- Небо полностью скрыто, - рассказывала ветхая старушка в спальном вагоне. - Тополя настолько ушли вверх, что не видно, где и кончается крона, густая, раскидистая, она будто шатром покрывает все кладбище. Там и днем совсем не светло, я бы даже сказала, как бы это выразиться поточнее: приглушено всё, да-да, именно приглушено, как и положено в таком скорбном месте. Днем там можно было услышать даже завывание сов, а изредка, заставляя вздрогнуть, будоражил тишину резкий вскрик ворона.
Как только схоронили маму, я почти каждый год ездила к ней на могилку, но тогда я ближе жила, а потом у нас появились внуки, и мы с мужем перебрались к детям, почти за тысячу верст, и лет десять, может, больше, я совсем не появлялась в родных местах, - все какие-то дела, заботы... Но в один из дней как кольнуло что: совестно стало, знаете ли, и боязно. Грех-то какой, думала, сама вот уже как шестой десяток разменяла, одной ногой, можно сказать, тоже в сырой земле, - что обо мне подумают мои дети, придут ли на мою могилу, если я сама забыла дорогу к собственной матери. В расцвете лет разве думаешь об этом? Нет, решила, будь что будет, но вырвусь, вернусь поклониться покойнице, навещу, авось, простит. И вот, оставив все хозяйство на своего старика, поехала.
Добралась, без труда разыскала вход. Что его искать? От ратуши, через дворы проход известный. А там ограда высокая, каменная, как всегда в старину делали; центральный вход. На входе большие железные ворота, решетка вычурная с завитушками, - чисто музей кузнечного ремесла. Долго бродила я по территории, пока не наткнулась на знакомые соседние могилки (куда, думаю, они денутся?). По ним и маму нашла. Боже, онемела, все пришло в запустение: крест покосился, краска на оградке от погоды потрескалась, калитку так перекосило, что отворить невозможно. Могильный холмик и тропка к оградке заросли бурьяном, да таким высоким, что еще немного и полностью утопит крест.
Мама, мамочка, прости, запричитала я тогда и, не обращая внимания на жгучие ожоги крапивы и уколы репейника, голыми руками стала выдирать крупную поросль, выщипывать разросшийся сорняк, освобождая могилку.
Ох и намучилась тогда: полдня почти потратила, чтобы привести все в порядок, а потом еще и покрасила, купив нежно-голубой такой, приятной краски. Но даже с тех пор прошло уже семь лет. Не представляю теперь, что там творится. И тяжела стал для меня дальняя дорога, и далековато, но что поделаешь, - мама все-таки...
- И сколько ж вам приходится добираться? - поинтересовалась высокая крупная женщина лет сорока, внимательно слушавшая спутницу.
- Почти двое суток с пересадками.
- Двое суток? - покачала та головой.
- Бывало раз и стоя в общем вагоне. Пару часов, но все же...
- Как же вы? - недоуменно и вместе с тем с возмущением спросил пожилой мужчина, сидящий рядом с женщиной.
- Ничего, потерпела, выстояла. Что делать? Никуда не денешься... - она на минуту смолкла и глянула в окно, но ничего там не увидела, ибо смотрела в себя, пытаясь вернуться в далекие, не желающие возвращаться назад годы.
Из небытия ее вывел вкрадчивый голос спутницы:
- Там, наверное, красиво...
- Красиво? - переспросила старушка, очнувшись от марева. - Не то слово. Я же говорю вам: как в настоящем музее.
Как еще могла она передать ту удивительную, в самом прямом смысле слова, атмосферу. Она бы назвала ее божественной, если бы это не показалась кощунственным и немного пошлым. Но то, что она, войдя в ворота старинного (а ему уже было сотня, а может, и больше лет) кладбища, словно оказывалась в волшебной стране, где все говорят затаив дыхание и слушают только себя (а некоторые утверждают, что и своих ушедших родственников, но это уже на их совести), было бесспорно.
Громкие звуки мирской суеты напрасно бьются о высокие каменные стены ограды, напрасно расползаются невидимой дымкой, опутывая, как пеленой, зеленый купол кладбищенского парка, пытаясь проникнуть внутрь. Бесноватые, они откатываются в бессилии обратно и, будто поняв всю тщетность своих усилий, с неистовой злобой набрасываются на безмолвные предметы, и тогда сильнее раздаются завывания автомобильных сирен, стук трамвайных колес и глухой гул озабоченной толпы, иногда проникающий внутрь через выщербленные кое-где верхушки забора.
Уже при входе на кладбище создавалось впечатление, что вы попали в дикую чащу. По обеим сторонам широкой, уходящей вглубь, аллеи непроходимой стеной теснились белые акации, переплетенные лозами хмеля и дикого винограда. Там, куда более не ступала нога человека, пышными кустарниками поднялись молочай и кульбаба, медуница и сныть, раскинулись широкие листья папоротника, - все сплошь облепленные густой паутиной; иногда, как в настоящем нетронутом лесу, пахло сыростью.
Удивительно, что такое обилие, пышность зелени насыщало душу, она притихала, успокаивалась, делалась умиротворенной.
Поначалу старушка ловила себя на мысли, не кощунственно ли подобное состояние здесь, в тени толстых тополей и древних вязов, повидавших не одну тысячу слез? Но поразмыслив, успокоилась: радость, возникающая в этом тихом месте, была отлична от привычной мирской радости. Она была сродни глотку свежего воздуха после выхода из удушливого тоннеля. Подобно высокой каменной стене кладбища, разделяющей два мира, загробный и настоящий, существовала некая душевная преграда между радостями мирскими и радостями, связанными с богом. И ощутить эту разницу способно, наверное, только чувствительное сердце и только попав в этот промежуточный мир. Вот такая тихая, успокаивающая радость наполняла ее сердце, когда она заходила на это кладбище, и сразу будто исчезал душевный разлад, возникавший у нее всегда, когда она приезжала в родной город.
Складывалось впечатление, что не только она испытывала подобную радость. Мнилось, что и вспорхнувшая с желтогорячего одуванчика пестрая бабочка в этом месте радостнее поглощала сладкий нектар, неугомонные цикады громче стрекотали песни, а неусыпный сторож-сыч приглушал резкий звук гортани, не нагоняя на случайно забредших ни страха, ни испуга.
Приятно было бродить по свежей зелени. В местах, слегка притоптанных, она напоминала тропинки, но чаще образовывала густой непроходимый барьер, обволакивая цепкими стеблями железные оградки и каменные выступы надгробий.
Какие только памятники не встречались на пути: громадные каменные кресты, разнообразые склепы, верхушки которых венчали покатые карнизы с оригинальными фризами, со сказочными и полумифическими существами на рельефе: львы и грифоны, скорбные девы и пронзенные стрелами юноши, хмурые ангелочки с терновыми венцами на голове...
На одной стеле страждущая мать склоняла покрытую погребальным саваном голову над грудным ребенком, чуть дальше на барельефе древнегреческий гоплит с копьем охранял покой усопшего юноши, не успевшего воплотить свой молодой пытливый ум в светлые деяния; тут лежала девушка с миловидными чертами лица, а позади нее преклонного возраста мужчина, проживший весь век под крылатым девизом, начертанным на пьедестале его замшелого могильного камня.
Очень много было давно заброшенных могил, чьи небольшие холмики прикрывали лишь каменные плиты с железными табличками на иностранных языках, и по окончательной дате - 1914 - старушка понимала, что здешние "обитатели" не по своей вине легли в чужую землю и приглядывать за ними больше некому.
Попадались могилы девятнадцатого и начала двадцатого века, захоронения русских и поляков, немцев и венгров, австрийцев и чехов, могилки одиноких усопших и погребения целых поколений одной семьи.
Многие из старых могил оказались выворочены и разграблены, стелы и цветники разбиты, плитки облицовки потресканны.
Чего далеко ходить: и в наши дни находятся бессердечные твари (иначе не назовешь), которые в поисках дармовщинки продолжают взламывать железные двери склепов, сдвигать мраморные плиты надгробий, вскрывать почти истлевшие гробы. И в эти, распахнувшие наружу внутренности, жерла в дождливые дни стали забираться жаждущие опохмелиться бомжи, где они опорожняли содержимое поллитровок, а, распив их, завывали глухими стонущими голосами, в которых клубком сплетались радость от мимолетного ухода от действительности и горе от бессилия вырваться из своего нелепого и бессмысленного существования. В таких развороченных склепах, если заглянуть, обнаруживались больше битые стекла и полусгнивший мусор и оттуда непременно несло зловонием.
Но более всего старушку поразило надгробие с полутораметровой статуей ангела из белоснежного и ничуть, казалось, не потемневшего мрамора.
Кроткое, наполненное печалью, лицо ангела было устремлено вниз на погребение. Ажурные, будто прозрачные крылышки за спиной, мнилось, еще недавно трепетали, - такими напряженными казались их оперенные концы. Одной рукой он осторожно, с нежность, обнимал прямоугольную стелу, полукругом заканчивающуюся вверху, другую руку крепко прижимал к груди, будто опасался, что и у него от неутолимого горя выскочит сердце. И, созерцая ангела, вспоминала старушка, как пришлось ей в свое время помаяться, чтобы заказать для покойной матери гроб, на который всегда нет досок, венки, которые делают больше недели, машину, которую никогда невозможно отыскать, и для того, чтобы перевезти покойницу, приходится ставить поллитры; вспомнила, как из отходов пришлось тогда изготавливать убогую оградку и пирамидальный металлический памятник, на котором даже не хватало места, чтобы написать полностью инициалы усопшего. Это теперь и катафалк, не успеешь глазом моргнуть, примчится, и памятник взгромоздят за полдня, - только плати. А раньше другие были времена...
Вспоминая все это, старушка ощущала стеснение в груди, потому как и ей хотелось бы, чтобы у изголовья ее покойной матери в такой же, коленопреклоненной, позе сидел белоснежный ангелочек и молился постоянно за упокой ее бренной души.
Пыталась она представить себе, как похоронят ее, в какую землю положат, какие цветы посадят на могилу, и с унынием осознавала, что подобная красота не для наших страждущих душ, - нас проще запихнуть в братские могилы и перечислить поименно в длинном и нескончаемом реестре, чем каждому предоставить собственного страждущего ангела.
- Это вы хорошо, - вскинулся мужчина, внимательно слушающий старушку. - Хорошо про братские могилы сказали. Мне тоже иногда кажется, что как живем мы общественным существом, не выделяя себя никогда, так и умираем. Не как человек, индивидуум, а как член общества. А государству что - потеряло неприметную единицу, величиной с песчинку, и бог с ней, - новый появится, - риторически произнес он и выдохнул: - Аж страшно делается, как подумаешь.
- А я никогда о смерти и не думала, - вклинилась в разговор женщина, - все это кажется ужасным.
Старушка снисходительно улыбнулась и произнесла:
- Раньше я тоже не думала о смерти, но ведь приходит пора, когда ты вопреки всему неожиданно задумываешься. Тебя постоянно мучают сомнения, ты стараешься пересмотреть всю свою прошедшую жизнь и понять, наконец, настоящую. Ты хочешь достойно умереть, но, чтобы достойно умереть, нужно научиться не бояться смерти. Но как это сделать, если от одной только мысли о смерти у нас подкашиваются ноги и начинают шевелиться волосы на голове? И вот что я заметила: каждый раз, приезжая на могилу матери, блуждая в тени задумчивых кленов, среди молчаливых усыпальниц, я словно ощущала неизбежность наступления успокоения, как нечто данное человеку за его бесчисленные мытарства в жизни. И ощущая это, я будто становилась сильнее, бесстрашнее и увереннее в себе, меня уже не пугала ни сырая, холодная земля, ни тяжелый надгробный камень, ни вечный густой полумрак. Я вдруг ясно представила себе, как отойду в мир иной, как будут скорбеть над моим телом собравшиеся наконец вместе родственники, какие затянут песни, и кто будет лить слезы обильнее других. И зная это, я приходила в восторг, мне становилось, к моему стыду, радостно. Я наверняка уже знала, что мне теперь надо. И зная это, прекрасно понимала: то, что мне теперь надо, я обязательно успею сделать вопреки всему.
Старушка умолкла и снова уставилась в окно. И в ее устремленном вдаль взгляде, в расширяющихся от волнения крылышках носа, в твердо сжатых губах и скуластом подбородке было столько решимости и упорства, что, казалось, старческое лицо ее просветлело и омолодилось.
Через полчаса поезд остановился. За это время старушка успела сложить вещи, сдать постель и привести в порядок свои жидкие, но не утратившие прежней курчавости волосы. И когда в купе ворвался знакомый силуэт железнодорожного вокзала, она взяла свою небольшую потресканную дорожную сумку, попрощалась и не спеша двинулась к выходу, где уже теснились непоседливые пассажиры.
- Счастливая, - со вздохом произнесла женщина, проводив старушку взглядом.
II
Старушка осторожно спустилась по крутым железным ступеням, одной рукой держась за поручни, а другой бережно прижимая к груди сумочку.
Проводница в синей мятой униформе слегка поддержала ее, так как перрон оказался очень низким, и некоторым пассажирам приходилось соскакивать.
Спрыгнула и старушка, опершись на протянутую руку и тихонько ойкнув.
Почувствовав под ногами землю, она довольно перевела дух и, сказав проводнице краткое "до свиданьица", уверенно пошла в сторону вокзала, к широким дверям выхода в город.
Выйдя на площадь перед вокзалом, старушка поискала желтый автобусный прямоугольник, но кроме стоянки такси, ничего похожего на автобусную остановку не обнаружила. Тогда она прошла дальше, пересекла проезжую часть и в метрах пятидесяти, среди зарослей необрезанных внизу каштанов, заметила людское скопление.
Она двигалась вперед интуитивно и, подойдя поближе, нашла, что не ошиблась. Это действительно была автобусная остановка, и висевшее вверху расписание напоминало о том, какие маршруты и в какое время здесь проследуют.
Старушка пристально вгляделась в мелкие цифры, пытаясь вызвать из памяти номер автобуса, идущего в нужную сторону, но даже память в последнее время стала ее сильно подводить. Старушка вспоминала и никак не могла вспомнить. Тогда она подошла к высокому, интеллигентного вида мужчине и спросила, как проехать к центральному кладбищу.
- Центральному? - будто не расслышав, переспросил мужчина и сначала удивленно, сверху вниз, окинул кивающую головой старушку, затем закатил глаза под лоб, словно решая сложный кроссворд, и наконец, пожав плечами, произнес:
- Затрудняюсь даже ответить. Центральное кладбище? На какой вы говорите улице? - и, услышав ответ, снова удивленно пожал плечами и хмыкнул. - Нет, не помню. На этой улице? Не помню, - и сочувственно извинившись, заскочил в подошедший автобус.
"Как же? - недоумевала старушка. - Огромное кладбище, сотни три, не меньше, захоронений, - и неизвестно где?"
Решив, что мужчина, очевидно, не местный, она спросила у рядом стоящей женщины, но и та ничего подсказать не смогла. Знала только, что было такое кладбище, но где и когда...
"Да что ж такое? - уже стала возмущаться про себя старушка. - Такое забыть!"
Спросила у другой, третьей, четвертой, но все либо не знали вовсе о существовании подобных захоронений, либо понятия не имели, где оно может находиться.
Обессиленная расспросами, старушка решила сама пройти всю улицу от начала до конца и найти то "неизвестное" никому место, где почивают усопшие.
Разузнав, как добраться до Борисоглебской (наконец-то вспомнила!), дождалась автобуса, забралась в него и поехала.
"Как всё изменилось, - думала, рассматривая пробегающие за окном постройки. - Всё совершенно новое, непривычное".
От этой мысли старушке стало совсем не радостно, сердце сдавило и окутало печалью.
"Также и нас снесут, заровняют и забудут", - совсем потерявшись, сникла она, но неожиданно из-за современного - стекло и бетон - высотного здания мелькнул до боли знакомый конусообразный шпиль старинной городской ратуши. Эти места ей хорошо знакомы. От ратуши до кладбища рукой подать.
"Нужно поскорее выйти, - пронеслось в голове, - и, пока еще не исчезла единственная знакомая примета, пойти к ней и уже там сориентироваться".
Старушка быстро вскочила с места, без труда пробралась к выходу, затем, не упуская из вида ратушный шпиль, прошла еще метров сто и вышла наконец на небольшое (площадь - не площадь, центр - не центр) ограниченное пространство, сдавленное со всех сторон расползающимися как щупальца спрута кварталами, в центре которого и возвышалась городская ратуша.
Стоило только старушке увидеть знакомое строение, как она уже знала: от ратуши с полкилометра на север, затем свернуть вправо в переулок, пройти два двора и на выходе из последнего тебя встретит высокая каменная стена - ограда центрального кладбища.
Не долго думая, старушка поспешила в нужном направлении (хотя чего было спешить?), свернула, как помнила, вправо, прошла один двор, другой, и... вышла на огромную площадь, оглушившую ее визгом автомобилей и гулом толпы.
"Что это? - застучало в мозгу. - Неужели ошиблась? - растерянно стала озираться старушка по сторонам. - Нет, нет, всё верно. Вправо, один двор, второй... Но это... Что это?" - заметалась в нетерпении.
- Вы не подскажете?
- Я не местный.
- Кладбище тут ...
- Спешу.
- Огромное такое было...
- Не помню. Я жил в другом районе.
- Но что же делать?
Старушка перешла улицу и ступила на бетонное покрытие сквера.
- Может, вы мне поможете? - обратилась к пожилой женщине на скамье.
- Слушаю вас.
- Кладбище тут было раньше...
- Кладбище? - переспросила женщина. - Да, было. Вот здесь, где мы сейчас с вами находимся.
- Здесь?
- Да. Власти решили, что оно больше никакой ценности не представляет, к тому же там и не хоронили давно; кладбище закрыли, а земли под ним...
- Но ведь могилки, кресты, ангелы... - залепетала едва слышно старушка.
- Что вы говорите?
- Ангелы говорю, - умоляюще глянула старушка на собеседницу.
- Какие ангелы?
- Ангелочки...
Женщина, ничего не поняв, спросила:
- У вас там лежал кто?
- Ангелочки... Ангелочки все, - шептала старуха, не слушая, и женщина, решив, что дама не в себе, пожала плечами, слегка выпятила нижнюю губу, поднялась и двинулась своей дорогой.
- Как же это? - расстроенно спрашивала себя старушка, пытливо отыскивая ответ. - Вот там был фамильный склеп Реутиных, тут... - прошла она, словно ориентируясь в небольших квадратах плиток, - надгробие есаула Золотницкого. Возле него пушистый куст сирени. От куста, в пяти шагах, тот самый ангелочек. А рядом... - застонала старушка и почувствовала, как наполнились влагой глаза и голова пошла кругом. - Рядом мама. Боже! - застонала она и опустилась на скамью. - Боже милосердный, - сдавила до хруста свои ладони. - Зачем ты допустил этот грех?
Но ей никто не ответил. Автомобили с прежним визгом неслись по шоссе, прохожие спешили по делам, равно уложенные плиты отдавали стылым холодом, словно исходящим из глубины подземных захоронений, а молоденькие березки, недавно, видно, высаженные здесь, будто сочувствуя скорбящей старухе, лишь плавно качали зелеными ветками - туда-сюда, туда-сюда...