В которой длинный, полный приключений день, не желая заканчиваться, переходит в насыщенный событиями вечер, и Оля, пусть и виртуально, знакомится ещё с одним котом, чьи приключения ввергают соседского бэтмена в горестные переживания, из-за чего Темучину приходится всё взять в свои лапы, чтобы его хозяйка поняла силу правильно совершаемого нужного волшебства и правильно его совершила...
Дома, куда Оля так и не успела позвонить, все оказалось в порядке. Баб Маша, забирая свое усталое и вспотевшее сокровище, роняющее на порог стеклянные шарики, которые нужно было срочно показать, отчиталась, что в квартиру зашла, ничего с котом не сталося, дрыхнет твой кот на кухонном столе...
И Оля, запирая двери, не стала окликать Темучина, устроила сумку и рюкзак в коридоре, чтобы разобрать позже, а сама, заглянув в кухню и покачав головой - дрыхнет на столе и так безмятежно, словно для него специально стол поставлен - ушла в ванную, отмылась от пыли, намазала настойкой софоры парочку царапин на пальцах. И распахивая в комнате окна, легла, вытягивая усталые ноги. Надо поспать, а вечером закончить шлифовку. Интересно, позвонит ли Лорик, справившись со своими домашними хлопотами...
Но вместо звонка Лорика её разбудил настойчивый стук в двери.
- Да, - хриплым со сна голосом отозвалась Оля, резко садясь и моргая.
Во сне она только что плавала в сумрачной теплой глубине, протягивала руку, чтобы коснуться плоских, совершенно прозрачных цветных рыб, очарованная радужными бликами, которые светились на бледных от морской воды руках. И была совершенно счастлива.
Шаркая спадающими сланцами, она побрела к двери, недоумевая, кто же там бьётся, и кажется, рыдает? Уже торопясь, повернула ключ и распахнула тяжелую дверь, ловя Павлика, который ввалился, сходу утыкаясь в её живот мокрым лицом.
- Что случилось? Павлик? Ну ты чего?
Гладя его по растрепанным влажным волосам, посмотрела на дверь напротив. Та была открыта настежь и - никого.
- Халька-а-а, - басом взвыл Павлик, тыкая в руку Оли телефон, тёплый от его руки, - мама сказала. Халька-а-а...
Словно в ответ, телефон запиликал, требуя ответа.
- Ну, - пыталась успокоить мальчика Оля, - ну, подожди, смотри, тебе звонит кто-то, да? А бабушка где? А дедушка?
- Ма-ма... На базар. В магазин. А ма-ма...
- Так, - Оля присела на корточки и придержала его ладонь, с которой соскальзывал телефон, - ты мужик? Ты же бэтмен! Давай, или ответь или пойдем расскажешь. Я чаю. С конфетами.
- Ма-ма, - снова попытался объяснить Павлик и подключаясь, не стал отвечать, а сунул телефон Оле.
- Алло? - осторожно сказала она в шорохи и треск. И совсем растерялась, услышав после механического писка прерывистый женский плач, - да? Кто это?
- Павлуша! - прорыдала трубка, - ты что молчишь? Кто это? Где Павлик?
И внезапно, в унисон Павликовым рыданиям в трубке раздалось тоскливое:
- Халька-а-а...
Оля притянула дверь и держа мобильный у щеки, пошла в кухню, толкая перед собой плачущего мальчика. Села, ставя его между колен, а другую руку положив на спину теплого Темучина, гоня от себя эгоистичную мысль, мой кот тут, никуда не делся.
- Перестаньте, - сказала с металлом в голосе, - вы сына совсем расстроили. Вы мама, да? Я? Я соседка. Напротив квартира. Ольга. Что случилось, вы спокойно можете сказать?
Трубка вздыхала, всхлипывая, потом после краткого молчания осведомилась настороженно:
- Пав-луша. Где?
- Тут он. Плачет, кстати.
Оля старалась говорить спокойно, внятно, но сердце уже подстукивало, гоня холод. Просто так по коту не ревут. Неужели?..
- Наш кот, - сказала трубка, делая паузы, - кот у нас. Персидский. Я забрала, потому что ну... Он старенький, понимаете? Ох, не поймёте, конечно.
- Пойму. - Оля погладила теплую котовью спину, Темучин с готовностью перевернулся, подставляя живот, но молчал, не мурлыкал, - у меня свой вот, ему шестой год уже.
- Хальке пятнадцать. А мне ехать и Павлика нельзя было, ну тут... нельзя в общем, а он ещё простужается часто. Квартиру свою только через год хорошо если. Нет, тут нормально, две комнаты. И... и... подождите. Ольга, да? Меня Нина зовут. Я Павлика мама. Он пропал. Я пришла, а форточка. Ольга, ему пятнадцать лет! Он никуда вообще никогда! И перс, он на улице не сможет! Морда плоская. Старичок наш.
Нина говорила быстро, глотая слова и спохватываясь, понижала голос, так что Оля все сильнее прижимала к уху мобильный, взглядывая на отчаянное мальчишеское лицо - Павлик пытался услышать, что рассказывает мама.
- Я не хотела. Павлушке. Олаф бегает ищет, и Мохаммед с ним, и Пётр, я думала, потом скажу. Если что. А он сам позвонил, и сразу - дай мне Хальку. Я ему каждый раз видео включаю. Ну и вот...
Нина умолкла. Оля тоже молчала, никак не соображая, что же дальше говорить и делать. На столе встал Темучин, выгнул атласную спину, потом заднюю лапу, топыря пальцы с круглыми когтями. Спрыгнув со стола, удалился из поля зрения, за спину Павлика, и вдруг (у Оли перехватило горло и вместо слов изо рта вырвался писк) - оказался уже за сеткой, посмотрел через неё с укоризной на скорбную парочку у стола и снова исчез.
- Да, - машинально сказала Оля в трубку, прислушиваясь к тонкому звону, который доносился одновременно из окна и из коридора, ну конечно, в комнате ведь тоже открыто окно, а там козырёк, под которым...
- Да. Подождите, Нина. Успокойтесь. Я сейчас.
- Он плачет, да? Какая же я дура, но я сама тут. Ну кто поймет? Вы понимаете, если у вас кот. Да?
- Павлик, - вполголоса сказала Оля, прикрывая рукой бормотание телефона, - пойди на балкон, посмотри, куда нас позвал Тима, хорошо? Я тоже иду. За тобой, да.
Она еле переступала, давая мальчику время выйти из кухни и пробежать в комнату.
- Нина. Подождите. Он не слышит. Скажите честно. Халька - живой? Или вы для сына это всё?
- Господи. Оленька, живой да. Я знаю, что старый, что в любой день может, и я к этому как-то и готовилась. Понимаете? Радугу храню в телефоне.
- Какую радугу?
- Куда убегают коты, - удивилась Нина, - показать Павлику. Но так внезапно. Я думать не могу, что он там, где-то. На помойке может быть, никому не ну-ужны-ый. Ох... Всё. Извините.
- Нина. Мы с Павликом сейчас сделаем одну вещь. Ну в общем, наколдуем тут кое-что.
Она говорила отрывисто и сердито, заранее готовая к недоуменным уточнениям, но Нина в ответ снова прерывисто вздохнула.
- Да. Да! Пожалуйста, Ольга. Постарайтесь, для Павлика. И... для Хальки тоже. Я позвоню потом. Вечером.
Оля вышла на балкон и отдала зарёванному Павлику мобильный. Встала на плетёном коврике, прожигая безмятежного кота суровым взглядом.
- Ты. Агент по кличке 'Протекающий'! Я с тобой потом поговорю, отдельно. А сейчас... Ты к фурину нас тащил, да?
Кот встал на задние лапы, луком вытягивая длинное, блестящее, как у тюленя тело, махнул передней в сторону узкой записочки, которую полоскал легчайший летний ветерок. Не достал и снова уселся, облизывая кончики пальцев. Дальше Оля сделала всё сама. Встав на цыпочки, подтянула ветку, отцепила от нее прозрачный шар с вёрткой стеклянной палочкой, к кончику которой была привязана записка с отчаянной её просьбой.
- Павлик. Смотри. Мы с тобой пойдём в кухню, я тебе дам бумагу, и ты напишешь желание. Про Хальку. Чего ты хочешь, скажи.
- Чтоб Халька вернулся, - хриплым голосом сказал Павлик и добавил, - и чтоб жил-поживал, и чтоб со мной, а я с мамой. И бабушкой, с дедушкой. А ещё - синюю рыбу. Нет, рыбу не надо совсем.
- Ну, - Оля слегка улыбнулась, снова ведя мальчика в кухню, - много желаний для одного раза. Давай сперва главное, а потом будем и остальные.
- Он волшебный да? Твой кошачий шарик. Поэтому без ёлки висит? Я напишу и Халька вернется?
Он заторопился, таща Олю за руку и на ходу разглядывая прозрачный шар в её руке.
- А я вдруг напишу неправильно? Без. Без-грамотно если?
- Я проверю.
- Ты проверь. Чтоб все правильно. Чтобы Халька.
Потом они сидели в кухне, Павлик старательно писал, уже в третий раз, потому что две записки забраковал сам - некрасиво, вот тута загибается, а тут непонятно вдруг будет. Ему. Кому ему, спросила Оля, но Павлик посмотрел на нее уничтожительным взглядом, и она кивнула.
Вешая шар на место и поправляя длинный хвостик, на котором были начертаны умоляющие слова ПУСТЬ МОЙ ХАЛЬКА ВЕРНЕТСЯ К МАМЕ! Оля думала с печалью, что даже если все сложится и Халька найдется, то ведь пятнадцать лет, и вряд ли котик проживет ещё так долго, чтоб мальчишка вырос и сумел горевать не так сильно. Хотя... Она вот так и не выросла... И гонит от себя мысли о том, что многие коты уходят уже после седьмого года жизни, а до пятнадцати доживают далеко не все. А ещё была кроткая кошечка Мурочка, такая трогательная со своей пёстренькой некрасивой шубкой и огромными нежными глазищами. Совсем старенькая и даже не очень и домашняя, но сердце до сих пор болит, как вспомнишь.
- Надо ещё?
- Что ещё? - очнулась Оля от печальных раздумий.
Павлик пожал плечами, размышляя. Уставился на Олю требовательными, потемневшими от слёз глазами.
- Ещё колдовать надо. Вдруг шарика мало? Ты умеешь ещё?
Оля добросовестно обдумала вопрос. И снова вспомнила маленькую Мурочку. Как та приподнималась в кресле, как только кто-то входил в комнату, готовая беспрекословно уйти, если она не на месте. Оля смеялась и укладывала ладонь на тонкую шерсть, через которую прощупывался хребет, почти рыбий, сиди, деликатесик, никто тебя не гонит! От Мурки ей остался дивный, роскошный, феерический подарок - атласный кот с глазами Рудольфо Валентино, безупречный в своем чернейшем котейшестве.
- Умею, - ответила, соображая на ходу, - ну, во-первых, я тебе обязательно сделаю кота. Из стекла. Повесишь в комнате, и это будет портрет твоего Хальки. Нет, это во-вторых. А первое - мы с тобой сходим в одно место, и ты посмотришь, там есть два маленьких котёнка.
Павлик затряс головой.
- Не хочу котёнка! Это не Халька!
- А ты же не знаешь. Вот когда посмотришь... Халька какого цвета?
- Оранжевого. Как мандарин.
"Упс", Оля вспомнила котят на яхте.
- А они совсем маленькие?
- Совсем.
- А где такое место? Они где живут? В подвале?
- Они живут на яхте. А мама у них - настоящая морская кошка. Носит тельняшку.
Павлик опустил голову, потом поднял, потом снова опустил. Поковырял ногтем пропущенный Олей кусочек старых обоев, закрашенный краской. Вздохнул.
- Ты волнуешься, что Халька обидится? - догадалась Оля, - ну что ты. У нас жили два кота, а у моей мамы сейчас живут четыре кота и две собаки.
- Она дрессировщик?
- Она? Ну... а знаешь, немножко да. Так что, если бабушка разрешит, пойдем смотреть котят? И может быть, у тебя будет ещё раз Халька. Знаешь, почему? У котов - девять жизней. Когда котик становится старенький, он бежит по радуге и хлоп, перепрыгивает в другого кота. В котёнка. И живёт дальше. И получается, что твой кот может прожить с тобой рядом всю человеческую жизнь, только в разных шкурках.
Она снова присела на корточки и бумажной салфеткой промокнула мокрые глаза, влажные щёки и потный лоб.
- Пойдем. И смотри, бабушку не расстраивай. Она вас любит и тоже переживает. И дедушку тоже.
- Дедушка лягет в кресло и будет спать. Но он все равно хороший. А волшебство, оно уже начало колдоваться?
- Конечно, - заверила Оля, спеша увести мальчика в пустую квартиру, которую они так и бросили, с дверями нараспашку, - а мы будем ждать. Ну хотя бы до завтра. Хорошо?
- Лучше бы до сегодня, - но понимая, что не все делается быстро, Павлик вздохнул, закрыл двери и щёлкнул изнутри замком.
Оля ещё постояла, прислушиваясь к тишине за толстой дверью. Но услышала другое - внизу запищал домофон, с оттяжкой хлопнула солидная входная дверь и дальше - медленные шаги с неспешным и невнятным разговором двоих. Бабушка, догадалась она, отступая к своей квартире, и дедушка, возвращаются с покупками. Не надо торчать на площадке, мозолить глаза, она и так уже слишком плотно оказалась вхожа в чужую жизнь.
В большой квартире стоял уже почти вечерний полумрак, но включать свет Оле не хотелось, а надо бы сесть и заняться бамбучинами. Как говорит мама, цитируя мудрость старого еврейского портного: помирать собрался, а бруки шей. И да, это верно. Как ни переживай, за старенького кота Хальку с плоской персидской мордой, за безутешного Павлика, нужно думать о том, на что покупать еду и прочее. Деньги у неё пока есть, была невеликая заначка, да ещё она правильно дождалась отпускных. Но они кончатся. Даже если сидеть в ремонтах, никуда не ходить и во всем себе отказывать.
Оля встала у подоконника в комнате, оглядывая расстеленную клетчатую тряпицу, на которой в слое древесной пыли лежали недошлифованные трубочки. Присела на край табуретки, пытаясь войти в рабочее состояние, но оно не приходило. Зато...
Она притащила к окну матерчатую сумку и рядом с тряпкой стала выкладывать добытые сокровища. Сверток с радужными пластинами бережно уложила в угол, не разворачивая - словно оставляла на сладкое. А вот мелкие цветные осколки вынимала из пакета, уже напрочь порезанного острыми краями, и повертев, раскладывала перед собой, уже видя в неровных ярких кусочках те самые подвески. Одни, с дырочкой (интересно, сумеет ли она проделать такие дырки и не расколоть стекла, и как?), похожие на листья, или маленькие облачка, или сочные удлиненные ягоды - конечно сойдутся в богатой, похожей на сумасшедшую игрушечную люстру подвеске - музыке ветра. А вот эти, побольше, они как раз достойны висеть отдельно. Вот та самая рыба - ярко-синяя, а вот - неровный кленовый лист с зубчиками. А этот длинный зеленый осколок - словно морская травина, когда свет пройдет насквозь и тень упадет на белую стену, она будет размытой, качающейся. Значит, рыбу надо повесить ближе к стене, а зеленые полоски - подальше. Как-то так...
Оля так увлеклась, что на время забыла не только про бедного чужого кота, но и про свое обещание разобраться со своим - совсем даже не бедным, а негодяйским негодником, который просачивается уже буквально на глазах, не волнуясь, что она рассердится всерьез.
Сейчас негодяй валялся снаружи, почти уткнув серьёзную морду в сетку, чтобы получше рассмотреть поблескивающие Олины сокровища, дёргал носом, пытаясь их унюхать, но покидать наружу не торопился.
- Ах ты, лентяй, - попеняла Оля, разглядывая кота через осколок малинового стекла, - увалился, даже лень вернуться в комнату, да? Хотя балкон открыт, и твою тайну ничто не нарушит. Но я все равно разберусь, как ты это делаешь, понял?
Она прихватила в другую руку ещё пару стеклышек - зелёное и янтарное. И спотыкаясь, держа перед глазами сочное, как вишнёвое варенье, стекло, отправилась на балкон, рассматривая все по пути: дверной косяк, плетёный коврик, дерево подоконника, совершенно волшебный в новом свете платан, украшенный почти черными колючими шариками. Ярко-розовый (который белый) большой дом на перекрестке, шоссе цвета пыльной розы и дальше - сверкающий в лучах закатного солнца жестяной забор, цвета уже вовсе неописуемого.
Потом стекло перекочевало на лежанку (и Темучин немедленно занялся его обнюхиванием), а всё вокруг стало жёлтым, янтарным, медовым... А после этого - изумрудным, травяным, цвета разбавленного тархуна, цвета выгорающей степи...
А ещё взрослая, попеняла себе Оля, убирая от глаз стекло и касаясь пальцами вёрткой трепещущей записочки. Надо бы переживать, наверное. А то вдруг мироздание обидится, что мало переживаю, подумает, да ну, это не важное всё. Для них, для людей, для нас, то есть.
Солнце, уже совсем красное без всяких цветных стекол, пронизывало густую листву сбоку, собираясь уйти за склон невидимой отсюда горы. Тогда все покроется тенью. И, наверное, вернутся переживания, останутся с ней, пока не зажжётся фонарь и всякие прочие вечерние, а после ночные огни.
Нельзя сказать, что темнота Олю угнетала, но любая темнота становилась выразительнее и гуще, если в ней горит один или несколько огоньков. И те успокаивают. Даже если это крошечная свечка, например. Или дальний маячный свет.
Она подошла к перилам и взялась за них, пачкая руки чешуйками ржавчины. Молча вперила взгляд в медленное, почти незаметное колыхание листвы. Стояла, отрешаясь от привычного городского шума и спрашивала себя. Что я могу сделать сейчас? Для безутешного Павлика в первую очередь? Все происходит так далеко. Незнакомые Пётр и как его там - Ахмед, нет, Мухаммед. И ещё кто-то со шведским именем. Они могут бегать по улицам, показывать в телефонах портрет кота, рыжего, как новогодний мандарин. Спрашивать, звать. Высматривать. А она? Пойти с мальчиком на яхту? Отвлечь его котятами? Нет, пока точно не время, он будет смотреть и думать именно про Хальку.
Поняв, что вместо поисков ответа она пустилась в рассуждения, Оля приказала себе замолчать. Просто стоять и слушать. Не шум города, а - другое.
Сердце отсчитывало удары, а из головы приходилось пинками выгонять печальные картины, как там плакала мама Нина - никому не нужный, на помойке, старенький...
По ноге прошлось мягкое, пушистое. Оля нагнулась, подхватывая кота, усадила на руках, наклоняя лицо, чтобы потереться щекой о шёлковую шерсть. Темучин с готовностью обвис, но сперва поднял ей навстречу большое чёрное лицо с зеленовато-желтыми огромными очами, и карточный туз бархатного носа пришел в еле уловимое движение. Казалось, он не нюхает ей лицо, а передает нечто, неслышимое и неопределяемое. Оля, как делала всегда, шепнула что-то ласковое и почти коснулась бархатного сердечка кончиком своего носа.
Обвиснув, Темучин заурчал, она, держа его под живот, ощутила ладонью, как волны вибрации прокатываются под теплой шкурой. И стала молча ждать.
Непонятно, сколько прошло времени. Солнце успело скрыться, мир заполонили серые, полные остывающей жары, сумерки. Листья уходили в невидимость и перила размывались в сером полумраке.
И тут, в полной безветрии, над Олиной головой раздался тонкий тающий звон. Она чуть крепче прижала кота, медленно поворачиваясь.
Шар висел, еле видимый на фоне чёрного большого окна, записочка крутилась, покачивая стеклянную палочку. И медленно поворачиваясь, шар вдруг показал на круглом прозрачном боку силуэт кота черного, а следом - вспыхнул силуэт кота рыжего, стремительный, с уложенным на ветер пушистым хвостом. Такого яркого, что Оля моргнула, и когда глаза открылись, все исчезло, вернее, вернулось реальное. Два смутно видимых рисуночка, скорее припомненных, чем различимых. Черный кот, серая с белым кошка. Но рыжий - он был! Вот только что!
Оля выпростала руку и протянула к шару. Но тут раздался длинный звонок в дверь, потом стук, потом снова затренькал звонок.
- Иду! - крикнула она и теряя на бегу сланцы, спотыкаясь в комнатной и коридорной темноте об углы и табуретки, помчалась открывать.
- Вот, - сказала баб Маша, пытаясь удержать внука, а тот вился ужом в кольце бабушкиных рук, размахивая кулаком (стучал в дверь, отметила Оля) и тыча перед собой светящийся смартфон.
- Халька!!! - заорал мальчик, вывинчиваясь, наконец, из бабушкиных рук и кидаясь к Оле, - смотри, ну смотри же.
На маленьком экране сидела молодая женщина, очень круглолицая, но лицо тут же уплыло за границу кадра, оставляя только джинсовые коленки и руки, утопающие в рыжей шерсти. Изображение скакнуло, кот повернул в кадр надменную плоскую морду, дёрнул усами, пока из динамика слышались всякие возгласы, причитания и смех. Потом в кадре внезапно показалось совершенно черное лицо с белыми во весь экран зубами, огромный рот проговорил что-то, и лицо уехало, уступая место недовольной кошачьей физиономии.
- Тьфу, - непреклонным шепотом высказалась о лице баб Маша над Олиной головой, склоненной к протянутой Павликом руке, - ну, показал? Оно тёте надо?
- Надо, - засмеялась ошеломлённая Оля, - Марья Федоровна, конечно надо. Спасибо, что пришли рассказать.
- Дядь Мухмед его нашел, - торопился Павлик, топчась и не отводя глаз от экрана, - мама говорит, они сто улиц пробегивали. Пооб-бегивали. Кричали. А он знаешь где? Знаешь?
- Где?
Павлик поднял совершенно счастливое лицо.
- У магазине. Где котлеты всякие. Мама говорит, его не хотели давать. Он красивый же такой. Говорят, пусть сидит в окне, продаёт наши котлеты. Но мама сказала. Нет, сперва дядь Мухмед сказал...
- Тьфу, - не преминула баб Маша, - шо ж чёрный такой. Ровно ботинок.
- Он хороший, - насупился Павлик и стало ясно, что теперь у "дядь Мухмеда" появился собственный рыцарь-защитник, - он Хальку спас!
- Отож. От котлет спас. И Халька твой хорош. И Нинка, чтоб ей. Взрослая ж девка, а навела шуму. На две страны, щитай. Скажи тёти Оли, зачем пришли-то.
- Я сказал! - Павлик снова уткнулся в экран, где мама махала ему рукой и халькиной лапой.
- А. Дедушка тебя зовет. Ему камбалу подарили. Его, - он оглянулся на бабушку за подсказкой, но та молчала, - его... рыбаки его в общем, которые остались на трейлере, а он на пенсию от них.
- Траулере, - не выдержала бабушка, - горе ты луковое, тра-у-лер. Судно рыболовецкое. Всю жизнь там он. И теперь чуть минута, он туда. Скучает. Вот приволок калкана, подарили ему.
- Камбалу, - поправил Павлик, держа в ладошке отключенный телефон.
- А я что? В общем, дед сам и разделал, и нажарил, и мне грит, поди позови девочку, а то сидит там, на одних небось пельменях с магазина. Калкана небось и не ела никогда. А там рыбина, с пол-стола. Я говорю, в морозилку закинуть, а он, успеется, иди зови, чтоб тоже покушала.