Аннотация: Вторая глава второго романа из цикла "Оборотень из Флиссингена". Приключения инквизитора и оборотня в конце XVI века продолжаются.
Станислав Блейк.
Принц объявляет войну.Гл.2.
Глава II, в которой принц Хуан Австрийский оказывает высокое доверие Кунцу Гакке, а принц Франсуа Анжуйский находит особое поручение для Феликса ван Бролина.
Брюссель бурлил, как широкая река в половодье. В начале лета anno domini 1577 толпы счастливых пьяных фламандцев праздновали изгнание испанских войск и мир, уже целые полгода почти не нарушавшийся на равнинах Нижних Земель.
- Еще пива! За наши Генеральные Штаты, брат!
Льется пена, смеются осоловевшие светлые глаза. Бюргерские дочки танцуют прямо на площадях, украшенных флагами, лентами, огнями.
- За Молчаливого! За принца Оранского! Долгих лет ему и отменного здравия!
- А ты, часом, не кальвинист?
- Забудь об этом, брат! Давай выпьем за нашу свободу!
Как они могли терпеть столько? Но не зря это было, не напрасно, ведь они заставили короля уважать себя, трудолюбивых пчелок, собиравших мед налогов для сюзерена, как никто другой в его огромной империи, и он, наконец, перестал донимать своих добрых фламандцев, своих грубоватых, расчётливых простаков! Не в состоянии более продолжать военную кампанию, Филипп II увел в Италию непобедимые габсбургские терции, скрыл их в гарнизонах апеннинских крепостей, будто пес, спрятавший между ногами ободранный хвост. Нет больше инквизиции! Нет Кровавого Совета!
Правда, его члены теперь называются членами Государственного Совета при новом наместнике, но они ведь наши, даже аристократы Мансфельд, Берлемон, герцог Эршо, все, как оказалось, любят Нижние Земли больше титулов и власти. По крайней мере, они так уверяют после нескольких недель в тюрьме. Фламандцы не помнят зла: стоило всем членам Совета, кроме единственного испанца, Херонимо де Роды, поставить свои подписи под обращением к королю с просьбой вывода чужеземных войск, как они тут же вернулись к своим женам, в свои дворцы и крепости. Пусть тоже выпьют за свободную Фландрию!
- За короля!
- Что ты сказал, брат? Я, похоже, становлюсь туговат на ухо.
Пьяненький розовощекий бюргер смотрит вслед быстро уходящему валлону. Качает головой, отряхивает полукафтан из доброго сукна, вскоре забывая об этом странном случае. Валлоны сами по себе, среди них много простых крестьян, преданных римской апостольской церкви. Лучше не спорить с ними, все равно не переубедишь упрямцев.
- Откуда сам будешь?
- Из Антверпена, друг.
- Говорят, ваш новый бургомистр, мэтр Шампанэ, так и не явился засвидетельствовать почтение принцу Хуану, королевскому сводному брату, наместнику Нижних Земель?
- После того, что испанцы сделали с Антверпеном, ихнему принцу от нашего города почтения не бывать!
- Нет, куманек, принц Хуан как две капли воды похож на своего батюшку, императора Карла, вовсе ничего испанского в нем нет, ни капельки крови кастильской, ведь матушка-то его тоже из наших. Видал я на своем веку их всех - отца, бастарда, и законного сына, того, что в Мадриде теперь безвылазно сидит, так обращением принц Хуан Австрийский очень любезен, не то, что старший братец его, который даже улыбнуться толком не умеет, да и войска принц не привел, хочет быть нашим добрым сюзереном, а не иноземным угнетателем.
- Это ненадолго, мой наивный брюссельский брат. Герой Лепанто, адмирал и полководец, недолго, говорю, без армии обходиться будет.
- Ну, пока-то оно так, и хорошо, и ладно. Давай выпьем!
- За нашу милую Фландрию, брат!
Во дворце наместника, что на холме Куденберг, собрались те, кому верит принц Хуан. Вечером он уже не в силах видеть посторонних, своих новых подданных, с которыми он веселился на дневной ярмарке, стрелял по мишеням на спор, которых хлопал по плечу и едва выдерживал, чтобы не скрыться до времени за стенами брюссельской резиденции. Хуан Австрийский забыл даже язык своих родителей, пользовался ломаным французским. За ставший ему родным испанский, в совершенстве освоенный при дворе сводного брата, в Брюсселе могли ненароком убить.
Лишь самые близкие знали всю степень недовольства принца-бастарда, всю горечь его положения. Рыцарственный вельможа, отважный воин и образцовый кавалер, Хуан Австрийский не любил политику и не желал ею заниматься. Все, собравшиеся в покоях наместника, знали об этом и каждый из них искал путей для того, чтобы ситуация изменилась: Октавио Гонзаго, в облике слуги которого принц Хуан пересек враждебную Францию, его первый секретарь де Эскобедо, курсировавший между Нижними Землями и Мадридом, преданный, как пес, капитан Ромеро, прошедший вместе с Хуаном Австрийским все его славные битвы, да секретарь Кунц Гакке, инквизитор, рекомендованный верным короне семейством Берлемонов, уже доказавший полезность, подготовив торжественный въезд наместника в Брюссель. Одного лишь Алессандро Фарнезе, сына бывшей наместницы Нижних Земель Маргариты Пармской, сводной сестры принца, недоставало в этом собрании. Племянник Хуана Австрийского находился в Люксембурге вместе с верными короне войсками, ожидая приказа к выступлению на север.
- Taciturnum* не одобрил пунктов о главенстве католической веры, - говорил на кастильском наречии де Эскобедо, поигрывая письмом, с которого свисала сломанная сургучная печать с гербом.
- Еще бы он одобрил, - вздохнул Гонзаго, на коленях итальянского аристократа лежала мандолина, из которой он время от времени извлекал мелодичные звуки. - Население принадлежащих ему провинций в лице Генеральных Штатов никогда не пойдет на это условие.
- Точно так же, как нам не пристало соглашаться на их свободу совести, - выпятил надменную нижнюю губу Хуан Австрийский. - Его величество настаивает на том, что лучше управлять пустыней, чем терпеть в государстве отступников и еретиков.
- Стало быть, нет никакого смысла во встрече с Оранским, - подытожил Эскобедо. - Но как сделать это таким образом, чтобы вина за срыв переговоров легла на него, а не на нас?
Гонзаго взял пару аккордов, поднял влажные карие глаза с длинными густыми ресницами.
- Да так ли это важно, господа? - промолвил он со скучающей интонацией. - Пусть думают что хотят.
- Нет, - Хуан Австрийский поправил красный бант, один из тех, что украшали его белый атласный камзол. - Сколь ни противно мне каждодневно встречаться с тем или иным возомнившим о себе торгашом, но его католическое величество возложил на меня миссию умиротворения Нижних Земель. Если я отправлюсь к своей армии, каждый скажет, что из меня плохой дипломат и политик, и что я с самого начала был настроен воевать, а не договариваться. Продолжать же сидеть в Брюсселе, где все рычаги власти принадлежат Генеральным Штатам, перед которыми заигрывает ничего не значащий Государственный Совет, означает вскоре превратиться в посмешище. Мое место - там, где моя армия.
В наступившей после этих слов тишине было слышно шарканье ног лакеев, да звуки льющегося в бокалы вина.
- Есть один способ возложить вину за срыв переговоров на Оранского, - сказал Кунц Гакке, убедившись, что прислуга удалилась на значительное расстояние. Финансовые возможности Генеральных Штатов не оставляли сомнений в том, что многие из обслуги дворца подкуплены.
- Продолжайте, мой друг, - сказал Хуан Австрийский, - вы знаете эту унылую страну лучше всех нас вместе взятых, и оттого соображения ваши стоят, чтобы к ним прислушаться. Сразу после въезда в Брюссель я был недоволен отношением здешнего простонародья и дворян к законному наместнику короля, и обращался с вами порой не так, как вы заслуживаете. Лишь месяц спустя, познакомившись с жителями и настроениями Нижних Земель, я, наконец, отдаю себе отчет, какую титаническую работу вы совершили.
- Ваше сиятельство слишком добр ко мне, - склонил Кунц голову, лысую как колено, если не считать клочков светлых волос по бокам и на затылке. - Если будет на то божья воля, в дальнейшем вы увидите результаты моей службы, по сравнению с которыми "Радостный въезд"** покажется незначительным прологом к основной пьесе.
- Я не сомневаюсь в этом, - улыбнулся принц Хуан. - Так расскажите, что вы придумали для того, чтобы люди обвинили в срыве переговоров не меня.
- Покушение, ваше сиятельство, - сказал бывший инквизитор.
- Я предпочел бы уничтожить Оранского в открытом бою, а не марать наше знамя бесчестьем, - сказал Ромеро, прямой, отважный и недалекий.
Он был единственным в комнате, кто истолковал слова Кунца Гакке неправильно.
- Насколько я понимаю, мы говорим не о покушении на Молчаливого, - сказал Гонзаго.
- Наоборот, - улыбнулся де Эскобедо, на лету подхвативший мысль своего коллеги, - имеется в виду бесчестная попытка статхаудера Голландии и Зеландии нанести вред нашему повелителю, попытка, которая несомненно будет разоблачена.
- Раскрытое покушение потребует больше времени на подготовку, - сказал Кунц. - Легче будет убить исполнителя при попытке удрать с места неудавшегося покушения. Подготовка человека, которого можно будет вывести на судебный процесс, займет не меньше месяца. Это очень серьезное дело - ведь никому в голову не должна прийти даже тень подозрения. Уничтожение предполагаемого убийцы по горячим следам даст возможность вашему сиятельству покинуть Брюссель уже через неделю.
- Но зачем так быстро покидать столицу? - запротестовал Октавио Гонзаго. - Пусть это не Мадрид, не Париж, не Неаполь, но все-таки здесь немало прелестных дам, дворяночек и горожанок.
- Вы не о том думаете, Октавио, - поморщился принц. - Сразу после покушения удалиться из Брюсселя было бы трусостью. Потерей лица.
- Какой срок вы сочли бы приемлемым, ваше сиятельство?
- Это зависит от новостей, - сказал Хуан Австрийский. - Чем больше событий произойдет вслед за попыткой покушения, тем быстрее народная молва перестанет вспоминать этот случай, и мы сможем заняться своими делами в других местах.
- Пожаловал Херонимо де Рода, - доложил камердинер принца, отодвинув портьеру при дверях. Его взгляд стремительно скользнул по собравшимся в небольшой зале. Уже некоторое время камердинер был под подозрением у Кунца, надзиравшего также и за слугами наместника. Пока ничего конкретного собрать об этом гладком человеке не удавалось, но чутье инквизитора подсказывало Кунцу, что рано или поздно наблюдение за камердинером принесет свои плоды.
- Никаких разговоров при нем, - сказал Хуан Австрийский. - Хоть Рода и кастилец, но слишком много времени заседал в Совете вместе со сворой здешних изменников.
- Дон Херонимо также виновен в событиях, из-за которых Нижние Земли объединились против нас, - добавил Кунц Гакке. - Именно он вместе с Санчо д'Авилой и другими недалекими командирами не сделал ничего для защиты Антверпена и других городов от взбунтовавшихся королевских войск.
Вошедший Херонимо де Рода, последний из испанцев, формально еще числящийся в Государственном Совете, но на деле не появлявшийся уже около года ни на одном его заседании, склонился перед наместником в низком чопорном поклоне, принятом по этикету испанского двора перед принцами крови.
- Рад, что у вас нашлось время для нас, дон Херонимо, - Хуан Австрийский поднял бокал голубоватого стекла, в котором плескалось белое вино из Анжу. - Вы добирались от Гента до Брюсселя столько времени, сколько у иных занимает морское плаванье из Нового Света.
- Прошу прощения, если вызвал неудовольствие вашего сиятельства, - испанец разогнулся, преданно глядя на принца повлажневшими карими глазами. - В Генте неспокойно, магистрат весь в руках еретиков. Лишь третьего дня меня выпустили из-под ареста. Никогда бюргеры и торгаши Нижних Земель не вели себя столь разнузданно, никогда не выражали презрения к законным властям так дерзко.
- И с этим вы являетесь ко мне, - Хуан Австрийский наклонил гладкое чело, - что меня вовсе не удивляет после того, как ваше участие в Совете показалось вам слишком скучным занятием, и вы сами отдали бразды правления в руки Генеральных Штатов.
Наместник милостиво разрешил де Роде занять место на стуле - свободных в зале все равно оставалось больше, чем занятых. Здешние резные стулья из орехового дерева помнили еще императора Карла Пятого, который чуть более двадцати лет назад именно в этом дворце отрекся от трона, усадив на него Филиппа Второго. Даже по меркам того времени, когда людской век был короток, память живущего поколения еще хранила это знаменательное событие, но как же неузнаваемо за эти годы преобразились Нижние Земли!
- А ведь вас никто не освобождал от заседаний в Государственном Совете, - говорил Хуан Австрийский, обращаясь к Роде. - Мы недовольны, что вы самовольно соединились с нашими военачальниками для участия в грабежах, а не пытались демонстрацией лояльности успокоить фламандцев, чтобы не оттолкнуть их окончательно от короля. Понимаете ли вы, какой ущерб нанесен нашему монарху и делу Римской апостольской церкви?
Хотя летний брюссельский вечер разливал свежесть и прохладу, но гладко выскобленные щеки дона Херонимо покраснели, будто бы в зале топился жаркий камин. На мгновение взгляд его карих глаз встретился с холодными голубыми глазами Кунца. Бывший инквизитор не скрывал торжества: три с лишним года назад члены Кровавого Совета, испанцы Варгас и Рода, унизили его и весь трибунал Святого Официума под его руководством, отобрали у них даже пыточные подвалы и тюремные камеры в антверпенском замке Стэн. Теперь же Кунц Гакке - доверенное лицо самого наместника Нижних Земель, а Рода - просто опальный дворянин, без полномочий, власти, доходов. Грешен, Господи, грешен я в глазах твоих, ибо унижение почитавших себя сильными радует меня едва ли не так же, как торжество добродетели. А за ее торжество я, пес господень, перегрызу глотку любому, вставшему на пути моего принца.
Позже вечером они остались вдвоем с Хуаном де Эскобедо, два секретаря, два нерва, соединявших бастарда Карла Пятого с окружающим миром. Сам Хуан Австрийский к этому времени отдыхал от дневных волнений за поздним ужином в обществе дочери одного из городских синдиков. Каждую неделю галантный принц разнообразил свою нелегкую жизнь знакомствами с новыми поклонницами.
- Королю стало известно, что глава одной из его канцелярий, Антонио Перес, предвзято относился к деятельности нашего наместника, безосновательно внушая его величеству мысль о том, что честолюбие Хуана Австрийского претендует ни много ни мало, на мадридский трон.
- Итак, наш план сработал, - удовлетворенно произнес Кунц Гакке. - Маргарита Пармская отправила письмо в Мадрид, и начальник средиземноморской канцелярии доставил его королю. Но известно ли, отчего этот синьор Перес вздумал преследовать Хуана Австрийского?
- Не исключено, что любящий роскошь дон Антонио, о котором ходят слухи, что он является внебрачным сыном Руи Гомеса де Сильвы, герцога Эболи, ближайшего друга его величества, после смерти герцога получает немалые суммы из французских источников. Называют имя матери короля, Екатерины из рода Медичи, которая всегда боялась Испании, неоднократно пытаясь интриговать против нее, - сказал де Эскобедо с улыбкой. - Ее собственный покойный супруг, король Генрих Второй, также как и тесть, Франциск Первый, немало претерпели от нашего императора Карла***.
Высокий лоб Кунца пробороздили вертикальные морщины - он вспомнил, как ровно год назад, когда архиепископ Камбрэ Луи де Берлемон заставил его битый час ждать в приемной, слуга доложил прелату о том, что некая королева собирается обедать в его обществе. Тогда Кунц уже подумал о королеве-матери нынешнего французского монарха, но у него не было возможности это проверить - де Берлемон в тот же час отправил его самого в ссылку - доминиканский монастырь Хет Панд в Генте. Понадобились кровавые события в Антверпене и угроза объединения всех Нижних Земель под властью Генеральных штатов, чтобы архиепископ Камбрэ распорядился по поводу его декабрьского назначения - к наместнику в секретари.
- Из этого самого дворца великий император Карл правил миром, - проговорил бывший инквизитор. - Объединенная Габсбургами Европа слушала с благоговением каждое слово, доносившееся из Брюсселя. Был повержен и заточен в Мадриде сам Франциск Валуа, король Франции, Генрих Тюдор английский был женат на родной тетке императора, а князья-электоры Священной Римской империи выполняли волю Карла Пятого, потому что знали о судьбе Иоганна Саксонского, боялись, тряслись от страха в своих крепостях. Почему император пощадил вначале еретика Лютера, а потом - еретика Иоганна? Почему доверился саксонскому изменнику Морицу****?
- Все в Европе взаимосвязано, - сказал задумчиво де Эскобедо, глядя усталыми глазами на бабочек, летящих к пламени свечей. - Здесь ни один из великих домов не смирится с первенством человека, который, в сущности, всем им родственник, чей-то брат, племянник, кузен. Аристократия не даст по-настоящему объединить Европу, пока не начнут рубить ей головы.
- Десять лет назад головы Эгмонта и Горна, двух мятежных аристократов, отделились от тел именно здесь, в Брюсселе, волею короля, - возразил Кунц Гакке.
- Но принц Оранский пока еще носит на плечах свою, - улыбнулся де Эскобедо одной из тех тонких улыбок, которые так нравились бывшему инквизитору, потому что напоминали улыбку его незабвенного компаньона Бертрама Роша. Хоть горбоносый кастилец с острым подбородком и не был похож на благообразного бургундца с плавными чертами лица, именно морщинки от глаз через виски к седеющим волосам напоминали Кунцу о его единственном друге, три года как убитом и до сих пор неотмщенном.
- Да, я помню, как сам кардинал Гранвелла спросил у герцога Альбы, арестован ли вместе с двумя графами мятежный принц, - Гакке потер бритый подбородок. - Получив ответ, что Taciturnum на свободе, кардинал заметил: "Значит, вы не арестовали никого".
- Гранвелла не зря столько лет пользуется благосклонностью короля, - заметил де Эскобедо. - Это умный старый лис, один из тех, на ком держится империя Габсбургов. Возможно, государю следовало бы приблизить его, вызвать в Испанию. После смерти принца Эболи и опалы герцога Альбы я не вижу в окружении Филиппа Второго тех, на кого мог бы опереться наш монарх. Древность рода и личная преданность - этого при дворе в избытке, а вот глубины разума и таланта к управлению, боюсь, нынешнему поколению советников недостает. Иначе, как объяснить то, что, располагая лучшими в мире солдатами и полководцами, мы не пользуемся плодами наших побед?
- Я вспоминаю людей, которые окружали императора Карла, - кивнул бывший инквизитор. - Никто не сомневался в государственной мудрости Виллема Оранского, хотя принцу тогда еще не исполнилось и тридцати. Нынче я озабочен тем, как должно выглядеть доказательство связи его с убитым при попытке бегства с места покушения на нашего наместника. Возможно, ваша мудрость и опыт помогут мне найти решение.
- Налей нам еще вина и поди вон! - крикнул Кунц лакею, который слишком приблизился к ним. - Никогда не подходи ко мне, не испросив издали разрешения, - прокаркал он, глядя на то, как слуга трясущимися руками разливает вино по бокалам. - Еще раз увижу тебя слишком близко - будешь высечен вожжами на конюшне. Если и тогда не поймешь - вырву язык!
- Чеканят ли в Голландии какие-нибудь особенные монеты, которых нет в других местах? - осведомился де Эскобедо, когда трясущийся лакей отошел.
- Чеканят "львиный талер"*****! - Кунц Гакке зашелся своим каркающим смехом, который заставлял бледнеть тех, кто еще не привык к его обществу. - Это первое, что пришло мне в голову, как только я начал раздумывать над покушением. Но то, что у трупа найдут мешочек таких монет, еще ведь не выводит нас прямо на принца.
- Полноте, - усмехнулся де Эскобедо, - кого вы, в самом деле, хотите убедить? Для тех, кто поверил бы хоть в письмо, написанное лично Оранским наемному убийце, доказательства не нужны, до того они готовы принять любую напраслину. С врагами же дело обстоит противоположным образом. Даже если бы в нашем плену оказался действительный убийца с таким заданием, все равно нашлось бы достаточное число сомневающихся в его виновности, тех, кто считал бы признание вырванным под пыткой. Поэтому хватит и самого факта выстрела - остальное вы подсунете толпе, готовой поверить в версию об Оранском. Все и так знают, что он - недруг нашего повелителя.
- Милостивый государь! - камердинер стоял в дверном проеме, не заходя в залу. - Явился Отто Захс, ваш ординарец.
- Зови немедля! - распорядился Кунц Гакке, глядя на Хуана де Эскобедо с живостью. - Мой человек, возможно, получил согласие будущего неудачливого убийцы. Это жених одной из девиц, которые не смогли устоять перед обаянием нашего принца. Если б мы не взяли дела в свои руки, можно было бы говорить о покушении из ревности.
- Вы просто восхищаете меня, друг мой, - сказал де Эскобедо, поднимая бокал, - не успели мы поговорить об этом, а у вас все, оказывается, уже подготовлено.
- Хорош слуга, который незамедлительно выполняет желания господина, - самодовольно улыбнулся Кунц, выпячивая тяжелый подбородок, - но лучше его тот, кто упреждает желания, подготавливая сегодня то, о чем хозяин лишь подумает завтра.
Хуан де Эскобедо кивнул, соглашаясь. Вошедший Отто склонился в почтительном поклоне.
- Говори, - велел Кунц Гакке.
- Мне удалось обо всем договориться, ваша милость, - сказал Отто, выпрямляясь. - Малый полагает меня посланцем Генеральных Штатов, и мечтает о том, чтобы метким выстрелом убить двух зайцев: отомстить обесчестившему его невесту и заработать деньжат. Осталось лишь назвать время и место.
- На усмотрение его сиятельства, - инквизитор направил на испанца торжествующий взгляд. - Сегодня беспокоить принца мы уже не будем, а вот завтра я непременно явлюсь к нему с докладом.
- Не ранее полудня, - уточнил Хуан де Эскобедо. - Принц дважды успел мне посетовать, что ваше рвение, когда вы приносите ему документы слишком рано по утрам, стоит ему головных болей и скверного самочувствия. А я всего неделю в Брюсселе, друг мой.
Теплая улыбка испанца не смогла повлиять на досаду Кунца. Он сжал и разжал кулаки, щелкнул костяшками пальцев.
- Но эти оба раза дела совершенно не терпели отлагательств, - пожаловался бывший инквизитор. - Я бы взял принятие решений на себя, но в обоих случаях речь шла о том, чтобы принц уполномочил меня распоряжаться людьми, не состоящими непосредственно под моим началом. Если бы речь шла о таком как Отто, - он взглянул исподлобья на ординарца, продолжающего стоять перед ним в почтительной позе, - поверьте, я не причинил бы его сиятельству ни малейшего беспокойства.
- Пожалуй, надобно исхлопотать у принца расширение ваших полномочий, - снова улыбнулся Хуан де Эскобедо, поднимая стеклянный бокал. - Вы ведь не станете против этого возражать?
***
- Его высочество зовет вас явиться к нему немедля, - Канже, камердинер принца Анжуйского, нашел Феликса ван Бролина, когда тот вернулся с фуражировки и отдыхал неподалеку от шатра своего покровителя, Луи де Клермона, графа де Бюсси, синьора д'Амбуаз.
В сам шатер Феликс не решался заходить, ибо там граф предавался скорби по своему младшему брату Юберу де Клермону, погибшему во время приступа Иссуара. А ведь, казалось, этот городишко должен пасть достаточно легко, как перед этим пал примерно такой же по размеру Ла Шаритэ. Но суровый гугенотский капитан Мерле, засевший за стенами иссуарской крепости, был не чета тем, кто оборонял Ла Шаритэ, на стене которого Феликс принял боевое крещение. Принял с честью, как отозвался о своем ученике сам Сен-Дидье.
Полгода назад Виллем Баренц объявил фехтовальную науку для сына своего благодетеля платой за то, чтобы доставить приближенного дофина, виконта де Бона, и еще нескольких дворян со слугами и лошадьми морем в Бордо. Не зря де Бон так спешил - едва лишь граф де Бюсси, де Сен-Дидье, Феликс, Бониферро и несколько слуг выехали из ворот Руана, их окружили гвардейцы короля на взмыленных лошадях. Командовал ими капитан де Ласс, который сразу же отнесся к де Бюсси с подозрением:
- Его величество отправил меня в погоню за виконтом де Боном, чьи люди несут вину за смерть де Сен-Сюльписа, произошедшую накануне в Фонтенбло, - гневно выкрикнул капитан.
- Какое несчастье, - вздохнул Бюсси, устремляя очи горе, - я непременно закажу молитву за упокой души капитана полка королевских рейтар.
- Граф, не испытывайте мое терпение, - проскрипел де Ласс сквозь сжатые во гневе зубы, - мы преследуем де Бона третий день, и нам уже доложили, что от самого Парижа вы были вместе с ним. Убийца предстанет перед королевским правосудием, и вам не удастся убедить меня в том, что не знаете, где он.
- Милостивый государь, - холодно ответил на это граф, - вам так же должно быть известно, что меня и этих благородных господ не было на месте убийства в Фонтенбло. Никто из нас не может ни указать вам, где сейчас де Бон, ни еще как-либо помочь, - Он сделал широкий жест рукой в перчатке с широким раструбом. - Позвольте нам проехать.
Бюсси тронул коня, его свита последовала за ним, и королевским гвардейцам пришлось расступиться, пропуская кавалькаду, на рысях устремившуюся по парижскому тракту. Через несколько часов у одной из развилок они повернули на юг, и через четыре дня оказались в неприступной крепости Анжера, столицы провинции, давшей имя титулам последних дофинов из династии Валуа.
Но фехтовальные тренировки Феликса начались еще до прибытия в столицу провинции Анжу, на привалах и ночлегах в постоялых дворах, когда Бониферро будил ван Бролина еще до рассвета, заставляя его выполнять упражнения для ног, чередовать мелкие шажки с широкими, прыжки в разные стороны, назад и вперед, вытягивая тело в выпадах, пока еще без шпаги. Только через месяц, в самые холода, когда снег укрыл древнюю крепость Анжера белым покрывалом, Феликс приступил к тренировкам с тупой рапирой. Бониферро и ван Бролин становились в позиции, и под присмотром де Сен-Дидье выполняли смены защит, обманных движений, ударов и способов их отражения. Когда Бониферро уставал, Сен-Дидье сам заменял немолодого итальянца и натаскивал ученика, пока тот не сваливался с ног от усталости. Уже весной к их тренировкам иногда присоединялся и граф де Бюсси, милостью принца Франсуа, губернатор провинции Анжу. С характерным для него изяществом граф продемонстрировал Феликсу пять-шесть уловок и финтов, всякий раз завершаемых неотразимыми ударами. Холодное осознание того, что, если бы наконечник рапиры был острым, его бы уже не было на свете, заставляло Феликса заниматься фехтованием с таким усердием, которого он никогда не проявлял в антверпенской латинской школе.
Еще до великого поста Бюсси и Сен-Дидье выполнили последнее обязательство, данное ими в декабре Виллему Баренцу: на одном из дворцовых приемов невзрачный малорослый принц Анжуйский, самый младший из детей Генриха II и Екатерины Медичи, протянул Феликсу руку для поцелуя. Ван Бролину, одному из немногих людей в королевстве французском, искренне понравился дофин - изуродованное следами оспы лицо этого принца напомнило о Габриэле Симонсе, о жизни до Франции, о том, что было что-то дорогое его сердцу, о чем он в последнее время предпочитал не думать. Забыть.
Погибший на его глазах Юбер де Клермон мог стать его другом. Младший брат графа де Бюсси был очень приветлив с одиноким фламандцем, у которого был покровитель, было сразу двое учителей, но совершенно не было никого, кто бы относился к Феликсу, как ровня. Собственно, аристократ Юбер также не был ровней ван Бролину, но он был совершенно лишен высокомерия, в отличие от своего надменного родственника, постоянно подчеркивавшего собственную исключительность и превосходство над прочими людьми. Даже над самим принцем, что, по мнению Феликса, было опасно и недальновидно: последний из рода Валуа, сбежавший в свой апанаж от издевательств королевских миньонов и старшего братца, не способного их обуздать, был неглуп и, по мнению Феликса, подсчитывал обиды и унижения, не забывая ничего. Такой вывод сделал ван Бролин, присутствуя при общении принца и губернатора Анжу, при реакции на доклады и вести из Парижа, приносимые гонцами короля. Молодой Юбер де Клермон объяснял Феликсу, кто есть кто при французском дворе, и очень скоро тот уже знал о четырех крупных партиях, каждая из которых была враждебна остальным, что, впрочем, не исключало временных союзов между ними. Наиболее влиятельной была, как ни странно, не та, что поддерживала королевскую власть - Католическая Лига объединяла большую часть верующих французов, и поговаривали, что эта Лига, во главе которой стояли лотарингские принцы дома Гизов, пользуется поддержкой Филиппа II, чья грозная тень нависала не над одной лишь Фландрией. Лиге противостояли протестанты Франции, коих возглавлял король наваррский Генрих де Бурбон, содержавшийся с самой Варфоломеевской ночи пленником в Париже, но год назад сумевший бежать в свое небольшое королевство, расположенное на юге. Верные последователи Кальвина и Беза, пережившие ужасы 24 августа 1572 года, объединялись вокруг этого молодого энергичного монарха, и клялись не дать застать себя врасплох повторно.
Партия самого короля Генриха III, состоявшая из фаворитов этого не слишком почитаемого в народе государя, и людей, верных его матери, Екатерине, составляла довольно-таки противоречивую и пеструю толпу людей, подчас откровенно враждовавших друг с другом. Губернаторы провинций и маршалы Франции, знатнейшие дворяне, их жены и приближенные, конечно, были связаны традицией верной службы помазанным потомкам Людовика Святого, но даже гражданский мир, установления которого так желал король, был все еще недостижимой целью, учитывая число группировок, у каждой из которых были собственные интересы и устремления.
Наконец, слабейшей из всех этих французских партий была та, которую возглавлял дофин Франсуа, принц Анжуйский и герцог Алансонский. В то время как за другими партиями стояло могущество веры и мощь королевства, анжуйцы были всего лишь случайными попутчиками дофина. Если бы у короля и его красавицы жены Луизы де Водемон, происходившей из Лотарингского дома, появился наследник мужского пола, участь Франсуа была бы еще печальнее, но покамест этого не случилось, он оставался прямым наследником короны, последним принцем династии Валуа, и отблеск величия, без всяких усилий с его стороны, распространялся на неказистую персону дофина. После трагической смерти его отца, погибшего в ходе рыцарского турнира, трое его старших братьев носили корону, и двоих уже не было в живых. Сколько лет было отпущено Генриху?
Казалось, все, кто окружал Анжуйского, задавали себе этот вопрос, мысленно примеряя на себя роли любимцев следующего монарха, вместе с сопутствующими титулами, рентами, поместьями, землями, должностями, славой и могуществом. Но король был крепче всех своих братьев, а дофина уже неоднократно видели корчившимся в приступах кашля и сплевывающим розоватые сгустки мокроты. Он был младшим, но далеко не самым сильным и здоровым из детей Екатерины. И огонь честолюбия терзал его непрерывно. Он заигрывал с протестантами, единственный Валуа, не участвовавший в зверствах ночи святого Варфоломея по причине юного возраста, но протестанты не были склонны доверять брату Карла IX, санкционировавшего бойню собственных подданных. Франсуа мечтал о том, чтобы обручиться с английской королевой, но лукавая Елизавета держала своего рябого ухажера, который вдобавок был двадцатью двумя годами младше ее, на преизрядном расстоянии. Как ни странно, из всех честолюбивых замыслов принца, наиболее близким к воплощению был тот, где волею Генеральных Штатов и принца Оранского, ему предлагалась, ни много ни мало, корона Фландрии.
Слабым местом этого замысла являлось то, что у Фландрии уже был король, которого звали Филипп II Габсбург, и этот мрачный государь не был склонен уступать и пяди земли, доставшейся ему по наследству от отца. Генриха III и королеву-мать охватывал ужас при мысли о том, что авантюра дофина может вовлечь Францию в конфликт с могущественной империей, чьи пехотные терции, как встарь легионы Древнего Рима, слыли непобедимыми в Европе и мире. И все же принц Анжуйский не сдавался, собирая полки французских гугенотов, немецких рейтар, требуя у короля содействия флота, планируя масштабную военную кампанию, которая по его замыслу поможет французской державе пересмотреть унизительные результаты мира под испанскую диктовку, заключенного двадцать лет назад Филиппом II и Генрихом II в Като-Камбрези. Собственно, нынешняя кампания против гугенотских городов была предпринята лишь для того, чтобы доказать матери и брату - наследник французской короны способен водить в бой войска и одерживать победы.
Феликс одним из первых преодолел осадную лестницу у стены Ла Шаритэ и, оказавшись наверху, впервые скрестил шпагу с кем-то, кроме учителей. Это было личное оружие Бониферро, который, не состоя на службе у дофина, на приступ не ходил и лишь переживал издали, когда его ученик сражался и ранил нескольких человек на стене и внизу, прежде чем город сдался. Ван Бролин дрожал от страха все время, пока по ним, бегущим в атаку, стреляли мушкеты и кулеврины, однако, когда дело дошло до холодного боя, на него снизошло спокойствие, и он закончил тот день без единой царапины.
- Никакое фехтовальное искусство не заменит мужества и не поможет в перестрелке, где от смерти убережет лишь воля божья, - Бониферро прижал его на мгновение к груди, потом отодвинул и пристально вгляделся в лицо. - Дуэльное мастерство бесполезно для робкого сердца и слабого духа. Но теперь я вижу, что в тебе есть все необходимое, чтобы стяжать воинскую славу.
Феликс не признался, насколько страшно было ему наступать под огнем. Не сказал, что воинская слава была вовсе ему не нужна и задаром. Он только промолвил:
- Спасибо, мэтр, за вашу науку. Меня бы проткнули, если бы не вы. - И показал несколько движений своих противников и собственные ответы на них. Выслушав комментарии учителя, добавил: - А ведь отец на смертном одре предостерегал меня от военного поприща. До сих пор это лежит грузом на моей душе, хоть разумом я и понимаю, что могу стать весьма ловким фехтовальщиком.
- У меня было девять братьев и две сестры, поэтому моему отцу в свое время было легче одобрить мой выбор идти на воинскую службу, чем капитану Якобу, - к этому времени учитель уже знал историю Феликса и его семьи, хоть и без подробностей. - Страх потерять единственного сына и наследника говорил тогда в твоем почтенном родителе. Ну, так мы и занимаемся, чтобы твои шансы выжить в бою были всегда выше, чем у противников.
Феликс кивнул, соглашаясь. А накануне приступа стен Иссуара, к нему подошел Юбер де Клермон, которого при штурме Ла Шаритэ он оставил позади себя.
- Друг мой, в прошлый раз вы в горячке боя опередили меня, - Юбер смущенно опустил глаза на носки своих сапог. - Кажется, я заслужил из-за этого снисходительный взгляд брата, когда дело закончилось. Прошу вас быть на сей раз позади меня на лестнице.
Феликсу эта просьба показалась незначительной, хотя и восторга не вызвала - все-таки в преодолении вертикальных препятствий ему не было равных среди людей.
- Я видел у вас в шатре копченый окорок, - с улыбкой сказал ван Бролин. - Отрежьте мне кусочек, чтобы вес набитого желудка сдерживал мою скорость.
- Да забирайте его весь! - обрадовался Юбер. - Тьери! Тьери! - крикнул он слуге. - Отнеси окорок в палатку моего друга рядом с шатром графа де Бюсси.
- Мне бы хотелось разделить его с вами, - возразил Феликс. - У меня припасен как раз кувшинчик вина с местных виноградников. - Вино досталось ван Бролину задешево, во время фуражировки, и он давно решил употребить его для сближения с младшим Клермоном.
Кто мог знать, что это будет их последнее застолье?
Феликс увидел, как стрелки между зубцов соседнего бастиона целятся в них, штурмующих куртину. Чтобы затруднить им попадание, Феликс переместился на ту сторону лестницы, что была обращена к стене. Так вообще-то никто не делал - лишь ловкость метаморфа позволила ему удержаться на поверхности, расположенной под острым углом к земле. Но заодно никому из стрелков не пришло в голову избрать такую непривычную и частично закрытую лестницей мишень. А Юбер де Клермон упал к подножию осадной лестницы уже мертвым - мушкетная пуля вошла ему в голову.
- Граф де Бюсси удалился в свой шатер, как Ахиллес, оплакивающий Патрокла, - сказал своим скрипучим голосом принц Анжуйский, когда Феликс предстал перед ним в шатре командующего, убранном коврами и шкурами. Похоже, наследник французской короны страдал ознобом - в центре шатра горела жаровня, а неподалеку от нее стоял рабочий стол с множеством бумаг и писем. Сам принц крови сидел за этим столом в камзоле со стоячим кружевным воротником, застегнутым доверху на множество перламутровых пуговиц.
- Так и есть, ваше высочество, - Феликс выпрямился после поклона. - Я глубоко скорблю вместе с ним.
- Надеюсь, ваша скорбь не станет препятствием к выполнению моих заданий? - в тоне принца ван Бролин уловил снисходительность и сомнение.
- Никоим образом, ваше высочество, - заверил он, - я всецело в вашем распоряжении и готов исполнить любой приказ.
Похоже, такая готовность пришлась дофину по душе.
- Моя возлюбленная сестра Маргарита, королева Наварры, не так давно отправилась в обществе некоей принцессы на воды в Спа, - начал принц и закашлялся.
- Это в наших краях? - спросил Феликс, когда его собеседник почти восстановил дыхание. - Вы говорите о том Спа, что в Лимбурге?
- Я ни разу не слышал, что есть и другой город с таким названием.
- И я не знал о другом, ваше высочество, - сказал Феликс. - Хоть я сам никогда там не был, зато бывал рядом, в Намюре и Льеже. Ольнское аббатство, где я едва не принял постриг, находится также неподалеку от Спа.
- Вот и отлично! - сказал дофин. - Лескар, познакомьтесь с шевалье Феликсом де Бролином из Фландрии, - от свиты из нескольких дворян, постоянно окружавших принца, отделился высокий худощавый мужчина, на вид примерно тридцати лет, приблизился к столу, наклонил голову. - Это протеже нашего дорогого де Бюсси, и его ученик. Феликс уже полгода служит нам, и проявил себя превосходным наездником и мужественным бойцом, несмотря на молодость. Знания де Бролином Нижних Земель и их языка, несомненно, пригодятся вам для скорейшей доставки моей почты, - принц Франсуа кашлянул, но не зашелся в длительном приступе, как раньше. - Ее величество путешествует от нашей границы через Камбрэ, Валансьен, Монс и Намюр, далее Льеж и Спа, но мне нужно, чтобы письмо она получила еще до того, как достигнет владений князя-епископа льежского. Поэтому поскачете со всей возможной скоростью, взяв с собой заводных лошадей. Кроме письма для сестры, здесь также конверт, который вручите Клоду де Мондусе, нашему посланнику во Фландрии. Для этого не надо будет никуда специально ехать, ибо Мондусе сопровождает ее величество от самого Камбрэ, куда он прибыл, чтобы встретить ее у границы испанских владений.
Лескар с поклоном спрятал оба письма у себя на груди.
- Если вопросов нет, приводите в порядок ваши дела и выезжайте с рассветом, - принц Анжуйский жестом руки отпустил обоих.
- Будет исполнено, ваше высочество, - Лескар и Феликс одновременно поклонились дофину и покинули шатер, едва не задев друг друга у выхода.
- Ваше произношение немного необычно для моего слуха, - признался Феликс, останавливаясь, прежде чем разойтись в разные стороны.
- Я из Гаскони, сударь, - в свете заходящего июньского солнца Феликс разглядел худое горбоносое лицо человека, который отныне будет делить с ним тяготы неблизкого пути. Лескар точно так же изучал смуглое, необычное для Европы, лицо фламандца с желто-зелеными глазами, пухлыми губами, широкими лбом и носом.
- Я слышал, гасконцы почитают Генриха Бурбона своим сюзереном, - осторожно произнес Феликс отмечая, что Лескар скуп на слова и не слишком расположен к общению. Со всеми ли он таков? По канонам своего времени они оба не могли считаться красавцами, но черты их лиц говорили о внутренней силе и мужественности.
- Я католик, - глубоко посаженные карие глаза гасконца испытующе глядели на Феликса. Уже много лет Европа была охвачена войнами, в которых реформаты и католики выясняли, кто из них более угоден господу. - Те, кто окружает Генриха Наваррского, не приняли бы меня. Я слышал, Нижние Земли также охвачены ересью.
- Я такой же католик, как и вы, - Феликс протянул руку для пожатия, Лескар с готовностью ответил на этот жест. - В некоторых провинциях Нижних Земель католики считаются еретиками.
Они выехали уже после рассвета, который об эту пору наступал очень рано, но никто им не попенял на задержку, поскольку осадный лагерь еще спал. Лошадей им выделили не самых резвых, но, по крайней мере, их было по две на каждого, и не проходило дня, когда они преодолевали менее пятнадцати парижских лье. В дорогу Бониферро снабдил Феликса той самой шпагой, которой он уже успел помахать в Ла Шаритэ, а де Сен-Дидье подарил ему пистолет с изрядным запасом пороха и пуль. Одетый в траур граф, с которым ван Бролин прощался последним, дал ему в дорогу перстень, небрежно снятый с пальца, и холодным тоном наказал свидетельствовать Маргарите Наваррской свою любовь и вечную преданность. Феликс был несколько озадачен этим поручением - хоть он, как и все во Франции, уже знал о связи Маргариты де Валуа с Луи де Клермоном, но совершенно не представлял, как откроет рот и перескажет самой королеве интимное послание де Бюсси.
Вновь я начинаю путешествие по Европе в самом конце весны, как и три года назад, думал Феликс, зато теперь мы с попутчиком уже не маленькие дети, и представляем французский правящий дом. Я - посол Валуа во Фландрии, подумать только! Нет, всего лишь курьер, одернул он себя, нечто вроде почтового голубя. Пожалуй, послание, которое мы везем, наверняка заинтересовало бы врагов Анжуйского, узнай они о нем. Он искоса взглянул на Лескара, чей взгляд был обращен на узкую дорогу. А это весьма могущественные враги, продолжал размышлять ван Бролин, все Габсбурги, например, да и сидящий на троне Валуа в придачу. Не то, чтобы королева-мать и Генрих III могли причинить вред младшему сыну и брату, но жизнь двоих посланцев, еще и не самого высокого рода, в их глазах не стоит и медного денье.
Уже перед самой границей французского королевства и Габсбургских Нижних Земель, в придорожном трактире, где курьеры остановились на ночь, Феликсу показалось, что он прежде где-то видел седовласого мужчину, который в компании щекастого бенедиктинского монаха вкушал свиные ребрышки, запивая их красным вином. Когда Лескар уснул в их комнате на втором этаже, Феликс раскрыл ставни и выглянул наружу. Ночная сущность его звериной натуры призывала к активности в то время, когда большинство людей уже спало, поэтому Феликс взял привычку добирать нужный молодому организму сон и отдых, дремля то и дело днем в седле. Сейчас он наблюдал за седым сотрапезником монаха, который как раз выводил из конюшни оседланную лошадь.
- Как это от тебя не шарахаются кони, Ханс Вольф? - проговорил вкрадчивый голос, и сильная рука обняла вервольфа за плечи.
Старик раздул ноздри, втягивая воздух, потом ухмыльнулся, показав крепкие зубы.
- Давно не виделись, Габриэль, или как тебя там, - три с лишним года назад Феликс представился именем своего маленького друга Симонса.
- Вот как ты живешь, оказывается, - сказал Феликс. - Скармливаешь служителей божьих своей стае по одну сторону границы, потом по другую, и прячешься то там то там, пока не утихнет шум.
- Богатое воображение, мой молодой пятнистый друг, пристало скорее сочинителю, чем таким хищникам, как мы с тобой, - Вольф постарался заглянуть в глаза ван Бролину, однако, не смог разглядеть их во тьме под шляпой. - Ты читал сочинения монаха по имени Франсуа Рабле?
- Это был он?
- Нет, конечно, - смех Вольфа напоминал тихое рычание. - Рабле уже лет двадцать назад, как умер. Но ты все равно прочитай его творения о Пантагрюэле и отце его, Гаргантюа. Ничего смешнее в жизни не читал, вот уж где воображение так воображение.
- Ханс Вольф, - произнес Феликс глухим голосом, - мне нужно тебя спросить. Больше некого. Понимаю, звучит смешно, странно... Не знаю. Не важно. Для чего ты живешь? Точнее, не это. Я хотел спросить, для чего живут такие, как мы? Вечно скрывающие свою природу, вечно в страхе перед костром. Для чего мы созданы? Какие замыслы Творца воплощаем?
- Ну, мы известные враги рода человеческого, - рот Вольфа растянулся в широкой улыбке. Слишком широкой. - Когда-нибудь настанет день гибели последнего из нас, и людям придется признать: с нашим исчезновением они не перестанут ненавидеть и уничтожать друг друга, зло не исчезнет из мира, и даже не уменьшится. Пока же этого не произошло, каждый из нас волен выбрать, жить ли ему свободным и не зависящим ни от кого зверем, либо предпочесть судьбу двуногого, молящегося в келье богу, которому до нас нет дела, или проливающего кровь за короля, который никогда об этом не узнает. Хотя я погорячился, говоря, что участь зверя освобождает нас. Меня даже в зверином обличье никогда не оставляют мысли о стае. А вот ты, пятнистый, действительно свободен, можешь спать на своих любимых деревьях, охотиться и снова спать, свесив лапы и хвост. Грациозно же это у вас, кошек, получается.
- Весь смысл только в том, чтобы охотиться и спать?
- Да каждый из людишек был бы счастлив такой участи.
- Почему же они до сих пор никак не успокаиваются? - срывающимся голосом произнес Феликс. - Почему плывут в Новый Свет, Индию, Китай, открывают неизвестные земли? Почему рисуют великие картины, как Иероним из Хертогенбосха****** и Петер Брейгель? Почему пишут книги, как твой этот Рабле? Почему открывают новое в механике, как Джузеппе Кардано, или медицине, как Парацельс и Амбруаз Парэ?
- Да все потому же, мой пятнистый друг, - рассмеялся снова Ханс Вольф. - Они хотят сыто свисать с деревьев, а в человеческом мире для достижения этого нужно обладать властью, деньгами и женщинами. Именно в такой очередности. Слава художников и поэтов дает все те же дивиденды - власть над умами и деньги, деньги, много денег.
- Я думал, ты скажешь что-то еще. Что-то другое, - Феликс отвернулся, голос его был еле слышен. - О деньгах я и сам давно знаю.
- Прости, мальчик, - сказал вервольф так же тихо, - ничего другого придумать, чтобы тебя развеселить, я не могу. - Помолчал минуту. - Да и никто не сможет. Просто живи. Будь свободным. Меняй мир, наслаждайся им, снова меняй, чтобы не заскучать. Правила ведь не для таких, как мы.
- Да, я помню, - сказал ван Бролин. - Ты убивал и пожирал детей там, в Эно.
- Если тебе станет спокойнее, то уверяю тебя, что не касался тех детей, - сказал вервольф. - Но в иных членах стаи куда как меньше здравомыслия, зато больше необузданной жестокости. Чтобы ты понял меня правильно, мне глубоко наплевать на людей и человеческих щенков. Но вот ярость двуногих и слухи о страшных кровожадных оборотнях делают порой наше существование невыносимым. Я стараюсь вести себя практично и не возбуждать ненависть там, где можно без этого обойтись.
Топот копыт коня, уносившего на спине Ханса Вольфа, давно уже утих, а Феликс все еще стоял в ночи, опустив тяжелые плечи, понурив голову, пытаясь уловить хоть что-то новое, оставшееся от общения с единственным метаморфом, известным ему на западе Европы после гибели его матери. Через некоторое время Феликс будто отряхнул оцепенение и зашагал в ночь, туда, где шумела листва темного леса. Раздевшись и аккуратно сложив одежду под приметным деревом, Феликс ван Бролин перетек в мощного пятнистого леопарда, плавным движением запрыгнул на ветку, нависавшую над тропой, по которой к водопою ходили косули. Сытый и умиротворенный, он задремал на толстом дереве, свесив хвост и лапы, а под утро вернулся в комнату постоялого двора, чтобы проснуться рядом с ничего не подозревавшим Лескаром и продолжить путь в Камбрэ, по привычке досыпая во время плавной качки на спине лошади.
* Молчаливый (лат.) - прозвище принца Виллема Оранского.
** Joyeuse entrИe (фр.) "Радостный въезд" был церемониалом первого посещения правителями Бургундии городов этой страны с подтверждением свобод и привилегий горожан. "Радостный въезд" был впервые введен еще герцогами Брабанта, и подтвержден самим императором Карлом V, носившим также титул герцога Бургундии.
*** В 1525 году в результате проигранной битвы при Павии король Франциск I попал в плен к императору Карлу V. Через год Карл освободил его в обмен на согласие жениться на Элеоноре, сестре императора. Также заложниками в Мадриде остались малолетние сыновья Франциска - принцы Франциск и Генрих, будущий король Генрих II. По Мадридскому договору Франция теряла Миланское герцогство, Бургундию, Фландрию, Артуа и Неаполь.
**** Мориц (1521 - 1553) поддержал императора Карла V против собственных единоверцев, протестантов, и помог ему выиграть Шмалькальденскую войну. По ее результатам Карл торжественно возвел Морица в ранг курфюста. Когда победа над Реформацией казалась уже близка, Мориц изменил императору и добился освобождения из плена своего кузена Иоганна, против которого раньше воевал, а также легитимации лютеранства, закрепленного в Аугбургском религиозном мире. Был ранен ядром в сражении и погиб в возрасте 31 года. Является одной из самых противоречивых личностей в истории Европы. Если бы не курфюст Мориц Саксонский, возможно, лютеранство было уничтожено в зародыше.
***** Leeuveendalder, "львиный талер" (гол.) серебряная монета, впервые выпущенная в 1575 году Генеральными Штатами Голландии.
****** В наши дни более известный как Иероним Босх.