Пассажиры быстро высыпали наружу, стали в неведении переминаться возле своих рейсовых автобусов, ожидая дальнейших указаний руководителей. Те прошли на территорию базы, чтобы выяснить, как и где расселяться.
Я подождал, пока выгрузят из багажного отделения наши вещи, и, подхватив свой наполовину набитый книгами рюкзак, присоединился к одной из многочисленных групп.
Со стороны моря резко потянуло прохладой. Я глубоко ноздрями втянул в себя свежий влажный воздух, и остро ощутил запах моря. Его невозможно было спутать ни с каким другим. Он не походил на стальной слоистый запах реки и отличался от горячего плотного запаха пруда в раскаленный день. Всё в этом запахе было густым, объемным, насыщенным солью и водорослями.
Я чутко вслушивался в плеск волн, разбивающихся о берег, тяжело вздыхающих при накате и облегченно опадающих при обратном движении, в пронзительные крики чаек, попеременно то вспыхивающие где-то рядом, то убывающие в кромешной густоте ночи, и ощущал необыкновенное воодушевление. Всё в этих ощущениях было для меня, городского жителя, обитателя пыльных улиц, раскаленного асфальта, душного, застоявшегося воздуха, ново, всё было необычно. Я был первый раз в жизни на море, но чувствовал, что мы сдружимся с ним, найдем общий язык. Стихия со стихией, "психé" и среда. И как только я почувствовал это, для меня тут же померкли все остальные звуки, цвета и запахи: диссонанс мелодий, доносящихся со всех сторон с разных баз, праздничная иллюминация фонарных столбов внутри нашей базы, громкие разговоры вокруг. Я словно одурманился новым запахом. Так и подмывало бросить всё и поспешить к ждущему меня в нетерпении побережью. Однако неопределенность нынешнего положения еще немного сковывала, еще перевивала невидимыми крепкими путами, диктуя свои кабальные условия, согласно которым я вынужден был торчать здесь, у ворот базы, переминаться с ноги на ногу и ждать, когда все, наконец, определится.
И всё-таки было замечательно: находиться в непосредственной близости от моря, в нескольких шагах, почти рядом. Настоящего, реально существующего моря. Моря, о котором я мечтал столько лет, грезил, слушая рассказы своих школьных приятелей, уже успевших побывать на нем с родителями, поплавать на гребне седой волны, половить малоповоротливых крабов, погонять под водой желеобразных медуз, пухлых, бледно-молочных и прозрачных, как фата невесты. Верил и не верил в осуществление этой мечты. Но вот я здесь, и восторгу моему не было предела.
На базе еще не легли. Тут и там туманными рассеянными лунами, заглушая окружающую темноту, горели фонари, звучала музыка (в каждом домике своя) и откуда-то раздавался чей-то задорный, заливистый смех. Вдоль аллеи, ведущей к воротам базы (справа песок, слева песок), праздно прогуливались отдыхающие. Некоторые из них, встретив знакомых, присоединялись к новоприбывшим. Тут же взрывались сладостные воспоминания и сыпались ценные советы опытных отдыхающих: "Люсенька, солнышко, послушай меня, не ленись, вставай пораньше, часов в семь, а то позже все плиты окажутся занятыми, потом выспишься, на пляже", "Мишань, в бильярдную заходи лучше после полдника, народу почти никого, хоть кий в руках подержишь", "В этой лавчонке цены на фрукты гораздо дешевле. Не поверишь, мы виноград ели ящиками. Ящиками!"
Но вот появились наши руководители: строгие, серьезные люди, готовые, впрочем, и сами хоть сейчас сбросить с себя весь груз обременительной ответственности и погрузиться в теплые волны засыпающего моря. Но пока нельзя, пока это должностное бремя еще лежит на их хрупких плечах, еще присутствует в каждом их движении, в каждом взгляде, в голосе.
Собрав вокруг себя свою группу - "Так, не отвлекаемся, не отвлекаемся, стали здесь, плотнее, плотнее, слушаем внимательно", - они сообщили, что въезд отдыхающих намечен только на утро. "Ничего не поделаешь. Не мы это придумали, Скворцов, не возмущайся, пожалуйста. Все устали". Нужно только просто рассредоточиться. У знакомых или в помещении для отдыха в здании администрации. Как только освободят наши домики, так мы сразу же и займем их. Но не раньше.
Речи их были однообразны до шаблона, аргументы одинаковы до невозможности, и отчаянию тут делать было нечего: с рассветом эти проблемы совершенно исчезали, а уж одну-то ночь как-нибудь перекантоваться можно.
Уставшие от долгой поездки люди препираться не стали и со вздохами разбрелись кто куда. И хотя за плечами каждого еще витало легкое облако неопределенности, не прошло и пятнадцати минут, как добрая половина из них скоро затерялась в небольших "бунгало": так много оказалось здесь знакомых (чему не приходилось удивляться, ибо база строилась на средства нашего треста и большинство путевок доставалось нашим работникам). Я же решил сначала взглянуть на домик, в который мне завтра предстояло вселиться, а уж потом искать для себя какого-нибудь скромного убежища на ночь.
Хотя все домики были как один похожи друг на друга - небольшие размеры, неприхотливая архитектура: две смежные комнаты с одной общей верандой, на которой располагались стол, шкаф для посуды и большой двухкамерный холодильник, - я без труда нашел свой: крупная белая табличка с номером "12", прибитая на углу, голосила за километр. Это был номер, указанный в моей путевке, номер моего предстоящего жилища.
Восемнадцать дней на разрывном, до колен поднятом фундаменте (на случай обильных дождей и выхода моря на побережье), под чужеродной крышей, под фанерным потолком, среди тонких звукопроницаемых перегородок и голых равнодушных стен.
Но мне безразличны были эти стены, как безразличен был и этот потолок, и эта крыша, и номер, прибитый аккуратно сбоку на высоте в полтора роста. Мне было все равно, какими обоями администрация базы оклеит мои стены (я, может быть, ни разу и не взгляну на них и не замечу), какие кровати поставит в углу (наверняка весь сезон я просплю на полу: так прохладней). Я ехал сюда на море. И тело моё жаждало моря, и стены нужны были только для того, чтобы укрыться от солнца в невыносимый зной или спрятаться от надоедливых москитов, вечерами безжалостно атакующих со всех сторон - длинная мелкоячеистая марля на входе, газета перед сном в руках, свернутая в два - три слоя: удар, еще удар, и кроваво-красное пятно на фоне бледных затертых обоев - всё, что останется от назойливого кровопийцы.
Я приблизился. На веранде "моего" домика по-хозяйски копошились две женщины, подготавливая его к завтрашней сдаче. Одна из них протирала влажной тряпкой холодильник, другая собирала в одну кучу стеклянные банки, бутылки и пластмассовые "баклуши". Море порожних бутылок из-под пива, водки и вина. Отдых на славу. Их мужчины, наверное, понесли к донельзя забитым контейнерам мусор и где-то "зависли", потягивая напоследок местное душистое прохладное пивко.
При воспоминании о пиве, у меня и самого засосало под ложечкой. Но я не мог удовлетворить возникшее желание, так как не знал еще, ни где находятся ближайшие ларьки, ни где располагаются местные бары. Хотя, если хорошо поискать...
Мои мысли неожиданно прервал незнакомый мужской голос:
- Ты тоже сюда?
- Тоже, - ответил я и обернулся. Передо мной стоял высокий парень с двумя небольшими чемоданами в руках. Он был приблизительно моего возраста: под двадцать пять-тридцать, сутул, худощав, с открытым скуластым лицом, на котором ярким пятном выделялись крупные бледные губы, в отсвете одного из фонарей отчего-то казавшиеся синими.
- Значит, будем соседями. Наша комната вторая, - сказал он, поставил на землю чемоданы и протянул мне свою правую руку. - Будем знакомы, что ли? Меня зовут Сергеем.
- Виктор, - сказал я, ответив на его рукопожатие. Рука его оказалась мягкой и влажной.
- Я думаю, может, оставить чемоданы прямо здесь, в нашей комнате? Завтра все равно придется тащиться.
- Можно и оставить, - согласился я с ним, хотя оставлять мне было, собственно говоря, нечего: все мои пожитки свободно умещались в небольшом походном рюкзаке.
Мы познакомились. Он оставил свои небольшие чемоданы у хозяев и предложил мне переночевать в здании администрации. Я согласился, но пойти с ним сразу не пошел: прежде хотелось взглянуть на море. К стыду своему признаться, до этого я никогда не был на море, видел его разве что только по телевизору. Он понимал, но компанию составить мне не захотел, сказал, что он не один, что его ждут, быстро попрощался и поспешил удалиться. Я сильно не расстроился, наоборот, даже обрадовался, потому что именно сейчас мне хотелось побыть одному, в одиночестве провести первые минуты встречи с морем. Здесь, как мне казалось, посторонние были ни к чему. Здесь должен быть только наш диалог. Я и море. Чтобы потом уже навсегда. Без страха и скованности, как с близким человеком, как с другом.
Заметил, что к пляжу тянется витиеватая лента бетонных плит. Очень удобно. Побрел по ним, пока не ступил на песок. Он еще хранил тепло знойного дня.
Море бурлило, но тьма настолько окутала пространство, что я даже не находил линии горизонта. Лишь наседающие шумно один на другого буруны с наслаждением вылизывали гладкое побережье пляжа.
Я где-то присел, а присев, сразу ощутил неимоверную усталость. Даже прелести ночного моря на мгновение померкли для меня. Видно, тринадцать часов дороги в автобусе давали о себе знать. Я вдруг понял, что даже несмотря на то, что вижу море в первый раз, насладиться в полной мере сейчас им не смогу, просто не в состоянии. Сейчас нужно было только найти какое-нибудь пристанище на ночь и хорошенько выспаться. А там, как говорится, утро вечера мудренее.
Я еще раз с сожалением взглянул на волны и медленно побрел обратно на базу. Выспаться. Надо просто выспаться. Одна мысль теперь только преследовала меня, и она вытеснила все другие. Я отправился в домик администрации нашей базы, куда Сергей звал меня. Там можно было переночевать. А будет утро, будет и песня.
Огромная комната для отдыха с креслами, телевизором, бильярдом посередине была наполовину затемнена. Я остановился на секунду у входа в небольшое фойе, пытаясь высмотреть свободное место, но его, казалось, не было вовсе: повсюду, куда ни кинь взгляд, громоздились чемоданы и сумки, сидели и полулежали люди, плечом к плечу, локоть к локтю. Не у всех, видно, отыскались знакомые.
Я уже было пожалел, что ходил к морю (никуда бы оно не делось, занял бы какое-нибудь удобное место, а потом бродил бы да развлекался), но тут меня негромко окликнули. Я обернулся на голос, узнал своего нового приятеля и стал между приезжими пробираться к нему в один из тихих уголков помещения.
Сергей сидел на верблюжьем одеяле, спиной прислонившись к человеку в штормовке. Я понял, что это и есть его близкий друг, ради которого он накануне так поспешно оставил меня. Тот, видно, давно спал, по-детски свернувшись калачиком и набросив на голову капюшон, скрывавший от меня его лицо. Но рассматривать его сейчас мне не очень-то и хотелось. Я еще раз поздоровался с Сергеем, вклинился в освободившееся между ним и его соседом место (Серега чуть плотнее придвинулся к своему другу) и, примостившись рядом и почувствовав тепло, тут же, обессиленный, уснул.
Мне снилось совсем другое море: безмятежное, радостное, весело играющее на гребне волны солнечными зайчиками. И снилось голубое-голубое небо, яркое-преяркое солнце и белые крикливые чайки, много белых чаек. Они с диким визгом кружили над морем, иногда камнем падали вниз, ныряли или беззаботно покачивались на мерно волнующейся глади.
Решил: утром только встану, сразу, не дожидаясь, пока все проснутся, сгоняю на пляж.
Так оно и случилось. Не успели стрелки моих часов приблизиться к шести, я поднялся и сладко потянулся, разминая залежалые члены.
- Ты куда? - спросонья спросил Сережка.
- Схожу на море. Не хочешь со мной?
- Да нет, я посплю, рано еще. Никуда твое море не денется.
Я думал иначе, и никто меня сейчас переубедить не мог.
Я переступил через несколько пухлых дорожных сумок и, не оглядываясь, вышел из здания.
Холодный песок приятно освежал пятки. Легкий ветерок был как нельзя кстати после душного битком набитого помещения. Утреннее море казалось теплым и ласковым, вероятно, оттого, что я так долго ждал с ним встречи.
Не раздумывая, я бросился в его объятия, стал нырять, плескаться, захлебываться соленой водой и переполнявшей меня радостью.
Как-то в детстве, еще не умея плавать, я вошел в воду, глубоко, по самую шею, оторвал от дна ноги, чтобы почувствовать, как примет меня вода. И она поначалу не вытолкнула, я начал медленно погружаться и вдруг уловил какое-то незнакомое доселе ощущение, как будто я стал одной из частиц её, и мне захотелось почувствовать то невероятное ощущение до конца.
Увидев, что я застыл, некоторые ребята стали кричать мне с берега: "Руками, руками греби". Но я не греб, лежал неподвижно и опускался всё ниже и ниже, без страха, без намека на волнение, раскрыв глаза и с интересом наблюдая, как густеет вверху водянистая пелена, как носится взад-вперед перед моим взором какая-то мелюзга, мальки, и испытывал при этом непередаваемое наслаждение.
Меня быстро вытащили на берег, откачали. А я, отрыгивая остатки воды и закрыв глаза, думал о том, как, наверное, замечательно быть рыбой или соломинкой и, плывя по течению, смотреть на небо, разговаривать с облаками и ветром, гонящим их вдаль.
Теперь, когда я уже плаваю не хуже других, бросаюсь в море, оно упорно выносит меня наверх, и я понимаю, что мне, к сожалению, больше никогда не ощутить того слияния со стихией и насладиться своей подвластностью ей в полной мере.
- А у тебя неплохо получается, - раздалось неожиданно, когда я выбрался на берег и утомленно распластался на песке. Надо мной стоял мой новый приятель в темно-фиолетовых плавках и держал в руках полотенце. Но не он больше удивил меня, а его подруга, светлая, голубоглазая, мило улыбающаяся то ли мне, то ли утреннему уже припекающему солнцу и сжимающая в руках большое махровое пляжное полотенце.
- Юля, - представилась она и чуть склонила набок свою маленькую головку, обрамленную пышными соломенными волосами.
Мне показалось, будто её головка при этом слегка качнулась на длинной тонкой, какой-то не пропорциональной, по сравнению с размерами её торса, шее. И все же я был ослеплен и даже чуть не присвистнул от зависти. Может быть, именно этого мне сейчас и не хватало для полного кайфа.
"Везет же людям", - подумал я, но тут же подавил в себе это гадливое чувство: начинать знакомство с такими мыслями небезопасно.
Я мило улыбнулся и сказал, что меня зовут Виктором, что я очень польщен их вниманием и рад, что теперь не буду одинок, потому как в компании отдыхать гораздо приятнее, чем одному.
Тут море внезапно вскинулось и выбросило на берег небольшую волну. Она плюхнулась на песок рядом с нами, и брызги от неё упали на тонкие икры моей знакомой. Она по-девчоночьи взвизгнула и резко отпрыгнула назад. Это у неё вышло так непосредственно, что мы с Сережкой просто рассмеялись. Она сконфуженно посмотрела на нас.
- Не бойся, песок холоднее их, - перешел я сразу на "ты", потому что вдруг почувствовал к ним дружеское расположение. Да и не хотелось тянуть надоевшее "ах, как вы хороши, сколько на ваших часах и давайте перейдем на "ты". В такой необычной обстановке надо было придумать что-нибудь необычное, свежее, скажем: "Как вам нравится моё море? Оно может быть и вашим, если вы свою прелестную ножку погрузите в его прелести" и т. д. (Господи, какие только глупости не несет порой молодость...) Но и это чересчур тривиально и отдает слащавой безвкусицей.
- Теперь так не знакомятся, - будто читая мои мысли, сказала Юлька, - так неинтересно.
Она присела рядом со мной и склонила голову набок, отчего её волосы всколыхнулись. Я с любопытством уставился на неё.
- Как вам нравится моё море? - спросила она вдруг с вызовом, в упор глядя на меня. - Раз вы уже испытали его прохладу и оно не отвергло вас, мы можем перейти на "ты".
На "ты" она почти вскрикнула и, вскочив и бросив Сережке полотенце, быстро побежала в море, высоко вскидывая пятки. Я, раскрыв рот, смотрел ей вслед и думал о том, какой я все-таки простак и как всё может быть непредсказуемо.
- А мировая у тебя подруга, - наконец, спустя минуту, сказал я, все еще не спуская с Юльки глаз.
- Сестра, что надо, - с восхищением сказал Сергей.
- Сестра? - переспросил я от неожиданности и тут же расплылся в улыбке. - Тем лучше. Не придется её у тебя отбивать. А то знаешь...
Я не договорил, потому что душа зажила каким-то новым светлым ощущением, заставившим меня быстро умолкнуть.
Утро нехотя отступало. Первые отдыхающие спешили занять самые удобные места, выползая, словно улитки, из необжитых еще красных, розовых и голубых домиков. Они подставляли свои изнеженные тела ранним лучам солнца и вновь прикрывали глаза, пытаясь продлить сладкие сны и вернуть ускользающие грезы, навеянные ночной мглой.
Болтая с Сережкой о всяких пустяках, я наблюдал, как весело и беззаботно плескалась в воде Юлька. Её по-девичьи резкие движения поначалу просто смешили меня: ну прямо взрослый ребенок какой-то. Однако её игривое настроение постепенно передалось и мне.
- Солнце, воздух и вода - наши лучшие друзья! - произнес я вслух и кивнул в сторону моря.
- Она такая и есть: непосредственная и немножко шаловливая.
- Сколько же ей лет? - меня так и подмывало об этом узнать.
- Недавно исполнилось восемнадцать.
- И такой еще, в сущности, ребенок.
Я не отрывал от Юльки глаз. Она как раз выпорхнула из волн, высоко, не по-женски поднимая ноги, взмахивая руками и не стыдясь своей угловатости, побежала к нам. Её волосы заблестели на солнце. Капли, повисшие на них, вспыхивали и гасли, ослепляя.
- Мальчики, мы долго пробудем здесь? Сережа, - посмотрела она умоляющим взглядом на брата, - давай еще немножко побудем.
- Юля, мы ведь еще не распаковались. Да и песок не совсем прогрелся. Придем попозже.
Ох, как он был строг с нею, я бы так не смог. И всё же поддержал его, сказав:
- А действительно, братцы, пошли, распакуем свои чемоданы, позавтракаем чем Бог послал, а потом будем изгонять из своих желудков вредителей, сосущих нашу голубую кровь, нежными объятиями моря.
- У тебя голубая кровь? - с усмешкой переспросила меня Юлька.
- Конечно! Я - частица моря, я - частица неба, я - частица Вселенной!
- Как интересно.
- Бытие... - шутливо поднял я вверх указательный палец и, увидев, как заиграло в глазах Юльки маленькое любопытство, широко расправил плечи и грузно зашагал по песку к нашему оранжевому домику, ярко выделяющемуся на фоне пышной зелени сочных кленов.
Первый завтрак наш удался на славу. Я быстро сбегал в лавку на территории базы и купил бутылочку ароматного каберне.
- Обожаю сухое. Никакого алкоголя - одна сладость.
- Насчет алкоголя не согласен, но в остальном - верно, - чокнулся со мной Сережка и залпом выпил. Я не спешил: наслаждался каждой каплей, каждым глотком, чувствуя, как растекается по жилам теплое вкусное вино.
- Как чудесно, - всё не мог успокоиться я. - Это море, воздух, вино, которое, как песня, вдохновляет и как...
- Опьяняет, - перебила меня неугомонная Юлька. Она тоже успела отпить из своего бокала и теперь сидела вся пунцовая, с разухабистыми чертиками в глазах. Я не выдержал ее веселья и съязвил:
- Э, малышка, да ты как первый раз пьешь, а на пляже такая деловая.
- Я... я... - вырвалось у неё. - Я не хотела, извините.
Она вскочила и бросилась в свою комнату. Такого я от неё не ожидал. Не думал, что она так остро отреагирует на мою, в общем-то, как показалось мне, невинную шутку. Сережка же отнесся к ее выходке спокойно. Он сказал:
- Не обращай внимания, Витек. У нее бывает. Молодая еще.
Но я так не мог. Мне стало неловко. В который раз я упрекнул себя за свой не в меру ядовитый язык.
- Пойду, успокою, - всё-таки поднялся я и подошел к двери их комнатушки.
- Кто там плачет, кто рыдает,
Разве мама не узнает?
Ведь слезинки портят личко
Нашей бедненькой сестрички, - пропел я и зашел внутрь комнаты. - Юль, Юлька, прости меня, пожалуйста, болвана. Даже не знаю, что на меня нашло. Ну хочешь, ударь меня. Вот так, - я взял её тонкие ручки и ладошками стал хлопать по свои щекам. Её руки безвольно повисли.
- Не надо, Витя, не надо. Я так не люблю.
Я не знал что сказать. Она сама меня выручила:
- Ты, правда, не обижаешься?
Я повеселел:
- Правда, Юлька, конечно же, правда.
Улыбнулась и она:
- А я как дура...
У меня отлегло от сердца.
- Да что ты. Нет, совсем нет. Это я дурак: лежу себе на пляже - моё море. А ты меня: вам хорошо в моем море?
Я посмотрел в её открытые чистые глаза, и мы рассмеялись. Потом я рассказал ей о том, какую картину видел утром до их прихода. И даже не столько рассказал, сколько наглядно продемонстрировал увиденного толстяка, который долго не мог выбраться из воды, неуклюже поскальзывался и всё падал и падал смешно, сбиваемый высокими крепкими волнами. Наверняка был пьян, как сапожник, но всё равно напоследок, перед отправлением домой, хотел искупаться.
Она смеялась. И я был рад этому. Её смех заражал меня и подхлёстывал.
- А вот еще. Смотри, смотри, - стал я показывать, как нырял в детстве и как тряслись мои коленки при первой попытке прыгнуть с вышки.
Надо сказать, я никогда не строил из себя клоуна, считая, что всегда нужно оставаться самим собой. И я всегда старался быть серьезным. Но тут на меня будто что-то нашло, не знаю даже что, и я, как настоящий гаер, разыгрывал перед понравившейся мне девушкой целое театрализованное представление.
Наш смех не остался незамеченным.
- Да я вижу, вы совсем про завтрак забыли, - заглянул к нам Сережка и снова погнал нас всех к столу. Мы вернулись. Я всё еще не слезал с облаков.
- Яичницу надо делить не так, - с важным видом произнес я. - Разве вас в школе не учили? - не спускал я глаз с Юльки. - Разрезаешь её на длинные равнобедренные треугольники и острым концом отправляешь в рот.
- Зачем это? - вполне серьезно спросила Юлька, остановившись на мгновение.
- Понимаете ли, - продолжил я уже приглушенно профессорским тоном, - наш пищевод, - завертел я своей вилкой в районе собственного желудка, - достаточно хорошо растяжим, но если ты начнешь пропихивать яичницу сразу, он не сможет на сколько надобно растянуться, и тем самым ты нанесешь ему рану. А треугольная форма яичницы позволяет пищеводу приноровиться к постепенному растяжению. Это называется защита от вредных воздействий.
Юлька вопросительно посмотрела на брата.
- Да, да. Я тоже где-то об этом читал, - решил помочь мне Сережка. - Пищу, разрезанную таким образом, можно заглатывать, не разжевывая.
- Да ну, вы просто меня разыгрываете, - насупилась она и, взяв вилкой кусочек яичницы из своей тарелки, вложила его в рот.
- Вот! - демонстративно произнесла она и в ту же секунду поперхнулась.
- Ага! - закричал я и стал похлопывать Юльку по спине. - Мы тебя предупреждали.
- Да накаркали вы всё! - бросила нам она и засмеялась: - Да ну вас, даже поесть нормально не даете, дурносмехи!
Мы с Сережкой грохнули разом. Было просто не удержаться. Сережка смеялся с набитым ртом, Юлька сквозь слезы, я - постольку, поскольку не мог удержаться. Нам было хорошо вместе. Мы радовались жизни.
Невозмутимый Сережка не выдержал и стал артистично жестикулировать, показывая, как Юлька пыталась съесть остаток яичницы. Я ему в этом подыгрывал, искоса наблюдая, как один за другим вспыхивали в Юлькиных глазах задорные огоньки, как белокурая вьющаяся челка то и дело надоедливо падала на глаза и она отбрасывала её резким привычным движением, продолжая смеяться, не обращая внимания на то, что и это забавляет нас.
- Ну, а если серьезно, с нами, со мной и Сережкой, все понятно: мы инженера, а ты кем решила стать?
- Она закончила первый курс физмата, - опередил сестру Сергей.
- Серьезно? - я был искренне удивлен.
Юлька заулыбалась.
- В наше неопределенное время физмат? Невероятно! И что способствовало этому?
- Как не удивительно: Эйнштейн. Теория вероятности. Она просто увлеклась ею в школе, - опять ответил Сергей.
- Девчонка и физика? Две вещи несовместимые.
- Ну отчего же? - заискрила глазами Юлька.
- Да и Эйнштейн... А что приглянулось-то, что толкнуло тебя на физмат?
- Его высунутый язык, - засмеялся Сергей. - Вызов всему человечеству. Она этот его портрет даже повесила у себя в спальне.
- Ну ты даешь, - с трудом нашел я несколько слов. - Эм-цэ-квадрат, парадокс близнецов? Девушка, - в вашем возрасте!
Сергей поднял руки:
- Я уже слабо, что помню, меня не впутывать.
- А я в свое время тоже подсел, но стал копать глубже, а потом разочаровался. Мне стало обидно за ученых, за науку. Уж где-где, думал я, а в науке фальши быть не может, не должно быть, как и лжи, ведь всё должно проверяться экспериментом, дотошными вычислениями, тщательным старанием допустить как можно меньше ошибок, максимально возможно приблизиться к абсолютному результату. А Эйнштейн так много создал мифов, не знаю, обманул себя или все человечество...
- Почему сразу обманул, - возмутилась Юля. - Почему обманул?
- Э, друзья, я вижу, у вас разгорается настоящее побоище. Витёк, я Юльку знаю, как облупленную, поверь мне, с ней лучше не спорить, а то пойдут пух и перья. Думаю, надо кончать завтрак и выдвигаться на море, на пляж.
- Полностью с тобой согласен.
Мы быстро подхватились и побежали к морю, минуя разноцветные домики и пышные заросли можжевельника, утопая по щиколотки в песке, не замечая никого и ничего вокруг: нас ждало море, мы жаждали моря, только моря, оно вымоет все вопросы!
Я подпрыгивал необычайно высоко, рукою касаясь склоненных ветвей стройных вязов и громко выкрикивая первое, что приходило на ум:
- Я легким взмахом крыльев взмываю до небес! Я в небеса хочу!
- Но этого не хочет бес, - раздался вдруг рядом чей-то отчетливый женский голос. Другой голос, не Юлькин.
Я осекся. Я увидел глаза этой женщины и, как завороженный, больше не смог отвести от них своего взгляда. Откуда она взялась? Откуда вышла? Наяда. Нимфа. Я не знал. И почему эти темные глаза оказались так неимоверно притягательны? Почему я не мог тот час же выбраться из их глубины? Колдовство? Магия? Медея... Я не мог понять. Я только отупело замер возле неё и снова понес какую-то околесицу:
- О, если бес в твоем обличье, то до небес его вознес бы я...
- Прилично ль беса возносить, когда во тьме он должен жить? - разрушила незнакомка моё очарование и, усмехнувшись, пошла дальше в сторону соседней базы.
- Сережка, - спросил я, не отводя от неё глаз, - ты видел? Видел? Откуда она возникла?
Сергей, видно, тоже был поражен её обаянием.
- Не знаю, - тихо сказал он, - наверное, с моря. Рожденная в пене морской. Афродита.
Мы жадно провожали её взглядами. Из транса нас вывела Юлька:
- Мальчики, мы пойдем, наконец, купаться или нет?
Она надулась. Вернулась, когда не обнаружила нас рядом с собой на пляже. И надо сказать, мы действительно совсем забыли про неё, негодяи.
- И правда, - стряхнул наконец я с себя наваждение, - мы же решили искупаться. В чем дело, Сережка?
Я тихо сжал руку Юльки в своей ладони и решительно потянул её к морю. За нами, подгребая горячий песок ногами, неторопливо побрел и Сережка. Афродита из соседней базы не выходила из его головы.
Море оказалось изумительным. Оно переливалось тысячами оттенков: от голубого и серого до бледно-зеленого и изумрудного. Старая коряга, невесть откуда взявшаяся на голом пляже, только придавала ему экзотичность и оригинальность. Здесь масса различных пляжей, каждый по-своему необычен и любопытен: один - наличием белесого песка, другой - крутизной склона, третий усыпан ракушками и останками крабов. Наш пляж - влажной замшелой корягой, которая настолько гармонично вписалась в окружающее, что оно просто стало немыслимо без этой причудливой достопримечательности...
Прошло пять дней нашего пребывания на базе. Мы вели беззаботную и праздную жизнь людей, оставивших за плечами целый год изматывающей работы. Не думали о том, что через десять дней снова придется впрягаться в лямки производства. Нам было не до этого. Море забирало мысли, ветер угонял их в неизвестном направлении, тела наши легко и непринужденно отдавались ласковым палящим лучам солнца. Мы пропадали на пляже с утра до вечера, то окунаясь в прохладу освежающих волн, то принимая воздушные ванны. Если Сережке надоедал зной, мы шли купаться с Юлькой, прихватив легкое покрывало на двоих и книги, и наслаждались вдвоем своим обществом, ранним Лермонтовым, которого так сильно любила Юлька, и моей болтливостью, которую я силился выдавать за оригинальность, данную мне от природы. Вечера коротали на волейбольной площадке, за просмотрами кинофильмов под стрекот старой изношенной аппаратуры или на танцплощадке соседней базы. Через неделю я перестал замечать Юлькину девичью угловатость, находил привлекательными её стройные спортивные ноги, небольшую высокую грудь и светлые волосы, которые она частенько собирала сзади в пучок и закалывала каким-нибудь очередным неприхотливым "крабом".
В тот примечательный вечер Юлька одела черное, и мы под любопытные взгляды доброжелательных соседей как обычно отправились на танцы. Несмотря на раннее время у танцплощадки скопилось немало народу. Кто посмотреть, кто послушать, кто размять залежалые ноги. Мы решительно протиснулись сквозь праздную толпу любопытных, и я сразу пригласил Юльку на вспыхнувший вальс. Мы закружились, забыв обо всем: о парах, окружающих нас, о Сережке, одной ногой отбивающем такт, о людях, которые во все глаза смотрели на танцующих и, может быть, даже завидовали им. В опустившихся сумерках музыка разносилась далеко за пределы базы, заглушала она даже море, то, ради чего мы сюда, собственно говоря, приехали. Но когда с тобой в танце кружит такая девушка, как Юлька, когда упоение жизнью охватывает тебя целиком и счастье кажется созданным исключительно для вас двоих, море становится каким-то далеким и второстепенным, незначительным, неважным придатком того состояния, в котором ты пребываешь.
- Как хорошо, Витя, правда, хорошо? - смеялась и радовалась Юлька. И мне стало казаться, будто всё вокруг радуется и смеется, будто аромат роз смешался с морским воздухом и стал пьянить нас так, как пьянило выпитое накануне мое любимое сухое вино.
В этом опьянении мы не заметили даже, как быстро закончился вальс. Я провел Юльку к Сережке отдышаться, а сам выбрался из толпы покурить и переварить все происходящее. Ансамбль снова заиграл, и я увидел, что Юльку подхватил какой-то парень, и она так же легко закружилась с ним. У меня защемило сердце. Может, я чего-то не понял? Может, думал, ей только со мной так радостно и весело? Я ошибался? Почему? - спрашивал я себя. Почему она согласилась тут же танцевать с другим? Я что-то сделал не так?
Мои мысли прервал знакомый женский голос:
- Что же молодой поэт в такую звездную ночь один? Где его звезда, его богиня, его муза?
- Во всяком случае, не передо мной, - огрызнулся я и отвернулся, не в силах о чем-либо говорить. Но женщина остановилась рядом, продолжая смотреть на танцплощадку. Я краем глаза видел ее стройную фигуру, слышал острый запах ее духов.
- Глупенький мальчик. Она совсем еще девчонка, не тревожь сейчас её юную душу.
Как она догадалась? Мне было невдомек. Я вспыхнул:
- Вам-то чего! - и глубоко затянулся сигаретой. Эта женщина почему-то начинала меня раздражать. Еще б минута, и я точно ударил бы ее наотмашь - такая злость, как вода, закипала во мне. Слава богу, этого не случилось, какой-то грузный мужчина лет сорока вразвалочку подошел к ней и произнес:
- Лера, Лерочка, где вы пропали, мы вас ждем-пождем, идемте танцевать.
- Пойдемте, Арнольд, пойдемте, - позволила она взять себя за руку и увлечь. - До свидания, глупый мальчик, - подмигнула она мне озорно и, томно виляя покатыми бедрами, неторопливо пошла к танцплощадке, своим обаянием раздвигая толпу.
- Я же не Арнольд. Я Юра, - донеслось до меня чуть позже, и тут же: - Арнольд, так Арнольд, как будет угодно.
Я затрепетал: вот штучка! Что она себе позволяет! "Я ей не какой-то там Арнольд!" - думал я. Казалось, это мне она бросила оскорбительное - Арнольд! Но до конца вечера я глаз не сводил с неё. Лера меняла то одного партнера, то другого. Танцевала пластично, грациозно, с изяществом и волнующе.
Я попытался сравнить её с Юлькой, но ничего из этого не вышло. Юлькины угловатые движения теперь только раздражали меня. Я находил в ней массу недостатков и неуклюжестей, но не хотел застревать на них. Тогда я полностью ушел в музыку. Танцевал я неплохо, умел всегда преподнести нечто оригинальное. Некоторые даже пытались перенять мою манеру танца. Естественно, им это не удавалось, потому что у меня её просто-напросто не существовало. Я танцевал так, как в данный момент чувствовал, так, словно каждая нота вырывалась не из струн и клавиш инструментов, а из моих жил, пробегая по мышцам. Теперь и я стал ловить на себе мимолетные взгляды Леры. Видел, какой нервозной становилась она, когда её партнер не мог подстроиться под ритм. Наши взгляды встречались, и я начинал понимать, что пришел сюда не ради Юльки, а ради Леры. Её увидеть в движении, в танце. Древние перед охотой совершали жертвенный танец. Это приносило им удачу. Мы с Лерой совершали свой ритуальный танец, но безумнее и коварнее тех, доисторических.
"Удачной охоты тебе, Виктор", - читал я в её глазах. "Удачной охоты тебе, Лера", - сигналил я сам и понимал, что постепенно полностью подчиняюсь её воле. Но в отличие от знаменитого древнегреческого жениха Гиппоклида я не боялся "проплясать свою свадьбу"! Мне терять было нечего. Однако нашей своеобразной дуэли не дано было завершиться. Неожиданно Юлька дернула меня за рукав:
- Уйдем отсюда, Витя, уйдем, - и я увидел, что она стоит рядом и взволнованно смотрит на меня. Это меня немного отрезвило.
- Да, да, Юлька, идем, - сказал я и понуро поплелся за ней.
- Ну ты и танцевал! - восхищенно похлопал меня по плечу Сережка. - Все аж рты раскрыли. И еще та Афродита, помнишь, на которую мы наткнулись в начале недели, заводила по полной. Выше крыши! И ты молодцом, молодцом, не уступал ей ни в чем!
- Да что там, - пробормотал я смущенно и на мгновение обернулся. Лера, тяжело дыша, стояла в тени раскидистого клена. Заметив, что я смотрю на неё, улыбнулась и помахала рукой. Я отвернулся и решительно направился к выходу, пытаясь сбросить с себя наваждение. Танцы подходили к концу, но мне уже было не до танцев. Я только и думал о том, что меня так завело, отчего я чуть не сошел с ума. Никакого объяснения своему безумству - а то, что это было настоящим безумством, я не сомневался, - никакого объяснения своему безумству я не находил.
Сережка побыл еще четверть часа с нами и пошел спать. Я сидел к Юльке спиной. Мы молчали. До нас доносился лишь слабый шум прибоя и легкий шелест листьев.
- Как ты на неё смотрел, - первой нарушила молчание Юлька.
- Как? - переспросил я.
Она пожала плечами:
- На меня ты так никогда не смотрел.
- Сам не знаю... Наверное, сильно устал.
- Может, перегрелся? Когда долго загораешь на солнце...
- Нет, - оборвал я её, - не перегрелся. Просто устал.
- Тогда давай отдыхать. Тебе нужно отдохнуть, - она повернулась ко мне. - А завтра мы опять пойдем к морю, ляжем на песок...
- К черту! - вспылил вдруг я. - К черту это море, этот песок, всё - к черту!
Я был взбешен. Я не понимал, чего я хочу. Но Юлька внешне осталась спокойной.
- Я читала, - сказала она, - что у человека бывают иногда срывы: дни, полные апатии и безразличия. Однако они всё равно проходят, надо только в эти дни не думать об этом, нужно преодолеть себя, превозмочь. Хочешь, я помогу тебе?
Я почувствовал себя неловко. На ее месте, меня надо было гнать от себя, как паршивую собаку. Она же шла ко мне навстречу, закрыв глаза и позабыв обо всем, что было. Она жертвовала собой ради того, чтобы вернуть всё лучшее, что было с нами, чтобы восстановить то, что я попытался своим необдуманным поступком разрушить. Я не мог не оценить этого. Я еще не стал последним подлецом.
- Ты хорошая девчонка, Юлька, - сказал я и слегка приобнял её за плечи.
- Правда?
Я стушевался. Мне стало стыдно, что я повысил на неё голос. Я поспешил извиниться.
- Правда, правда. Милая Юлька, - начал было я, но от переполнявших меня чувств не смог найти нужных слов. Тогда я просто поднялся и потянул её за руку. - Пошли к морю. Пошли.
Я верил, что море сможет помирить нас. Оно словно утешало всякий раз, когда нам было плохо. Счастливые люди, думал я, те, которые живут на побережье: они в море находят источник силы и радости.
Мы вышли на пляж. Море было как никогда безмятежным. Его шум напоминал слабый шепот; он убаюкивал и успокаивал. Темный горизонт не казался мрачным и не угнетал.
- Как хорошо, Юлька, как хорошо.
- Тебе хорошо, Витя?
- Хорошо, Юлька, хорошо. - Я подхватил её на руки и закружил, засмеялся, стал целовать. Сначала глаза, потом волосы, лоб, щеки, губы. Я целовал её нежно и ласково, и она отвечала на мои поцелуи так же ласково и нежно. Её открытость и доверчивость настолько опьянили меня, что я сам, не зная, что творю, опустился с нею на песок и стал расстегивать её платье. Я хотел ласкать и её тело, её красивую маленькую грудь, но она вдруг уперлась в меня руками, выгнулась и стала вырываться:
- Не надо, Витя, не надо!
Она вскочила на ноги и быстро побежала в сторону базы, сверкая белыми пятками.
- Юлька, постой! Постой! - закричал я ей вслед, но не стал догонять.
"Глупышка, маленькая глупышка, - подумал я, - хотя уже восемнадцать".
Мне стало горько. Наверное, оттого, что все так нелепо вышло. И даже море не сблизило нас.
- Так недолго и простудиться, - неожиданно за моей спиной раздался знакомый голос.
Я обернулся: передо мной стояла Лера.
- Вы всегда ходите ночью купаться? - произнесла она, усаживаясь рядом.
- Почти, - ответил я и не узнал своего голоса.
- О, да вы еще совсем мальчик: испугались старой женщины. А на танцах таким храбрецом были.
- И вовсе вы не старая, вам всего, наверное, тридцать или тридцать-пять.
- А тебе?
- Двадцать четыре.
- А я действительно выгляжу на тридцать?
- Да, - сказал я и снова не узнал себя.
- Как же ты ночью купаешься?
- Нагишом, - ответил я и почувствовал, как меня охватила дрожь.
- Конечно же, как же еще можно купаться ночью? Только так можно слиться со стихией полностью, не так ли, глупенький мальчик?
Лера поднялась, сбросила халат и протянула ко мне руку:
- Идем же, море ждет нас.
Я словно оказался под гипнозом, голова моя закружилась, сердце громко застучало - она была без ничего.
Юльку я теперь старался избегать, Сережку тоже, насколько можно избежать соседей по совместному домику. Пораньше вставал и бежал на пляж соседней базы, где обычно загорала Лера. Однако там её не находил. Украдкой поев в столовой, снова спешил на пляж, снова искал Леру. Я перестал себя узнавать: переживания и разные страдания были всегда далеки от меня, но теперь всё разом нахлынуло. Нет, я понимал, что это была не любовь. Какое-то иное чувство, назвать которое я не мог. Все мои мысли были заняты ею, "моей Лерой", как втайне от всех я её называл. Я постоянно спрашивал себя: что толкнуло меня в её объятья - страх, желание, интерес? Не знаю. Мне было хорошо с Юлькой и приятно с Лерой. Мне нравилась Юлька и не оставляла равнодушным Лера. Я совершенно запутался в своих желаниях. Я просто не знал, кого предпочесть. Встречаясь с Лерой, жалел Юльку, укорял себя и находил, что поступаю подло по отношению к ней. Я тешил себя только мыслью, что Юлька ни о чем не догадывается: она ведь ушла в тот вечер раньше. К чему тогда весь сыр-бор? Хотелось разобраться во всём. Дня через три я не выдержал, побрел на пляж, к старой коряге. Сережа спал, прикрыв лицо полотенцем. Юлька читала книгу.
- Привет, - бросил я и, как ни в чем не бывало, улегся рядом. - Что читаем?
- Здравствуй, Витя, - сказал Юлька и потупила взгляд.
- А, явился блудный сын. Где пропадал? - приподнял голову Сережка. - Мы уж соскучились по тебе.
- Дела, дела, - отмахнулся я от него и к Юльке: - Знаешь, ты меня прости. Я... Я всё боялся, что ты прогонишь меня. За тот вечер.
Юлька. Наивная Юлька. Она сразу поверила мне. Услышав мои слова, она пристально посмотрела на меня, потом поднялась и побежала к морю, откровенно радуясь и совсем не скрывая своих чувств.
- Смотрю я на вас, - сказал, не снимая с лица полотенца, Сергей, - и думаю: какие все-таки люди становятся глупыми, когда между ними проскальзывает какая-то искра. Нет бы радоваться этому, а вы с Юлькой завелись, как раздраженные муж и жена в плохом сериале, да еще теорией относительности прикрываетесь. Мне кажется, Эйнштейн этого не стоит, не прячьтесь за его спиной, оставьте его в покое, разберитесь сами в своих чувствах.
Я посмотрел на Сергея.
- Может, ты и прав. Скорее всего прав. Но вопрос в другом. Мне просто хотелось, чтобы Юлька даже на Эйнштейна взглянула другими глазами, чтобы её чистоты не коснулась эта фальшь, я её терпеть не могу. Знаешь, когда я вник в парадоксы Эйнштейновских утверждений о скорости света и искривленности пространства, мне стало так больно и обидно, что даже такие великие умы человечества в погоне за славой и привилегиями способны на ложь, - зачем тогда наука, поиски истины, если вся истина заключается только в удобстве и эстетической красоте теории, причем, теории, которую нельзя ни доказать, ни опровергнуть, теории, практически не доказанной. Что тогда говорить о нас в быту, в обществе? Неужели все мы так же насквозь фальшивы и лживы?
Сергей снял с лица полотенце, приподнялся.
- А мне кажется, Эйнштейн искренне верил в свои взгляды. И по большому счету, он все же человек и тоже мог ошибаться. В конце концов, если мне не изменяет память, формулы полученные Эйнштейном отличаются от Лоуренсовских, взять хоть возрастание массы, результатом не более восьми процентов, поэтому экспериментально не так уж погрешны. А пока мы сумеем достичь скорости света, может, еще сто подобных Эйнштейнов появится.
Мне нечего было ему возразить. Я, наверное, зря так остро переживал по этому поводу, но так ли просто себя изменить в одночасье?
Вскоре Юлька вернулась, её лицо продолжало светиться радостью. Она схватила полотенце, укуталась в него и снова внимательно посмотрела на меня.
Когда мы возвращались с пляжа примиренные, и Сережка чуть вырвался вперед, она сказала мне:
- Знаешь, а я хотела бы вернуть тот вечер. Мне было с тобой тогда очень хорошо.
- Мне тоже, - не солгал я (сколько можно себе лгать?) и довольный легко сжал её руку.
Однако перемирие длилось недолго. В тот же вечер я встретил Леру и, снова потеряв голову и договорившись с ней о свидании, стал ждать скорейшего наступления ночи. Меня словно кто-то подменил, я опять сыпал остротами, но вскоре, сославшись на усталость и чрезмерную сонливость, откланялся и ушел в свою комнату, отказавшись от приглашения на танцы. Лишь пробило одиннадцать вечера, я мышкой прошмыгнул мимо комнаты моих друзей и направился на пляж. Меня по-прежнему влекло к Лере, я ничего с собой поделать не мог. (Вот и вся гребаная теория относительности!)
- Мой мальчик, ты пришел, - слащаво протянула она, и я как прежде ощутил мелкую предательскую дрожь в коленях и голосе.
- Не называй меня так, - еле слышно пробормотал я.
- Да, да, я знаю, ты - мужчина. Но ты в моей власти. Вы все в моей власти. Вы - мои вассалы!
- Нет. Я не хочу. Я не могу.
- Глупыш. Ты у моих ног. С тех пор, как море приняло нас. Или ты боишься меня? Признайся же - ты боишься меня.
Я прислонился к стойке грибка и только смотрел на неё.
- Признайся, - раздался снова её шипящий, вкрадчивый голос.
- Да, я боюсь тебя. Может, ты ведьма?
Она рассмеялась.
- Глупый мальчик. Я просто женщина. Жен - щи - на, - протянула она. - И мое назначение - завоевывать и унижать. Тебе же приятно унижаться передо мной?
Она подошла ко мне, тесно прижалась и запустила свою ладонь в мои волосы. Я закрыл глаза и не узнал собственного голоса:
- Да, - только и сказал я тихо.
- Поцелуй меня, - властно приказала она. - Целуй!
Я прикоснулся своими губами к её жарким устам и окончательно сошел с ума.
- Целуй, как прежде, как прежде! - зашептала она, когда мы, чуть не задохнувшись, оторвались друг от друга.
- Нет, нет! - раздалось за моей спиной. Я обернулся. Это была Юлька. Мы встретились глазами. Она еще раз, уже тише, сказала "нет"" и побежала. Сердце моё, казалось, выскочит из груди.
- Юлька! - крикнул я и ринулся за ней, спотыкаясь, вгрузая ногами в песок.
- Я всё слышала! Всё слышала! - бросала она, не останавливаясь и не вытирая слезы.