Если эгоист правдив с собой до конца, то он должен полюбить человечество. Ведь в каждом он увидит своё подобие.
Уютное место.
Комната, почти идеальный по форме куб. Лишь в потолке есть стеклянный купол, так выверенный по своим пропорциям, что полностью заменяет окна. Снаружи сейчас тьма, в внутри мягкие коричнево-зеленоватые цвета, приглушенный свет, плавные обводы. Вся мебель очень низкая - тахта мало отличается от матраца, кресла как пляжные лежаки. Почему-то на ум приходит мысль, что ни за одной из этих вещей нельзя спрятаться. Лишь в одном углу высокая полупрозрачная загородка - из-за неё высовывается край ванной. В противоположном углу обычная кухонная стойка - блестят металлом плита с раковиной и отсвечивают ложки с вилками. Над стойкой большая вытяжка.
Повсюду заметны следы кустарной доработки, доделки. Будто хозяин комнаты не любит готовый дизайн, а всякую вещь норовит подогнать под собственные представления о красоте. Нож почти до половины сточен, как бы об оселок, и притом рукоять совершенно новая. Там и сям видны орнаменты - то на стекле, то на полировке, а многие узоры на обоях кажутся дорисованными. Ножки у кресел спилены, чтобы те были еще ниже, и притом наново вскрыты лаком.
Кажется, что в комнате нет дверей. Только если присмотреться внимательно, заметны две линии на обоях, два стандартных прямоугольника. Один из них снабжен оригинальной медной ручкой, в виде протянутой для рукопожатия ладони, а второй - стандартным кодовым замком, правда, с латунными кнопками.
На стенах висит пара маленьких гравюр в узких рамках и три больших подсвеченных сзади фотографии. Будто три окна раскрываются в осень - в самую первую желтизну среди еще зеленых тополиных крон, в мягкое золото кленовых листьев и в мрачный дождь среди голых ветвей. Подбирались фотографии долго, потому как осень там была не кичевая, не подчеркнута картинная, но очень правдивая и притом не скучная. В меру уныния и в меру красоты.
Висит на стенке и черный прямоугольник телевизора, но пульта нигде не видно - им редко пользуются.
На тахте, в линялом халате, подпирая щеку ладонью, лежит человек. Мужчина лет сорока, сорока пяти. Его лицо жесткое, но больше по старой памяти. Его нельзя назвать уставшим или вымотавшимся. Нет в нем уже и ежесекундной готовности бить в ответ. Он взял большой перерыв в схватке с судьбой. Позволил времени вымывать из себя жестокость. Кажется, что пройдет десяток-другой лет, отпустит он бороду, приобретен еще немного благообразности - и станет отличной натурой для рекламы пенсионного фонда: дедушка-бодрячок с добрыми глазами. Но сейчас до этого еще далеко и он просто поддался удобству и стилю. Его занятие, кстати, самого мирного свойства.
Плотные желтоватые страницы книги. Твердый переплет в классическом стиле. Некуда торопиться и строчки проходят перед глазами одна за другой. Он не глотал абзацы, стараясь понять очередную идею. Не добавлял очередной комментарий к чернильным столбцам на полях. Текст помнился хорошо, и сейчас надо было просто освежить его в памяти. Больше для удовольствия, чем для подлечивания собственного нрава.
Григорий перечитывал "Размышления" Марка Аврелия.
"Пренебрежешь песней прелестной, пляской, двоеборьем, если разделишь цельное звучание на отдельные звуки и о каждом спросишь себя: что, действительно он тебя покоряет? Ведь отвернешься же! Вот и с пляской так, во всяком ее движении или положениях...".
Тонкий писк, комариный, еле слышный. Но тишина исчезла и теперь приходится ему откладывать книгу в сторону и подниматься. Левая дверь, та, что с кодовым замком, открывается под его рукой. А там уже рабочий кабинет. Нет плавных линий и случайных орнаментов, нет обоев и только пыльная штукатурка. Несколько стеллажей с грудами инструментов, старых магнитофонных кассет, катушек с нитками. Шкаф, из-за дверей которого высовываются манжеты и краешек полы. Рядом - маленькая дверца в стене, на высоте метра от пола, навевающая коммунальные ассоциации. Стол с пачками бумаг и компьютером и разными сопутствующими электронными штуковинами. На дисплее как раз и светится маленький конвертик - пришла почта.
Очередная конференция, или литературный конкурс, или длинный разговор в одном из трех сотен чатов-болтальников. Не суть важно, как назывался тот кусок текста, что откопал компьютер в мешанине глобальной сети. Главное, что он начинался словом "фумигация", а заканчивался странноватым, для восприятия Григория, научным выражением "социоглюонный".
На этот раз текст в занудных и наставительных выражениях рекламировал некий концерн. Название у концерна было таким заковыристым, что в памяти держалась лишь эмблема: коала с автоматом наперевес. Что производилось, куда вывозилось и за сколько продавалось - это Григория не интересовало. Другое дело: центральный офис. Фотографии здания, планы этажей, часы приема посетителей. Интерьер кабинетов и оформление коридоров. Потоки людей внутри здания. Все очень красиво снято и расписано - глаза не устают от чтения мелкого шрифта, а сразу замечают необходимые цифры и фамилии. Есть даже возможный предлог для посещения офиса.
Впрочем, посещения этого самого офиса от него требовали только завтра днем. Можно было как следует обмозговать поход.
Григорий, скрестив руки на груди, браться ли ему за дело сейчас, или ближе к вечеру. Привстал на цыпочки, качнулся на пятки, снова на цыпочки. Как раз из-за маленькой дверцы донеслось глухое чмоканье - пришла посылка. Он посмотрел на недельное расписание - общение с экспериментаторами только через три дня. Григорий решил, что сейчас лучше пообедать. Прихватил, однако, со стола плеер.
У стойки, прицепив наушник, взялся за пакеты с овощами.
На пленке был шум площади. Гудки машин, крики, обычный гомон сотен и тысяч людей. Он беспорядочен и нелеп, пока из него не выбивается первая смысловая нить.
--
Сидячие места есть?
--
Залезай! - звук разболтанного дверного ролика, щелчок замка и машина тронулась.
Григорий достал помидоры. Нарезал их мелко, треугольными кусками. Нож удобно лежал в руке.
Скоро люди в маршрутке перестают молчать.
--
Да, но не отдает, в лицо хамит, - голос обиженного старика.
--
Успокойся, главное здоровье, - бесполезные советы ему давала то ли жена, то ли другая ровесница, - О совести ему напомни, он никак родич, понимать должен. И вообще, сколько мы для него сделали...
Григорий выпотрошил пару сладкого перца, нарезал узкими ломтиками, а потом искрошил вообще в квадратики. Дерево разделочной доски под ножом шуршало, но шороха этого за разговорами слышно не было, и только пальцы чувствовали, что иногда он пережимает, и под лезвием на дереве остаются царапины. Еще на доску угодила головка лука. Ему не нравились луковичные кольца, и он резал вдоль волокон.
--
Ну, прикинь, я еще с прошлого месяца, - она говорила по мобильному с подружкой и ей было плохо слышно, - Что? Нет, не порвался. Просто решили и сделали. Захотелось.
Маленький зубок чеснока выдавился через алюминиевое ситечко. Приправа. Но главное - масло, хорошее подсолнечное масло, нерафинированное. Его надо отмерять ровно полторы столовые ложки.
Разговоры в маршруте продолжались. Они были для ума, для рассудка, которые разгадывали их, как разгадывают меломаны сплетения нот. А руки делали ужин вполне самостоятельно. С небольшим, правда, участием глаз. Григорий очень любил подобные моменты отрешенности, когда приходило раздвоение ума и тела.
После ужина он еще долго читал "Размышления", но уже внимательней. Под конец даже начал что-то записывать бисерным почерком на полях. Но слишком много думать сегодня, означало тяжелую голову завтра. Потому скоро только звезды светили ему с потолочного купола.
Он уже давно засыпал по шепот площадей. Далекие гудки, шорохи, будто под самыми окнами, неясные голоса. Это действовало лучше любой тишины.
Только вот сны последнее время бывали особенно неприятными.
Человек с мрачноватой, угрюмой внешностью, но профессиональной улыбкой, выслушивал доклад. Он не так давно пересел в нынешнее свое кресло, потому еще окончательно не привык считать его своим. Это придавало вежливости в обращении с подчиненными, тем более с женщинами.
--
И?
--
Математическая модель "Кавендиша" работает, - она еще раз щелкнула по клавише ноутбука, развернутого перед начальством. На экране в очередной раз взвихрился смерч из светящихся кривых, - Теперь мы можем более или менее предсказывать его действия.
--
А скопировать? Запустить рабочую модель?
--
Нет, Кирилл Иванович, - он покачала головой, колыхнув пышную прическу каштановых расцветок, - В физику мы не залезли.
--
Плохо.
--
Уже сейчас открываются другие возможности...
--
Я понимаю, - он перебил её голосом, полным терпения. Так обычно начинались выволочки, - Академическая наука всегда полна идей и обещаний. Их там бесконечное множество...
--
В том числе и по реальному применению модели. Она дает отличные прогнозы ситуаций, - ей надо было перехватывать инициативу. Рассказывать больше, чем он успеет отбросить.
--
Помню о прогнозах. Им вечно не хватает данных. Это какое-то проклятье.
--
Мы уменьшили количество вводных условий. Нашли устойчивые зависимости. Его действия теперь можно предсказывать и, отчасти, организовывать, - Нонна расчетливо улыбнулась. Улыбка у неё была замечательной, убирала добрый червонец из её тридцати пяти лет, и она об этом знала.
--
Что значит, предсказывать?
--
Это как с пожаром, - щелчок кнопки, новое движение на экране идет очень условный мультик.
Человечек, каких обычно рисуют на олимпийских плакатах, стоит посреди площади и размахивает руками. Будто бы Григорий Кормильцев. Мимо едут такие же условные машины, колесят велосипеды, идут такие же условные люди. Кажется, что в маленьком кукольном вертепчике дают представление из жизни детских аппликаций. Те же светящиеся линии, что клубились на экране минуту назад, появляются снова и начинают сплетаться в узлы. А узлы эти раскиданы по самым разным точкам - и под капотами машин, и в телах людей. Вертепчик начинает распадаться, расклеиваться, и скоро там остается лишь одинокий человечек да обрывки поверхностей.
--
Теперь мы можем указывать слабые места. Это сложные механизмы, больные органы у людей. Но особенно технологии, рассчитанные на случайности, по типу бросание монеты.
--
И вы можете в оперативной ситуации узнать, что из этой груды вещей откажет первым? И еще в реальном времени посчитать, кто из прохожих видел "Кавендиша" один раз, кто только слышал о нем, а кто и знать ничего не знает? - его голос был очень тих.
--
Машина сможет отслеживать симптомы, предшествующие несчастному случаю, - Нонна еще раз улыбнулась, - Почти любому несчастному случаю, Кирилл Иванович. Вы понимаете? У нас есть новый инструмент по предсказанию катастроф. От железнодорожных до посудных: можно узнать вероятность падения чашки со стола.
Тот прищурился и представил все те возможности, что открывались этим новым инструментом.
--
Будем проверять, - хозяин кабинета чуть расслабился, и его пальцы перестали казаться странным переплетением паучьих лап, - Это уже результат. Только физику раскалывать надо, понимаешь? Нам установка нужна, пушка.
Нонна понимала. Она даже обещала себе - в который раз - не начинать с общих неудач, но с прибыльных и полезных мелочей. Рассказывать, что даже тень чуда можно запрячь в телегу. Но академическая привычка начинать любое рассуждение с теории, почему-то не давала себя сломать.
Григорий сидел за рабочим столом. Ранее утро, еще до света.
Тот пакет, который лежал в устройстве, похожем на мусоропровод, содержал стандартный городской набор. Униформу, что менялась каждый раз, но от этого не прекращала быть служебной подборкой одежды.
Перед выходом надо было вжиться в образ. Наклеенная бородка, мягкие контактные линзы, крашеные волосы и чуть другая походка - они не причем. Даже накладные отпечатки пальцев, это лишь пассивная мера предосторожности. Она запутает идущих по следу. А надо, чтобы не взяли на горячем, не повязали прямо в офисе.
Потому закончив манипуляции с гримом, он активировал проектор, потом встал и взялся за кольцо у потолка. Потянул вниз, и из щели пошло белое полотно. Экран.
Кормильцев встал чуть левее, так, чтобы попасть в объектив камеры. На полотне увидел изображение элегантного господина лет тридцати пяти. Делового человека, однако, не из самых успешных. Не было видно той вальяжной элегантности, которую придают личные портные и дорогие аксессуары. Скорее это был начинающий коммерсант, из тех, которые только прекратили числиться служащими, и решили стать "мелким бизнесом". Человек явно пытался держать форс, но у него водилось маловато денег и катастрофически не хватало времени.
Григорий улыбнулся своей дежурной улыбкой. Господин на экране скопировал его действия. Не так и не то. Сыровато. Придется дорабатывать.
--
Не подскажете, как пройти к вокзалу?
--
...как пройти к вокзалу? ...как пройти к вокзалу? - отозвалось эхо.
Добавился шум улицы, белое полотно стало совсем уж разноцветным: там была толпа. И в этой толпе господин лет тридцати задавал вопрос случайным прохожим. Григорий внимательно смотрел. Уже лучше. Были другие фразы, были типичные жесты. Он оглядывался и уступал дорогу, он свистел и кашлял. Нарабатывал привычку, а, вернее, вспоминал её.
Ему пришлось снова устроить для себя такие занятия. Вернее, возобновить их. Как только попал сюда и впервые с девятнадцати лет. В те дни, когда пропасть между ним и остальными людьми стала непроходимой, он настолько запустил себя, что от него начали шарахаться на улицах и принимать за бродягу. Впрочем, он почти уже и был бродягой. Ночевал в подворотнях, опустился. Тогда Григорию удалось собраться - он часами репетировал перед трюмо самые простые слова, пытаясь понять, как выглядит со стороны. Он слушал магнитофонные записи собственных речей, которые повторял вслед за дикторами. Искал разницу.
В итоге нашел.
Теперь надо было просто "прикручивать гайки". Притвориться. Чтобы не страшно было выйти в толпу, пользуясь новым образом - хватало получаса упражнений. Правда, с новыми образами было сложнее. Приходилось не только становиться человеком из толпы, рядовым и незаметным, но именно этим человеком. Сейчас - коммерсантом.
Григорий последний раз одернул пиджак, взял портфель, проверил кошелек и прошел к выходу. Один из завитков рядом с медной ручкой оказался кнопкой звонка. Хоть звукоизоляция и была хорошего качества, внутри звук был слышен. Это была сирена. Григорий выждал с полминуты и толкнул дверь.
Коридоры, повороты, лестницы. Обстановка выдавала в них помесь из дешевого дома отдыха, какие раньше могли позволить себе содержать маленькие заводы, и нового офиса. Все тяжелое и наклеенное было из прошлого, а все маленькое и канцелярское - из настоящего. Идти долго не пришлось - гараж, а там что-то очень маленькое, крайне дешевое и четырехколесное. Марка, впрочем, получше, чем у того мопеда, который издох на шоссе в позапрошлый раз.
Мотор работал тихо.
Григорию нравилось, что город возникал не сразу за воротами, а постепенно. Узкая дорога выводила на автостраду, вокруг неё медленно исчезали поля, их сменяли дачные поселки, случайные сараи и теплицы. Кирпичные дома постепенно выбирались из-за садов, выстраивались в ряды и прижимались друг к другу. Так же и люди. Одиночки превращались в группки, а те сливались в толпу.
Вот теперь он был среди живых лиц.
Машина остался на парковке, где не слишком уверенный в своем равновесии сторож, выдал Григорию стандартную карточку. Впрочем, парковка была не в центре города, до места пришлось добираться с пересадками.
Здание офиса на фотографии казалось трехлитровой стеклянной банкой, понизу обмазанной кремом. В реальности первые этажи были старой постройкой, от которой оставили желто-розовый фасад, причем не настоящий, лепной, а явно пластиковый. Выше пузатых амурчиков и медальонов с гербами, начиналась современность без маски, и облака отражались в ровных рядах синих оконных квадратов.
Подходя к дверям, Григорий привычно обретал в себе чувство всесокрушения. Он будто бы терял личность, обращался в тень закона, в бездушную, но точную деталь механизма. В челнок швейной, или в каретку вязальной - надо было переплести между собой нити судьбы.
Еще в юности он понял, что оставаться в центре катастрофы - просто опасно. Сесть в очередь рядом с дверьми директорского кабинета и ждать, пока все вокруг начнет рушиться, значило рисковать не выйти из приемной. В центре вероятностного урагана может случиться всё что угодно. Потому и сейчас Григорий не задержался на одном месте. Добросовестно получил указания в справочной, и затем послушно обернулся шариком, теннисным мячом, который перебрасывали друг другу хозяева кабинетов. Своей угодливостью, которой маскировалось ощущение смерча, он как бы размазывал катастрофу по территории и рабочему дню.
И сейчас ему лучше всего было заглядывать в лица и души людей. Можно было легко рассмотреть наивность и колебания новенькой секретарши, она еще не привыкла к своему столу и задумывалась, в какую папку положить документы. Вряд ли она здесь долго задержится. Выпукло смотрелось чванство заместителя второго менеджера - тот гордился своим новым фирменным галстуком и презирал всех, кто его не получил. Он наживет себе язву к сорока годам. Еще запомнились студенты - влюбленная парочка. Светлое чувство, прозрачное, его не портило даже то, что она пришла устраиваться на работу, и он внутри себя отчаянно ревновал, может быть и не без причины.
Виднелись торопливость, отчаяние, забота. Отвращение, жадность, вдохновение. Григорий запоминал их, впитывал. Человеческие лица можно было фотографировать и собирать в коллекции. Только зачем ему фотобумага, когда есть память? А о чем говорили пальцы - натруженные или холеные, пухлые, на которые страшно надеть кольцо или грязные, с обгрызенными ногтями. Еще затылки, подмышки, локти. Прически и манжеты, шнурки и молнии.
Григорию казалось, что они работает с дивным микроскопом, и рассматривает Человека.
Порой надо было остановиться, повернуть в сторону - Кормильцев не чувствовал, как судьба запрещает ему второй раз встретиться с собеседником, не ощущал жары, тревоги или дрожи в коленках. Но он выучил все приметы, все те крохотные нескладности, что случались вокруг, и понимал, когда его начинает тормозить - разольется кофе или заест дверной замок, а может он вспомнит о страшно важном деле. Вот он и старался не переть на рожон. А в здании были люди, с которыми он уже виделся.
Круг по кабинетам первой очереди, еще один по другим. Наведение справок в третьих.
Поначалу ничего страшного не происходило. Люди и сами не замечали, как находили предлоги как второй раз не пересечься с той точкой в пространстве, которую занимал Кормильцев. Роняли карандаши, забывали документы, выбирали дорогу через другие коридоры. Фирма была гражданской структурой - люди не ходили по уставным траекториям. Будь на то воля Григория, он бы устраивал кавардак со второго или третьего посещения, но тогда вычислить его было бы много проще. Потому надо было улыбаться, вежливо договариваться о будущих визитах, записывать в блокнот часы приема.
Первый симптом - погасли лампы в боковом коридоре. Григорий туда даже не сворачивал, но народу там толклось много и кто-то, наверное посмотрел в его сторону. Когда наступила темнота, многие сразу захотели выйти к свету. Быстро пройти через ту толпу не получилось бы ни у кого, на выходе из бокового коридора в центральный вдруг образовалась давка. Потому Кормильцев спокойно прошел мимо.
Потом за дверью, которая так перед ним и не открылась, послышалось досадливое шипение - вырубился компьютер. Судя по сдержанной ругани, тем, кто внутри, стало не до посетителей. Наверное в компьютере хранилось что-то важное.
Еще кому-то стало дурно, и ему бросились на помощь.
За углом у секретарши сломался каблук.
Свалилась дверная табличка - и необходимый кабинет невозможно было найти.
Пока эти проблемы не сбились в единый клубок, и не стали опасны для него самого, надо было прекращать бродить по приемным и готовить пути к отступлению. То есть спокойно сесть в холле на первом этаже. Что Григорий и сделал, не забывая переспрашивать дорогу. Устроившись на диване, он стал раскладывать добытые бумаги, заодно напоказ составляя график посещения кабинетов.
Теперь офис стал как бы складом множества маленьких динамитных шашек, при том, что бикфордовы шнуры оказались сплетены в один большой клубок. Всем тем людям, с которыми он уже успел переговорить, сегодня придется покинуть здание. Не то, чтобы им хотелось, у многих, наверняка будет предчувствие, но ведь придется? Конечно, любой служащий мог воспользоваться и служебными выходами, да только парковка была перед парадным выходом. Рядом с крыльцом. А никому не хотелось терять время.
Вскорости наверху случился первый инфаркт или же тяжелый сердечный приступ - через вестибюль прошли врачи. Минуло полчаса и застрял первый лифт. Пару раз в здании пропадал свет, к счастью, только на минуту-другую. На верхних этажах возникали истерики без всякого повода: люди вдруг давали в морду ближнему своему и не очень понимали, зачем.
Кормильцев ощущался себя испорченным предохранительным клапаном: пока еще паровой котел не разорвало, но скоро неисправность обернется очень большими проблемами.
Григорий ждал пожара, учебной тревоги, какой-нибудь серьезной аварии. Словом, такого события, которое не просто остановит одного конкретного человека, но потревожит всех остальных. Тогда начнется паника. Ситуация пойдет вразнос и может произойти что угодно. Идеальный вариант - это блокирование охранниками парадного входа. Тогда люди просто не смогут выйти через вестибюль и спокойно пойдут через служебный выход. Но судьба редко была такой гуманной.
--
Что вы здесь делаете? - рядом с Григорием образовался силуэт в форме. И почему охрана всегда спрашивает таким тоном?
--
Бумаги раскладываю, мне назначено, - внутреннее спокойствие пришлось замаскировать суетой в голосе, этого требовал образ.
Охранник попытался бдительным взглядом проникнуть в его мысли, но Кормильцев сам по себе был абсолютно безвреден и законопослушен. Таких вокруг десятки. Охранник отошел в сторону, но его тревожность росла как бамбук в тропиках.
Григорий стал прикидывать, не будет ли лучше ждать людей снаружи, сразу за дверями вестибюля. А то ведь фортуна может и отыграться...
--
Так я тут на минуту, мне быстро, да погоди ты, - частил невысокий, измотанный человечек в промасленной одежонке. Глаза у него бегали, а маленькие неряшливые усы казались приклеенными. Он тащил, прижимая к животу, большой алюминиевый бидон, и почти уже проскочил к дверцам лифта мимо пропускного поста и гостевых диванов.
--
А ну пошел вон! - охранник схватил его за шиворот и развернул в сторону дверей. Руки человечка не удержали бидона-канистры.
Григорий видел во всех подробностях, как емкость летит вниз и расседается от падения на полированные гранитные плиты. Желтоватые, почти прозрачные потоки бензина брызнули во все стороны, и край маленького озерца устремился к ботинкам Кормильцева. Но что еще яснее понял Григорий: еще минута, еще несколько секунд, и этот бензин вспыхнет. От электрической искры либо сбитого сигаретного пепла.
Кормильцев схватил бумаги в охапку и быстро вышел. Уже заправляя помятые листы в портфель, в полусотне метров от входа, услышал движение воздуха. Это был не взрыв, но вздох, всплеск быстрого пламени. Стекла не выбило, кусты у дверей покачнуло.
В принципе, можно было бы затормозить эвакуацию, просто отираясь поблизости. Очень хорошо сейчас представлялись крики на верхних этажах, общая паника. Будто он слышал их запись. Но Григорий почему-то ощутил, что клубок хаоса, вертящийся перед ним, должен остановить свое движение. Пусть все снова, прямо сейчас вернется к порядку. Он уже достаточно сделал.
Из головы не уходил запах бензина.
Лаборатория или скорее вычислительный центр. Несколько компьютеров, зашторенные от прямого света окна. Впрочем, сквозь эти окна, защищенные от прослушивания, света пробивается не так уж и много. Тут ждали инспекцию, потому убрали все лишнее со столов и вытерли пыль. За единственного инспектора был Кирилл Иванович, а ответчицами выступали Нонна с Катериной.
Катерина, серая мышка, ассистировала. Говорила больше Нонна - требовать хоть чего-то от начальства получалось только у неё.
--
Мало информации о последнем выходе. Нужны записи опросов свидетелей.
--
Дали вам как всегда. Больше не будет.
На дисплее крутились записи с камер наблюдения. Идеалом, конечно, было бы услышать даже не показания свидетелей, а что об этих пленках говорят в службе безопасности погоревшего концерна.
Одна картинка сменилась другой - абстрактной фигурой, которая отражала лабораторные подсчеты вероятностей. Вокруг неё плясали цвета диаграмм.
--
Ну, если знать, что искать, уже сейчас полное обнаружение при "эхо-анализе", - Нонна указывала карандашом на синие прожилки в белых секторах, - Как только у них будет рабочая гипотеза, они автоматом получают подтверждение в источниках второго плана. Думаю, тогда "Кавендиша" раскрывают за неделею. Если начинают искать активно, вам будет известно.
--
Насколько эти события можно считать вредительством? Они вообще будут бить в барабан или спишут все на несчастные случаи?
--
Если исследуют каждую отдельную проблему, то будут выводы по технике безопасности. Очередная сигнализация и пожарная система. Если уже ищут общий источник, то вводим поправку, - на дисплее раскрывались и закрывались окна, мелькали графики, - Нет, пока тоже ничего. Даже в этом пожаре виноватым оказался дурак-механик. В конкретных причинах разобраться невозможно. Но они могут попытать счастья, искать признак, который объединяет группу несчастных случаев.
--
У них есть предпосылки правильно выбрать такую группу? Отличить случайный пожар от нашей акции?
--
Кирилл Иванович, ну откуда я это знаю, - картинно удивилась Нонна, - Вам подобную радость сообщают, и ей вы с нами не делитесь.
Он посмотрел на неё достаточно выразительно. Нонна сделала вид, что не говорила последних слов.
--
Сейчас к обнаружению "Кавендиша" ведет совмещение трех факторов. Надо собрать явных или тайных недоброжелателей конторы - раз. Надо выделить группу кризисов с четкими пределами стохастичной зоны лямбда - два. Надо сравнить фотографии тех людей, которые показывались на проблемных точках - три. И конечно, Кирилл Иванович, увидеть зону лямбда можно, только если они зададут нормальный критерий.
Эти двое уже не в первый раз повторяли похожие рассуждения. Ключ от запертого ларца хранился в этом же ларце. И пока люди не рыли землю в поисках совсем уж экзотической причины своих проблем, тайна была неуязвима. Уж во всяком случае, если не выпускать объект на дело каждую неделю. Но когда-то информация накопится. Или просочится. Или ещё каким образом попадет не в те руки. А может, там просто угадают с очередной безумной идеей.
Кирилл Иванович ощущал себя конквистадором: индейцы пока принимают ружье за божью волю, но ведь привыкнут, страх потеряют, а стрелять приходится каждый час - дорогу к золоту расчищать надо. И ему хотелось понять, когда объект надо консервировать, выводить из обращения, и как это лучше сделать. Он не рассчитывал до конца разобраться в прогнозах математиков, но знал, что почувствует их неуверенность, и тогда все сделает правильно.
--
Вот что голубушка, что ты тогда говорила насчет псевдонима объекта?
--
"Кавендиш" - это слишком прямой намек.
--
Почему? - не понял Кирилл Иванович.
--
Это был нелюдимый такой лорд. Специально для него подземные хоромы строили, чтобы ему ни со слугами, ни с кем другим сталкиваться не было нужды, - она улыбалась, - Наукой еще занимался.
--
Нет. От любого переименования больше проблем, чем выгод. Сама знаешь. Начнут спрашивать: а почему "не-Кавендиш"? Пусть будет, как будет, - он досадливо поморщился, - Ты список первоочередных идеек, что у них могут возникнуть, подготовила?
--
Мг.
--
Не мг, а так точно. Ладно, проехали. Ты его еще посмотри, постарайся наверняка вычислить эти идеи. Как они шевелиться начнут, понимаешь? Даже если они чего пронюхают, мы должны понимать, как с ними на опережения сыграть...
--
Тут еще одно, - наконец-то раскрыла рот Катерина.
--
Что?
--
Готова первая модель защитного костюма. И для нас, и для него.
--
От него спасаться? Помогает?
--
Испытания через неделю.
Перспективы, которые открывал этот костюм, они втроем обсуждали еще несколько часов.
Григорий, после очередных конспиративных действий, закрыл за собой дверь. Теперь можно было отдыхать.
Скоро к нему вернулся покой, и он снова перечитывал "Размышления". Однако, в этом покое зародилось сомнение. Как бандитский капитал, медленно выходящий из тени на глаза официальной статистики, как растущий в солевом растворе кристалл, на ум пришел вопрос - что будет дальше? Пришел не в первый раз, только вот сейчас Григорий очень хорошо помнил край того бензинового озерца, что продвигался к его ногам. И тревожность охранника. Это напоминало приметы из его молодости: тихое скрипение мебели за спиной или случайную настороженность в глазах портье. Где-то там на него обратили внимание, только для себя еще не выяснили - насколько он виноват и что с ним делать.
А были ли причиной этого враждебные группировки или высшие силы - абсолютно все равно.
Григорий перевернул страницу. Попытался оценить перспективу жизни и соотнести её с желаниями. Что он добыл здесь, и чем будет заниматься дальше?
Теперь у него есть сын. Артем. Насчет прежних детей все всегда оставалось смутно и неясно. Теперь же он знает наверняка. Правда, барьер все время увеличивается и невозможно понять, что будет к трем годам - сможет ли он в третий раз увидеть ребенка своими глазами.
Если его так и не раскроют, что вряд ли, можно до самой глубокой старости выбираться из этих апартаментов и наводить шорох. Принимать в этой комнате посетительниц. Может быть, ему выстроят комнаты и пороскошней, подберут диету получше. Но могут и просто вычеркнуть из списков живых, возникни малейшая проблема. Они ведь не постесняются. Пустят сюда ядовитый газ или приправят цианином пирожные. Кто его пожалеет?
Григория не то чтобы пугала эта перспектива. Она просто была неприятной.
Над ним поставят еще тысячу опытов. Просветят, взвесят, обмерят. Выкачают еще крови, прогонят через новые тесты. Григорий чувствовал, что свежей информации от него не получают уже несколько месяцев. Аналитики возятся со старыми данными.
Но, главное, до конца жизни придется раскручивать колеса хаоса, создавать смерчи неприятностей. Работать наемным чудовищем. Давить и давить людей. Путь в молодости ему случалось причинять и большие проблемы, а сейчас он укрыт, спрятан от общения. Но каждый раз, выходя за ворота, он причиняет только боль и страдание. Только для этого существует в мире. На пути у скольких любовей он встал, сколько разрушил семей? Скольким ненавистям помог родиться?
Не становится ли он врагом всех людей?
Он начал уставать от подобной работы.
И Аврелий советовал со страниц.
"Так что же? - сел, поплыл, приехал, вылезай. Если для иной жизни, то и там не без богов, а если в бесчувствии, то перестанешь выдерживать наслаждение и боль..."
Решено, надо просто не вернуться с очередной акции. Сделать вид, что его нет в мире.
Из подушки, рядом с ладонью, до половины высовывалось крохотное рыжее перышко. Григорий вытащил его, посмотрел на свет, дунул. Подставил ладонь, под падающий, вертящийся рыжий листок с крохотным стрежнем. Но перышко облетело ладонь и продолжило свой путь к полу. Он сжал пустой кулак и несколько секунд смотрел на него. Потом вздохнул, повернулся на другой бок и заснул.