Лера заерзала шортами по круглому стволу старого абрикоса, обернулась. Уперлась ладошками в лощеную древесину около голых бедер. Жаркий ветерок пузырил занавеску на распахнутой двери. Иногда хлопал ею беленую стенку. Изнутри гремели кастрюли. Что-то шипело и пахло горячей едой. Мясом. Жарко, невкусно.
- Иди есть! Иди, борща налила уже.
- Я не хочу борща. Компоту налей, ба.
- Компот не еда, иди ешь.
Бабушка возникла в дверях и тут же получила занавеской по распаренному лбу. Чертыхнулась. Задрала голову и посмотрела на абрикос. Огромное дерево наклонилось и почти легло кроной на шиферную крышу сарая. Верхняя полоса ствола давно потеряла кору, - по дереву, как по лесенке, лазили на крышу несколько поколений детей.
Лерка сидела высоко над крышей, свесив загорелые ноги. Бабушке были видны растоптанные шлепки, висящие почти отдельно от пыльных ступней внучки.
- Ты одна там? - бабушка вытянула шею и попыталась разглядеть выгоревшую русую Леркину голову.
- Одна, - вредным голосом крикнула внучка. Хихикнула. Сверкнула темными глазами на Колю. Коля подобрал опущенную было ногу. Насупился. Лерке весело, а он будет краснеть потом, как маленький, если бабка застукает. Ну да, залез по стремянке со стороны своего огорода. Так, сидят же просто, ничего не делают. Что такого? А получается, вроде как виноват. А - ничего такого.
Коля скосил глаз на тонкую шею девочки, на отставший воротник выгоревшей рубашки в мелкий цветочек. Покраснел, увидев, как отошла безрукавая пройма, показав сгиб подмышки и маленькую грудь. Совсем маленькую, лифчик не на чем носить. Но - острый сосок, темненький, упирается в ткань рубашки изнутри. И не поймешь - нравится ему или не нравится так. Вон, позавчера, Надька с ними ходила на море. Купалась в одних трусах. Визжала. Их трое, она одна. Ей нравилось, все лезли ее топить, за грудь хватали, а у нее большая грудь, круглая. Трясется, прыгает, вокруг сосков кожа аж прозрачная, так натянута от тяжести. Голубая почти. Тоже непонятно, вроде должно быть кайфово, он за талию ее схватил, скользкая, вырывается, - повернулась и упала на него, на руки прямо грудью, хохочет. И балдеж, но какой-то сознательный, от мыслей - "вот телка голая почти". А голубое это - брезгливо как-то. Геныч тогда его оттолкнул, типа, мое, руки не распускай. И утащил Надьку в кусты. Коля с Никусом полчаса сидели на жаре, ждали, пока они там елозили. Надька хихикает, Геныч бормочет что-то. Если б Геныча не было, Надька, может, с Никусом ушла бы тискаться. Геныч говорит, она ему дает. Кто его знает, может и дает, Колька их не проверял. Надька как бы общая - то с одним ходит, то с другим. Разговоров полно и Колька даже верил почти. А когда сам подкатился к ней, она зашипела, как змея. И снова в толпу и снова ржет. Он тогда подумал, может, она просто дура такая - поржать и потискаться на людях. А остальное - разговоры только. Кому охота признаваться, что тебя отшили.
- Ты о чем думаешь? - Лерка покачала ногой. Шлепок сорвался и громко упал на белесый шифер. Заскакали крошки по желобкам - вниз, вниз...
Лерка потянулась, сорвала зеленый абрикос и пульнула его вслед каменным крошкам.
Зеленый шарик с оранжевым бочком крепко стукнулся и высоко запрыгал в темную глубину двора.
- Ну, быстро, не готовься, о чем?
Колька покраснел:
- Так.
- Ага, гадости всякие, да?
- Почему сразу гадости?
- А у меня брат на три года старше, я знаю. Они как соберутся в комнате, так и терок - только про баб. Слушать противно - телки-телки-этому дала-этому не дала... Мама говорит, возраст такой, гормоны.
- Больно умная у тебя мама! - Колька отвернулся и сплюнул в сторону своего двора, на грядки с буряками.
- Умная. И плюешься ты от этого. У вас в организме сейчас бурная перестройка идет и повышенное слюноотделение. Вот и харкаете, как верблюды. Так что, знаю я, о чем ты думал. Думал, наверное, что я лифчик не ношу.
- Не думал я про твои лифчики! - озлился Колька, - если хочешь знать, я вообще про тебя не думал!
- Н-да? А чего ж тогда каждый день на крышу залазишь?
- А что, не нравится?
- Нравится, Коль, - Лерка поелозила серыми шортами по кусачему дереву, подтянула босую ногу и уперла подбородок в коленку. На коричневой натянутой коже - тонкие золотистые волоски. Еле заметные.
- Я ведь тебе нравлюсь, а то б не ходил, так?
Колька промолчал.
- Ну?
- Что ну?
- Скажешь?
- Че ты прицепилась, как репей? Че сказать-то?
- О ком думал.
"Вот скажу сейчас правду, что думал о Надьке" - мстительно приготовился Колька. И сказал:
- О Мадагаскаре.
- О чем???
- Остров такой есть. Возле Африки.
- Да знаю я, знаю. У нас карта на стене висит. Мы с братом все детство играли в нее.
- Как это?
- Ну так, - Лерка извернулась и потянула руку вверх, в листья. Покачнулась и, ойкнув, схватилась за Колькино плечо. Второй шлепок упал, перевернулся и остался лежать на крыше.
Колька вспотел мгновенно, представив, как девочка с грохотом падает на рифленую крышу и туда, вниз, за абрикосом. Дернулся, неловко обхватил ее за спину, натянув рубашку.
- Пусти дурак, шею режет, задушишь!
- Свалишься ведь, балда!
Лерка выпуталась из его каменно скрюченной руки, поправила рубашку. Снова опустила ноги висеть. Бедра у кромки задранных шортиков плотно оплыли на жесткую кору.
- Не свалюсь, не боись. Я тут живу, можно сказать, с пеленок, на этом дереве. А раньше мама тут сидела. Тоже с мальчишками. Она рассказывала. Пока не переехали на новую квартиру.
- Ага, а до нее - бабушка.
- Нет, бабушка потом приехала, уже, когда я родилась. Ну, ты говори, давай, дальше.
- Про что?
- Про Мадагаскар. Что ты там про него думал?
- Ну, - осторожно сказал Колька, - думал, там - лемуры. Знаешь, такие, с полосатыми хвостами. Они прыгают смешно на задних ногах.
- Да, я видела по телику. И что?
- Что-что. И все.
- Да-а, - Лерка сама ухватилась за его плечо и снова потянулась в листья. Сорвала крупный абрикос, надкусила аккуратно. Сморщила конопатый нос:
- Кислющий какой! Скорее бы поспели уже. Вкусные! А ждать еще недели две. Вот я и говорю, да-а, мыслитель ты, Колька. Про лемуров думаешь!
- А что? Не имею права? Че ты все подкалываешь меня?
- Да так, - Лерка обгрызала зелень, стараясь не прокусить белую, мягкую еще косточку. С детства пугали друг друга, что там внутри - синильная кислота. Кто его, знает, лучше не рисковать.
- Мне иногда, знаешь, хочется чего-то, чтоб не отсюда. А то у вас разговоры - или о телках или о машинах. Такие деловые все, аж плюнуть хочется.
- А разве это плохо, что деловые? Я думал, тебе нравится, когда деловые. Вон, Геныч, к примеру, - и Колька осторожно посмотрел на Леркин профиль.
- Ой, что ты мне суешь своего Геныча! Тоже мне, шишка на ровном месте!
Лерка размахнулась и швырнула в листву белую косточку. Отвернулась.
У Кольки упало сердце. Сердится. Нравится ей Геныч. А как по-другому? Красивый. Девки так думают почему-то. И - "табуретка" у него есть. Японский мопед, - яппонский городовой. Отец купил на день рождения. Теперь вообще от девок проходу нет - "Геныч, ах-ах, покатай!". Надьку он часто катает. И далеко. А Лерка раньше редко приезжала, а сейчас - каждые выходные, да еще на неделе пару раз. Иногда ночевать у бабки остается. На море ходят, в степь. Все вместе. Вот если б вдвоем...
Колька зажмурился, представив - он и Лерка в степи. И видно, что вокруг - на километры никого. Уже ковыль цветет в Широкой балке. Он и сидит здесь с ней - позвать хотел. Но боится, она согласится и назовет народу. И пойдут, как осенью тогда за грибами на дюны в лесопосадки. Человек пятнадцать собралось, сухаря набрали два ящика, потом понапились все. Сонька рыгала два часа, Колька с ней дурак-дураком провозился - зеленая вся, свитер воняет, потом ушла в кусты ссать и упала - подняться не может, ревет. Стыдно ей, видите ли, щеки грязью измазала, слезы текут, все жаловалась, что Геныч ее не любит. Колька тогда аж присел от удивления. Отличница, блин, а тоже в Геныча влюбилась, и не знал никто. Теперь вот, Лерка.
Колька снова поглядел на щеку в золотистом пушке, на вздернутую верхнюю губу, на обиженно припухшую нижнюю. Переживает. Блин.
- Антананариву, - сказал громко. Помолчал и добавил:
- Анцирабе. Мурундава...
Лерка повернулась. Смотрела внимательно и удивленно. Губы приоткрылись, показав влажные зубы. С левой стороны в промежутке верхних зубов остался маленький кусочек зеленой мякоти.
- Там растут огромные баобабы, - мрачно поведал Колька, - они похожи на толстяков с раскинутыми руками.
По спине его полз холодок.
- Там в мангровых зарослях ходят цветные крабы и бегают рыбы.
- Рыбы не бегают, - неуверенно заперечила Лерка.
- Там - бегают. Илистые прыгуны. Они выскакивают во время отлива и скользят по гладкому илу. Будто на коньках. Там яркое солнце и никогда нет зимы. Там женщины смуглые, как... Как ты - летом. Только волосы у них черные и вьющиеся. И океан грохочет огромными валами, а солнце вечером большое и красное, как кровь.
- Коль, - Лерка не сводила с него глаз.
- Оно садится прямо в океан и тогда дует ветер. Прохладный, после дневной жары. Можно ходить по теплому песку босиком.
- И я обязательно туда уеду, - закончил он севшим голосом.
Отвернулся. Даже глаза прикрыл от стыда, спрятал себя за веки.
Минуту молчали. Колька, чувствуя мурашки по спине, боялся повернуться.
Бабушка гремела посудой, но почему-то не выходила больше звать внучку. В Колькином огороде истерично закричал петух, собирая своих пернатых женщин.
- Коль? - Лерка протянула руку и потрогала его ладонь. Взяла покрепче. Потянула к себе. Он повернулся нехотя. Раскрывая глаза, - понимая, что еще больше смеяться будет, если увидит - зажмурился, как маленький.
И увидел восхищение на лице девочки.
- Коля... Ты возьмешь меня?
- Куда?
- С собой, на Мадагаскар?
- Так я ж еще не скоро поеду, - неуверенно сказал Колька, - а ты что, поедешь со мной?
- Конечно! Мне еще никто так не рассказывал! С тобой, да, поеду.
Колька заулыбался.
- А на Чукотку? Со мной поедешь?
- А ты и на Чукотку собрался? Там же холодно. И баобабов нету.
- Нет, ты скажи, поедешь?
Лерка засмеялась:
- Да, да! Конечно, поеду! Только, давай уж лучше на Мадагаскар, хорошо?
- Хорошо.
- Поклянись!
- Ты что?
Она требовательно дернула его руку:
- Ну, поклянись же, что без меня не поедешь! А я поклянусь, что, как только ты придешь и скажешь, я все-все брошу, в любое время и - уеду с тобой!
- Хорошо. Я клянусь, что приду и заберу тебя.
Лерка засияла глазами:
- Да! А я клянусь, что поеду. Вот!
- Лера!!! - закричала бабушка снизу и так рядом, что ребята вздрогнули, - с кем ты там?
- Бабушка, я с Колей! - Лерка сжала Колькину руку и наклонилась, показывая бабушке загорелое лицо, - мы разговариваем. Про Мадагаскар!
- Н-да? Ну, говорите, чего уж. Компот-то будете?
- Да, сейчас Коля спустится.
- Чего это я, - насупился Колька, - сама иди.
- Нет уж, она тебя любит, даст вишневого банку. А ты его сюда тащи, хорошо? Будем пить на крыше.
Тихий послеполудень желтил дневной свет. Сидели на засаленном матрасике, притащенном Колькой из своего сарая, и пили компот прямо из холодной трехлитровой банки, стукаясь зубами о край. Смеялись красноусыми щеками.
А напившись, отставили банку и притихли.
Смотрели вокруг, на лемуров, прыгавших по лианам с пронзительным птичьим верещанием. Слушали мяукание попугаев, что доносилось из пальчатых и веерных листьев. Видели, как за крышей Колькиного дома, за разъезженной грунтовкой и крошечными фермами в степи - красное солнце плавно готовилось сесть в океан. Оттуда тихо-тихо, но все-таки слышался мерный грохот океанского прибоя.
Счастье распустилось орхидеей на лохматом искрученном стволе перед глазами.
Колька потянулся - сорвать цветок и отдать Лерке - навсегда. Но вдруг тарахтение мотора цепкими крючочками побежало по спине. Сороконожка ненужных звучков - добежала до ушей, до мозга, стихла, но осталась мыслью - Геныч приехал. На "табуретке" своей японской.
Орхидея съежилась, лепестки свернулись, на глазах теряя упругость и свежесть.
- Лерк? - требовательно из-за забора, - Лерок, ты где там? Не забыла? Давай быстренько, я жду.
- Коль, - Лерка смотрела растерянно, - я обещала ему. Он на рыбалку меня хотел взять сегодня. Сам попросил.
- Ну и едь.
- Коль, ты не сердись, ладно? Я и не поехала бы, но обещала.
Она на коленках заелозила по матрасику, пытаясь заглянуть в опущенное Колькино лицо:
- Ну, Коль, ну, пожалуйста! Я ведь только на пару часов. А больше никогда ему ничего обещать не буду.
- Ага
- Ты мне не веришь, что ли?
- Лерка, ты совсем дура, да? - Коля поднял голову, - совсем-совсем дура? Будто ты не знаешь, зачем он тебя туда, на рыбалку... будто ты Геныча не знаешь!
- Коль, ну я же не Надька! Ничего со мной не будет, я знаю. И потом, тебе-то какое дело!
- Да, мне-то что, иди, куда хочешь. Может он тебя, на Мадагаскар!
- Ну, знаешь! На Мадагаскар ты мне пообещал. Нет, поклялся! А теперь что, из-за какого-то дурацкого Геныча от клятвы отказываешься?
Колька не нашел слов. Смотрел на Леркино возмущенное лицо. Молчал.
- Ле-рок!!!
- Иду! - и исчезла, прихватив полупустую банку.
Колька посидел еще немного, послушал обрывки разговора с бабушкой. Калитка хлопнула. И он полез по стремянке на свою сторону. За крышей и абрикосом огромный мопед, взрыкивая динозавром, сминал пальмы, вдавливал в песок мангровые заросли, распугивая смешных рыб и цветных крабов.
Маленький краб с панцирем ярко-зеленого цвета наскочил с размаху на Колькину ногу и остановился, поводя клешнями. Боялся идти в заросли буряка и щавеля. Колька нагнулся и подхватил дурака на ладонь:
- Иди сюда, бестолковый, а то ведь, куры склюют.
Он аккуратно поместил краба в карман рубашки.
Посидел с отцом за столом в виноградной беседке. Даже о чем-то поговорили. Потом отец ушел на вахту.
Колька побродил по двору, вздыхая. На дискотеку в клуб не хотелось. Все там будут, а дурынды этой с Генычем не будет - думай про них, что да как. Эх...
- Коль? - шелестнуло из темноты у забора. Темнота не заходила во двор, опасаясь лампочки под виноградом, до поздней ночи стояла, облокотившись на посеревший штакетник. Вроде, и рядом и - не заходит. Ждет.
- Коль, ты там?
Колька всмотрелся в темноту. Похоже, Лерка. И - сердце бухнуло, краб завозился в кармане, разбуженный.
- Ты чего тут? А рыбалка?
- Не поехала я, - Лерка стояла, ухватившись за серые деревяшки, - мы на дорогу выехали, а там впереди - солнце садится. Красное.
- И что?
- Ну, я и... В общем, я сказала остановить и побежала обратно. А он меня дурой обозвал вдогонку. Вот ты мне скажи, Коль, почему вы меня все время дурой обзываете?
Колька, радуясь, смотрел на белые в свете лампочки пальцы, на нос короткий, глаза, а всего остального и не видно в темноте.
- Ладно, я не буду больше, - мирно сказал. И спохватился:
- Заходи, а то, что ты там, на улице.
- А твои дома?
- Не, мама у сестры, отец на вахте.
- Ага, зайду, мне еще два часа можно гулять, я же - как бы на рыбалке. А потом через крышу - домой. Или, хочешь, сейчас туда полезем и будем сидеть?
- Хочу.
Они сидели на том же матрасике. Вдыхали запахи ночных тропических цветов, слушали крики зверей, что доносились из джунглей.
Колька полез в карман. Достал сонного краба:
- Вот.
- Ой, - Лерка погладила шершавую спинку, - это мне?
- Ну уж. Его выпустить надо. Завтра пойдем к морю утром, хорошо?
- Да. А он приживется у нас в море?
Колька пожал плечами в темноте. Но сказал уверенно:
- Куда он денется.
Джунгли жили своей загадочной и таинственной джунглевой жизнью, вздыхали, поскрипывали, ухали, журчали ручьями.
И далеко-далеко, среди огромных баобабов, раскинувших в звездное небо руки-ветви с растопыренными пальцами, бегал маленький заблудившийся Геныч. Всхлипывал, пинал кроссовкой упавший набок японский мопед и, дрожа, слушал рыканье ночных неизвестных зверей. Ждал утра.
![Баобаб авеню [Игорь Сид]](/img/b/blondi/01madagaskar/baobabs.jpg)