Аннотация: "Неуж и я в тумане - как туман - " Лина Костенко
В ТУМАНЕ
"Неуж и я в тумане - как туман - "
Лина Костенко
Они не смогли добежать до подвала, хотя она и подхватила его на руки в последний момент - оглушительно ухнуло где-то рядом, их отбросило взрывной волной, и в окнах высотки посыпались стекла, звучно, переливаясь, как переливаются звуки дребезжащих трубочек "китайского ветра" на входной двери в парикмахерской. Взрыв, медный перезвон, - вот и всё, что запечатлелось в памяти от случившегося. А когда ее, чуть живую, привезли в больницу и откачали, первым вопросом был вопрос о сыне: "Ваня, Ванечка, что с моим дúтятком?"
Некрасивая сестра, немного моложе её, с толстыми стёклами в очках, отвела глаза, и Марина поняла, что её маленького Ванечки больше нет, нет и не будет; звонким колокольчиком больше не прозвучит его смех в квартире, никто больше не взглянет на неё его широко распахнутыми от детского счастья глазами, свет померк.
"За что, Боже?!" - разворотило всё внутри, и те же брызги медных трубочек "китайского ветра" зазвенели в ушах: "тинь-тинь-тинь, тинь-тинь-тинь, тинь-тинь..."
Через несколько дней к Марине в больницу пришла корреспондентка местной газеты, стала расспрашивать об обстоятельствах трагедии и гибели её ребенка. Едва ворочая языком, с трудом подбирая слова и плача, Марина рассказала о том, как всё было. Интервью она так и не довела до конца, слёзы задушили её, журналистка ушла сама вся потрясённая.
Вскоре статью перепечатала областная газета, Марину пригласили на областное телевидение, где по-новому расспрашивали о случившемся несчастье. И снова слёзы, снова кошмарная жуть.
Репортаж областного телевидения подхватили центральные телевизионные каналы, Марину пригласили в столицу, стали водить с канала на канал, оплачивать её поездки, она жила в дорогих гостиницах, спонсоры подкидывали ей деньжат, подруги звонили: "Ты прям, стала звездой!" (раз даже она уловила в себе какое-то подспудное желание, чтобы эти приглашения не иссякали, но в ту же минуту ей стало противно и она заглушила этот позыв выпивкой). Но с каждым интервью ей уже с трудом удавалось вызывать боль и сочувствие, хотя она по-прежнему рассказывала о погибшем сыне и своём горе. Да и подобных трагедий с каждым днём становилось всё больше и больше, а некоторые из них оказались и резонансней. И вот на одной из очередных встреч, когда режиссёр, сжимая под мышкой планшет со сценарием, в который раз придирчиво осмотрел Марину: "Посмотри на меня на секунду", убрал немного выбившийся из-под чёрной косынки светлый локон, расправил на пиджаке складки шарфа и спросил: "Всё нормально? Ты готова?" - Марина кивнула: "Готова". - "Тогда с Богом".
Студию заливал свет. Марину усадили на диване напротив софитов. Они слепили и не давали сосредоточиться, собраться. Марина опустила глаза и не сразу сообразила, что снова говорят о ней, её горе, которое уже стало символом расстрелянного детства.
- Итак, Марина, расскажите, пожалуйста, зрителям, что случилось в тот роковой вечер...
В этот раз Марине отчего-то пришлось напрячь все свои внутренние силы, чтобы вызвать настоящие слёзы, но она их в конце концов вызвала.
За кулисами Марину встретил продюсер, похлопал по плечу:
- Всё хорошо, хорошо, ты молодец. Сейчас водитель отвезёт тебя в гостиницу, немного отдохнёшь, а вечером ещё одна встреча, с учениками автоколледжа. Я пойду, разыщу его, побудь пока здесь, тем более, к тебе рвётся очередная поклонница, какая-то сердобольная старушка, поэтому не расслабляйся. Выслушаешь её и отправляйся к боковому выходу, я тебя там подожду.
Продюсер ушёл, Марина в приподнятом настроении (всё на самом деле сегодня как никогда прошло гладко) осталась в коридоре дожидаться старушку. Ждала недолго, видно, продюсер её направил. Старушка приблизилась, но ничего сразу не сказала, молча вперилась в неё, словно изучая, пытаясь понять.
Марине взгляд её не понравился, показался недоброжелательным, тяжёлым. Ей стало неловко, она прижала букет цветов к груди, будто защищаясь, сказала: "Здравствуйте". Только тогда старушка словно очнулась:
- Знаешь что, дочка, - сказала она, - у меня в ополчении погибли муж и двое сыновей, младшему из которых едва исполнилось семнадцать. Я тоже иссушила все слёзы, вспоминая их, но совесть никогда не позволяла мне рассказывать об этом на весь мир, превращая трагедию в повседневность, в ничто. Мне стыдно за тебя. Окстись! Как же можно на смерти сына спекулировать? Тьху! - старушка плюнула Марине под ноги и, не дожидаясь ответа, пошла к выходу.
Марину словно окатили холодной водой. Как потерянная она спустилась вниз, продюсер глянул на неё и обомлел:
- Ты чего такая бледная? Поганка, что ли? Что она тебе наговорила? Знаешь, давай, не расклеивайся, у нас ещё масса встреч. Придёшь в номер, выпей чего-нибудь, соберись, чтобы вечером, как огурчик. Разве можно нам сдаваться? Как там говорится: всем смертям назло?
Марина ничего не сказала, до самой гостиницы ехала молча. Вышла из салона, оставив букет на сиденье. Войдя в номер, не стала ничего пить, хотя обычно расслаблялась стаканчиком какого-нибудь марочного. Даже туфли не сняла (как часто в последнее время отекали ноги). Не скинула ни пиджак, ни шарф. Прошла прямо в ванную, на шарфе и повесилась.