В пансионате на Острове были свои нехитрые правила жития-бытия, некоторые вполне совпадали с общими, а некоторые оставались только местной, экзотикой, сказали бы мы, удивив девочек словом, ведь для них никакой экзотики в летнем морском сезоне не было.
Итак, два десятка домиков без удобств, то есть, ни умывальников, ни тем более, личного туалета и душа. Общий умывальник располагался неподалеку от величественного здания сортира, на бетонной площадке, прикрытой лохматыми кустами тамариска. Длинный жестяной желоб, над которым - труба с краниками. И по утрам вдоль желоба выстраивались сонные островитяне, гремели по жести струйками воды и шуршали об зубы щетками, зевая и рассматривая за трубой поодаль сетчатую ограду, а за ней - кусочек берега и чуть левее, напротив центрального входа - белеющий пирс с пеньками сидящих на нем рыбаков.
Вода, предупреждали новеньких, техническая, пить ее не стоит, а умываться можно. Что такое эта "техническая вода" девочки как-то не задумывались, вернее, от отца, который когда-то ходил в длинные, по шесть месяцев без захода в порты, рейсы, Рита знала, существуют опреснительные установки, и морякам приходится пить вместо нормальной воды дистиллат, и что, оказывается, чрезмерно чистый, совсем никакой, он страшно вреден для зубов. Но что в пансионате на Острове существует какая-то опреснительная установка, Рита не думала. И не спрашивала, просто - нельзя пить, ну и не пили, умывались и чистили зубы, стараясь прибежать к умывальнику в неурочное время, когда там не стояли зевающие очереди, разве что кто-то, вопреки запрету, начирканному на подмокшей бумажке, украдкой мыл ноги, суя их в жестяной желоб на самом его краю, там, где ветки тамариска свешивались погуще.
Питьевая вода текла из уличного крана рядом с кухней, и в самой кухне тоже была мойка с краниками, но кухня Острова - отдельная тема, оставим ее пока.
А так - пресной воды на Острове не было совсем, потому для прочих нужд использовали морскую, и даже пресного душа в пансионате не было. К чему он тут, полагала Рита, если вокруг столько воды - два моря и еще пролив.
Тазик перед крылечком был важной частью островной жизни. Его наполняли морской водой и перед тем, как взбежать по ступенькам на свой кусочек веранды и войти в комнату, в жестяном сером тазике с круглыми ручками ополаскивали ноги, смывая с них налипший песок. Мокрые ступни оставляли на старом дереве ступеней темные следы, в тазике к вечеру на дне оседал слой песочка и воду нужно было выплеснуть подальше и принести в ведре свежей.
Уставшие и сонные девочки тазиком и мытьем ног пока что пренебрегли, хотя Алька, как более хозяйственная, вздохнула выразительно, когда Рита, поскребя одной ногой об другую, пошлепала к двери и встала там, выуживая из сумки большой толстый ключ с головой-баранкой. Но в комнате был веник, внесенный в список вещей, за которые теперь барышни несли ответственность (туда же входила и картина с болотом), так что, вспомнив о нем Алька успокоилась и зашла в душный желтый полумрак, оставляя на дощатом полу редкие россыпи крупных песчинок.
Дружно заскрипели кровати. Бросив сумку на пол, девочки повалились одновременно и раскинулись, разбросав руки, но аккуратно свесив к полу облепленные песком ноги, а то еще простыни вытряхивать потом. За стенами ярился полнокровный, нагретый до ошеломления солнечный день, а на море идти уже нельзя, знали обе, и лежали неподвижно, потому что подгоревшие плечи и спины саднило от простынных складок. Но и ничего, думала Рита, следя, как мир сплющивается, отгораживаясь от нее за опускающимися тяжелыми веками, ни-че-го, до ночи кучу дел надо переделать, вон, за водой сходить, пожрать сделать, посуду помыть, в домике убраться, веранду подмести, и еще в сортир отдельный поход, и еще... еще же за кефиром, а до скольки магазин тут интересно? А то утром будут красные, как те вареные раки. И гудбай, шоколадный загар.
Мир перед глазами превратился в горизонтальную черту, в которую помещались крашеные белым потолочные планки и угол с темным завитком виноградной ветки, она проросла внутрь и распустила листья, как будто ей и не нужно солнце, размышляла Рита, и вообще надо встать, столько дел еще...
А шоколадного загара у нее никогда и не бывает, это Альке повезло, если не сгорит, то будет именно как шоколадка, а Рита снова будет - как булочка. В смысле желтого какого-то цвета. Когда была маленькой, Серега дразнил ее китайцем, это папа придумал, и Ритка, прищуривая от злости глаза, ревела басом, потому что обидно, и Серегу никак не догнать, большой и быстрый. А папа смеялся, и только мама ее жалела, ловила и прижимала к себе, целуя в макушку, но сама тоже смеялась, тормошила Ритку, поворачивая к зеркалу, мол, смотри, когда злишься, то глаза раскосые, а не злись, девочкам некрасиво злиться...
Так вот, загар...
Встать было, ну, никак невозможно. И Алька молчала, еле слышно дыша, так мерно, что было понятно, заснула. Но встать же надо!
Или - ну его все? Загар...
- Интересно, - Алькина кровать заскрипела, - че там, разница уже есть, как думаешь?
Вот оно! То, что пыталось Риту разбудить и поднять, а она так устала, что никак не могла додумать нужную мысль. Разница!
Сон исчез. Рита села, тоже вызвав музыкальную бурю в кровати.
Алька уже громоздилась на стул, подтащив его к висящему на уровне лица зеркалу. Балансируя, повернулась к зеркалу спиной, оттянула резинку плавок.
- Ого, - удивилась Рита, - а на солнце были, ну сколько там? Два часа, да? Или три? Пусти, я тоже хочу.
Алька крутилась, нагибаясь к зеркалу, стул скрипел, теперь она разглядывала себя спереди, отодвигая пальцем треугольник купального лифчика. Удовлетворенная, спрыгнула, твердо стукнув об пол пятками.
- Лезь. И срочно надо в магазин, а то без кефира останемся. Еще подмести, еще картошку же сварить...
- Может кильку откроем? - без надежды попробовала Рита, но Алька наградила ее суровым взглядом и продолжила:
- Щас переодеваться не будем, тем боле в магазин нельзя же голыми, сгоняем в сарафанах. А потом уже нормально разберемся, с купальниками. И что там еще у нас? Ага, тазик. Чайник еще набрать, чтоб вода была кипяченая. Ну и поспать ляжем.
- Да я не засну! - возмутилась Рита, осторожно влезая в сарафан и снимая с плеч лямочки, чтоб не натирали сгоревшую кожу.
- Ну-ну, - мудрым голосом сказала Алька, вываливая из сумки пляжное барахло, - так, бери прищепки, вон, на подоконнике, надо повешать мокрое.
Кое-как взбив просоленные и высохшие на горячем ветру волосы, они вышли на веранду, развесили над перилами полотенца и перекинули покрывало, все в мокрых темных пятнах, через веревку, отгораживающую их угловой кусочек веранды от соседей - той самой сердитой бабули с внуком, а кто там с ними еще, было пока непонятно, может быть, их всего двое, понадеялась Рита, и вечером не будет сидеть за столом шумная компания, провожая девочек взглядами и шуточками.
Алька проверила кошелек в своем неизменном ридикюльчике, пузатом, с бисерным рисунком, с которого давно отклеились многие бисеринки, оставив вместо себя темные бархатные прогалины с пятнышками клея. И босиком они спустились, но не пошли на главную аллею, просто миновали свою сторону дома, нырнули на обязательную тропинку вдоль глухой стены, прошли наискось край аллеи и оказались на площадке перед магазином, таким же дощатым зданием, так же выкрашенным полинялой зеленой краской. Только окна в магазине были большие, забранные поверх мутных стекол белой фигурной решеткой, прутья которой какой-то вдохновенный умелец выгнул в виде солнечного полукруга с лучами и в уголке приварил чайку в виде галочки. За решеткой к стеклу прилеплено было грозное объявление о том, что в купальных костюмах входить запрещено. Потому в распахнутые двери, путаясь в неизменной, от мух, хамсаросной сетке входили женщины в полотенцах, туго завернутых подмышками и дядьки в шортах под нависающими животами. Снаружи ждали их друзья и родственники, не имеющие парадной одежды.
- "Приму", "Приму" купи, - совал облаченному в шорты горсть мелочи тощий дядька в синих плавках и резиновых шлепанцах-вьетнамках, - и, если есть, молока бутылку, Тоня просила!
Вдоль пары стеклянных витрин-холодильников переминалась небольшая очередь, куда Алька тут же поставила Риту и пошла дальше, к тем витринам, что после проема, в котором трудилась продавщица в белом халате и квадратной шапочке с кружевной отделкой, грюкая на весы кульки с сахаром и двигая к покупателям пачечки индийского чая со слоном.
Рита стояла, переминаясь по скользкому каменному полу босыми ногами, разглядывала то, что лежало за покатым стеклом. Горка куриных шей на эмалированном подносе, рядом на другом - неаккуратная гора бледно-кровавых костей с прилипшей к ним картонкой "суповой набор", дальше - прямоугольная глыба того самого развесного маргарина с порушенным ножом белесым краем. И все. Еще там были полки, прибитые к стене за спиной продавщицы. На полках пирамидами стояли пачки того самого чая, громоздились рыбные консервы, сбоку красовалась старательно выложенная из плиток шоколада "Чайка" спиральная башенка. Краснели пачки "Примы", рядом - белые с голубым и побольше - "Беломор-канал", благородно светил целлофановым глянцем коричневый "Опал" и еще какие-то были сигареты - некурящая Рита не слишком на них смотрела. Ах, да - на верхней полке, куда без стремянки и не долезешь, мрачно бликовали поверх багрового содержимого банки томатного сока с прозрачным желтоватым слоем поверх отстоявшейся гущи. И странные здесь, посреди соленых морей и желтого песка, если бы не были такими привычными, до незаметности, банки с березовым соком, прозрачным, как обычная вода, с большой этикеткой, украшенной белыми в черных рисках стволами.
Алька возникла рядом, затопталась, топыря локти и перебирая в их общем кошелечке мелочь и бумажки.
- Короче так. Есть кефир, вчерашний, я посмотрела на крышечках. Сойдет же? Угу. Бутылки нам хватит? Молока брать?
-Зачем? - испугалась Рита. Молоко она любила и дома пила его с удовольствием, но все же дома туалет в квартире, а тут - помидоры, огурцы и всякие кильки в томате.
- Вот и я думаю, - Алька кивнула. Держа в руке мелочь, зашевелила губами.
- Хлеб есть, чай есть. Конфет возьмем? Карамель там сливовая.
Обе дружно сглотнули и захихикали. Любовь к дешевейшим ребристым карамелькам в липких бумажках, с почти черным сливовым повидлом внутри была у них дежурным поводом для шуточек.
- И батончиков, да? - попросила Рита, - вон ящик.
- Ладно. Будут тебе батончики.
Мужчина в полотенце, наверченном поверх плавок, громко покупал вино, тыкая пальцем в батарею бутылок за спиной продавщицы и перечисляя:
- Валюша! Две, значит, столового. Нет, по ноль семь давай. И пять, нет, семь бутылочек крепленого. А там что у тебя? Солнце в бока-а-але? Ого. Ну ладно, давай солнца. Парочку. Как это вместо чего? Нет-нет, все и еще пару солнца.
Дальше ему потребовалась непременная килька в томате, и плавленые сырки, и пачка беломора, нет, Валюша, давай уже три. И хлебушка кирпичик. Свежий хоть хлеб-то? Икры кабачковой баночку.
Очередь умиленно вслушивалась, посмеиваясь и будто тоже принимая участие в будущем застолье - явно мужском, судя по покупкам. А потом все вздохнули, когда у прилавка воцарилась полная дама в халате и резиновых шлепках. У дамы были накрашены губы и рояльно-черные кудри повязаны газовой косынкой, сложенной в широкую ленту.
- Валечка, - начала дама, - картошка как? Не гнилая? Два кило картошки. Луку я тут выбрала... как нельзя выбирать? Ну да, не базар, так забери мешок тада за прилавок! У меня всего тут семь луковок! Сахар... сахару два кило, ты вешай пока, я смотрю, а там что вон на полке? Конфитюр? Венгерский? Ренклод? Я? Не-ет, не надо. Компотику лучше. Вон, рядышком. Слива, да. А что маслице? Вижу, что "городское", я спрашую, свежее или как? А ряженка сегодняшняя? Как вчерашняя? Масло? Беру, конечно. Две пачки. И соль, соль, Валечка. А крупная есть? Столовую? Я ж сказала, беру! И крупной тоже. Скока? Да стока же, пачку. Валера на две еще не наловил! Ыхихи... А шейки? Валя, свежие шейки? А то я вчера в "Четырехэтажке" купила, а они у них! ... Валечка, а курей привезут? Завтра? Ну, хорошо, я тогда шеек не буду, капусты еще кочанчик, покажи его. Гм. Тогда два кочана, тут половину срезать. Так. Забыла ведь. Обязательно забыла.
Продавщица, сдувая с блестящего носа мокрую черную прядку, громыхала весами, швыряя кульки так, что стрелка за полукруглым стеклом металась в испуге. Очередь томилась, шаркая ногами по разбитому полу.
Наконец, дама, свалив покупки в огромную матерчатую сумку, расплатилась и пошла к выходу, а ее место занял длинный молодой человек, вытряхивая из кулака прилипшую к ладони мелочь.
- Макароны! - грянуло из-за хамсароса, и дама вернулась, с трудом таща свою добычу, отпихнула юношу, уперлась полной рукой в прилавок рядом с блюдцем.
- Валечка! Я ж забыла! Макарончиков же! Вон у тебя лапша яичная, свежая она?
- С тараканами, - не выдержал кто-то в очереди.
Тетка даже не дрогнула, принимая в руки картонную пачку с бледно нарисованным цыпленком, повернула, всматриваясь в цифры на боку.
- Не разбери, месяц тут или год... А ты мне пока свешай тех вот, длинных, килограмм. Только не ломаных, Валя! И вермишельки меленькой. На супчик.
- Женщина, - простонал кто-то, - у вас совесть вообще есть? Идите в очередь!
- Я стояла! - огрызнулась тетка, поворачиваясь широкой спиной и загораживая собой весь прилавок. Плененная Валечка шуршала вермишелью и хрустела коричневой бумагой, свертывая кулек.
- И чаю, - мстительно закончила тетка, получив макароны, вермишель и пачку лапши, - индийскаво, две пачки!
- Икру, - почти шепотом сказал оттертый юноша, наконец, просыпая в блюдце копейки и пятаки, - кабачковую, банку.
- Бедный мальчичек, за банкой икры стоял тута час, щитай, пока корова эта скуплялась, - пожалел юношу старушечий голос.
И тот, краснея, вылетел из магазина, прижимая к груди оранжевую банку.
***
Кухня... Местной кухни Рита боялась. Еще с тех времен, когда была маленькой совсем и мама брала ее с собой, чтоб посылать в домик за пачкой соли или тряпкой - ухватить кастрюлю за горячие ручки. На посылках было нестрашно, хуже, если мама уходила сама, велев маленькой Рите следить за водой, закипающей в кастрюле или в чайнике. Нужно было стоять рядом, а большая плита исходила жаром, двигались возле нее толстые бабки в ситцевых платья, с волосами, забранными под косынки, орали друг другу, ворочали на железной поверхности кастрюлищи с борщом и компотом, и Рита вечно оказывалась на пути, мешая перенести макароны к мойке или забросить в кипяток картошку. А ведь еще надо тряпочкой приподнять крышку на кастрюльке и, если вода бурлит - бежать и звать маму, которая часто задерживалась на дорожке, болтая со встреченными знакомыми.
- Чайник чей? - громыхала над головой очередная кулинарка, упирая в бок толстую руку с зажатым в кулаке половником, - какая раззява поставила, кипит давно, место тока занимает!
Бабки пугали Риту так, что даже пискнуть, насчет "наш чайник, сейчас уберу", она не могла, а не то что встать на защиту варимого обеда или ужина. Теперь Рита выросла, но страх так с ней и остался, о чем она не стеснялась признаться только вот Альке. Подруга ее своим умением общаться со взрослыми восхищала. Алька спокойно проходила к плите, могла, полководчески осмотрев расставленные ковшики, чайники и кастрюльки, сдвинуть плотнее чужую посуду, чтоб освободить место для своей, и даже вступала в пререкания с недовольными, побивая их классическими аргументами: "вы тут не одни, женчина". Или - "мы тоже обедать хотим". И если обстановка накалялась, то и - "в общей кухне места не купленные! У нас путевка - не хуже вашей".
Рита, слушая, трепетала и смотрела на смелую Альку с безмерным уважением. Поэтому все попытки подруги послать ее в кухню самостоятельно, проваливались. Раз Алька знает, какая она трусиха насчет кухни, пусть имеет в виду, резонно полагала Рита.
Приземистая кухня, ее еще называли "старой кухней", потому что подальше, если пройти аллеей вправо, располагалась "новая", построенная позже, была похожа на африканскую хижину - полукруглая, под плоской крышей, с зияющим темным входом, откуда выскакивали женщины, и крайне редко - мужчины, остыть на солнечной жаре или набрать воды в гнутом кране с тугим вентилем-баранкой, блестящим от множества рук. Недалеко от крана лежала плашмя на песке бетонная плита, и на ней тетушки и дамы сидели, время от времени вскакивая - заглянуть в полумрак, не сварилась ли картошка, закипает ли чайник. Потом садились снова, вытирая со лба пот кухонным полотенцем и беседуя обо всем подряд, покрикивали на детей, которые носились вокруг, ныряя в заросли лоха и дико оря, взрывали босыми пятками песок. Рита, стоя в тенечке, пока Алька внутри колдовала над алюминиевой кастрюлей, с веселым сочувствием наблюдала, как малышня бегает за солью или перцем, и временами просится "скупнуться".
Погромыхав в кухне, Алька вышла, так же, как все, вытирая на ходу руки смятым полотенцем. И во внезапно наступившей тишине посторонилась, пропуская внутрь мужчину в красным плавках и в золотистой античной бородке, который, вежливо улыбаясь, кивнул теткам на бетонной плите и, пройдя мимо Альки, исчез в темном проеме.
- И завсегда вот он, сам! - театральным шепотом сообщила соседкам по плите огромная тетушка в синих розах по черному халату, - яйца варит.
- Дитям? - уточнила худая, очень горбоносая, в падающих с мокрого носа очках.
- Хы, - толстуха торжествующе качнулась к ней, блестя золотыми коронками за поплывшей помадой, - куда ж, дитям. Жена у него. Ну... жена...
Горбоносая закивала, вытягивая шею в попытках рассмотреть в кухне красные плавки, мол, понятно, в паспорт мы не смотрели, жена или нет.
- Такая вся, - губы толстухи сложились осуждающе, а толстые руки изобразили в жарком воздухе нечто волнообразное, - и волоса белые-пребелые. И сама чтоб у кухню! Ну ни-ка-да!
- Хороший муж попался, - хихикнула маленькая старушка в сбитой на затылок белой косыночке.
- Муж... - выразительно засомневалась толстуха и все трое закивали, переглядываясь.
Умолкли, с жарким интересом разглядывая вышедшего на свет заботливого мужа. Тот улыбнулся, подойдя ближе. Не успел ничего сказать, как толстуха спела сладким голосом:
- Яичек поставили, да? Присмотреть, что ли?
- Буду вам очень признателен, - мужчина кивнул с таким видом, словно отвесил поклон и даже рука его поднялась, почти прижимаясь к коричневой мускулистой груди, - а то я одеться забыл, нарушаю. Как видите.
- Канешно жа, и не волнуйтеся, - заверила толстуха, победительно оглядывая собеседниц, - я ж вам всегда, тока вот попросите. А сварются, я и солью, и на столику в уголку оставлю. Вам тока забрать.
- Спасибо.
Мужчина прошел совсем рядом с девочками, улыбнулся мельком и невнимательно. Остановился, поворачиваясь на вкрадчивый, вроде и не к нему обращенный вопрос:
- Или сама вот пришла б? Забрала...
Белые зубы снова блеснули на темном лице с кудрявой бородкой. Мужчина молча смотрел на толстуху. Та с неловкостью засмеялась снова, замолчала, улыбнулась, комкая полотенце.
- В уголку, в-обчем. Если задержитеся.
Мужчина кивнул и скрылся за деревьями.
- Скажи, какой цаца, - вполголоса сказала толстуха, бережно поднимаясь и расправляя полосатое полотенце, - и слова ему не скажи, про кралю евойную. Но красивый жа какой мущина, а?
И она, переваливаясь, ушла в кухню, оставив собеседниц мечтательно кивать, да-а-а, какой красивый.