Луна стояла высоко, была белой, без малейших оттенков желтизны и Шанелька удивилась тому, как быстро та изменилась: всходила - огромная, багрово-красная, словно налитая жидкой кровью, и Шанелька, выйдя туда, где ничего не мешало смотреть, на небольшой пригорок недалеко от раскопа, сначала пожалела, что не взяла с собой фотоаппарат, а потом успокоилась, глядя, как лунища ползет вверх, еле заметно, но, все же, отмечаемо глазом. Пришлось бы снимать с очень высоким исо, что значит - снимок получится шумный, будто запорошенный песком. Иногда это придавало картинке нужной художественности, но эдакую луну хотелось запомнить, если не получается запечатлеть, со всеми ее подробностями. С четкими, будто аккуратно вырезанными краями на фоне ярчайшей вечерней синевы. С широкой лунной дорогой, похожей на пролитый в мелкую рябь пролива малиновый сироп.
Именно, обрадовалась Шанелька, укладывая на колючий валун сложенную ветровку и усаживаясь, хватит уже про кровь, есть в мире много других вещей таких же оттенков.
Поодаль, на таком же пригорочке суетились, оглашая вечер язвительными и азартными выкриками, несколько черных силуэтов вокруг массивного фотоштатива. Один, разводя руки, чтоб не подходили и не мешали, припадал к видоискателю, огрызался на критические замечания и советы.
Угу, лениво подумала Шанелька, удобнее устраивая ноги в летних сетчатых кроссовках среди густых кустиков полыни, пробуйте, детки, но выйдет все равно не то и не так, для такой луны нужен как минимум Айвазовский. Или совсем не такая техника, хоть у вас и есть парочка прекрасных дорогих фотокамер. А если нет ни того, ни этого, тогда нужны слова. Правильные.
И вот луна пропутешествовала выше, теряя тревожный свет, бледнея, но одновременно становясь ярче, резче светя. И лунная дорога сузилась, стала совсем белой, такой же яркой. А комаров нет, в который раз порадовалась Шанелька, нагибаясь и срывая полынную веточку. Растерла в пальцах и вдохнула сумасшедший аромат, от которого у нее неизменно кружилась голова. Так хорошо. Если бы, кроме этого вечера не было ничего, поправилась она, тогда было бы хорошо, нет, совсем прекрасно. Но нет, это тоже неправильно, прикидываться, что ничего нет кроме. Домашние печали нужно оставить дома, беспокойство о будущем отложить на потом. А пока нужно просто быть здесь и сейчас, вдруг никогда больше не даст мироздание такой роскошной лунищи в таком правильном месте.
- Фотошоп, - выкрикнул один из силуэтов, а другой перебил:
- Та, старье, фильтры!
И все загомонили разом, вываливая знания и термины на голову старательного фотографа, который уже не снимал побелевшую луну, а повернув камеру, выцеливал всякие вечерние виды. Полумесяц небольшого пляжа, со скалами сбоку. Холм, на котором днем были видны остатки древних стен, свежие осыпи вырытой глины, колышки и натянутые веревки, оставленные сбоку тачки, блестевшие алюминиевыми брюшками. А сейчас - только черные силуэты: неровные - скал и прямые, с углами - расчищенных старых стен. И еще - призрачный лунный свет, в котором такие же призрачные тени лучше всего были видны краем глаза.
Шанелька хотела бы просидеть так всю ночь, тем более, тепло, даже ветровка не пригодилась, ну разве что защитить от колючести валуна. Но мешали деловитые выкрики, а еще смех, доносящийся от палаток на пляже, и кто-то там крутил музыку, ну какая тут может быть музыка, сердито удивилась она в который раз, и в который раз вздохнула - наверное, совсем ты, Нель-Шанель, анахронизм, дамочка уверенно среднего возраста, уже бы бабушка, если бы Тимка, задравши хвост, скакал по койкам лет с шестнадцати. Повезло, отношение к девочкам у ее сына критическое и осторожное. И вообще, осторожности в Тимофее сильно больше, чем в его матери, которая, вместо того, чтоб успокоиться и остепениться, с каждым годом все больше позволяет себе всяких глупостей.
Умом Шанелька понимала (а что не понимала, то они обсуждали с Крис, приходя в итоге к пониманию), что это процесс самый логичный и как раз нормальный. В юности можно перевоплощаться, примеряя на себя роли и тратя время на то, чтоб побыть кем-то. А чем меньше остается в запасе лет, тем правильнее наконец-то стать именно собой. Но вбитая с детства мораль тащила Шанельку в другом направлении. Как это "собой"? Что такое "для себя"? А как же все, кто вокруг? (все, кого ты приручила, сделала мысленное примечание к тексту Шанель и плюнула, тоже мысленно). Но если продолжать быть для всех хорошей: отличным профессиональным детским библиотекарем, доброй дочерью для мамы со слабым здоровьем, понимающей заботливой матерью для почти взрослого сына, и вот - замечательной, в смысле, правильной женой для чудесного мужчины Димочки Валеева по прозвищу Фуриозо, то где, скажите на милость, найти время для самой Шанельки? Которая, как внезапно выяснилось, не только это вот все, а еще и писатель...
Дойдя в размышлениях до этого своего главного занятия, которое приносило Шанельке сверкающие радости и беспрерывные в промежутках мучения, она встала с камня, дернула ногой, чтоб освободить запутанный в полыни шнурок, и пошла, оставляя за спиной гомон туристов-фотографов. С каждым шагом расстраиваясь все больше.
Дурацкая получается ситуация, раздумывала Шанелька, а монетка луны пристально светила в спину широкой тишотки, из-под которой еле выглядывали короткие джинсовые шорты. Кромешное какое-то свинство. Была бы я мужиком, писала бы военные романы. Или боевую фантастику. Или что там еще, брутальное такое. И звали бы меня, к примеру, ну-у, Соколовский. Ингмар Вальдемарович. Нет, отчество надо покороче и попроще. Федорович? Слишком уж рычит. Ага, Федотович. Да. И был бы я средних лет мужчина с проницательным взглядом из-под нависших густых бровей, и хорошо бы доцент. Или доктор наук.
Шанелька споткнулась под воображаемым взглядом сурового Ингмара Федотовича и рассмеялась. Хорошо получился.
Так вот. С таким имиджем можно писать любую галиматью и главное, торжествующе среднюю галиматью, из тех, что Крис язвительно называет "гладкописево", а грамотных создателей "писева" - гладкописцами и гладкописицами, и быть кругом своим, и пользоваться уважением соратников - по перу собратьев. И сосестер, уточнила Шанелька, взбираясь по узкой петляющей тропинке на самый верх черной на фоне посеребренного моря скалы. Кстати, о сосестрах.
Была бы ты, Нель-Шанель, не Шанель, и не Нелли, а, к примеру, Стелла... или Ольга. С фамилией, например, Серебрянская. Или там Орлович. Дальше, обращаемся к Федотычу... - доктор наук, или как там сейчас принято - докторка? Докторесса? Писала бы архисерьезные замороченно-философские прозы, замаскированные под мрачную фантастику или, опять же - беллетризованные очерки на исторические темы, или военные - войн, как барахла на цыганском прилавке - пиши не хочу. Нависших бровей, Стелле, конечно, не надо, но сухощавое лицо и проницательные глаза пригодятся. С ней хлопот чуть больше, все же Ольга это вам не Олег, но пару-тройку раз отбрила бы высокомерных насмешников, побив их виртуальными лбами в виртуальную кирпичную стенку - зауважали бы точно. Как своего парня... Причем, снова - необязательно писать суперски, это даже помешает, кому охота топтаться у подножия пьедестала бывшего соратника по сетевым самиздатам. Нет-нет, писать можно и нужно гладко, с терминологией, с экскурсами и вставными мини-лекциями (их так прекрасно выдирать из любого справочника, начиная с вики и кончая словарем матерной лексики Новогебридского архипелага), но ни в коем случае не в полную силу таланта, если он есть.
Цепляясь руками за выступы камня, Шанелька выбралась на верхушку скалы, венчающую неровный холм, выпрямилась и покачнулась, взмахивая руками. Коленки задрожали, захотелось немедленно присесть на четвереньки, схватиться пальцами за надежные каменюки. Но она представила себе, как торчит, белея в лунном сумраке копной белокурых волос - над окрестностями, над скалой, которая соседняя с холмом раскопа, над пустырем, переходящим в полумесяц пляжа с горстью палаток на дальнем крае, над просторным огородом у дома смотрителя городища, где разбиты еще палатки, экспедиционные. На карачках, да. И, закусив губу, устояла, осторожно установив подошвы в крошечных впадинах на макушке скалы.
Медленно дыша, смотрела по сторонам, изгнав из мыслей свежепридуманных Ингмара и Ольгу. Потому что вид с яркой монетой луны был просто восхитительным, черные тени и белые пятна лунного света - прекрасны. Даже шум отдалился, впустив на свое место шорохи в травах (кто там шуршит, если нет ветра?) и беспрерывное журчание августовских сверчков. А еще - запахи. Подсушенных жарой трав, морской воды, и слабый, но уверенный - камня, похожий на запах подсыхающей на стенах свежей побелки.
Как хорошо, что завтра утром приезжает Крис! А Дима, ну что Дима. В ближайшую неделю ему придется готовить себе обеды и ужины, убираться в квартире, кормить толстого кота Темучина, и иногда - Шанелькиного сына Тимку, если тот нагрянет раньше, чем обещал, из своего похода.
Шанелька слегка помрачнела и снова улыбнулась, вытирая капельки пота на висках и лбу. Хорошо, что оставила в лагере мобильник. Последний звонок был как раз от Димы - спрашивал, на каком масле жарить яичницу. Ой, нет, это был предпоследний, а последний, это когда поинтересовался, почему яичница так отдает рыбой. И ведь додумался не заметить сковороду, висящую прямо перед носом, залез на дальнюю полку, извлек оттуда специальную сковородку для рыбы, и пожарил на ней. Кто в итоге виноват? Конечно, ветреная жена Нелька-Шанелька, которая усвистала на какие-то археологические раскопки, какой-то, подумать страшно, мелкой лаборанткой, и будет теперь жить в палатке, окруженная археологами-копателями. Ты же взрослая женщина, кричал Дима, пока Шанелька, плотно сжав губы, пихала в рюкзак вещи, над тобой детишки смеяться будут! Сколько им там? Ах, студенты? То есть, ты для них практически бабушка Неля, да? Испортишь малявкам все каникулы. Им, может, потрахаться хочется, у костра посидеть, а тут ты маячишь, сорок лет с хвостом. Как тот воспитатель в пионерлагере.
Шанелька хотела возразить, что в экспедиции берут не по возрасту, и кто же виноват другим сорокалетним, что им важнее пиво, диван и ресторанные посиделки. Или Турция с шезлонгами и аниматорами. Но вдруг возмутилась тому, что муж вынуждает ее оправдываться. Как будто она затеяла нечто преступное, а не отправляется поработать на самые обычные для здешних мест летние археологические раскопки. И кстати, оправдание у нее было, очень весомое: Дима наверняка бы проникся, глядишь, даже довез бы ее на своем стареньком жигуленке. Но, возвращаясь к нашим баранам, получается, все равно надо оправдываться?
Она не захотела, так что, приседая под тяжестью рюкзака, погладила шерстяной живот спящего Темучина, постояла в прихожей, ожидая, вдруг муж все же выйдет попрощаться, но Дима удалился в комнату, хлопнув дверью. И ушла, подавив желание хлопнуть входной - да посильнее, с треском и грохотом.
С мамой тоже были разборки, перед тем, как она уехала в гости к старшему брату, Шанелькиному дяде Виктору. Узнав, что дочь собирается потратить часть отпуска на работу в экспедиции, мама, кротко вздохнув, решила сдать билет. А то, кто же будет о мужчине заботиться, вопросила легкомысленную Шанельку, пока ты там, со своими копателями. И такая постановка вопроса Шанельку снова возмутила. Маленький он, что ли, ее Дима. Позаботится сам. Но мама скорбно качала головой, стоя у раковины и перемывая картошку для варки. Будто ты не знаешь, мужчины - они, как дети. И смотри, не будешь заботиться, найдет себе кого получше.
Позаботливее, фыркнула Шанелька. Отлично, значит, два человека решили идти по жизни вместе, не потому что они вместе, а потому что одному из них нужна нянька и домработница? Средние века, честное слово. Билет она сдавать запретила, сама проводила маму на автобус, и скрепя сердце, наврала, обещая свои отпускные дела отменить. Чего делать совершенно не собиралась. Да и рассказывать матери о настоящей причине своей авантюры тоже не собиралась. Во-первых, еще бабушка надвое сказала, будет ли результат. А во-вторых (тут Шанелька снова вернулась к баранам, с тоской понимая - ходит и ходит по кругу), даже если не будет результата, какая разница! Почему она обязана отчитываться и тыкать всем вокруг блестящими результатами! Почему не может просто жить, как хочется ей самой...
Сбоку подул легкий ветерок, высушивая потный от ночного тепла лоб. Надо же, какой жаркий выдался август, рассеянно, все еще полная горьких мыслей, удивилась Шанелька, оно, конечно, бывает, такая жара именно в августе, но не каждый год. А море - далеко внизу, и если продолжить думать о том, что настала пора делать, что хочется, то сейчас ей хочется оказаться на песке и окунуться. Но спускаться в темноте, сплетенной из лунного света и черных теней, отыскивая узенькую крутую тропинку, ведущую в сторону пляжа, лень и жарко.
Она прищурилась, решая, возвращаться ли в лагерь или все же уйти на пляж, и вздрогнула, снова качнувшись на крошечном бугристом пятачке.
За спиной кто-то хрипло кашлянул. Держась рукой за сердце, Шанелька медленно повернулась, шаря глазами по каменной невнятице из которой вдруг что-то блеснуло.
- Куртка, - поспешно сказал хрипловатый юношеский голос, - забыли. Вы ее. Там.
Черная тень ниже Шанелькиных кроссовок зашевелилась, отслаиваясь от такого же черного каменного массива, обрела очертания - стриженая голова, рука с тряпичным комком. И - очки, в которых сейчас отразились две маленькие белые луны.
Очки Шанельку успокоили. Да и вообще, чего она дернулась - вон на пляже орут детишки, скачут, взрыхляя босыми пятками песок, вбегают в серебряную воду, плюхаются, разбивая лунную рябь. И музыка с ними.
- Ты кто? Фу, напугал.
Рука с курткой опустилась, взамен вскинулась другая, приглашая опереться, чтобы легче сойти с импровизированного пьедестала. Шанелька, секунду помедлив, протянула свою, нащупала напряженные пальцы. Держась, осторожно шагнула ниже, стараясь не скользить по каменной крошке, которой была усыпана тропка.
- Ми... - внезапный бас сломился, пискнул, пальцы дернулись в ее руке; снова окреп, договаривая смущенно, - Миша. Михаил, в общем. Баратынский.
- Очень приятно, Михаил.
Шанелька спрыгнула и вытащила свою руку из каменно скрюченных пальцев неожиданного Баратынского. Тот отвернулся в сторону, тихо прокашливаясь. Луна осветила худое лицо, нос с легкими очками в металлической оправе. С виду парню лет не больше четырнадцати, решила Шанелька, тоже отворачиваясь, чтоб не смущать школьника разглядыванием. И смущается, как девочка. Хотя нет, сравнение устарело, девочек нынче смутить нелегко. Но елки-палки, как же ему представляться-то?
В голове всплыла картинка с Димочкиным возмущенным лицом и слова его, насчет бабушки и школьников. Но в ответ Шанелька снова возмутилась сама. А не ушел бы ты по своим сорокалетним делам, Дима Фуриозо!
- А меня зовут Нелли Владимировна, - легко сказала в ответ, принимая мятую куртку и встряхивая ее, - я буду лаборантом на керамичке. В экспедиции. А ты...
- А я знаю, - начал Миша одновременно с ее вопросом и замолчал.
Шанелька подбадривающе умолкла, призывая закончить фразу, и на скале воцарилась короткая тишина.
- Знаешь, что на керамичке? - помогла вьюноше, так же, как годами подсказывала ответы маленьким читателям детской библиотеки, - ну да, я завтра первый день. И вообще в первый раз. А ты уже был в экспедициях?
Но Миша не ответил. Вместо этого задал другой вопрос, шагнув ниже и снова протягивая ей спасительную руку:
- Вы купаться хотите?
- Н-ну...
Дальше спускались молча, сосредоточенные на сползающей под подошвами каменной крошке, отводили руками колючие плети дерезы, что свешивались через тропу. И уже на середине спуска, где камень переходил в склоны холма, поросшие сухой травой, Миша остановился на маленькой круглой полянке, обрамленной торчащими из земли острыми валунами.
- Там пляж есть, маленький. Туда ночью не ходит никто, потому что круто. Ну, в смысле, спуск туда паршивый. А я знаю, как. Если хотите, можем пойти.
Шанелька посмотрела в затененное лицо, удивляясь, что ей пришлось для этого задрать голову - Миша оказался высоким, хотя и тощим, очки поблескивали выше ее макушки, но выражения разобрать не смогла. А вообще, очень удачно она, собираясь на одинокую вечернюю прогулку, надела под одежду купальник.
- Давай так, - решила, - мы спустимся, а там я посмотрю, может, просто покажешь место. Не знала, что тут, кроме общего пляжа, еще есть.
- Два, - Миша повернулся и ступил в черную тень, отрезающую его на уровне плеч, - два даже. На втором плохо, там плиты бетонные в воде, они скользкие, такая зеленая дрянь сплошная. Туда рыбаки любят, утром. А этот, он классный.
В черной тени вспыхнул кружок света, показывая Шанельке, куда ступать. Она ступила. Кружок плавно переехал пониже, указывая тропинку, которая здесь была совсем незаметной - просто грубые неравномерные выбоины в скалах и проплешины в траве. С каждым шагом отдалялись голоса, музыка превратилась в еле слышное бульканье и скоро осталась за скалой, которую оседлала луна, примостившись на том месте, где недавно стояла Шанелька, осматривая окрестности.
- Вот, - Миша спрыгнул, глухо тупнув ногами по высохшей глине, которая отозвалась еле слышным каменным звуком - под тонким слоем почвы с вытертой подошвами травой лежал известняк, - руку давай. Те.
Шанелька снова подала руку, спрыгнула сама, сжимая в другой тонкую ветровку. Свет фонарика медленно прошелся по каменной стене, смятой удивительными, не ломаными фрагментами, а такими, будто в незапамятные времена камень был мягким, как тесто, его перемешивали, потом стал застывать, а его все крутили и крутили великанской ложкой, и вот теперь среди острых торчащих выступов блестят гладкие выпуклости и впадины, с трещинами, проросшими пучками полыни.
Свет ушел ниже, Шанелька увидела плоскость, обрывающуюся в десятке метров от них.
- Там, - сказал Миша, - песок даже есть, совсем мало. Но есть. Только еще на метр спуститься. Пойдем?
На мгновение Шанельке стало страшно. Не потому что она испугалась Миши с литературной фамилией Баратынский, сейчас она вспомнила - видела на раскопе, когда только приехала и ходила в дом смотрителя, потом в кухню - знакомиться с поварихой, потом они со смотрителем прошлись над раскопом - искали начальника экспедиции, а тот, оказывается, уехал в город - разминулись. И вот там, среди полуголых копателей в разнокалиберных шляпах, Миша и был, тощий, с загорелыми плечами, в платке-арафатке, наверченном вокруг головы. Блестел очками на пыльной физиономии.
Шанелька вспомнила, потому что он разогнулся и посмотрел снизу, из-под рукодельного обрыва-стеночки, и очки блеснули из тени. Как вот на скале. Ну да, неуверенно подумала она, это и был Миша. Наверное. Очки же...
А страх ушел было, но Шанелька сама придержала его, превращая в другое. Уж очень тут было... ну да, сказочно. Выбирая слово, снова рассердилась на себя: ей что теперь, и перед собой извиняться всякий раз, когда вокруг не фантастично, не жутко, а именно и торжествующе сказочно?
- Я могу посторожить, - Миша по-своему истолковал ее молчание, - покажу только, где спуститься.
- Что? А...Нет, не надо сторожить. Ты вообще торопишься?
- Куда? - в хрипловатом баске просквозило недоумение.
Шанелька немного смешалась. Но задумываться о том, что подумает Миша, и объяснять, что думает она, вдруг стало некогда.
- Ты подожди просто, ладно? Я тут сама.
Фонарик дернулся, свет ушел вниз и лег узким, расширяющимся лучом, высвечивая на краю последнего маленького обрывчика черную щетку травы, прерванную в одном месте спуском и кустом непременной дерезы с выгнутыми тонкими ветками. Теперь Миша сидит, догадалась Шанелька, уходя от луча в темноту. Мягко ступая кроссовками, переходила от глухой, почти невидимой скальной стены на середину вытоптанной площадки, оттуда шла к обрывчику - глянуть вниз, где за смутной краюшкой светлого песка плескалась вода, невидимая, черная. И далеко в ней рисовалась зубчатая тень с острой неровной вершиной, резко лежащая на лунном серебре.
Тут стояла своя тишина, полная еле слышных шорохов безветрия, тайного плеска воды и оттененная ририканьем сверчков.
Мерно дыша запахами соли и полыни, Шанелька бродила, присаживалась на корточки - коснуться пальцами сыпучей каменной крошки, трогала гладкие вздутия каменной стены, прорванные острыми выступами. И, наконец, услышав, как Миша заворочался и вздохнул, улыбнулась, выпрямилась, стряхивая с рук пыль.
- Вот. Все. Спасибо тебе.
- Э-э... Угу. На здоровье. Пожалуйста, то есть.
Он не стал спрашивать, будет ли она теперь купаться и Шанелька за это тоже была ему благодарна. Так же, как за тихое сидение в тени, пока она знакомилась с новым местом. Еще бы избежать обычной вежливой болтовни по дороге в лагерь, и - совсем хорошо...
Но Миша и тут оказался на высоте. Молча они выбрались с пляжика, снова преодолев подъем до середины скалы: Шанелька снова подавала руку, когда он протягивал свою. И так же молча дошли к шатким сетчатым воротам, распахнутым на территорию просторного сада, где среди десятка абрикосов и вишен стояли палатки, в паре мест горели костерки, и между ними двигались тени, перебрасываясь словами.
У ворот Шанелька попрощалась с Мишей и ушла, сначала в дом смотрителя, где был вполне современный туалет, отделанный кафелем, а потом, наскоро умывшись и рассмотрев в зеркале блестящие глаза, пылающие щеки и спутанные светлые волосы (решив, выглядит вполне нормально, но все же хорошо, что вокруг было темно), прошла вдоль забора из сетки рабицы и забралась в свою маленькую палатку, которая стояла у толстого ствола старого абрикоса, слегка отгородившись от прочих палаток растрепанными кустами смородины.
В глазах плыли лунные пятна и черные тени, сквозь наплывающий сон слышался плеск воды, смех и негромкое треньканье гитары. А потом сон слетел, когда она услышала девичьи голоса, смешки и уже знакомый хрипловатый басок.
- Нагулялся, Мишель, - в девичьем голосе явно звенела насмешка, - и как? Все пучком вышло?
- Лизавета, тебе вставать в пять утра, иди. Иди, зубы там почисть, что ли, - посоветовал Миша и заговорил негромко еще с кем-то.
- Наш Мишель, ну ка-ак всегда, - не унималась невидимая Лизавета, - та-акой весь загадочный. Та-акой... та-акой...
- Слова забыла? - усмехнулся в ответ Миша, - в контактике глянь, чо в статусе написано. А то скоро и читать разучишься.
- Лиз, - сказал еще один девичий голос, стараясь потише, - слышно же все. А она, между прочим...
Дальше была пауза и после нее - тихий смех.
Шанелька, злясь и краснея, нашарила в кармане палатки пузатую косметичку. Вытащила коробочку с берушами, впихнула их в уши и легла навзничь, закрыв глаза и хмурясь. Но тут же улыбнулась. Странное дело. Случись такая ситуация десять лет назад, она бы уже все кулаки изгрызла, додумывая, что там сплетничают о ней незнакомые барышни. Ну и расстроилась бы, конечно, из-за того, что выглядит идиоткой, прогуливаясь по ночным пляжам с недорослем-школьником. А теперь... Теперь, оказывается, ей намного важнее то, что она там - была. И сумела не испортить время белой луны и черных теней пустой болтовней, а - сосредоточилась. Услышала и увидела. Сложила в себя столько, сколько смогла. И это вот совершенно прекрасно.