Подойдя к парадному входу трехэтажного здания школы, Смирнов разволновался. Всё, казалось, осталось без изменения: четырёхступенчатое крыльцо с железными перилами, выступающие наполовину дорические колонны по краям высоких массивных двустворчатых дверей, небольшие оконца над ними и пологая шиферная крыша, козырьком прикрывавшая сооружение. Из этих дверей они, школьники, после окончания уроков бурлящей толпой высыпали наружу, спеша домой, а перед уроками, опаздывая, рвались сквозь непроходимую массу внутрь. У крыльца девчонки прыгали через скакалку, старшеклассники кучковались, обсуждая просмотренный накануне фильм, младшие возились, затеяв какую-нибудь игру. Весной тополя вдоль аллеи к входу разносили по округе душистый пряный запах, и было необъяснимо приятно и легко. Гораздо легче, чем сейчас. Восемь долгих лет Смирнов не появлялся здесь. Не находил времени. То учёба в институте, то работа по распределению. Теперь же он окончательно решил вернуться домой - не прижился на новом месте. Рассчитался, уехал. Возвратясь, сразу же пошел по знакомым: не терпелось узнать, кто, что, где. Впечатлил его и сам город. За восемь лет он достаточно сильно изменился, весь преобразился, стал современнее: в нём выросли целые районы с многоэтажками, появились крупные магазины, ближе к центру переместился рынок, появились новые парки отдыха. Однако многие памятные места его детства и юности еще сохранились, и было приятно бродить по этим знакомым, старым нетронутым улочкам.
Не заметив как, Смирнов оказался у родной школы. Ее по-прежнему окружали высокие стройные тополя, и таким же серым и кирпичным оставался её фасад, и та же надпись красной краской - "1964" - до сих пор красовалась на одном из её торцов. Всё было как прежде, всё было как обычно, и это-то и взволновало Смирнова теперь. Ему захотелось снова пройтись по школьной лестнице, по широким, длинным школьным коридорам, по этажам, заглянуть в какой-нибудь класс, а может, если удастся, и в свой, тот самый, на третьем этаже, в конце коридора, с выходом на запад, встретиться с кем-нибудь из своих прежних учителей.
Почему его неожиданно потянуло в школу, он и сам не мог понять, наверное, в ту минуту в нём взыграла какая-то необъяснимая потребность, все эти годы, пока его не было здесь, глубоко таившаяся в нём. Может быть, надежда быть узнанным, ведь за те два дня, что он в городе, он так и не встретил пока еще никого из знакомых; а может, сюда толкнуло его обыкновенное любопытство, и он не смог решительно противостоять ему. И все же он не спешил подниматься, все еще колебался: идти - не идти? Смешно, наверное, со стороны видеть праздно шатающегося по школе взрослого человека. Кто ты незнакомец? Что здесь делаешь? Кого ищешь?
Вот раньше-то, раньше он быстро взбежал бы на крыльцо, с силой рванул на себя тугие двери, с визгом пронесся бы по коридору, оглушая испуганно жавшихся к стенам малышей, но теперь сдерживали взрослая уравновешенность, самообладание, чувство меры... И все-таки тянуло внутрь. Тянуло властно и неудержимо.
Он не спеша поднялся на крыльцо, открыл дверь, вошел. Огромное пространство фойе раскрыло ему свои объятья и заставило снова разволноваться. Шли уроки, стояла непривычная для него тишина. Меж тем именно она успокоила Смирнова. Он замер на месте, рассматривая окружавшие его предметы, которые в пору его ученичества не заполняли это пространство. Появились новые стенды (хотя вон тот, с отличниками, был и при нем), большие настенные часы, преобразилась раздевалка. А лавочки остались такие же: длинные и широкие, прикрывающие крупные радиаторы отопления. На этой они любили сидеть, с нее хорошо просматривался вход, все входящие и выходящие. Тогда, думали они, это будет длиться вечно: в школу - из школы, в школу - из школы... Как не хотелось ходить, учить, выслушивать нудные замечания и придирки учителей. А теперь тянет обратно, но не случайным посетителем, а учеником. Вошел, разложил на парте учебники. Кто пойдет отвечать? Снова вы? И снова? Ну, так нельзя...
Екатерина Семеновна (или "Катя", как они ее меж собой называли) могла по одним глазам определить, кто подготовил урок, а кто нет. Как ей удавалось это? Бывало, выучишь, тянешь руку, а все одно: вызовет, когда и не готов вовсе, только начитанность и выручала. Ленька Токарев, тот хитрее поступал: он не тянул руку, зная, что Катя не спросит, притворялся незнайкой и тут же у доски рассказывал весь материал, заученный назубок. Соня Федюшкина постоянно краснела у доски, натягивая коротенькую юбчонку на острые детские коленки. Дима Пухов, наш "Пушок", часто что-то жевал под партой, за что его несколько раз удаляли из класса. А всего их классе было двадцать учеников. Или двадцать один? Совсем забыл, совсем. И имена не все мог вспомнить, словно стерлись навсегда. За восемь-то лет?
Смирнов задумался, восстанавливая в памяти эпизоды прошлого, не замечая, что к нему подошла уборщица и тронула за рукав:
- Вы почему здесь, мужчина? Кого-то ждете?
Тут только до Смирнова дошло, что он уже добрых пять или семь минут стоит посреди фойе как истукан.
Уборщица поставила свое полное ведро рядом с ним и сказала:
- Если проходите, то проходите. Если ждете кого, подождите лучше на улице - мне тут прибраться надо.
- Да я, собственно... - хотел было что-то сказать в свое оправдание Смирнов, но решил, что с такой дамой лучше не связываться, и вышел во двор. Стало не по себе. Родная школа, родные стены... На него вдруг сразу что-то нахлынуло, он возмутился, рванул дверь и уверенно вернулся в фойе.
- Опять вы?! - попыталась налечь на него своим мощным торсом уборщица и выпихнуть за дверь, но Смирнов, проигнорировав ее возмущение, устремился дальше, бросив на ходу: "Вам больше заняться нечем? Убирайте, раз положено".
Полетевшее вслед визгливое "шляются тут всякие!" он тоже пропустил мимо ушей. Он уже переступал через ступеньки, стараясь как можно скорее подняться наверх.
Учительская, как и прежде, располагалась на втором этаже. Небольшая комнатка, где едва помещалось семь столов да два шкафа, битком набитых книгами и конспектами.
Смирнов заглянул в учительскую. В комнате сидело всего трое: молодой человек приблизительно его возраста и две женщины, в одной из которых он узнал директора, Ларису Николаевну, она о чем-то увлеченно беседовала с коллегой. Смирнов поздоровался, поинтересовался, где можно найти Екатерину Семеновну, но, услышав, что она вот уже как полгода на пенсии и больше не преподает, тихо прикрыл за собой дверь. Он подошел к окну. Яркие лучи солнца косо разрезали подоконник, за окном шумно трещали воробьи, но на душе почему-то стало муторно. Лариса Николаевна... Она читала историю, а он страстно обожал этот предмет, мог часами рассказывать о Пелопонесской войне, восстании Спартака, о Гарибальди или Жанне Д´арк. Ларису Николаевну уважал как человека. Ему нравились ее равноправные отношения с учениками, ее умение выслушать, ее понимание других. Для него она и Катя остались самыми дорогими учителями. Теперь Катя на пенсии, а Лариса Николаевна, кажется, не узнала его. Совсем! Не узнала...
Странное чувство внезапно овладело им. Будто это не она забыла его, а он не обратил на нее никакого внимания. Захотелось вернуться в учительскую, посмотреть ей в глаза и спросить: "Неужели вы на самом деле меня не помните?", но тут дверь учительской отворилась, директриса, прижимая к груди чей-то классный журнал, сама вышла из нее и пошла мимо, к лестнице. Смирнов крикнул ей вдогонку:
- Лариса Николаевна, вы не узнали меня?
Директриса обернулась, поправила на носу очки и сказала:
- Почему же не узнала? Вы - Володя Смирнов. Как поживаете? Все хорошо?
Он слабо улыбнулся и, почти как раньше, в школе, смутился . Не дожидаясь ответа, Лариса Николаевна свернула за угол и стала спускаться по ступеням. Смирнов остался на месте. На губах его так и застыла глупая улыбка. Улыбка потерянного человека.
Через пару минут, очнувшись, Смирнов попытался оправдать любимую учительницу, мол, она, наверное, просто спешила на урок, была чем-то озабочена... Она же все-таки вспомнила его...
Он чуть поостыл, стал медленно подниматься на третий этаж. Там находился их класс. Класс английского языка. Маленький, ярко освещенный, со множеством разнообразных декоративных цветов. Здесь он любил сидеть на первой парте с Люсей Багатиковой, их круглой отличницей. Она нравилась ему. Ее крупные голубые, как у Мальвины, банты он запомнил на всю жизнь; ажурные белые фартуки придавали ее темному лицу дополнительный контраст.
Однажды он чуть не подрался с Сережкой Лабазой из-за права сидеть на уроке английского рядом с Люсей. Но все решилось мирно, Сережка уступил... Как давно это было! Смирнову вдруг захотелось увидеть их маленький класс английского языка, ту первую парту, которую они занимали столько лет с Люсей.
На дверях висел небольшой ромбик: "5-В" класс. "И мы были в "В", - подумал Смирнов. Как смена поколений, преемственность.
Смирнов постучался, дверь отворила высокая худощавая женщина, строго на него взглянула.
- Вы к кому, мужчина?
- Я только взгляну, я хотел бы взглянуть...
Он запнулся, не зная, что сказать, пытаясь найти хоть какое-то объяснение своему порыву.
- К сожалению, у нас урок. Дождитесь, пожалуйста, окончания, - сказала она и закрыла перед ним дверь.
- Да-да, - только и пробормотал он, посмотрел вокруг как потерянный, но уходить не стал - ему хотелось снова ощутить себя прежним, хоть на минуту вернуть старые ощущения: света, наполненности, радости. Он взгромоздился на широкий подоконник, уперся в него руками, как это делал, будучи школьником, закрыл глаза, чтобы ничего не помешало ему вернуться в прошлое и снова ощутить в себе свет, но не прошло и минуты, как рядом неожиданно раздалось:
- Ну, знаете! Это уже настоящее безобразие!
Смирнов открыл глаза. Все та же противная уборщица.
- Я убираю, убираю, а вы гадите всюду, как вам не стыдно! Поднимайтесь живее!
- Да, да, простите, - все еще пребывая в состоянии прошлого, произнес Смирнов. - Только не кричите, не надо кричать - не терплю. Я уже ухожу.
Он слез с подоконника и действительно пошел, больше не воспринимая ничего из того, что бросала вслед ему возмущенная уборщица, спустился вниз, вышел обратно во двор. Во дворе присел на лавку, глотнул свежего воздуха, почувствовал легкое головокружение, откинулся на спинку, но не успел всего переварить - в школе раздался звонок, перемена.
Школьники посыпали наружу, веселые, жизнерадостные, защебетали, как воробьи, заметались по двору, разминая застывшие от долгого сиденья за партой мышцы. Одна компания сгруппировалась неподалеку от Смирнова. Видно, ученики младшего класса. Они что-то горячо обсуждали (новый ролик в сети?). Особенно неутомим был один из них, низкорослый, в синем, мешковато сидящем на нем школьном костюме. Короткие русые волосы его торчали в разные стороны, вероятно, после сна они так и не улеглись; уши оттопыривались и шевелились всякий раз, когда он усиленно размахивал руками, что-то объясняя; глаза то и дело бегали вверх-вниз, за ними скакали широкие брови. И вообще, все его лицо было необычайно подвижным и эмоциональным, так что Смирнову стало очень смешно. Он вспомнил и своих нескольких приятелей-чудиков (они были в каждом классе). С ними было не скучно, с ними было весело и легко. Их проделки снимали долгое учебное напряжение, они были нужны всем, хотя и не всеми нормально воспринимаемы. И от этого воспоминания Смирнову сделалось легко, он сразу позабыл и о своей глупой обиде, еще минуту назад снедавшей его, и о своей грусти, вспыхнувшей невзначай; он улыбнулся, его глаза просветлели, и он поскорее решил уйти отсюда, чтобы не смущать своей улыбкой озорного сорванца, уже повернувшего свою нечесаную голову в его сторону и удивленно уставившегося на него: чего этот дядька смеется, не над ним ли?
Смирнов поднялся со скамьи, отряхнул по привычке сзади брюки и, все также непринужденно улыбаясь, пошел дальше через аллею, мимо парка, мимо кинотеатра - домой. Время к полудню, не мешало бы уже и пообедать.