Аннотация: рецензия на роман Ларисы Щасной "Боги смотрят кино на Олимпе"
Сократ мне друг...
Диоген Лаэртский в своей знаменитой книге "О жизни, учениях и изречениях знаменитых философов" приводит такой слух, что как-то Еврипид дал Сократу сочинение Гераклита и спросил его мнение; Сократ ответил: "Что я понял - прекрасно, чего не понял, наверное, тоже; только, право, для такой книги нужно быть делосским ныряльщиком".
Перефразируя философа, нисколько не боясь показаться невеждой, могу сказать, что для того чтобы по-настоящему оценить небольшой по объему роман Ларисы Щасной "Боги смотрят кино на Олимпе", достичь глубины его понимания, нужно обладать воистину уникальными способностями "делосского ныряльщика" (может, поэтому и сам автор, чтобы не спугнуть потенциального читателя, позиционирует свой текст как сон). Поэтому и я не буду погружаться столь глубоко, а кратко остановлюсь только на одной из линий, красной нитью проходящей через всё произведение, а именно: теснейшей связи прошлого, настоящего и будущего.
"Тепло и свежесть этого дня (пребывания автора в Дельфах) сохранились в душе, но как бы и остались на снимке - глянешь и чувствуешь: веет горной свежестью, прошлым. Настоящим и будущим... И это со мной - каждый день" (стр. 6).
Хотелось бы добавить: и не только с автором этих строк.
Чуть ниже она замечает:
"Дети располагаются так же запросто, по-домашнему и на чистых мраморных полах богатейшего Национального археологического музея, где учителя проводят свои уроки... ходят по улицам, носящим имена людей и богов..." (стр. 7).
Всё рядом с нами и поныне, прошлое никуда не ушло.
Этой мыслью наполнен и эпиграф к роману:
"...На исходе судьбою отпущенных дней,
Я в России бессонно читаю Софокла.
Там, в минувшем, темно...
Но в грядущем - темней" (стр.11).
И вводный стих:
"Но прошлое всегда идет за нами
И старыми играет именами..." (стр. 12).
Что заставляет человека из века в век возвращаться к прошлому? Раз за разом под развернутыми парусами плыть в неведомую даль на "Арго", совершать вместе с Гераклом подвиги, искать философский камень, считать песчинки на земле и звезды на небе, мыслить размерами Вселенной, сгорать за истину на костре, заново познавать себя и окружающий мир?
"Такое это старое кино...", - констатирует автор (стр. 12).
"Уже вопросов больше, чем ответов" (стр. 18).
И мы уже на многие ответить не можем. То ли вопросов стало слишком много, то ли они в наше время стали запутаннее, каверзнее, неразрешимее.
"Кому известно, что богам угодней?" (стр. 27).
"Всё зашифровано, всё спрятано искусно" (стр. 28).
Так и хочется воскликнуть:
- Не наша ли это эпоха, господа!
Возможно, мудрый Сократ разобрался бы и в этих вопросах, ведь он жил, как и мы, на переломе эпох: родился через десять лет после победы греков над персами, возмужал в период рассвета Афин, застал начало упадка древней Греции, братоубийственную войну прежних союзников: Афин и Спарты ("Вчера - союз. Сегодня брат на брата. // И брату брата не дано простить" (стр. 31)), познал переменчивую любовь толпы...
"Он исследовал, - писал его ученик Ксенофонт Афинский, - что благочестиво и что нечестиво, что прекрасно и что безобразно, что справедливо и что несправедливо, что благоразумие и неблагоразумие, что храбрость и что трусость, что государство и что государственный муж, что власть над людьми, что человек, способный властвовать над людьми и так далее..."
В ту пору в Афинах до неимоверных высот разрослась язва коррупции, стяжательства, политической демагогии. А скольких унесла накануне чума - злосчастная пандемия золотого века!.. (Чтобы восполнить население, грекам на официальном уровне разрешили даже иметь детей от других жен. Поэтому у Сократа и оказалось две жены.)
Не слышим ли мы отголосок того времени и в настоящем?
"Войны кровопролитные сраженья,
Кичливость сытых, нищеты позор,
Неправедность, разврат и пресыщенье,
Чуму сопровождают до сих пор.
Свистят её карающие плети
Меняя имя, сохраняя суть,
Чума, чума, царица лихолетий,
Приходит к людям, нагоняя жуть,
Добро тесня, а то высвобождая,
Чему обычно и названья нет, -
Карает всех за всё не рассуждая...
И торжествует беззаконья бред" (стр. 52).
Коррупция, засилье бюрократии, политическая демагогия, пандемия - разве это нам не знакомо? Только задумываемся ли мы над этим? Всё больше наблюдаешь в современниках стремление "жить, ничего не помня и не зная" (стр. 28), которое "становится подобьем ремесла" (там же). И уже кажется, что если бы каким-то чудесным образом Сократ появился на наших улицах, узрел наши остывшие души ("Он отклика грядущего не знал, // А то б, кто знает, был какого мненья" (стр. 118)), наверное, и без суда принял бы яд, как принял его почти две с половиной тысячи лет назад...
А братоубийственная война - разве это нам незнакомо, не современно?!
"Когда казны и власти переделу
Не стало видно доброго конца.
Враги и братья подошли к пределу,
Мечи ожесточая и сердца" (стр. 32).
"Нет ничего печальней братской брани...
Вчера все вместе, а сегодня - врозь" (стр. 105).
"Миллионы погибших в болотах, в лесах...
Для кого и тот свет безнадёжно померк" (стр. 94).
"Безымянных, безвестно пропавших не счесть (стр. 93).
Настолько понятен, актуален, востребован и в наши дни становится образ милосердной девы (дочери, сестры, матери), "способной на героическое самопожертвование ради спасения тех нравственных устоев, на которых покоится ее жизнь" (В. Ярхо), на метафизический бунт (А. Камю) - Антигоны, которая, как пишет автор:
"... увидала, что мир -
Лишь усмешка богов, извращенье закона" (стр. 80).
О нынешней востребованности таких неординарных личностей, как Антигона, говорит один из самых ярких стихов романа. Не могу не привести его здесь полностью:
Всех погибших сестра
"Эта поздняя осень дождями намокла.
Дни короче, а ночи длинней и темней.
На рассвете в России читаю Софокла.
Антигона! Ты мне всё родней!
И печаль, как всегда, безысходно остра,
И печать отверженья горит на судьбе.
Антигона, моя, всех погибших сестра,
Все погибшие молят богов о тебе.
Чтоб пришла, как тогда, и три горсти земли,
Подарила убитому брату, любя.
И угрозы тебя испугать не смогли,
И темница твоя не удержит тебя.
Чтобы имя погибшего произнесла:
Безымянных, безвестно пропавших не счесть...
Чтобы сердце нетленное в дар принесла
И спасла, сохранила солдатскую честь.
Что ж! Разумным, покорным тебя не понять.
Безрассудство твоё - не бессмертье ль твоё?
Ты и мёртвая будешь свой долг исполнять.
Ты и мёртвая сделаешь дело своё.
Миллионы погибших в болотах, в лесах...
Для кого и тот свет безнадёжно померк.
Их, забросанных мёрзлой землей кое-как
Или вовсе оставленных в спешке поверх,
Помоги из безвестности горькой вернуть,
Для тебя и сейчас не минýла пора:
Не тебя ль они ждут. Твой загадочен путь.
Приходи, помоги, всех погибших сестра..." (стр. 93-94).
И еще один эпиграф, предваряющий цикл "Из афинской тетради", где уже автор открытым текстом говорит о своей позиции:
"Ходит-бродит в донецкой степи
Антигона.
После боя ночного в округе ни звука,
ни всхлипа, ни стона...
Снегом всё припорошено,
Холодом смертным всё пышет...
"Братик! Братик! Ты слышишь меня?"
- Он не видит, не слышит...
Как сестре в мёртвом поле найти
Дорогую утрату?
Как в глаза посмотреть,
как закрыть их убитому брату?" (стр. 152)
Но возвращаюсь к проторенной дороге:
"Не знал Софокл, пославший к нам Эдипа (рассуждает в одной из глав автор),
Что станет явью бывшее давно,
Что и Сократ - лишь часть большого мифа,
Что он и Антигона - заодно" (стр. 127).
"И сам Сократ, опережая время,
Живей живых на сотни лет вперёд" (стр. 128).
А еще в начале:
Ничего не меняется в мире -
Двадцать лет или двадцать веков:
Дважды два, как всегда, не четыре, -
Сколь угодно по воле богов! (стр. 26)
Ну, вот и завершен роман о Сократе, вернулся автор из древнего мира.
"Родная земля и пустая квартира...
Всё как-то не так... О Отчизна прости!" - восклицает автор (стр. 153) и мы вслед за ним.
"Душа моя там, где ворота Микен
Безглавые львы до сих пор охраняют.
Там ветры всё так же свободно гуляют
Над призрачным прошлым
в развалинах стен.
Сухая и горькая жизни трава...
Какой-то дворец... Не дворец, а лачуга,
Где все они поубивали друг друга...
А память об этом и ныне жива" (стр. 153).
Нет, ничего не ушло в забвение, констатирует автор, изменилась лишь внешняя оболочка мира, а человек остался прежним. И вопрос его - "Но мне что за дело до этих страстей?" (стр. 156) - давно стал риторическим, ведь
![[]](/img/b/bezruk_i_a/z6/shasnajalarisa.bogismotrjatkinonaolimpeoblozhka40.jpg)