Ирхулин домой явно не спешил, все искал предлога, чтобы не возвращаться под отчий кров. А узнав, что Гамилькар отправился в город, и вовсе забыл о его наказе, делал все, чтобы как можно дольше оттянуть время: завтракал неторопливо, пытал всех, кто попадался на глаза, не собираются ли они куда по делам и не мог бы он составить им компанию.
Китион удивленно смотрел на товарища и спрашивал:
- Ты совсем к отцу не собираешься?
- Собираюсь, - вспыхивал Ирхулин и уходил куда-нибудь в сад, чтобы никто к нему не приставал. Но Китион и там его находил, и снова напоминал о требовании отца.
Только когда солнце высоко поднялось над горизонтом, Ирхулин скрипя сердце покинул поместье Гамилькара.
Знакомый с малых лет привратник встретил его с такой серьезностью, как будто сам был отцом. Но промолчал. Сказал бы что-нибудь, Ирхулин припомнил бы и то, как он в детстве запрещал ему взбираться на стену, что ограждала их поместье, и то, как однажды долго не впускал во двор, потому что была ночь, и он спал.
Иное дело орава домашних собак. С громким лаем и повизгиванием она выскочила ему навстречу. Еще бы: это были первые его друзья по играм еще в ту пору, когда деревья были большие.
Садовник тоже был рад Ирхулину, спросил, где он так долго пропадал, видел ли его отец.
"А матушка-то как будет счастлива", - не раз повторил подслеповатый старик, провожая Ирхулина до самого порога.
Управляющий Тошат сказал, что отец сейчас в трапезной. Не хочет ли молодой хозяин присоединиться к нему?
Ирхулин направился в триклиний. Еще за пределами отеческой усадьбы, в кругу друзей или за городом он мог себе позволить нарушить установленные в семье правила. Но здесь какая-то невидимая сила словно обезволила его. Нерушимая власть отца? Привычка? Образ жизни? Ирхулин не понимал, но только миновал встроенные в портик с колоннами ворота поместья, снова почувствовал себя ничем, пылью под ногами отца, главы семейства, главы клана. Даже младший брат, шестилеток, который кинулся обнимать его за ноги, не смог приглушить отвратительного ощущения.
- Что ты все время ко мне липнешь, иди к нянькам! - Ирхулин резко оторвал от себя брата. Тот побрел в сторону, надув губы и понурив плечи.
За обильно накрытым столом, в домашнем платье, склонил над тарелкой большую лысую голову с глубоко посаженными глазами отец. Он полулежал. Один. Жадно чавкал, обгладывая небольшую ножку дичи. Может, это была утка, может, черный скворец. Отец всегда любил поесть всласть.
По левую руку от него стоял высокий нубиец с тазом воды для полоскания рук, по правую - распорядитель, который ждал очередного указания, позади распорядителя еще целая свора рабов и рабынь в безмолвном ожидании.
Увидев в дверях старшего сына, Бодмелькарт-тихий даже бровью не повел, все продолжал уплетать сочную ножку, как будто перед ним не сын находился, а стена.
Прошла не одна минута, прежде чем закончилось раздражающее Ирхулина чавканье.
Бодмелькарт и тут не проронил ни слова, бросил кость лежащему неподалеку вальяжному, казалось, молоссу, вытер руки лепешкой, кинул ее туда же, потом только обратился к сыну:
- Мне сказали, ты пропадал за городом в каком-то лагере. В войну играл?
- Нет, отец, - только что и выдавил Ирхулин, хотя по дороге к усадьбе заготовил целый ворох ответов на все возможные вопросы. Языка его лишил именно вопрос о лагере. Откуда отец узнал о нем? Неужели в стане Гамилькара тоже есть его соглядатаи? Выходит, не так уж и лжива черная молва, что незримой тенью бродила по Карфагену, про отца - всесильного и всевидящего Бодмелькарта-тихого?
- Будешь есть или тебя с утра покормили походной стряпней?
Бодмелькарт потянулся к золотому кубку с вином, немного пригубил.
- Не спрашиваю даже, что ты делал в лагере - сам потом расскажешь. Не пойму только: чего ты хочешь? - Бодмелькарт посмотрел на сына из-под густых бровей.
- Я хочу защищать родину, - наконец-то осмелился сказать Ирхулин.
Бодмелькарт хмыкнул.
- Я думаю, мы хотим одного и того же, сын. Но родину можно защищать не только в Сицилии с мечом в руке. На материке тоже найдется немало дел для защитников отечества. Когда ты поймешь это, думаю, изменишь отношение ко всем, кто остался здесь. И ко мне в том числе. В тебе играет юношеская кровь, ты еще не вышел из детства, я понимаю. Но я хотел бы, чтобы ты уже сейчас начал вникать в дела страны, потому что только таким, как мы, дано управлять этой страной. И управлять с умом.
- Я тебя понял, отец. И так оно, наверное, и будет потом. Я стану одним из тех, покрытых пылью и паутиной членов Совета, которые поведут наш корабль дальше, но сейчас я хотел бы просто защищать родину, лицом к лицу встретиться с врагом. Ты не можешь мне этого запретить.
- Ты прав лишь в том, что будущему суффету или члену Совета не помешает навык ведения боевых действий. Не прав в том, что выбрал не ту сторону, что якшаешься с кем ни попадя, бросаешь тень не столько на себя, но и на семью, на честь всего нашего древнего и всеми почитаемого рода. Я закончил. Теперь ступай к матери - она тебя давно заждалась, только вымойся сперва - от тебя за милю несет солдатней. И постригись - что за патлы, как у спартанца? Давно у вас, молодых, мода на чужеземные прически? Когда начнете жить своим умом? Иди, ко мне сейчас должны прийти люди из Совета, - Бодмелькарт небрежно махнул Ирхулину правой кистью и ею же потянулся за жареной рыбой. Положив рыбу перед собой, он громко крикнул управляющему:
- Тошаб, вели Фидее и Заире приготовить ванну - мой сын вымоется после дороги!
Последняя фраза отца еще сильнее резанула Ирхулина. Он думал, уедет на пару месяцев из дома, отец поменяет отношение к нему, поймет, что сын давно стал достаточно взрослым, и его нельзя больше считать сопливым юнцом, который только и знает с утра до ночи гонять с друзьями в салки по городу. Но совсем ничего не изменилось. Ничего. Ни-че-гошеньки!
Ирхулин с возмущением выскочил за дверь и неожиданно наткнулся на дородного мужчину с окладистой почти рыжей бородой, в пышном, изукрашенном серебряными нитями фиолетовом одеянии без пояса. Едва скользнув по нему взглядом, понесся дальше куда глаза глядят, потому что сердце разрывалось от обиды и неуважения отца.
Гость проводил юношу долгим неморгающим взглядом, пока тот совсем не скрылся из виду, потом вошел в трапезную Бодмелькарта.
Молосс поднял голову и пристально поглядел на чужака, но хозяин не подал никакой команды, напротив был рад видеть вошедшего.
- А, Ганнон, как славно. Еще раз прими мои искренние поздравления с твоим новым назначением. Присоединишься?
- Спасибо, я уже перекусил. Что касается нынешнего назначения: оно вряд ли состоялось бы без твоего прямого покровительства, уважаемый Бодмелькарт.
- Ладно тебе льстить, я это делаю не только ради памяти твоего уважаемого отца и не менее славного деда. Я это делаю ради будущего нашей державы, потому что на твои плечи и плечи таких, как ты, в дальнейшем ляжет весь груз нынешнего положения. Разве не видишь, я уже стар, мне все более в тягость неблагодарный труд правления. Я даже над старшим сыном, прямым наследником рода, как оказывается, потерял всякий контроль. Видел, выскочил как ошпаренный, связался не пойми с кем.
Бодмелькарт присел, взял со стола еще одну лепешку, вытер руки, кинул лепешку собаке и протянул руки слуге с подносом.
Ганнон успел заметить, какая сморщенная, пергаментная кожа была у этих рук.
Слуга быстро подставил хозяину миску с чистой водой, другой слуга быстро вымыл ему ладони и насухо вытер их полотенцем.
Бодмелькарт поднялся.
- Тошаб, ты отправил кого-нибудь в купальню?
- Да, господин, вы знаете, горячая вода у нас всегда наготове.
- Проследи, чтобы потом Ирхулин обязательно вернулся ко мне. Мы с ним так и не договорили.
- Обязательно, хозяин.
Бодмелькарт увлек за собой Ганнона.
- Пройдем в кабинет, мой дорогой друг, нам нужно обсудить кой-какие вопросы, о которых мы с тобой недавно говорили, пока не появились члены Главного Совета. История, поверь мне, всегда вершится в тиши кабинета. Не на форуме, не на поле боя, а именно в тиши кабинета, за толстыми занавесями, в стороне от людских глаз.
У Ирхулина все кипело внутри, бурлило. Но злился он прежде всего на себя, на свою невозможность ответить отцу, на рабскую покорность. Кажется, отец совсем не понимает его и никогда не понимал. Был холоден, когда Ирхулин льнул к нему, раздражен, когда, по его мнению, сын проявлял в отношении кого или чего-нибудь слабость. Но ведь он был ребенком! Хотел любви отца, внимания, заботы, наставления, а получал колючие взгляды, едкие замечания, мимоходом брошенное: "Не до тебя!"
Прежняя обида в который раз защемила сердце. Он не вошел, а словно ворвался в купальню с бассейном, словно там пытался скрыться от всевидящего отцовского ока.
Фидея, двадцатишестилетняя служанка, трогала рукой воду в бассейне, от его неожиданного появления она даже вздрогнула.
- Вода готова? - спросил он.
- Нет еще, молодой хозяин, - ответила Фидея.
Вошла Заира с горшочками масел на подносе. Ирхулин окинул ее с головы до ног. Когда он уезжал, этой девушки в доме не было. Едва старше самого Ирхулина, немного полновата в плечах и скуласта, но привлекательна. Отцу во вкусе не откажешь. И наверняка давно оседлана им - хозяин своего не упустит!
Злость на отца вспыхнула с новой силой.
- Это кто? - спросил он у Фидеи.
- Заира, новая служанка.
- Наша или приобретенная на рынке?
- Из нашей загородной виллы, дочь скотника.
Ирхулин расспрашивал Фидею, не отрывая глаз от Заиры.
- Оставь нас, - неожиданно произнес он. - Пусть она меня помоет.
- Но она...
- Ты слышала, что я сказал! - вспыхнул Ирхулин.
Фидея сникла и, даже не посмотрев в сторону подруги, поспешила удалиться.
Ирхулин неторопливо приблизился к молодой девушке.
- Так ты дочь нашего скотника?
- Да, господин, - не поднимая глаз на юношу, ответила Заира.
- Сколько же тебе лет?
- Шестнадцать.
- Замужем?
- Хозяин еще не выдал.
- А жених на примете есть?
- Не знаю.
Ирхулин бесстыдно рассматривал Заиру со всех сторон, почувствовал, что соскучился по женщине. Остановился сзади. Коснулся мелких пушистых завитков на тонкой смуглой шее. Заира вздрогнула.
- Что ты? Боишься?
- Нет, молодой хозяин, щекотно.
Ирхулин пробежал пальцами по спине девушки, опустился рукой до талии. Тонкая туника не скрывала юных форм.
- Ты раньше мыла мужчин?
Заира смешалась. Вопросы юноши загоняли в тупик.
- Отвечай!
- Только вашего отца, молодой хозяин.
Пальцы руки Ирхулина сжались на выступе ее бедра. Лучше бы она про отца не упоминала...
- ...Сторонники войны, которые определили Барку военачальником на Сицилии, считают, что лучшего времени для перелома не будет - долгая война почти полностью истощила финансовые и людские ресурсы римлян. Соглядатаи сообщают, что римский сенат, якобы, решил совершенно отказаться от дорогостоящей морской войны. Он отдал кораблестроение на откуп частным лицам и разрешил каперство, - говорил Бодмелькарт-тихий и неторопливо прохаживался по кабинету, будто опасался потерять мысль. Ганнон слушал его более чем внимательно. - Может, они и правы, но, думаю, в таком случае нам тоже нет смысла вкладывать средства в военный флот. Тех боевых кораблей, что у нас остались, как мне кажется, вполне достаточно, чтобы предотвратить вторжение римлян в Ливию. В сложившихся обстоятельствах, я думаю, нам стоит обратить свой взор прежде всего в глубь континента. Золото и металлы гарамантов, зерно нумидийцев и Ливии, лес, африканские слоны, фрукты, - все это новые финансовые поступления, новые вливания в нашу обескровленную экономику. Римляне обессилены настолько, что ничего не стоит с ними договориться, если хочешь - откупиться, оставив Карфагену достаточное пространство для жизни. Может даже, пожертвовать Сицилией. Но надо трезво оценивать происходящее - она и так для нас потеряна. Положа руку на сердце, наша последняя крупная победа под Дрепанами нисколько не охладила пыл ослабевших римлян: они заключили вечный союз с Гиероном и отменили для Сиракуз ежегодные подати, дали всем недвусмысленно понять, что уходить с острова совсем не намерены.
Бодмелькарт на секунду остановился, словно обдумывая что-то, взвешивая. Ганнон был полностью согласен с ним. Бодмелькарт продолжил:
- Придется скорее всего распрощаться и с Сардинией - нам все труднее ее контролировать из-за удаленности, да и местное население не слишком надежное. Но мы сохраним государство на континенте, поднимемся за счет внутренних областей и за счет новых торговых связей. Пока Барка будет прикрывать наши тылы на Сицилии... Заметь, я не оговорился - именно тылы, потому что нашей теперешней задачей будет не столько укрепление сложившегося положения, сколько расширение государственных границ на юг и юго-запад. Так вот, пока Барка будет прикрывать тылы на Сицилии, нужно во что бы то ни стало закрепить наши успехи в Нумидии после разгрома Регула и поставить в конце концов зарвавшихся нумидийских царьков на место. На твои плечи как новоиспеченного управляющего огромной территорией Ливии ложится именно эта задача. Справишься с ней (а я нисколько не сомневаюсь в этом), народ будет на нашей стороне. Война позволяет потуже затянуть пояса подданных. Причем, самым безболезненным способом. Нам не придется ничего выдумывать. Патриотизм - высшая добродетель, во славу которой любой гражданин оправдает свои лишения. Нам ли, ниспосланным богами управлять, не пользоваться этим.
- Спасибо за доверие. Постараюсь оправдать его полностью. Но тревожат немного ратующие за войну популисты - им бы только ставить палки в колеса нашей колесницы.
- За них не волнуйся. Их сейчас все меньше и меньше слушают. Их роль, как знаешь, всегда возрастает с нашими победами и резко падает, когда на полях сражений мы терпим одно поражение за другим. Они не постоянны, а для многих из них война - единственный источник дохода.
- А Баркиды? Их сторонники готовы выделять для войны средства из собственных карманов.
- Пусть выделяют, нам это только впрок, мы же должны предусмотреть все возможные запасные варианты выживания страны. Сам Барка не останется без присмотра, в поход с ним отправим наших людей, чтобы точно знать каждый его шаг, каждый вздох, каждую задумку.
Вошел слуга, доложил о появлении членов Совета.
- Веди их прямо сюда.
Бодмелькарт сел в свое высокое кресло с подставкой для ног и подлокотниками.
Гости вошли. Ганнон поднялся и поприветствовал вошедших. Бодмелькарт остался сидеть.
Гостей было четверо. Трое - старейшины, четвертый, Шадап, помоложе, но чуть постарше Ганнона, лицом похожий на ястреба, худой, желчный.
Бодмелькарт жестом пригласил гостей присесть на скамьи. Когда вошедшие сели, Бодмелькарт сказал:
- Представлять уважаемого Ганнона не буду, вы голосовали за него в Совете. А вот о Шадапе два слова скажу. Сегодня на вечернем заседании он будет назначен главой наблюдательного Совета нашей армии на Сицилии. Шадап будет уполномочен контролировать деятельность главнокомандующего на Сицилии и решать эффективно ли Барка управляет войсками или его как командующего следует отстранить.
Бодмелькарт обвел глазами присутствующих. Видно было по лицам, что все оказались солидарны с ним.
- С этим вопросом, я думаю, ясно. Хотел бы еще согласовать с вами предварительно другой вопрос. Мне кажется, его уже давно пора было поставить на Совете. Вопрос о судьбе Марка Атилия Регула. Не скрою, мы делали на него ставку, когда отправляли вместе с нашим посольством в Рим. Надеялись, договоримся и об обмене пленными, и о новом договоре, который положил бы конец разорительной для обеих сторон войне. Но Регул ничем нам не помог, а только, как вы знаете, подлил масла в огонь, убедив своих сенаторов ничего с нами не заключать. И все ему сошло с рук. Теперь он безмятежно доживает свой век в одной из наших темниц, потешаясь над нами с высоты своей несломленной гордыни. Доколе?! Доколе, я вас спрашиваю!
Бодмелькарт еще раз внимательно посмотрел в лицо каждого. Все слушали его, затаив дыхание. Легкая тень улыбки скользнула по краю его узких губ.
Бодмелькарт поднялся, подошел к небольшому высокому треножнику у стены, на котором дымилась ароматная смола, втянул ноздрями приятный запах, затем резко повернулся к гостям.
- Мы должны его казнить. Прилюдно. Как жертвенного барана. Во славу Баал-Хамона. Во имя Карфагена и нашей победы. Настал час решительных перемен!
Бодмелькарт не договорил, в кабинет неожиданно ворвался Тошат.
Бодмелькарт недовольно глянул в его сторону - Тошат никогда не позволил бы себе без серьезной причины прерывать беседу хозяина с гостями. Значит, случилось что-то серьезное.
- В чем дело, Тошат? Не видишь, я занят? - бросил Бодмелькарт.
- Ирхулин, хозяин.
- Пусть подождет.
- Дело в другом.
Бодмелькарт быстро подошел к управляющему. Тошат зашептал ему прямо в ухо. Лицо Бодмелькарта побледнело.
- Я извиняюсь, дорогие гости, но вынужден на некоторое время вас покинуть. Вам принесут пока вина и фруктов, думаю, вы найдете, о чем между собой поговорить.
Бодмелькарт стрелой понесся в покои рабынь. Тошат едва поспевал за ним, бросая на ходу короткие фразы:
- Никто не думал, что так случится... Он сам не свой... Вы сказали, отправить к нему девушек.
Вокруг Заиры толпилось несколько человек вместе в домашним врачом. Увидев хозяина, все расступились, а Заира попыталась отвернуть лицо. Нос ее оказался разбит, правый глаз опух, на открытых руках и плечах синие пятна, туника разорвана.
- Заира, - только и сказал Бодмелькарт, взяв девушку за руку. Заира заплакала. Объяснять было нечего. Бодмелькарт выскочил из покоев прислуги. Тошат за ним следом.
В спальне Ирхулина была только жена Бодмелькарта, сидела на постели сына, понурив плечи.
- Где он? - рявкнул Бодмелькарт, ворвавшись вихрем.
- Ушел, - сказала супруга.
Бодмелькарт был вне себя.
- Тошаб, разыщи его, где хочешь. Немедленно!
Тошаб удалился.
Бодмелькарт не знал, что сказать. Ноздри его раздувались, как у быка перед броском.
- Молчишь? - гневно посмотрел он на супругу.
- Мне нечего сказать.
- У-у! Родила ублюдка на мою голову! - замахнулся на нее Бодмелькарт, но жена не отвела взгляда, посмотрела супругу прямо в глаза.
Бодмелькарт опустил руку, развернулся, торопливо вышел из спальни, громко хлопнув дверью. Чего хотел сын, он не понимал. Но сегодняшнее так просто тоже не сойдет ему с рук. Мальчишка совсем, видно, забыл, под чьей крышей живет, кто в доме хозяин!