Аннотация: Вполне реальные истории, но будут вставлены в фантастическую повесть "Здесь и сейчас".
Только я вошёл в калитку дома своего давнего товарища Украинского Олега, как услышал: "Эх, твою мать через три колена! Это что за поебень-сирень черёмуха душистая! - из сарая появился монументальный дед с ворохом сыромятных ремней и без паузы продолжал, - какого козлиного огрызка, сучьи дети, бросили ремни в сырой угол? Мамкиной мохнаткой чтоб накрылись? Плесенью взялись, ети вас оглоблей в дышло через коромысло, да в попочку через шляпочку!".
Михалыч? Точно он! Рванулся к нему обниматься. К чёрту эти ремни! Но дед ещё тот хозяйственник, прежде бросил ремни на лавку снаружи сарая, чтобы обветрились, потом схватил меня в свои крепкие объятия. Пришепётывал что-то неразборчивое, наверное, такое же витиеватое, что только что орал, выдыхая мне в лицо махорочный дух. Мял меня, как игрушку своими сильными руками.
Русские, не важно, какой фамилии, матом не ругаются, они им разговаривают! Украинский Платон Михайлович был таким вот русским кержацкого корня с такой вот вроде простой, но необычной фамилией. После раскулачивания семьи мотало его по всему восточному Зауралью, аж до самого Тихого океана. Десятилетний мальчишка без родителей и какой-либо родни вырос, сам себя сделал. Любую работу не считал зазорной и никакой не гнушался. В двадцать шесть лет был самым молодым десятником на строительстве первого иркутского моста через Ангару. Прошёл две войны, начал под Москвой, через Берлин закончил воевать в Порт-Артуре, а в пятьдесят пять трудился простым бытовщиком.
Тогда ему было за пятьдесят, а сейчас значит за девяносто.
Есть вот банщицы и банщики, а есть подобные им бытовщицы и бытовщики. Так вот Михалыч был бытовщиком на одном из месторождений Крайнего Севера России в хозяйстве одиннадцатой штольни, это такая подземная выработка - тоннель с одним выходом, он же вход. В его обязанностях было следить за порядком и чистотой в бытовке - помещении, где горнопроходчики, геологи, маркшейдеры, дизелисты, компрессорщики и прочий персонал хозяйства штольни переодевался, перекусывал, мылся, отдыхал.
Кроме того, он топил печь, чтобы всегда была горячая вода и чай. Без кружки чая в штольню никто не уходил и не возвращался со смены домой. Михалыч трудился энергично, но был незаметен, пока не подавал голос. Именно в той бытовке в первый же день пребывания на этой штольне в семьдесят пятом году я и услышал его кучерявые выражения с лёгким матерком. С тех пор я и полюбил эту субкультуру русского языка, за её своеобразную поэтику, юмор и фантазию.
Чисто грубым матом он не разговаривал никогда. Я ни разу не слышал от него собственно матерных наименований мужских и женских половых органов. Всегда только иносказания и обязательно в поэтической форме, не просто лишь бы в рифму, а образно и ассоциативно с ситуацией, вызвавшей эту музыку. Даже чаще всех употребляемое слово, обозначающее распутную женщину, он называл со злой иронией словосочетанием "простобрелесница" или "простобря", выделяя буквы "б" и "р". Никогда не сбивался, речь лилась песней. Воистину народный талантище.
В восьмидесятом в Афганистане погиб единственный сын майор-вертолётчик, вдова которого тут же куда-то испарилась, остался внук почти два года назад перед гибелью отца отслуживший армию, второкурсник Иркутского политехнического института. Михалыч обосновался в посёлке Култук, что на юго-западном берегу озера Байкал. Купил дом, на каникулы привёз внука, веско сказал: "Здесь будешь корень пускать! Твой дом!". Всё это мелькнуло в моей памяти, пока меня вели к бане. Сумку с гостинцами Олег занёс в дом, а мой УАЗик загнал во двор.
За столом, разморенные после баньки, вспоминали многое, что касалось всех троих. Жена Олега с детишками гостила у родителей в Иркутске. Мы с Олегом вспоминали, как познакомились, как теснее сблизились, когда неожиданно выяснилось моё знакомство с его дедом, этим самым Михалычем. Забавная история.
Читал я два семестра студентам горнякам второго курса "Геологическое обеспечение горных предприятий" и вёл практические занятия. Однажды группа, где старостой был Украинский Олег, в полном составе припёрлись на занятие с таким, простите, амбре, что в пору самому закусывать. Я вспомнил, как меня самого перед всем строем курсантов двух факультетов на разводе однажды чихвостил куратор нашего взвода Кафедры военной подготовки, потому сдержанно спросил: "Ну и какого имени существительного, вы такие пришли?".
Объяснилось это вчерашней свадьбой сокурсника, отчисленного из студентов. Жениха впереди ждала армия. Свадьбу пришлось переносить, а выпадал только будний день в районном отделе ЗАГСа без музыки Дворца Бракосочетания. Кто тому же невеста была переполнена любовью и чтобы не плодить незаконнорожденных детей, поспешили узаконить отношения.
Выслушав этих пьяниц, я выдал вслух любимую фразу Михалыча о сирене и черёмухе. Олег немедленно отреагировал, так мы с ним душевно сблизились ещё и потому, что комедийная история после свадьбы в будний день чуть не закончилась трагедией в лучших театральных традициях.
Олега, как старосту группы и низового руководителя, чтобы неповадно и в назидание, решили отчислить из ВУЗа. Эта группа (черти полосатые) посетила все занятия того дня, как говориться, "воздуха при этом не озонируя". Об угрозе отчисления Украинского случайно сообщили ребята из параллельной группы. Со свойственной мне порывистостью помчался в деканат, партком, комсомольский комитет, использовать главный аргумент - отсутствие в этом случае системы нарушений и уникальность причинно-следственной связи событий. В конце концов, "А кто не пьёт? Скажи!". Сокурсники не отставали, даже в приёмной ректора толпились, тот помню, поржал, только наедине со мной, но в приёмной был строг и деловит, авторитет превыше всего - этакий справедливый отец. Батяня! И ещё повезло. Это был его первый год работы ректором. Высшую меру Олегу отменили, но выговор с занесением в учётную карточку комсомольца влепили.
А с Михалычем вспомнили "Кузю", уникального пса, в последствие погибшего на ниве медицины.
Был на упомянутой штольне хохол Головко, чистокровный запорожец. Не повезло ему, все его отпрыски числом пять были чахоточные, флюорография подтвердила. Бывает. Мать с отцом кровь с молоком, а детишки немощны, не пощастило людям. Север видимо виноват. Работая на Дальнем Востоке, Головко корешился с корейцами и пробовал собачатину, слышал о её лечебном свойстве для лёгких. Я ему подтвердил, сам откармливал собачкой среднюю дочку после воспаления лёгких. И когда Шмулька, сука приблудившаяся на штольне, ощенилась, Головко отобрал самого крупного и шустрого щенка и стал его откармливать, как того поросёнка, памятуя, что самым важным является жир. Барсуков-то в округе не водилось. У тех жир также лечебный. Глядя, как трёхмесячный щенок махом проглатывает полтора килограмма тушёнки, горнопроходчики, коллеги Головко, устроили развлечение, у кого Кузя, так пёсика назвали, сожрёт больше всего.
Со здоровьем детей Головко не повезло, а тут "на дурняк" дармовая жратва для Кузи. Чего ещё желать. Последующее время пёс просто жрал, жрал, жрал, устраивая один рекорд за другим. Окружающие устроили тотализатор, сколько банок тушёнки он сожрёт за раз, за какое время и тому подобное, даже сорта тушёнки в ход шли. Ставки достигали пятисот рублей - половины месячной зарплаты горняка, рядовой геолог получал в месяц, самое малое, четыреста двадцать рублей.
Болел и играл весь полутора тысячный посёлок, без детей человек восемьсот. Можно представить банк тотализатора. Парторг экспедиции злой, как чёрт, матерился грубо и громко. На горняков орал как на крепостных, а те обещали сорвать план проходки штольни, если он не утихомирится и охраняли Кузю. Партком провёл три выездных заседания, ни один партиец не признался об участии в этом безобразии. Денюжки-то вот они, с них взносы не платить. Партия уже тогда и среди рядовых продолжала катиться к своему концу.
Кузю выводили в люди, в клубе публично устраивали его кормёжку. Правильнее сказать выносили. С трёх месяцев Кузя на ногах не стоял из-за брюха невероятных размеров, лёжа на котором, он грёб ногами, как тюлень ластами, хвостом не вилял вообще. Условия тотализатора были очень разнообразны. Довольных хватало. После раздачи выигрышей начинался киносеанс. Вот тут часто случался кошмар. Кузя, став существом публичным, темноту не любил, как и отсутствие внимания. Он начинал ползать в ногах зрителей, те его, естественно, отпихивали. Стоило просто чуть прикоснуться к нему, начинался визг. Боже, как он визжал. Это было верхнее "до" на трубе, говорят самый сложный пассаж для трубачей, не всякий может. Кузю выкидывали в фойе клуба под надзор дружинников, киноленту отматывали назад до момента начала визга, второй сеанс начинался позже положенного, но никто этому не возмущался. Только визг героя посёлка, обжоры-рекордсмена, раздражал зрителей. Ходил слух, что однажды парторг в темноте особо тщательно пнул Кузю так, что тот заткнулся, улетел от пинка на сцену и там, где-то в реквизите зарылся, его долго искали. В отместку какой-то горняк закричал: "Ставлю тысячу, что за полчаса не найдёте!". Парторг под яростный шепоток зала покинул клуб.
Взвешивали Кузю, так же публично, после опорожнения кишечника, устанавливая чистый вес. Поносов у Кузи не было никогда. К году Кузя весил семьдесят килограмм. После забоя шкуру продали на закрытом аукционе, мясо Головко заморозил в запас, а сколько собрали нутряного жира, не знал никто. Через полгода пухлые детишки Головко сияли здоровым румянцем и он повёз их к Азовскому морю отдыхать и показывать родне. Там держали в секрете, чем кормили детей, которым вообще не объясняли, что они полгода ели. Мало ли что.
Да, были люди в своё время. Такое большое их количество возилось вокруг Кузи. А попросил Головко и все молчали, на своих ребятишек и то цыкали, если у тех не держалось. Между собой конечно трёп шёл, но маленьких "головчат" это не касалось.