посвящается Светлане Герш - с благодарностью за свет
Дневные электрички всегда были счастливо пусты, и Ксеня радовалась, что работает дома и значит, может сама выбирать время поездок в столицу. Хотя, улыбалась, сама себе уточняя, ездит совсем не так часто, как мечтала о том. Дела. Дела и дела, а еще - просто не хочется, и еще...
Она села удобнее, вглядываясь в пыльное окно старательно пристальным взглядом, хотя на что там смотреть - плывут и плывут мимо густо замешанные зеленые заросли, мелькнут иногда между ними проволоки заборов или бетонные плеши - опять же куски заборов гаражей. Потом фрагменты промзон, снова одинаковые, и если бы не механический голос под полукруглым потолком вагона, мелодично напоминающий название станции, то и не поймешь, от какой поезд отъехал и к какой подъезжает.
Зелень, которую Ксеня полагала, она любила всегда и нежно, теперь сильно ее раздражала. Так же, впрочем, как раздражали ее хрестоматийные пейзажи, которыми битком набиты окрестности обратной стороны - так она называла поездки в другом направлении, не к столице от своего подмосковного спального городка, а дальше, к столичным дачам. Так вот. Неизменный нежно-зеленый холм на фоне темной щетки леса, на холме неизменная группа нежных березок, перед ним неизменная нежно-зеленая полянка и почти всегда - зеркало или зеркальце воды, обрамленной мелкими осинками и что там еще в мелколесье.
Разглядывая в поездках вариации на тему летних березок и осинок, Ксеня знала, что нежная трава полна сырости и от нее хлюпает под ногами, в лесу, если он хвойный, тянется без конца скучный подлесок - плоскость, засыпанная рыжими иглами и расщеперенными шишками. А если опять же березки-осинки, то да - там светленько и прозрачно, ноги спотыкаются в сухих мертвых ветках, запутанных в траве, а в ближних лесочках надо следить, чтоб не вступить в вонючее счастье или рваный пакет с гнилыми остатками чужого пикника. Ну да, понимала справедливая Ксеня, слишком уж много людей на каждый метр природы тут, рядом с мегаполисом, да и свое равнодушие к местным пейзажам понимала тоже - не они плохи, а просто она совсем не отсюда человек.
- Следующая станция... - предупредил механический мелодичный голос, называя надоевшее за несколько лет поездок туда-сюда название, и Ксеня отвлеклась от раздраженных мыслей. И от природы тоже.
Села прямее, уставясь в мелькание огромных лопухов, высоченных стеблей борщевика и прочих мощных и мокрых зеленей. Следующая станция не так и скоро, и несколько раз Ксеня пропускала нужный участок, совершенно не представляя себе, как его отметить, чтобы таки не пропустить. Поезд мерно ехал, постукивая колесами, качая себя и редких в себе пассажиров, вот сейчас, например, она вообще одна на весь вагон, за окном плыли лопухи и кусты, придавленные кронами деревьев, и вдруг, минут за десять до той самой 'следующей станции' зеленя разрывались, показывая ослепительную радугу красок, та мелькала минуту, наверное, и исчезала, оставаясь позади, а в окне снова плыли громадные, как в тропических джунглях, кругляши лопуховых листьев. Потом, после их гипнотической повторяемости, начиналась промзона: задние стены гаражей, импровизированные свалки, куда рачительные хозяева стаскивали из гаражей старье, и там лежали вверх ножками ломаные стулья, мятые автомобильные скорлупы, какие-то ржавые может быть аккумуляторы. Все перечеркнуто тонким и злым рисунком колючих проволок, натянутых между серых столбов.
Потом еще три станции и вокзал.
А Ксеня, пропустив через себя радугу, откидывалась на жесткую спинку скамьи, и качаясь, пыталась вспомнить, что же на этот раз показала ей волшебная стена. Надписи, да. Как же без них, каждый художник, рисующий граффити, пишет что-то, стараясь, чтоб огромные буквы повычурнее, а само слово - готовый рисунок. Кроме букв обязательно были картинки, и они менялись всякий раз, Ксеня не успевала толком разглядеть и запомнить.
В первый раз она увидела город. Вернее, сидела тогда, вся в печалях, полная плоской и неудобной, с геометрическими краями, тоской, злилась, пытаясь вытащить себя, но увязала все глубже, казалось, стоит посреди помойки, забитой хламом, и шагу не сделать, чтоб не удариться, а то и упасть, ушибая колени и руки. Смотрела перед собой, стараясь не слушать, как болтают, хмельно возвышая голоса, тройка выпивающих парней наискосок ближе к выходу. И вдруг краем глаза ухватила синюю синеву, обрамленную белыми и желтыми кубиками, еще что-то чешуйчато-красное, казалось, радостно-кривоватое, как на детских рисунках. Вернее, как думала потом, припоминая, дети так редко рисуют, это сказки все. Дети малюют, смело чиркая черным поверх цветного, они не боятся тяжелых и мрачных оттенков. А вот взрослые, упадая в какое-то потустороннее детство, умеют так, чтоб не краски, а одна через них сплошная радость. Некоторые взрослые.
Она, конечно, оглянулась тогда, но поздно, снова плыли мимо зеленые джунгли, орали, бия себя кулаками в затерханные куртки, попутчики, прошел через их вагон дорожный певец с исцарапанной гитарой, и даже не стал петь, смерив Ксеню и парней бухгалтерским взглядом, протопал дальше. Потом началась промзона.
Но весь день тогда оказался выкрашенным в эти солнечные цвета, вылеплен по мелькнувшим среди зелени формам - кубики, мягкие плоскости, невысокие крыши, да, наверное, крыши. И синева под синевой.
Наверное, там было море, думала Ксеня, качаясь в вагоне метро, поднимаясь по скользким ступеням на городское солнце, заходя в тяжелые двери библиотеки, потом бродя по торговому центру. Точно, море. Под небом.
Обратно пришлось ехать в толпе, ее зажали в середине прохода, и даже головы не повернуть, да и не знала толком, где, перегон между станциями был минут пятнадцать, длинный.
У Сени спросила только, когда рисунки увидела трижды.
- Между Лучом и Механиков? - уточнил он, поставив ногу на тумбу в прихожей и шнуруя кроссовку, - а кто знает, кажется там дачная зона и гаражи. Сразу за посадками.
- Я думала лес, - Ксене представились снова заборы, снова задние стены с выброшенными вещами, узкая полоса деревьев, забитая понизу лопухами. И стало скучно.
Сеня потоптался, подергал плечами, удобнее устраивая на спине рюкзак, обхватил жену, чмокая в губы (она послушно чмокнула в ответ). И ушел. До следующего вечера, потому что еще к родителям, совсем в другое Подмосковье, а она отказалась, радуясь возможности побыть совсем одной. Напланировала себе кучу личных дел, но из-за этих вот его слов про гаражи и дачи вдруг расстроилась и просто легла на диван, поставив на тумбочку тарелку с яблоками. Взяла книжку, и включила какой-то в телевизоре сериал - для фона.
Но все равно, теперь, заходя в вагон, выбирала себе место именно с правой стороны, поближе к началу, чтоб успеть повернуть голову и проводить взглядом рисунки в разрыве зелени. Злилась, что все равно толком не успевает, деталей никаких не разглядеть, одно лишь общее впечатление. Такое размытое, что иногда, вспоминая, думала, а может, приснилось, и вот, нагружаю обыденную реальность тем, чего в ней никогда и не было. Поэтому и мысль о том, что, наверное, нужно все-таки выйти, найти это место, рассмотреть получше, она от себя прогоняла. Ну выйду, размышляла с унылой мудростью, увижу обшарпанную заброшку, обломок бетонной стены, размалевки поверх ржавых петель и кусков арматуры. И придется потом брести до следующей станции, а есть ли там хотя бы тропинка, чтоб не ломать ноги по щебню рядом с рельсами. Разочарование и потерянный день. Уж лучше вспоминать мелькнувшее солнце с осьминожьими лучами, полосы синевы и красного, странную рыбу с распахнутой пастью и бесконечным хвостом. Крыши и звезды, чью-то фигуру на краю чего-то там (пропасти? Космоса?), белое крыло чайки, ее желтый разинутый клюв. И дополнять воспоминание собственными деталями. Да. Так лучше.
Но сегодня Ксеня решила все-таки сделать шаг. Хотя бы. Нельзя сказать, что в ее жизни случилось событие, скорее всего, дело было в том, что они, эти события, перестали случаться. Жизнь может быть размеренной, поняла вдруг Ксеня, даже когда она интересна и полна всяческих дел и развлечений. Полна труда и обязательного после этого отдыха, поездок с мужем на всякие заграничные моря или к иностранным достопримечательностям. Это увлекало и радовало семь лет назад и пять лет назад тоже. Но вот уже пару лет Сеня ездил в отпуск один, потому что она устала быть туристкой, а футбольные матчи в его обожаемых спортивных турах ее не привлекали. Как и поездки на рок-концерты.
- Чего же ты хочешь? - спросил он как-то, морща в недоумении смуглый нос на лице, покрытом очередным загаром из Турции, - ты же знаешь, пафоса мы себе позволить не можем. Но пару раз в году сгонять за бугор, я ж стараюсь, работаю. И ты тоже.
Она помолчала тогда. Потом сказала, понимая, что все это зря. Но интересно было сказать вслух.
- Я бы хотела так, чтоб вот пожить. В каждом месте, хотя бы, ну, месяц, или там полгода. Понять, где там что. Куда ходить. Ну как тебе сказать-то. Когда мы приезжаем ко мне, к морю, я тебя вожу всякими тропинками, в самые интересные места. А туда, где толпища или наоборот, где промышленная всякая фигня, мы не ходим, потому что знаем, куда нужно, чтоб хорошо.
- Да? - удивился Сеня.
- Подожди. А? Да. Конечно, да! А ты думал, моя Керчь такой вот прям город золотой? Да приехал бы сам, тыкался в самые тоскливые углы, куда все валят, потому что хитрый хозяин в сети заплатил за пиар.
- Ты мой великий туземный проводник!
- Сень. Я не договорила.
- Да я понял! Но, Ксенечка, такое, как ты хочешь, это даже не пафосно и за бабло. Это мы должны миллионерами быть, чтоб по всему миру, там пожил, тут пожил. Или уже бродягами совсем. Ты готова бродягой быть? Чтоб спать на лавке, и в ментовку тебя забирали регулярно, в разных, значит, странах. Вот и я не готов.
Щелкнул замок, за дверями прогудел лифт, и Ксеня осталась, медленно уходя в кухню и становясь перед раковиной, полной немытой с ужина посудой. Ну да, сказала себе, надевая маньяческие желтые перчатки по самый локоть, конечно, он прав, мой рассудительный и благоразумный Сенька 'Семен Семеныч', и хватит мечтать о том, чего в этой жизни никогда уже не будет.
Вода плеснула, размывая остатки пюре на тарелке, вспенились радужные пузырьки, утекая в слив.
Как восплакал тогда еще один, просветлив слушателей нехитрой истиной о том, что личное время, вот так же, сияя и переливаясь, тратится на мытье тарелок, чтобы утечь в канализацию - мне уже многое поздно, мне уже многим не стать...
Стоя на пороге сорокалетия, Ксеня печальные слова популярной песенки на себя примеряла, и нельзя сказать, что это ее вгоняло в личную печаль. Просто - милая песня с правильными словами. Какого ж тебе еще рожна, женщина Ксения, благополучно замужняя, с пристроенным, практически взрослым сыном-студентом, с которым видишься пару раз в неделю, поедая в кафешках заказанные мальчиком пиццы и мороженое. Выглядишь хорошо, имеешь право выспаться после трудовых авралов, а еще - поездки домой к маме, и эти вот вылазки то в Турцию, то в Египет, где устройство отельного номера оказывается по впечатлениям почти равным тому, что за его дверями. Во всяком случае, рассказывая друзьям, Сеня обязательно подробно описывал, где повезло с отелем, а где не очень, куда выходили окна и сколько минут идти до пляжа. И что входило во 'все включено'. ...Сами пляжи, равномерно похожие друг на друга. Если закинуть нас туда с завязанными глазами, сердито размышляла Ксеня, ставя вымытые тарелки на сушилку, то фиг и поймешь, где валяешься - на берегу Черного моря или Средиземного. И все эти достопримечательности, облепленные туристами, как яблочный огрызок муравьями. Но все так - не по карману им побывать, к примеру, в Будапеште и не осмотреть туристическое, а вместо этого потратить поездку на житие в каком-то пригородном домишке, где, ну, ферма и сытые коровы. Ключевое слово 'потратить'. А так, значит, не тратим, ни время, ни деньги, еще больше расстроилась Ксеня, вешая на крючок промокшее полотенце, но в итоге потрачена жизнь? Почему? И нужно ли искать добра от добра, меняя что-то?
Давняя ее подруга Элка меняла в таких случаях мужчин, беззаветно влюбляясь с завидной регулярностью. Раз в пару лет. Как только почует невнятный зов несбывшегося, так сразу и бежит, не разобрав, куда и кто позвал. И кажется, ей вполне этого хватает.
- А может и нет, - сказала Ксеня пустой комнате с разложенными на большом столе лоскутами рядом с рабочими коробками - нитки, иголки, тончайшие крючки, фигурные ножницы, - может, как раз не хватает, если каждые пару лет рвется менять. Вот так-то. Да.
Работа ждала. Интересная, между прочим, работа, и в глазах новых женщин, с которыми приходилось знакомиться, обязательно возникал интерес (если дамы, конечно, не базарного уровня), когда Ксеня говорила - я художник по тканям, ручная обработка индивидуальных изделий.
Те, кто базарные, они сразу могли спросить, рисуешь для фабрики, да? Но нет, ее работа была совсем в другом. Сделать изящную вышивку на готовой вещи, искусственно состарить ткань на определенных деталях, покрасить сшитое платье вручную, всякими экзотическими способами. Да много всего. Выделка, травление, и то, что называется скучным словом 'штопка', а на деле - тончайшая обработка воротника или рукавов.
Ксеня свою работу очень любила, но небольшая печаль была в том, что медленное и кропотливое ремесло занимало руки, но не голову. Сидишь, вперив пристальный взгляд в раскинутое под яркой лампой полотно, совершаешь ювелирно-точные движения. И - думаешь.
О том, 'чего в борще не хватает', усмехнулась Ксеня, подойдя к столу. Пощелкала лампой, потом решительно ее выключила и пошла одеваться, скорее, пока не передумала.
Зная о своей способности волноваться заранее, она все мысли о принятом решении из головы выбросила. Вот доеду до Луча, прикидывала, ступая по в меру щербатому асфальту городской улицы, тогда и буду думать. может вообще махну рукой и поеду себе дальше. На конечной открыли новый спортивный, там, Сенька сказал, отличные продаются сандалеты, нужно брать, как раз к скорой поездке домой, 'на юга'...
Мысль о возможности выбора ее успокоила, хотя Ксеня понимала, никуда не денется, выйдет в 'Механиках'.
Вагон оказался почти полным, и в тамбуре стояла шумная компания, парни орали, грохали дверью, катая ее нараспашку, орали внутрь, им за головой Ксени отзывались такие же громкие голоса, матерились благодушно и грязно, дергая ее по плечу локтем, топали мимо, качаясь от качки и водки. Регулярно продвигался через вагон против хода поезда очередной концертирующий, то визжа гармошкой, то тренькая почти неслышной гитарой, а с претензией накрашенная дама в кружевной шали до колен врубила переносной магнитофон и рыдающим голосом исполнила романс про акации ветки душистые, сделала зыбкий реверанс и прошла, собирая в обыденную эмалированную кружку одобрительные взносы.
После Луча Ксеня снова стала волноваться. Поезд качался, она сидела, раздумывая, пойти ли в дальний конец вагона, продираясь через стоящих дачников, или же выйти тут, впереди, но придется вступать в контакт с орущими алкашами. Вступать в контакты Ксеня не любила вообще и совсем. И сколько-то лет назад вздохнула с великим облегчением, узнав в интернете, что их - таких вот интровертов, полная сеть, а может и вообще весь социальный интернет был ими и для них придуман.
От волнения почти пропустила тот самый разрыв в придорожных джунглях, резко повернула голову, провожая взглядом... А что там было-то?
Встала, тут же наступила на ногу толстому дядьке, пробормотала извинение и пошла, качаясь и огибая тех, кто, презрев свободные места, почему-то стоял, перегораживая дорогу к выходу.
Ей казалось всегда, что от рисунков до станции 'Механики' поезд идет долго, но вот уже мелькает за окнами промзона, над головой звучит мягкий радио-голос, и скорость замедлилась, да почти уже станция.
Ксеня заторопилась, пытаясь обойти невероятных размеров тетеньку в скинутом на широкие плечи павловском платке. Но та вдруг схватила ее за холодные пальцы своими - неприятно теплыми, словно липнущими. Сунула в лицо упакованную в мутный полиэтилен справку.
- На лечение, деточка. Не мне, золотая, это вот дочечка у меня, доктура говорят, в Германию везти надо. На лечение, деточка...
В углу справки таращила круглые глаза цветная младенческая физиономия, наверное, и года нет той дочечке, прикинула Ксеня, быстро глянув на толстуху, которой никак не меньше шестидесяти. Но пошарив в кармане толстовки, положила в протянутую руку мелочь, словно выкупая из плена собственные пальцы. Женщина осклабилась, дохнув острой вонью зеленого лука. Ступила вбок, наваливаясь на чью-то голову.
И уже спиной Ксеня услышала:
- А туда не сходи, девонька, не надо. Там тебе одне тока потери.
В самых дверях вагона оглянулась, но широкая спина под красным платком и локти в драном люрексе удалялись, вокруг стоял шум, и вообще, наверняка она не мне, успокоила себя Ксеня, продираясь через алкашей и спрыгивая на платформу, тоже - нашла девоньку.
Но на платформе снова стало ей неуютно и страшновато. Топчась, Ксеня прикинула, ну постоять если еще минут десять, то придет новая электричка, повезет ее в старую привычную жизнь. И получится, она вроде как и 'не сошла', туда, где 'одне потери'.
Кто-то, пробегая, толкнул, Ксеня качнулась и вдруг резко припомнила еле замеченный ею новый рисунок. Рука, там была рука. Во всю стену пласталась ладонью с согнутыми пальцами, и указательный словно подзывал, иди сюда, Ксеня.
Ну... сказала она себе, уже поднимаясь по лестнице перехода, делов-то, сверну в гаражи, вон сверху видно, за ними идет грунтовка как раз вдоль железки, а от нее - тропа, ныряет в самые заросли. Ну... прогуляюсь, весь день еще впереди.
Недавние дожди вымочили придорожные джунгли напрочь и через четверть часа Ксеня уже прокляла по очереди и раскисшую кривую тропку, и лопухи, щедро роняющие на плечи потоки воды, и комариный звон с укусами, и даже солнце, которое торчало чуть сбоку, выжаривая влагу и поднимая вверх зыбкие столбы парящего тумана. Спина под рюкзаком намокла от пота, сбитый носок нещадно натирал ногу в кроссовке. А еще она совершенно не понимала, сколько еще идти в этой зеленой каше и вдруг, топая по тропинке, запросто проскочит нужное место и побредет к предыдущей станции.
Пришлось даже присесть на грязный неровный кусок бетона, чтоб поправить носок и слегка отдышаться. Комары гудели чуть ли не громче соловьев, а те заливались истерически, перекрикивая мерное воронье карканье.
Встав, Ксеня вытерла пальцами мокрые скулы, прикусила губу и решительно вломилась в заросли папоротника, двигаясь на звуки проехавшей в сторону столицы электрички. Уж лучше ковылять по щебенке вдоль самых путей, чем скормить себя комарам напрочь.
Прорвавшись к рельсам, встала, оглядываясь. Смотреть было почти и не на что - блестящие полосы металла изгибались, пропадая в зеленой каше, из которой торчали столбы, а в другую сторону тянулись ровно, как будто они тоже тропа, прорезающая неведомую сельву. И только в одном месте (у Ксени стукнуло сердце) в разрыве зелени виднелась белая стена какой-то постройки. Еле видная за ветками и листьями.
Если это оно, думала Ксеня, идя и держась глазами за белое пятно, исчирканное зелеными штрихами, оно не должно быть таким вот - белым. Там же рисунок. Наверное, место граффити еще дальше. А это просто какая-то местная заброшка. Старый гараж. Руины. Но их-то из вагона должно быть видно, а не видела, хотя всегда внимательно смотрела.
Издалека зашумел поезд, Ксеня благоразумно спустилась с насыпи, скользя по щебенке и стараясь не хвататься за пучки крапивы. Тут, внизу, текла грязная вода, прикрытая травками, и одна нога увязла, зачерпнув вонючей жижи. Тьфу ты, сердито расстроилась Ксеня, пережидая мелькание вагонов, ну куда тебя понесло, взрослая женщина Ксения? Какого рожна? Через пару недель поедете на юга, будешь там лазать, как с детства привыкла - по песку, приморским камням, по раскаленной выжженной солнцем и палами степи. Слушать цикад и кузнечиков. Наверняка, кому-то те места покажутся суровыми и скудными, некрасивыми, это вам не березки на фоне темных елок. Но для нее ничего не было лучше этой вот летней рыжей степи, бледного над ней неба и яркой полосы синей воды на горизонте, где - море, куда нужно дойти через жару и пыль, через неумолкающий звон степных кузнечиков и чаячьи клики.
Чавкая мокрой ногой, она, снова взобравшись к рельсам, прошла совсем немного, может полсотни шагов. Встала, тяжело дыша, лицом к лицу с белой обшарпанной стенкой, скудно расписанной облупившейся штукатуркой. Стена была не так велика, чтоб скользить мимо вагонного окна целую минуту, так - полуобрушенная стена бывшего дома, и углом к ней - остатки другой стены с окном, где сохранился кусок деревянного подоконника. В раме окна красовался вписанный в него картиной кусочек заброшенного бывшего сада: утопающий в высокой траве старый куст сирени, черный от времени штакетник с неровными кольями, тонкая ветка яблони, отягощенная крупными белыми цветками. Это было красиво, поняла Ксеня, сделав несколько шагов, чтоб миновать лицевую стену и смотреть на другую, вернее, на живую картинку в раме бывшего окна. Очень красиво. И сирень такая роскошная, в детстве они называли такую - французская, насыщенного пурпурно-лилового цвета, лепестки острые, будто рисованные пером.
Но нужно идти дальше, туда, где существует картина настоящая, то есть взаправду нарисованная, где рука с поманившим ее пальцем...
И вдруг через картину прошел кто-то. Ксеня вздрогнула. Так уверена была, что совсем никого, но мелькнул силуэт, профиль, опущенная рука вдоль серой куртки, что ли, а в руке что-то яркое. И - голоса...
Она собралась внутренне. Не стоит себя обнаруживать, в какой-то заброшке, от которой в обе стороны до цивилизации километры, закричишь, никто и не услышит. Мало ли, какие бродяги тут. Летом им везде и стол, и дом. Шагнула, стараясь не хрустеть щебенкой.
Из-за 'рамы' в картину тут же вернулась голова, с загорелого лица глянули на нее блестящие глаза.
- Пришла? Давай сюда, а то скоро свет правильный.
- Я? - спросив, Ксеня покраснела, поняв, звучит глупо и поправилась, сердясь, - вы мне это?
Парень фыркнул, входя в раму и вписываясь в живописную картинку чуждым элементом - серая куртка в пятнах краски, светлые какие-то штаны, острое лицо с коротко стрижеными русыми волосами. Поднял свободную руку и протягивая через окно, поманил, сгибая указательный палец:
- Кому ж еще? Тебе.
У Ксени сама собой надулась губа. Как всегда, в штыки воспринимая малейшие признаки неуважения мужчины (да ему лет двадцать, наверное, пацан сопливый) к женщине (ну да, как обычно, плюс, если голова блондинистая, то даже пацан тыкает), хотела поправить церемонно, мол, на брудершафт не пили. Но парень улыбнулся так хорошо, потом шмыгнул носом, вытирая верхнюю губу сгибом запястья, что она рассмеялась и стала осторожно спускаться, взмахивая руками для равновесия.
Он вышел навстречу, задирая худое лицо, следил, сморщился, когда она поскользнулась, но протянутая рука не понадобилась, Ксеня съехала на мокрых подошвах последние пару шагов и встала, теперь уже поднимая лицо к нему - парень оказался довольно высоким. Штанген-циркуль, подумала, вспомнив, как в школе дразнили одноклассника и прикусила губу. Потом спохватилась, вспомнив недавнее - он тут не один, с кем-то. Заглянула за скованно стоящую фигуру. Но там только ветерок шевелил косматый сиреневый куст и раскачивал яблоневые ветки, изредка срывая крупные лепестки и укладывая их на траву.
- Мешал тебе кто?
- Что?
- Ну, сюда когда. - парень повел руками, в одной - потертый баллончик краски, - я думаю, вдруг какие препоны. М?
'Одне потери'...
- Ну. За руку не хватали, - призналась Ксеня, - но типа предупреждение было.
- Ага. Наплюй. У каждого оно свое.
- Меня зовут Ксения, - она выжидательно замолчала.
- Гелиогобал, - не задумываясь, ответил парень и в ответ на ее поднятые брови засмеялся, - шучу. Максим меня зовут. Наверное, был бы брат, назвали бы Минимум, да? Нет, Миним.
- И вы бы дрались все время. Нет, лучше тогда сестра, младшая, так было бы хорошо. Максим и Минима. Макси и Мини. Но я хотела...
- Да, - он кивнул, - пойдем, показывать буду. Я все ждал, когда уже придешь, а думал, не сможешь, но ты молодец, что смогла.
Ксеня остановилась рядом с кустом крыжовника, глядя в спину серой куртке, на которой болтался тощий черный рюкзак.
- Как это ждал? Ты вообще откуда меня знаешь? И не пойду я. К вам туда. Кто там еще, в зарослях этих?
- Да хватит! Я не успеваю.
Теперь он стоял боком, сутулился, повернув к ней напряженное лицо с блестящими темными глазами.
- Нет никого. Я был один. Теперь вот ты пришла. Ну, если совсем правильно, есть, но... но это надо, чтоб ты увидела сама. Тогда понятно. А знаю, я ж видел, не слепой.
Теперь не успеваю я, подумала Ксеня, пытаясь сообразить, а он продолжал говорить что-то, насчет света и времени, и что хватит топтаться, а то придется же уходить просто так, а чо тогда вышла, и чо? Вот так раз и обратно? Нет, он конечно, понимает, но если вышла-то...
- Точно никого? - Ксеня решила все прочее выяснить потом, а еще удобнее сжала в кармане толстовки ни разу не пользованный газовый баллончик, отвела на нем защиту, кладя палец на плоскую кнопку.
- Из настоящих - мы только. Ну, идем?
Она думала, что, миновав две стены с окном-картиной, Максим поведет ее в джунгли, на ту самую тропку и та выведет их к длинной стене, она ведь должна быть длинной, если плыла мимо окон целую минуту. Но он свернул за угол стены. И не вышел. Ксеня шагнула следом. Увидела в остатках стены заляпанную сухой грязью и старой побелкой дверь. Узкую, в одну приоткрытую створку. Заглянула, недоумевая. Стена с обрушенным краем стояла сама по себе, видная ей сейчас с обеих сторон - внешней и внутренней, с картой облезлой штукатурки, где в пятнах просвечивали деревянные планочки ромбами.
Ксеня пожала плечами и перешла порожек, придерживая дверь, которая норовила закрыться сама. И закрылась, как только она оказалась внутри бывшего дома, в комнате, где, как она только что ясно видела, остались две стены, но теперь это был длинный коридор, широкий, с проходами через которые вливался в него тяжелый от влаги солнечный свет. Ксеня резко остановилась, нащупала за спиной полусорванный на двери засов, дверь скрипнула, готовая выпустить ее обратно, туда, где щебенчатая насыпь, крапива понизу разрушенной стены.
- Я тут, - русая голова высунулась из одного проема, - давай, а то не все увидишь. Солнце...
Голос удалялся. Никто меня за руки не хватает, подумала Ксеня нервно, и дверь открыта, хочу - уйду, сейчас вот прямо. Но тогда... что он там, про солнце?
Шаги шуршали по истертому бетону, маленькое эхо поднимало звуки, толкало их от стены к стене, уносило в светлые проемы. Максим позвал ее из третьего. И она шагнула внутрь, прищурилась, заслоняясь рукой от ярчайшего света. И встала столбом, приоткрывая рот и опуская руку.
На бесконечной светлой стене было море. Не так, чтоб совсем уж точно нарисованное, без волн и парусов, просто нужного цвета полоса, синяя над песочно-желтой, а над ней - еще одна, голубовато-бледная, с полностью белым пятном в верхнем углу.
Ксеня подняла руки, поворачивая их ладонями вверх, и засмеялась, почти всхлипывая, когда кожа ощутила тепло, то самое, тепло летней сухой жары, которое выступит на пальцах мельчайшими соляными кристаллами. На слабых ногах подошла к рисунку, боясь, что он разочарует вблизи, но не могла не подойти, а глаза щипало, от солнца, конечно, от ветреной соли, которую порывы сдували с поверхности морской воды. Песок под ногами скрипнул. Ксеня моргнула, наклонился, приседая на корточки. Трогая пальцем кустик морской горчицы, подняла лицо на гордого Максима.
- Можно?
- Угу.
- Она настоящая?
Парень засмеялся. Ксеня сорвала толстую веточку, повертела, ощущая пальцами живую прохладу спрятанного внутри травяного сока. Сунула в рот и прикусила. Язык защипало от свежей прохладной горечи.
В ушах шумело и ей казалось, что это шумит нарисованное море, но нет, когда выпрямилась и провела рукой по стене, та шершаво легла к пальцам, показывая - всего лишь рисунок.
- Как это? Как ты такое можешь?
Максим пожал худыми плечами.
- Могу и все. Дальше будешь смотреть?
Выходя, Ксеня оглянулась на синюю синеву и бледную синеву, на брошенную под синим сверканием ленту песка, что высыпался из нарисованной реальности в настоящую, прихватывая с собой ракушки и комки сухих водорослей.
- Оно тут будет? Я еще смогу? Вернуться.
- Это твое теперь, - Максим взмахнул рукой, как бы даря ей пространство, - пока сама хочешь, оно и будет.
И снова шаги прозвучали в странной галерее, где не было потолка, а только бетонные стены, прорезанные проемами, а те уводили в другие широкие коридоры или распахивались новыми комнатами под открытым небом, полным майского солнца.
Когда солнце коснулось раскаленным краем верха стены, Ксеня поняла, что ноги гудят от усталости, глаза переполнены увиденным, а еще страшно, просто ужасно хочется есть.
- Устала? - Максим задрал рукав на тощем запястье, обнажая большие часы с выпуклым стеклом над белым циферблатом.
- И есть хочу, - пожаловалась Ксеня, - но тут же еще рисунки, да?
- Но ты же не насовсем уйдешь?
Он остановился в очередном проеме, тяжелый солнечный свет обрисовал круглую голову, тонкую шею в распахнутом воротнике, плечи и опущенные руки.
- Уйду? - повторила Ксеня и вдруг у нее замерзла спина, локти под свитерком покрылись мурашками. Ей нужно домой. Туда, где рассудительный Сенька, которому нужно сварить суп и макароны с мясом. И этот срочный заказ, время поджимает, еще день-другой и придется доделывать в авральном порядке, а какие авралы в такой тонкой работе...
- Ладно, - сказал Максим, прерывая ее молчание, - пошли пожрем немножко, а там придумаем, как дальше. Я тебе еще покажу картинку, но ее можно в другом свете, там солнца нет. Солнц.
Костер он развел в бетонной многогранной комнате, почти зале по размерам. И было тут совершенно темно, но когда Ксеня с испугом посмотрела на звездное небо, взятое в многоугольную рамку, успокоил, возясь с хворостом:
- Нормально. Еще четыре часа только. Ну в смысле, там. У нас.
- Нормально, - повторила Ксеня, - нормально.
И вместе рассмеялись.
Жареные на палочках сосиски обжигали рот и пачкали пальцы сажей. Вода в пластиковой бутылке была прохладной и очень вкусной.
- Меня тоже дома ждут. Я с мамой живу. И сестра вот приехала, столицу смотреть. Сегодня обидится, что я ушел на весь день. А завтра на работу. Я механик, в гараже.
- Я думала, учишься.
Худое лицо запрокинулось, бутылка блеснула перелитой к горлышку водой.
- Учился. Диплом получил, а с работой напряг. Жить-то надо.
- Ты художник?
- Чего это? А. Нет, я математик. Но не исписывать же стены формулами, хотя математика - это тоже очень красиво. Но если я буду говорить на своем, меня кто поймет? Получится, я только для себя.
- А ты хочешь еще для кого-то? Почему тогда все спрятано? Это место. Его же нет, так? Никто не увидит.
- Ты же увидела.
- Ну... я случайно увидела.
Он не ответил, только усмехнулся. Отсветы огня меняли худое лицо, и Ксеня засмотрелась, укладывая подбородок на согнутые колени. Вот стало почти старым, тень расчертила лоб морщинами, кинула вертикальные скорбные складки вдоль уголков рта. Метнулся еле заметный ветерок, языки пламени прыгнули, стирая приметы возраста, и рисуя вместо них клинышек черной бородки и глубокие тени под провалами глаз. Снова мгновение, и снова совсем другое лицо - мальчишка, задумчиво изучающий огненных саламандр над черными пережженными ветками.
- Значит, - медленно ответила сама себе, - не случайно. Так? И как ты нас выбираешь? Или только вот я?
- А тебе хочется, что только ты? - блестящие глаза поймали ее взгляд, ушли в сторону, вернулись, ожидая ответа.
Она покачала головой. Потому что вспомнила Сеньку, и как он смешно сует в дверной глазок наломанные по пути домой ветки сирени, когда возвращается почти ночью. Гордый подвигом, цветы для любимой жены.
- Н-нет. Наверное, нет. Я не знаю.
- Наелась? Пошли, покажу, и пойдем уже на электричку. Тебе ж от Москвы, да? А мне в другую сторону.
В коридоре стояла кромешная темнота. Проемы светились еле-еле, иногда оттуда слышался неясный шум, и Ксеня, стараясь идти тихо и аккуратно следом за прыгающим лучом фонарика, вспомнила, что кто-то же говорил. Тут. С ним. А так и не узнала, кто. Прекрасный повод вернуться, подумала с облегчением и тут же упрекнула себя, ах тебе еще и повод нужен, будто мало просто желания. Тормоз ты, Ксеня, хотя уже давно взрослая.
- Кто говорит со мной! - вдруг басом вывел Максим, дирижируя фонариком, - кто говорит со мной здесь? У-ау-ооо!
- Блин! - Ксеня споткнулась и засмеялась, - испугал!
- Пришли.
Максим выключил фонарик, посторонился, пропуская Ксеню в новое пространство, и она застыла на пороге, падая сердцем от того, что показалось ей - уже все, все кончилось, и не будет даже слов прощания и уговора о новой тут встрече.
Стены не было, а была насыпь щебенки, уводящая к поблескивающим в сумраке рельсам. За ними толпились почти черные вечерние заросли с проблесками березовых стволиков. Мерно шумела обычная жизнь, где-то бумкало что-то на стройке, щелкал неугомонный соловей, и постукивая, гудел, приближаясь, поезд. Вот налетел, закрывая противоположный пейзаж и бледненькие над ним точечки звезд. И вдруг застыл, замерев напротив зрителей чуть смазанным от скорости вагоном, его равномерными окнами, и в том, на которое смотрела Ксеня, вдруг проявилось бледное пятно лица, окруженное облаком светлых волос.
Женщина сидела, как незнакомка на известной картине, смотрела сверху и вполоборота, чуть откинувшись на спинку скамьи. Ничего почти не было видно на размытом лице, кроме смутных очертаний глаз, носа и сжатых губ. Да еще - спокойной печали, какой-то смиренной, что ли.
- Это... я? - голос у Ксени сел и она кашлянула, - я, да?
- Ты.
Она повернулась к спутнику, хотела что-то спросить, засмеяться в смущении, может быть, заспорить. О том, что нет, не такое у нее лицо, нафиг врать своими картинками, да все у нее распрекрасно и чего еще-то? Какого, так сказать, рожна? Но мысли сделали круг и говорить ничего не пришлось.
За ее спиной стукнуло, прошуршало, и обернувшись опять, Ксеня почти без удивления отметила - поезд проехал. Увез ее. Такую вот. Всю печальную и смиренную, от того, что ей уже многое поздно, у-о-ау... трам-пам-пам.
- Надо идти, - Максим поднял руку, но на часы смотреть не стал, просто повертел худым запястьем, вывертывая в стороны сильные пальцы.
- Да, - Ксеня отвечала рассеянно, словно прислушиваясь к чему-то в себе.
Снаружи, куда вышли через узкую дверцу, стоял мирный и тихий послеполудень, солнце желтело, уже трогая краешком острые макушки елок на косогоре. До станции дошли почти молча, Максим насвистывал что-то, изредка взглядывая на Ксеню, тащил на плечах оба рюкзака. На платформе хотел что-то сказать, но тут застучал поезд в сторону Москвы, налетая вместе с радио-голосом и суетой пассажиров.
Он развел длинными руками. Ксеня быстро пошла рядом, хватая его локоть.
- Так. Ты, чтоб никуда, ладно? Я появлюсь.
- Многие так говорят... - Максим мудро покачал головой и Ксене немедленно захотелось его по мудрой голове чем-нибудь треснуть.
- Я спрашивала еще, про другие рисунки. Посмотреть. Я передумала, я...
- Вот видишь. Передумала...
- Молчи. Ты меня научишь? Я смогу?
Напротив распахнулась дверь, обычная дверь пригородной электрички, внутрь, обтекая и толкая, повалил дачный народ. Максим качнулся, беря Ксеню за руку, вытащил из толпы, очень внимательно осматривая ее отчаянное лицо, словно собрался рисовать, прямо тут.
- Если это не сложно, - уточнила Ксеня, - ну, может там математика твоя. Физика всякая квантовая.
- Ййеху!!! - вдруг заорал Максим и обняв ее плечи, мягко оттолкнул, засмеялся, смешиваясь с толпой, забирающей его внутрь вагона.
Значит, да, подытожила Ксеня, провожая взглядом уехавший поезд. И пошла на другую сторону платформы, потому что через десять минут должен появиться ее поезд.