Б.К. : другие произведения.

Сарма. Глава пятая. Орша

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Повесть об удивительном путешествии по России в 2057 году.
  
Орша
  

День удачен для воров и ворон

От зари до зари

Поезд, подожжённый с разных сторон

;Очень ярко горит.

Группа 'Чёрный обелиск',

;вольная интерпретация песни 'Город в огне'

  
  
  
  За наш столик уверенным движением сел ещё один мужчина с короткой стрижкой, острой шкиперской бородкой и квадратными очками, одетый в стильный вязаный свитер со снежинками. Мужчина был примерно одного возраста с Анатолием, но являл собой полную ему эмоциональную противоположность.
  
  - Кончай пить, - дружеским тоном сказал он сидящему рядом журналисту. У гостя была какая-то утрированная мимика и гипертрофированно чёткое произношение. - Сейчас к нам придут. Я тут разговорился с одним пассажиром. Вице-губернатор Коми. Удивительно деловой человек. Хочет, чтобы я снял ему выпуск передачи про лесную промышленность в его регионе. Обещает выделить хорошее финансирование.
  
  По всей видимости, мой новый сосед имел отношение к телевидению. Он говорил короткими тезисными фразами, так, словно произносил одну скороговорку за другой. Мне показалось, что от него исходит тонкий, едва уловимый запах горелого гашиша.
  
  Официант поставил на стол ещё один графин с коньяком и остановился в ожидании.
  
  - Говяжий эскалоп с гарниром и бокал красного, - сказал ему человек с бородкой. Наши взгляды встретились.
  
  - Я историк-консультант. Меня зовут... - представился я и повторил свою историю ещё раз.
  
  - Максим, - сказал мне человек с бородкой. - Продюсер и режиссёр документальной серии фильмов 'Жизнь в России'...
  
  Я выслушал его рассказ, допивая чай.
  
  - Зачем тебе Коми? - внезапно спросил Анатолий, чуть съезжая вбок и упираясь левым плечом в стенку поезда. - Ты действительно хочешь снять фильм про лесоповал? Я пойму, почему каждый из нас не должен зарекаться от лесоповала, но для чего тебе ещё и фильм снимать?
  
  - Вице-губернатор, - резко бросил Макс (это прозвучало не злобно; он просто так говорил), - недавно назначил своего сына на какой-то пост в леспроме...
  
  - Главной ёлкой? - произнёс про себя журналист. Макс не услышал его.
  
  - ...и теперь ему нужно выбить финансирование на развитие этого ведомства. Ну, а мой фильм - это способ громко заявить об этом на всю Россию. А если уж на то пошло - то что мне ещё снимать? Торжественный спуск броненосца на воду, дубль шесть? Нет. Благодарю покорно.
  
  - Вы не любите броненосцы? - поинтересовался я.
  
  - Люблю, - сказал Макс, посмотрев на меня. - Я люблю их настолько, что за все десять лет, пока этот броненосец строят, я снял целых пять фильмов о нём. Шестой мне уже просто неохота. Особенно после того, как я подготовил отличную ленту о спуске корабля на воду, но у него вывалилось днище.
  
  Мне показалось, что за странной суетливостью в его мимике кроется что-то обречённое.
  
  - Он утонул? - спросил я. Макс отрицательно покачал головой.
  
  - Нет, он просто лёг на дно. Там же мелко. Передача не пошла в эфир, а мне не выдали премию. Так что с тех пор с броненосцами я не играю. Это уже начинает напоминать какое-то проклятье...
  
  - Должен сказать, что у этого броненосца весьма необычное название, - заметил я.
  
  - О, это военный юмор, - сказал из своего угла Анатолий. - Броненосец назван 'Небогатовым' потому, что на строительстве расхищают двадцать миллиардов в год. Как вы понимаете, достроят его нескоро.
  
  - Все хотят жить, и адмиралы, и генералы, - философски заметил Макс и тут же перешёл к более конкретным темам. - У вас нет визитки?
  
  - Нет, - ответил я.
  
  - Жаль, очень жаль. Тогда возьмите мою. Хорошая историческая консультация всегда важна. Узнай у историка, как было на самом деле, и скажи в программе, как нужно сказать. С вашей помощью я мог бы снять передачу о дегерманизации Калининградской области.
  
  - Вы снимаете передачи о России? - на всякий случай уточнил я. Мой вопрос немного удивил Максима.
  
  - Ну, а о чём же ещё снимать? - спросил он, внимательно глядя на меня сквозь очки. В них отражалось бра, висевшее на стене. - По телевидению, конечно, показывают иностранные новости, но там ведь только голый монтаж. В Голливуде недавно вышел фильм о зомби-апокалипсисе. Из него вот уже полгода монтируют новости о том, что Сиэтл охвачен беспорядками, и что полиция расправляется с простыми американскими жителями при помощи бейсбольных бит и пожарных топоров...
  
  Не договорив, он снял очки и протёр пальцами уголки глаз.
  
  - За пятнадцать лет коньюктура сильно изменилась, - с некоторой горечью сообщил Макс мне. - Сейчас ведь мне уже никто не разрешит снимать фильм про отряд минских сепаратисток-биатлонисток!
  
  - А вы и такое снимали?
  
  - Конечно же! - сказал Макс. - Это был мой триумф. Идея этого фильма пришла ко мне, когда я снимал короткометражку про пятую колонну националистов в Бресте. Тогда нам проткнули шины, а на капоте нацарапали 'Оккупанты, уходите домой'. Меня посетило вдохновение, и я снял полуторачасовой фильм про минских биатлонисток, которые охотятся с винтовками на патриотов России. Нужные кадры я взял из олимпиадной кинохроники. Получился шедевр! В качестве признания моего таланта мне дали серебряную статуэтку на фестивале 'Репортаж-45'! А теперь - всё! Хорошие времена закончились. Теперь ни одного намёка на острые темы! Только про дружбу народов. А как снимать передачи без острых тем? Никак!
  
  Я внезапно подумал, что Макс выглядит как страдающий от абстиненции наркоман, вынужденный за неимением психостимуляторов нюхать ацетаминофен.
  
  - Но ведь в новостях же говорят, - возразил я. Максим пренебрежительно махнул рукой.
  
  - Одно дело - двухминутный репортаж, и другое дело - часовой фильм. Ну как можно целый час показывать по телевидению про то, что в России есть что-то плохое? Вот и приходится опускаться до съёмок передачи об уборке урожая в Гродненской области. Моё проклятье в действии: как и следовало ожидать, в этом году пшеница там не очень уродилась. Поэтому буду вклеивать в передачу неиспользованные кадры из репортажа о хлеборобах Кубани... Побольше оптимизма, урожая и радости.
  
  - Снимать фильм о радостной уборке урожая, - сказал Анатолий, - гораздо приятнее, чем тяжело и бесплатно убирать урожай. Я, как ограниченно годный, отслужил год без перерыва на овощебазе, перебирая гнилую капусту, и вспоминаю эти времена с содроганием. Своего бывшего бригадира я до сих пор хочу утопить в чане с силосом, а потом выудить оттуда и положить ему на глаза капустные кочерыжки. Тебе, Макс, зверски повезло, что ты не служил.
  
  Мне стало жаль Анатолия, доведённого овощебазой до такого отчаяния. Максим лишь пожал плечами.
  
  - Что я могу сделать, если я москвич, а москвичей не призывают на уборку? - риторически спросил он. - Правила устанавливаю не я. Если ты хочешь выиграть, то ты должен их принимать.
  
  - Так вы не москвич? - удивлённо задал я Анатолию достаточно бестактный вопрос. Тот отрицательно покачал головой.
  
  - Я родился в городе Шамиль ещё тогда, когда он назывался Калугой, - просто ответил журналист. Мы ненадолго замолчали.
  
  - Я помню, вы говорили про проклятье, - спросил я у Макса. - Мне любопытно, что же там?
  
  - Там ничего особенного, но оно уже давно перестало быть забавным, - ответил он, поправляя указательным пальцем очки. - Стоит мне снять передачу про что-то, как это что-то немедленно или рушится, или объявляется под запретом. Вот, в этом году были солнечные часы. Первый кремлёвский скульптор решил изваять памятник вертикали власти в виде бронзового двухсотметрового обелиска в центральном парке. Выделили четыре миллиарда. На оставшиеся от них два миллиона скульптор построил обелиск. Я подготовил прекрасный выпуск. Кадры открытия, май, сирень цветёт, президент перерезает ленточку, мэр Москвы аплодирует, в общем, всё прекрасно. За два дня до выхода в эфир выяснилось, что рабочие тоже проворовались, и обелиск начал крениться. Строители сослались на то, что это посетители вытоптали почву и вызвали геологическое смещение. Никто не знал, что такое 'геологическое смещение', поэтому выделили ещё три миллиарда, поставили под обелиск подпорку и соорудили вокруг солнечные часы. Я, с треском развалив бюджет, приказал переснять всё. Мне даже сделали выговор. Теперь мой фильм был про самые большие солнечные часы в мире. День до трансляции. Начался августовский ливень, который смыл бронзовую краску с обелиска. В итоге, мой фильм ушёл в какой-то киноальманах и лёг туда, как в братскую могилу. Ну и как можно работать в таких условиях?
  
  Макс перевёл дух. Мне показалось, что его жалобы на творческие неудачи носят некоторый элемент кокетства.
  
  - Это проклятье не ново, - сказал Анатолий. - Вспомни, с чего ты начинал.
  
  - О да, - сказал Макс, всем своим видом показывая, будто бы говорит об абсолютно незначимых вещах. - Я могу похвастаться тем, что мой фильм разгромил все вооружённые силы.
  
  - Как же это? - спросил я.
  
  Макс хитро улыбнулся, чуть склонив голову.
  
  - Это очень, очень давнее дело. Сорок третий год. Авианосец 'Сахалин'. Наверное, сейчас это уже мало кому интересно...
  
  - Нет, что вы, - сказал я. - Мне было бы очень любопытно узнать. Я изучаю историю, но по Сахалину и по тому, что потом произошло с армией, практически нет источников. Сами понимаете, что в Калининграде об этом...
  
  Я покрутил в воздухе кистью руки, подбирая нужную фразу.
  
  - В общем, мы находимся на противоположном конце страны, и у нас о таких вещах не говорят. Одни слухи.
  
  - Ну, раз вам интересно, то можно, - сказал Макс. - И раз уж здесь не торопятся с моим заказом, то я не против тряхнуть стариной. Я тогда ехал через всю Россию поездом на Дальний Восток. Мне довелось тогда работать ассистентом одного очень крутого продюсера, который снимал большой фильм про авианосец 'Сахалин'. Ему стало лень ехать в такую даль неделю поездом, поэтому я должен был исполнять его обязанности на местах. После того, что произошло, конечно, фильм никуда не пошёл, зарезали ещё до стадии монтажа...
  
  Макс прервался, внимательно посмотрел на меня и продолжил.
  
  - Мы подписали мирный договор с Японией в тридцать восьмом. К договору прилагался секретный протокол...
  
  Ох уж эти секретные протоколы, подумал я.
  
  -... о том, что в знак вечной и нерушимой дружбы Россия передаёт Японии Курильские острова, а в знак такой же дружбы Япония передаёт России много миллиардов йен. До этого Россия уже десять лет была на мели и жила впроголодь, поэтому все, кто имел хоть малейший доступ к этим деньгам, начали растаскивать их, как в последний раз. Минобороны подготовило грандиозный план строительства четырёх непотопляемых авианосцев. 'Котлин', 'Крым', 'Кильдин' и 'Сахалин'. По авианосцу на флот. Ну, понятно, что эти авианосцы непотопляемы, потому что представляют собой острова. Денег под это выделили очень много. Как-никак, укрепление обороноспособности, Россия в кольце НАТО, и прочие причитания. Так вот, три авианосца соорудили нормально. Министр обороны построил себе пятиэтажный дворец на Истре с облицовкой из мрамора. Три японских туалета на каждом этаже. Ландшафтный парк с каскадом из шести фонтанов. Я там потом снимал кадры для передачи об украинских олигархах. Всё шло хорошо, но когда дело дошло до постройки четвёртого авианосца 'Сахалин', деньги от Курил стали заканчиваться. Разворовывать стали активнее, понимая, что больше финансирования не будет. В итоге, когда дошло дело непосредственно до строительства, выяснилось, что хватит только на скверную бетонную взлётную полосу. Скрипя зубами, построили вокруг картонные ангары, фанерный военный городок и штаб из ДСП. И вот, мы снимаем торжественное прибытие. Вертолёт с президентом подлетает к новопостроенному аэродрому и сдувает при посадке все декорации. Всё вокруг просто разлетается в стороны. Это был первоклассный кадр, который, к сожалению, пришлось уничтожить.
  
  Анатолий вздохнул и выпил ещё полбокала коньяка, словно поминая жертв тех бурь, что разразились потом в штабах. Максим продолжил рассказ.
  
  - ...первым, конечно, получил министр обороны. Президент заявил, что кончились не только деньги, но и доверие, поэтому минобороны больше ничего не получит. По этому случаю призыв в армию официально заменили призывом в поля...
  
  - Ненавижу, - скупо заметил Анатолий.
  
  -...к тому времени солдат уже лет восемь направляли на посев и уборку урожая, так что ничего особенно не изменилось, - продолжал Макс. - Призывников выделили в распоряжение Агропрома, а нашей армии с тех пор только и остаётся, что закупать надувные танки и расставлять их вдоль границы с НАТО. Должны же генералы как-то зарабатывать на жизнь?
  
  - А ОКРАМ? - поинтересовался я.
  
  - Ну, что вы, ОКРАМ - это совсем другое, - сказал Максим. - И административно, и организационно. У них всё настоящее. Так что у России сейчас целых три армии. Небоеспособная, боеспособная и сельскохозяйственная. Впрочем, на нас всё равно никто не нападает. После этого сделали выводы, поэтому Забайкалье было не продано Китаю, а просто сдано в вечную аренду. Там, в договоре, удивительно хитрая формулировка. 'Пока солнце заходит на Западе, и пока великий Амур течёт на Восток'. В общем, лучше постоянный умеренный приток валюты от Забайкалья, чем огромная сумма разом от Курил. Нет такого соблазна для разворовывания, потому что чиновники уверены в завтрашнем дне.
  
  - Какая чепуха, - внезапно сказал Анатолий. Он был сильно пьян. Меня приятно удивило, что человек в таком состоянии способен выражаться столь интеллигентно. Признаться, на его месте даже я высказался бы более крепко. - Макс, ладно твоим зрителям, но тебе-то самому это, вот всё то, что ты снимаешь, - не кажется бредом?
  
  - Толя, - сочувственно сказал Макс. - Не волнуйся. Сейчас просто осень, вот ты и хандришь. Давай ты будешь завязывать с этим? Отказывайся от этих своих мыслей а-ля 'брошу всё и уйду работать дворником за сорок тысяч'. Они не приведут тебя ни к чему хорошему.
  
  - Я больше не хочу так, - сказал Анатолий, прикасаясь к своей скуле, где краснел порез. - Мне противно смотреть в зеркало, когда я бреюсь...
  
  - Толя, если ты не думаешь о работе, то подумай хотя бы о деньгах. Где тебе ещё будут столько платить? У меня тут оператор жалуется, что не может прожить на двести тысяч в месяц, и я его прекрасно понимаю. Дело даже не в его алиментах. Не представляю, как вообще возможно существовать на такие копейки. Мне этих денег не хватит даже на несколько дней...
  
  От этих слов я просто физически почувствовал, как грустит мой бумажник. Сумма, которая три часа назад казалась невероятно огромной, превращалась в порошок.
  
  - ...а ты хочешь бросить всё и уйти. Если я заикнусь о чём-то подобном, то меня линчует сначала вся съёмочная бригада, а потом персонально моя жена. Или ты поедешь к себе домой, и будешь жить на деньги от сдачи в аренду московской квартиры? Я, конечно, слышал, что в провинции можно как-то прожить на пятьдесят тысяч, но что ты там будешь делать? Сопьёшься?
  
  Анатолий резко выдохнул через нос.
  
  - Не я первый, не я последний, - проворчал он.
  
  - Ну-ну, - прокомментировал Макс. - Я платил массовке в Гродно по пятьсот рублей в день, и они за эти гроши работали! У меня это в голове не укладывается. В Москве за такие деньги мне не удалось бы нанять даже бомжей. Ты тоже так хочешь? Не поверю...
  
  Макс увидел кого-то в глубине вагона-ресторана и поморщился.
  
  - Ладно, - бросил он. - Приедем и договорим. А сейчас подожди. Клиент идёт.
  
  - Максим, добрый вечер! - раздался жизнерадостный голос рядом со мной. Я посмотрел вбок. Это был чуть склонный к полноте мужчина лет пятидесяти пяти, одетый в белую с мелкой вертикальной полоской рубашку и идеально посаженные брюки несомненно зарубежного пошива. Мужчина был без пиджака и галстука, но при аккуратной, слегка бросающейся в глаза пряжке ремня. Его чуть редеющие тёмные волосы были тщательно зачёсаны назад.
  
  Анатолий продолжал смотреть куда-то вдаль, выходя своим взглядом за пространство вагона. Максим поднял взгляд.
  
  - Здравствуйте! - сказал он. - Прошу вас.
  
  Мужчина разместился рядом со мной.
  
  - Добрый вечер! - поприветствовал он, обращаясь ко мне и к Анатолию, и одновременно подзывая жестом официанта. - Принесите мне тушеную утку в грибном соусе и бокал сухого крымского каберне!
  
  Мы поздоровались, и я снова вкратце рассказал свою легенду о консультанте. Мужчину без галстука звали Валерием. Это и был тот самый вице-губернатор Коми, о котором двадцатью минутами ранее рассказывал Максим.
  
  Анатолий долил остатки коньяка в бокал, очевидно, желая утопить творческий кризис в алкоголе.
  
  - Телесный голод возникает быстро и утоляется так же быстро, - сказал он. В его голосе чувствовалось презрение к самому себе. - Голод духовный нарастает медленно, но не утоляется вообще...
  
  Вице-губернатор с интересом посмотрел на журналиста.
  
  -...а если он утоляется быстро, то это ненадолго, - договорил Анатолий и залпом опрокинул бокал в рот.
  
  - Да, тут я с вами всецело согласен, - согласился с ним вице-губернатор. - Но всё же, не стоит утолять духовный голод телесной выпивкой. Это не решает проблемы, а только откладывает их в кредит. Они непременно вернутся с процентами.
  
  - Я журналист-зарубежник, - пояснил ещё раз Анатолий. - И я разочаровавшийся журналист-зарубежник. Мне стыдно.
  
  - Знаете, я вас понимаю. Я тоже оказывался в такой ситуации, - не унывал вице-губернатор. - Большие проблемы с работой, недовольное начальство, всё валится из рук... Меня отправляли под суд и в отставку, но я миновал это и теперь снова уверенно иду наверх!
  
  - Я вас помню, - прервал его журналист. - Это было четыре года назад...
  
  - Толя, не надо, - негромко сказал Максим, но вице-мэр совсем не возражал.
  
  - О, это совершенно не страшно. На моём месте может оказаться каждый.
  
  - Прошу прощения, - сказал я, - но так получилось, что Калининград очень далёк от России, а я очень далёк от современности. Я не очень хорошо знаю суть событий...
  
  - Суть событий очень проста. Я не стыжусь своей истории, и считаю, что каждый из нас должен быть готов к чему-то подобному. От сумы и от тюрьмы не зарекайтесь Максим, вы не торопитесь? Мы договаривались обсудить синопсис передачи, но я думаю, что минут пять не сыграют большой роли.
  
  Максим не стал возражать, так как именно в эту минуту официант принёс его заказ.
  
  - Вот и славно, - сказал, широко улыбаясь, Виталий. - Семь лет назад меня назначили мэром Омска. Должность хорошая, вот только сильно хлопотливая. Денег мало, людей много, все чем-то недовольны, начальство хочет непонятно чего. Когда я возглавлял завод химических удобрений, было намного проще. И вот, однажды один крупный генерал из опричной службы решил поставить на мою должность своего подрастающего третьего сына. Первого он взял к себе на работу, второго - пристроил в бизнес, а третьего генерал решил отправить в политику. Против меня начали копать и слать в Москву служебные бумаги. В частности, мне припомнили то, что я позиционировал Омск, как третью столицу России...
  
  - Правительство Колчака? - спросил я, перебив бывшего мэра. Тот радостно кивнул.
  
  - Именно! - воскликнул он. - Я уже и не надеялся, что кто-то это помнит. Приятно встретить человека, столь искушённого в истории отчизны. Так вот, в Москве особенно обиделись на мою 'третью столицу'. Когда этим хвастаются в Казани, высокое начальство почему-то совсем не сердится, а вот мне такое не простили, и моя судьба была решена. Я надеялся, что меня спасут мои связи в государственной тайной полиции. Не спасли.
  
  Он развёл руками, словно говоря 'вот тебе бабушка, и Юрьев день'.
  
  - Слушайте, а кто же всё-таки сильнее, опричная служба или тайная полиция? - я задал давно интересующий меня вопрос. Бывший мэр задумался, подняв глаза к зеркальному потолку.
  
  - Так сразу и не скажешь. Неважно кто сильнее, важно, что я оказался слабее. К тому же, тогда как раз сняли моего покровителя из Федеративного Совета... В общем, закончилось это тем, что ровно четыре года назад в ноябре месяце меня вызвали в Кремль на Игру.
  
  - Куда, простите? - поинтересовался я. Бывший мэр радостно покивал головой.
  
  - О, это старая забава, - сказал он таким тоном, будто рассказывал про гольф. - У неё очень много наименований. Губернатор Кубани, один из её первых участников, ещё в конце двадцатых, называл её Жестокой Игрой Голодных Стульев. Ума не приложу, что он имел в виду. Так вот, дело в том, что в России не всё идёт хорошо, и как бы ни старались уважаемые работники масс-медиа, - церемонно указал он ладонью на противоположную сторону столика, - некоторое недовольство населения всё же имеется. Поэтому вот уже много лет подряд на новый год в Кремль вызывают полсотни человек со всей России. Это высокопоставленные чиновники, госслужащие, и, даже в последнее время, силовики...хотя их стараются без нужды не трогать...в общем, вызывают всех, кем недовольны. Их, простите за каламбур, сажают в специальном зале Кремлёвского дворца и играют с ними в лотерею. Премьер-министр с портфелем ходит по рядам. Кто вытягивает из портфеля бумажку с крестиком, становится в следующем году козлом отпущения для всей страны. Всего четыре крестика, стало быть, четверо тех, на кого падёт жребий нести столь важную долю.
  
  - А что потом? - поинтересовался я.
  
  - Как вы поняли, один из крестиков выпал мне. После чего началась торжественная порка. Меня публично сняли с поста за растрату бюджета, провели обыски дома и на работе, после чего судили. Мне припомнили даже расхищение средств при строительстве памятника омской птице, хотя я делился со всеми, с кем положено! В общем, со мною сделали всё, чтобы показать, как в России борются с коррупцией... Мне дали восемь лет с конфискацией имущества.
  
  Бывшему участнику Игры Голодных Стульев в этот момент принесли утку и вино, поэтому он на некоторое время замолчал. Мы затихли. Я обдумывал его слова, тогда как бывший подсудимый жевал утку. Она выглядела так аппетитно, что мне снова захотелось есть.
  
  - И...как же вы? - наконец, спросил я.
  
  - Ну, а что я? - улыбнулся своей широкой и доброй улыбкой сосед. - Через неделю после приговора мне за хорошее поведение дали условно-досрочное освобождение. Из имущества у меня тогда конфисковали только прекрасный итальянский габардиновый костюм, который был на мне в момент ареста. Всё остальное я успел переписать на жену и сына. Мне любезно дали целых три недели на эти манипуляции, но я уложился в пять дней. Вот только единственное, что оставило осадок - это то, что во время обыска федеральная опричная служба демонстративно, перед телекамерами, нашла у меня двести миллионов наличными.
  
  Я сочувственно покивал бывшему мэру. Он истолковал это по своему.
  
  - Да, это было всё, что мне удалось накопить за неполных три года, - с грустью сказал он. - Омск - не Москва, где мэр может позволить себе ездить по городу в карете, запряженной шестёркой оленей, потому что уже не знает, на что ещё потратить деньги... Конечно же, я хотел скрыть мои сбережения, но меня попросили оставить, мол, это нужно для телевидения, мы тебе их потом вернём. Я, как дурак, послушался, а потом мне отдали только десять миллионов. Увы, ФОС претензии не предъявишь. К счастью, у меня всё же оставались резервы.
  
  - А как вы сейчас? - поинтересовался я, давая своему собеседнику время для того, чтобы он насытился остатками утки. Он пожал плечами.
  
  - О, я сейчас более или менее. Первоначально меня отправили в республику Коми, назначив на декоративный пост руководителя комитета по надзору за воздухоплаванием. К счастью, мои бизнес-проекты, записанные на жену, по-прежнему приносили деньги. Полгода я приходил в себя и знакомился с людьми. Потом я договорился с губернатором и федеральным центром, очень удачно выбил финансирование и возглавил цензурный комитет республики Коми. Туда как раз пристроили подрастающую дочь губернатора, которая имела склонность к драматургии, но ещё не была настолько опытна, чтобы самостоятельно руководить ведомством. Своего же сына я устроил в республиканское управление вулканизации. Не самый высокий пост, но в качестве промежуточного вполне приемлимо...
  
  Я слушал рассказ вице-губернатора о том, как он налаживал связи и обращался к прежним знакомым из Москвы, как выбивал федеральное финансирование для всё новых и новых возглавляемых им служб, комитетов и управлений, как делился бюджетами с губернатором и подпитывал свой собственный карман. Я не мог его осудить за это. В конце концов, я тоже не был без греха: мне доводилось ездить в автобусе зайцем. Ну, а оценив обилие нелицензионных программ и операционных систем на моём компьютере, пираты XVIII века вполне могли бы приравнять меня к квартирмейстеру. Не осужу, да не осуждён буду, подумал я.
  
  - Вы занимали немало постов, - сказал я, поддерживая беседу. Вице-губернатор посмотрел на меня. - Наверное, это очень сложно?
  
  Он улыбнулся, смешно пошевелив бровями.
  
  - Что вы! Я же технократ. Я могу управлять чем угодно, от свинофермы и до целого региона. Не имеет разницы, куда меня назначат, вопрос только в оплате моего труда. На чём я остановился? Да, этой осенью меня назначили на пост вице-губернатора. А почему бы и нет? - задал риторический вопрос мой сосед. - Все прекрасно знают, что я ни в чём не виноват, что я стал жертвой силовиков с большой дороги, и что все мы ходим в тени Игры. Я же не Сергей А., который сам стал злейшим врагом себе...
  
  Максим бросил на нас взгляд, который не остался незамеченным. В его тарелке уже практически ничего не осталось.
  
  - Да, сейчас приступим, - сказал ему вице-губернатор, и продолжил:
  
  - Я вижу, что вы не знаете и Сергея. Неудивительно. Это было очень давно, ещё в тридцать девятом. Подумать только, почти двадцать лет назад! Я тогда возглавлял в Кемерово управление по защите шахтёров от зарубежного влияния. Но вернусь к Сергею и тем временам. Тогда было очень модно укрупнение. К примеру, берём три больницы и совмещаем их в одну. Сэкономленные средства можно разделить в качестве премий. Эту схема работала отлично, но, к сожалению, потом укрупнять стало нечего. Сергей был чиновником от медицины в Ханты-Мансийске. Он действовал по этой системе в масштабах сначала района, потом области, затем целого округа. У него появились высокопоставленные покровители, после чего его перевели в Москву. Всё было бы хорошо, но он продолжил работать в столице по провинциальным схемам, что категорически недопустимо! В общем, когда через год его работы в Юго-Восточном административном округе Москвы, - а это, напомню, два миллиона человек, - остались пять поликлиник и две больницы, народ начал выходить на митинги. В общем, Сергея тихо и без шума сняли, поликлиники вернули. Разумеется, под это дело выделили большие деньги, из которых в карманы перекочевало три четверти. Понятное дело, что там и администрация Москвы получила свою долю, и Минздрав, и все, кто был рядом...
  
  - А что стало с Сергеем? - поинтересовался я, гоняя ложечкой остатки чая. - Его посадили?
  
  - Ну, как обычно, выпустили досрочно через месяц, но прижали по имуществу сильно. Насколько я знаю, он до сих пор курирует школьное образование в Уренгое.
  
  Мне внезапно стало очень жаль уренгойских школьников.
  
  - Вот так, - резюмировал вице-губернатор. - А теперь, когда желудок насыщен, можно перейти и к обсуждению проекта фильма. Максим, я выделю требуемое финансирование, но вы, в свою очередь подчеркнёте то, что труд лесорубов Коми остро нуждается в федеральном дотировании. Хорошо бы ещё взять интервью у моего сына, которого я очень удачно устроил на работу в Леспром Коми. Это было лучшее, что я смог сделать: все хорошие посты в нефти уже заняты детьми москвичей, а хлеб у нас, к сожалению, не растёт. Зона рискованного земледелия, ничего не поделаешь...
  
  Максим на секунду задумался, отведя глаза в потолок, а я снова вклинился в разговор.
  
  - Кстати, про хлеб, - я неожиданно вспомнил вопрос, который хотел задать ещё с того времени, когда поезд ехал по Калининградской области. - Почему говорят, что в хлеб кладут опилки?
  
  Мой собеседник укоризненно вздохнул и посмотрел на меня.
  
  - Содержание целлюлозы в хлебе соответствует санитарным правилам и нормам, - сказал вице-губернатор. - Это, во-первых. Во-вторых, пищевая гидроцеллюлоза, как она правильно называется, добавляется только в хлеб четвёртой или же социальной категории, который время от времени бесплатно распространяется среди необеспеченных слоёв населения. Хлеб третьей категории содержит в качестве добавок овсяную, картофельную или же гороховую муку. Хлеб второй категории может содержать не более пятидесяти процентов ржаной муки. В пшеничном хлебе первой категории допускается определённое содержание фуражного зерна, а в хлебе высшей - соответственно, не допускается. Разумеется, хлеб сорта 'Экстра' или 'Люкс', наподобие того, что я только что съел, изготавливаются исключительно из пшеничной муки.
  
  - Аа, - понимающе протянул я. - Просто, к сожалению, в Калининграде не очень хорошо со снабжением...
  
  - О, не говорите, я вас прекрасно понимаю! - горячо подхватил мои слова вице-губернатор. - Увы, издержки положения. Половину зерна, направляемого в Калининград, расхищают ещё до МГР. При этом все потери валят на литовцев, которые, якобы вытягивают зерно из проезжающих вагонов специальными гигантскими насосами. Что поделать!
  
  Я пожал плечами. Это явно было риторическое восклицание.
  
  Уже перевалило за полночь. Вагон-ресторан почти опустел. За окнами, что были закрыты плотными бархатными шторами, мелькали станции и города, но об этом я мог лишь догадываться. Фортепиано молчало. Я даже не заметил того момента, когда пианист прекратил играть и тоже покинул вагон. Тем временем, вниманием вице-губернатора всецело завладел Максим, обсуждающий какие-то технические моменты наподобие той доли из выделенного на фильм бюджета, которой предстоит перейти в карман вице-губернатора. Анатолий мирно дремал в углу. Я понадеялся, что хотя бы во сне его страдания прекращаются.
  
  - Пожалуй, мне пора идти, - сказал я. Вице-губернатор встал с сиденья, освобождая мне дорогу. Мы любезно распрощались, и я направился к выходу. Дойти до двери я не успел.
  
  - Молодой человек! - резко окликнул меня чей-то голос, судя по тембру, не привыкший к отказам. - Позвольте узнать, как вы оказались в правительственном поезде? Я что-то не припомню вас на перроне в Минске.
  
  Я обернулся. Из-за большого столика на шесть персон, отгороженного от прохода ажурной перегородкой, на меня смотрел чрезвычайно неприятный господин неполных пятидесяти лет. Судя по его исключительно дорогому костюму, шёлковому галстуку, золотой гербовой заколке, золотым запонкам, золотому перстню с бриллиантом и золотым часам, он явно принадлежал к элитам даже в элитном поезде. Щёки неприятного господина были чуть шире его висков. Меня внезапно разобрала злость.
  
  - Ist es fur dich nicht scheissegal, Du, alter Lummel*? - грубо ответил, на автопилоте вспоминая сложную немецкую грамматику и тут же соображая, что не стоит излишне привлекать к себе внимание. - Я - историк из Калининграда, еду в Москву наверх, - я указал пальцем в потолок, - как консультант.
  
  * Тебе не всё ли равно, ты, старый сапог? (груб. нем.)
  
  Любопытный господин обомлел так, словно незримый железнодорожник с размаху ударил его молотком по ноге. Его глаза расширились настолько, что я почувствовал себя Красной Шапочкой в гостях у бабушки. Отчего у вас такие большие глаза, дяденька? Уж не знаете ли вы немецкий язык?
  
  - Прошу прощения, - наконец, пришёл в себя мой новый собеседник. - Не присядете ли вы к нам на минуту?
  
  Предчувствуя подвох, я опустился к ним за столик. За ним, помимо респектабельного господина сидели ещё три человека, одетых, хоть и с иголочки, но явно находившихся несколько ниже по статусу.
  
  - Ещё раз, примите мои извинения, - по тону неизвестного это совершенно не чувствовалось. Голос у него был жёсткий, как сухарь. - Сами понимаете, поезд закрытый, а времена сейчас сложные. Я надеюсь, что вы не откажете в чести присоединиться к нам на несколько минут. Позвольте представиться, Николай Олегович К., член совета директоров корпорации 'Роспром', руководитель подразделения по восстановлению технологий, топ-менеджер. Это моя помощница Елена...
  
  Я вежливо кивнул даме. Темноволосая Елена, одетая в красное коктейльное платье, обнажавшее её плечи, была весьма молода. На её идеально гладкой шее матово мерцало жемчужное ожерелье. Выражение лица Елены ясно давало понять, что мужчина, не способный подарить в знак признательности подобное украшение, явно недостоин её внимания. Тем не менее, она явно уловила какие-то эмоции своего спутника, и дипломатично улыбнулась мне.
  
  - А это мой друг, Вячеслав, депутат Государственной думы, с... тоже помощницей, - роспромовец наклонил голову в сторону сидящей рядом пары: мужчина примерно тех же лет с кучерявыми редеющими волосами и сопровождающая его молодая девушка с густыми каштановыми локонами. - Мы возвращаемся домой после небольшого октябрьского отдыха в санатории 'Нарочь'. В нашей работе нельзя беспощадно относиться к себе, поэтому мы устроили трёхдневный отпуск. Сейчас на Чёрном море ужасно штормит, а здесь, в Минской Государственной республике, всегда был превосходный сервис. Сказывается близость к Европе.
  
  Он остановился, внимательно глядя на меня. Настала моя очередь; я назвал себя. Мне не хотелось вдаваться в подробности больше необходимого.
  
  - Я консультант, - пояснил я. - Меня пригласили в Москву из Калининграда. Увы, не могу рассказать об этом подробнее, потому что наверху этого не одобрят.
  
  - О, это не требует объяснений. Что вы будете? Коньяк? Виски?
  
  - Чай, пожалуй.
  
  - Прекрасный выбор... Официант, будьте любезны, чай моему другу. Надеюсь, вы на меня не в обиде за мой первоначальный вопрос. Исходя из вашего ответа, я полагаю, что предмет вашей будущей консультации находится за Бугом и Одером. Нет никакой необходимости подтверждать или опровергать это. Я понимаю, что некоторые вещи нежелательно произносить вслух.
  
  Я осторожно кивнул.
  
  - В таких вопросах требуется соблюдать высшую степень осторожности и деликатности, - продолжал свою речь восстановитель технологий. В нём чувствовалось что-то каннибальское. Впервые за вечер я почувствовал, что стою на краю пропасти, из которой отчётливо тянет серой. - Для этого нужны надёжные и хорошие люди. Думаю, что вы с этим неоднократно сталкивались и поэтому согласитесь со мною.
  
  Мне всё ещё не было понятно, к чему он клонит.
  
  - Возможно, - директор поднял ладонь, - возможно, что когда-нибудь вам потребуется надёжный и хороший человек, который, помимо безупречных характеристик, будет должен обладать знанием английского языка. И я, в таком случае, хотел бы предложить вам кандидатуру моего сына Вадима.
  
  Мне принесли чай. Я размешивал сахар, слушая речь роспромовца.
  
  - Не подумайте, что я занимаюсь протекционизмом, - неторопливо продолжал он. - Уверяю вас, - его рука слегка стукнула кончиками пальцев по столешнице, чуть смяв скатерть, - мой сын уже прекрасно устроен в Роспроме, он занимает ответственную должность и имеет все шансы сделать блистательную карьеру.
  
  При таком отце я бы ни на секунду бы не усомнился в этом.
  
  - Вадим учился в специальной закрытой школе для одарённых детей, - пояснил мне заботливый отец. - Сами понимаете, там не было всей этой бесполезной... - он немного замялся, подбирая нужный термин. - Словом, это была добротная школа с высоким качеством обучения, без уроков патриотизма, религии и любви к родине. Даже в Москве сейчас нелегко найти такое заведение. Мой сын имеет склонность к английскому языку. Я позаботился о том, чтобы он обучался частным образом у лучшего репетитора Москвы, и могу с гордостью заявить, что это дало отличные результаты. После школы он устроился работать директором структурного подразделения в Роспром, но это совершенно не мешает ему учиться в институте международных отношений. К сожалению, в настоящий момент, его знания не могут найти себе должного применения. За последние двадцать лет министерство иностранных дел практически потеряло всякий вес, превратившись в какое-то бесполезное машинописное бюро. Когда в бухте Золотой Рог велись переговоры по Курилам, наш августейший президент был вынужден пристегнуть к себе наручниками министра иностранных дел, чтобы у того не было поползновения сбежать. Этот факт не нуждается в комментариях. Вот, прошу, возьмите мою визитку.
  
  Визитка была сделана из дорогого тиснёного картона, с золотыми буквами и ярким, броским логотипом Роспрома. Убирая её в сумку, я подумал, что двенадцать часов назад банкир тоже давал мне свою карточку. Не прошло и суток, как его арестовали.
  
  - Я полагаю, - слегка наклонив голову, произнёс роспромовец, - что в Москве вы будете обеспечены всем необходимым, и даже более. Однако я не исключаю, что вам однажды может понадобиться...мм...совет друга. В таком случае, вы можете смело обращаться ко мне. Я окажу вам любую помощь, которая будет в моих силах, и, возможно, когда-нибудь и вы сможете помочь мне. Моя должность даёт мне очень большие возможности, а круг решаемых мною вопросов необычайно широк.
  
  Боковым зрением я заметил движение. По коридору вагона-ресторана, шатаясь, шёл к выходу Анатолий. Швейцар, стоящий у двери, направился к нему навстречу. Анатолий отмахнулся от него, и, покачнувшись, продолжил свой путь. Поезд начал поворачивать, и журналист пролетел вперёд несколько метров, едва не врезавшись в дверь. Тем временем роспромовец поднял со стола широкий гладкий бокал. На белой скатерти остался небольшой круг.
  
  - Вот самый простой пример. Это шотландский виски, - пояснил мне мой собеседник. - У меня есть друзья из Управления внешней торговли, которые помогли мне попасть вне очереди в список лиц, имеющих право заказывать зарубежные товары. А я, в свою очередь, помог им...
  
  Анатолий, стоя в двери, повернулся, презрительно присматриваясь к нашему столику. Мне показалось, что он меня не узнал.
  
  - А пилюли тебе тоже дадут? - с вызовом бросил он заплетающимся голосом, и, не дожидаясь ответа, исчез в коридоре. Швейцар проворно закрыл дверь.
  
  Восстановитель технологий с неприятно дрожащей верхней губой посмотрел вслед и ударил кулаком по столу.
  
  - Пилюли. Интеллигенция, - зло сказал он и скверно выругался. - И ради этих людей я работаю!
  
  Выругавшись ещё раз, роспромовец пригубил виски тысяч на тридцать рублей.
  
  - Вот, вы сами видите, как важно, чтобы вокруг были хорошие люди, - бросил он мне. - А я, человек, восстанавливающий технологии для России, должен ехать в одном поезде с какими-то хамами!
  
  - Журналисты, - многозначительно сказал депутат, складывая руки домиком. - Что с них взять.
  
  Голос депутата был тонким и немного скользким. Сидящая рядом с ним девушка покрепче обняла его за локоть.
  
  - Зайчик, успокойся, - высоким голосом сказала сидящая рядом Елена. - Он просто пьян...
  
  - Я не успокоюсь! Я сейчас же пойду к начальнику поезда и потребую, чтобы этого журналиста выкинули на первом же полустанке. Помнишь, мы его видели в 'Нарочи'? Он ещё тогда мне не понравился. Не понимаю, как его пустили в санаторий, пусть даже и на чердак?
  
  Он в гневе потряс рукой и повернулся к депутату.
  
  - Слава, почему бы вам не заняться законотворчеством хотя бы о поездах и санаториях? Я ещё могу понять, почему я вынужден путешествовать в общественном поезде, так как в моём любимом вагоне-люкс сейчас едет в Сочи директор Агропрома по озимым! Но я не обязан терпеть рядом с собой какую-то чернь! Примите соответствующий закон, чтобы нормальным людям можно было ехать в подобающих условиях!
  
  Он гневно втянул в себя воздух и договорил.
  
  - Почему-то в Госдуме вы занимаетесь чем угодно, только не делом. Кому на Руси хорошо жить, так это депутату...
  
  - Николай Олегович, - начал депутат, придерживая кончиками пальцев полупустой бокал портвейна, - ну вы же не хуже меня понимаете, что депутат Госдумы - это абсолютно бесправное существо...
  
  - Слава, разреши тебе не поверить, - прямо сказал топ-менеджер из Роспрома. - Ты не бесправное существо, а бесполезное. У вас из десяти законов девять можно печатать в газетной рубрике анекдотов. Чего только стоит ваш закон об отмене инфляции. Нет, это конечно прекрасно, но...
  
  Роспромовец не смог договорить. Вместо этого он покрутил пальцами в воздухе, словно вывинчивал лампочку из люстры. Елена гладила его по плечу, не рискуя что-то говорить. Он был крайне зол, и я совершенно не понимал причину этой агрессии.
  
  - Я до сих пор помню, - с ощутимой горечью произнёс топ-менеджер, обращаясь ко мне, - как на свой первый крупный откат я приобрёл подержанный роллс-ройс. Практически новый, ему было лет шесть. Буквально через два месяца Госдума приняла закон о защите отечественного производителя и запрете пропаганды зарубежных изделий. И я был вынужден заменить эмблему роллс-ройса на значок Тольяттинского автозавода. Позор!
  
  Он снова повернулся к депутату.
  
  - Вы занимаетесь какой-то ерундой вместо работы и получаете бешеные деньги ни за что!
  
  - Извините, - упорно пытался реабилитироваться депутат, - но вы же прекрасно знаете правила работы депутатом. Если я хоть раз проголосую не так, как мне велит спикер Думы, то это будет моё первое и последнее самостоятельное решение. Что же до денег, то у депутата меньше ответственности, чем у госслужащего, но ведь и гораздо, гораздо меньше возможностей заработать. Если бы не мой маленький строительный бизнес, я бы даже не знал, на что мне прокормить семью...
  
  - Это понятно, - с некоторым презрением сказал роспромовец, - но тогда зачем принимать бред вместо законов?
  
  - У каждого из нас негласная разнарядка: в год предоставить не менее трёх патриотических законопроектов. Не можешь? До свидания; на твоё место очередь желающих. И только со стороны кажется, что три закона в год - это легко... - депутат обвёл всех присутствующих взглядом, - ведь нас в Думе четыреста пятьдесят, и за долгие годы придумано всё, что только можно. Тут поневоле запретишь не только инфляцию и буддизм, но даже...
  
  Топ-менеджер из Роспрома отрицательно покачал головой и выпил виски на двадцать тысяч. Бокал опустел.
  
  - Тогда хотя бы принимайте отдельные законы для населения, - бросил он, ставя пустой бокал на скатерть, - и для людей.
  
  Депутат грустно вздохнул, всем своим видом показывая сожаление о несовершенствах в работе отечественного парламента.
  
  - Я немного поясню, - обратился ко мне роспромовец. До меня донеслось его односолодовое дыхание. - Я начал свою работу в Роспроме в тридцать втором году. Мой отец после школы устроил меня на должность начальника отдела разработки систем слежения и электронных датчиков. Национальный проект 'Засека'. Самая длинная в мире линия пограничных заграждений. Я поднял старые чертежи Берлинской стены и создал такую же систему охраны. Это был мой карьерный дебют, но благодаря мне забор, которым надёжно ограждена Россия, оборудован отличной сигнализацией. Именно тогда я купил себе первый роллс-ройс...который был вынужден замаскировать, словно я угнал его, а не заработал!
  
  Он налил в бокал виски и посмотрел на меня. Мне показалось, что на меня сейчас смотрит голодный орёл.
  
   - В тридцать пятом, перед очередными перевыборами президента я отвечал за разработку электронной системы голосования 'Ниппель'. Благодаря мне теперь не нужно вбрасывать липовые бюллютени в урны или организовывать 'мёртвые души' на избирательном участке. Нужный результат любого голосования обеспечивается несколькими нажатиями кнопок в Москве. Хочешь - наберёшь на выборах девяносто процентов. Хочешь - девяносто пять. Никто тебя ни в этом не уличит. Но какой-то журналистик смеет намекать на то...
  
  Я не узнал, на что же намекал Анатолий, потому что роспромовец опять заложил за воротник тысяч двадцать и с силой стукнул бокалом по столу.
  
  - В тридцать восьмом году остро стал вопрос: как снабдить россиян телевизорами? Тогда я, именно я возглавил производство отечественной техники. Я наладил производство 'Горизонтов', 'Рекордов' и 'Радуг' по старым чертежам. Благодаря мне можно рассказывать гражданам, что они живут в лучшей в мире стране, что Россия - сверхдержава, борющаяся со всем миром, и что вокруг одни враги. Россия может существовать без армии, но не может существовать без телевидения. В сороковом году я создал вычислительную машину 'Казбек' на основе 'Электроники'! У меня просто нет времени перечислять мои заслуги перед Россией! Но я вынужден ехать в поезде, где какой-то молодой выскочка осмеливается хамить мне! Отвратительно!
  
  По ресторану, странно глядя на нас, прошёл высокий пожилой мужчина, опирающийся на трость. Он был совершенно лыс и очень худ. Тёмно-синий пиджак висел на его острых плечах. Казалось, что если через окно ворвётся случайный сквозняк, то он поднимет и унесёт мужчину вместе с его тростью.
  
  - Вы видите? - роспромовец наклонился ко мне. От него пахло ароматами шотландского погребка. - Вы видите, в каких условиях мы строим Россию?
  
  Похоже, виски крепко ударило ему в голову. Шотландская пятая колонна начала своё разлагающее действие на элиту России.
  
  - Зайчик, не волнуйся, - тихо прошептала ему на ухо Елена. - Давай пойдём спать? Тебя завтра днём ждут на совещании по вопросам ракеты. Тебе ещё надо успеть выспаться.
  
  Роспромовец просто взвился над столом.
  
  - Не говори мне про эти ракеты! Зачем ты мне напомнила? - закричал он, вцепляясь пальцами в столешницу, словно пытаясь удержаться на месте.
  
  - Только ты можешь сделать это, - одобряюще продолжала Елена. - Ты нужен своей стране. Вот увидишь, когда ты запустишь ракету в космос, президент скажет тебе 'да'...
  
  - Как можно запустить ракету в этой стране, где вокруг одни лентяи и бездари?! - зло воскликнул роспромовец. - Никто не хочет работать. Все только и умеют, что качать права и чего-то требовать. Людей страшно распустили. Если бы они работали столько, сколько болтали, то у них давно было бы всё, что они хотят. Но ведь никто не хочет ничего делать, пока их не заставишь! Я работаю, как проклятый, и всего в жизни добился сам! Наш народ не понимает, что достичь чего-то в жизни можно только тяжёлым трудом! Его нужно вот так сжимать, чтобы добиться хоть какой-то пользы!
  
  Он гневно смял в кулаке льняную салфетку и продолжил:
  
  - Люди - это грязь, которую нужно ковать, чтобы получить хоть немного золота. Сапогом! Давить, как клопов! Сапогом! А иначе никак! Проклятые лентяи! Бесполезная страна! Бесполезное население! Невозможно работать!
  
  Я воздержался от ответа, допивая чай. Разговор затих. Вагон слегка встряхнуло на повороте. Топ-менеджер Роспрома медленным движением поднял руку и посмотрел на часы.
  
  - Нам и в самом деле пора идти, - сообщил он, - время уже достаточно позднее, а завтра днём меня ждёт очень важное совещание. Я буду милосерден, и дам этому журналисту доехать до Москвы, но потом он узнает, с кем связался.
  
  Он протянул мне руку.
  
  - Я рад нашему знакомству, - сказал он. - Если вдруг у вас возникнут какие-то вопросы, звоните без малейших сомнений. Помните о кандидатуре моего сына.
  
  Рука у топ-менеджера была жёсткой, словно у статуи командора. Из чувства вежливости я пожал её, надеясь, что больше никогда не встречу таких неприятных людей. Наивный, тут же возразил я себе, ты едешь в Москву, в канцелярию президента, там все такие. Пошатываясь вместе с вагоном-рестораном, роспромовец ушёл вместе со своей помощницей. Мы остались втроём.
  
  - Николай Олегович иногда высказывается слишком радикально, - дипломатично сказал депутат. - Я вижу, что вас немного взволновала его гражданская позиция. Не пугайтесь. На самом деле он очень добрый человек и ответственный руководитель.
  
  - У каждого человека есть своя точка зрения, - очень обще ответил я, пожимая плечами. - Я общался с этим журналистом. Он находится в творческом кризисе, что, безусловно, накладывает сильный отпечаток...
  
  - О, не волнуйтесь, - сказал депутат. - Завтра у Николая просто не будет времени идти куда-то и требовать обрушить кару на голову вашего друга. Он будет весь в работе. Николай - исключительно занятой человек, и перед ним сейчас стоит очень сложная задача: запустить ракету в космос. Это крепкий орешек. Августейший господин президент очень недоволен обилием аварий прямо на старте. Для нужд ОКРАМ удалось восстановить какой-то безумно старый проект 'Агрегат-4', который время от времени долетает до цели, но вот в космос на нём не поднимешься...
  
  - Кажется, я слышал про эту модель ракеты. Если не ошибаюсь, этому проекту уже больше ста лет.
  
  - На выборе этой модели особо настоял офицерский состав, - пояснил депутат Государственной думы. - Дело в том, что каждая из этих ракет заправляется четырьмя тоннами этилового спирта. В проект было внесено специальное условие о том, чтобы это был отборный зерновой ректификат.
  
  - Как продумано, - заметил я. - Неудивительно, что с таким организаторским подходом Николай сделал столь успешную карьеру.
  
  Депутат галантно улыбнулся, обнажая зубы.
  
  - Он собрал по всей России группу инженеров, способных восстанавливать и запускать в производство проекты старой техники прошлого века. С телевизорами и вычислительными машинами получилось. Производство этой техники худо-бедно налажено. К сожалению, запустить в космос ракету пока так и не удаётся. Дело в том, что средний возраст этой группы инженеров уже превысил семьдесят лет, и их уже почти не осталось, а молодые специалисты не могут рассчитать даже несущую балку...Собственно, это одна из причин, по которой никто не рискует летать самолётами. Во-первых, нужно специальное разрешение, а во-вторых, самолёты слишком часто разваливаются на лету. Никак не удаётся поднять уровень культуры производства, сколько ни штрафуй людей...
  
  В нашем разговоре возникла неловкая пауза.
  
  - Скажите, - полюбопытствовал я, - а вы из какой партии?
  
  - Либеральные консерваторы, - с чувством собственного достоинства произнёс депутат. - Можете считать меня системным либералом. Хоть эта точка зрения сейчас и не очень популярна, но я считаю, что государственная экономика должна быть более гибкой! Возьмём, к примеру, процент отката. Поскольку у меня есть маленькая строительная фирма, записанная на жену, то этот вопрос для меня весьма значим. Этой весной я получил контракт на ремонт здания службы по надзору за гражданской благонадёжностью в Марьиной Роще. Мне выделили двести миллионов, из которых пришлось отдать сто сорок! Что можно отремонтировать на оставшиеся деньги, если учесть, что я тоже должен заработать и поделиться с моими друзьями из опричной службы? Семьдесят процентов отката допустимы только при строительстве или ремонте малонагруженных объектов, как то фонтаны или тротуары. Для зданий это число нужно сократить хотя бы до пятидесяти, иначе будет как с главным корпусом Агропрома, который начал разваливаться прямо на церемонии открытия! Я пытался объяснить это чиновникам, но мне отвечают: 'мой отец брал семьдесят процентов, и я буду столько же'!
  
  - Кстати, к слову, - заметил я. - Первоначально я полагал, что в карьере Николая важную роль сыграла должность его отца.
  
  - Разве что в самом начале. Николай великолепно руководит людьми...
  
  Депутат остановился, явно о чём-то подумав. На его лбу возникли две глубокие складки.
  
  - Как раз Николай перерос своего отца по должности, - договорил он, потирая ладонью лицо. Депутату явно было нелегко. - Если бы у него и у меня в своё время были такие родители, как он сейчас, то проблема лекарств не стояла бы перед нами. Хотя, конечно, надежда всегда есть...
  
  Он обхватил пальцами подбородок, сминая кожу.
  
  - Уже поздно, - наконец, произнёс он. - Нам тоже пора.
  
  Мы распрощались. Вагон-ресторан уже был пуст, и лишь швейцар стоял у второго выхода, словно часовой у ворот крепости.
  
  Повернув позолоченную резную ручку, я вышел в тамбур. Тёмные окна казались зеркалами, обрамлёнными бархатом штор. На стене была закреплена стойка с газетами. Заметив пару интересных заголовков, я взял один выпуск и положил в сумку, чтобы прочитать перед сном.
  
  В зелёном вагоне меня встречали.
  
  - Я ждал вас, - сухим голосом сказал мне лысый и очень худой мужчина, который раньше смотрел на меня в ресторане. Одной рукой он держался за стену, а другой опирался на трость. На вид ему было лет семьдесят. Острые плечи торчали в углах пиджака. Надбровные дуги нависали над ввалившимися глазами. Сухая кожа напоминала пергамент. Незнакомец выглядел просто ужасно.
  
  - Да? - поинтересовался я без особого участия. - И что же вы хотите?
  
  - Я знаю, кто вы, - заявил неизвестный. Мне это уже начало немного надоедать. Конечно, за сегодняшний вечер я познакомился со значительным количеством амбициозных людей, но всему есть свои пределы.
  
  - Я консультант. Еду в Москву... - начал было я, как вдруг лысый незнакомец меня перебил.
  
  - Прошу, не надо этого, - сухо сказал он. Его голос был колючим и хрупким, как ветка боярышника. - Если желаете, вы можете назваться хоть Рыцарем Круглого стола. Я хочу предостеречь вас.
  
  - От чего именно?
  
  По мне прошёлся взгляд незнакомца.
  
  - Об этом лучше не говорить в коридоре. От вас мне потребуется только пять минут. Прошу, пойдёмте в моё купе.
  
  Похоже, у меня сегодня бенефис, сказал я сам себе, следуя за моим провожатым. Почему-то мне подумалось, что ему бы очень пошёл балахон из дерюги, фонарь и посох. Если к этому образу удалось бы добавить лодку, ночь, туман и реку, то таинственный незнакомец становился определённо похожим на Харона, перевозчика человеческих душ.
  
  Несостоявшийся Харон правительственного поезда занимал роскошное одноместное купе, обставленное в стиле эклектичного барокко. Я разместился на мягком стуле, обитом золотистым жаккардом. Почему-то всё происходящее напомнило мне очень старый советский политический анекдот про Пельше, пришедшего в гости к Суслову.
  
  - Я знаю, кто вы, - упрямо повторил он.
  
  - Прекрасно. Я тоже знаю, кто я. Так что же вы хотели сказать мне?
  
  Взгляд Харона снова попытался обжечь меня. Это ему не удалось.
  
  - Вы дурак, - наконец, произнёс он с видимым усилием и немедленно развернул свою мысль. - Вы отдались восьмому, самому страшному смертному греху, который наказывается ещё при жизни. Этот грех - глупость. Сидите!
  
  Я шевельнулся на стуле.
  
  - Полагаю, - продолжал Харон, - вы единственный человек, который приехал в Россию за тридцать лет. Вы знаете наш язык и аутентично выглядите. Я полагаю, что вы сын эмигрантов из России, родившийся за границей. У вас начался зуд в душе, и вы попались на крючок одной из наших государственных служб, поверив их рассказам. Вы приехали в Калининград и теперь едете в Москву, не зная, что вас ждёт.
  
  - И что же меня ждёт?
  
  Мой собеседник, несмотря на грубый тон, явно умел зрить в корень. Он засмеялся, обнажая зубы. Это было страшно.
  
  - Вот видите, я раскусил вас с первого раза. Я ведь знаю, как отличить нашего от ненашего. А они не знают. Они молоды и глупы, они не видели того, что знаю я. А вы - дурак. Дайте угадаю, вам предложили золотые горы? Нет, не предложили? Возможно, вам сказали, что ваша родина нуждается в вас, и только вы можете её спасти? А? Ведь было так?
  
  - Нет, но близко, - признался я. Харон снова засмеялся. В его смехе было что-то потустороннее. На секунду мне показалось, что я еду в мёртвом, пустом поезде, где не осталось никого, кроме нас; в кабине же машиниста сидит жуткое существо с чёрными глазами, из которых течёт такая же чёрная кровь. Под колёсами состава загрохотал какой-то мост, словно мы пересекали Стикс. Мне стало жутко.
  
  - Наверное, - продолжил Харон, - у вас есть документ, позволяющий выехать за границу?
  
  Я ничего не сказал, вспомнив просьбу Алексея. Харону не требовался мой ответ.
  
  - Я же знаю, что есть. Я всё вижу по вашим глазам. Как-то же вы попали сюда. Вам повезло настолько, насколько не может везти человеку. Вы всё ещё не понимаете? Высшее руководство страны - невыездное. Их не пустит к себе ни одна страна в мире, а если пустит - то тут же арестует. Средний эшелон руководства - под недоверием. Любой из них выедет за границу, и тут же бесследно испарится. Проверено двадцать седьмым годом, когда убежали пятнадцать делегаций в полном составе. А младшие чины просто недостойны. И тут появляетесь вы...
  
  Харон протянул звук 'ы', оскалившись. Это было страшно. Он наклонился ко мне и сказал, пристально глядя мне в глаза:
  
  - Вы приехали оттуда, значит, вы выездной. Вы приехали сюда, значит, вам можно доверять.
  
  - Кажется, была телетайпная линия, - протянул я, вспоминая рассказ Алексея. Харон презрительно поморщился. Голая кожа лба сжалась страшными складками.
  
  - После известных событий в Печенге по этому телетайпу отвечают только на вопросы, связанные с закупкой зерна. Кремлёвский дурак отправляет им по десять депеш в день, но на них приходит один и тот же ответ: ваш запрос не подлежит заочному обсуждению. Приезжайте, и поговорим.
  
  - А простые люди? - спросил я. - Они не подходят?
  
  Харон посмотрел на меня, явно не понимая, что я имею в виду.
  
  - Вы про обычных людей? - спросил он, наконец. - Неужели вы серьёзно думаете, что кому-то из них могут дать выездную визу? Что не позволено президенту, то не позволено никому. Уехать из России нельзя. Иначе я бы не сидел здесь.
  
  Он попытался скрежетнуть зубами. Ему это не удалось, и его пальцы стиснули рукоять трости.
  
  - Вы - это козырной туз в карточных играх Кремля. Вы - это выход за границу. Вы - явление, за которое начнётся грызня, - медленно и очень отчётливо говорил Харон. - Вас сделают калифом на час. Вы будете мостиком, который перебросят через границу, но вы тут же превратитесь в короткое замыкание, которое сожжёт вас. Вы вознесётесь на такую высоту, что никто не позволит вам оставаться там. Возможно, что однажды вас не станет. Разумеется, это не будут какие-то дурацкие методы из прошлого. Никто не будет сыпать вам теллур в чай или угощать сигаретами с гексогеном. Идеальное политическое убийство - это когда вас на машине собьёт сын прокурора. Он наверняка будет несовершеннолетним. Следствие установит, что вы сами бросились к нему под машину, желая нанести вред члену семьи госслужащего. Это классика...
  
  - Почему вы мне говорите об этом? - настороженно спросил я. Снова смех. Сейчас это показалось мне слишком театральным.
  
  - Потому, что вы дурак. Вы садитесь играть в карты с шулерами государственных масштабов. Вам говорят, что на кону судьба России, но на самом деле там ваша жизнь.
  
  - А для чего вы мне это говорите?
  
  На этот раз Харон не засмеялся.
  
  - Чтобы вы не падали в пропасть так быстро! - наклонился он в мою сторону. Его пальцы снова с силой сжали рукоять трости. - Бегите, при любой возможности - бегите. Попробуйте выйти в Орше и добраться до границы. Угоните машину. В крайнем случае, спасайтесь на электричках. Не верьте никому, даже мне, даже себе. Если вас пошлют за границу - соглашайтесь на всё, а потом просто не возвращайтесь оттуда. Останьтесь там, откуда вы приехали.
  
  - Вы говорите очень смелые вещи, - сказал я. В самом деле, ещё никто так прямо не предупреждал меня о грозящей опасности. Харон отвернулся к окну.
  
  - Я могу себе это позволить, - глухим голосом сказал он, глядя во тьму, от которой нас отделяло стекло вагонного окна.
  
  - Что?
  
  - Я - жертвенное и потому неприкосновенное животное. Только поэтому я до сих пор занимаю пост замминистра и еду в купе-люкс. А ещё я могу не врать самому себе и говорить то, что думаю. Наверное, это даже ценнее, чем быть замминистра.
  
  Он развернулся ко мне.
  
  - Я умираю, - резко произнёс он. - Рак. К счастью, неоперабельный, иначе бы я умер под ножом хирурга... Прошу, не надо никаких соболезнований и прочей шелухи!- на этот раз ему удалось обжечь меня взглядом. - Через год этой лжи будет в избытке. Мне осталось не больше года. Когда я умру, то я стану мучеником. Телевидение, газеты... Все они будут рассказывать о том, как страны Запада не пустили меня к себе лечиться. Только поэтому умер выдающийся политик, организатор, и просто прекрасный человек... Газетные статьи, спецвыпуски новостей, Запад убивает российских политиков... Наверное, мне даже поставят памятник и похоронят на Новодевичьем.
  
  Он взял паузу.
  
  - Разумеется, - продолжил Харон, - никто и никогда не скажет, что это не Запад меня не впускал к себе. Это Россия меня не выпускала. Я уже говорил, выездную визу не дадут никому. Разве что вам. Хотя, наверное, у вас ведь уже что-то есть, раз вы въехали...
  
  Стук колёс внезапно показался мне оглушительным.
  
  - Я родился в одной стране, вырос в другой, а умру, похоже, в третьей, - продолжил Харон. Ох, не случайно пришла ко мне эта иллюзия! - Я родился почти в СССР, тридцатого декабря девяносто первого...
  
  В СССР он родился, подумал я с превосходством человека, прожившего в Советском Союзе целых полтора года.
  
  -...если бы сейчас всё было, как в годы моей молодости, то я бы жил, - улыбнулся он половиной лица. Мороз пробежал у меня по коже от этой улыбки и от жуткого выражения его застывших глаз, пристально смотревших на меня. Отчего-то я вспомнил страшные полулица-получерепа петербургских бронзовых сфинксов, стоящих напротив тюрьмы 'Кресты'. - Я бы поехал лечиться в Израиль или Швейцарию и мог бы жить ещё очень, очень долго. Увы, границы закрыты. В Кремлёвской больнице меня лечат чем-то наподобие иприта, и вы видите, как я выгляжу от этого лечения. Наверное, если бы меня лечили в обычной больнице обычными гомеопатическими лекарствами, то мучений было бы меньше.
  
  Харон снова сжал тонкими худыми пальцами трость и продолжил.
  
  - Я тоже дурак. Мой отец говорил мне: 'Беги! Бери пример с меня!'. К тому времени он уже вывел почти все свои деньги за границу, и сам уехал туда. Как назло, у меня тогда был невиданный карьерный рост. Ещё один выгодный транш, ещё один крупный откат, говорил я себе. Свою жену я отправил рожать во Францию. Я бы никогда не доверил своего ребёнка отечественной медицине. Мой сын к тому времени уже учился в Лондоне, в прекрасной частной школе. Через неделю границы закрыли навсегда. Мне сказали, что у меня родилась дочь, и это всё.
  
  Он перевёл дыхание и тяжело сглотнул.
  
  - Я никогда не видел своего ребёнка. Наверное, она сейчас чуть постарше вас. Вы не представляете, насколько это страшно - оказаться отрезанным от своей семьи. Я богат, я очень богат. Но что толку от моих денег? Зачем воровать миллиарды, если я не могу передать их своей семье и своим детям? Если я не знаю, кем они выросли? Я был молод и самонадеян, и видите, до чего я дошёл?
  
  Я кивнул. Харон, возможно, истолковал мой кивок по-своему.
  
  - Нет, вы не знаете того, что знаю я, - произнёс он, перенапрягая мышцы лица. Казалось, что со мной сквозь мрак тысячелетий разговаривает мумия. - И вы не видели того, что видел я. Но вы можете меня понять. Все те патриотические идиоты, что едут с нами, даже не представляют, что когда-то было по-другому. Предел их мечтаний - это дача в Крыму и 'бентли' тридцатилетней давности. Они даже не могут представить себе, что такое - счёт в Швейцарии, вилла во Франции, образование в Лондоне, лечение в Израиле и яхта на Канарах. О чём можно говорить с такими людьми? Я чувствую себя диким волком, который рассказывает той-терьерам о жизни на свободе.
  
  Харон закрыл глаза на секунду, словно вспоминая далёкую молодость. Мне показалось, что в уголке его глаза что-то блестнуло.
  
  - Я учился в Лондоне. Передо мной был весь мир. Своё совершеннолетие я отмечал в Куршавеле, на Лазурном берегу Франции. Тогда я пил коньяк, который был в семь раз старше, чем девушки, которые помогали мне праздновать совершеннолетие. Впрочем, стоили они примерно одинаково...
  
  Мне отчего-то вспомнился тот год, в котором мой собеседник праздновал совершеннолетие. Тогда я отмечал с друзьями сдачу сессии; мы сидели в сквере у Верхнего озера, пили скверное дешевое вино, закусывая его сосисками в тесте, и были счастливы. Я поразился, тому, как порой судьба играет людскими судьбами.
  
  - У меня было всё, а теперь я одной ногой в могиле, и журналисты будут плясать на моих костях, - медленно продолжал Харон. - Я сделал невиданную карьеру, но социальный лифт не поднимает на верхний этаж. Никто из посторонних не может войти снаружи в Бессмертный список, а оттуда к себе не зовут.
  
  - Куда войти? - спросил я. Харон ответил не сразу, изучая меня пристальным взглядом. Похоже, я первый раз за вечер смог удивить его по-настоящему.
  
  - Вы правда этого не знаете? Я удивлён. Как смешно! Слышите? - указал он рукой на окно, за которым грохотал встречный поезд. - Состав с зерном. Это не видно на первый взгляд, но Россия - очень, очень богатая страна. Даже сейчас. Мы вывозим на продажу почти всё зерно и экономим везде, где это возможно. В России много денег. Знаете, зачем они нужны на самом деле?
  
  Я покачал головой.
  
  - На эти деньги за границей закупаются геронтологические лекарства для сорока высших руководителей государства. Президент, премьер, и прочий сброд... Да, ещё члены их семей, дети, так что всего наберётся человек двести пятьдесят. Прогресс обогнал Россию. За границей живут двести лет. Для этого есть удивительные препараты. Поэтому вся Россия работает на лекарства для этих... - здесь Харон употребил ряд выражений, которые бдительный цензор 2057 года мог бы квалифицировать, как тяжкое оскорбление должностных лиц. - А я умираю от рака. Россия богатая. Лекарства недорогие. По крайней мере, сейчас. Четверть века назад на их закупку тратился весь бюджет страны. Сейчас, благодаря достижениям зарубежной фармацевтики, они стоят копейки. Пять миллионов рублей в месяц - это смешная цена за жизнь. Вот только Бессмертные не горят желанием впускать постороннего в свой уютный клуб людей, имеющих право на закупку зарубежных лекарств.
  
  Харон неприятно, гулко и противно закашлялся. Это было похоже на стук комьев земли, падающих на крышку... Я потряс головой, отгоняя страшную ассоциацию; мой собеседник тяжело сглотнул слюну и продолжил:
  
  - Вы не представляете, как мне жаль. У меня даже был вид на жительство в Испании. Ничто не держало меня в России. Мне не хватило всего семи дней, чтобы сбежать отсюда. Был такой писатель З., ему повезло больше. Всю жизнь он сидел и писал книги о злых американцах, которые хотят поставить Россию на колени. От долгого сидения у него начался рак. Это был двадцать пятый год. Он подмаслил кого надо, получил выездную визу для лечения и укатил в Израиль, где ему вылечили больное место. От лечения З. поумнел и решил там же и остаться. Вдруг снова заболит, а он в России? Ну, а по телевидению передали, что выдающийся патриот и писатель был похищен ближневосточными экстремистами при полном попустительстве израильских спецслужб...
  
  Харон остановился. Его рука, сжимающая трость, дрожала.
  
  - Я тут недавно общался с одним высокопоставленным человеком из Роспрома, - задумчиво сказал я. - Кажется, его очень оскорбили намёком на то, что сколько бы он ни сделал для России, лекарств он не получит.
  
  - Жалкий дурак, - с нескрываемым презрением сказал Харон. - Он всю жизнь точил зубы крокодилу, а в итоге сам же выковал для себя кандалы и сколотил для себя гроб. Лучше бы он разработал подкоп из страны. От этого было бы больше пользы. Когда мы ждали отправления на Минском вокзале, он всё время скандалил из-за того, что ему не предоставили вагон-люкс, которым он привык путешествовать. Он просто не отдаёт себе отчёта в том, что если бы он работал хуже, то сейчас бы летел личным самолётом отдыхать в Ниццу, где даже дворник может позволить себе жить двести лет.
  
  Он тяжело вздохнул и продолжил.
  
  - Вы поедете за границу, - уверенно сказал Харон. - А я, замминистра, пойду в Каноссу. Я умоляю вас...
  
  Открыв портфель из чёрной блестящей кожи, Харон выдернул какой-то документ и написал на обороте несколько строк.
  
  - Этого мне уже не простят, но я рискну. Я умоляю вас, найдите мою семью. Вот адрес виллы, которая была у моего отца. Швейцария, неподалёку от Лозанны. Надеюсь, они ещё живут там. Они могут оказать влияние. Наш президент пойдёт на всё, что угодно ради международного признания. Умоляю вас, просите за меня. Может быть, моя семья сможет договориться о том, чтобы меня выпустили за рубеж. Это моя последняя надежда, один шанс из ста.
  
  В голову мне пришла немного необычная мысль. Открыв сумку, я извлёк со дна небольшую монетку. Это был польский медный грош, оставшийся в моей сумке после моей летней поездки в Эльблонг. В тот день я вбил ещё один гвоздь в гроб отечественного производителя, доверху наполнив польскими продуктами сумку с нарисованной весёлой божьей коровкой. Семь грошей - всё, что тогда осталось у меня от двух банкнот с профилями короля Ягелло Второго и регалиями Тевтонского ордена. На такие же деньги в Калининграде мне удалось бы купить в три раза меньше еды. Трудно объяснить то ощущение, которое испытывает человек, попадая в польский универмаг. В сравнении с калининградскими он производит впечатление 'магазина бесплатных товаров'. Если вы, уважаемый читатель, волею судеб когда-нибудь окажетесь в Эльблонге неподалёку от автовокзала и хромированных солнечных часов и увидите человека, который приближается, сгибаясь под тяжестью сумок с продуктами, то в девяти случаях из десяти это будет калининградец, голосующий злотым за прорыв контрсанкционной блокады.
  
  Я покрутил монетку в руках, вспоминая ту поездку и долгое ожидание в автобусе на границе. На русской стороне стояла бензоколонка, на польской - находился огромный магазин. Это было блестящей аллегорией двух миров, возникших на бывшей земле Восточной Пруссии, и разделённых проведённой в 1945 году границей. Тем временем Харон смотрел на грош горящим взглядом, подобно тому как умирающий от голода глядит на ломоть хлеба.
  
  - Вы знаете, что это? - поинтересовался я, протягивая ему монетку. Харон опустил плечи.
  
  - Вы дьявол, - произнёс он, беря грош кончиками пальцев. - Эта монетка такая свежая, словно отчеканена вчера. Вы были в раю, а теперь спустились сюда. Когда вы шли по коридору вагона, я слышал стук ваших железных копыт. Под вашей маской клыки. Можете не прятать их от меня. В момент нашего знакомства я сказал бы вам, что вы играете с судьбой, беря не быка за рога, а тигра за хвост. Сейчас я понимаю, что тигр - это вы, и это я беру вас за хвост, играя с теми силами, что сметут меня, как пылинку.
  
  - Нет, что вы, - устало возразил я. - Хотите монетку на память? Мне не жалко, у меня есть ещё.
  
  Харон закрыл глаза и уронил лицо в ладони. Трость с глухим звуком упала на ковёр.
  
   Я почувствовал, что поступил слишком жестоко. А он, спросил я себя, не поступил жестоко в своё время? Пусть богатые тоже страдают. Но не так же, воскликнул голос совести. Он бы даже не задумался об этом, если бы его не прижала болезнь, ответила ему чёрная половина моей души; будь он сейчас в пресловутом Бессмертном списке, то сейчас ехал бы и радовался жизни, как в свои восемнадцать лет, совершенно не страдая от рефлексий. От рефлексий как раз страдаешь ты, причём совершенно зря...
  
  - Вы хуже дьявола, - сказал Харон, не открывая лицо. - Когда-то я владел миллионами долларов, а сейчас вы приходите ко мне с медным грошем, и я готов отдать за него свою душу. Я отдал бы всё, что у меня есть здесь, чтобы оказаться там, откуда вы прибыли... И куда вы, возможно, вернётесь. Если вас выпустят отсюда...
  
  Из уважения к тяжело больному я не озвучил посетившую меня мысль: если я и вправду дьявол, то очень скоро Харон окажется там, откуда я прибыл. Впрочем, судя по динамике развития России, лет через двадцать здесь будет зимняя резиденция князя мира сего, так что Харону можно никуда не спешить.
  
  - Мне пора спать, - честно признался я, поднимаясь со стула. Уже был третий час ночи. - Если меня выпустят за границу, то я помогу вам. Держитесь.
  
  Харон не ответил. Его лицо по-прежнему было скрыто в ладонях. Острые плечи дёрнулись. Раздался всхлип.
  
  Когда я, наконец, вернулся в своё купе, то увидел, что меня на полу ждут знакомые белые тапки с гербом. Моя ветровка висела на крючке. На столе лежал билет с золотым тиснением. Постель уже была расстелена. Похоже, что ключи от моего купе имелись не только от меня.
  
  Я открыл окно и с жадностью вдохнул холодный, уже ноябрьский воздух. Протиснуться наружу не удалось бы никоим образом, но у меня ещё оставалась возможность хотя бы дышать им.
  
  С превеликим наслаждением я скинул ботинки. Бархат ковра на полу приятно охлаждал уставшие за день ноги. Повернув щеколду на двери, я устроился поудобнее на мягкой полке. Спать почему-то не хотелось.
  
  Вспомнив, что у меня есть ещё одна газета, я решил быстро просмотреть её. Прямо под заголовком 'Государственные известия' крупный шрифт извещал, что все сведения, изложенные в газете, составляют государственную тайну третьей категории. Лицам, не имеющим соответствующей группы допуска, категорически запрещалось знакомиться с изложенными здесь материалами. Для сомневающихся имелась отсылка к неизвестной мне статье уголовного кодекса, где в скобках значилось зловещее 'до семи лет'.
  
  Подумав, я всё же решил читать дальше, надеясь, что я, как государственный советник второго класса и третьего отделения канцелярии президента, всё же обладаю нужным допуском. К тому же, сказал я себе, раз эта газета лежит в свободном доступе, то видимо, читать её не возбраняется всем пассажирам правительственного поезда.
  
  Эта газета значительно отличалась от прочитанных мною ранее. В материалах чувствовалась какая-то честность.
  
  Главной темой первой полосы были недавние выборы в регионах. Выборы прошли замечательно, за исключением того, что на них никто не пришёл. Жители Брянской, Волгоградской, Калининградской, Нижегородской и других областей отнеслись крайне халатно к выборам. Хуже всего было в Тверской области, где фактическая, а не 'приписанная' явка составила всего два процента. Приемлемый результат получился лишь в Московской области, где удалось привлечь целых двадцать процентов избирателей. Этого удалось достигнуть лишь благодаря бесплатной раздаче продуктов по столичной федеральной квоте. К сожалению, распространить эту практику на все регионы не представлялось возможным: мэрия Москвы заявила, что столичная квота не резиновая.
  
  Ситуацией с выборами был очень обеспокоен один крупный чиновник. Если пряник не помог, говорил он в своём интервью, то следует прибегнуть к кнуту. До сих пор за неявку на выборы предусмотрена лишь административная ответственность. На деле это приводит к тому, что многие жители уклоняются от исполнения своей почётной избирательной обязанности, после чего возникают разные трудно пресекаемые слухи о нелегитимности выборов. Уклоняется от своих обязанностей и полиция, не желая возбуждать десятки тысяч административных дел, чтобы не портить себе показатели. Для пресечения подобной практики чиновник требовал ввести уголовную ответственность за неявку на выборы или же учредить специальную службу по надзору за избирательным процессом.
  
  - Мой старший сын, - заявил чиновник, - готов возглавить эту службу хоть с завтрашнего дня.
  
  Судя по всему, недовольных ходом избирательного процесса было много. Так, один высокопоставленный человек из Агропрома заявлял, что семипроцентная явка на выборы его сына - это оскорбление со стороны жителей Калининградской области, продемонстрировавших тем самым неуважение к августейшему президенту, который, собственно, и назначил его сына будущим губернатором.
  
  Полным ходом шло обсуждение налоговой реформы. Видные финансовые деятели утверждали, что от имеющегося 25-процентного подоходного налога граждане уклоняются, просто работая 'вчёрную'. Преодолеть это затруднение планировалось с помощью новых акцизов, пошлин и сборов, избежать которых было значительно сложнее. Заходила речь и о уже знакомом мне обязательном страховании. Финансисты единогласно отмечали высокую успешность этого метода и предлагали в обязательном порядке страховать жизнь, здоровье и жильё всех жителей России. Ну, а в завершение министр экономики высказывался о необходимости дальнейшей девальвации рубля. По его словам, переоценённый рубль нёс в себе значительные угрозы отечественному производству.
  
  Председатель государственного комитета по надзору за гражданской благонадёжностью заявил о необходимости значительного ужесточения законодательства. К сожалению, он не конкретизировал сферу, в которой требовались подобные меры, но его слова немедленно поддержали министр внутренних дел, советник президента по идеологической безопасности, руководитель службы по противодействию иностранному влиянию, директор комитета по вопросам национального суверенитета, уполномоченный представитель управления по надзору за нравственностью, и другие значимые чиновники, работающие в сфере общественной и государственной безопасности.
  
  Вместе с тем, не всякое законотворчество встречало 'зелёный свет': так, слова генерального прокурора о необходимости правового оформления системы пыточного судопроизводства были восприняты прохладно. Министр юстиции возразил, что эта сфера следственной деятельности в настоящий момент не нуждается в юридической регламентации, и тема была свёрнута на тормозах.
  
  На днях выступила с докладом вице-спикер парламента Г. По её словам, исполнение федерального закона об обязательном ежедневном просмотре телевизора повисло в воздухе. Не было никакой возможности установить, действительно ли граждане России смотрят телевизор по часу в день, или же игнорируют это правило. Спикер предлагала принять новый закон, по которому Московский телевизионный завод должен был выпустить особые контролирующие счётчики и оснастить ими все телевизоры России. Закон должен был позаботиться и о людях, не имеющих телевизора: госбанку предлагалось выдать им льготные кредиты на покупку под десять процентов годовых. Под этой статьёй приводились критические комментарии как от госбанка (банкиры говорили, что под десять годовых они не дадут даже ссуду на покупку зонтика), так и от телевизионного завода (здесь сообщали, что разработка телевизора со счётчиком в настоящий момент является непосильным заданием для отечественной инженерии, и вообще, не следует чинить то, что не ломалось).
  
  Агропром России сообщил о надвигающейся проблеме: всё меньше и меньше людей удавалось мобилизовать на уборку урожая. Уже сейчас, заявил пресс-секретарь Агропрома, мы вынуждены отправлять в поля всех граждан так называемой 'остальной России', кто может самостоятельно дойти до призывного комиссариата, но и этого количества населения недостаточно. Решить эту проблему предлагалось с помощью расширения сроков мобилизации до шестнадцати двухмесячных призывов.
  
  Трагедией закончился визит премьер-министра во Владимир. Правительственный кортеж во время поворота отклонился от маршрута движения на полметра, и машина застряла в яме, прикрытой картоном с нарисованным асфальтом. Пока вытаскивали автомобиль, премьер вышел наружу. По драматичному стечению обстоятельств, в этот момент с трёх домов начали отваливаться листы бумаги с нарисованной кирпичной кладкой.
  
  'Где же тот капремонт города, на который мы выделили вам деньги?' - поинтересовался премьер у градоначальника. Последний зарыдал, бессвязно повторяя слова 'проклятый Госдеп', 'всюду вредители' и 'зарубежные агенты влияния'.
  
  Подул ветер, и с одного из домов унесло крышу. В падении она сорвала огромный тент, закрывающий вид на две пятиэтажки, сгоревших ещё в прошлом году.
  
  'Я жду вас через месяц в Кремль на Игру', - холодно сказал премьер. - 'И я сделаю всё, чтобы именно вы достали из портфеля бумажку с крестиком'.
  
  Вслед за этой новостью шла большая статья, словно извлечённая из журнала 'Домашний Умелец'. Она начиналась со слов о том, как важно иметь чувство меры в оптимизации выделенных средств.
  
  'Экономить на имитациях просто преступно. Вы можете оптимизировать в свой карман вплоть до 90% бюджета', - сообщал автор, - 'но при этом ваше положение будет шатким. Трагедия во Владимире служит ярким тому примером. Что стоило градоначальнику брать чуть меньше? Оставшейся в бюджете разницы вполне бы хватило на подсыпку шлака под асфальтокартон. Хватило бы и денег для надёжного крепления бумаги с рисунками кирпичной кладки. Мэр решил сэкономить и на этом, закрепив её на двусторонний скотч. Проделывать такую халтуру в ожидании приезда премьер-министра было очень рискованным шагом'
  
  Далее шёл длинный ряд практических рекомендаций, которые позволяли за пару недель привести запущенный город в относительно приемлимый вид при помощи ДСП, кирпичей, краски и пенопласта.
  
  Вслед за этим шли судебные новости. Российское правосудие столкнулось с непростым случаем: где-то на свадьбе в Москве семеро граждан Исламского Государства Северного Кавказа стреляли в воздух из автоматов Калашникова. Адвокаты ссылались на то, что это допускается федеральным законом 'О защите народных традиций граждан ИГСК'. Сторона обвинения возражала: фигуранты дела стреляли прямо на крыльце Измайловского ЗАГСа, а не на минимально предписанном расстоянии в пятьсот метров от ближайшего учреждения власти. Помимо этого, задержанные не имели при себе требуемой законом аптечки. Прокуратуре, требовавшей для нарушителей пятнадцать суток общественных работ, возражали сразу пять видных северокавказских политиков, обвиняя обвинителей в излишней и неправосудной строгости, за которой явно просматривалось неуважение к традиционным ценностям северокавказских народов. Один из высказывавшихся в ультимативной форме требовал, чтобы судьи немедленно принесли публичные извинения перед несправедливо оклеветанными жертвами российской юстиции, прозрачно намекая, что жители ИГСК могут стрелять не только в воздух. Другой же политик разразился впечатляющей по накалу эмоций обличительной речью. В пяти предложениях он смог употребить словосочетание 'русский фашизм' целых семь раз; по всей видимости, в газете экономили на услугах литературного редактора.
  
  Насколько более простым оказалось следующее дело! Сотруднику полиции внутренних дел, который устроил пьяный дебош в универсаме (стрельба из табельного оружия по бутылкам, оскорбление кассирш, удар в челюсть покупателю, поджог, угон машины, ДТП с троллейбусом), выносилось общественное порицание с занесением в трудовую книжку. Вынося подсудимому приговор, судья Басманского суда города Москвы рекомендовал быть умеренным в своих поступках и контролировать себя. Меня приятно удивил высокий гуманизм судьи. Я твёрдо решил, что если меня однажды начнут судить за все поступки, совершённые мной за этот день, то я буду ходатайствовать о том, чтобы моё дело рассматривалось непременно в Басманском суде.
  
  Вслед за этим шли новости политической безопасности. Пересматривалось дело видного минского оппозиционера Д. По материалам следствия, обвиняемый неоднократно рассказывал друзьям, что МГР следует расшифровывать, как 'Марионеточное государство России'. Минский суд дал оппозиционеру семь лет за клевету, подрывы государственного строя и измену родине. Вскоре в Минск позвонил замминистра юстиции России, который сообщил о том, что здесь вполне хватит и трёх лет. Минский суд незамедлительно согласился с этим решением, и оппозиционер был урезан в своём приговоре.
  
  Курьёзный случай произошёл в Йошкар-Оле: чиновник республиканского комитета по противодействию зарубежной пропаганде застрял в двери своего автомобиля подобно Винни-Пуху (это произошло сразу после посещения ресторана). Немедленно вызванные сотрудники МЧС разрезали автомобильную раму и освободили чиновника из плена, который тут же подал на них жалобу за порчу имущества должностного лица.
  
  - Я не для того годами ремонтирую доставшийся мне от папы 'Лексус', чтобы какие-то слесари резали его болгарками, - заявил в интервью чиновник. - Мой комитет уже установил, что эти люди испортили мою машину, находясь под влиянием пропаганды Госдепа. Это свидетельствует о необходимости увеличения федерального финансирования, чтобы предотвратить подобные случаи в дальнейшем.
  
  На последней полосе размещались новости культуры. Разумеется, они начинались с заметки о президенте. Он побывал в Московском закрытом академическом театре на опере 'Дон Жуан'. Там по многочисленным просьбам зрителей президент вышел на сцену и блестяще исполнил арию дона Жуана, после чего под громовую овацию зрительного зала провалился в ад. По этому случаю в Кремле состоялся праздничный фуршет, на котором внезапно начал шататься один из столиков с закусками. Президент не растерялся, и подложил под ножку стола конституцию. Фуршет продолжился.
  
  Всю остальную часть полосы занимала длинная статья 'Пораженец под маской патриота' литературного обозревателя Л. Как становилось известно из статьи, в этом октябре отмечался творческий десятилетний юбилей 'выдающегося писателя, лауреата и патриота Б.'. Выдающийся писатель-патриот, совесть и честь нации, пятикратный кавалер медали 'За заслуги перед родиной', выпустил свою юбилейную, сто пятидесятую книгу 'Патрон в затворе', посвящённую мужественной борьбе смоленского партизана Баклагина с подлыми натовскими оккупантами.
  
  'Нельзя не согласиться, что на первый взгляд образ партизана выписан весьма колоритно', писал литературный обозреватель Л. 'За один месяц, в течение которого происходит действие книги, уже знакомый нам по предыдущим 149 изданиям партизан Баклагин пустил под откос три эшелона с войсками НАТО и сжёг сельский амбар, чем вызвал голод во Франции и отставку оккупационного администратора. Также партизан Баклагин при помощи бутылки самогона уничтожил двадцать танков 'Абрамс', после чего вступил в единоборство с группой американского спецназа. Используя лишь одну сапёрную лопатку, партизан Баклагин одержал убедительную победу над пятнадцатью вооружёнными до зубов врагами и тут же подбил этой же лопаткой вражеский вертолёт с пятью офицерами. Используя трофейные документы, партизан проник в американский штаб, взял в плен трёх бригадных генералов и перевёл их через линию фронта, чем способствовал успеху наступления наших войск. Внешне всё происходящее кажется исключительно патриотичным, но так ли это на самом деле? Если мы вглядимся в цикл книг внимательнее, то нам откроется неприглядная истина.
  
   Путём несложных подсчётов можно обнаружить, что смоленская земля в книгах автора оккупирована уже свыше шестнадцати лет. Каждое произведение Б. завершается наступлением наших вооружённых сил и выходу к довоенной границе. Может ли автор объяснить, почему в каждой из последующих книг европейская часть России снова оккупирована? Видимо, Б. избегает сообщать прямо, что раз за разом армия России терпит поражение и вынуждена отступать обратно, к Москве. Очевидно, это связано с тем, что в её рядах нет партизана Баклагина. Этот сверхчеловек находится в американском тылу. За 150 книг он уничтожил две тысячи шестьсот танков, собственноручно истребил одну мотострелковую дивизию полного состава и вывел из строя целый воздушный флот. Судя по книгам 'Рваная гусеница 'Абрамса', 'Смерть зенитчикам', 'Оккупанты на рассвете' и 'Энтерпрайз' в Днепре', подобными успехами могут также похвастаться на псковщине, брянщине, витебщине, смоленщине и других территориях, где вольготно расположились войска НАТО. Тем не менее, это совершенно не мешает противнику наступать и захватывать новые территории. В книге 'Бронебойный в хату' Б. описывает танковый бой регулярных сил. Тридцать отечественных ТН-105 навязывают противнику встречный танковый бой у деревни Октябрьская, и, подбив с дальней дистанции свыше двухсот сорока 'Абрамсов', прорывают фронт. Невзирая на все вышеописанные достижения, уже в следующей книге 'Заточка для джи-ая' войска НАТО подходят к Волоколамску. Что это, как не очернение армии нашей страны, скрытое под маской патриотизма? Автор фактически утверждает, что армия России за шестнадцать лет не может разгромить противника. Помимо того, что это подпадает под такие статьи уголовного кодекса, как 'Оскорбление офицерской чести', 'Оскорбление духовно-нравственных чувств', 'Антипатриотическая агитация', 'Пропаганда чуждых моральных ценностей', 'Распространение заведомо ложной информации, порочащей страну'...
  
  Поезд начал замедлять ход. Свернув газету и бросив её на стол, я отдёрнул штору. Мы въезжали в какой-то городок. Редкие светящиеся окна домов казались светлячками во тьме.
  
  Орша? Харон предлагал мне бежать именно здесь. Может быть, и вправду, выскочить на перрон, угнать тепловоз, прорваться за границу через перегон Гердава-Скандава?.. Что за безумные идеи?
  
  Мы проехали через станцию, не останавливаясь. На маленьком одноэтажном здании мелькнула надпись 'Толочин'. Стоявший на перроне железнодорожник с фонарём проводил наш поезд равнодушным взглядом.
  
  Вот, а я ещё сомневался, следует ли мне бежать, или же лучше остаться? Практика показала, что этот вопрос излишен. Какая Скандава? Даже если я выпрыгну из вагона, то, в лучшем случае, я смогу угнать здесь разве что трактор, на котором буду прорываться к границе, отстреливаясь от преследователей из обреза курковой двустволки. Какая жизнь, такой и побег.
  
  Состав начал ускорять ход. Позади остались огни Толочина, незнакомые мне улицы и дома; наступила чёрная, непроглядная темнота.
  
  От разочарования мне захотелось пройтись по своей золотой клетке. Я надел ботинки и вышел в коридор. В дальнем его конце недремлющий продюсер Максим изловил какого-то субтильного молодого человека лет двадцати.
  
  - Расскажите подробнее про вашу работу, - донеслись до меня его слова.
  
  - Ну...эээ...папа, работающий в дирекции железных дорог, выделил мне деньги на ремонт вагонов. Я закупил в маминой фирме атласа, и мы переобшили все стены в вагонах. За это папа выписал мне премию, - нерешительно отвечал молодой человек. - Но потом на него нажали из дирекции и спросили, почему мы переобшиваем атлас в поезде уже четвёртый раз за год. Поэтому нам пришлось поделиться половиной денег с дирекцией...
  
  - Нет, это не подходит. Из этого фильм не снимешь!
  
  - Это я не знаю, - нерешительно ответил молодой человек, прогибаясь под напором Максима. - Это лучше спрашивать у менеджера по транспортной безопасности, или у менеджера по надзору за подвижным составом, но они сейчас спят. А я всего лишь менеджер по внутреннему благоустройству...
  
  Я прошёл мимо них и открыл дверь вагонной уборной, оформленной в стиле 'ампир'. Стены украшали барельефы с копьями, щитами и ликторскими пучками. С двери на меня смотрел президент, одетый в римскую тогу и золотой лавровый венок. В такт поезду покачивался длинный хвост гербовой бумаги.
  
  Открыв кран, я набрал в ладони холодной воды и с наслаждением умыл лицо. Опираясь на мраморную раковину, я посмотрел на себя в зеркало. Неужели это всё сейчас со мною происходит?
  
  Мне отчётливо захотелось сбежать. Уйти в плацкарт, где меня встретит пустая полка. Дождаться Орши и выйти на остановке. Да что угодно!..
  
  Я скептически покачал головой. Поезд неотвратимо нёс меня в Москву, и это движение было не остановить. Приняв это, как данность, я покинул ватерклозет. В коридоре Макс выжимал все соки из своей жертвы.
  
  - Нет, ну вы же можете сказать..., - сказал режиссёр, и, заметив меня, резко повернулся. - О! Вы-то мне и нужны! Ко мне пришло вдохновение! У меня есть желание снять какой-нибудь скандальный фильм до лесоповала в Коми. Я слышал, что в Калининграде на границе происходят литовские провокации. Вы можете рассказать об этом?
  
  - Не особо, - честно ответил я.
  
  - Ммм. Жаль. А правда, что вдоль всей границы у поляков расставлены танки, по одному на каждые десять метров?
  
  - Насколько я знаю, нет. Лучше узнайте непосредственно в Калининграде, - сказал я. Максим нахмурился.
  
  - Какой-то вы странный исторический консультант, если честно, - обронил он. - Ничего не знаете, постоянно спрашиваете...
  
  - Я специализируюсь на другой эпохе, - коротко ответил я. - Если хотите, я могу рассказать вам про рязанский сахар. Его кладут в подвалы, а не в чай. Боюсь только, что вам это не совсем подойдёт.
  
  Молодой менеджер по внутреннему благоустройству непонимающе смотрел на нас невинным взглядом ягнёнка. Напротив, глаза Максима начали округляться, превращаясь в кофейные блюдца. Казалось, что продюсер потерял дар речи.
  
  - Более того, если я вам расскажу об этом, то вас вполне могут арестовать ещё в поезде, - заявил я, абсолютно не рискуя попасть впросак. - Есть вещи, у которых не выходит срок давности.
  
  Глаза продюсера закончили расширяться, но зато начала отвисать челюсть. Догадывается ведь, подумал я. Знает, на что я намекаю. Образованный человек, ничего не скажешь.
  
  - Разумеется, вся эта история не соответствует действительности, - сообщил я, - а поскольку это так, то и нечего об этом говорить.
  
  Я вернулся к себе, оставив шокированного продюсера позади; мне показалось, что у него подкашиваются ноги. Снова закрыв щеколду, я отключил свет. Наступило время ложиться спать.
  
  Только сейчас, когда купе прекратило отражаться в оконном стекле, можно было различить мир, через который мы неутомимо мчались вперёд. Света, падающего из окон поезда, хватало только для того, чтобы едва-едва высветить узкую десятиметровую полосу и идущую рядом линию рельс. Мелькали какие-то кочки, кусты и одинокие деревья. Вдалеке не было ни единого огонька. Сквозь разрывы туч на небе виднелись звёзды. Почему-то их холодный свет настроил меня на внеземной лад. Поезд, рельсы, весь этот мир, показались мне удивительно преходящими и наносными, словно песчаные замки.
  
  Яркий луч локомотивного прожектора возник из ниоткуда. За окном прогрохотал встречный эшелон с зерном, доказывая мне, что даже песчаные замки могут быть куда как более материальными и осязаемыми, чем эфемерность вечного движения солнца и светил.
  
  На переезде одиноко мигал в ночи предупреждающий светофор. Где-то в водной глади незнакомого озера отразилось небо с огромным Орионом и ярким семизвездием Плеяд.
  
  Уже давно было пора ложиться спать. Я лежал на спине, снова ощущая всем телом поезд. В своём движении он дрожал от собственной мощи, словно какое-то исполинское животное.
  
  Не прошло ещё и суток, а со мной случилось столько событий, сколько не происходило в полгода. Мне внезапно подумалось, что я очутился в какой-то компьютерной игре про древние свитки, где бывший беглец и заключённый уже через месяц становился миллионером и дворянином. Не торопись, остановил я себя, помни о словах Харона. Тебе уже насчитали больше десяти лет. Колесо судьбы вращается в обе стороны. Россия - великая колониальная держава; быть может, пройдёт время, и другой поезд повезёт тебя в Сибирь-бирь-бирь, где ты станешь настоящим сибиряком.
  
  Отчего-то я вспомнил, что в польском языке слово 'сибиряк' обозначает человека, репрессированного в Сибирь. Это лингвистическое воспоминание не добавило мне оптимизма.
  
  Обилие впечатлений и наблюдений сегодняшнего дня поражало. Пожалуй, я мог бы сесть и написать неплохую книгу о моём путешествии по России будущего. Или же наоборот, написать и сесть: никогда ведь не знаешь заранее, когда доведётся прокатиться казённым плацкартом в Сибирь. Увы, такой вариант придётся иметь в виду: если ты решишь эпатировать российское общество, то вполне возможно, что российское общество решит этапировать тебя. Оставалось только придумать какое-нибудь броское название для книги.
  
  В названии однозначно должна быть интрига. 'Калининград-Москва'? 'Записки путешественника из Калининграда в Москву'? 'Зерноферма'? 'Россия в 2057 году'? 'Москва 2057'? Или же упростить до предела, назвав свою книгу '2057'? А может быть использовать тонкую аллюзию к температуре выпекания хлеба и озаглавить рукопись '180 градусов по Цельсию'? Нет, всё это уже где-то было. Вариант 'Как проржавела сталь' настраивал на приятный дизельпанковый лад, но, всё же, был сочтён мною слишком бульварным. В идеале же мне хотелось бы дать произведению броское, запоминающееся и в то же время ничего не означающее название, имеющее лишь опосредованное отношение к сюжету книги. Я решил отложить этот непростой выбор до лучших времён.
  
  Поезд разогнался во всю мощь. Я чувствовал, как подрагивает состав от той титанической силы, что увлекает его вперёд. Сквозь полудрёму мне казалось, что меня несёт вдаль какое-то огромное существо, гигантский рукотворный дракон, с которым мы слились воедино. Где-то вдалеке за окном мелькали незнакомые огни, вспыхивая, словно метеоры, и тут же пропадая из виду.
  
  Мне представился наш поезд с высоты птичьего полёта: он показался мне гигантской кометой, несущейся сквозь время и пространство. Магнитогорская железная руда, кемеровский уголь, труд екатеринбургских металлургов, работа новочеркасских локомотивостроителей, расчеты московских инженеров соединились в то неостановимое нечто, что увлекало меня вдаль. Мимо нас проносились и проносились встречные эшелоны с зерном, идущие навстречу мне, на запад. Составы с зерном мчались в метре от меня, и я видел в полусне хлеборобов Кубани и Черноземья. Я видел солдат Трудовой армии: зелёных новобранцев, не умеющих отличить пшеницу от ржи, и опытнейших дембелей, способных вырастить зерно даже на скалах Эльбруса. Передо мной колосились бескрайние брянские и воронежские поля золотого хлеба. Я слышал рёв тракторов, режущих стальными плугами землю и мерный рокот комбайнов, жнущих урожай. Я видел, как падает зерно по весне в мать-сырую землю, и как наливается под солнцем колос. Казалось, что вся Россия проносится сейчас мимо меня.
  
  Я засыпал, и события сегодняшнего дня проносились яркими шумными картинками перед моим внутренним взором. Внезапно поезд показался мне Россией, уменьшенной и концентрированной. Это было одно из тех озарений, что приходят или в первые пять секунд перед сном, или в первые пять секунд после пробуждения. Колоссальное, поражающее воображение чудо мчится по железным полосам рельс. Как оно выглядит со стороны в своём движении? Что за невообразимая сила неустанно крутит колёса, увлекающие поезд вперёд? Пусть начальство поезда не отличит дрезины от локомотива, пусть оно подавится от жадности в своём богатстве, ведь к счастью ещё есть машинисты, благодаря которым мы мчимся по бескрайним просторам, и есть проводницы, которые помогут в дороге. Пусть в обычном вагоне-ресторане подают дорогую овсянку, а в правительственном дешёвую красную рыбу, пусть в плацкарте ты спишь под неумолчный храп соседей, а в купе наслаждаешься комфортом, - всё равно, и плацкарт, и спецвагон едут в одном эшелоне и с одной скоростью. В плацкарте тебя от души угостят самогоном и картошкой, если тебя не арестует полиция за то, что ты не закусываешь. В правительственном тебе расскажут, как лучше заработать, продавая по кусочкам эшелон, а потом, возможно, и там обнаружатся люди, благодаря которым поезд ещё не сошёл с рельс. А пока не сошёл - мчится великий поезд полным ходом, освещая себе путь ярким прожектором, и сияет в ночи на тепловозе двуглавый медведь!
  
  В час быка, в самое глухое время суток, в четвёртом часу после полуночи, разделяющей 31 октября и 1 ноября, в ночь чёрного самайна, поезд, не сбавляя хода и не останавливаясь, пересёк границу Минской Государственной Республики. Я оказался в России.
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"