Скрыпник Андрей. Записки подростка

ЗАПИСКИ ПОДРОСТКА

Память рождает мысль, мысль рождает чудо. И потому я так часто и так настойчиво впадаю в бездну событий, которые для меня уже невозвратные.

Рассказать обо всём: вымышленном и реальном, как об одном целом; о тех, кого я любил и кого люблю сейчас - такова моя задача. Только сейчас я могу систематизировать то, что было со мной до Плея Алея. Впрочем, это было не так уж давно, и я иду по свежим следам.

В комнате полумрак. Где-то в уголке дивана сижу я. Греюсь в узком солнечном луче и слежу за отражающейся в стекле серванта мамой. Она копошится на кухне и видна мне лишь со спины. Странно, но мои первые впечатления как данного человека не связаны с ней. От окружающего мира к маме я повернулся лет с пяти.

Мама казалось мне красавицей, да она и была красавицей. По-своему необычная женщина.

Весь вечер в детском саду я проводил у калитки, вызывая маму:

- Ну, иди же. Я жду...

И мама очень быстро появлялась...Намного позже она, смеясь, рассказывала:

- Я не могла дождатыся кинця роботы. Зразу же зрываюсь и бижу за Андреем. Дивчата кажуть: "Чи ты дурна! Та пишла бы домой, приготовила бы всё, повбирала!" Ни, я бижу за Андреем.

Я был благодарен маме за такое внимание. Я любил её, как только мог. И без неё мог спокойно жить лишь дома.

На маленьком квадратике пола, возле окна я жил самой бурной жизнью. Пластилин, игрушечные солдатики и бочечки лото были опорой этой жизни.

Изредка в неё входил отец. Это был грузный, большой и очень симпатичный человек с запахом папиросного дыма.

В ссорах матери и отца я всегда был на стороне отца и обижался на мать за то, что она кричит на этого человека. Но первые впечатления об отце довольно странны:

...Я чувствую непреодолимое желание бежать куда-то, бегу со всей силы, сворачиваю за угол дома. Но за собой слышу топот, оглядываюсь, вижу большого человека в голубой рубашке, бегу уже на пределе, кажется, что вот-вот взлечу, но всё напрасно. Человек догоняет меня, хватает за руку. Я в отчаянии, кричу, отбиваюсь - но впервые за свою жизнь подчиняюсь и покорно плетусь за ним...

Ко мне позвонили вечером, в четыре часа. Мать была на работе, и я остался дома один. Я открыл дверь. В коридор вошла тётя Мотя, немного знакомая мне женщина. Она пронесла авоськи на кухню, вытащила из них три мороженные общипанные курицы, положила их в холодильник и повернулась ко мне. Челюсть у неё дрожала.

- Крепись, Андрей. Папа в больнице. У него очень плохо с сердцем. Может не выдержать, - и, съежившись, выбежала за дверь.

Я ошарашено смотрел вслед. Но даже тогда у меня не было мысли, что я лишусь отца. Я кинулся на кровать и стал лихорадочно думать:

"Он никогда не был в больнице. Если это инфаркт, то первый. Теперь он наверняка останется дома, во всяком случае, первое время. Но я буду за ним ухаживать... Бедная мама".

Потом привели мать. Из-за шума, воя и визга плакальщиц, истерик матери я ничего не мог понять. Только ночью я получил покой, и сиделка рассказала мне всё.

Отец попал под поезд. Он погиб сразу. Это была нелепая смерть, и сиделка говорила про отца с укором. Папу не могли принести на прощание в дом, как на этом ни настаивала мать, из-за того что его переехали громадные железные колёса. Все эти дни я мучился потерей отца. По ночам мне снился один и тот же сон:

Я, ещё маленький, вхожу в спальню. Он лежит на тахте, спит, сложив руки на груди. Я представляю его таким в гробу, подхожу и разнимаю его ладони. Он просыпается и убирает их за спину. Я ухожу, но что-то в конце комнаты заставляет меня оглянуться. Я оборачиваюсь и вижу, что отец спит со сложенными на груди руками...

Ноябрьский день похорон был яркий как весной. Природа отдавала последний привет близкому мне человеку. На похороны собралось необычайно много людей. Среди любопытных зевак были действительно сострадающие. Честные люди маленького городка уважали этого доброго человека. Рядом с собой я чувствовал локоть брата, впереди видел мать и думал:

"Как мало у меня осталось любимых людей. К сожалению, только смерть отца помогла мне это понять. Я не могу и не имею права так глупо их терять. Я буду их беречь, как только смогу".

Вот и всё, что я здесь напишу об отце.

...Теперь я сделаю небольшое отступление. Я должен предупредить, что эта книга ассоциативная. На этих листах события даются так, как они казались с трёх до семнадцати лет...

...Жёлтые скамейки, тёмное помещение. Я первый раз в вагоне электрички. Напротив меня сидит старушка. Голова у неё повязана тёмным платком. Это был первый человек, который мне запомнился. Странно, но и второе моё восприятие связано со старушкой.

Сейчас я думаю, что это отец меня привёз на свою родину. Уже наступал вечер, всё вокруг было коричневым. Я бежал по лугу. Лёгкий ветерок ласкал всё вокруг меня. Звуков не было. За лугом я увидел избушку. Какая-то сила (возможно, это был отец) подняла меня и понесла к ней. У избушки стояла старая женщина. Она дала мне вареник с капустой. Я откусил немножко, а сам смотрел на неё.

Потом мне очень многие напоминали эту старушку.

Таковы две маленькие сценки - мои первые впечатления на этом свете как человека. Я не берусь их анализировать и символизировать. Они просто мне дороги и я бережно храню их в своей памяти.

...Когда меня приводили из детского сада домой, брат обычно сидел на диване, сложив по турецкому ноги, и что-то читал. Я его долго не замечал. Но однажды он взял меня на колени и стал мне бережно читать "Мцыри". Читал он наизусть, и я, боясь его сбить, затаил дыхание и молча смотрел ему в глаза. Меня не столько поразили стихи, сколько его труд и его внимание. Только тогда я рассмотрел его трепетное лицо и добрые, умные глаза. Не шевелясь, я дослушал "Мцыри" до конца. С тех пор я ревниво полюбил этого человека и "лишь одному ему я доверялся". На многие годы он станет моим учителем...

Но это будет потом. А пока мне семь лет и я впервые прочитал "Незнайку". Я устраиваюсь у своих игрушек, но играть не могу. Моё внимание привлекает пол, весь в трещинах, куда можно долго и бессмысленно смотреть...

Я не люблю описания пейзажей, но это было и впрямь прекрасно.

Огромные, все в узорах трещин, деревья. Похожие на гигантский веер кусты. Подобные сплетённым шарам пылинки, исчезающие в огромных, полных мягкой могучей воды реках, бережно огибающих островки с красивыми домиками, прячущимися за крепкие зелёные травы. К Цветочному городу вела дорога - очень широкая и очень пыльная. До города я не встретил ни одного коротышки.

Город через туман пыли я увидел издали. Увидел я его по белым, причудливой формы крышам.

...Я немного прогадал. Коротышки были чуть пониже меня.

Расспросив трёх коротышек, я к концу дня нашёл дом Незнайки. Сам Незнайка сидел во дворе на скамеечке. Я подошёл к нему и сел рядом.

- Я к тебе пришёл, - сказал я, краснея от смущения.

Незнайка повернулся ко мне.

- Ты что, хочешь со мной дружить?

- Да....И я хочу немного пожить с тобой.

- А как тебя зовут?

- Андрей.

- А меня - Незнайка, - он взял меня за руку. - Идём.

Незнайка жил на втором этаже. Он подвёл меня к своей двери.

- А это, братец, моя комната. Вот, - он показал на дверь, - это самая лучшая дверь в доме. Послушай.

Незнайка надавил на дверь плечом. Она с трудом поддалась, извергая такой кошмарной силы визг и скрипение, что мне пришлось заткнуть уши. Незнайка повернул ко мне сияющее лицо. Я тоже улыбнулся.

- Открой ухи! - закричал он - Всё уже!

Я опустил руки.

- Когда я открываю утром дверь, все просыпаются, - он засмеялся. - Действует у нас как петух.

- Ты сейчас будешь закрывать её?

- Зачем? Я закрываю окно и дверь на ночь, чтобы не залетел дракон Сири.

- А что это за дракон?

- Сири? Ты, что, не слыхал? Он ищет коротышек и уничтожает их! Он пожирает их ночью. Чтобы дракон не залетал, надо закрыть окна и дверь на ночь и прошептать заклинание, - Незнайка посмотрел на меня круглыми глазами. - Только говорить его днём нельзя, а то оно не подействует, - он немного помолчал. - У нас даже есть пустой дом. Там Сири съел всех коротышек. А у нас пропал Зевайка.

Я застыл от неожиданности.

- А что, этот дракон действует только в Цветочном городе?

- Конечно, нет, - Незнайка удивлённо взглянул на меня. - Он бывает у всех коротышек. А что, у вас его нет?

- Где это - у нас?

- Ну, в вашем городе, где ты живёшь.

- А, в Купянске. Нет. Там его нет.

- Купянск, там все купаются, - уважительно произнёс он. - Это, наверное, далеко.

- Далеко, - протянул я - тыща километров отсюда.

- Тыща чего? - не понял Незнайка.

- Ну, тыща километров. Километр - это около миллиона шагов.

- А-а. Ты как Знайка.

- Нет, что ты, - я махнул рукой. - Совсем нет.

Незнайка воспользовался паузой и обвёл жестом комнату.

- Вот. Смотри. Здесь я живу.

Комната не представляла собой ничего особенного. Из мебели были только кровать, стол и стул. Кровать была аккуратно прибрана. На столе лежала кипа бумажных голубей. Стул был приставлен к окну. В дальнем углу разместилась огромная куча из гвоздей, винтиков, проволоки и прочей рухляди. Но в остальном в комнате было относительно чисто.

- Ну, вот, - он вздохнул. - А теперь, братец, пошли, возьмём Зевайкину кровать. Она во дворе стоит.

- А подушка и постель?

- Зайдём в Зевайкину комнату и возьмём.

Через полчаса теперь уже моя кровать стояла в комнате Незнайки.

- А где остальные коротышки?

- Та, - он махнул рукой и скорчил недовольную гримасу, - пошли на речку купаться.

- А ты?

- Не захотел - буркнул Незнайка.

- Ты что, с ними не дружишь?

- Дружу, но они всё время меня перевоспитывают.

- От чего?

Незнайка молча пожал плечами. Настроение у него подпортилось, и он некоторое время молча ковырял носком ботинка в полу. А в это время в коридоре послышался весёлый шум.

- А-а, пришли, - недовольно сказал Незнайка.

- В восемь часов ужин. Не забывайте. Тюбик и Гусля дежурные, - послышался чей-то строгий голос.

Раздались на лестнице шаги и скоро я увидел целую юрбу коротышек. Они разбежались по комнатам. В коридоре появился степенный коротышка в очках и в чёрном костюме. Незнайка кашлянул.

- Это Знайка, - тихо сказал он, - самый главный коротышка.

Знайка обернулся на голос. Он внимательно, чуть свысока осмотрел меня, мою кровать, хмыкнул, отвернулся и скрылся в своей комнате.

- Он, что, самый плохой?

- У нас нет плохих коротышек.

- Во всём городе?

- Во всём городе, - удивлённо подтвердил Незнайка.

Я немного помолчал.

- Ты очень хочешь есть? - спросил я.

- Не, не очень.

- Тогда, может, прогуляемся по городу?

- Можно. Только я не хочу по городу ходить. Пойдём лучше к реке.

- Давай к реке. Я сейчас загляну на минутку к Знайке и пойдём.

Знайка сидел на кровати и возился с толстой книгой. Когда я вошёл, он хмуро посмотрел на меня.

- Извини, Знайка, что я без стука, - Я придвинул стул и сел. - Мне нужно с тобой поговорить.

- Ну.

- Кто этот дракон Сири, поедающий коротышек и как давно он появился?

- Это всё глупости. Никакого дракона нет. Просто коротышки умирают. А дурачки, вроде Незнайки, думают, что это дракон.

Слова Знайки меня ошарашили.

- Как это умирают? Разве здесь может быть смерть?

- Может, конечно. Коротышки - живые существа.

- И многие знают об этом?

- Не знаю. Я об этом ни с кем не говорил.

В комнату заглянул Незнайка.

- Андрей, ты идёшь?

- Иду. До свидания, Знайка. Пошли.

...Незнайка привёл меня на своё потайное место. Потайным местом был холмик под огромным деревом. Можно было сесть на холмик и опустить ноги прямо в воду - что мы и сделали. Солнце зашло. Сделалось темно и тихо.

- Ты на воздушном шаре ещё не летал? - спросил я.

Незнайка отрицательно помотал головой.

...Наконец я сидел рядом с Незнайкой и даже болтал ногами в такт с ним. Мне ему хотелось сказать очень многое. И то, что я наконец нашёл близкую душу, и то, что я хотел бежать сюда от смерти, привести сюда всех своих близких людей: маму, отца, брата; что я хотел бы каждый день вот так сидеть с Незнайкой...

Незнайка задрал голову вверх.

- Нет, сегодня листья не будут падать.

- А что, лист может больно ударить?

- Нет, просто это очень красиво...

Домой мы пришли в полночь.

- Подожди, Андрей не ложись, надо ещё дверь закрыть, - прошептал Незнайка.

- А может, сегодня не будем закрывать дверь? Покажем дракону, что мы его не боимся!

- Давай, - неуверенно согласился Незнайка.

...Ночью я думал о детском городе. Как всё-таки этот детский рай относителен. Здесь бродит мрачный дракон Сири, который угрожает коротышкам смертью, и я вдруг с отчётливой ясностью понял, что каждый, кому не лень, может наступить на Цветочный город ногой, раздавить Незнайку. От таких мыслей меня мороз продрал по коже. А что же делать? Сделать коротышек невидимыми, убрать с Земли, где им угрожает смерть. Я вдруг увидел туманную панораму и ощутил, что спасти коротышек в моей власти. Всю ночь я шептал и колдовал. Изредка моё колдовство прерывал Незнайка, который чмокал и переворачивался во сне.

...Утром я проснулся от громкого разговора. Незнайка сидел на корточках с бумажным голубем на подоконнике. Его знаменитая шляпа висела на гвозде над кроватью...

- Не хочу! - кричал он.

- Почему? - слышалось со двора.

- Потому.

- Ты, что, со мной не дружишь?

- Нет. Сейчас у меня есть новый друг.

- Тогда я с тобой тоже не дружу!

Незнайка спрыгнул с окна.

- Кто это? - спросил я.

- Та. Это Гунька. Там тебе, братец, завтрак оставили. Иди, кушай.

- Спасибо, - я внимательно посмотрел на Незнайку. - Ну что, дракон Сири не залетал?

- Какой дракон? - удивился он.

- Сири.

Незнайка молча пожал плечами.

Я пробыл в Цветочном городе шесть дней. И каждый вечер мы с Незнайкой ходили на его потайной холмик и ждали, когда начнут опадать листья. Так мы просидели и в шестой вечер с полчаса, как вдруг Незнайка дёрнул меня за рукав.

- Смотри.

Сверху, мерно раскачиваясь, играя красными и чёрными тонами, закрывая дерево, прямо на нас опускался широкий лист. Он проскользнул по нашим головам и опустился прямо у наших ног. Сверху появилось ещё два листа. Незнайка, приоткрыв рот, смотрел на них. При закате рот его казался огненно-красным, щёки поалели и большие глаза отдавали лиловым огнём. Незнайка дотрагивался до листьев руками и направлял их в разные стороны. Мне почему-то стало скучно.

- Незнайка. Я, пожалуй, пойду домой.

- Подожди, братец. Скоро пойдём вместе.

- Да нет. Я уйду в Купянск.

Он оторвался от своего занятия.

- Тыщу этих километров, - уважительно сказал он. - Давай, пока.

- Я ещё вернусь к тебе. Ты только не забывай меня. Хорошо, братец?

- Хорошо. Купайся там.

- Я иду, - я посмотрел на него.

- Ладно, - он зевнул и уставился на воду.

Солнце как раз было над Купянском. И я пошёл прямо к солнцу...

Брат приехал с учёбы домой. На один день. И это вдохнуло свежую струю в давно заведённую на один лад жизнь нашей семьи.

Мать радостно копошилась на кухне, отец сидел возле нас, уткнувшись в свои бумаги, и внимательно прислушивался к нашему разговору.

- Ведь ты знаешь Окуджаву и Никитина? - спрашивал брат.

Я поспешно кивал головой.

- Так вот, я привёз кассету с записью Суханова. Он считается третьим бардом, лучше даже Кукина.

Я смотрел на него и молча кивал.

- Сейчас я поставлю кассету. Па, послушай и ты. Тебе должно понравиться. Ма! - звал брат - Иди сюда, будет хорошая музыка.

И я впервые услышал мелодию. Прослушал всю кассету я на одном дыхании. Покрывая одно другим, у меня вальсировало в голове:

"Аист улетает в облака...

...Но вальс ожидания закружится снова...

...Не потому, чтоб я её любил, я потому...

...Апрель, апрель, апрель...

Аметистовых ягод услышал я звон..."

Качество было плохое, иногда я даже не разбирал слов, но губы мои шевелились, стараясь подобрать слова к песне, пело всё моё естество. Я представил себе Суханова - в тёмном зале, освещённый юпитером, стоял высокий, стройный человек. Он играл на гитаре, маленькой и лёгкой. Голова его была вскинута кверху, как бы освобождая путь хлынувшей песне. Глаза его полузакрыты, длинные волосы спадают на плечи. Моментами казалось, что это не Суханов, а я; и что песни мои.

Брат уезжал и забирал с собой кассету. Я грустил, проходили дни, но я не забывал мелодии и Суханов, человек с гитарой в тёмном зале, вальс, чувство вальса оставалось со мною.

...Брат уезжает. Всю жизнь уезжает. В иное, где есть что-то новое, интересное...

-Апре-ель, апре-ель, апре-ель...м-мм-м, - я прыгал через лужи и щурился под ярким солнцем.

Каждый год я нетерпеливо ждал весну. Внимательно всматриваясь в проталины, я старался найти в них следы отступления снега. Я даже в конце зимы объявлял войну снегу. По пути в школу я замечал все проталины. Это была свободная земля, и я был призван защищать её. И был призван освободить территорию, захваченную белыми воздушными десантниками. Я с мудрым видом смотрел себе под ноги и даже расчищал носком ботинка землю от снега. В период снегопадов, заносов я снимал с себя командование, отчуждённо смотрел, как снег покрывает голую землю...

Но весною всё это казалось далёким и смешным. Я бродил возле ручейков, пролагал им путь в застойных местах. До десяти лет весна у меня ассоциировалась со словом "люди". Весной их как бы становилось больше, они были веселее и живее; и мужчины, и женщины надевали яркие одежды; появлялось на улицах очень много беременных женщин и женщин с колясками. Солнце охватывало всё вокруг. И люди, и деревья, и здания, и земля - всё как бы сжалось в объятиях солнца. И меня оно заставляло прикрывать глаза. Так сквозь радужную сетку я видел всё вокруг...

Позже такого ликования не было. Я по-прежнему все дни проводил на улицах, но теперь я выбирал места потемнее и поуединённее. Теперь весна у меня ассоциировалась с Сухановым. Сидя на скамейке или гуляя по тёмным аллеям, я напевал его песни и уже отворачивался от людей.

Странное было моё детство. Как бы кто-то прикрыл меня колпаком, защищая от всевозможных бед, но в то же время отдаляя меня всё дальше и дальше от людей, их забот, хлопот и радостей.

В детстве я перенёс очень тяжёлую обиду. Впервые меня оскорбили, и притом оскорбили близкие мне люди. Это было страшно. Потянуться за рукой дорогого человека, а получить ей же пощёчину; улыбнуться ему и выслушать в свой адрес насмешки.

Я ушёл из дому. Куда? Не знаю. Я пешком пройду по Купянску, выйду из этого злосчастного города и пойду по дороге в Харьков.

С бутылкой ситра и с буханкой хлеба идёт маленький человек по тёмной дороге. Сквозь туман всматривается в далёкие дома с освещёнными окнами, представляет везде такой же уют, как у себя дома.

"Больным меня привозят домой. Я умираю, окружённый ими. И вот я уже мёртвый, с последним оскалом на лице, слушаю пропадающий в ушах плач матери и всхлипы остальных людей..."

На этом я прерываю думу и утираю слезу. Дальше фантазировать мне не хотелось.

Однако наступал вечер и становилось всё холоднее. Кутаясь в туман, я ощущал, как мокнет моя одежда, как влагой покрывается моё лицо и руки. Вблизи меня что-то зашевелилось и, вглядевшись, я увидел человека. Он стоял, нахлобучив на лоб смешную кепку с очень длинным козырьком, засунув руки в карманы и выставив вперёд довольно большой животик. В тумане и кепка, и рубашка, и брюки, и смешные башмаки - всё казалось на нём серым.

- Зигмунд, - произнёс он и поклонился.

- Что? - не понял я.

- Я - Зигмунд, - он засмеялся. - Это имя такое. А теперь, если хочешь, идём ко мне.

- А вы далеко живёте?

- Нет, здесь рядом, - Зигмунд повёл меня вглубь тумана. Шагов через десять я вошёл в какую-то дверь и оказался в полном мраке.

- Андрей, я не люблю света. Поэтому, если ты не против, я зажгу лишь одну свечу.

Меня почему-то не удивило, что он знал меня. Огонёк у свечи был очень маленький. Рассмотреть что-то при нём невозможно. Он только вежливо отстранил мрак, но давая понять, что он здесь лишь гость. Зигмунд сел против меня.

- А ты рыжий, - он удивился, - и глаза у тебя голубые....Куда же ты собрался? Со съестными припасами, - он кивнул на бутылку ситра и буханку хлеба. - Убегаешь от людей? Так ты это ещё успеешь. А пока погости у меня с полчасика.

Я удивился, что так мало.

- Тебе этого будет достаточно, - засмеялся Зигмунд. - Кроме того, мне уже с тобой рядом тяжело, хотя ты ещё никто. Впрочем, к Незнайке ты уже ходишь.

Я молча уставился на него.

- У тебя всё ещё впереди, - продолжал он, - а у меня в прошлом, - Зигмунд внимательно посмотрел на меня и вдруг рассмеялся. - Да ты ешь! Кушай свой хлеб, пей ситро. Не тащить же всё это обратно, - он открыл мне бутылку, и я сделал глоток, наполнив рот шипучей сладкой жидкостью. - Кушай и слушай меня. Сначала пару слов обо мне. Я живу здесь, рядом с тобой уже десять лет. Тебе сколько лет?

- Десять.

- Вот. Значит, о себе. Существовать я могу только в тумане или в такой вот тьме. Ты любишь темноту, неизвестность?

- Нет. А туман мне нравится, - сказал я и покраснел. - Есть даже песня такая хорошая - "Туман, туман - седая пелена".

- М-гм. Всё ясно. Так. Значит, я волшебник. Правда, по мелочам. Это мой дом. Прийти сюда ты сможешь потом ещё один лишь раз. И сейчас, и тогда я окажу тебе ту помощь, которая необходима. Понял?

- Понял. А какая мне нужна помощь?

- Подумай. Впрочем, я тебе помогу. Вот. Значит, ты читал и любишь "Незнайку". Так?

- Так.

- Что у Незнайки было во второй книге?

- Волшебная палочка? - спросил я. - Я об этом думал. Неплохо было бы её иметь.

- Так ищи её. Многие искали, так может тебе повезёт.

- И это всё?

- Всё....Ну, Андрей, иди домой. Там ждёт тебя сюрприз...

Когда я постучался домой, мне ответил звонкий голос брата:

- А у нас все дома.

Я очень обрадовался ему. Брат приехал не один, а со своим сокурсником. Тот скромно сидел на диване и смотрел на меня.

- А это мой брат Андрей, - представил меня брат.

- Который буханку хлеба сегодня зйив, - вставил отец.

- Да, обжора страшный, - брат захихикал и начал рассказывать очередную побасёнку про меня. - Кушать он очень любит, а раньше вообще ел всё без разбора. Лет семь назад меня оставили за ним следить. А мама купила банку подсолнечного масла и поставила её на кухню, на подоконнике. Должно быть, оно красиво отсвечивало на солнце и Андрей на своих кривеньких ножках всё время рвался на кухню. Я его удерживал как мог, но потом зачитался и вдруг слышу на кухне звон разбитого стекла. Вываливает карапуз, - он посмотрел на меня и снова рассмеялся.

- Пузыри изо рта лезут уже на штаны, рожица сморщенная. Плюётся во все стороны, суёт кулачки в рот, наверное закушать хотел...

- А ты мыло ел, - отреагировал я. - Мне мать рассказывала.

- Ты ему палец в рот не клади, - шутливо прокомментировал студент.

- Идидьте кушать, - высунулась из кухни мать. - А ты, Андреечка, пойишь потом. Ладно?

Я отвернулся от неё. Слишком ещё велика была обида. Я взял "Незнайку" с намерением просмотреть книгу перед сном и подошёл к окну. На улице уже полностью потемнело, не было ни луны, ни звёзд. Я видел лишь собственное отражение и огоньки света вдали. Сзади подошёл брат и взял меня за плечи.

- Ну, - он взял у меня книгу - "Незнайку" читаешь? А я привёз тебе хорошую книгу - "Шёл по городу волшебник". Не читал?

- Нет.

- Там один мальчик нашёл волшебные спички.

- Кругом одно волшебство, - с восторгом сказал я.

- Да. Переломишь одну и загадывай лишь одно желание. Признаться, после этой книги в детстве я неделями искал такие спички. Слушай, Андрей. Если бы тебе попалась лишь одна спичка...

- А волшебная палочка?

- Пусть, но чтобы можно было загадать одно лишь желание. Какое бы ты выбрал?

- Не знаю. Наверное, чтобы все жили.

- Подумай, Андрей. Я думал об этом всё моё детство.

Я озадаченно посмотрел на него и вспомнил Зигмунда.

- Хорошо, - пожал я плечами.

"Мне и вправду везло, только этого мало"

Трудно продолжать начатое после долгого перерыва. Замотанному и усталому, используя маленькую передышку, брать ручку и, напрягая свою память и внимание, выдумывать, размышлять, вспоминать...

Нет, я искал волшебство не неделю, а годы. В то время вы могли бы видеть мальчика, который, озираясь по сторонам, поднимал с земли хворостинку или палку и незаметно махал ею. С любой спичечной коробки, попадающейся мне, я пробовал на волшебство и спички.

...Я хотел, чтобы вечно жил я, вечно жили отец, мать и брат, чтобы все хорошие люди были здоровы, а плохие сгинули. Брат сказал, что он загадал бы вечно быть молодым. Но загадывать можно было лишь одно желание, да и всё это было не то. Я нашёл одно, но всеохватывающее желание. Тогда бы я смог осуществить всё это и сделать многое другое, только одно хорошее, думал я. И вопросительно глядя вверх, я шептал:

- Хочу быть волшебником.

Как видите, скромностью я не страдал. Но я и вправду хотел взять под защиту беспомощного Незнайку, вернуть всё калекам, о которых я болел с детства; я не хотел терять близких, просто хороших людей; хотел вернуть в жизнь бабушек и дедушек, которых я так и не видел. Я жалел всех, кто, по-моему, нуждался в жалости и не считаю это пороком. Да и сейчас я верю, что всё-таки мне встретилась та волшебная палочка или спичка. И полностью могу положиться на свои силы...

Перечитывая книгу, уходишь из рук времени. Ты, хотя бы и подневольно, сравниваешь себя с тем, читавшим её раньше. Вновь входишь в те же события и осматриваешь их с других, неведомых ранее сторон.

С некоторых пор я перестал перечитывать "Незнайку". Мне начало казаться что он взрослеет. Он, кумир моего детства, голубоглазый коротышка с чуть приоткрытым ротиком, теряет себя, приспосабливается, обнашивается, ровняя себя по людям. Мне тяжко было сознавать, что он в "Незнайке на Луне" начинает мудрствовать и приобретать опыт. Я уже не хотел идти к нему, боясь, что он, обременённый памятью, вопьётся в меня уже серым взглядом, как бы проснувшись, пытаясь узнать, кто я и что мне от него надо...

Мы подходим к празднику. Нельзя сказать, что это самая весёлая глава, но я ждал её с начала записок. Не знаю, как получится...

...-На концертах я её ни разу ещё не пел,

не знаю как получится...

Суханов о "Новогодней песенке"

Я никогда не рассказывал здесь о дворе, где практически провёл всё своё детство. Нельзя сказать, что он мне не впал в память. До сих пор я с удовольствием хожу туда, смотрю на берёзку, которую назвал своей, лишь бы малыши не резали её на сок, вспоминаю кучи песка, где в детстве валялся целыми днями, гаражи, за которыми шла вечная игра в пятнашки...и прочее, прочее, прочее...

Собирались тучи, ветер уже игрался верхушками деревьев, но внизу, во дворе было необычайно тепло и тихо. И вдруг всё всколыхнулось. На двор высыпало всё население дома. Женщины ремонтировали старый дворовой стол и приносили свои столы из квартир, шушукались и смеялись. Мужчины стояли невдалеке, курили, с довольными лицами тыкали друг в друга пальцами, пыхтели и перемигивались. И вдруг, как по команде, разбежались...

Мужчины носили стулья, а женщины в фартуках - тарелки с мочеными помидорами и огурцами, квашеной капустой и копчёной колбасой. Все малыши, в том числе и я, стояли под моей берёзкой. Самые маленькие подпрыгивали от нетерпения и дёргали за руки старших. Те старались держаться сдержаннее и смущённо усмехались, видя своих матерей и отцов такими взволнованными и радостными.

И взрослые, и старые люди сели за столы. Поднялся шум. И вдруг все стихли. Они обернулись к нам. Возгласами с радостным смехом, жестами они звали нас к столу. И малыши с визгами побежали, увлекая за собой старших. Я сел между старыми людьми, а мать и отец улыбались мне, чтобы я не обижался, что они далеко от меня...

- У нас огиркы лучше, - улыбалась старушка.

- К-гм. Да, - оторвался от тарелки сидевший напротив грузный мужчина, оглушительно цыкнул и закричал:

- Леночка, родименькая, когда же!..

- Сейчас, сейчас, минутку.

- И зачем вы йийи тилькы пьетэ, - заискивающе улыбнулась старушка.

Мужчина благодушно посмотрел на неё...

Меня поразила в этих людях нарочитая беспечность и нарочитая раскованность. Сегодня праздник, сегодня всё можно. Забудьте, что вам предстоит работа, забота, старость и смерть. Сегодня вы никому ничего не должны, на этом празднике нет хозяина. А впрочем? Может хозяевами на этом человеческом празднике были мы - дети, которые жили так, как хотели бы они.

Люди собрали на этот праздник всё, что они имели. Между деревьев разместились их дети - символ надежды и старики - символ сострадания и человечности. Нас окружали только деревья и мягкий туман, скрывший грозные серые тучи. Старушки не выдержали буйного веселья - тихонько ушли...Старики, любимый мой народ.

А праздник шёл своим чередом. Аромат веселья наполнил всё вокруг. Приходили гости. Рассказывали смешные анекдоты и пели песни. Пришёл и Зигмунд. Я его сначала не узнал. Он долго сидел за нашим столиком, смеялся со всеми, мигал мне. Зигмунд отпустил бороду и стал непохожим сам на себя. И только когда он надел свою кепку, я его узнал. Зигмунд подвинулся ко мне.

- Ну, как дела? - спросил он.

- Так себе, - важно сказал я.

- Тогда всё ясно, - он обвёл столы взглядом. - Милые люди. Я прав? - Зигмунд повернулся ко мне.

- Да, но по-моему хватит. А то они сами не поверят в искренность праздника.

- Хорошего никогда не бывает в избытке. Сейчас пойдёт дождь.

Я кивнул головой. Вернее, дождь уже шёл. Но сначала он и не ощущался, потом люди почувствовали первые робкие капли. Сейчас же он хлынул с большой силой. Люди устало и с облегчением разбегались по домам...

Мы с Зигмундом сидели под деревянным грибком и смотрели как несколько женщин в плащах и накидках убирали со столов.

- А ты изменился, - я внимательно посмотрел на него. - Бороду отрастил.

- Разве что, - засмеялся Зигмунд.

- Смеёшься всё время.

- Это ты мрачнеешь с каждым годом, - он пожал плечами. - А мне это не к чему. Кроме того у меня вместе с людьми сегодня праздник...

В окнах дома появился свет. Туман и тучи рассеялись. В небе засветились первые звёзды.

- Андрей. Людей надо любить, - вдруг сказал Зигмунд.

- А зачем ты мне это говоришь?

- Потому, что ты это должен знать. В последнее время я вижу, как ты их сторонишься. Ведь я был, есть и буду одиноким и знаю, что это такое. Это самое худшее.

- Но не для меня, - я напряжённо смотрел на него и ждал ответной реплики.

- Ну, бог с тобой. Вот ты изменился, - он вскинул голову. - Что ты там нашёл? Звёзды, луна...Что, очень красиво?

- Я в детстве хотел быть писателем и астрономом.

- В детстве?? - Зигмунд усмехнулся - Ты будешь и астрономом, и писателем. Только ты не так это себе представляешь, - он вдруг замолк и вздохнул. - Ну всё. Ты можешь, Андрей, меня выслушать?

- Могу. Мне пока спать не хочется.

- Я твой ангел-хранитель, хотел тебе обеспечить спокойное детство. Но оказалось, что моя помощь, в общем-то, не нужна. Может так случится, что мы больше не увидимся.

Я ему ничего не сказал.

Зигмунд вздохнул:

- Ты ещё многого не понимаешь...Прощай.

Ночь была великолепна. Растаял в темноте мой дом, деревья - всё вокруг. Я остался один на один с ночным небом...

Вселенная. Неразмываемая темнота и ослепительный свет. Вселенная с раннего детства манила и пугала меня. Засыпая в кровати, я любил падать в бездну, чувствовать ошеломляющее начало полной свободы.

И честно говоря, меня никогда не привлекали ни поверхности звёзд, ни планеты с их мифическими обитателями. Меня поражала та бескрайность, которую так никто и не может представить. В ту ночь я непосредственно ощутил эту могучую силу. Так и сидел я под деревянным грибком во дворе дома провинциального городка провинциальной планеты, окружённый чёрной бездной. Казалось, что она наступает на меня, пытается запугать и подмять.

- Ну нет, - шептал я, - и не пытайся. Ничтожеством ты меня не сделаешь и букашкой я себя не почувствую. Вот так.

Я расслабился. Да, всегда и особенно в ту ночь во вселенной я видел совсем другое - безграничную возможность роста и развития. Нет, обуздать её мне не хотелось, но по-детскому казаться себе там великаном, а не букашкой - к этому я всегда стремился. Я закрыл глаза и увидел среди звёзд чью-то тень. Она росла и вскоре я различил в этой фигуре свои черты. Я ладонями закрывал звёзды, проплывал мимо туманностей и галактик. Вселенная светлела и теплела.

"Мы все в это время любили,

Но мало любили нас..."

- Ну что, пошли, - он повёл её за собой.

- Подожди, - прошептала она и остановилась.

Он наклонился к ней.

Так и стояли они. Руки сплетали венок нежности. Оба сливались в одно целое. Лиц не было видно. Лебединые шеи обвивались одна у другой...

Это был хороший рисунок. И я его сжёг с детской мукой, пытаясь этим сжечь любовные чувства в своём сердце.

Но в тринадцать лет я в этой, по словам Долматовского, и прелести, и гадости видел одну только прелесть Но уже проходит та детская всеохватывающая любовь, та зачарованность и то блаженство, которое я так стеснялся и так лелеял в сердце. Это всё улетучивается с лёгкой элегической мелодией, как бы отдавая воздушный прощальный привет и оставляя после себя холодный анализ, или, в лучшем случае, холодную мечтательность.

Везде "мельканье брачующихся пар". К пятнадцати годам у меня к этому отношение было резко отрицательное. И дело, как мне тогда казалось, было не только в детской ревности. Уже тогда полный честолюбивых замыслов я не мог принять этого эфирного тормоза. Я тогда думал - что такое любовь?!

Человеку иногда хочется почувствовать себя свободным и могущественным существом. И для этого он создаёт свой маленький мирок на принципах равноправия с другим человеком. Там есть всё для наркотической свободы - и некоторая отчуждённость от внешнего мира и мнимая свобода нравов, немного нежности и дружбы, немного секса, немного власти. Всего очень немного и очень много платы за это. И каждый человек носит на себе эту тяжкую плату. Везде за этим мельканьем брачующихся пар скрывается такая тоска, такая безнадёжность, что под силу лишь философу. И тогда, в пятнадцать лет, я понял неизбежность и моего тяжкого креста. Как за спасительную соломинку, стал хвататься за свои детские идеалы.

Так после долгого перерыва я вновь встретился с Незнайкой и Зигмундом, с пока вам неизвестными Гномом и Карликом.

"Я в детстве заболел

от холода и снега..."

"Книзу, книзу катится повозка...", "Солнце за деревьями склонялось...", "Ах, как долго, долго едем..." и вновь я впадал в беспамятство. Необычно лёгкая, пустая голова. Я впервые заболел ангиной. Лежу в кровати. Слушаю Новеллу Матвееву. Она мне поёт о бродягах, о поэтах. Песня отдаётся у меня в голове с десятикратной громкостью.

"Я разгребаю монетку огня, пламя бушует и варятся щи..."

...И вот на этом фоне является болезнь. Это очень грязная и противная особа. Она склоняется ко мне и дышит своим наркотическим эфиром. Я укутываюсь в одеяла, прячу лицо в подушку и вновь забываюсь.

А вдали, в темноте поёт Матвеева.

...Ветер. Как я люблю ветер! Я иду навстречу ему, он обдувает меня, ласкает в лицо...Господи, как оно горит. Голова сейчас разорвётся...Ветер приносит два существа и подгоняет меня к ним. Это похожие друг на друга лилипуты. Карлик и Гном - две прощальные фигурки из забытой страны Феерии. Последний Карлик и последний Гном пришли проведать меня, больного и слабого. Садитесь у подушки и рассказывайте:

- Ты, Карлик из забытой страны, всё плывёшь за ветром, ищешь свою подругу, размахиваешь мечом и вызываешь всех на бой? Не молчи. И не хмурься, ведь твоя судьба прекрасна. А ты, старый Гном? Ты всё ездишь на своём гномобиле, разыскиваешь последних гномов и эльфов? А их уже селят в заповедники. Вот так вот. Только вы не сердитесь на меня. Ведь я вас люблю и сейчас плачу за вами.

- Тебе, Гном, опять пора под землю. Нет, я с тобой не поеду, мне с тобой нечего искать. Я лучше поплыву с Карликом.

...Ветер надувает паруса. Карлик с обнажённым мечом стоит на носу корабля. Господи, и ведь он так всю жизнь стоит и смотрит, ищет то, что потерял в начале жизни.

И всё же я изменился. Тогда, пять лет назад, я ходил в яркий и солнечный Цветочный город к беззаботному коротышке Незнайке, а теперь валяюсь слабый и опустошённый, обвеваемый жутким ветром, вместе с одиноким и трагичным Карликом.

- Ты ищешь всю жизнь?

- Да.

- А зачем она тебе нужна, эта подруга? Ведь ты одинок и это прекрасно. Плавай на своём кораблике, смотри на чудеса мира, иногда возвращайся в свою забытую страну. Я большего и не хотел бы.

- Мне нужно счастье. А она - это всё моё счастье.

- Опять, боже! Да какое она счастье? Что, счастье обнимать её и плыть с ней в свою забытую страну?

- Да.

- Ерунда. Счастье - это вечный путь к нему. Вечный путь. И ты этого не понимаешь...

" Сад волшебный, дворец бумажный...

...Там карнавал, пляска теней...

...Кто-то стоит, кто-то с горбом

В лад мелодии кивая колпаком...

...Что же, горбун, стало с тобой

Этим вечером, когда запел гобой?...

...Силуэты к утру сотрутся

И гобой, уходя, возьмут с собой..."

"Проскачет всадник, следом другой,

Но я ничего у них не прошу.

Я только спою: "Дорога - мой дом"

И дальше в путь ухожу"

Довольно грустные получаются записки. Я хотел, чтобы эта книга была книгой детских ярких ассоциаций. Но чувствую, что здесь очень много тоскливых и довольно тёмных размышлений. Такой я рос. В принципе, я и сейчас бы рад уже закончить их, не потому, что я исчерпал себя и боюсь повториться, а потому, что я вступаю здесь в полосу расставаний, грустную и одномотивную полосу.

И как следующий эпиграф к оставшейся части я хочу привести здесь маленькую сценку.

Мы с братом гуляли по небольшому посёлку. В одном из домов крутили пластинку Никитина и мы произвольно всё время возвращались к этим окнам. Капал мелкий дождик и в такт настроению погоды брат завёл беседу о своём прошедшем детстве, о тоскливости взрослой жизни. Это не было для меня откровением, но я отнёсся к этому разговору серьёзно, так как постарался представить себя таким же замотанным и усталым, как мой брат. Но вместо этого я выходил этаким длинноволосым высоким мальчиком в огромных клешах и блестящей курточке, но без определённых черт лица.

- Я тебя понимаю, Саша, - вздыхая, отвечал я. - Я и сам не хочу взрослеть. Мне очень нравится быть пацаном, - и здесь я лукавил.

Мне просто хотелось остаться в стороне от всего, бродить к своим - Незнайке, Карлику, Зигмунду.

Обычная человеческая потребность - полежать в постели после тяжёлого дня, смотреть в потолок и мечтать о чём-то светлом и несбыточном. Но в детстве с некоторых времён я стал замечать, что с приходом темноты на меня надвигается необъятный, всепоглощающий страх - страх смерти. Не важно с чего я начинал, но всё равно приходил к одной и той же мысли: что всё кончится, что я не буду чувствовать, не буду видеть, не буду думать, даже не буду сознавать, что я мёртв, что я песчинка мироздания. Я пытался представить свои последние минуты, невыносимые муки, уход из меня света сознания и тепла жизни, растворения бывшего меня во мраке и холоде небытия. И уже меня не будет. В холодном поту и диком ужасе я - несчастный ребёнок - вскакивал на ноги и с криком бросался к матери, рыдал в её объятиях и рассказывал об этом. Бедная мама утешала меня, как только могла, предрекала мне жить до ста лет, а там, дай боже, и вовсе победят проклятую смерть. В её словах было такое усталое спокойствие, что мой запал кончался и я, всхлипывая, умолкал и успокаивался.

Но с возрастом я привык встречать темноту один на один. И вот в одну такую ночь среди множества фигур я увидел четыре синеватые фигурки. Они лежали полукругом в зелёных гробах и тишина вокруг них пилила каким-то неуловимым возрастающим звуком.

К своему огромному ужасу я узнал Зигмунда, Незнайку, Карлика и Гнома.

"До чего я дошёл, - подумал я, - так из-за собственной небрежности и лени я могу лишиться всего, что имею".

Я лежал на кровати, смотрел в потолок и думал о себе. Для меня было неожиданностью почувствовать ответственность перед кем бы то ни было, хотя бы даже перед своими существами. Это - опьяняющее чувство призрачной силы.

Я испугался за них. И именно испуг подтолкнул меня к этому прощальному путешествию.

Как меня встретит Зигмунд, узнает ли Незнайка, найду ли Гнома и Карлика. О господи, я почувствовал облегчение, потому что понял, что именно этого хотел и именно за них такое долгое время страдал.

Я подмигнул Солнцу и пошёл искать свой туман.

В сотне шагов от дороги стоял заброшенный дом. Даже издалека я понял, что он давно пустует. Из двери постепенно вытекал серый сумрак.

Комната была вся в паутине и пыли. Сквозь щели в крыше, сквозь разбитые окна и распахнутые двери в комнату врывался солнечный свет, безжалостно вскрывая всё то, что надо было спрятать во мраке ночи. У меня сжалось сердце, когда я увидел валяющуюся в дальнем углу комнаты кепку с длинным козырьком. Поднимая её, я заметил Зигмунда. Он лежал под ворохом одеял и беспристрастно наблюдал за мной. Этого я выдержать не смог. Я уткнулся ему в живот и ревел как ребёнок. Он несмело прикоснулся холодной рукой к моему дёргающему плечу.

- Самое страшное, - шептал он, - не в том, что я, бессмертный, умираю. А в том, что я - твоя игрушка, что я не смог жить без тебя...

Солнце светило Зигмунду в лицо. Он жмурился и отворачивался от света. Я встал и закрыл все окна.

- Я сейчас бессильный, Андрей. Бессильный, потому, что я тебе не нужен. Ты повзрослел, а как учитель я тебе не пригодился.

- Нужен, Зигмунд.

- А я уже не могу так. Я устал жить и жду смерти, - Зигмунд захрипел. - Как там: "Злая судьба, ах-ах, злая судьба".

- Что ты говоришь! - я в отчаянии дёргал его за руки.

Зигмунд качал головой. Я смотрел на его восковое лицо, на его прикушенную губу, на прозрачные руки и вспоминал. Вспоминал моё первое путешествие, его - смешного и сильного человека, пророчество под ночным небом.

А теперь он не смог, а может быть, не захотел уберечь свой дом от смерти. Я вздохнул и вышел из дома. Солнце немного отогрело меня.

- Прости меня, Зигмунд, за всё, - повернувшись к дому, сказал я и двинулся в путь.

Я пришёл к Незнайке, чтобы проститься с детством уже сознательно. Нет, я не смирился с судьбой. Я просто понял, что мне рано ещё консервировать себя в детских образах. Мне ещё предстоит войти в жестковатый мир людей, а они очень хрупки для этого. Их, нечего делать, разрушить подлостью и жестокостью, невнимательностью и ненавистью. Уж лучше я их оставлю в своём детстве. А сопровождать дальше на моём пути меня будут другие. И уже тогда где-то вдалеке я видел Синха и Коллина, Рирля и Элен, Плея Алея...

Дом Незнайки был пуст. Я бродил по Цветочному городу, слушал детский гам и смех. Яркое солнце, обилие детей и беззаботности отнюдь не сочеталось с моим настроением. Я направился к реке. Там я никак не мог найти нашего с Незнайкой холмика. Я прислонился к дереву и прикрыл глаза. Встреча с Зигмундом и дорога к Незнайке меня очень измотали. Когда я очнулся, солнце уже клонилось на закат. Я уже хотел идти прочь отсюда, но что-то меня подтолкнуло вернуться в Цветочный город.

Там меня оглушил радостный шум. Улицы были полны коротышек.

- Вернулись! Ура, братцы! - слышалось из толпы.

Я увидел в толпе Незнайку. Он, сбросив шляпку и котомку, обнимался с каким-то коротышкой. Кругом меня прыгали и дурачились дети. Я вновь потерял из виду Незнайку.

Наконец сквозь толпу я увидел голубую шляпу. Путешественники, махая котомками, направились к своему дому.

- Вернулись ведь, братец! - кричал мне в ухо какой-то коротышка.

- Да вернулись, вернулись, - засмеялся я.

Значит у Незнайки всё ещё впереди: и Солнечный город, и праздник рукавичек, и волшебная палочка, и грустноватое путешествие на Луну.

Ко мне снова вернулось хорошее настроение. Я и не мечтал, что так мажорно, на высокой ноте попрощаюсь со своим детством. Что же, Незнайка, я сделал всё, что мог. Больше тебе не угрожают дракон Сири и наглый башмак, зима и люди. Прощай...

Я пишу этот листок больным и вспоминаю, что таким же впервые встретил Гнома и Карлика из забытой страны.

В принципе, я никогда не был с ними так близок как с покойным Зигмундом и Незнайкой, но иногда ветер мне приносил их.

Я любил чинно беседовать со старым Гномом о былых временах, о пропавших гномах и эльфах, слушать с ним тихую музыку и просто вместе молчать. Мне нравилось и смотреть на красивого, чуть угрюмого Карлика, украдкой рисовать его...

А сейчас, чтобы полностью развязаться со своим детством, я сам пошёл их искать. Было мудрено найти их. В отличие от Незнайки и Зигмунда, они не имели дома, они были вечно в пути...

Гнома я нашёл в парке моего города. Я сидел на скамейке, а он сидел под скамейкой, рядом со мной.

Я и раньше подозревал, что ставшие моими существа не могут быть далеко от меня, а теперь мои подозрения переросли в уверенность.

Я наклонился к нему.

- Ну, здравствуй.

- Здравствуй, - испуганно ответил Гном.

- Не бойся, это я, - я взял его в руки и посадил на скамейку рядом с собой.

- Ты хотел со мной встретиться? - спросил он.

Я утвердительно кивнул головой.

- Почему ты так грустно смотришь на меня? - опасливо спросил Гном.

- Ты многих терял в своей жизни? - вместо ответа спросил я.

- Я потерял всё. У меня остался только ты, - он посмотрел мне в глаза.

- Ты так и бродишь везде за мной?

- Да.

Я наклонился к нему.

- Извини меня, но я должен с тобой расстаться. Я иду в жестокий мир и не смогу сохранить тебя.

- Теперь у меня никого не будет, - он поёжился. - А впрочем, я привык к расставаниям.

- Тебе холодно? Я тебя возьму под куртку. Я хочу посидеть с тобой. Хорошо?

- Хорошо, - вздохнул он.

Так мы и сидели. Я, укутавшись в свою нелепую курточку, нахлобучив прямо на уши фуражку. И гном, примостившись у меня на коленях, высунув голову в колпаке из моей куртки.

- Снег пошёл, - он кашлянул. - Правда, красиво?

- Да.

Снег степенно и тихо покрывал голую землю, падал на круглую, освещённую двумя фонарями бывшую танцевальную площадку, на тёмные деревья, на серые скамейки. Господи, я не заметил как и потемнело.

- Будто таинство какое-то совершается, - прошептал Гном.

- Только музыки не хватает. Вообще можно было бы сидеть до бесконечности.

Я провёл с Гномом всю ночь. Я носил его по парку, по улицам Купянска, ходил с ним к тёмной и мрачной реке.

- Тебе надо меняться, - сказал Гном. - Поверь мне, старому. Я знаю, что говорю. Иначе ты не сможешь жить в этом мире, не сможешь приспособиться.

- Я это знаю. Неизвестно, может быть я и приспосабливался, и менялся, если бы у меня не было вас.

- Я тебя понял. Тогда терпи.

...Встало солнце. И сквозь туман осветило созданную мной землю, зелёные листья на цветущих деревьях, высокую траву, оранжевое небо.

- Здесь тебе будет хорошо, - прошептал я Гному. - Извини меня.

Я опустил Гнома в траву и пошёл прочь. Пройдя шагов восемь, я остановился.

- Желаю тебе всё найти, что ты потерял!..

...О господи, но как тяжко и долго ставить точку. Надо менять направление записок, но поток гонит вперёд...

Карлик прилетел ко мне замотанный и расстроенный.

- Наконец-то, - проговорил я.

- Ты знаешь, Андрей, - он показал мне свой меч, - я убил негодяя.

- Что? Но ты не можешь никого убить. Ты неземное существо и не имеешь никакого отношения к людям.

- Но я его ударил! И меч тогда был красный.

- Удара он не почувствовал. А меч был алый от заката.

Карлик бросил меч и сел на пол.

- Что же это получается? Я не могу убить негодяя? Не имею никакого отношения к людям?! Тогда зачем я мотаюсь по свету, размахиваю мечом, угрожаю злу?

- Ты ищешь свою подругу.

- Но я её не найду, пока не повергну всё зло.

Он сидел долго и что-то думал, думал с ожесточением, кусая ногти и мотая головой. Я любовался им и думал, что мне будет трудно с ним расстаться.

- Я решил, Андрей, - он встал, взял свой меч и подошёл ко мне. - Освободи меня от своего покровительства. Я не могу больше так жить бумажным солдатиком, меня из внутри разорвёт.

- Ты и так погибнешь, - сказал я. - И ещё быстрее.

- Может быть. Но я хочу знать свою силу, уничтожать зло и хоть немного приблизиться к моей подруге.

- Можешь дальше не говорить. Я тебя никогда не держал, а сейчас тем более ты свободен. Мы больше не увидимся и, если ты не против, я хоть нарисую тебя на прощание.

- Рисуй, - он пожал плечами.

Я рисовал его чуть ли не в десятый раз, но это единственный рисунок, дошедший до сегодняшнего дня...

- Можешь посмотреть, - сказал я, оторвав карандаш от листа.

Он недоверчиво взглянул на рисунок.

- Они у тебя все одинаковы, - сказал Карлик и решительно поменял тему. - Ну, я пойду, Андрей.

- Иди.

Он побежал к своему кораблику, который покачивался на воздушных волнах за окном. Поднявшись на кораблик, Карлик повернулся ко мне, замахал мечом и что-то закричал. Кораблик раскачивался всё сильнее и сильнее, через несколько секунд он с какой-то тоскливой неизбежностью перевернулся, Карлик выпал из корабля, лёгким ветерком его снесло в сторону за окно, кораблик завертелся и вскоре исчез из вида.

- Вот и всё, - прошептал я.

"Нынче снова выйду в полночь

В незастегнутом пальто.

Не нужна ничья мне помощь

И не нужен мне никто"

И, наконец, последняя глава. Глава - эпилог. Глава, пожалуй, уже не с "Записок подростка" а с будущих "Красивых людей".

- Вот, смотри, - брат вытащил из чемодана две путёвки и путеводитель. - Сюда мы поедем. Я тебе обещал путёвки на Чёрное море в Дом Отдыха, но это ещё лучше - туристическая путёвка, - он развернул путеводитель. - Мы будем ходить по Кавказу, по горам. Вот отсюда, из Кабардино-Балкарии, через этот перевал, через Эльбрус мы пешком пойдём к Чёрному морю, в Очамчири. То есть, будет тебе и снег, и море, - он говорил бойко, стараясь растормошить меня.

Но с первых слов брата у меня внутри всё опустилось. Я уже год мечтал о Доме Отдыха, мечтал жить с братом среди пальм и южного солнца, возле моря. Жить и отдыхать в царских условиях.

- Тебе это не нравится? - спросил брат.

- Что ты, очень нравится, - я даже улыбнулся ему, а в душе поблагодарил судьбу, что хоть месяц побуду с ним вместе...

Дорога в Минеральные Воды - начальный пункт нашего путешествия - ещё больше омрачила моё настроение. Мы летели на самолёте и я все полтора часа сидел, закатив вверх от страха глаза, а в воздушных ямах (как назло, их было очень много) я вообще непроизвольно открывал рот. Брат смотрел на меня и смеялся. Но я чувствовал, что теряю ледяную уверенность в себе, всегда меня выручавшую. Летать мне категорически не понравилось.

В Минеральных Водах брат полчаса водил меня по городу, где я отдохнул от своего первого (и пока последнего) авиапутешествия. Здесь мне запомнилось то, что мы на диво легко устроились в гостинице, и это немного сгладило мои первые впечатления.

Следующим утром мы уже выезжали из Минеральных Вод в свой туристический лагерь. Ехали мы автобусом, причём я ещё раньше ездил по горной дороге на озеро Рицу, но это было несравнимо. Небо в тучах, небольшой дождь и на этом фоне - величественные пустые серые горы. Особенно ошарашивающее впечатление производила панорама при моментами прорывающемся солнце. Все люди в автобусе молчали, поглощённые этим зрелищем.

Наша турбаза размещалась в небольшом посёлке. Здесь нам обоим было очень скучно и мы развлекались тем, что ходили в конец посёлка в магазин за вафлями и печеньем. Мне уже не терпелось идти в поход и я даже пытался в одиночку взбираться на ближайшие горы.

И, наконец, мы покинули этот лагерь. Впереди были и пешие пятнадцатикилометровые переходы, и ночи в спальных мешках на голой земле. И двухчасовый переход по ливневому дождю, когда я, окончательно обалдев, помогая рассыпавшей хворост женщине, нёс час три ветки и брат безуспешно пытался вырвать их из моей мёртвой хватки. Но в конце этого перехода начинался ледник и все люди, в том числе и я, с радостными возгласами бежали по нему к стоянке. Впереди был и Эльбрус.

Станция-отель "Мир" служила для интуристов. Мы их видели днём сквозь оградку бара. Брат и я даже входили в этот бар. Мы, правда, просто прошлись по нему и немного посидели у стойки, так как денег у нас совсем не было.

И вот эту станцию на ночь оставили нашей группе. Правда, предварительно закрыв бар. И вся группа до полуночи сидела в коридоре и бара и, тихонько ругаясь, разглядывала сквозь прутья решётки богатое убранство заведения для иностранных гостей. Чем мы были хуже их, я не знаю.

- Да уж. Что положено Юпитеру...Уф! - не выдержав, вскочил брат. - Горячо сидеть. Лучше пошли на воздух.

Я встал с батареи и мы вышли из подвальчика наружу.

- А здесь холодно, - брат накинул на меня свою курточку. - Иди, а я сейчас оденусь и тоже выйду.

И здесь я понял, что это пик моего путешествия. Кругом меня была истинно космическая темень. Эльбрус, который раньше из-за туч никогда не был виден полностью, теперь вовсе был скрыт темнотой.

Была освещена лишь площадка возле станции, где я стоял. Сзади меня слышались голоса людей, светил свет и грел тёплый человеческий уют. Впереди сплошная тишина и темнота, мёртвенный холод. И я пошёл вперёд. Сзади смолкли голоса людей и я с благодарностью слушал особенно чёткий хруст снега под ногами.

"Мне кажется, - думал я, - нет, я уверен, что где-то здесь в своей родной темноте бедный Зигмунд..."

Мне стало холодно.

"Вот он, космос. Я сейчас рванусь туда. Нет, нельзя, нельзя. Что это я - с ума сошёл, что ли?"

Я услышал сзади топот ног и оглянулся. Из освещённой площадки, держа курточку в руках, бежал ко мне брат.

- Ты что это? - устало дыша, спросил он. - На звёзды смотришь?

- Да, - сказал я и взглянул на усыпанное необычно большим количеством звёзд небо. - А красиво.

- Красиво.

- Мне не хочется отсюда уходить, Саша, - помолчав, сказал я.

- Надо уходить. А то руки у тебя как ледышки. Идём.

Утром мы взбирались на Эльбрус выше, до железной банки, которая называлась "Приютом Одиннадцати". Здесь мы, окружённые снежной тучей, провели без тепла и света целый день.

Под конец Эльбрус всё-таки показался нам во всей своей прелести. И мы с лёгким сердцем пошли на спуск.

Я заметил, что по настроению получается и путь. Взрослые люди, даже непонятно как оказавшаяся здесь пятидесятилетняя женщина, радуясь как дети, на своих задних местах проезжали весь снежный спуск.

Сзади всех брёл брат. Чтобы протолкнуть меня, пятнадцатилетнего, в группу, он набрал оказавшегося ненужным хрусталя и теперь с достоинством нёс свой крест...

После спуска в горах мы зашли в сосновый бор. Под ярким солнцем мы прошли километров десять и не чувствовали усталости. Время от времени мы с братом убегали с тропы, искали нарзан, радовались, когда находили ржавые источники, пили воду с ладошек.

Здесь, в сосновом бору, находился туристический лагерь "Южный приют" - деревянный домик с ажурной верандой, где стояла необычно большая шахматная доска с великанскими шахматными фигурами. Возле базы примостились пять-шесть горских, похожих на сараи, хижин. Но из всего населения я видел лишь одну древнюю, обвязанную огромным коричневым платком старушку, доившую козу.

Здесь наши туристы раздобыли домашнего вина, которого очень быстро не стало...

Что было ещё? Удушающее путешествие в закрытой хлебовозке, когда измученные туристы устали ждать своего автобуса. Был прекрасный тихий и тёплый город Зугдиди и взбалмошный курортный Очамчири, было долгожданное море. Была масса всяческих впечатления, которые вместе составили то незабываемое путешествие в мир людей.

Я и сейчас вспоминаю и наши групповые переходы по снегу под солнцем, когда люди раздевались и страшно обжигались, когда надо было идти по узенькой тропинке, потому что и справа и слева нас под снегом бездна. Вспоминаю ночь в "Северном приюте", где впервые я ощутил тепло лежащей рядом девушки.

Да, но была ещё дорога домой. Дорога без гроша в кармане, когда в поезде добродушный шахтёр по своей инициативе то и дело подкармливал голодных пацанов...

- Ты знаешь, Андрей, - говорил брат, - у меня были поездки в Польшу и Югославию, на Днепр, да куда я только не ездил. Но это путешествие пока самое памятное в моей жизни.

У меня тоже, брат. Но оно мне запомнилось ещё и огромной тоской, которая пришла после. Я понял, что детство закончилось.

...Но я отвлёкся. Меня уже собрали в дорогу. Да, я понимаю, мне надо учиться. Хорошо, я поступлю в институт и буду, буду держаться своих друзей.

- Ну что, - я встал, - иду в муравейник?

- Нет, - мать погрозила пальцем, - ты идёшь к людям...

Я шёл со своим огромным нелепым чемоданом и ещё более нелепой хозяйственной сумкой по многолюдному Харькову мимо громадных домов, жался в метро, толкался на улицах, извинялся и ругался. И всё же я шёл к своему туману, я знаю, что приду к нему.

На этом я завершаю записки.

1983 г.

Комментарии: 1, последний от 07/10/2015. © Copyright Скрыпник Андрей (ansk661002@gmail.com) Размещен: 27/09/2015, изменен: 04/10/2019. 84k. Статистика. Повесть: Лирика Сказочные повести и новеллы		Ваша оценка:
Аннотация: ISBN 9780359959365

Скрыпник Андрей : другие произведения.

Записки подростка