваши уши!
   Упрек казался не совсем справедливым, патрульные знали, что если полковник застукает их в кабаке, добром это не кончится. Офицеры даже ходили в патруль сверх нормы.
   Пуан в ответ сказал только, что каменщику, заткнули рот. Брандт пропустил оправдания мимо ушей.
   - Потом двое стариков. Вдруг пропали. Допустим, ушли к родственникам или просто захотели героически поджариться в пустыне. Это еще терпимо.
   Деланное спокойствие трещало по всем швам. Впрочем, неплохо изучив Брандта, я предполагал, что его ярость такая же фальшивая.
   - Но этот Мясник стал терять чувство меры. Два человека за ночь, ну куда это годиться? Харрис! - он встал из-за стола и начал прохаживаться вдоль шеренги.
   - Я!
   - Что было изъято у последней жертвы, у водоноса?
   - Ухо, глаз и желчный пузырь, мсье полковник, - отрапортовал я.
   - Ну? - Брандт как бык уставился на Дюкло, - зачем ему понадобился еще и желчный пузырь? Отвечать!
   - Не могу знать...
   - Почему не можешь знать? - Брандт перебил его, он почти сорвался, и я бы не удивился крепкому удару в лицо.
   Дюкло превратился в оловянного солдатика, в куклу, в деревянного истукана.
   - Не могу знать, - механически повторил он.
   А ведь знал.
   Это было настолько очевидно, что более внятным признанием был бы только вопль: "я убийца". Но прежде, чем я успел осмыслить это, полковник переключился на Малларме.
   - А где ты был, когда резали того дегенерата, погонщика верблюдов? Что ты делал, когда его подвешивали к потолку сарая?
   - Согласно расписанию караулов, мсье полковник...
   - Отставить! - он на шаг отступил и облокотился на стол, - Вы банда недоумков, а не офицерский состав! В ваши недоразвитые ослиные мозги может прийти мысль о том, что начальство в Оране будет недовольно!? Мы прилагаем все усилия, а трупов все больше - какой вывод сделают наверху? Не соображаете? Энский полк вместо того, чтобы идти на юг, останется здесь, и его личный состав будет содействовать нашим охранным мероприятиям!
   Да, он кричал, он был зол, но это был совершенно неправильный гнев. Так можно орать на дальних родственников, на деловых конкурентов, даже на случайных прохожих в парке. Но подчиненные не должны видеть подобного.
   А Брандт не отчитывал их за отлучку с постов, вообще за халатное отношение к службе. Он был недоволен сочетанием их жадности и неумелости.
   Это тоже стало мне абсолютно очевидно.
   Головоломка с убийствами могла разрешиться еще раньше, но я просто не думал о Мяснике, как о насущной проблеме. Не хотел понимать, откуда берется столько грехов на оплату кофейных кущ.
   Полковник платил за первосортный товар - в оплату шли плохие смерти случайных людей, их страх, отчаяние и его собственное удовольствие от гибели несчастливцев. Ему это нравилось, и отпала необходимость зверствовать с подчиненными. Новая жертва поможет успокоить нервы. Доведение до самоубийства, избиения, тяжелые наказания рядовых, не говоря уже о простых кражах - оставались на долю подчиненных. Но в "Розати" всем хотелось подняться на ступеньку выше, удобрить собственный куст. А тут такой выдающийся пример, идеальный образец для подражания. Вот Дюкло и полез за человеческой селезенкой. Начальство отчитывало проворовавшихся подчиненных, из-за которых в местный филиал прибывает инспекция. Теперь все висит на ниточке и надо думать, как решить проблему.
   Понимаешь, Грей, когда я сообразил все это - не ощутил никакого ужаса. Тут было другое. Хорошо, что полковник построил нас и мы вытягивались в струнку. Сидя где-нибудь в кресле, я не удержал бы лица, показал бы, что не хочу разгребать эту кучу навоза.
   Нельзя сказать, что я подумал о будущем или прикинул, сколько трупов будет в Сиди через год, нет, цифры в те секунды не задерживались у меня в голове. Скорее я ощутил, что все это плохо закончится. Почувствовал. Даже не знаю, с чем сравнить. Вот, вспомнил: есть такие подарки-сюрпризы, сложенные во много раз листы с рисунками. Весь интерес в том, чтобы наблюдать за физиономией человека, который все разворачивает, раскрывает упаковку, и никак не может сообразить, где же сам подарок. И я почувствовал, что слишком уж много всего лезет из маленького свертка, будто в той кофейне была мастерская невиданных ужасов.
   И в этой игре, которую вел Брандт, в гонке за властью, я решил спасовать.
   Да и сомнения одолевали, страхи, даже кошмары. Все это было как падение очередной костяшки домино. Ты сам видел, Грей, как это бывает - от скуки в лондонских клубах ставят на ребро сотню, а то и три сотни таких костяшек. Уже тысячу поставили? Вот идиоты. Ну не важно. Главное, что совмещают несколько наборов костей, разной величины. Опрокидывается первая, самая маленькая, и начинается - ты не знаешь, когда упадет очередная, даже можешь не рассмотреть её в деталях, но процесс неостановим. Вот так и в Сиди, буквально все вокруг ощущали, что распрямляется некая пружина, что завтра всё будет не так как вчера.
   Не до скуки, казалось бы, но...
  
   А потом я понял, что власть лишь первая обманка. Небезграничными оказались и мои врачебные умения. Кофе сделало из меня гениального хирурга, говорю это без преувеличения, потому что это, в конце концов, не моя заслуга. Правда, тогда я об этом думать не хотел. Кассель теперь охотно отдавал мне своих пациентов, удивляясь, на что я трачу силы. А я радовался каждой медицинской загадке, как вызову моим новым способностям. Думаю, каждому в своей жизни довелось испытать это горделиво ощущение "Я могу!". А я чувствовал это почти каждый день. И уже писал серьезную статью в "Ланцет", когда ко мне поступил новый больной с пульсирующей опухолью на бедре. Я быстро понял, что это огромная аневризма... гм... гм.. мешковидное выпячивание в стенке сосуда, до крайности истонченное. Если разорвется, то неизбежная смерть от потери крови. Я прочитал пару заметок о технике Купера, которую признали оптимальной для таких случаев. Он предлагал просто перевязать сосуд, на котором "сидит" аневризма, и ждать, пока она не уменьшиться до полного исчезновения. Светило медицины, а туда же - его больные умирали максимум через неделю от застоя крови в ногах. Две дюжины народу на кладбище отправил, и еще гордился. Идиот. Кровь-то не поступает, артерия перевязана, чем нога жить будет?
   Я решил изучить проблему. Положил пациента в отдельную палату, а сам занялся грубой работой - пошел вскрывать трупы, благо из-за Мясника недостатка в них не было, и следов моей работы никто бы не заметил. Я закачивал красящие вещества в самые крупные сосуды трупов и изучал их ход. Перевязывал и проверял, по каким обходным путям перетекает краситель. В общем, мне удалось найти место, где я не задену нитью с иглой ни нервы, ни артерии, ни легко кровящую брюшину. Я был чрезвычайно доволен собой.
   И когда я возился в подвале, я понял, как могу усовершенствовать операцию Купера - надо перевязать брюшную часть аорты не сразу и наглухо, как делал он, а вывести концы нити кнаружи и постепенно, медленно затягивать, сужая сосуд, но не перекрывая полностью. Где-то в течение трех дней, пока аневризма не "скукожится" . Так я и уберу выпячивание и спасу важнейший сосуд. Я, хотя меня поджимало время, даже сделал экспериментальную операцию на первой попавшейся кошке, чтобы полностью убедиться в своей правоте. Кошачья лапа не похолодела.
   Теперь надо было браться за человека. Больной был абсолютно уверен, что я его спасу - а почему бы и нет, мне нравился такой настрой; я тоже был в этом уверен.
   Во время операции я не сделал ни одной ошибки. Ноги теплые, паралича нет... Но на второй день из раны пошла кровь - лопнул сосуд. Я сделал новую перевязку так быстро, что он не потерял трех столовых ложек крови. После этого операции кровообращение в ногах сохранилось, но пациенту стало хуже, появился жар попеременно с ознобом. Чтобы уменьшить опасность внутренних кровотечений, ему давали пилюли из льда. Ухаживали, как за генеральским сынком. Я уже предвкушал статью в "Ланцете", известность...
   На пятый день открылось обширное кровотечение: новая перевязка порвала вторую артерию. Прорыв артерии забили порошком, но больной уже потерял больше пинты крови... Он скончался меньше чем через сутки. Вот так. Что простительно для лондонского светила, недопустимо для врача откуда-то из Сахары. Надо было либо предъявлять живого попрыгунчика, либо молчать. Я выкинул черновик статьи.
   Но дело было не единичной неудаче. Пара трупов получается при любых медицинских новациях. Иногда их больше. Нет, дело не в том доверчивом бедолаге. Ощущения обманывали меня. Я мог скальпелем превратить ногу больного в ошметки, как истачивают карандаш на плохой точилке, а тот бы этого и не заметил. Точность движений у меня была фантастическая. Только что из этого? Я был как скульптор, который попал к дикарям и пытается строить новый храм. Пару статуй он сделает, но купол обязательно рухнет.
   Медицина - коллективная игра, и один человек не стоит госпиталя. Авиценны-мага из меня не получилось. А стать во главе больницы, сделать карьеру в Лондоне, перелопатить всю нашу хирургию - я не мог. Недоучка, практиковавший в Иностранном Легионе, будет смешон тамошним профессорам, не говоря уже о потребности в кофе. Вот какой получался фокус: я мог соперничать с Мясником (лучше называть его так, чем хотя бы в уме повторять свои подозрения) в искусстве потрошения жертв, но из десяти тяжелых больных, я мог спасать троих вместо двоих. Не больше. Кофе себя не окупал.
   Можно было, конечно, начать создавать новую организацию, новую медицину прямо здесь, в Сиди. Своя медицинская школа - это уже много значительнее, и заставляет примолкнуть даже самых напыщенных белохалатных болванов.
   Н-да. Если бы все было так просто.
   Я, не откладывая дела "на потом", обратился к Касселю. Чего больше всего не доставало в тамошних песках? Нормального зубоврачебного дела, стоматологии. Если у человека болел зуб, все ограничивалось железными клещами, спиртом и руганью. Одним зубом становилось меньше. Поставь мы самую дешевую, примитивную машинку, в которой сверло вертится от ножного привода, и закупи хоть немного материалов - жить стало бы лучше. Деньги не проблема - с местных бы брали тройную цену. Всё окупилось бы меньше чем за полгода.
   Когда я расписывал грядущие перспективы, и показывал расчеты, Кассель смотрел на меня глазами тупого барана. Он ничего не хотел, ни к чему не стремился. В голове клубились лень и апатия. Ему было наплевать на все, что не касалось его личных интересов, его ограниченного "Розати" мирка. Честное слово, Грей, у меня даже возникла мысль взяться за скальпель и посмотреть, останутся ли у него глаза такими же ленивыми, если срезать с них веки.
   Понятно, за скальпель я не взялся. В голове как-то сама собой сложилась комбинация - как припугнуть его возможным недовольством полковника, как подправить документы и кому надо написать в Оране, чтобы заказ прошел по нормальным каналам.
   И тут все замерло. Ну добыл бы я технику, обучил пару фельдшеров, может быть через год смог еще что-то сделать. Но вокруг-то оставалось болото. Такие, как Флери, по-прежнему будут ходить с пустыми лицами. Дюкло и Пуан продолжат соревноваться в жестокости с полковником. Отдельные энтузиасты вроде меня не смогут выправит ситуацию. Даже если я решу поселиться в Сиди, остаться после увольнения из Легиона и годы убью на становление здешней медицины - все сгорит в очередном набеге и ли партизанской вылазке туземцев.
   Здесь было, есть и всегда останется запустение.
   Нет, Грей, я не оправдываю Касселя. Он совершеннейшим образом оскотинел в глуши, но кто в этом виноват кроме его самого? Я тоже начал звереть, если по правде. Оттуда надо было просто выбираться. Так что я с отстраненным выражением лица завершил разговор, но в тот же вечер написал в Оран первое из необходимых писем.
   Рассчитывал ли я застать там результаты своих трудов? Скорее нет. Была слабая надежда, что мой преемник... Ну все это пустое. Я очень хорошо представлял теперь и Сиди, и "Розати" - мелкое болото, полное квакающих жаб, просто одни стали голосить чуть музыкальнее прочих и заодно душить своих товарок. Без цели и смысла. Во всяком случае, я не видел в этом городке ничего стоящего.
   - Но оставалась еще Ламис, - заметил Гилберт.
   - Ламис и Элизабет... - усмехнулся Харрис.- Сны меня больше не преследовали, но жажда обладания Ламис оставалось такой же сильной и болезненной. И я решился на откровенный разговор.
  
   Ламис, как твоё одиночество? - мой намек был настолько прозрачен, насколько позволяли приличия. А смотрел я на неё так, что все остальное было понятно без слов.
   - Какое одиночество? - в её улыбке было ровно столько фальши, сколько нужно для притворного смущения, - Ах, это. Ну разве вы можете составить мне компанию?
   - До сих пор получалось.
   - Это ведь должна быть в высшей степени достойная компания. Человека, на которого можно положиться. А вы всего лишь храбрый солдат. Пусть и горячо преданный делу Республики, - она издевалась.
   - Но мои намерения вполне обоснованны. Даже в финансовом смысле, - насчет денег конечно, была глупость, но почему бы и нет?
   Мне показалось, что сейчас она рассмеется, но Ламис удержалась, и
   сохранило серьезность лица и речи.
   - Ваша храбрость, лейтенант, вполне настоящая и много раз доказанная. Однако вы не решаетесь её применить. Вы постоянно колеблетесь, как тот железный флажок на крышах европейских домов, и слишком часто идете туда, куда вам укажут. Чего вы хотите? Наслаждений или власти? А может, вам вообще все безразлично?
   Она произносила эти слова, опустив глаза, будто извиняясь, но таким тоном, от которого мне хотелось немедленно затащить её в какой-нибудь закуток.
   - Я могу помочь вам, мсье Харрис. Не сама, - она вдруг окинула меня откровенно оценивающим взглядом. - Вы еще не созрели. Но вот унять жар, что распирает вас, это можно.
   Я промолчал, скорее от удивления.
   - Помните Флери? У него осталась вдова, Иветта. Милая, но совершенно несчастная женщина, которая хочет вернуться в родные края, и у которой категорически нет денег. После всех тех неприятностей, которыми её муж запомнился гарнизону, никто не дает её ни единого су. Даже в долг. У вас она еще не просила?
   Она снова улыбнулась.
   - Иветта приходила ко мне вчера. К сожалению, Флери задолжал нашему заведению, и я тоже не смогла ей помочь. Однако мы договорились, и нашли превосходный способ. Это будет стоить вам всего лишь восемьдесят франков.
   Меня как чайником по голове ударило. Сводня. В "Розати" решительно у каждого был свой скелет в шкафу, да еще какой - весь в бубенцах и с барабаном под мышкой. Впрочем, до того дня я ни полслова не слышал о подобных шашнях, которые могли устраивать в кофейне. Видно, Ламис теперь чувствовала себя свободнее - все были слишком увлечены поисками Мясника.
   Сейчас я бы не испытал ничего, кроме гадливости. Но тогда её слова показались мне самыми естественными, даже правильными.
   Деньги лежали в бумажнике, и я не видел никаких причин отложить их трату. А что её покойным мужем был Флери, ничего не меняло. Тот сам виноват, что не мог справиться с пороком. Ламис права, надо помочь вдове, и, в придачу, закопать новый сувенир под кустом. Это будет быстро и безопасно.
   Я одним глотком осушил чашку, и вышел из кофейни.
   Вдова жила в том кривом переулке, которых был как бы границей между домами европейцев и местных. Семья вынуждена была уехать из "чистого" квартала, когда еще он проигрывал и прокуривал все жалование. Место было не то чтобы грязное или преступное, просто люди с достатком там не селились.
   Постучал в сбитую из тонких планок обшарпанную дверь. Легкие шаги, лязг засова и осторожный взгляд в тонкую щель.
   - Ламис рекомендовала мне...- я не успел договорить, как дверь распахнулась, и она попросила меня заходить быстрее.
   Откровенный оценивающий взгляд - как с ее, так и с моей стороны. Мне показалось, что в ее взгляде мелькнуло облегчение. Действительно, я был не худшим вариантом из тех, кто мог прийти от сводни. А она показалась мне похожей на Элизабет - не слишком, просто рост, фигура и длинные рыжие волосы. Я равнодушно отметил их сходство, но вдруг без всякой паранойи понял, что это не случайность; даже словно услышал на мгновение игривый смех Ламис...но мне уже было плевать.
   Квартира была небольшой, почти без мебели, но идеально чистой, причем чистота явно была недавней, словно день или два назад она сделала яростную капитальную уборку.
   Помню, у Иветты были красивые руки, на коже виднелись желто-зеленые следы от почти сошедших синяков. Она явно стала прибавлять в весе, и сквозь черты забитой домашней прислуги начал проступать облик веселой вдовы.
   - У вас карман порван, - невпопад сказала она.
   - Бывает, - мне было совершенно не до того, но я машинально переложил портсигар. - Вот.
   Я протянул ей купюры.
   Больше всего в те минуты мне хотелось отключиться, сознанию лучше было уйти, скрыться. Удовольствие должно было прогнать мысли.
   Ни я, ни она не были расположены затягивать встречу.
   Мысли и правда ушли, несколько минут все было хорошо, привычно и приятно. Я был только здесь и сейчас, а "там" не существовало, его просто не могло возникнуть. Запахи, движения, вообще все ощущения были только телесными.
   Но в те секунды, за которыми должно прийти расслабление, мысли вдруг вернулись. Четкие, ясные - никакой кофе не мог дать мне столь полной картины моих собственных страхов и надежд. Будто душа, не отвлекаемая занятой плотью, смогла посмотреться в зеркало. Тут я понял, Грей - Ламис все прекрасно знала и про полковника, и про трупы. Она, а может быть и Брандт, хотели сделать из меня еще одного убийцу. Не наркомана, вроде Касселя, который наслаждается в своем иллюзорном мире. Нет. Новую машину для уничтожения людей. И обожаемая содержательница кофейни - приманка. Слабые летят к ней, как мотыльки на огонь, а сильные караулят в полутьме и пожирают слабых.
   За чем я гонюсь? Власть и сила, как у полковника? Они мне не нужны, мне почти хватает своих. Ум, пусть даже гениальность? Я все равно бесконечно долго буду доказывать дуракам, что я прав. Ты сам знаешь - люди пробиваются по двадцать, тридцать лет... всю жизнь. Это не мой талант, и мне проще от него отказаться. Что дальше: любовные утехи со сводней средних лет? Но вот прямо сейчас я ими занимаюсь. Женщина, правда, другая. Какое-то большое приключение, к которому меня приведет Ламис? Но так я приду только в ад.
   И Элизабет, Элизабет - я понял, что люблю её.
   А секунду спустя зеркало рассыпалось, и я повалился на ветхие простыни.
   Да, Грей, это было не лучшее место для высоких чувств, но они приходят, когда им вздумается.
   Когда одевался, курил - мы оба молчали. Я вышел не прощаясь, желая больше никогда не вспоминать её лица. Это мне удалось.
   Но особенно далеко я не ушел. Почти у самой двери я получил пулю в грудь. Стреляли почти в упор. Как же я еще жив? Пуля ударила в портсигар. Представляешь, Грей, порванный карман, нелепейшая случайность, и она спасает мне жизнь. Такие случайности обыкновенны на войне, когда умирают сотнями, и спасаются единицами.
   Харрис замолк.
   - Ты встал и пошел дальше? Решил увезти свою будущую супругу? - Грей был готов поверить во многое, даже в то, что его старинный приятель числиться сейчас беглецом и дезертиром.
   - Так просто встать не получилось, я вообще еле доковылял до казармы. Но в ту же ночь все решилось, причем без моего малейшего участия. В первые дни я думал, что это еще одна удача, но потом мне стало ясно, что это скорее кончилось везение у этих чернокнижников, или кто там они были.
   -Н-да...
   -Усиленные патрули ходили по улицам, заглядывали в каждый уголок. Планировался общий обыск городка - через пару дней весь Сиди просто перерыли бы на предмет хоть чего-то подозрительного. Просто у кого-то оказался длинный нос. Помнишь я говорил, что во дворике была арка с небрежно заколоченными воротами? Так вот, кому-то из армейских показалось, что они лишь прикрыты. Не заперты, не заколочены, а шевелятся от порывов ветра. Врали, наверное. Небось подошли, посмотрели, как всегда стали заглядывать в щели. И им показалось, что между кустами кто-то прячется. Думаю, это была одна из тех двух удочеренных девочек. Они в потемках просто не рассмотрели. Тут, понятно, все работает на уровне инстинктов - схватить, узнать. Патрульные солдаты вмиг вынесли эти ворота и кинулись в сад. Стали шарить по кустам и конечно, тут же стали находить "сувениры". Еще кто-то разбил фонарь.
   - И огонь попал на кусты - лорд тоже читал старые сказки, и мог представить, какие проблемы сопровождают любое колдовство, - Только откуда ты знаешь про фонарь?
   - Все, кто воспринимали свои грехи по образу морфия, как с ума посходили. Наверное, это была чисто физическая боль. Я тоже это почувствовал, но не так остро, не потерял способности мыслить. Словом, разговора у них не вышло, и каждый попытался застрелить другого. Как ты понимаешь, солдаты плохо воспринимают стрельбу в упор, - Харрис чуть приподнял брови, показывая, что удивлен вопросом Грея.
   - Пожар-то откуда-то взялся, так что без фонаря дело не обошлось. Хотя насчет кустов, может я и преувеличиваю. Может, его просто об стенку разбили. Факт в том, что полковник не пережил того боя. И кофейня, и её хозяева, и клуб "Розати" - все в пепел.
   - И тебя не арестовали?
   - Ну зачем же так. После того, как полковник стал трупом, да еще и несколько европейцев, заметь, легионеров, начальство было заинтересовано упрятать всю эту историю как можно глубже. Для ареста и суда не было никаких доказательств. Закатать меня обратно в глушь? Я только оттуда, да еще с таким дядюшкой-покровителем в Париже. Словом, меня выкинули из Легиона. Вмиг.
   - А ты этого и...
   - Добивался всеми силами, Грей. Сроки-то по бумагам уже вышли.
   Лорд рассмеялся и принялся загибать пальцы, будто пересчитывая слога в строфе на уроке стихосложения.
   - Свобода от дурацких приказов, настоящая любовь, деньги на солидное поместье, просто целая собственная шкура, которую ты вынес из этой передряги. Поздравляю, Харрис, ты счастливчик первого класса!
   Но сквайр помрачнел.
   - Не так всё просто, Грей. Я ведь пил то кофе, я наслаждался, я получал дивиденды от смерти. Понимаешь? Там была какая-то дьявольщина, и я заключал с ней сделки. Вроде ничего не обещал, но не проторговался ли я? Как ты считаешь?
   На столике между ними все еще стояли пузатые бокалы с коньяком, но в бутыли уже не осталось ни капли. Лорд довольно долго молчал.
   - Думаю, если ты раскаялся, то всё в порядке. Тебя будут судить не строже, чем всех остальных английских грешников и меня в том числе. Я даже думаю, - голос лорда обретал уверенность, - что всё решилось в тот миг, когда ты выбрал Элизабет. Любовь защитила тебя.
   - Туземцы бы сказали, что не было бы мне без нее такой удачи, - грустно усмехнулся Харрис, - Ладно, мы засиделись.
   Он не стал вызывать дворецкого, лично проводив в лучшие гостевые апартаменты. По дороге оба молчали, но это было понимающее молчание.
   Харрис закрыл дверь... и отправился обратно в библиотеку. Там дворецкий, который не мог позволить себе заснуть, если бодрствует хозяин, лично убирал со стола.
   - Принеси чаю, Диллингтон, - распорядился сквайр, устроившись в кресле.
   Он разобрался еще не со всеми своими воспоминаниями.
   - Да, сэр,- невозмутимо ответил дворецкий, а через минуту появился чай.
  

Часть третья

Аускультация

  
   О, эти воспоминания. Их можно пересказать только себе, и только вот в такой обстановке, когда вокруг точно нет ни одной живой души и можно не опасаться случайных слов, проговоренных вслух.
   Ночные улицы были привычны, как разношенные сапоги - стены домов складывались в знакомый лабиринт. Песок, осевший на мостовых, хрустел под ногами, а звезды над головой успокаивающе мне подмигивали. Эти были несколько минут покоя, которые может устроить себе даже самый уставший, измученный человек.
   Просто все сложности и проблемы откладываться "на потом", не слишком надолго. Однако хороший кусок времени принадлежит лишь этому синему ночному небу, крупным, как апельсины, звездам, летучим мышам - и мне. Я с удовольствием вдыхал сухой пряный воздух Африки, в ушах тихонько позванивало. Надо же хоть немного порадоваться жизни...
   Меня как прикладом ударило в правую сторону груди. Вышибло весь воздух, перехватило дыхание и бросило на песчаник. Только долю секунду спустя я понял, что слышал звук выстрела и лежу на мостовой.
   Я хрипел, пытаясь вытащить пистолет из кобуры, почти ничего не видя, и только слух, которые который из всех чувств последним покидает человека, исправно сообщил, что рядом клацает затвор. Всё ясно - сейчас, вот прямо здесь меня добьют, и приключение длиной в двадцать восемь лет закончится.
   Будь оно всё проклято.
   Но судьба улыбается человеку, когда он меньше всего надеешься на счастье. Крик-приказ в соседнем переулке, патруль бежит на выстрел, и желтый свет фонарей заслоняет звезды.
   - Не двигаться именем... черт, именем Республики! - Массини, бывший полицейский, еле разучился упоминать в своих приказах имя правителя того опереточного герцогства, откуда он убежал, и теперь вечно ссылается на belle France.
   - Здесь! - я, еще лежа, поднял руку.
   Меня заметили, помогли подняться.
   - Ого, нашего врача чуть не отправили ко всем его пациентам, - смеялся Массини, - Обойти ближайшие улицы! Быстро!
   Это уже солдатам патруля.
   Я увидел первосортную дыру в своем мундире. Страшно ломило и резало в груди - одно ребро точно сломано
   - Так, вытаскивай. Да тащи ты, - Массини, видя мою заторможенность, помог мне расстегнуть мундир и вытащить портсигар, - Ты везучий как графский сынок, Харрис.
   Мягкая свинцовая пуля расплющилась о медную коробочку портсигара. Сине-черная вмятина на темно-оранжевом фоне. Я отлепил её от остатков портсигара, рассмотрел в свете фонаря.
   - Нет, это надо - какая-то косорукая сволочь угодила тебе точно в броню. Наши будут хохотать, - этот итальяшка улыбался как пятилетний ребенок. Я с легкой отстраненностью понял, что пуля надпилена. Такая оставляет входное отверстие с монету и выходное - с кулак, наворачивая на себя по пути клочья мяса... Да, еще была вспышка, точно, я просто не смог подумать о ней. Откуда стреляли, ведь почти в упор. Я не слишком уверенным шагом пошел к тому углу.
   Стертые, уже затоптанные следы в пыли и ускользающий, еле слышный аромат листового табаку.
   Полковник обожал этот табак. Привязанность, которая стоила ему только семь-шесть франков в месяц.
   - Дай мне пару рядовых, пусть доведут меня до казармы, мне надо отлежаться, - и всё обдумать, срочно обдумать, слишком сильно сжимается пружина.
   - Ольсен! Карр! Сопроводить лейтенанта до двери. Выполнять.
   - Так точно.
   Я ушел с места своего несостоявшегося убийства, опираясь на плечо датчанина.
   Чем я был ближе к дому, тем яснее возникали передо мной безвыходность обстоятельств и острота проблем.
   Наконец решил, какую из дам выбрать, и уехать отсюда в старую Англию? Как же. Брандт не отпустит меня. Он вообще никого не выпустит из города.
   Это ведь игра на одного и тайна для одного. Идиот, об этом надо было догадываться раньше. Полковник жаждет силы и власти. И тут такой дивный напиток - можно не карабкаться до старости по лестнице чинов, целуя очередной ботфорт, а сразу шагнуть в бонапарты. Или куда там еще. Мистическая дрянь может сделать его хоть в сотню раз умней и пронырливей: надо просто устранить всех, кто сомневается, всех слабаков, слишком привязавшихся к их драгоценному кофе, и, может быть, даже разобраться с хозяевами.
   Или они действовали вместе? Ламис все рассказала Брандту, потому что определила меня в проигравшие? Неважно.
   Боль в груди не давала дышать.
   Им проще всего убить меня.
   Вот как сейчас - Брандт ведь делал все наверняка - от подобной раны, когда разворочена половина груди, умирают меньше чем за минуту. И уже нет сил что-то сказать. На полковника, превосходного стрелка, вообще не подумают, даже если в эту ночь его и видели поблизости. Нет ни окурка, ни оторванной пуговицы - вообще ничего уличающего или просто подозрительного. Только запах, который исчезнет лучше прошлогоднего снега.
   Мы дошли до казарм, коридоры, вот и дверь.
   Два замка, проклятье, надо отпирать два замка, и зажигать лампу, и только потом можно бережно, не торопясь положить свое тело в постель и замереть. Полежать так несколько минут, представить, что дышишь только животом и совсем не двигаешь ребрами.
   Нет, этого мало.
   Тихий голос подсказал, что в лазарет мне сейчас нельзя, там могут ждать. Кассель с превеликим удовольствием устроит случайную передозировку, там более, что вскрытие проводить уже будет некому.
   Так, стащить китель, осмотреть. Нет, просто большой багрово-черный синяк.
   Обязательно морфий.
   Волосок на саквояже не тронут, и все баночки стоят так, как он их поставил. И шприц лежит правильно. Раз, два. Медленный вдох, выдох. Набрать раствор, иглу в бок, надавить плунжер. Сейчас станет легче.
   Уходит боль и одновременно с ней, вытесняя её, наступает равнодушное отупение. Сил хватает только на то, чтобы кое-как из подручной простыни и платков - одного, второго, куда запропастился третий, неважно - главное, пока не закрылись глаза, соорудить фашину на груди, и заснуть. Если спать без сновидений, то тебе не страшна ни одна тварь в мире.
   С утра явился полковник и Дюкло. Оба были веселы, бодры, желали скорейшего выздоровления, придвинув кресла поближе к кровати. Сыпали двусмысленными шуточками о Мяснике, который взялся за митральезу. О моей чертовской везучести. Между делом сообщили официальную версию: покушение устроил фанатик-сеннуссит. Ну что ж, правдоподобно.. Южнее недобитки регулярно подстреливают кого-то из наших, и сюда мог кто-то забрести. По кварталам шли обыски, а Энский полк, который проходил через город и направлялся в Оран, было приказано на сутки задержать и прочесать окрестности.
   Вряд ли бы в Оране стали беспокоиться о поломанном ребре какого-то врача, но Мясник плюс партизанщина - это было неприятно.
   Я тоже много шутил, хотя и старался говорить покороче. Острая боль ушла, осталось тупое чувство безысходности и нарастающая злоба. И еще темный, звериный инстинкт, который подсказал мне, что надо притвориться куда более хворым, чем есть на самом деле. Не умирающим, нет, просто раненым, который сможет нормально передвигаться не раньше чем через три-четыре дня. А на коня сядет, в лучшем случае, через неделю.
   Потом зашла Элизабет. Это был тот род визитов, когда хорошо знакомые люди остаются наедине, однако при этом совершенно нет возможности расслабиться.
   - Я рада, что вы смогли дать отпор тому фанатику.
   - Без патруля Массини у меня это получилось бы много хуже.
   - Но вы скоро поправитесь, - она кладет ладонь мне на руку.
   - Постараюсь. Не могу же оставить "Розати" без своих медицинских баек? - фальшь в каждом слове, но не во взглядах. Я первый раз смотрел на неё так, будто Ламис никогда не существовало, и мы два месяца только делаем, что прохаживаемся вдоль аллей, неторопливо беседуя...
   - Я с удовольствием их послушаю. Наверняка, самые интересные вы приберегали на потом.
   Девочка боялась, и только привычка видеть убийц каждый божий день ещё помогала ей держаться. Видно, что-то проступало сквозь личину нашего доброго полковника. Не тот тупой зверь, который бесновался в нём полгода назад, а новый, хитрый и почти неуязвимый бес. Зверь не тронул своей дочери, а вот умная подлость может толкнуть Брандта на что-то экстраординарное.
   Мне оставалось только лежать, пить и есть. И еще потеть - жара стояла невозможной, ветер бесновался, и весь городок был затянут желтым песчаным маревом. Пыль лезла в глотку, отчаянно хотелось кашлять снова и снова, но пока это было слишком больно.
   В голову шли планы выезда - фактически побега - но все они были сущим бредом. Быстро продать землю не мог, уехать из города без разрешения не мог, я не мог даже обвенчаться с Элизабет. Все мои выдумки механически складывались в одну единственную надпись "нет", которая уже горела у меня под веками. Я изводил себя до обеда разными замыслами, пока не понял, что от этого становится только хуже. Надо было попытаться стать хладнокровным.
   Я попробовал и для начала прикинул, что будет делать полковник дальше. В казарме стрелять в меня глупо и невозможно - тогда оба выстрела станут единым целым, и легионеры начнут искать виновного уже среди своих. Брандту это совершенно не нужно. Сделать вид, что ничего не было, в надежде на то, что дурак и мечтатель смотрел на ночные звезды? Полковник не такой человек, чтобы оставлять на волю судьбы подобные ситуации. Ему непременно надо убить меня - подняться еще на одну ступеньку. Его слишком манят новые возможности и убийство человека...
   Почему именно меня? И почему он стрелял в портсигар - ведь после чашки кофе квадратная выпуклость на мундире была ему отлично видна?
   Это было как удар тока на гальваническом лечении - я понял. Платка нет. Я ведь не нашел третьего платка, который еще сегодня, в кофейне, держал в руках... Его так удобно оставить рядом с телом. И у полковника есть только один человек, которого в городке он ценил больше меня и хозяев кофейни - свою дочь.
   Всё элегантно до невозможности. Всё просто и надежно, как цианид в миндале. Еще до конца недели - не сегодня, сегодня за мной слишком много глаз - когда я уже начну вставать и ходить по казарме, Элизабет найдут убитой. Либо в манере Мясника, либо в тупом подражании ему. Разумеется, с моим платком поблизости. Брандт не станет слушать никаких объяснений - он устроит все, как надо устроить в таких случаях. Подобие дуэли, которое будет мало отличаться от казни.
   Даже боль в груди отступила на несколько минут - так отчаянно захотелось жить, уехать из этой проклятой страны песков с её жарой, бесконечными миражами и отвратительными тайнами.
   Что делать?
   Проще всего рассказать о краже платка. Устроить очередной переполох в казарме. Нет, слишком мелкотравчато и ненадежно. Это короткая отсрочка, а если полковник или Пуан сообразит подбросить платок обратно - я стану посмешищем. И её всё равно убьют - найдут другой способ указать на меня. Дюкло с Пуаном и, может быть, Дюпре, прямо укажут на меня, им не впервой работать лжесвидетелями.
   И нет ни одного друга со стороны, все мои крепкие здешние знакомства - это "Розати".
   Я хихикнул - надо сделать себе заметку на будущее, чтобы так не опростоволоситься. Связи должны быть разнообразнее.
   И тут путь спасения, откровенный и даже наглый в своей простоте, замаячил перед глазами. Будто прятался за чашкой и теперь вылез покрасоваться.
   Спокойно, надо все обдумать, приготовиться. Осечки допускать нельзя.
   Я начал с самого простого - с мундштука. Новый, ни разу не пользованный, брат-близнец первой моей несчастливой находки, так и лежал на полке. Я купил его совершенно случайно, в крохотном магазинчике с угрюмым продавцом-арабом. Он не был такой же тонкой работы, что мундштук Флери, но похож. Очень похож. Что ж, своего часа он дождался. Остаток дня я осторожно надгрызал его, так чтобы на нём осталось возможно больше следов. Пытался даже покурить, но эта попытка словно песком ободрала горло.
   Еще я думал. Во всех подробностях представлял обстановку своего будущего поместья. Чтобы стены непременно с плющом, чтоб высокие трубы и дворецкий в ливрее, столовое серебро и камин, возле которого будет приятно погреть ноги. Приятно греть ноги и еще попивать горячительное. Потому как за дверьми будет не бесконечный песок и унылые верблюжьи морды, а дубовая листва, старая добрая английская грязь и, конечно, фазаны.
   И еще в том доме будет Элизабет. Это правильно. Она любит меня - с искренней надеждой на лучшую жизнь. И не будет мне в жизни удачи, если я пройду мимо такой любви. Она станет идеальной женой для хозяина поместья. Добродетельная и красивая леди... но даже не в этом дело. Только она способна приманить в мой дом счастье. Без нее мое новое английское бытие окажется непоправимо ущербным. Ведь я ее люблю.
   Я, помню, засмеялся, когда в голову пришла еще одна догадка. В любой другой женщине я теперь побоюсь обнаружить черты Ламис. Нельзя ведь всю супружескую жизнь провести на "обезболивающем"?
   Я уже представил и дом, и своих ближних соседей в малейших подробностях, уже расписал свои развлечения на ближайший год - а солнце всё тащилось и тащилось по небу. Пришлось даже немного поспать, для успокоения нервов, а то ближе к полуночи у меня начнут слипаться глаза.
   Когда проваливался в сон, за дверью, по дальним коридорам казарм грохотали сапоги. На улицах скрипели колеса и ругались возчики. Ревели ослы. Мир стал как янтарь, и время остановилось. Африка не хотела отпускать меня.
  
   Зато когда проснулся, сумерки уже почти сменялись темнотой. Сейчас как раз начинается собрание "Розати".
   Всё, время вышло.
   Первым делом вколол себе морфия. Полкубика самого слабого раствора, чтобы унять боль. Попробовал, не дрожит ли рука. Два пистолета в руках было, разумеется, нормально не удержать, однако если поддерживать левой рукой правую, то мушка на стволе не ходила ходуном и даже не вздрагивала.
   Превосходно. Мундштук в карман и на двор. Караул, снова караул - мне отдают честь и наверняка запоминают. Кашель словно протыкает мои легкие, но мне некогда - я ищу Лорье. У кухни? Превосходно. По пути роняю мундштук в пыль, поднимаю - это сложнее всего, наклоняться - и он становится неотличим от того самого, который так и не стал уликой.
   Короткий ритуал приветствия - и вот я уже могу деловым тоном, но с некоторым налетом беспокойства, спросить его.
   - Это тот самый? Не обманываешься?
   - Похож, господин капитан. Очень похож, - он еще сомневался.
   Но мне и не нужны были его точные слова. Я просто спрятал мундштук в карман.
   - Пойдешь со мной. Немедленно.
   Хорошо, что никакой старший офицер не поставил его к очередной бессмысленной работе. Впрочем, я бы снял его с поста своим приказом. Мы прихватили по фонарю и вышли из ворот казармы.
   Дальше началось интересное. Надо было идти к кофейне, но не прямо, и обязательно постараться встретить патруль из Энского полка.
   Первый не подошел, там было только три человека, второй тоже, третий. Лорье молчал, но чувствовалось, что он насторожился.
   Вот то, что надо. Их десять - два патруля просто болтали на перекрестке между лавкой медника и салоном парикмахера.
   - Ван Хейден, приветствую, - я сделал встревоженное лицо.
   - Взаимно, Харрис. В чем дело? Тебя вроде как вчера подстрелили?
   - Да, легко отделался, через неделю забуду. Тут в одном садике мундштук интересный отыскался, - я в двух словах пересказал ван Хейдену историю с подозрением. Фельдшер кивал сбоку, собственно для этой убедительности он и был мне нужен. Вслух я подозревал, понято, не полковника, а владельцев кофейни, - Надо проверить тот садик. Быстро, четко.
   - А почему ко мне и прямо сейчас?
   - Мундштук я нашел вчера. На обратном пути меня подстрелили, не до того. Сейчас голова ясная, морфий отпустил, за дело. И в передних комнатах там приличное общество.
   - Ты хочешь зайти с тыла? Чтобы при случае всё было гладко? - усмехнулся он.
   - Я живу здесь уже какую неделю, - я посмотрел ему в глаза, - И не хочу получить новую пулю еще месяц спустя. Шутки в сторону, лейтенант...
   - Отделение! - Ван Хейден взбодрил солдат, и уже мне, в полголоса, - Веди, да быстрее.
   Я почти бежал, ординарец пыхтел сбоку и сзади топали солдаты. Дверь, которая вела из садика в переулок, была изнутри заперта на засов. Сама задвижка и замок были превосходными, но дерево потрескалось давным-давно. Я еле успел поставить фонарь на мостовую.
   - Лорье, плечами раз, два! - мы вышибли дверь с первого удара, - Быстрее, за мной.
   Отсюда уже было слышно шум вечерней кофейни. Как раз сейчас Ламис должна была браться за турку. Но вокруг меня уже были фонари, и солдаты нерешительно расходились между кустами.
   - Ройте землю!
   - Отомкнуть штыки и рыхлить землю под кустами! - Ван Хейден подтвердил мой приказ.
   В доме за кофейней скрипнуло окошко, мелькнуло испуганное детское лицо. Сейчас, вот-вот должен появиться Сабир.
   - Тут золотые часы, господин лейтенант! - крик первого солдата.
   - Какие-то лохмотья! - закричал второй.
   Но лейтенант уже видел, как прямо перед ним из земли достают совсем свежее человеческое ухо.
   Я приказал себя не удивляться в тот вечер, но голландец был первым, кто чуть было не заставил меня хлопать глазами. Он захрипел, рванул ворот мундира, и почто тотчас же закричал от ярости. Видно, исполнились какие-то его давние страхи или такая же давняя ненависть нашла свой законный объект приложения.
   - Где они!!! - он уже вытащил пистолет.
   В кофейне должны были услышать всю эту заваруху. Наверняка слышали еще крики солдат, но ведь так хорошо сидится вечером в уютной компании, и нет желания отрываться от дивана. Прямо сейчас из дверей начнут выбегать посетители.
   - Больше света, - сказал я сам себе, открыл фонарь, снял крышку и выплеснул масло на ближайший куст, а под ним лежали "сувениры" полковника. После чего немедленно шарахнулся в тень.
   Дверь кофейни не просто распахнулась, её почти что вышибли изнутри. Дюкло кричал, сразу за ним бежал Малларме. Солдаты, видя европейца, на миг замерли. Но Дюкло уже ничего не соображал и начал стрелять во всех, кто оказался поблизости от горящего куста.
   Ван Хейден упал с пулей в шее. За Дюкло и Малларме лезли другие члены "Розати", у них в руках тоже обнаружились пистолеты.
   Солдаты такое обращение понимали плохо, и начали стрелять в ответ. Кто-то из них удачно швырнул собственный фонарь и загорелся угол кофейни.
   Я полулежал в тени и ждал, пока выйдет Брандт.
   Полковник всегда умел удивлять. Рухнула часть стены кофейни, которая выходила в сад - тоже сбитая из досок не первой молодости, она казалась прочной за всеми драпировками и отделками, которые её украшали. Но Брандт присмотрел это слабое место давно, для каких-то своих планов, и теперь явился на сцене, как чертик из коробочки.
   Лицо было страшно напряжено, я решил даже, что его уже ранили. Он готовился что-то крикнуть, как-то остановить перестрелку. Но мне было достаточно, что на него хорошо падал свет.
   Первую пулю удалось положить ему в скулу. Хороший выстрел.
   На стрельбу со всех сторон уже наверняка сбегались патрули. Надо было просто остаться в живых еще минуту-другую.
   Я осмотрелся - ван Хейден лежал раненый, и ординарец пытался ему помочь, прячась за кустами. Трое или четверо солдат легли в этом мрачном садике, пятеро или шестеро верных клиентов Розати тоже лежали перед выходом. В ту секунду могло показаться, что все проблемы уже решены. Дюкло и Пуан наверняка сейчас попытаются убежать - они слишком хорошо знают, что зарыто под кустами.
   Значит - хозяева.
   Я выстрелил в Пуана раз, другой. Тишина.
   - За мной.
   Так я зашел в проклятую кофейню правильно, так, должен был заходить любой здравомыслящий человек. С пистолетом в руке и желанием застрелить первого встречного.
   Понятно, в залах уже было пусто.
   Посетители выбежали через парадный вход, там валялись только сумочки и одно пенсне.
   Супруги аль Хамеди стояли за стойкой, за которой она так любила варить кофе. Между ними исчезло всякое несогласие, мнимое равнодушие. Они были как давние, притеревшиеся друг к другу половинки одного целого, которым жизнь уже не доставляет проблем, а только маленькие неприятности. И смотрели на меня с одинаковой легкой досадой в глазах.
   - Именем республики... - я начал произносить формулу ареста.
   Сабир выдохнул первую струю пламени. Я, поначалу, ничего не понял, и принял огненное дыхание за штучки факиров. На всякий случай выстрелил ему в грудь.
   В ответ не было хрипов, стонов и даже крови. Они начали распадаться, как обыкновенно распадаются дорогие куклы в детских руках. Еще секунду назад это было подобие человека, на первый взгляд не отличимое и совершенное, но вот уже сдернут парик, выдавлены стеклянные глаза и гуттаперчевая голова мнется в маленьких пальцах. Только супругов не ломали никакие невидимые пальцы, просто внутри них оказалось пламя, и сейчас оно расшвыривало их личины, обнажая свою природную сущность.
   Или, лучше сказать, абсолютно неприродную, сверхъестественную. За какое-то мгновение сгоревшую фальшивую плоть заменило точное огненное подобие... Я даже разглядел улыбку на пылающих губах Ламис...
   Я закричал от ужаса и стрелял в них, пока не разрядился пистолет. Вокруг меня тоже стреляли. Даже солдаты того патруля, которые первыми добежали на выстрелы - тоже стреляли так быстро, как им позволяли затворы.
   Вряд ли это подействовало на супругов. Они окончательно перевоплотились в сгустки огня, а потом этот огонь неспешно и даже вяловато начал пожирать всё вокруг.
   Не помню, как я оказался в садике, рядом кричал солдат, у него была истерика, и мне надо было его успокоить. Хватило крепкой оплеухи.
   Я оглянулся - тут собрались еще как минимум два патруля, но из офицеров я пока оставался старшим.
   - Слушай команду!! Вынести раненых!
   Отличная идея пришла в голову как раз посреди крика.
   - Кто не выносит - поджигает кусты! Облить кусты маслом и поджечь!! Сжечь здесь всё!
   Голландца подхватило четверо, остальным тоже помогли. С кустами кофе вышла заминка и какая-то нерешительность, но я очень энергично подал пример.
   Когда через выломанную дверь отходили в переулок - прибыли телеги пожарной команды. Это было очень вовремя - все услышали детский крик из дома за кофейней. Кто-то попытался полезть в огонь, кто-то умный сообразил, что надо обойти угол и зайти в дверь на другой стороне, но, главное, что сержант пожарной части стал распоряжаться.
   А я уплывал. Горел "мой" куст - все сомнения и страхи, которые мне посчастливилось отогнать от себя, вдруг пришли ко мне в голову и стали требовать моего внимания. Это был жестокий приступ паники, который, однако, нельзя было показать другим. Меня трясло, мысли путались.
   Потому я просто сел под ближайшую стену и спрятал лицо в ладонях.
   Не помню, сколько времени прошло, потом прикидывал и вышло что-то около получаса. Выяснилось, наконец, что все старшие офицеры, ответственные за спокойствие в Сиди, куда-то делись, и к месту действия прибыл командир Энского полка.
   Поначалу он говорил с раненым ван Хейденом, а потом добрался и до меня. С субординацией у меня было плохо, потому разговор остался в памяти "без чинов".
   - Что случилось?
   - Перестрелка. Полковник Брандт сошел с ума. Другие из "Розати" тоже сошли с ума.
   - Полковник? Не верю.
   - В саду за кофейней нашли уши и похищенные предметы. Солдаты подтвердят.
   - Да что тут творится?!
   - Вероятно, кто-то был Мясником. В кофейне вообще случилась какая-то чертовщина.
   - Отставить чертовщину! Эй! - Берк отдал приказ держать меня под караулом, но никуда не вести, а сторожить здесь же - на фоне горящих домов, чуть не под ногами у суетящихся пожарных и солдат.
   Но это определенно была моя ночь - удача шла в руки, даже если они дрожали. Скоро привели, а вернее, принесли Пуана и Дюпре. Они действительно стали натуральными сумасшедшими, и полуграмотный фельдшер (их полкового врача убили еще в Западном Эрге) только разводил руками. Пуан вдруг откусил себе язык и тут же, на глазах Берка, захлебнулся собственной кровью. Солдаты уже сдали командирам несколько часов, какие-то гребни с пучками волос и одно вполне настоящее ухо.
   А я, наверное, увяз в продаже грехов не так глубоко, как остальные из "Розати" - паника понемногу стала отступать, уже не хотелось прямо на глазах солдат, задушить себя, и даже вернулась ясность зрения.
   Арест с меня сняли даже не по приказу, а по недоуменному шевелению нижней челюсти полковника - солдаты из караульных превратились в помощников. Тем более, что вестовой доложил - Этьен Кассель, наш главный эскулап, застрелился. Мне пришлось работать: тут же перевязывать раненых, помогать обожженным. Всем было ясно, что как только потушат дома, в том садике найдут еще много интересного.
   К утру пожар прекратился сам собой, удалось не допустить, чтобы он перекинулся на ближние дома. Поставили оцепление, разогнали местных зевак. Когда солнце выскочило из-за горизонта, уже можно было начинать искать.
   Я обработал раны и ожоги у всех, кого ко мне поднесли или кто подошел сам. Пришлось посылать несколько раз за новой перевязкой и хирургическими саквояжами - но в лазарет полковник меня не отпускал. Еще не обошлось без новой инъекции морфия, боль в ребрах не давала правильно думать.
   А напряжение сдавливало глотку. Казалось, что вот сейчас из-за угла выйдет эта, обернувшаяся сгустками пламени парочка, и все повторится - солдаты начнут стрелять, новый пожар и так будет продолжаться до тех пор, как от всего Сиди не станется пепел вперемешку с красно-желтым песком.
   Кошмар приходилось давить усилием воли, но долго так продолжаться не могло.
   Избавление пришло благодаря мелкому мародерству. Разбирая остатки кофейни, солдаты как раз дошли до стойки - она-то как раз почти не сгорела, а под ней были тугие мешочки с зернами кофе. Пока Берг шумел в саду, и крыл на чем свет стоит каждую новую находку - взяли немного помятую жизнь турку, крошечную мельницу, с которой работала Ламис и совершенно спокойно заварили кофею. Вместо завтрака, потому как было ясно, что до вечера им отсюда не уйти.
   И я, как последний дурак, слонявшийся внутри оцепления, застал сцену пира на руинах.
   Ноги на секунду приросли к земле, голова стала пустой и прозрачной. Нельзя было подавать виду, но и как узнать?
   Подошел к ним.
   - Как кофе? Бреда, тошноты, судорог - нет? - осведомился я самым спокойным и деловым тоном.
   - Нет, господин лейтенант, обычный кофе. Просто вкус хороший, - в первую секунду они не поняли.
   Отлично! Превосходно! Кусты сгорели, теперь их вообще выкорчуют в поисках "сувениров". Без них это просто напиток. Или без той дьявольской парочки. Неважно.
   - А что такое? Он отравленный? - солдаты вообще народ сообразительный.
   - Может, тут что-то подмешано, отчего наши с ума посходили, - ответил я им уже более настороженным голосом, - Вообще лучше это добро проверить. В больнице есть реактивы, посмотрим насчет отравы. И незачем тут блевать, рядовой! Если отрава и была, то в малых дозах.
   - Ээ, а с чего вы взяли?
   - Вообще-то здесь никто не умер от яда, - я им даже улыбнулся, - Сложите эти мешки в том углу.
   Полковник говорил со мной еще раз. Прямо посреди бывшего садика, в окружении трёх десятков людей, перекапывавших каждый клочок земли. Перед полковником стоял низкий стол, притащенный из ближайшего дома, а на этом столе чего только не лежало.
   Он смотрел на врача-недоучку тяжелым, ничего хорошего не предвещавшим взглядом.
   - Вы состояли в "Розати"?
   - Так точно!
   - Вы принимали участие в... в том что тут творилось?
   - Никак нет.
   - Уверены?
   - Я не прикасался ни к одной из этих вещей. Очевидно, я еще не успел стать "своим" для хозяев дома, - ложь давалась легко. Это были уже не мои вещи.
   Он посмотрел куда-то в сторону. Не ему было решать мою судьбу, да и если бы и захотел, то расстреливать меня не было никаких оснований.
   - Быть у себя на квартире.
   Мне оставалось только выполнить приказ.
   На обратном пути все больше навалилась слабость. Ноги еле двигались, и мне больших усилий стоило подняться по лестнице.
   А в кресле, подобрав ноги, спала Элизабет. Когда я открывал дверь, она только протирала глаза.
   Я стоял, смотрел на неё и улыбался как ярмарочный дурак.
   - Думала, что убегу завтра, то есть сегодня, но стрельба, я поняла, что надо прятаться, и пришла к тебе. У отца есть ключи от всех офицерских квартир и ты, ты спрячешь меня?
   Она была готова бежать прямо сейчас. Понятия не имею, сколько денег она собрала и как собиралась добраться до Полезного Алжира, но когда испугалась, то пришла ко мне.
   - Кофейня сгорела. "Розати" кончился. Бояться больше некого, - я еле стоял, опираясь на спинку койки.
   - Всё? На самом деле все кончилось? - она склонилась надо мной, как медсестры склоняются над больными. Я тогда и правда напоминал хорошо обмундированный труп.
   В её взгляде не было ни горя, ни страха, только надежда на будущее.
   - Да, - я снова уплывал. Ребро не болело, и всё было хорошо. И в голове вертелись слова, которые надо было сказать немедленно, прямо сейчас, иначе я просто не успевал:
   - Я прошу твоей руки, Элизабет. Выходи за меня.
   В её глазах было радостное согласие.
   - Конечно, Саймон. Свадьбу лучше справить на побережье, уехала бы отсюда хоть сейчас, - эту фразу, сказанную мечтательным голосом, я уже услышал сквозь сон, потому что буквально рухнул на кровать после первого слова.
   Темнота и пальцы Элизабет, которая гладила меня по голове.
  
   Если ты хочешь убить близкого тебе человека, или просто хорошего знакомого, тут можно столкнуться с одной неприятной особенностью. Успей вдруг намеченная жертва первой спустить курок, ей почти наверняка сойдет с рук уже твоя собственная смерть. Ведь ты сам сделал все, чтобы спрятать мотивы и расчистили ему дорогу в радостной уверенности, что делаешь это только для себя. Если посторонние люди не заметили ничего подозрительного, ни следа ссоры, ни намека на мотив, то кто же обвинит в темных намерениях твою потенциальную жертву?
   Такая незадача произошла и с полковником Брандтом. Элизабет совершенно открыто переселилась ко мне - она попросту не стала возвращаться в свою комнату, и квартира полковника стояла опечатанной. Поругайся я с Брандтом хоть один раз - угодить мне в "первые подозреваемые". Как же, убийство из-за любви. Но вокруг мало кто сомневался, что Брандт откажет мне в руке своей дочери. Окружающие подумали, что романтическая девушка вспомнила о хозяйственности и предприимчивости, а потому решила не упускать подходящего жениха.
   Ситуация прояснилась сутки спустя. В город прибыл инспектор Арабского Бюро Жодле и его помощник Пелисье. Он ехал к нам из Орана уже вторую неделю и, думаю, все обошлось куда меньшей кровью, прибудь он на место тремя днями раньше. Или зря надеюсь - я тогда бы просто не решился на такие радикальные меры, и меня бы аккуратно подстрелили или зарезали? Не знаю.
   Меня вызвали для объяснений.
   Кабинет, увешанный картами почти не изменился, и даже здоровенный булыжник "золота дураков" был на месте. Даже чернильницу они не стали убирать. Разве только сели по обе стороны от стола, видно, чтобы соблюсти штатский и военный табели о рангах.
   В этом маленьком театре я стоял то ли как Скарамуш, то ли как Журден.
   - Дело предано забвению, - весьма патетично начал инспектор, - Это была перестрелка при задержании двух убийц. Будем считать это еще одни "красным отелем", только в аль Хамеди убивали не ради золота, а из религиозных соображений. Они пытались якшаться с дьяволом, но в разговорах с третьими лицами всяческие намеки на нечистую силу я запрещаю.
   - Полковник Брандт погиб в перестрелке, - весомо добавил Пелиьсе, - К вам, однако, есть вопросы. Что вы можете сказать по существу дела?
   Прекрасно было видно, что инспектору меньше всего хочется копаться в этой гнилой и очень грязной истории. Берг, конечно был целым полковником, но только он ни имел никакого отношения к Легиону. Так что пусть интересуется в каком-нибудь другом месте.
   - Самым существенным моим ответом, господин полковник, был бы рапорт об отставке. С вашего разрешения.
   У Жодле всё было готово. Данные мои он просмотрел заранее - срок обязательной службы истек еще полгода назад. Теоретически надо было ехать в Оран. Однако когда ты имеешь дело с инспектором такого ранга, все или сложно до невозможности, либо очень просто. Бланк под отставку нашелся в его же папке. Мне осталось только расписаться.
   Место венчания стало компромиссом - первый же город, где была церковь и чиновники выдавали свидетельство о браке. Все прошло быстро и убого, но я был счастлив. Мы были счастливы...

***

   ...Сквайр Харрис медленно возвращался из глубины воспоминаний в библиотеку, где камин почти прогорел. Отсветы рдеющих углей осторожно скользили по книгам на уходящих в уютную темноту стеллажах. Огоньки свечей вытянулись в неподвижном воздухе...
   Этот огонь был укрощенным, мирным...
   Часы негромко, чтобы не нарушить дружелюбное молчание библиотеки, вызвонили два часа. Харрис виновато подумал, что Элизабет, наверное, тоже еще не спит - ждет его в спальне, чтобы обсудить подробности их дебюта перед соседями. А ей сейчас, ввиду ее положения, совершенно нельзя волноваться...
   ... После его торопливого ухода в комнату неслышно проскользнул дворецкий - погасить свечи и убрать непременный поднос с чаем. Кофе сквайр Харрис почему-то решительно не любил.
  

конец

  

 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
Э.Бланк "Пленница чужого мира" О.Копылова "Невеста звездного принца" А.Позин "Меч Тамерлана.Крестьянский сын,дворянская дочь"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"