Аннотация: 'Cause I want you, and I feel you Crawling underneath my skin Like a hunger, like a burning To find a place I've never been Now I'm broken, and I'm fading I'm half the man I thought I would be But you can have what's left of me.
Я возвращаюсь с улицы, уставшая и промокшая. За окном уже давно потемнело, моя луна спряталась за дымчатыми ошметками тумана, предоставляя фонарям играть ее роль.
С волос падают на серую кафельную плитку холодные капли. Я морщусь и, присев на корточки, начинаю вытирать лапы овчарки. Бонифаций смотрит на меня умными глазами и изредка тихонько скулит, тыкаясь в мою щеку холодным мокрым носом. Он всегда знает, когда я не в себе. Лампочка в коридорной люстре светит тускло, и по полу ползут длинные черные тени от дверей и шкафов. Я набрасываю их на себя и сжимаюсь. В коридоре холодно, и даже Боня, который уже задолбался тупо сидеть со мной рядом, важно потопал к себе на место, скользя разъезжающимися лапами как по льду. А я сижу, сжимая в руке влажное полотенце, и пытаюсь разобраться в себе. В последнее время это дается мне крайне трудно.
На голову ложится тяжелая теплая рука, и я тихо вздрагиваю, вырываясь из цепких объятий моих мыслей. Когда отец смотрит на меня так, я не нахожу сил отвести взгляд - я имею возможность видеть свои же зеленые глаза в задумчивости и тихой настороженности. Это дает мне какой-никакой шанс увидеть часть себя со стороны.
- Что-то случилось?
Пожимаю в ответ плечами и, вздыхая, поднимаюсь. Отношу полотенце в ванную и произвожу серию последовательных движений: включаю воду, мою руки, закрываю кран, вытираю руки, закрываю дверь, выключаю свет.
- Хочешь поговорить? - отец разворачивается и идет на кухню, уже заранее зная мой ответ.
- Пожалуй... - отвечаю я и иду за ним. Там сажусь на стул ближе к двери и, скинув тапочки, кладу ноги на тумбочку. У меня толстые зеленые носки, и сижу я в папиной клетчатой байке. Шумит рядом чайник, закипая; за окном дождь шелестит. Окно открыто и меня пробирает дрожь. - Закрой, а?
Папа молча закрывает окно, извлекает из шкафа две чашки, наполняет их свежезаваренным душистым чаем. В одну чашку кладет две ложки и вопросительно смотрит на меня.
- Три, - бросаю я, и брови отца удивленно подлетают.
- Все так плохо?
- Все так непонятно, - отвечаю, размешивая сахар, нарочно громко стуча ложкой по стенкам чашки. Лишь бы не тихо было, лишь бы хоть что-то выглядело, как живое, звучащее... Поздно мне уже пить чай без сахара. Прошло лето. А жить еще хочется.
- Что случилось?
- Не могу понять, - шепчу, обхватив ладонями нещадно жгущую чашку.
- Чего?
Папа терпелив. Он всегда знает, когда мне действительно надо разобраться. Он всегда хранит мои секреты.
- Не могу разобраться в своих чувствах, не могу понять, что делать, что говорить, как себя вести... Как заклинивает, как отрубает, и сразу становлюсь косноязычной дурочкой... На месте не сориентируешься особо...
- Не делай ничего.
Смотрю на него удивленно, даже как-то недоверчиво. Ничего? Как так? Всегда делала что-то, а тут уж ничего и не делать?
- Трудно ничего не делать и при этом хотеть многого.
- А этот человек тебе кто? - спрашивает, глядя на меня с задумчивостью и интересом. Его большая кружка напоминает огромное ведро, но я-то знаю, что ее вполне реально выпить.
Кто... Вот так вот вроде просто: разберись, кем тебе этот человек, и, исходя их своих выводов, строй к нему свое отношение. Ага, ну да...
Хмыкнула невесело, глотнув чая. Поморщилась - ну и гадость. Вздохнула, прикрыла глаза. Почувствовала, как сахар потек по венам, успокаивая, подслащивая остроту неведения.
- Друг... - сказала я. Подумала еще секунду. - Брат... - сделала еще глоток и уверенно добавила: - И наставник в чем-то
Пожалуй, добавила бы еще одно определение, но повременим с этим.
Папа усмехнулся, и потемневшие от времени зеленые глаза едва заметно сверкнули.
- Допустим, что это все. Ну раз ты знаешь, кто он тебе, так что ж тебе еще надо?
- Знаю, кто мне он, но понятия не имею, кто ему я, - пробормотала и сама не поверила своим словам. Ох и понесло же меня. Два года... Два года жила, не была особо вредной, никому больно не делала, кому надо было - поддерживала. Выбиралась из самой черной и глубокой своей пропасти. И вот тебе на: если раньше было абсолютно по-барабану, кем ты там для кого приходишься - то теперь подавай истину. Ойх мне...
- А ты подожди. Хотя бы до весны, - говорит отец. Я отставляю кружку в сторону, натягиваю на ладони длинные сине-белые клетчатые рукава и, подняв бровь, с недоумением смотрю на него.
- А весной что будет?
- А весной ты поймешь, кто ты ему.
- Обоснуй.
- Дурашка, - отец улыбается, и я хмурюсь. По сути, я для него еще дитя горькое, неразумное. Иногда приятно, но иногда... - Этого времени вполне хватит для того, чтобы по поступкам... По поступкам, а не по словам, понять, как к тебе человек относится. Просто ли ты для него хорошая подруга, с которой можно разделить интересы и секреты. Или просто, хорошая знакомая, с которой, если есть желание, можно убить время. Любимая женщина, от одного взгляда на которую сердце замирает... - отец говорит медленно и тягуче, как если бы читал заклинание. Я смотрю на него, слушаю его и понимаю: впал в воспоминания. - Или просто надежная опора, прекрасная поддержка, мать будущих детей... - хмыкаю при этой его фразе. Папа вопросительно на меня смотрит. Ну не говорить же, что как-то...рановато, что ли. Спрашиваю:
- А разве любимая женщина не может быть матерью будущих детей?
Папа широко улыбается. Он улыбается редко, и каждый раз видя такое хитрое выражение лица, я понимаю - где-то подвох.
- Конечно может, и такие случаи бывают так же часто, как рождаются такие люди, как Микеланджело, Рафаэль, Да Винчи...
Мы с ним смеемся некоторое время. Почему смешно - непонятно. Но смешно. Это, походу, сахар виноват...
- Ну вот объясни мне, - говорю я, снова хватаясь за чашку. - Когда вы прочитали мое эссе, мама еще долго меня пилила...
- За что? - папа не удивляется, просто интересуется. Мы с ним привыкли, что наши с мамой точки зрения всегда расходятся.
- Ну... не то, чтобы пилила. Просто упрекала сильно. Помнишь момент про любовь... Там "жить без тебя не могу"...
- Ну, - кивает отец, делая глоток из своего "ведра". Я вздыхаю, опираюсь на стенку и начинаю играть пальцами.
- Она сказала, что такая любовь есть. Но ведь блин, ну не верю, что дышать нельзя, что сердце остановится! - выпаливаю, подскакивая на стуле. А отец задумался. У нас была минута молчания, а потом папа заговорил. И я захлебнулась своими чувствами, словно меня швырнули в холодную морскую воду, а я не умела плавать.
- Оно не останавливается. И дышать можешь вполне себе спокойно. Но есть и такое, когда живешь... Нет, не живешь. Просто существуешь от встречи до встречи. Нет, не так... От встречи до расставания. Когда... ну вот вы попрощались, и для тебя мир рухнул, с землей сровнялся, словно и не было его. И ты плетешься по пыльной, узкой дороге, не замечая вокруг себя ничего. Неба нет, солнца нет, все вокруг серое и пустое. Воздух и то затхлый, дышать не то, что не можется - не хочется особо. И просто плетешься вперед, потому что должна, потому что надо. Делаешь какие-то дела, встречаешься с какими-то людьми, разговариваешь с ними о чем-то. И ничего из этого не откладывается в памяти. Потому что это неважно. А вокруг тебя распласталась осень. Вон листья падают целыми охапками, словно кто-то сидит на деревьях и специально, срывая их, бросает на тебя сверху. Там где-то трамвайчик поехал, и слышен его дребезжание по рельсам. Люди ходят вокруг, снуют, говорят много, и их голоса сливаются в один какой-то вой... А тебе кажется, что ты тонешь в глубинах, и море соленое, как раствор, и мутное - хоть глаз выколи. И ты просто тонешь, опускаясь вниз, не имея сил грести, как безжизненная тряпичная кукла с пустыми глазами. А где-то там, высоко-высоко над тобой - желанное солнце, и ты из последних сил тянешь к нему руку...
Я молчу, слушая зачарованно, и в глазах все плывет. Знаю, что, если бы отец вдруг попросил меня продолжить, то я продолжила бы рассказ за него, не колеблясь ни секунды. Потому что я знаю, каково это - чувствовать то, о чем он говорит. Потому что именно так я чувствую себя в последнее время. Но я просто молчу, прижав рукав ко рту, глядя на призадумавшегося отца сумасшедшими глазами.
- И вдруг, - продолжает он после небольшой паузы, - смс! Или сообщение, или телефон зазвонил... Зовет тебя в гости, а может просто - погулять. И ты плюешь на всех, отменяешь все дела... Кое-где соврешь, кое-где нагрубишь - короче, выкручиваешься, как только можешь, изощряешься, вертишься, чтобы освободить день, чтобы не пропустить тот миг дивного воскрешения. И вот ты уже ждешь возле метро, а он опаздывает и, приходя, награждает тебя такой нужной улыбкой. И ты чувствуешь, что оживаешь, когда он рядом. Что осень - красивее еще не было. Что люди - самые занятные и смешные. Что небо - голубое и прекрасное, а воздух пахнет душисто и легко. И вот вы уже идете по парку, и ты ловишь каждое движение, каждый жест, каждый взгляд... И говорите вроде бы о чем-то глупом, о пустяках каких-то - но слова в душу западают. И ты уже не в силах остановить этот процесс, да и нет желания. Всецело отдаешься под его влияние, под чары его обаяния и сияние глаз. И мир кажется чудесным, и ты впервые за долгое время живешь. А потом... Потом вы снова прощаетесь. Тебя поглощает жадная подземка, и поезд мчит вас в разные стороны.
И ты приезжаешь домой еще живая, полная впечатлений и воспоминаний. Но они тускнеют с каждым шагом, с каждым днем испаряясь, оставляя после себя лишь легкий привкус и желание повторить. И ты опять начинаешь тонуть во мраке отчаяния, вертясь в круговороте обыденности и банальности. И вновь уходишь в себя, пытаясь холодными ладонями сохранить в себе те крупицы сияющей радости, которые вроде и были, но уже куда-то делись. А дни идут. Один день, два дня, три... А он не пишет, не звонит, не напоминает о себе. И тебя начинает скручивать. сразу думается что-то невнятное, неприятное, обязательно отрицательное. Может, он не хочет тебя видеть? Может, ему с тобой неинтересно? А может у него просто много дел, проблемы какие-нибудь, заболел, упаси небо...
Папа замолкает, чтобы сделать глоток чая, и смотрит на меня. А я сижу, спрятав лицо в необъемных рукавах, и все щеки уже мокрые. Спросила на свою голову. Зато теперь знаю, как это обозвать.
- А потом вдруг звонок! И он говорит тебе что-то смешное, где-то даже утешающее... Прости, мол, малыш. У меня там... завал на экзамене. Или бабушка заболела... А ты готова рыдать от радости, потому что он про тебя вспомнил. Или... Нет, пусть он про тебя не забыл. И так проходит много времени... А ты продолжаешь именно так реагировать на его присутствие, на его знаки внимания, на его смс или звонки. Разрываешь себя, бросаешь к его ногам всю душу, выворачивая наизнаку и готовясь в любой момент укрыть ею его плечи, если вдруго озябнет. И внезапно понимаешь, что это ТЫ к нему так прикипела. Что ТЕБЕ он нужен так, как не нужно ничего больше. А он всего лишь убивает рядом с тобой время. Или просто умничает, самоутверждаясь. И ты для него не больше, чем благодарный слушатель... И что дальше с этим делать - знаешь только ты.
Мы молчим долго. Я вытираю слезу и добиваю ужасный холодный сироп. Папа думает о чем-то своем.
- Так больно... - шепчу я. Отец поднимает голову и смотрит вопросительно. В его взгляде все еще парит та дымка от воспоминаний-фантазий. - Так больно разочароваться потом в таком человеке.
- Больно, - соглашается папа. - Очень больно. Как будто кусок души вырвали и разодрали в клочья...
Я ухожу с кухни, оставляя его в одиночестве. Ему сейчас это нужно не меньше, чем мне. А мне... Мне надо бы постричься.