Когда я увидела ник Бошетунмай, о песне Цоя даже и не вспомнила. И стихотворение "Шынгыс" стала читать раньше, чем поняла, что - Чингиз - имеется в виду. Не смогла пройти мимо сочетания экзотически звучащего ника и столь же экзотического названия стихотворения. Вообще-то, чрезмерно красивые ники ничего хорошего о хозяевах своих не говорят. Всякие там Королевы Безмолвия и Священные Безумцы, равно как и Гойяоно с Акиратою - часто оказываются пустышками. Хотя не от ников это зависит, а от общей пропорции таланта и масс.
А тут - открыла раздел и села читать.
"И осень тревожна, и с юга задуло
холодными снами Тибета.
Достаточно просто привстать со стула
чтоб мякоть строки, куплета
достать из окна, что ещё нараспашку,
но знает, что ненадолго..."
Читала долго. А ведь собиралась писать совсем о другом авторе! О великолепном прозаике, пишущем фантастику. Пусть он меня простит. В следующий раз.
"Шынгыс". Побывала в степи. Рыжей, долгой, медленной в бескрайности своей степи. Там в ней - ветер.
Ушла в другое стихотворение. "Каспий". Побывала у моря, которого не видела никогда. Теперь - видела. Чувствовала. Стояла на берегу. Теперь - знаю, какой он - Каспий. И какой ветер - там.
"Ты знаешь, есть море на юге
огромное, почти в половину глаза, и синее,
и ветер над ним развевает солёные вьюги,
и скалы над ним нависают ночами - в инее
кристаллов солёных..."
Не только жажда познания чьих-то ощущений заставляет нас читать стихи. Слова - наркотик. Разрешенный, впрочем. Кроме того, о чем они, - стихи еще и просто есть - сами по себе. Сотворены и наслаждают. Когда настоящие.
У Бошетунмая - самые настоящие. И я обрадовалась, как радуюсь каждый раз, находя. Хорошо! Я раскидаю ссылку друзьям, ведь знаю, кто придет читать и тоже порадуется! Я прочитаю еще его стихи и напишу о поэте. Оставлю комментарии в разделе и напишу ему письмо.
И тут начинается совсем другая история. Что делать, если раздел обновлялся последний раз пять лет назад? А электронный адрес штука такая легковесная - сегодня он один, а завтра - совсем другой. Где искать автора, если известен лишь ник его? И поисковики в ответ на запрос с готовностью вываливают на монитор адреса 1000 с лишним сайтов с рефреном из Цоя "м-м-м Бошетунмай...".
Из анкетных данных раздела на Самиздате я узнала, что зовут поэта - Костя, что родился он в 1974 году, и жил пять лет назад в Усть-Каменогорске (Казахстан).
Из стихов и комментариев я узнала, что у него есть(была) гитара.
Два дня серфинга по сети... Пять разных переводов слова "бошетунмай" с трех разных языков - киргизского, татарского, башкирского... Из прочитанного составила вольное и весьма поэтическое толкование "одного из названий конопли" - "крышу снесло, а голова-то и не мерзнет".
Нашла еще две подборки поэта на сайтах "Вечерний гондольер" "Вечерний гондольер"
Выяснила, что сборник стихотворений "Варра" принимал участие в сетевом конкурсе Тенета-2002. Дождалась таки письма от друга Бо, который вел раздел Кости. На другие пять писем, разосланные тем, кто вел с Костей диалоги в комментариях, так никто и не ответил.
По словам Костиного друга, Бо (Константин Иванин, два высших образования - гуманитарное и техническое, говорит на русском, казахском, английском и немецком, профессионально занимается восточными единоборствами) ушел в другие дела, возможно, более прибыльные, чем его не всем понятные и такие волшебные стихи. И, возможно, перестал писать.
Вот, собственно, и все сведения о нем.
Будучи идеалисткой, представляла себе и другой вариант состоявшегося костиного будущего - под настоящим именем издается и читаем.
Но даже если и не так. Даже если вот здесь можно с грустью процитировать еще одного прекрасного сетевого поэта - Павла Феникса
"Пусть прав Булгаков: не сгорают манускрипты,
зато пылятся очень хорошо"
- Все равно читателям - стихи. Они раскиданы по сети, их много. Они у нас есть. И уже никуда не денутся.
Я очень долго писала короткую эту статью. Потому что всякий раз, заглядывая в раздел за цитатой, оставалась в нем - читать...
Часть вторая. Текст из комментариев раздела Бошетунмая.
Публикуется с согласия автора.
Над одной из старейших ветвей поэтического творчества тяготеет, как наказание за наивность, мысль, которую, пожалуй, лучше всех сформулировал (и воплощал в жизнь) архиепископ И.Ньютон. "Задача человеческого разума - проникновение в Божествненный промысел и описание последнего в простых (в меру скудности ума человеческого) законах".
Слово, как закон, долго вынашивалось в италийской культуре, вошло в христианство и европейскую культуру: покоряло города, властвовало умами. Слово было элементом организации и регулирования жизни. Для нас "Георгики" Вергилия - подзабытый литературный памятник, а ведь во многих странах в разные эпохи они служили практическим пособием организации сельской жизни. На этом пути поэты издавна стремятся отлить "полновесные слитки", выразить, сформулировать, крылато омертвить и т.п. И так же как физики, тяготея к простой прагматичной расчетной формуле (пока это целесообразно), отбрасывают мелочи, детали, погрешности, поэты, в плену доступной им гармонии, вставляют далеко не всякое лыко в строку, сужают пространство восприятия и культуры до тех же прагматичных правил общежития.
Помянутое совсем не свойственно стихам К.И. Не потому, что не умеет уложиться в формальные лекала. (Такие стихи тоже есть!) Внутренний взгляд его шире, глубже и, главное, свободней. В его поле восприятия попадает и работает в нем то, от чего принято отмахиваться как от надоедливых мух. Не скажу, что Костя всегда "аккуратен" в соединении в ткань стиха всего этого "мусора". Но его первичный эмпиризм, свободный от догмы "правильного чувства" стократ ценнее избитой обобщающей формулы. Он - "ворует для нас каштаны из огня"! И чуткий читатель, устав от продажных слоганов "этических и эстетических ценностей", находит в его взгляде то спрятанное обыденной культурой таинство мира, ощущения, жизни, которое помогает ему двигаться дальше. И мне, как читателю, важно что это именно непридуманный вещный мир, а не постмодернистские наслоения седьмой воды на киселе.
Но отступим на шаг назад. И, отчасти, повторяясь, скажем подробнее.
Поэзия, выступая на самом переднем крае языка и понятия, создавая новые смыслы и трансформируя язык более, чем любые другие литературные жанры, слепым поводырем с детства ведет и формирует душу и ум человеческий. Но там, где на ранних стадиях нужна простота, ясность и звучность формулировки (говорю это специально для любителей классических форм, хотя та же знаменитая детская английская поэзия 18-го века "Mother Goose's Nursery Rhymes" (из которой выросли наши Чуковские и Маршаки) опровергает этот тезис), на поздних нужен инструмент всё более глубокого проникновения в жизнь. Долгое время считалось, что таким инструментом может быть размышление над каноническим текстом, который как и икона должен приоткрывать оконце в другой мир. Об этом прекрасно написал П.Флоренский в своем "Иконостасе", приводя пример Лермонтовского "Я, матерь Божья, ныне с молитвою..." Такая же практика есть и в восточной традиции, где "иконами" часто служат коаны в форме стихов. (Самый яркий и известный пример - Басё.) Вот только работает подобное размышление в массе своей бестолково. От несчетного повторения и затверживания словестных формулировок происходит ровно обратное - заставь дурака Богу молиться, он и лоб расшибет. Интерес к другим путям проще всего показать на Достоевском, который начал в литературе поиски истоков мысли конкретного человека, его отношения к самому себе и миру. Но поле его исследований сужено, при всей широте вглядывания в детали, "христианскими ценностями". Интерес к другим путям хорошо иллюстрируют и импрессионисты, перенося упор с сюжета, центральной фигуры картины на мелочи и детали, штрихи, мазок заслоняющие порой всё остальное. Думаю не стоит утомлять читателя перечислением аналогичных, разнообразных исканий в русской поэзии начала 20-го века, экспериментами с формами, звуком, словом и т.п. Но в большинстве своём они шли, как мне представляется, от средств выражения, а не от вещного мира, и от уже сформированных "вечных" смысловых формул. Однако нетерпеливая жизнь не смущаясь убегает вперед на длинных ходулях. От неё можно спрятаться, защититься традицими отцов и дедов, классическим наследием. А можно внимательно и живо оглянуться вокруг, как в раннем детстве, когда нет культурных барьеров, когда любая мелочь, будь то пробка от бутылки или окурок (каждая мама с ребенком проходит через это) вызывает живейший интерс. Их хочется взять в руки, засунуть в рот, сохранить и принести домой. И подобное первозданное взаимодействие ребенка с миром, собственно, и формирует его интеллект, его самостоятельный взгляд на мир.
"Он смотрит на следы, как на картины
в писании священном, и пурга
ему рисует: здесь прошли машины,
а здесь - два полысевших башмака."
Однако стихи Бо не торопятся с выводами и ударными концовками,
они растут из мелочей не спеша, кажется порой бессистемно перескакивают с одного на другое, бродят кругами, нанизывают души мелочей в причудливые бусы так, что каждый кусочек может жить, как самостоятельный стих:
...
от этих тучных облаков,
пропитанных дождём -
я удивлялся, как легко
остаться кораблём,
расти крестами мокрых мачт
над грядами воды,
и слушать вслед привычный плач
морячек, и следы
свои разглядывать ещё
каких-то полчаса
накинув в море на плечо
сырые паруса.
...
Вот так растут и разглядывают свои следы стихи Кости, чтобы увидеть в них в далекой перспективе концовки опять своё начало:
Сегодня холодно, туман
дождливый у реки
и капли скачут по домам,
и я пишу стихи:
Они как синяя земля
в ладонях, и горчат.
Мне снятся мачты корабля
опять. Пять лет назад -
я посчитал вчера - я жил
у моря, где росли
как деревянные цветы
большие корабли.
Внимательное вглядывание в мир, без отбрасывания и подмены мелочей часто воспринимают как "акынство" - пение о том, что видишь. Действительно, на первый взгляд именно так строится стих "Стройплощадка"
Начинаясь с подчеркнуто обыденного "Вот вам":
"Вот вам двор на окраине города. Двадцатиглазый барак,
из промасленных шпал в середине ушедшего века
наспех сложенный. В доме царит полумрак
возле дома стоят три похмельных сухих человека.
Вот задворки, покрытые копотью. Вот вам герань на окне,
и бельё под окном, и в окне - занавески в горошек.
Вот по улице кто-то шатаясь бредёт по колено в весне,
и на голых ветвях вызревают соцветия кошек,
ожидающих вечера. Вот - до предела усохший зрачок,
не осиливший плеска огня по просторно разлившимся лужам.
Вот сидит на кирпичном крыльце безработный с утра мужичок
ковыряя гвоздём штукатурку. Сидит себе, нахуй не нужен
никому, и от этого счастлив, и этим доволен вполне
и безмолвие хлещет его задубевшей охрипшею глоткой.
Вот маячит отвисшая майка в немытом полгода окне,
и её обладатель беседует с пышной курносой молодкой
неизвестно о чём..."
но на самом деле в этой до боли знакомой зарисовке тщательно собранно все необходимое, типическое, подготавливающее читателя к приговору страшной эпохе, её менталитету:
Вот вам прелесть безделья в стране,
где извечная пьянка - старинный аналог сиесты -
нерушима, священна, как грязный узор на окне,
как шпана, утомлённо осевшая на развлившемся кресле
посредине двора...
Но в центре стиха не обличение! Его цель совсем в другом: показать как в этом и с этим можно жить, не впадая в ненависть, пустую обличительность, не отгораживаясь и, одновременно, не опускаясь до пропитых, ненужных мужичков:
Вот вам, граждане, я - безответно влюблённый в дворы,
где мужчины остались верны незатейливой моде
после - помните эту войну? - этой послевоенной поры:
ватник, свитер зелёный, кирзухи, и газовый ключ по погоде,
и - откуда они до сих пор достают? - Беломор.
С неба, словно извёстка со стен, осыпается в грязь позолота,
и на пристани ржавые краны сгружают иртышский простор
с баржи старой, и дом одолела зевота.
Он, глаза не продрав, развалился на чёрном снегу
потянулся, и заспанно смотрит сквозь древние слипшие веки
чёрных ставень, как суетный мир, замерев на бегу,
удивился весне, и опешив, как те человеки
у крыльца, растерял все слова, и полез в огроменный карман
за махоркой и спичками, и заломив на затылок
кепку, и закурив, стал беспечен вдруг, весел и пьян
наглотавшись весны, как портвейна на сдачу с бутылок.
"Акынством" в этом стихе и ему подобных не пахнет. Детали для характеристики страны и эпохи подобранны тщательнейше: от герани на окне (вспомните старый фильм "Парень из нашего города"), до Беломора.
Но не ими живёт стих, а мыслью, одновременно простой и сложной: как всё это осознать, и как этому безответно мирволить, осознавая историю своей страны в её до и послевоенные годы, вбирая в себя вырядившийся в портовые краны, бараки, телогрейки, газовые ключи иртышский простор. Что же поделать с ним, подобным расконвоированному, отпущенному на поселение, дышашему чем придется, удивляющемуся и ... счастливому от самой жизни!? Мы видим здесь тот же острый, виноватый и безжалостный взгляд О.Мандельштама из "Воронежских тетрадей", взгляд вписывающий любую неприглядную обыденность в сложную систему взаимоотношений человека и мира, превращающий всё окружающее в "раздвижной и прижизенный дом".
Но там где у Мандельштама книжное "небохранилище", у Кости всё проще. Взгляните на концовку "Дедушки":
"... Так вот и будем стоять, распахнув до пупа рубашки,
лапать румяных девок за задницы толстые да за ляжки,
красить усы табачком печным, да размешивать небо руками, словно
небо - всего лишь чашка, полная голубого парного - кружка
тёплого молока, словно небо стоит на столе, а за ним все внучата собрались
словно сидишь ты ли, я ли - с ними, размачиваешь себе горбушку,
хмуря косматую бровь, и в седые усы улыбаясь."
То, к чему другим приходится идти долгие годы, для него - данность!
Его внутренняя свобода сродни Вийоновской, Пушкинской. Из неё проистекает естественность отношений с миром во всех его проявлениях.
Читая Костю, невольно вспоминаешь и другие слова О.Мандельштама о "Божественной комедии": "Формообразование поэмы превосходит наши представления о сочинительстве и композиции. Гораздо правильнее признать её ведущим началом инстинкт. Предлагаемые примерные определения меньше всего имеют в виду метафорическую отсебятину. Тут происходит борьба за представимость целого, за наглядность мыслимого." Эти слова как нельзя лучше подходят к приведенному выше стиху. Представимость целого и наглядность не только мыслимого, но и ощущаемого - отсюда кажущиеся и вынужденные длинноты стихов Бо. Они от той "неизбежной обратимости поэтической материи", про которую писал Осип Эмильевич, комментируя семнадцатую песнь "Inferno", говоря о завитках и щиточках на пестрой, степной, татарской коже чудовищного Гериона, перерастающих в орнаменты тканей на средиземноморских прилавках, а оттуда в морскую, банковскую, торгово-пиратскую традицию, возвращающую нас ростовщическую Флоренцию, с образчиками не бывших употреблении красок на геральдических мешочках, жажде полета и так далеее, и так далее.
Как всё это свойственно стихам Бо! И как замечательно это защищает их от "сластолюбивого невежества не читающих"! (Мандельштам применял это выражение, характеризуя отношение А.Блока к Данте.)
Можно сказать и проще - Бо не спешит в стихе списать себя со счёта! Сузить до всем понятного прожеванного трафарета...
Мандельштам пишет, что развитие текста Данте опирается на инстинкт. Тот же инстинкт движет и многими стихами Кости. Порой их хочется назвать дикарскими за отсутствие привычных условностей. Но ровно также можно назвать дикарским и многоголосый орган, пришедший на смену пастушьей свирели.
Таковы стихи Бо. Их не нужно пытаться обязательно приладить, подстроить под себя, заменить ими в своей речи и взгляде уже живущее. Не в этом их ценность. Для меня его стихи - чужой внимательный взгляд вокруг. Взгляд, не спешащий завернуться в знакомый яркий фантик, а просто говорящий - я есть в реальном, обыденном мире! И не надо этот мир стремиться подменить готовыми шаблонами. Его взгляд говорит и мне - оглянись, опомнись...
А если автору хочется, то длинное неторопливое собирание мира и чувства из окружающих мелочей, легко отливается в яркие лаконичные формулы, полные буйной отваги, в которых уже зыбкая суета домов, в солнечной пряже - прямое послание от сердца к сердцу:
Я очень рада тому, что на Самиздате есть эти стихи. Я очень рада тому, что есть читатели, которые любят и ценят творчество Кости. Я неимоверно рада тому, что один из читателей написал статью о Бо. И позволил мне опубликовать ее.
Я очень люблю, когда человек интересуется чем-то дальше своего носа и своей выгоды.