Аннотация: Слуга Джон Браун приходит в себя на полу в гостинице. Незнакомцы говорят о некоем ритуале, для которого у них есть всего одна ночь в году...
Он подошел к гостинице. Ноги вязли в подтаявшей жиже, присыпанной свежим снежком. Брошенные в лужи камни и гнилые доски давно потонули, и сапоги были все в грязи.
Приземистый домик в два этажа казался пустым. С плоской крыши свисали ошметки дранки. Рабочая трущоба, дешевая гостиница... Скорее всего, пустая и есть. Или полупустая. А хозяин давно зарабатывает на жизнь не содержанием постояльцев, а сдачей комнат разным проходимцам. Мало ли их таких Джону пришлось повидать на своем веку...
Радовало одно: хозяева обычно мигом начинали говорить, стоило пустить им кровь.
Схватить за шиворот, встряхнуть хорошенько, ― и они выкладывали все, что знали. А уж с этим Джон собирался побеседовать с особым пристрастием. Он не рассчитывал застать здесь ту парочку, на их месте сам удрал бы сразу... Но владелец притона мог что-то знать.
Джон поднялся на низкое выщербленное крыльцо, толкнул покосившуюся дверь, вдохнул запах сырости, оглянулся, прикидывая, где здесь искать хозяина...
И понял, что опоздал.
― Назад, назад, мистер! ― на него, размахивая руками, из полумрака прихожей наступал толстый констебль. ― Здесь сегодня закрыто.
― Закрыто? ― медленно переспросил Джон. Ни черта не видно!.. И без того крошечные окна были занавешены, свет не горел. Только в глубине дома копошился кто-то и переговаривались какие-то мужчины. ― А что случилось? Я ищу своего друга. Энтони... ― добавил он.
― Ничего не случилось, два трупа. Идите, мистер, идите!
― А Энтони? Где Энтони? Он съехал? Или...
― А пройдите-ка сюда, ― вдруг решился констебль, указывая Джону на дверь под лестницей. ― Взглянете, не ваш ли это дружок лежит там мертвый...
Джон послушно последовал за ним. Половицы визжали под каждым шагом. В лицо пахнуло плесенью.
― Его убили?
― Понятия не имею. Ран или повреждений нет.
Тусклый луч солнца пробился сквозь закопченное окно. Что-то блеснуло в глубине комнаты. Что-то, покрытое сетью трещин или глубоких царапин, ― то ли стекло, то ли зеркало. Джон ступил на порог, заранее зная, что и кого увидит.
Перед ним была та самая комната.
А плащ у этого проходимца был слишком приметным...
***
Плащ был приметным. Вышивка по кромке, языки пламени золотыми нитями ― зацепка для любого сыщика. Мужчина снял цилиндр, с раздражением отбросил в сторону трость... и натолкнулся на осуждающий взгляд.
― Твой балаган, Томас, остался в Глазго и к тому же закрыт на целый месяц, так зачем ты продолжаешь рядиться так, будто тебе сейчас на сцену? ― недовольно проворчала его сообщница, тоже сбрасывая плащ. Одета она была победнее, в безликие потертые и замызганные обноски. ― Ты не понимаешь, как мы рискуем? Даже в наше время найдутся те, кто догадается о колдовстве... И тебя вспомнят в первую очередь!
― Замолчи, Адэйр, думаешь только о тряпках! ― досадливо проворчал Томас. ― Скажи это ему ― он нас выдернул...
Томас осекся. Язычки огня на концах трех тонких свечей панически задергались. Расшитый плащ сам собой вздулся и опал, и на миг Томасу почудилось, что в теле появилось еще одно, чуждое существо.
Совсем как в тот раз, когда оно ― точнее, он, ― ворвался к хозяину балагана и его лучшему медиуму. И отдал убийственный приказ...
― Тихо, ― сказала Адэйр, указывая глазами на свечи. ― Мы все сделаем. О нас никто не знает... а этот ― не вспомнит.
И она кивнула на третьего человека, присутствовавшего в их полутемной комнатушке на первом этаже полупустой гостиницы. В воцарившейся тишине слышно было, как под прогнившими досками пола скребутся мыши.
― Уверен, что это тот самый?
Томас расплылся в ухмылке.
― Тот самый, не сомневайся. Джон Браун, слуга... и не только слуга, ― он подошел к связанному мужчине и поднял его голову за спутанные волосы. Ухмыльнулся еще скабрезнее, перехватив дикий взгляд светло-карих глаз: ― Ну, Джонни, правду говорят, что ты...
― Замолчи! ― шикнула Адэйр, метнулась к столу, с грохотом выволокла его на середину комнаты и принялась раскладывать склянки, свечи и ножи. ― У нас всего одна ночь в году, давай не будем тратить ее на пустые разговоры! Он предупреждал. Неудача ― смерть...
Огоньки снова дрогнули. Томас поежился. Он предпочитал не думать, что за тварь и, главное, зачем дала им поручение...
― А этого красавчика ты предлагаешь на стол посадить?
― А, дьявол! ― Адэйр с досадой смерила взглядом слугу по имени Джон Браун. ― Ладно, проведу на полу.
Тускло-зеленые травы, истертые в порошок, казались черными, когда она принялась ловко рассыпать их вокруг трепыхающегося Брауна. Томас склонил голову набок:
― Не поминай... его...
Свечи горели все так же ровно.
― Уйди, Том. Ты сыграешь роль спасителя для его высочества.
Адэйр встала перед Брауном, распустила волосы и молитвенно сложила руки на груди. Потом резко развела их в стороны.
С ее лица исчезло деловитое и жесткое выражение. Теперь на нем оставалась лишь отрешенность и некое подобие экстаза.
Скрипучий голос, затянувший песню на гаэльском языке, почему-то особенно нелепо прозвучал под низкими деревянными балками потемневшего от чада и времени потолка. Томас подавил желание перекреститься.
Дурацкое желание для такого, как он.
Томас развернулся и вышел, шепча себе под нос:
― Не должен находиться у тебя проводящий сына своего или дочь свою чрез огонь, прорицатель, гадатель, ворожея, чародей... обаятель, вызывающий духов...
Дверь захлопнулась с такой силой, что с потолка посыпалась древняя пыль.
***
― Не должен находиться у тебя проводящий сына своего или дочь свою чрез огонь...
Назойливый гнусавый голос был первым, что услышал Джон, придя в себя.
В себя? Он что, терял сознание? Что происходит?
Он лежал. Лежал, кажется, на кровати. Мягкая теплая перина... Первым побуждением было вскочить и бежать. Заснул?! Как он мог здесь заснуть, если в последний раз его допускали на эту перину больше десяти лет назад, и то тайком и без свидетелей, а раз здесь священник... А, дьявол!..
Потом пришел холод, и Джон затрясся, не в силах подняться. В груди образовалась сосущая пустота... точно как от плохого эля. Тошнит. Сукин сын священник бормочет. Что случилось? И почему так мерзко? Отпевают его, что ли? Джон открыл глаза.
― Джон? Это ты, сын мой?
Священник прекратил бормотать и уставился на него. Откуда-то сбоку послышался женский вскрик.
― А вы ожидали увидеть, ― Джон закашлялся, ― кого-то еще? Джон Браун, слуга. Что я здесь... делаю? Где я? ― поспешно добавил он.
― Ты не помнишь? ― вмешалась женщина. От этого негромкого голоса Джон подскочил как ужаленный. Ее величество!
Сознание вернулось окончательно. Он в спальне ее величества! Нужно бежать!
...На софе, а не в постели. На любимом кривоногом диване королевы, аляповатом и хлипком, точно вот-вот развалится. Одетый... почти. Семисвечный канделябр на круглом расписном столике рядом, свет бьет в глаза, отблескивают золотые треугольники ― узор по темно-синим обоям. Священник смотрит... как обычно любит смотреть эта порода. Голова не болит. Ни горечи, ни сухости во рту. Значит, трезв. Ничего не натворил. Тогда какого же дьявола...
― Джон? ― требовательно окликнула королева. Юбки прошуршали через всю комнату ― она прошла к окну и открыла его. Легче не стало. Ночной воздух был спертым и вонючим.
И не спальня это, а гостиная... Точно, гостиная, одни диваны да кресла в вышитых футлярах, а вон погашенный камин со статуэтками на полке, и еще этот синий ковер с вышитыми гирляндами каких-то цветов, тяжелые портьеры на всех трех огромных окнах... Джон облегченно обмяк на подушках.
― Я ничего не помню, ваше величество, ― ответил он. Дернулся, порываясь встать. И взглянул в строгое полное лицо, обрамленное гладко зачесанными седыми волосами.
На щеках выделялись алые пятна! Да что за чертовщина здесь...
― Это был не ты... ― выдохнула королева. ― Это был не он, святой отец, ― обратилась она к священнику. ― Дух! Дух, как я и говорила, никто не мог...
Она осеклась. Священник кивнул.
― Его выбрали как проводника. Вы правильно сделали, что приказали позвать меня, дочь моя. Дух изгнан. Он не вспомнит...
Джон с раздражением смотрел на его черную сутану, бесцветные волосы, морщинистое лицо и бледные губы, произносящие слова.
Такие же, только женские, он видел пару часов назад. И они так же произносили слова.
Такие же непонятные.
Бред.
И тоже стало холодно, а в груди потянуло, и он так же лежал...
Лежало его тело.
***
Тело лежало на полу. Отдельно от разума, сознания и чувств.
Они возвращались постепенно, рывками. Вот появилось осязание ― и он ощутил шершавый и холодный деревянный пол. Затем перед глазами забрезжил колышущийся желтоватый свет. Донесся женский голос ― монотонный, какой-то потусторонний... или это из-за песни? Он не понимал слов этой песни... Губы женщины едва заметно шевелились. Длинные распущенные волосы закрывали пол-лица. С каждым мгновением он видел это все четче.
Последним пришел холод. И тело, это дряхлое и неуклюжее человеческое тело, задрожало, пытаясь скорчиться на сквозняке.
Как странно... Когда он сюда попал? Последним, что он помнил, были лица врачей и горячечная лихорадка. Или это все еще игра воспаленного сознания?
Он приподнялся и со стоном сел. Женщина перестала бормотать и всмотрелась в него внимательными круглыми, как у птицы, глазами.
― Где я, мэм, и что вы делаете? ― спросил он, неосознанно сжимая ладонями лоб.
Круглые глаза расширились еще больше.
― Это вы, ваше высочество?..
Он заставил себя кивнуть как можно вежливее, хотя вопрос звучал откровенно нелепо. Джентльмену не пристало срываться на женщине, даже если она явно из простонародья. К тому же еще неизвестно, что он здесь делает и что произошло.
― С вами был несчастный случай. Вы пролежали здесь три дня в горячке и бреду, ― затараторила незнакомка, отбрасывая назад сбившиеся пряди волос. ― Мы не были уверены, кто вы... Боялись позвать на помощь...Сейчас То... Энтони проведет вас домой.
― Я найду извозчика...
― О нет, не стоит. Здесь опасный район, а вы один... Тони!
Дверь немедленно распахнулась, заставляя пламя свечей и пряди волос женщины всколыхнуться от ворвавшегося внутрь сквозняка. Все запутывалось еще больше. Кто эти люди? Что значит "боялись позвать на помощь" ― они что, преступники? Как они могли не узнать его, принца-консорта ― или они из такой глубокой глуши? Акцент шотландский, но для жителей глуши речь слишком правильная...
Он хотел отказаться от помощи, но был слишком слаб. Проклятая слабость... Наверное, с ним действительно случилась лихорадка...
Мужчина по имени Энтони помог подняться и повел к двери. В конце комнаты над умывальником висело поцарапанное зеркало... но Энтони так неловко перегородил проход, что взглянуть в тусклое стекло так и не удалось.
Странный приземистый дом остался позади. Где-то вдали прогрохотал и затих экипаж. Мерзлая земля и мостовые были припорошены тонким слоем снега. Как странно... Почему-то возникло смутное ощущение ― нечто вроде воспоминания, но не воспоминание, нет, ― что снег должен быть глубоким. Он видел толстое белое покрывало в окне тогда... тогда, прежде чем все погрузилось в опиумную тьму забвения. Но когда это было? И что произошло? Проклятая лихорадка...
Лондон выглядел иначе. Совершенно иначе! Те же дома и мостовые, те же редкие ночные экипажи и фонари, но... Откуда здесь эта лавка? И почему вместо знакомого особняка на углу ― настоящее украшение квартала, дом в мавританском стиле! ― теперь возвышается неприступная ограда, из-за которой виднеются во мраке зубья полуразрушенной стены и тонкие молодые деревья?..
― Как долго я пролежал в лихорадке? Неужели меня не разыскивали? ― спросил он.
― Три дня. Мы не знали, разыскивают ли вас, ― глаза Энтони забегали. ― Мы не могли от вас отойти, и...
Эти люди явно что-то скрывали. Но, по крайней мере, его вели в правильном направлении. Из темноты проступили знакомые заостренные башенки дворца. Светилось всего несколько окон. В отдалении негромко переговаривалась стража. Но что-то было не так...
― Черный ход? Вход для прислуги? ― Возмущение перешло в ярость. ― Вы считаете это нормальным ― приводить принца через черный ход, ночью, пешком ― и это после лихорадки!.. Знаете, а прикажу-ка я вас задержать. Стража!..
― Простите, ваше высочество. Стража вас проводит, ― бросил Энтони и растворился в темных переулках. Голоса стражников стихли. Послышался стук сапог по обледеневшему покрытию двора.
― Джон? ― Один из дежурных поднял лампу повыше. ― Что орешь? Что ты вообще здесь делаешь?
― Вы обознались, я не Джон. Я...
Внезапно навалилась ватная слабость. Захотелось прилечь. Вызвать слуг, камердинера, приказать положить грелку в постель и уснуть у себя дома, а не на голых досках этого притона, подозрительных обитателей которого он был намерен еще отыскать. Но позже... потом.... не сейчас... Сейчас ― увидеться с супругой, успокоить ее... и спать...
Он махнул рукой и побрел к черному ходу. Никто его не задерживал. Лишь донесся из-за спины шепоток.
Другие обои. Другие ковры. Другая отделка.
Другие картины. Другая мебель.
Неужели лихорадка так подействовала на его мозг? Такое было возможно, но... он чувствовал, что разум ясен. Не хватало только отдельных воспоминаний, а остальное было на месте, появлялось, стоило лишь задуматься. Расположение комнат... покои дражайшей супруги... И то, что предшествовало лихорадке, ― Дублин, Килларни, Кембридж, отвратительная интрижка Берти... И болезнь ― последним, что он помнил, было мучительное забытье. Ах да, болезнь... Но как и когда он успел оказаться в Лондоне, если это произошло в Кембридже?..
Он сам не заметил, как оказался в гостиной. Супруга должна была спать у себя...
Он отыскал свечу в подсвечнике, зажег ее... И даже не удивился, что обстановка разительно отличалась от той, которую он запомнил. Куда подевалась яркость и пышность? Теперь кругом царило уныние. Серость, синие и коричневые тона, мрачные темные обои, глухие тяжелые портьеры на окнах...
Зачем она все поменяла? Как похоже на траур... Давний, привычный, ставший частью жизни траур. Да та ли это комната?
Он осторожно отодвинул полог массивной кровати. И... испугался на миг.
И лишь потом узнал женщину, мирно спящую в перинах и подушках.
Ради всего святого, что с ней?.. Когда ее гладкие темные волосы успели поседеть, а милое круглое лицо ― покрыться паутиной морщин? Словно время... да, словно время убежало далеко вперед! Мистическим образом ускорилось и забросило его из одной болезни ― прямо в другую, перенесло на годы на стрелках часов, пользуясь бессильным забытьем.
Он стоял и стоял, не отводя взгляда, изучая ее лицо и не замечая, как расплавленный воск капает на постель. Потом, забывшись, присел на край кровати, склонился к самым губам супруги ― некогда улыбчивым и ярким, а теперь скорбно поджатым даже во сне, и легко коснулся их своими...
Ее глаза распахнулись, и она панически уставилась на него.
― Джон! ― выдохнула она с непередаваемой интонацией, а щеки мгновенно покрылись красными пятнами. ― Что ты... вы... Да как ты смеешь?!
― Виктория, любовь моя... почему ты называешь меня Джоном?.. ― он схватился за голову, виски точно пронзил раскаленный прут. ― Почему все называют меня Джоном? Как долго я пробыл в лихорадке? Мне сказали, три дня... Что с этой комнатой?
Он вскинул голову и встретил безумный взгляд выцветших серых глаз.
― Джон...
― Мое. Имя. Альберт, ― раздельно произнес он.
― Джон... ― Виктория все так же прижимала к себе одеяло, закрывалась руками... но уже не стремилась отползти подальше. ― Ты говоришь... иначе... Твоя речь...
― Я не Джон! ― воскликнул он, отшвырнув свечу. Виктория вскрикнула. Свеча упала на ковер и погасла. А он одним движением отбросил одеяло, привлек к себе жену ― уже не сопротивляющуюся, только бессвязно повторяющую его настоящее имя...
― Но ты выглядишь как он! Как слуга!
Она решительно отстранилась и встала.
― Это упрек моему внешнему виду?
Альберт отыскал свечу, снова зажег ее. Некстати вспомнилось мутное зеркало в убогой комнатушке, так неловко загороженное тем странным малым по имени Энтони.
― А ты выглядишь... ― слово "старше" так и не сорвалось с языка. ― Здесь все иначе. А я... Все как в тумане... Мне сказали, я пробыл в лихорадке три дня...
― Нет, это не Джон! ― убежденно воскликнула Виктория. ― Он говорит не как Джон, он говорит, как Альберт! Но тогда...
Она снова обернулась к Альберту, и в глазах ее на этот раз стоял неприкрытый суеверный ужас.
― Что ты такое? ― прошептала она.
― Что я такое? ― повторил он. ― Я сам жду, пока мне кто-нибудь объяснит. Я пришел в себя на постоялом дворе в обществе какой-то женщины, потом мне сказали, что я был в лихорадке, но они не знали, кто я! Потом меня отвели сюда... Что здесь случилось? Виктория?..
Голова кружилась все сильнее. Виски пульсировали, точно кровь была готова вот-вот вырваться наружу фонтаном, заливая все вокруг. Раскрашивая жизнью этот тусклый интерьер... Свеча тряслась в руке, капли воска падали на руку, но боли не было. Рука была как чужая... как это тело, которое начало жить и чувствовать отдельно от сознания тогда... в той комнате... на том жестком полу... под тусклым потрескавшимся зеркалом...
― Так что же ты такое? ― почти выкрикнула Виктория, приставляя зеркало прямо к его лицу.
И он дернулся, увидев чужие искаженные черты. Чужую редкую бороду ― странно, что не заметил ее раньше, ― острые скулы, нависшие над глазами брови, некогда волнистые волосы ― и морщины, морщины, морщины... Кто этот дряхлый старик?
Старик пошатнулся. Голова кружилась все сильнее...
***
Голова кружилась все сильнее. Воспоминания всплывали и множились каплями масла на грязной воде, вертелись щепками на ее мутной поверхности. Королева и ее духовник опять о чем-то говорили.
― Колдовство...
― В наше-то время верить в колдовство?..
― А может, гипноз? Бедному чаду просто внушили, что он ― ваш покойный супруг. Мода, мода на все загадочное и запретное, которая сильнее воспитания и морали... Это люди, ваше величество, они с готовностью принимают внешние приличия, но склонны к греху в душе своей. А месмеризм, гипноз и всевозможные медиумы, увы, находят способы проникать в умы...
Гипноз... Теперь Джон помнил все.
Гипноз! Всего лишь колдовство и парочка проходимцев. Они болтали что-то о его высочестве ― знать бы только, чьем, ― и третьем проходимце, якобы заставившем их поймать Джона и сделать из мозгов тесто. Гипнозом он не интересовался. Зато хорошо знал, что ведьмы только и ждут, чтобы учинить гадость. И еще ― хорошо помнил тесноту и вторую душу в своем теле. Подавлявшую. Недоумевающую. Рвущуюся куда-то.
― Значит, оно действует! Вы не видели того, что видела я, святой отец! Это был взгляд Альберта, говор Альберта... это невозможно внушить! Кто-то посмел потревожить его бессмертную душу!
― Никто не может повредить душе, призванной против ее воли, ― успокаивающе произнес священник. ― Некоторые оккультисты, увы, слишком популярные в определенных кругах, утверждают, что так можно заставить покойного утащить за собой кого-то из тех, кого он любил при жизни. Но вы, к счастью, живы, и все обошлось...
― Кто-то пытался использовать Альберта? ― Королева судорожно перекрестилась. ― Использовать, чтобы... повредить мне?
― Если вы уверены, что видели его высочество, дочь моя, то... Я бы сказал, что речь идет о попытке покушения. Очень необычного покушения. Кто-то хотел заставить его высочество утащить за собой вас. Но, повторяю, все обошлось...
― Кто-то пытался меня убить... Кто на этот раз? ― задумчиво произнесла Виктория.
Священник молчал.
Погода стояла тихая, да и сквозняка в гостиной не было. Но Джон мог поклясться, что пламя свечей дрогнуло ― одновременно, одинаково, а не так, как обычно мечется огонь, раздуваемый ветром. Дрогнуло ― и тут же вновь вытянулось в правильные рыжеватые капли.
― Я закажу мессу по его душе, ― объявила королева и снова перекрестилась. ― Джон... Святой отец... Сохраните в тайне то, чему мы были свидетелями этой ночью. И нужно найти этих колдунов! Если только докажут их причастность к другим преступлениям...
― Они говорили про единственную ночь в году... ― с усилием произнес Джон. ― В следующую годовщину... смерти его высочества... будьте осторожны.
Виктория вздрогнула всем телом. Складки широкого халата всколыхнулись.
― Пойдем, Джон, ― заговорил священник. ― А вы, дочь моя, позовите слуг или фрейлин, когда мы уйдем. Негоже оставаться одной после подобного.
Джон оглянулся с порога на полутемную комнату и смятую постель. В последний раз он видел все это так давно...
Дверь захлопнулась.
***
Дверь захлопнулась. Последние соболезнующие скрылись с глаз долой.
Дворецкий вздохнул с облегчением, лакеи начали расходиться, а Джон бессильно опустился на заляпанную подставку для сапог. Опять нанесли грязи. Чистить, правда, не ему...
Он вдруг выругался и с вызовом сплюнул на покрытый черными пятнами пол. Трястись над грязью? Так недолго превратиться в бабу! Старую склочную бабу, поднимающую крик из-за пылинки и мечтающую о...
― Эй, Джон! ― Питер, проходя, хлопнул его по плечу. ― Что сидишь? Не ты ли должен утешать ее величество? ― Он похабно усмехнулся. ― Такой день, такой случай, принцесса Алиса померла в годовщину смерти своего папаши, у ее величества двойной траур, а ты же у нас кто? Правильно, считай, муж...
Джон вскочил и выбросил кулак вперед. Питер крякнул, будто его тошнило, и харкнул на пол. Что, удержался на ногах, ублюдок? Так можно добавить еще...
― Эй, вы двое! ― сквозь яростный шум в ушах донесся голос дворецкого. ― Проваливайте драться в другое место! Джон, иди и помоги подготовить экипаж! Ее величество отбывает на похороны в Дармштадт завтра утром.
...за напоминание.
Джон отвернулся и тяжело побрел прочь.
До утра ему предстояло сделать еще кое-что.
Отыскать типа по имени Томас, он же Энтони, и ту бабенку, читавшую заклинания. Раньше, чем их отыщет полиция. В суматохе, которая поднялась, когда выяснилось, что той ночью умерла принцесса Алиса, было не до начала поисков.