3. Суровое испытание мужества: апачи против испанцев.
4. Нет надежд на мир: усиленное поглощение американцами.
5.Голод и поражение: мескалеро отступают.
6. Мы мужчины и воины: мескалеро против генерала Карлтона.
7. Назад в лоно природы: мескалеро выбирают свободу.
8. Оскорбительный мир: мескалеро поселяются в одном месте.
9. Кровавая граница: Викторио выходит на тропу войны.
10. Ответные шаги армии: разоружение мескалеро.
11. Окончательный мир: Викторио уходит в небытие.
12. Военнопленные: апачи в ссылке.
13. В замедленном темпе: пятьдесят лет затруднений.
14. Лучшие времена: индейцы получают новое обхождение.
15. Сегодня и завтра: мескалеро, обращённые лицом в будущее.
Мескалеро жили на окраине Апачерии и не были настолько глубоко вовлечены в конфликты с белыми, как апачи Аризоны. Поэтому они удостоились немного внимания от историков. Антропологи в этом плане были более прилежными. Важные исследования их обычаев были проведены Мориссом Оплером и Гарри Хойджером, а также другие исследователи посещали их время от времени. Но всё же самые значительные книги - Кремони, Гудвина, Локвуда, Круса - посвящены западным апачам. "Образ жизни апачей" Оплера имеет отношение к чирикауа. Хроники кампаний против апачей, исходящие от Бурка, Бриттона Дэвиса, генерала Крука и генерала Майлса, немного упоминают о мескалеро. Недавние работы Ив Болл (В дни Викторио) и Дэна Траппа (Завоевание Апачерии), первым делом рассказывают о западных апачах и кампаниях против них. Эта книга является попыткой подробно изложить историю мескалеро.
ГЛАВА 1.СПУСТЯ ЧЕТЫРЕ СТОЛЕТИЯ.
Лишь немногим более ста лет назад (книга написана в 1977 году) Соединенные Штаты завладели территорией Новая Мексика и сразу же оказались вовлечёнными в "индейскую проблему". Теоретически страна принадлежала людям испанского происхождения, которые содержали овечьи пастбища в течение двух с половиной столетий на ограниченных площадях вблизи рек. Но мексиканцы не в состоянии были занять всю такую огромную, дикую и отдалённую страну, и апачи с навахо рассматривали эти земли исключительно как свои частные владения. Это был их дом, и они готовы были за него сражаться.
В действительности большая часть этой земли едва ли стоила того, чтобы бороться за неё. Мили выжженной пустыни вперемешку с лесистыми горными областями и плодородными долинами. На востоке, за рекой Пекос, простиралась бескрайняя, негостеприимная долина. На западе, горная глушь Чёрного Хребта, Мимбрес и Могольон, которым бросили вызов лишь несколько закалённых душ, осмелившихся туда проникнуть. Великая река с севера текла вниз прямо посередине, и приливы и отливы коммерции и заселения, как и везде, развивались на её берегах. В 1846 году трудно было представить себе, что любая значимая часть этой страны может принести пользу для цивилизованных людей. Как бы там ни было, но американцы предъявляли на неё претензии так же, как до них испанцы, и потратили множество жизней и много денег в попытке использовать это название (Нью-Мексико) во благо.
К западу от Рио-Гранде их притязания оспаривали апачи-хила и навахо. С востока, локальные группы хикарийя и мескалеро апачи владели совместно страной. Хикарийя бродили севернее и восточнее Санта-Фе, а мескалеро расходились веером из Сьерра-Бланко на юго-восток, внутрь Техасского Выступа, на юг, в область Биг-Бенд в Техасе, и в Мексику, где вместе со своими родственниками липанами они столетиями совершали набеги на ранчо и деревни с испаноязычным населением.
Группы мескалеро проживали в горах Сьерра-Бланко, Гваделупе и Дэвис. Они были горными людьми, но также одинаково чувствовали себя как дома в заброшенных и пересохших пустынных пространствах, которыми были окружены. Они свободно по ним передвигались, зимуя у Рио-Гранде или ещё дальше на юг, странствуя по бизоньим равнинам летом, и всегда следуя за солнцем и продовольственными ресурсами. Они не имели ничего и в то же время обладали всем. Они получали удовольствие от своих поступков и не подчинялись никому из людей. Их женщины были целомудренны. Их предводители сдерживали свои обязательства. Они являлись могущественными воинами, зависевшими от успеха в набегах, совершаемых ради богатства и почестей. Их семьи были доброжелательными и приветливыми, однако они могли стать вдруг необычайно жестокими к своим противникам, а также свирепыми и мстительными, когда полагали, что их предали.
Случилось так, что миссией белых захватчиков, через долговременное воздействие, стало убеждение этих свободных и гордых людей в том, что эта страна им не принадлежит, а также, что их Создатель отвернул своё лицо от своих красных детей и белый человек теперь имеет право насаждать справедливость в отношении них , ну и накладывать свои руки на всё, что он считает своим. Обязанностью индейца стало подчинение жестокости или несправедливости, которые были применены к нему.
Индеец не мог ни понять, ни принять такого рода точку зрения.
(Горы в Нью-Мексико).
(Белые Пески и Сан-Андрес с верхушки Сакраменто).
Он не воспринимал подчинённое положение и не находил вокруг ни одной веской причины, почему он должен позволить, чтобы его выпихивали? Белый человек при любых обстоятельствах грубо навязывал ему свои крайние решения. Когда какой-либо скваттер дурно относился к аборигену, это представлялось как досадное недоразумение. Если же абориген отплачивал скваттеру, это уже считалось вооружённым мятежом.
"Когда трое или четверо белых людей останавливают и грабят этап, а может даже и кого-либо убивают", - высказывался на счёт этого один старый индеец, - "вы посылаете шерифа, чтобы тот поймал тех троих или четверых плохих белых людей. Также вы действуете, когда несколько плохих белых людей крадут какое-то количество скота или лошадей, то есть, посылаете одного только шерифа. Но когда трое или четверо плохих инджинов останавливают этап, кого-то убивают, крадут какого-нибудь мерина или корову, вы пытаетесь поймать этих троих или четверых плохих инджинов? Нет! Все белые люди вопят, - инджин нарушил слово, инджин вышел на тропу войны, и вскоре приходят солдаты, чтобы убивать каждого индейца".
Подобное бедствие не должно было одержать верх и стать привычным. Простодушные, - а краснокожие люди таковыми и являлись, - в самом начале не испытывали злобы. Они не были враждебно настроены в отношении испанцев, но только до тех пор, пока те их не предали. Есть подтверждение тому, что они были дружелюбно настроены и в отношении американцев, пока те их тоже не предали. Как только цикл убийств и мести начался, ситуация всё больше выходила из-под контроля, но этого могло и не произойти, если бы с самого начала все соблюдали законность. Временами хорошие белые люди пытались помогать своим индейским друзьям, относились к ним с уважением и сглаживали тем самым конфликт интересов, но только для того, чтобы впоследствии наблюдать, как те постепенно исчезают под гнетущим прессом голода, принуждения или грубого насилия со стороны белых людей, даже более диких , чем они сами.
Основной проблемой являлся недостаток понимания. Индейцы, не имея понятия о политических курсах, практической целесообразности и инструкциях из Вашингтона, не могли понять, почему белый человек мог в воскресенье говорить одно, а в понедельник совершенно другое. Поэтому они считали, что все белые люди должны нести ответственность за проступки одного из них.
"Белоглазые", - как апачи называли американцев, - лицезрели человеческие создания с цветом лица отличного от их собственных, с устоявшимися нравами и обычаями, которые казались им варварскими, и разговаривавшими на языке, который они никак не могли понять. "Безбожники и дикари", - говорили они, - "стоят на пути прогресса. Они должны быть изолированы или уничтожены, и они не имеют права возмущаться тем, что мы совершаем, так как они низшие существа". И они были убеждены, что за то, что совершил один индеец, должны нести ответственность все остальные.
Пропасть между двумя расами была расширена и углублена, так как они являли собой абсолютные противоположности в своих системах ценностей. Американцы были пунктуальными, склонными к стяжательству и трудолюбивыми людьми. Индейцев мало интересовало время, частная собственность или работа. Белый человек считал, что индейцы лентяи. Индейцы думали о белых, что те сами себя ведут к гибели. Кадете, великий вождь мескалеро, объяснял свои взгляды на этот счёт капитану Кремони, когда его племя гнило в 1860-х в Боске Редондо: "Вы хотите, чтобы наши дети учились по книгам, и уверяете, что поскольку вы так делаете, то способны построить все те большие дома, плавать по морям, разговаривать друг с другом на большом расстоянии и делать много других замечательных вещей. Теперь же разрешите сказать то, что мы думаем. Вы ещё маленькими начинаете тяжело работать, и делаете так до тех пор, пока не становитесь мужчинами, но лишь для того, чтобы браться за новую работу. Вы говорите, что трудитесь упорно в заведённом порядке, чтобы осваивать способы хорошей работы. После того, как вы становитесь взрослыми людьми, то говорите, что теперь только вы начинаете свою жизненную деятельность, и затем, действительно, вы начинаете строить большие дома, большие корабли, большие города и всё остальное соразмерное этому. Затем, когда вы уже имеете это всё, то умираете и оставляете это вслед идущим. Послушайте, но мы называем это рабством. Вы рабы времени, и вы занимаетесь болтовней до самой своей смерти. Мы же никогда не работаем, мексиканцы и другие работают для нас. Наши потребности незначительны и легко удовлетворяемые. Река, лес и обыкновенные плоды, вот и всё в чём мы испытываем необходимость, и мы никогда не будем рабами и не станем посылать своих детей в ваши школы, где они учатся лишь для того, чтобы становиться такими как вы сами".
Кремони сказал ему в ответ: "Хватит, ты совершенно не желаешь понять благовидный аргумент другой стороны", - а потом добавил, - "и не пытаешься даже это сделать".
Невозможно привести к согласию точки зрения апачей и белых , но это было бы легче сделать, если бы белый человек лучше понимал свою собственную душу. Каждый раз, когда сменялась администрация в Вашингтоне, каждый раз, когда в резервации появлялся новый агент, соперничество разыгрывалось по новым правилам. Военные настаивали на том, что красных людей нужно цивилизовать, что означало уничтожение сути индейца и что он должен превратиться во второсортного человека после белых людей. Один индейский уполномоченный рекомендовал, чтобы все племена были собраны вместе, как скот в стаде, подальше от поселений, и по возможности под охраной армии. Другой человек из офиса был убеждён, что единственное решение заключается в том, чтобы предоставить каждому смелому по 160 акров земли, при этом ограничивая свободу его передвижений. Джеймс Калхун, уполномоченный по индейским делам, так писал в сообщении от 1-го октября 1849 года: "Подавляющее большинство апачей и команчей в основном живут за счёт ограблений. Они с неуважением смотрят на земледельцев, считая их неполноценными существами, плоды труда которых, на законных основаниях должны принадлежать могучей и крепкой руке, и полагают, что те, кто кропотливо трудится, за исключением военных действий и любовных утех, являются вырожденцами, а человек, который не украл ни одной лошади и не оскальпировал ни одного человека, не достоин даже сравнения с этими лордами лесов".
Никогда не было стабильности в отношениях. Последовательный курс был за пределами понимания официальных представителей. Все те, кто когда-либо был причастен к этому, были уверены, что индеец является бессмысленным созданием, которое, к счастью, казалось, само себя уничтожит быстро, так как падающая рождаемость способствовала этому. Так или иначе, но он (индеец) вынужден был становиться чем-то другим, по сравнению с тем, чем он являлся до этого, нравилось ему это или нет. Однако индеец не был с этим согласен. Он был доволен собой таким, какой он есть. На самом деле, часто он ставил себя выше любого государственного чиновника, один из которых однажды сдержанно и с неловкостью сказал ему, что надо делать. Он не видел смысла в том, чтобы пытаться переделать себя согласно пожеланиям белого человека, особенно в тех случаях, когда этот самый белый человек неспособен был объяснить ему, когда преобразование было завершено, что же он в конце концов имел ввиду. Кого он предполагал сделать из него: пенсионера, фермера, или мертвеца? Некоторые официальные лица желали, чтобы он стал одним из этих предметов, а некоторые, чтобы другим, а нескольким из них казалось, что он должен соответствовать сразу всему из перечисленного. Индеец же сопротивлялся, как это и должно было делать любое человеческое творение. Он бунтовал, когда был возмущён, он подчинялся, когда что-то получал для себя. На протяжении первых сорока лет американо-индейских контактов на Юго-западе, он голодал и сражался. На протяжении следующих сорока лет, он в основном только голодал. С каждым годом его численность сокращалась, а отчаяние росло. Традиционный образ жизни окончательно ушёл в прошлое. Дичь пропала, а его прежний образ жизни, заключавшийся в совершении набегов и ведении боевых действий, был запрещён. Пока ему ни находилось места в обществе белых, даже в том случае, если он готов был принять его условности. Кажется, что не было никакого выхода.
Тем не менее, вскоре после первой мировой войны вещи начали меняться. Среди белых стал распространяться прежде незнакомый дух почтительности. В размышлениях о коренном жителе и его проблемах было приложено больше благоразумия и сочувствия. Образование, улучшение санитарных условий и более качественное управление меняли картину. В 1928 году, впервые с момента прибытия американцев, рождаемость среди индейцев сравнялась со смертностью. В 1934 году Билль об Индейских Правах вдохнул в эту расу новую надежду и жизненные силы. Тем не менее, как это случалось и раньше, белый человек оказался не в состоянии разумно воплотить в жизнь собственные задумки. Теперь "маятник" качнулся в другую сторону и "индеанисты" пошли в наступление. Индейская религия быстро стала возвышенно духовной. Индейский образ жизни и обычаи представлялись как достойными восхищения, особенно тем людям, которые никогда и не бывали в резервации. Индейское искусство и ремёсла олицетворяли собой максимально возможную красоту и оригинальность. Вскоре рынок стал перенасыщен рухлядью, сделанной индейцами, которые за долгое время потеряли любого рода потребность развивать искусство предков и следовательно утеряли его. В то же время, антропологи, психологи, журналисты и собиратели племенного фольклора отправились в их типи, и под сенью науки собрали всю сохранившуюся информацию, которую теперь белый человек должен был сам оберегать.
Каким-то образом индеец выдержал эту новую форму гонений, что является настоящим чудом наших дней. С другой стороны, он закалился за восемьдесят лет капризов и экстравагантных выходок бледнолицых. Он всё это вынес, и до сих пор терпеливо сносит оскорбления в виде одолжения любезностью, подобно тому, когда он противостоял более смертоносному оружию.
Он понимал, что это ещё не конец, и он не ошибся в этом! В 1950 году были организованы оппозиционные силы. Индеец обходился в значительные денежные суммы. Он забирал слишком много времени на то, чтобы цивилизовать его. И вообще, почему ему нужно уделять так много внимания? Это было то время, которое один автор охарактеризовал как время, "когда индеец в стране был задвинут на задний план", а иные лозунги призывали, чтобы он, хочет того или нет, прокладывал собственный маршрут в мире, в формировании которого он никак не участвовал. Само Индейское Бюро объявило, что теперь его единственной задачей является как можно быстрое отстранение от выполнения своих обязанностей, ликвидация его попечительских функций и выход из госаппарата.
Мыслящий индеец мог теперь только лишь покачать головой и удивиться: "И что же дальше?".
Между тем, большинство племён находились далеко за чертой среднего уровня бедности, принятого белыми. Образование было доступно лишь малому количеству из их числа. Интеграция и вливание в белое общество было болезненно замедленным. По-прежнему, в значительной мере преоблодало мнение, что индеец сможет выжить самостоятельно, как в былые времена.
Две вещи наиболее важные сейчас, - как и всегда, - это взаимопонимание и разделение поровну ответственности. Даже небольшое понимание того, с чего индеец ведёт своё происхождение, и то, куда он хочет дальше двигаться, должно помочь выправлению ситуации.
Здесь изложено повествование того, как объединение первых американцев под названием мескалеро - подгруппа восточных апачей - народ с продолжительной историей, законспектированной белым человеком, обманувшим индейца, и человеческая общность, окружённая со всех сторон в основном недоброжелательными силами, сумела, в относительном понимании, конечно, сохранить свою традиционную культуру, при этом восприняв взамен и многое из того, что предложил ей белый человек. Племя, довольно малоимущих индейцев, которое упорно стремится развиваться и воздействовать на неизбежный ход событий в мире белого человека. Их история является историей красного человека Америки, местами грустная, но, с другой стороны, обнадёживающая, так как длинная дорога преобразований по-прежнему устремляется вдаль. Дорога, которая могла бы стать более лёгкой, если бы белый брат выказал те или иные признаки понимания и осмысления пути, предназначенного свыше для индейца.
ГЛАВА 2. ПЛЕМЯ ПУСТЫНИ: АПАЧИ И ИХ ОБРАЗ ЖИЗНИ.
Апач старого времени был не очень разговорчив. При незнакомцах, и особено посторонних белых людях, он высказывался немного и всегда по существу дела. Его тёмное, неподвижное лицо так же мало чего могло выражать. Без каких-либо судорожных движений на нём, всё же его чёрные глаза выдавали присущую ему настороженность и подозрительность. Белый человек, имевший мало общего с индейцем, мог считать его угрюмым или даже тупым. Но он не являлся ни тем, ни другим, поскольку имел очень хорошие причины для того, чтобы держать свой рот на замке.
Его сдержанность была той осторожностью, которую необходимо было соблюдать среди потенциальных противников. На протяжении последних четыреста лет и более, едва ли был день, когда кто-либо не строил свои планы по изгнанию его из своей страны и при этом ещё и лишению его жизни. Он всегда должен был сражаться за свой существование, независимо от того, кто являлся ему врагом, - враждебный ли индеец, или чиновник из Вашингтона. Его предки жили риском. И он никогда не видел самого себя вне риска или опасности.Тогда почему же он должен был становиться доверчивым и открытым?
Бедствие и страдание привели его на американский юго-запад. Его прародители вразнобой спускались столетиями от Полярного круга совместно с другими ответвлениями большой семьи атабаска (атапаска). Они должны были дойти или умереть. За двести-триста, а может и за пятьсот лет до прибытия европейцев, апачи и их родственники навахо спасались от давления жестоких и более многочисленных племён в той суровой стране, где проживают до сегодняшнего дня. С течением времени они сами по себе так успешно влились в новую среду, что даже кактус, или рогатая жаба, или гремучая змея, чувствовали себя не более дома, чем они.
Испанцы назвали эту область - Апачерия. Она представляла собой огромное пространство песчаных равнин и скалистых гор, раскинувшихся от Калифорнии до Техаса, и от Колорадо до старой Мексики. Большая часть этой местности была бесплодной землёй, можно сказать пустыней, где только очень жизнестойкие творения могли выжить.
Кое-где в бесконечных пространствах засушливой страны вздымались ввысь горные пики, покрытые соснами, увлажнённые весенними потоками, предоставлявшими гостеприимное убежище оленю и лосю, и обильно сдобренные фруктами и ягодами. Апачи любили эти горные области и оставались там в течение лета. Но зимы на нагорьях были холодны, и покрытие шалаша или наружная обшивка типи, не являлись теми вещами, что создавали уют при нулевой погоде. Пустыня внизу была очень жаркой, что тоже раздражало и вносило дискомфорт. Следовательно, апачи стали кочевниками, находившими кров повсюду. Этот араб Нового Света был особенным умельцем в максимальном использовании скудных водных ресурсов, образовавшихся после небольшого дождя в пустыне. Пустыня была его матерью, а он был её брошенное дитя.
Школа, в которой он обучался, была очень жёсткой. Растения и животные, рядом с которыми он жил, были вооружены иглами и шипами, клыками и когтями. Все существовали за счёт ближнего, и жизнь каждого была приобретена за счёт другого. Доброта и жалость являлись непозволительной роскошью, которую пустыня не могла себе позволить. В итоге апач стал одним из самых безжалостных человеческих живых существ, которые когда-либо видел этот мир. Его повышенная выносливость, его способность жить за счёт природных ресурсов, его умение по избеганию преследователей и заставание врасплох противников, стали легендарными, и до сих пор скучные страницы истории свидетельствуют об истинности этих легенд.
Один хроникер писал: "С естественной проницательностью его характера, место его рождения довершило его совершенный образ. Его постоянное суровое существование, его борьба с природой, - из-за сухопарого и жёсткого кулака которой, только самый настойчивый и максимально искусный человек мог с нуля построить свою жизнь, - помогли апачу отточить до предела свой свирепый, упорный характер, что было бы невозможно сделать в любой другой местности. Он приобрёл глаз змеи, ухо кошки, хитрость лисы, свирепую смелость и неутомимость серого волка. По скалистым отрогам его засушливых областей, он мог пройти намного дальше в течение дня, чем чемпион мира в ходьбе на длинные дистанции на гаревой дорожке, и выдерживал это путешествие многие дни. Короче говоря, апач был способен полностью извести и лишить сил своих белых противников. Голод, удваивавший эти мучения, а жажда учетверявшая, являлись наилучшими его союзниками".
С момента своего происхождения апач нечасто становился большим или грузным. Его рост, возможно, немного не достигал средних стандартов белого человека, но его мускулы обычно выглядели жилистыми. Он был словно выстроен для скорости и выносливости, с хорошими лёгкими и жёсткими мускулами. Его голова казалась большой из-за массивного прямого чёрного волоса, который он лишь иногда сплетал в косички, но обычно оставлял распущенными, в обрамлении повязки, чтобы они не падали на глаза. Он гордился таким своим богатым волосяным убранством, и существовали специальные церемонии для детей, которые предусматривали в дальнейшем их хороший и постоянный рост.
Его лицо было широким, круглым и довольно плоским. Цвет менялся от светлого загара до насыщенного шоколода. В некоторых случаях его веки свисали над его глазами, придавая, тем самым, эффект капюшона. Белые стандарты немногим превосходили по красоте индейских мужчин, но последние психологически были более устойчивы, а самые важные их мужчины буквально излучали чувство собственного достоинства.
Молодые женщины большей частью доставляли удовольствие при взгляде на них, но всё же, с течением жизни, они были склонны к увяданию, а их бодрое тело и груди к сморщиванию. Рождение детей, тяжёлая физическая работа и нервное напряжение ненадёжного существования, ускоряли их старение.
Обычно мескалеро одевались в оленьи шкуры, и до сих пор они это делают во время выполнения каких-либо церемоний. Женщины носили юбки и сарафаны. Мужчины выходили в общество в рубашках и набедренных повязках, и последняя представляла собой длинную полоску материала, свисавшего над ремнём и сзади. Дополняли наряд высокие мокасины, натянутые до колена или завёрнутые вниз. Они сохраняли этот костюм своих прародителей так долго, как только могли. Правительство США не могло вплоть до 1898 года облачить мужчин мескалеро в брюки, да и потом нужно было прилагать настойчивые меры, чтобы сделать это. Теперь все они носят одежду белых людей, привычную в сельской местности, и лишь на официальных государственных приёмах некоторые из них по возможности возвращаются к своему своеобразному стилю в одежде.
Их жилища были бедными и примитивными, по большей части представлявшими собой обычно шалаши или викиапы, выполненные посредством соединения густооблиственных веток над остовом печной камеры. Контакт с индейцами равнин во времена охоты на бизонов позволил им сделать типи частью своей материальной базы, и они широко использовали его в то время. Когда бизоньи шкуры стали недоступны, они начали использовать холстяную материю белого человека, чтобы покрывать остовы своих жилищ, а иногда, когда возникали трудности с его приобретением, использовали тенты с армейских палаток.
В те времена, когда они бродили беспрепятственно и в своё удовольствие, подобные убежища были хоть и не роскошны, но вполне удобны. Для получения недостающего тепла, по возможности они перемещались южнее, где повсеместно днём светило горячее солнце. Лейтенант Уитинг сообщал в 1849 году: "Их зимние поселения широко раскинулись по берегам Рио-Гранде, и их весенние и летние пристанища обнаружены в горах, которые простираются от Пресидио до Санта-Фе".
Не было никаких проблем с жильём, пока не прибыл белый человек со своими понятиями о постоянном местожительстве. Апачи сильно страдали, когда вынуждены были терпеть холодную погоду в своей горной резервации лишь с помощью толщины холстяной материи и одного одеяла между собой и зимним небом.
В дни свободного передвижения и проблемы санитарии решались намного лучше. Вместо наведения порядка в одном месте, апач время от времени перемещал своё семейство в новое местоположение лагеря. В любом случае он должен был передвигаться в поисках дичи, или идти туда, где росли фрукты и ягоды, или скрываться от враждебных налётчиков. Таким образом он избегал поражения инфекционными болезнями, и в то же время обеспечивал самого себя большим временем для того, чтобы заниматься более интересующими его вещами. Благодаря подобной системе, апач, конечно, никогда так и не узнал бы об изобретении отхожего места, хотя старые люди говорили людям, что они должны уйти на две мили от лагеря, чтобы найти себе удобное место для очищения кишечника. Жалобы на загаженность индейских лагерей редко когда были слышны до того, как аборигены были собраны в ограниченных местах и им было запрещено уходить оттуда.
С тех пор, когда мескалеро начали строить свою экономику на охоте, собирательстве и совершении набегов, они являлись свободно передвигавшимися пешком людьми, а после того, как испанцы невольно предоставили им лошадей, то расширили протяжённость своих переходов на сотни миль во всех направлениях. Они ежегодно охотились на бизонов, - так долго, пока охота не помогала обеспечить всё племя, совершая при этом четырнадцати или пятнадцатидневную верховую поездку в страну команчей, а затем добывая там шкуры, мясо, жир и сухожилия. Военные партии перемещались далеко вглубь Техаса и Мексики в поисках трофеев и славы. Даже в пределах необозначенных границ своей определённой области обитания, племя постоянно передвигалось, чтобы всегда иметь вдоволь продовольственных припасов. Необходимо было находить новые охотничьи угодья. Фрукты и ягоды, орехи и семена, должны быть убраны по мере их поспевания. В урожайные годы женщины лихорадочно работали, пытаясь убрать весь урожай при его созревании. В плохие годы они так же неистово трудились, чтобы ничего не потерять из того, что выросло.
В горах проходила большая часть их жизни, и они рассматривали их как свой недвижимый дом. Самая большая их группа, ядро современных мескалеро, бродила по откосам хребта Сьерра-Бланка, самый верхний пик которого устремлялся в небо на двенадцать тысяч футов из своей зелёной мантии в виде сосны и кедра. Также они располагали свой лагерь в горной цепи Сакраменто, расширявшейся на юг по их собственной территории. Другие ответвления мескалеро беззаветно были привязаны к своим любимым местам обитания в горах Гваделупе на границе между Нью-Мексико и Техасом, и в горах Дэвис в области Биг-Бэнд на Рио-Гранде. Все мескалеро сроднились, перемешались, и очень крепко привязались к своему месту жительства в этой горной области, но только группа Сьерра-Бланка продолжила существование на своей унаследованной земле предков.
"Когда земля была сотворена, то Убийца Врагов предоставил мне право жить здесь возле Белой Горы", - говорит современный мескалеро. Ещё он сказал: "То, что покрывает эту гору, есть земля мескалеро. Убийца Врагов дал мне право на неё. Мы -всё ещё здесь. Всё ещё бедные, но мы идём верным жизненным путём. Бог создал для нас этот путь. Он создал нас из ничего, и мы всё ещё продолжаем идти по этому пути".
Мескалеро совершали большинство своих путешествий ради того, чтобы собрать мескаль, который являлся их главной пищей, а также стал источником происхождения их имени. Мескалеро означает - "изготовители мескаля".
Мескаль - это агава, большое пустынное растение, с толстыми и плотными зелёными листьями, которые обрываются у смертоносных, способных разорвать мягкую плоть шипов. Также растёт он в предгорьях и в нижних частях горных откосов, где солнечный свет и тепло, почва и высотные отметки, как раз подходят для необходимого его роста. Из нескольких разновидностей этого растения мескалеро использовали, по крайней мере, два, и иногда в изрядных количествах изготовляли сотел (алкогольный напиток).
При наступлении времени уборки, обычно в мае или июне, когда огромные красные цветочные стебли начинали свой рост вверх, женские партии сборщиков мескаля, вооружёные топориками и четырехфутовыми палками, обтёсанными и заточенными с одного конца, отправлялись первыми. С самого начала пути, во время которого всегда существовала опасность столкновения с враждебными военными отрядами, некоторые из мужчин сопровождали их, чтобы обеспечить защитой. Кроме этого, обязанностью воинов было прочёсывание местности на значительные расстояния в целях охоты и разведки, и они долго могли не появляться в лагере. В разгар сбора партия сборщиков мескаля уже состояла из двадцати, тридцати человек, включая нескольких мужчин и всех подростков, которых женщины могли заставить идти с ними. Чем взрослее юноша, тем труднее было его убедить в этом.
Мескаль довольно капризен в выборе места для своего произрастания. Иногда приходилось путешествовать много миль, чтобы заготовить достаточные его запасы, и партия сборщиков могла этим заниматься две или три недели. Для индейских женщин это был труд от рассвета до заката. Они в бешеном темпе исполняли свою трудную обязанность.
Как только они разбивали лагерь в области произрастания, по возможности ближе к водным источникам и лесу, то работа начиналась. Сначала обрезались большие листья, по возможности как можно ближе к верхушке. Затем женщина апачей должна была использовать свою заострённую сосновую палку как зубило, чтобы разрывать корни, и в конце разрубать их топориком. Когда она заканчивала это занятие, то получала клубень, цветом белой слоновой кости, полностью готовый для жарки.
Это было по настоящему тяжело, но дальше было ещё трудней. Яма для готовки копалась вручную в иссохшей каменистой почве, и должна была стать достаточно широкой и глубокой, чтобы вместить примерно тонну клубней. Если старая яма была пригодна для этого, то женщины её вычищали, в противном случае они копали новую, размером от четырёх до пятнадцати футов в длину и приблизительно четыре фута в глубину. Дно её выкладывалось камнями.
Когда всё было готово, то поверх камней они разводили огонь и поддерживали его, прохаживаясь туда-сюда с восхода солнца до полудня, или ещё дольше, если это было необходимо. Затем туда укладывался сырой мескаль, который, в свою очередь, покрывался толстым слоем травы. Сверху всего этого они наваливали сырую землю и камни, чтобы удерживать пар и тепло. Множество отдельных листьев оставлялось торчать сверху покрытия, чтобы по мере процесса приготовления пробовать их. В этой сырой, но работавшей под эффективном давлением загруженной печи, парообразование продолжалось весь день и всю ночь , или пока проба верхних листьев не указывала на то, что продукт готов. Затем начинался праздник мескаля, и каждый становился владельцем липкого, счастливого времени, поглощая за общим столом густое и сладкое кушанье, произведённое на свет с помощью кулинарного искусства. То, что не съедалось, разрезалось на утончённые широкие полосы, высушивалось на плоском камне и переправлялось к родному очагу на хранение. Этот процесс длился веками, и играл важную роль в экономике племени. Во время своих перемещений они несли с собой эти своего рода галеты, а иногда использовали их для обмена, так как это была их единственная вещь, которую они имели на хранении. То есть, продолжительное время это была почти единственная их вещь, которую они могли использовать в торговых целях.
"В резервации мескаль не был уже столь обилен, но всё ещё готовится для большого праздника в июле, когда каждая девушка принимает участие в обряде половой зрелости, а также для общего праздника, который проходит после этого. Женщины апачей готовят мескаль в большой закрытой кухне, вблизи с местом плясок и около церемониального типи. Засушенный мескаль затем выкладывается на стол на простыни в два фута длиной. Он представляет собой массу волокнистого продукта с некоторой долей жёстковатой, сухой, красноватой мезги, прилипающей к ним. Чтобы употребить это в пищу, вам нужно обрезать часть содержимого ножом и затем долго и энергично жевать. Мескаль на этой стадии готовности имеет вкус похожий на вкус патоки, приятный даже для белого человека, но волокна его настолько жёсткие, что одного куска обычно достаточно даже для подготовленного экспериментатора.
Из сушёного мескаля, мескалеро также готовят своего рода пуддинг, который выглядит подобно небольшому растаявшему земляничному мороженому, наполненному стружкой. Это имеет резкий запах и привкус, что ещё можно вынести, но по окончании потребления этого, остаётся послевкусие с ощущением горечи" (Вилье Магуш, апач из резервации мескалеро, февраль 1955 года).
На протяжении последних лет, по мере того, как всё везде перегораживалось заборами и способы добычи средств к существованию изменились, мескаль в любых его разновидностях готовился редко. В 1954 году мистер Вилье Магуш отправился с партией Хупа Ли в западном направлении от ранчо Сакраменто. Они взяли тачку для перевозки дров, принадлежавшую агентству, и получили разрешение проследовать на холмы, где с усердием обрезали около тридцати верхушек. Нужно было перенести сырьё на кухню агентства, но не наблюдалось никакого леса, расположенного рядом с ранчо Ли. Это было серьёзным предприятием, и казалось едва ли стоивши такого усилия. Мистер Магуш не был с этим согласен, но всё же несколько других людей вынуждены были уехать.
Растение мескаля снабжало напитком, а также едой, но сегодняшние мескалеро не часто используют его по назначению. Тем не менее, в Мексике мескаль до сих пор перебраживают в итоговый продукт отличного качества - бесцветное вещество, представляющее собой горячее, огнедышащее зелье, придающее в результате потребления большую работоспособность, и с меньшими последствиями, чем любые другие мексиканские опьяняющие напитки. Многие старые американцы, живущие сегодня вдоль границы, предпочитают бутылку мескаля кварте виски.
Ещё одно варево апачи называли тулпаи или тисвин (профессор Дэвид Шнейдер из университета Калифорнии пишет, что тулпаи - слово мескалеро, а тисвин - слово используемое белыми, и по этой причине апачи избегают его), приготовлявшегося из перебродившего проросшего зерна, и вот его они по мере возможности и предпочитали потреблять. Были времена, когда американские индейские агенты выдавали мескалеро переработанное зерно, так как при попадании цельного зерна в руки их старых женщин, сразу начинались проворачиваться делишки с тисвином.
Растение мескаля имело и много других способов применения. Из его волокна можно было получить нитки и ткань. Сандали и брюки, а в общем, всё то, что предписано уметь делать компетентной индейской домохозяйке, изготовлялось из мескаля. Он был кладезем полезных и необходимых вещей.
Но мескалеро не зависели только лишь от этого! Вряд ли бы нашлось в их стране хоть какое-то растение или животное, которое они не использовали бы по назначению, и это была посрамляющая и в то же время просвещающая вещь для белого человека, который, узнав об этих предметах, предпринял десяток шагов через пустыню и обратил своё ненавязчивое внимание на растения, чьи имена он едва знает, и которые он будет сохранять в изобилии, если только будет знать, что они принесут ему какую-то пользу.
Почти всё было годно к применению, и большая часть всего этого было съедобно. Они ели цветы юкки и фруктов, плоды разных кактусов, фасоли мескита, змеевидные фасоли (или торнильос), дикий картофель, жёлуди, ягоды можжевельника, ягоды сумаха, широколистный рогоз и корни перекати-поле, даже внутреннюю часть коры жёлтой сосны. Использование сосны являлось спецификой апачей хикарийя, и покрытые шрамами стволы почтенных деревьев в сегодняшней резервации мескалеро напоминают о времени, когда Вашингтон ошибочно счёл, что эти две группы смогут благоустроиться совместно.
(Родина мескалеро, взгляд на запад вниз Собачьего каньона (Dog Canyon), в Белых Песках (White Sands).
Они изготовляли хлеб из семян подсолнечника, джем из ягод сумаха, приправы из множества лиственных сорняков, жевательную резинку из сока волокнистого молочая и сосны. Кажется, что не существовало такого животного или овоща, которое они не пустили бы в употребление. Гладкая гремучая змея в голодное время не избегала этой участи. Некоторые племенные группы отказывались от употребления в пищу рыбы, а подгруппы мескалеро ещё брезговали и самцами кролика, но это были почти единственные вещи, к которым они не прикасались. Как один старый апач заметил любопытствующему белому: "Еда есть везде, если только знаешь, как найти её".
Описание приготовленного рагу из американского кролика с хлебом из семян подсолнечника, какого-то количества высушенного мескаля, сваренного по случаю и смешанного с земляным орехом или с ягодами можжевельника (в настоящее время они иногда используют арахис), сваренные цветы юкки в виде растительной массы, черёмуховое желе и немного сушёного винограда на десерт. Всё это звучит питательно и даже аппетитно, и всё это имеется в неограниченном количестве и легко доступно!
Вечная проблема состоит в том, что природа не очень великодушна. Частые гости - мороз и град, пожар и засуха. Дичь могла редко попадаться или вовсе пропасть. С течением времени страна наполнялась, и казалось, что еды становится всё меньше и меньше. Когда прибыли американцы со своими распорядками о резервировании и ограничении, жизнь для апачей стала почти беспросветной. Они имели выбор - остаться в резервации и голодать, или покинуть её и получить вдогонку выстрел. Многие из них решили, что лучше уклоняться от пуль и питаться от случая к случаю.
Когда приходили хорошие времена и наступал мир, и была еда, то апачи становились счастливыми людьми. Те из нас, кто так много слышал об их жестокости и беспощадности, хитрости и вероломстве, с трудом поверят, что у домашнего очага эти ужасные разрушители были любезны со своими детьми, полны шуток и преданы непростым нормам поведения, что практически каждому действию ежедневного течения жизни они придавали религиозный смысл. Но те белые люди, которые нанесли мескалеро поражение, говорили, что они были открыты и честны перед тем, как "цивилизация" поглотила их полностью.
Один белый начальник апачских скаутов, семьдесят пять тому назад полагал, что его подчинённые являются самыми весёлыми парнями, которых он когда-либо знал, и вели они себя в лагере подобно группке "шаловливых школьников" в выходной день.
Пол Блэйзер, выросший в резервации, писал: "Размышления об обозе мескаля вводят меня в печаль. Они должны были нагружать своих лошадей и принуждать их к переходу, замучив уже через полмили или чуть больше, и вы могли бы услышать их приближение по окончанию длинного пути. Они разговаривали и пели, не понижая свои голоса. Они были красивыми и счастливыми людьми в те дни, намного счастливее белых людей. Теперь же нет!"
Их общественная система очень хорошо отвечала их требованиям. Племя свободно существовало как объединение организованных независимых групп, каждая во главе своего собственного предводителя. Во время бедствий или опасности, эти предводители собирали племенной совет и избирали одного из своего числа, чтобы тот действовал как главный вождь, но в обыденных ситуациях никто не признавал его правопритязаний на самостоятельные действия других, и у мескалеро это было выражено сильней всех. Они являлись образцами "абсолютной демократии, когда каждый воин находил себя превосходным образцом и подчинялся лишь временному руководству со стороны лидера, избранного по какому-либо поводу".
Этот факт вызывал большое огорчение и неправильное понимание после того, как прибыли американцы. Неоднократно, военные или гражданские официальные представители вели переговоры и заключали какого-либо рода соглашение с предводителем апачей, рассчитывая при этом, что он будет выступать от имени всего своего народа, и совсем не понимая при этом, что он может говорить лишь за свою группу (общину), и только ими уполномочен принимать решение. Индейцы, - те, кто не подписывал никакие обязательства и не ратифицировал никакие соглашения, - не могли понять, почему они должны быть наказаны за нарушение договоров, которые были получены без ознакомления их с ними и согласия.
Также у них возникала проблема в связи с тем, что американцев коробило от их способов получения средств существования и завоевания авторитета. Совершение набегов являлось их деловым предприятием, и подобно Фальстафу они не считали за грех кропотливый труд в этой профессии. Они тренировались для ведения военных действий подобно тому, как атлеты тренируются для состязаний по бегу. Они развивали в своих мальчиках такой образ мышления, чтобы те научились ловко и удачно воровать. А как ещё можно стать знаменитым воином? Мексиканцы влачили своё жалкое существование лишь для того, чтобы обеспечивать апачей нужными вещами подобно тому, как корова обеспечивала молоком белого человека.
Все вновь прибывшие, включая белоглазых, были врагами. Свои люди были в почёте, однако любой другой мог быть обманут и ограблен без колебаний и придания этому особого значения, что с точки зрения других рас, включая белую, непонятно и недопустимо.
Апач не считал, что большой индивидуальный риск и тщеславные показы смелости столь необходимы или желательны в его деловом предприятии. Подобно любому профессиональному солдату всего земного шара, он реально смотрел на вещи, и наиболее успешным считалась личность, которая получала максимально возможную пользу с наименьшим ущербом для себя. Восхищение женщин и похвала его собратьев по оружию адресовались тому человеку, кто доставлял добычу и грабёж, а не являлся мёртвым героем, который не был достаточно умён и покоился теперь где-то далеко.
Как военный человек, апач храбро встречал опасность, и считал занятие тяжёлым трудом просто ниже своего достоинства, подобно тому, как старорежимный прусский офицер не мог принимать участие в решении скромных задач. Наблюдение и применение оружия, - вот и всё, что общество могло от него ожидать. Заботу об остальных вещах индейцы оставили своим женщинам.
Женщины соглашались с этим, так как в своей сфере деятельности у них были свои предметы интереса, соответствующие их собственному образу жизни. Мать являлась средоточием семейной жизни. Когда девушка вступала в брак, то её муж переходил жить в её общину, вместе с её сёстрами и их мужьями. Вероятно, её мать находилась где-то рядом, но не в непосредственной близости, так как существовало табу тёщи, и человеку нельзя было не только находиться рядом с матерью жены, но и даже смотреть на неё. Считалось, что такое правило уменьшает число семейных ссор. Это также устраивало и агрессивную бабушку, так как в противном случае, через своё влияние и авторитет, своим недовольством зятем, она могла принести проблемы. Женщины испытывали яркий, счастливый период в своей жизни, когда совместно занимались обустройством лагеря, и не допускалось, чтобы кто-то из них нёс это бремя в одиночку.
Женщины апачей пытались научить детей жить правильно, и обычно самые юные были почтительны и послушны. "Не употребляйте плохого слова, если не хотите, чтобы его использовали по отношению к вам. Не считайте себя недругом всем окружающим. В играх с детьми помните то, что нельзя что-либо забирать у другого ребёнка. Не воруйте у своих друзей. Не проявляйте неприязнь к вашим товарищам. Если вы доброжелательны сейчас, то когда станете взрослым, то полюбите вашего товарища или мужа, как свою индейскую мать".
"Когда вы придёте в другой лагерь, то не стойте у входа в жилище. Идите прямо и усаживайтесь подобно выросшему здесь человеку", - говорила она, и затем добавляла, что "не подобает болтаться вокруг во время кушанья, ожидая приглашения присоединиться к нему".
Мальчики подвергались суровому тренингу, так как их готовили к образу жизни воина. Они обязаны были терпеливо слушать, когда взрослый показывал им, как изготовить стрелу или рассказывал, каким образом они должны научиться пользоваться сигналами или знаками для поддержания связи. Они должны были пройти через тяжёлую физическую подготовку своего тела, и запоминать особый язык, употреблявшийся только на военной тропе.
Девушки обучались тому, что они должны будут знать и уметь, когда станут женщинами, и получали наставления в том отношении, чтобы их поведение было подобающим и целомудренным. Белые наблюдатели с недовольством констатировали успех апачей в плане обучения девушек.
"В отношении добродетели и скромности", - писал один из них в 1887 году, -"восточные апачи настроены в высшей степени положительно по сравнению с другими индейцами".
В июле девушки имели для себя день, имевший особое значение, когда готовые к вступлению в брак, проходили через сложную четырёхдневную церемонию, чтобы приготовиться к предстоящему. Устанавливался священный типи, имевший вход с восточной своей стороны. Девушки выходили, наряженные в красиво отделанные бисером оленьи шкуры, и знахари молились за их долгую и счастливую жизнь:
"Он держит свою руку, окрашенную лучом солнца.
Солнце, солнце спустилось. Он спустился на землю. Он вошёл в неё.
Он хочет закрасить её красной глиной. Долгая жизнь! Его мощь плодородная.
Он закрасит её белой глиной. Долгая жизнь! Его мощь плодородная".
Барабаны и песни, священная жёлтая цветочная пыльца на её щеках и лбе, подарки и поздравления от друзей и родственников, угощение и доброжелательное общение, - всё это превращало церемонию половой зрелости для девушки мескалеро в радостное и волнующее событие. Это побуждало её всерьёз размышлять о семейных обязанностях и долге перед обществом, которое не только даёт, но и требует отдачи. Высокие пронзительные песнопения имели отношение к пробуждению в ней красоты окружающего мира, в котором она жила:
"Солнечные лучи падают прямо на мальчиков утренней зари, в переливающихся жёлтым мокасинах.
Они танцуют в макушках солнечных лучей, струящихся к ним.
На востоке повсюду радужно, девицы утренней зари, в переливающихся жёлтым мокасинах и в блузках с желтизной, танцуют перед нами.
Прекрасный над нами рассвет".
Всё это являлось частью мифологии, которая давала объяснению всему тому, что случилось до того, как люди возникли из земли. Старые знахари рассказывали и воспевали это. Обычай находил своё отражение в тысяче действий и психологических установок, по мере того как люди что-либо предпринимали по жизни.
"Вначале был Усен, их Создатель, о котором знали лишь приблизительно. Ближе к душе апачей располагалась Женщина Закрашенная Белым, чьи дети были взяты внушающим ужас великаном, и в итоге она родила Ребёнка Воды. Вот он и уничтожил разрушителя и всех других чудовищ и монстров, которые не давали в начале житья. Под защитой этих двух милосердных божеств, матери и сына, апачи проживали свои жизни.
Женщина Закрашенная Белым не выталкивала всё то зло, существующее по отношению к нам. Женщина Закрашенная Белым целиком создала и вас самих. Но получилось так, что вы привезли к нам земной пыли, которая находится между землёй и небом. Есть что-то неправильное в этом. И мы всё ещё в этом живём".
Ближе к людям стояли Горные Духи, жившие в священных горах и иногда проявлявшие себя при какой-нибудь необходимости или во время бедствия. В важных церемониях, мужчины племени в масках и костюмах подражали им, выполняя перед Духами танец, передающийся из поколения в поколение. Плохим знаком, возможно, предрекающим смерть, являлось то, если под маской узнавался друг. Необходимо было следить за смысловым содержанием танца и смыслом слов в песнях:
"Великий Синий Горный Дух
Дом создан из синих облаков
Противоположное создано из призрачной синевы (синего миража)
Там - вы начали жить. Там - жизнь добродетельная. Я благодарен за созданную здесь доброту".
Для полезного обучения, мальчики и девочки, в одинаковой мере, слушали цикл историй о Койоте, которые дедушка рассказывал, собравшимся вокруг костра зимой, и в некоторых случаях, это было необходимое наставление, усиленное каким-либо примером. Койот являлся олицетворением антиобщественного образа жизни, обманщиком и подлым парнем, постоянно наживавшим себе трудности и делавшим из себя посмешище, так как он не вёл себя подобно скромному индейцу. Он с воодушевлением укрощал личинок мух, которые являлись первыми хранителями, и нёс их людям, но почти весь сгорал, занимаясь этим. Современные мескалеро по-прежнему говорят о "поведении маленького койота", когда описывают чью-то пронырливость и хитрость.
Существовала красота и поэтичность в такой религии, и множество церемоний всецело наполняли душу апача точно также, как значительно лишённые естественности обряды наполняют сердца людей других рас. Такие церемонии придавали значимость его существованию на земле и уверяли его в том, что после своей смерти он встретится со своими отцами под землёй,где все живут согласно старым индейским традициям и где больше нет болезней, боли и голода.Он осознавал, что очень хорошо верить в такие вещи, и когда ему по случаю приходилось сравнивать плоды своего вероучения с вероучением белого человека, у него находились веские причины для того, чтобы предпочесть своё.
Конечно и в его Библии существовали тёмные и зловещие страницы.Он страшно боялся призраков мёртвых.Он должен был постоянно с осторожностью что-то делать и говорить,если не хотел, чтобы за ним следовало невезенье. Знахари обладали некоторым знанием трав и лекарственных растений, но они наверно многих убили по мере излечивания, некоторых из них несомненно доводя до смерти своими дурманищими смесями и фокусами, а другим больным людям фатально вредя при помощи энергичного поверхностного массажа живота.
Подобно современному учёному, мескалеро знал,что каждый атом природы заключает в себе силу. Это могло истощить или направить в определённое русло, надёжно и с гибельными последствиями. Тот, кто использовал это в плохих целях, являлся колдуном, и простодушный апач смертельно боялся его колдовства. Значительное своё время и энергию он тратил на убеждение, что не может подвергнуться вреду, если будет знать секретное заклинание. С другой стороны, он мог применить собственную мощность и другие способности, если у него случилось правильное богооткровение и он смог освоить ритуал при помощи другого индейца или благодаря каким -либо сверхъестественным силам.
Мескалеро старого времени был очень занятым и набожным человеком. К сожалению его христианские братья никогда не стремились побольше узнать о его вероучении и обычаяхв те дни, когда он нуждался больше всего в понимании. К 1930 году было собрано много разного рода информации антропологами, лингвистами и историками, но обычным людям по-прежнему, как и сто лет назад, в тягость было знакомиться с индейским образом жизни и их религией. Это невежество постоянно вызывало раздражение у людей, которые хорошо изучили аборигенов.
"Я испытываю отвращение, когда слышу в беседе между людьми, что они отзываются об апачах, как о дикарях", - писал Пол Блейзер (белый человек), который хранил память о старых временах в резервации. - "Они были такими же мужчинами и женщинами, как и мы. Дикарь прилагался к индейцу, потому что, когда он хотел облегчиться, то шёл в кусты. Но некоторые белые мужчины при этом и не заходят в кусты. Если индеец в этом случае дикарь, то множество белых мужчин, значит, тоже являются дикарями. Посмотрим на генерала Гарланда. Он был как раз дикарём. Тэдди Рузвельт тоже дикарь. Некоторые мескалеро, наподобе Мучачо Негро и некоторых других, являлись дикарями. Но они были ничем не хуже, чем белые люди, которые "стреляли в спину, сидящему в седле". Когда я работал, то они часто приходили за припасами. Я давал им сигареты, и они усаживались в кружок и рассказывали мне народные предания и легенды, в которых заключалась сама красота и поэтичность. Это было время, когда я начал видеть в них людей, похожих на нас".
Старомодные индейцы, которых Пол Блейзер знал в своём детстве, сейчас почти все ушли. Их потомки имеют значительные успехи на пути по улучшению своей жизни, однако в процессе этого что-то было потеряно. Многое хорошее из старой культуры уже утрачено. Большинство их, из нововведений усвоило примерно половину. Апачи мескалеро застрял в маховике перемен. Он сохраняет часть своих традиционных обычаев, но они теперь не имеют того значения, которое имелось при его отцах.
Церемония половой зрелости - единственный религиозный фестиваль, им посещаемый - наглядно демонстрирует существующие процессы. Теперь это в большой мере имеет коммерческий уклон. Первые три дня ещё в какой-то мере посвящены таинству священного обряда, но четвёртый день, согласованный так, чтобы он приходился в канун праздника Четвёртого Июля или во время него - это строго для туристов. Посетители занимают трибуны вокруг поля для родео и жуют гамбургеры вокруг танцевальной площадки, пристально и с непониманием разглядывая начало танца Горных Богов, тыкая пальцами в индейским детей и фотографируя всех подряд. Мескалеро прощает эти их плохие манеры, так как они приносят ему прибыль в карман, и по-видимому, не очень-то и сожалеет о разрушении его самого священного ритуала.
Лишь иногда, какой-либо старый мескалеро скажет хорошее слово в адрес того образа жизни, которому его люди следовали в старые дни, прежде чем пришли белые люди со своими ружьями и Библией для того, чтобы уничтожить Индейский мир: "Вы, белые люди, совсем не понимаете, что даже если наши древние люди и мало знали, они учили своих детей хорошим манерам в своём убогом лагере. Пусть их лагеря повсеместно были бедны и малоимущи, но они в них выражались с помощью хороших слов и хороших мыслей".
ГЛАВА 3. СУРОВОЕ ИСПЫТАНИЕ МУЖЕСТВА: АПАЧИ ПРОТИВ ИСПАНЦЕВ.
Первым европейцем, увидевшим восточных апачей, стал дон Франциско Васкес де Коронадо, когда он находился на пути в Канзас в поисках существующей в мифах Гран-Куивира (Гран-Кивира) На Педро де Кастанеда, его историографа, они произвели благоприятное впечатление: "Вызывающие сожаление члены племени немало старались для нашей партии, преследовавшей бизонов, чтобы добыть себе пропитания. Для того, чтобы перемещать самих себя, у них имелись только собственные ноги. Единственным их домашним животным была собака, которую они обычно используют в переходах на дальние расстояния, чтобы перетаскивать тяжёлые грузы. Они живут в покрытых бизоньми шкурами палатках, едят бизонье мясо, вяленое или сырое, и пьют бизонью кровь". Жизнь у них была нелегкая, но, тем не менее, Кастанеда одобрительно отметил, что " они любезные люди, и совсем не свирепые. Они верные друзья".
Коронадо назвал их "Гуэрехос", слово из языка пуэбло, означающее - "едоки бизона". Исследователи, приходившие позже, охарактеризовывали их, как "Индиос Вагуэрос", или "Индейцы Пастухи", потому что они бродили за бизонами. Онате, колонизатор, прибывший к ним в 1598 году, первым назвал их - "апачи". Имеется много доводов насчёт того, что это слово означает, но есть одна гипотеза, которая устраивает большинство людей, и согласно ей, страдавшие от них зуни огульно назвали своих кочующих соседей этим словом, что означает на их языке - "враг". Несомненно, что это было удачным названием, так как с течением времени их рука поднималась против каждого человека, и рука каждого человека совершала то же самое против них.
К 1541 году племена апачей уже прочно обосновались в регионе и были расселены даже шире, чем в более поздние времена. Предки западных апачей нашли для себя постоянный дом в девственной местности за Рио-Гранде, а восточные апачи, включавшие некоторых прародителей мескалеро, ночевали в палатке на бизоньих равнинах, а кто-то из них жил далеко на севере, например, в Канзасе. Они раздробились на мешанину из племенных подгрупп, что до сих пор делает тщетными изыскания историков и антропологов.
Тут были: "карланас", "паломас", "хикарильяс", "фараонес", "липанес", "натахес" , "апачи дель перильо"и "мескалерос", - все эти названия наиболее часто упоминались в испанское время. Некоторые из этих племён были названы в честь их любимых мест обитания, некоторые по именам их вождей, некоторые получили свои имена за свои характерные, только им присущие черты, или за обычаи. Они мигрировали, смешивались, ссорились и раздроблялись. Один исследователь называл их одним именем, а следующий уже другим. Хикарийя, липан и мескалеро передали их обозначения своим потомкам. Остальные исчезли, и мы не знаем, в каком направлении.
Навахо давно забыли, что апачи являются их родственниками, и даже порой сражались с ними. Но внутри своих обществ апачи поддерживали довольно близкие связи. Испанцы отзывались о "стране апачей" так, как будто бы она была неким политическим образованием. Позже американцы приняли точку зрения, что апачи объединены в союз друг с другом. Правдой же, несомненно, было то, что несмотря на любые противоречия, иногда случавшиеся между разными племенами апачей, все эти люди знали, что кровь более густая, чем вода, и поэтому испанцы не наносили им значительного вреда.
Когда захватчики появились впервые, то едоки бизонов были больше любопытными, чем враждебными. В принципе, если уж не любить, то они точно могли хотя бы научиться быть терпимыми в отношении бородатых тяжеловооружённых всадников. Однако испанцы, при любой возможности и с самого начала, плохо с ними обращались.
Например, был такой Гаспар Кастаньо де Соса, кто прибыл в Нью Мексико в 1590 году с несанкционированной разведывательной экспедицией. Группа индиос вагуэрос решилась совершить налёт на его лагерь. В последовавшей рукопашной схватке был убит один дружественный индеец и уведено немного скота. Капитан Кристобаль отправился на поиски, догнал налётчиков, убил некоторых из них и захватил четверых в плен. Один из пленников был повешен, а другие оставлены "служить в качестве переводчиков".
Несомненно, Кастаньо понимал, что нужно принимать серьёзные меры, но он должен был и учитывать, что подобные действия, это не тот метод, при помощи которого можно дикарей на новой земле сделать друзьями.
Апачи более осторожно начали после этого относиться к испанцам, и они имели на это основания. Завоеватели смотрели на дикие племена, как на свою законную жертву, которую нужно схватить и послать заниматься тяжёлым трудом, туда, где существовала необходимость в рабах. Торговля человеческим телом была запрещена законом, но это ничего не значило для некоторых испанских управляющих, не останавливавшихся абсолютно ни перед чем в своих попытках обеспечить нуждавшихся в этом сырье и сделать на этом деньги.
Благочестивые отцы в своих устремлениях спасти души апачей часто ввергались в шок из-за того, что были вынуждены наблюдать. Расстроенный Алонсо де Бенавидес однажды написал о своём отношении к этому в своём же "Меморандуме" от 1630 годак королю Испании Филипу IV. Он почти завершил преобразование (обращение в другую веру) вождя апачей, внимавшего наставлениям "со значительным почитанием", и почти был готов к совершению обряда крещения, когда отряд охотников за рабами напал на племя. Другой вождь был главарём враждебно настроенных , тем не менее, испанский губернатор организовал экспедицию сюда.Произошло сражение, в котором много апачей было убито, и среди них готовый к крещению вождь. В последние мгновения своей жизни, он вытащил наружу чётки перед командиром охотников за рабами, умоляя во имя Божьей Матери пощадить его, однако мольбы были бесполезны. Когда эта захватническая партия возвратилась в Санта-Фе, то обнаружила, что сообщение об их жестокости прибыло туда раньше них. Поднялся такой шум, что управляющий решается на риск, и принимает военную добычу, которую он так дожидался, и в то же время выражает желание повесить тех, кого он сам и же послал. Но его алчность была хорошо распозноваема, что "сподвигло эту провинцию подняться в мятеже, хотя ( с Божьим благословением), мы все же вернули себе утерянное заново, и индейцы теперь знают, кто виноват, а также то, что Бог всех очень любит".
Этот, и подобные ему эпизоды, полностью повернули красного человека против белого. Испанцы сетовали, что "эти люди не держат своё слово". Индейцы же возмущались существовавшим курсом на угон их людей далеко в неволю, и отплачивали захватом рабов из каких-угодно, без разницы, мексиканцев, которых только могли поймать, в первую очередь предпочитая молодёжь.
Позже, через триста лет, американцы обратили внимание на этот, теперь уже освящённый веками обычай взаимного ограбления, бытовавший между мексиканцами и апачами. Капитан Джон Поуп так это прокомментировал: "В этом обычае они стараются во всём подражать друг другу, и образчиком этому служат жители Новой Мексики, и очень сомнительно, что в долине Рио-Гранде можно найти хоть одно поселение, где не было бы индейских рабов. Эти несчастные творения проданы и куплены подобно лошадям или мулам, и кажется очень невероятным, что индейцы станут доставлять мексиканских заключённых в распоряжение властей, когда открыто происходит продажа в рабство их соплеменников. Трёхлетний опыт наблюдений в этой стране позволил мне составить мнение, что количество грабежей, кажется, почти равное между низшим сословием новомексиканцев и индейцами, чьи стада крупноголового скота часто пасутся совместно, и что защиту от грабежей, на которую мы тратим так много средств, чтобы обеспечить безопасность первых, можно с подобной же обоснованностью распространить и на индейцев.Трудно сказать, с чьей стороны происходит больше ограблений, но, как бы там ни было, число грабежей, совершаемых индейцами, в десять раз преувеличено, и надлежащим образом сформулировано перед представлением в органы власти".
Дурная кровь, существующая почти с самого начала между испанцами и восточными апачами, постоянно бурлила на окраинах колонии. Точкой соприкосновения между двумя расами являлась пограничная линия деревень-миссий: Або, Куарак, Чилили, Таксигуи и Хуманос, - тянувшаяся с севера на юг вдоль предгорий горной цепи Манзано, восточнее Альбукерке. Это была дальняя окраина Апачерии, кровавая граница с областью, населённой христианами. Пирос и Томпирос, Танос и Тигуас, - все заботились о яблоневых садах и фасолевых полях в этих пуэбло, являясь мирными фермерами и удобным объектом для голодных апачей, когда у них начинались трудности. Молитв священников, беспокоившихся об их душах, и усилий солдат, посланных для защиты их плоти, было недостаточно для того, чтобы ограждать их от разбоя и гибели.
Что ещё могло сдерживать враждебные действия в определённых рамках, так это возможность торговли между испанцами и апачами. Одна фактория была основана в Пекос, а другая в Хуманос, самом южном из восточных пуэбло, скорее всего возвышавшегося в Меса-де-Лос-Хуманос, где теперь расположены имеющие духовное значение развалины Гран-Куивира. В этих пунктах происходил натуральный обмен, когда мескалеро и хикарийя проворачивали при помощи бизоньих шкур и мяса торговые сделки, получая за них хлопковую ткань, маис и любые доступные продовольственные товары и украшения. И та, и другая сторона извлекали пользу из торговли, и как следствие этого, ненадёжный мир удерживался до середины семнадцатого века, пока не был разрушен возобновлёнными набегами, засадами, бойнями и ответными действиями.
Пуэбло Хуманос располагалось ближе всех к месту базирования мескалеро в Сьерра-Бланка, и страдало больше всех. Снова и снова, мескалеро налетали на это место, и, опережая своих преследователей, затем отступали в свои горные убежища. Типичное военная миссия 1639-42 годов была описана в отчёте капитана Хуана Домингеса де Мендоса, возглавшего экспедицию в "Syerra Blanca dar Gerra los enemigos comun de Nuestra Santa Fe catolyca de Nassyon Apaches por aver profanado y robado el Santo Templo de Jumanes , sacando de su poder Beynte y syete mujeres y Nynos, que tenian cautybos con todo lo demas que se abyan llebado, y dejandolos byen castygados, dyo la Buelta, abyendo ganado mucho Reputassyon con Amygos, y enemigos".
(Простейший тип жилья. Апачский шалаш из кустарника).
( Мескалеро апачи около их жилища. 1893 год).
(Мескалеро были сильными людьми. Они любили своих детей).
В описанном случае преследователи забрали своих женщин и детей у противника "со всем другим захваченным там вдали", но всё же подобный успех являлся редким исключением. И несмотря на то, что в этот раз индейцы "были хорошо проучены", они вовсе не собирались отказываться в дальнейшем от захвата ещё большей добычи и ещё большего числа пленников. Ситуация ухудшалась из года в год. Только с постоянной бдительностью и беспрерывными встречными контрударами-набегами, испанцы могли защищать свою целостность в Новой Мексике. При любой возможности апачи воровали лошадей, и вскоре имели большое их количество, а вот их завоеватели остались практически пешими. В 1638 году, францисканский генерал-коммиссар, падре Хуан де Прада, сообщал, что главным занятием "любого из Санта-Фе является борьба с варварскими и жестокими язычниками". Вражда длилась всё время, пока испанская кровь правила в Новой Мексике, и ещё в течение сорока лет после прибытия американцев. Оценив всё происходившее в той горькой эпохе, начиная с 1630-го и по 1886-й годы, можно признать правдивым мнение отца Бенавидеса о сущности апачей: "Этот народ настолько воинственный, что это является суровым испытанием отваги испанцев".
Апач мог быть таким же утончённым, насколько он был свирепым, и желал заключать союзы и договоры с индейцами миссий, распространяя, тем самым, своё пагубное влияние на их хозяев. Из-за этого своеобразная пятая колонна деятельности диких племён являлась такой же реальной угрозой, как и внезапное нападение, и, возможно, она приносила более значительный ущерб. Каждый раз, когда крещёный индеец становился чем-либо недоволен, то его первой мыслью становился побег к апачам: "полагая", - как сказал отец де Прада, - "что он насладится с теми продолжительным счастьем, так как они существуют, сообразуясь со своими прихотями и в полной свободе".
Испанцы всё делали для того, чтобы приблизить собственный крах. Они эффективно форсировали неприятности, разделившись на два соперничающих лагеря. На одной стороне гражданские органы власти, а религиозные сановники на другой, ссорились и оскорбляли друг друга, соревнуясь в верховенстве в руководстве. Управляющий и его приспешники полагали, что они обладают высшими полномочиями. Религиозные лидеры, поддерживаемые внушающей страх мощью Инквизиции, были неумолимы и решительны в том, чтобы самим держать поводья. В годы правления Дона Бернардо Лопеса де Мендисабаля, кто был губернатором с 1659 по 1661 годы, вражда стала открытой и скандальной.
Восточные пуэбло являлись местом преткновения между фракциями, и в связи с растущими издержками на них ,встречные обвинения предъявлялись часто и необдуманно. Лейтенант Мендисабаль, Николас де Агуильяр, капитан Гуэрра, и алькальд - все они обвиняли монахов в получении для себя рабов из числа индейцев, в дурном поведении в отношении аборигенных женщин и в обогащении за счёт своих бедных прихожан. Священники были даже озадачены некоторыми из подобных нападков и приводили собственные доводы. "Агуильяр", - говорили они, - "является человеком, изменившим свои убеждения, и пренебрегая обязанностями христианина, он поощряет их (индейцев), содействуя в проведении ими обряда Качина - самой сверхъествественной и шокирующей языческой церемонии". Индейцы держались в стороне в изумлении, а может и в отвращении от того, как важные люди пререкаются.
В июне 1660 года жители Хуманос планировали, как и в прошедшие тридцать лет, проведение праздника в честь своего святого покровителя - Сан Буэнавентуры. Принято было приглашать людей из других пуэбло для участия в празднике, и особое приглашение они отправили настоятелю францисканского монастыря в Куарак, находившемся на расстоянии в десять лиг, чтобы тот отпустил некоторых из его прихожан. Двадцать их певцов и чтецов несли свои украшения, и шли они с счастливыми выражениями лиц по пути на верхушку месы. Агуильяр встретил их, возвратил назад в сопровождении полудесятка солдат, и, следовательно, они не спели обедню в честь отца Диего де Сантандера в этот день. Солдаты их связали и выдали каждому по пятьдесят ударов хлыстом. "Они были так потрясены подобным обращением", - сказал отец Николас де Фриетас, когда давал свидетельские показания насчёт этого дела в городе Мехико в 1661 году, - "что бедные создания не рискнули принять участия в любой спетой мессе, посему чудесная служба была значительно затруднена".
Мендисабаль даже запретил индейцам работать на постройке новой большой церкви, которая воздвигалась во славу Бога и Сан Буэнавентуры, но это уже было слишком, и не могло остановить членов племени в предпринятии чего-либо. Они "продолжали оставаться в великом риске на конструкциях сооружения, поскольку не имели храма".
Бог не позволил недругам долго находиться во власти. В апреле 1662 года Агуильяр был арестован Инквизицией. Через четыре месяца сам Мендисабаль был взят под стражу, и вскоре они бесследно исчезли в тайных застенках города Мехико, чтобы никогда больше не беспокоить Новую Мексику. После этих событий индейцы пуэбло вновь стали соскальзывать на путь варварства. Апач радовался этому и расширял границы своего влияния.
Где-то между 1653 и 1656 годами дикие воины обрушились на общество Хуманос в яростном набеге, и увели в неволю более двадцати женщин и детей. Карательная экспедиция устремилась за ними и взяла месть, однако апачи были способны вновь и вновь сыграть в такую игру: они возвращались снова и снова.
На далёком лесистом севере страны они лежали в ожидании партий заготовщиков дров, и рассказы уверяли, - и им верили (Агуильяр лично об этом сообщал), - что каждого пленника привязали к столбу возле большого костра, а затем апачи танцевали вокруг него, "отрезая части его тела, которые они жарили и кушали до тех пор, пока полностью его не поглощали, разрезая на куски живьём".
Страна полностью была захвачена. Дорога от поселений на Рио-Гранде до области Соленого озера (Солт-Лейк) была закрыта. "Не найти безопасной дороги", - писал один отец-проповедник, - "все путешествия совершаются с риском для жизни, ведь язычники являются препятствием для всех отважных и смелых, и последние швыряют себя в опасность подобно людям, не имеющим понятия ни о каком Боге, и ни о том, что вообще существует ад".
Неизбежно следом приходил голод. В 1661 году пищи было так мало, что "как индейцы, так и испанцы поглощают свои посевы прежде чем они созревают, и съедают любую растительную субстанцию, которую могут найти, несмотря даже на то, что некоторые растения и травы довольно опасного признака". Падре Хуан Бернал сообщал в 1669 году, что за последние три года не было собрано ни одного урожая зерна. "За прошлый, 1668 год, огромное множество индейцев погибло от голода, оставаясь лежать мёртвыми вдоль дорог, в оврагах, или в их лачугах. Были такие пуэбло ( например, Хуманос), в которых больше 450 человек умерло от голода. То же бедствие до сих пор распространено из-за недостатка денежных средств. Нет даже фанеги кукурузы или пшеницы в целом королевстве, и в течение последних двух лет, испанцы, - как мужчины, так и женщины, - едят имеющиеся у них шкуры скота, спрятанные в их домах. Чтобы сделать их съедобными, они поджаривают их, а затем кушают. И великое их несчастье заключается в том, что они не могут больше найти немного кожи, чтобы поесть, поскольку их стада исчезли".
Вслед за большим голодом следовала большая болезнь. Вероятно, болезнью была чёрная оспа, которая свирепствовала в индейских городах, унося немногих индейцев, переживших голод. И наконец, в 1672 году упал завершающий удар: апачи обрушились в самое неподходящее время. Падре Франциско де Айета так сообщал об этом: "В год 1672, враждебные апачи, на тот момент мирные, подняли мятеж и подступили к северу, и вышеуказанная провинция была полностью ограблена и обобрана в результате их атак и бесчинств, особенно в отношении всего скота и овцы, благодаря которым, прежде она была очень производительной".
Настал полный крах. Люди не могли работать на полях. Охотничьи партии возвращались, уменьшенные численно, и ни с чем. Налётчики вечером подползали к границе пуэбло, и утром на узких улицах плакали новые вдовы. Большая церковь в Хуманос приближалась к завершению, и работы должны были закончиться: "прежде чем лучи солнца коснутся её крыши". Однако пришло распоряжение, что это место должно быть покинуто, и жители переместились в новый дом, прочь от границы. Отцы собирали свои святыни и ризы; индейцы грузили собственными силами всё, что только могли унести, и в один из дней, всё несчастное общество вступило на тропу ниже месы, и на тот момент их было пятьсот семейств. А затем пуэбло Хуманос, или Куивира, впал в милосердие столетий, так как его дети никогда больше не возвратились.
В течение восьми лет вся испанская предпринимательская деятельность потерпела крах и крушение. Индейцы, голодные, запуганные и утратившие веру из-за долгой вражды посреди оккупантов, решили отделаться от них. Интриганы и заговорщики подстрекались апачами, которые приняли отщепенцев в тёплые объятия и натачивали свои ножи, чтобы стать их преемниками. Красный шторм разразился 10 августа 1680 года, вовсе не согласно какому-либо плану, но, тем не менее, достаточно содержательный .
Из трёхтысячного белого населения Новой Мексики одна треть была вырезана, и также много лояльных индейцев встретили свою смерть. Волнообразное движение завоевания и обращения в другую веру отступило южнее, в низовья Рио-Гранде, где беженцы основали новые поселения со старыми названиями, такими, например, как Ислета, Сокорро и Сан-Лоренсо. Их потомки до сих пор живут в этих небольших поселениях, и по-прежнему дорожат собственным наследием, несмотря на то, что они стали почти полностью мексиканизированными. Они исчезли с лица земли, как самостоятельные племенные образования, за исключением группы тигуа в Ислета. Тех, кто ушел в восточном направлении от Новой Мексики, ждала подобная участь. Одна группа - хуманос - вероятно, присоединилась далеко на востоке у Ред-Ривер к вичита, и профессор Болтон обнаружил подтверждение тому, что другие объединились со своим давним противником - мескалеро.
Это был день триумфа восточных апачей. Они ослабили испанцев, переманив индейцев пуэбло на свою сторону, и сделали возможной реконкисту без проведения полномасштабной военной кампании. Ободрённые успехом они преследовали своих жертв в низовья Рио-Гранде, и начали пускать кровь в новых поселениях.
В январе 1682 года они захватили в Эль-Пасо двести лошадей, принадлежавших Маэстро де Кампо Алонсо Гарсии. Губернатор Крузате выслал экспедицию на поиски, и она превзошла обычно достигавшийся успех. Солдаты убили немного индейцев, захватили ещё двадцать два и смертельно напугали других. После подобного урока мескалеро стало ловить трудней и опасней. В 1694 году они вновь атаковали Эль-Пасо, и снова солдаты пустились на их поиски, но на этот раз безуспешно. Капитан Мадрид "нанёс визит во все места, где они обычно располагали свои ранчерии", однако не обнаружил ни одну.
Лет через десять испанцы вернулись в Новую Мексику, но покоя от апачей, которые, казалось, находятся повсюду, им не было. Они доставляли неприятности на дороге от Чиуауа до Санта-Фе, прибывая туда через вершину пика Сан-Андрес, или незаметно проникая через Макингбирд-Гэп, чтобы затаиться в засаде в ожидании караванов. Несколько выше будущего местоположения Лас-Крусес, напрямик через Камино-Реал и изгиб реки, дорога проникала вглубь на девяносто миль в безводную пустыню, сокращая этим путь и отыгрывая огромное расстояние, но это стоило многих жизней, так как налётчики имели хорошую возможность затаиться там в засаде, затем внезапно набрасываясь на свои жертвы. Через этот метод было убито так много путешественников, что этот участок пути стал известен как Хорнадо-дель-Муэрто, или "Дневной Переход Мёртвого Человека".
От Санта-Фе до Чиуауа они совершали набеги, жгли и убивали. Поселения за Эль-Пасо-дель-Норте, простиравшиеся на двадцать миль вниз по реке от пресидио и церкви, где теперь трибуны стадиона Хуарес, являлись всегда слабыми местами, и на протяжении двухсот лет люди жили там в постоянном страхе полуночных мародёров и предрассветного нападения. С того самого времени сохранилась песня, которая начинается строкой - "Ayvienen los Indios porel chaparral" - "Здесь приходят индейцы через заросли". Это - спокойная короткая песня, но было время, когда тишиной являлась умиротворённая безнадёга.
С точки зрения мескалеро, это было прекрасное время. Однако хорошие времена никогда не длятся очень долго сами по себе, и огромная проблема уже была на подходе. В год 1700, передовой отряд странных индейских людей, таких же несгибаемых как сами апачи, появился на востоке области высоких равнин Пекос. Это были команчи - запоздавшие пришельцы с севера. Почти без промедлений они стали оказывать серьёзное давление на восточных апачей.
Для мескалеро и их родственников это было чем-то необычным - проиграть противостояние беспощадному и победоносному противнику, и вслед за этим спешно покидать свои жилища и охотничьи земли. Но именно это с ними и случилось. Имеются нечёткие свидетельства об индейском Ватерлоо, сражении, происшедшем в промежутке между 1720 и 1723 годами, когда команчи разбили липан и их союзников апачей в девятидневном сражении где-то восточнее Пекос. В последующие годы разбитые племена оттеснялись всё дальше и дальше на юг. Некоторые из них пересекли Рио-Гранде, и в течение почти столетия их история являлась частью истории Мексики. Эти изгнанники, включавшие некоторые группы мескалеро, благополучно приспособились к бесплодной пустыне и горной местности в Коауиле, где их присутствие создало колоссальные проблемы. Они совершали набеги и грабили в своём новом доме так же, как и прежде в старом. Испанцы постоянно пытались привлечь дополнительных людей и изыскать новые способы по их сдерживанию, но неизменно оказывались побеждёнными.
Многие, возможно, большинство, из предков современных мескалеро, остались в своей родной стране, несмотря на угрозу команчей. Некоторые из них пересекали Рио-Гранде и присоединились к апачам хила. Рассеянные общины украдкой пробирались в горы Сакраменто, Гваделупе и на склоны Сьерра-Бланка. Известно, что одна группа на некоторое время исчезла в горах Органа. Мы можем сейчас точно определить одну вещь,- как долго они привыкали после своей старой родины к здешнему очень нездоровому климату, так как 1735 году, кто-то из множества мескалеро, или другие, похожие на них, совершали набеги и располагались лагерем возле Салтильо и Монклова, в тысяче миль от прежней своей страны.
То были плохие и кровавые времена. Испанцы с северо-востока Мексики совершали против апачских иммигрантов вылазки, которые, кажется, являлись не более чем экспедициями по захвату рабов. Апачи отплачивали в своём наилучшем, как они понимали, способе - факелом и ножом. Случались затишья и паузы, когда обе стороны несколько переводили дыхание, например, после того, как предводитель мескалеро Колорадо Кабальос (Красные Волосы) был захвачен в 1737 году и отправлен в город Мехико, чтобы больше о нём не слышали. По-видимому, он был могущественным вождём, так как с этого самого момента его людям понадобилось некоторое время, чтобы прийти в себя от его потери, но мы больше ничего о нём не знаем, даже почему этот вождь апачей присвоил себе имя Красные Волосы.
Положение дел у племенных групп мескалеро и хикарийя, находившихся севернее, едва ли было лучше. Равнинные апачи были изгнаны со своих охотничьих земель в Канзасе и в северном Техасе - все побеждённые команчами. Постепенно они сгруппировались в районе реки Пекос, смешиваясь с апачами, раньше прибывшими в эту местность. Они отступали дальше, и враги их преследовали дальше. В 1724 году команчи совершили множество нападений на хикарийя, уводя в неволю половину женщин и детей, и уничтожая почти всех мужчин. Оголодавшие и отчаявшиеся апачи увеличили число своих набегов на испанские поселения, и в результате, к 1740 году произошла почти полная депопуляция восточной границы севернее Альбукерке.
Зараза распространялась. В Чиуауа, в 1748 году официально была объявлена война против апачей, и немного временных интервалов имелось на протяжении следующих пятидесяти лет, когда обе стороны не проводили военные кампании или не вели к ним подготовку. Ненадёжные временные затишья, случавшиеся между проведением апачами военных действий, были охарактеризованы, как сохранение "предательского мира".
Год от года испанцы всё ближе продвигались к отчаянию. Их ресурсы и их воля к сопротивлению неуклонно уменьшались под постоянным прессом индейских набегов и опустошений. К середине 1760-х годов, всей испанской деятельности в Новой Мексике, Техасе и в северных мексиканских провинциях, угрожал крах. Неспособный управленческий аппарат, недостаточность финансирования и устаревшие методы ведения войны, распахнули дверь перед красной угрозой. Нужно было что-то сейчас решительно предпринимать, пока это не станет слишком поздно потом.
Тяжёлые жернова официального управленческого механизма начали проворачиваться. Вначале Королевская Комиссия выполнила тщательное исследование текущего положения дел. Это заняло два года, с 1766 по 1768-й. В 1769 году в Хунта де Гуэрра был представлен официальный отчёт. Через три года, в 1772, испанское правительство представило великолепно согласованный план по поддержанию стабильности в регионе. В 1775 году началась великая кампания.
На протяжении девятилетнего подготовительного этапа, пограничные гарнизоны удерживали линию границы, пользуясь любыми возможностями для ведения хаотичных военных действий против неприятеля. Одна группа мескалеро, сконцентрированная в горах Органа, вблизи места в Новой Мексике, где теперь расположен город Лас-Крусес, была наиболее беспокойной. Их любимой уловкой был приход в Эль-Пасо для проведения мирных переговоров и воровство некоторого количества лошадей перед возвращением в племя. Вновь и вновь они следовали этому своему пути, и солдаты должны были садиться в седло, устремляясь в направление "скалистых выступов" их горных убежищ. Дон Педро Хосе де ла Фуэнте провёл первую успешную кампанию против них в июле 1766 года. В 1769 они отбивают атаку в лице капитана Лопе де Куэльяра.
На отдалённом юге, генерал Хуго О"Коннор был более удачлив. В 1773 году он решительно двинулся вслед за племенем в безводные бросовые земли в Больсон-де-Мапими, разбил его и выдавил на север за Рио-Гранде. Случайности войны сегодня предрасположены одной направленности, завтра другой, но апачей это, по-видимому, особо не волновало, и они выказывали мало признаков ослабления, поэтому испанцы большую часть времени находились в затруднительном положении. Проблемой даже являлось пропитание верховых лошадей кавалеристов, и периодически высылалась замена тем особям, что своровали дикари. И даже когда трудности признавались относительно приемлемыми, постоянно казалось, что испанцы по существу дела поступают неправильно. Как в шестидесятых годах, например, когда крупное инспектирование положения дел на границе обнаружило, что склонившиеся к миру апачи пришли в Эль-Пасо и были приняты комендантом, капитаном доном Педро Эль Баррио. Баррио вскоре лишился своего поста. Его преемник, дон Антонио Дариоса получил предписание арестовывать любых индейцев, которых он обнаружит в пуэбло. Ему не удалось наложить свои руки на многих из них, но всё же он схватил нескольких женщин, которые "закончили свои несчастные дни на шерстяных фабриках в Энсинильяс". Ясно, что индейцы желали отомстить за это. 1774 году они убили десять человек на ранчо, принадлежавшем Дариосе и там же своровали лошадиный табун.
В следующем году испанцы, наконец, начали сосредотачивать свои силы по мере того, как в действие приводилась величайшая их индейская кампания. На юге Новой Мексики было собрано больше двух тысяч мужчин, и вся эта рать, согласно хорошо продуманному плану начала перемещаться в страну апачей в покрывавшем широкое пространство, словно заострённом тройном клещевом захвате. Старинные записи в самых общих чертах сообщают об этой кампании, опуская любые подробности, которые мы хотели бы знать. Но имеются некоторые статистические её выкладки. Согласно испанцам, апачи были разбиты в пятнадцати сражениях и потеряли убитыми 138 своих человек, пленными 104, а также 1966 животных. Такая победа стала единственным возможным примером того, как нужно правильно управлять, и в течение следующих пятидесяти лет победители хорошо использовали трюки, которым научились в этой кампании искоренения. По словам Фелипе де Неве, хроникёра триумфов более поздних походов, правильным методом было "подкрадывание тихо и без розжига огня; затем утаивание днём и посылка лазутчиков на поиск следов, изучение любых звуков, и, наконец, неожиданное нападение на врага". Год спустя, в 1776, была приведена в движение следующая эффективная кампания. Войска оттеснили мескалеро с гор Органа к горам Сакраменто и реке Пекос, и даже ещё дальше к реке Колорадо в Техасе. Там отряд команчей сделал за испанцев грязную работу, истребив группу из примерно трехсот апачей.
Этого было достаточно для бежавших мескалеро. 14 декабря 1777 года в Эль-Пасо приходит индейский эмиссар и предлагает заключить мир от имени всех его людей, находившихся в Сьерра-Бланка, горах Сакраменто и Органа. Он сказал, что его племя имеет проблему хуже, чем испанцы себе представляют, так как команчи захватили их страну и "толкают прямо в дома испанцев". Последним достаточно было просто осмотреться вокруг себя, чтобы понять, что это является правдой. Одна группа апачей сидела на корточках на расстоянии пушечного выстрела от Сан-Элисарио, в двадцати милях от Эль-Пасо, а другая попряталась по норам возле Уэко-Тэнкс, в тридцати милях восточнее. Разумеется, комендант пресидио в Эль-Пасо дал посланнику мескалеро уклончивый ответ. Сейчас переговоры были неуместны, поскольку испанское правительство собиралось предпринимать меры, которые должны были полностью изменить характер жизни в индейской стране. Проведя десятилетнюю подготовительную работу, чиновники Его Величества теперь собирались реорганизовать всю громоздкую структуру пограничного администрирования. В 1776 году земли команчей и апачей были выделены из остальной части Мексики и преобразованы в Генерал-Коммандансе Внутренних Провинций. Но это не должно было становиться отдельной и независимой частью вице-королевства. Уважаемый джентльмен по имени Теодоро де Круа был назначен командующим этого создания. Идея де Круа заключалась в тщательной перекройке военной системы, с полным отказом от имеющихся на данный момент бесполезных постов, возведение других на лучших позициях, организация подразделений легко вооружённых солдат и отрядов милиции; принуждение богатых граждан к содействию для их собственной защиты, и расположение ограниченного количества лошадей в конюшнях вместо содержания на открытых пространствах больших табунов для того, чтобы индейцы их воровали. Ещё одной его задумка заключалась в том, что дипломатия должна была стать такой же полезной в налаживании отношений с красным человеком, как и огнестрельное оружие.
Он совершил одну вещь, до которой никто до него не догадался - разделение мескалеро и липан, что привело к войне между этими двумя племенами. Оказавшись между команчами и мескалеро, липаны запросили мир. Мескалеро из Чиуауа последовали их примеру, и им было позволено поселиться в заброшенном пуэбло Сан-Франциско, где они опробовали очарование сидячего образа жизни, и были, конечно, обескуражены.
Де Круа мог сделать больше, если бы ему дали продолжить свои опыты, но его назначают вице-королём Перу. На границе имелись и другие деятельные мужчины. Одним из таких был Джакобо Угарте де Лойола, губернатор Коауилы, который стал в 1786 году военным командующим. В рамках интруссион, опубликованной вице-королём Гальвесом перед его смертью в том же году, Угарте начал претворять в жизнь гибкую политику, которая подразумевала силовое принуждение апачей к миру, а затем заключение с ними соглашения. В 1787 году он укрепил свои силы, создав альянс с команчами, которые ненавидели мескалеро. Тем временем, возникает главный его соперник, Хуан де Увалде, кто был назначен губернатором Техаса и принял военное командование восточными провинциями. Он не доверял индейскому перемирию, и не удостоил своим вниманием усилия Угарте в этом же отношении. Его войска повсеместно атакуют различные группы мескалеро. Угарте выражает протест вице-королю Флоресу, но безрезультатно. В ответ на глубокий рейд мескалеро вглубь Мексики в июле 1786 года, Угалде начинает семимесячную кампанию против вождей Сапато Туэрто, Патуле, Куэрно Верде и их групп, которые попытались жить под перемирием Угарте. Но Угалде выиграл борьбу за власть, и его руки сейчас были развязаны. Однако его жёсткая тактика вызвала мятеж апачей в Коауиле. Группы в Новой Бискайе покинули свою резервацию возле современного Пресидио и скрылись в горах Техаса и Мексики.
В 1789 году Угалде предпринял против них кампанию, и 9 января 1790 года разбил их у Рио-Фрио недалеко от Сан-Антонио, а затем загнал в горы, расположенные восточнее Эль-Пасо. Затем преемник Флореса на посту вице-короля, граф Ревильягигедо, сместил Увалде с командования, и вновь назначенный на эту должность Угарте воссоздаёт хрупкий мир, который держался на системе выдачи щедрых пайков. Это было частью нового подхода к проблеме, и произошло это с подачи Бернардо де Гальвеса, когда он возглавил Провинсиал Интернас в 1786 году. Он думал, что он сможет ослабить индейцев, удерживая их в мире, развращая алкоголем и обеспечивая плохим огнестрельным оружием, которое не шло ни в какое сравнение с ружьями, имевшимися у солдат.
Он так писал в своей инструкции, выпущенный для своих подчиненных в свете борьбы с дикими племенами: "Я не верю, что апачи подчинятся добровольно (только господь Бог может сотворить такое чудо), но мы можем применить средства для привлечения различных фракций этого племени, чтобы реализовывать преимущества благоразумной жизни, которая должна доставить им удовольствие".
Несмотря на серьёзную этому оппозицию со стороны старожилов пограничья, которые считали идеи Гальвеса бредовыми, что-то близкое к провозглашённой им политике претворялось в жизнь на протяжении 1790-х годов, и до известной степени это работало. Голодные апачи были опасными апачами, а изобиловавшие могли быть и безвредными. Как следствие этого, в течение последнего десятилетия 18 века жители Новой Мексики наслаждались мирными отношениями практически со всеми индейцами, но кроме апачей, хотя даже с ними отношение улучшились. Прежде всего, апачей и навахо подтолкнули к войне друг с другом, что несколько облегчило жизнь белых. Договоры, выдача пайков и примиренческая позиция, сделали ещё больше для сохранения равновесия. Обоюдная усталость от войны тоже содействовала воцарению непривычного спокойствия, которое снизошло на Апачерию в ряде лет перед 1800 годом. Обе стороны нуждались в отдыхе от векового кошмара.
Шаткое перемирие длилось приблизительно двадцать пять лет, и, несомненно, это был самый длинный мирный период, которым регион наслаждался с тех самых пор, когда в него впервые прибыли испанцы. В результате, благосостояние и достаток поселений быстро выросли. Эль-Пасо, например, переживал времена настоящего бума. Земледелие и животноводство процветали. В 1806 году дон Франциско Гарсия имел в собственности 20000 овец и тысячу голов крупнорогатого скота, и всё это паслось за городскими окраинами Пасо-дель-Норте. Поднялась виноградная индустрия, и "Перевал Бренди" приобрёл широкую известность за огненно-красный и крепкий агуардьенте. 21-го марта 1807 года, лейтенант Зебулон Пайк, внимательный и, возможно, добровольный узник на пути в Чиуауа, остановился в "Перевале", и ему лично оказал гостеприимство дон Франциско. Отчёт Пайка был опубликован в США после его возвращения, и это очень заинтересовало предприимчивых американцев. После нескольких неудачных попыток был налажен торговый путь Санта-Фе: от Новой Мексики до поселений на Миссури. Маклеры осмеливались углубляться далеко на юг в Чиуауа и Дуранго. Один из них, Джеймс Уайли Магоффин, в 1828 году поселяется в пограничном регионе на постоянной основе. Коммерческий бум добрался до Эль-Пасо, и город был к этому готов.
Поселенцы стали перемещаться в плодородные речные долины, которые очень долго были для них закрыты. В 1824 году много мексиканских семей разравняли большие площади в 20 милях выше Эль-Пасо и застроили всё домами, назвав это место - Канутильо. Спустя три года Хуан Понсе де Леон прибыл на место современного Эль-Пасо, разметил 140 акров, вырыл оросительные каналы и наладил бизнес по перевозке грузов по всему пограничью.
Полстолетия спустя люди вспоминали те времена, как своего рода Золотой Век. Американский индейский агент, относившийся с пониманием к мескалеро и подружившийся с ними, так писал о них в 1863 году: "В течение многих лет перед получением Мексикой независимости, благодаря мудрой политике правительства и неустанной заботе отцов иезуитов, они оставались мирными и многие нашли себе занятие в качестве пастухов, охранявших огромные стада крупнорогатого скота и овец, которые в безопасности паслись возле каждой горы и в каждой долине этой страны. Некоторые из них обучались в миссии Сан-Ксавье возле Тусона, Аризона, а другие в Эль-Пасо-дель-Норте, теперь на нашей территории. Сегодня имеется всего несколько очень старых мескалеро, способные повторить католическую молитву на испанском языке и получающие особое удовольствие, когда рассказывают о том сравнительно счастливом и процветающем времени".
(Деревня мескалеро,1893 год).
(Агентство мескалеро и школа,1892 год).
Разрозненные обрывки упоминаний о прошлом подтверждают предположение, что испанцы и индейцы неплохо уживались друг с другом в течение нескольких лет после 1800 года. Лейтенант Зебулон Пайк писал, что в 1807 году он провёл несколько часов в Сан-Элисарио, и на Рио-Гранде всё было спокойно: "В окрестностях этого форта находилось много апачей, у которых был договор с испанцами. Казалось, что эти люди вполне независимы в своих поступках, и являются единственными дикарями, которых я видел в испанских доминионах, чей дух не был смирён, чьи шеи не клонились под ярмом их захватчиков".
Но через двадцать лет добрая воля и согласие были просто воспоминанием. В 1824 году мексиканцы изгнали окончательно испанцев и начали управлять своими делами сами. Сразу же была изменена индейская политика, а вслед за этим возникли различные разногласия и проблемы. Почти сразу пошли мятежи, и красные мужчины не встретили при этом никакого достойного сопротивления. Мескалеро, в частности, были в состоянии снести всё перед собой. В 1830-х и 1840-х годах они сделали жизнь почти невозможной за пределами больших поселений. Каждая дорога была осажена, каждое отдалённое ранчо находилось в постоянной опасности. От Хорнадо-дель-Муэрто до окраин города Чиуауа они забирали всё, что хотели, и творили всё, что им взбредёт в головы.
Канутильо был покинут почти сразу после своего основания. Ещё не завершилось десятилетие 30-х, а весь регион Эль-Пасо был уже дочиста очищен от домашнего скота, включая 20000 овец дона Франциско Гарсии. В середине 1840-х годов "пасенос" (жители Эль-Пасо) вынуждены были организовать для обороны военную компанию, численностью около 700 человек, так как ста драгун, расквартированных в Сан-Элисарио, было недостаточно. По-видимому, это была та самая компания, которая нанесла единственное в те годы поражение апачам. В 1854 году капитан Поуп так писал: "Примерно 14 лет тому назад эти арабы Новой Мексики, апачи, совершили отчаянный набег на мексиканцев, а затем отступили с награбленным в горы Уэко, в 30 милях восточнее Эль-Пасо. Мексиканцы атаковали внезапно и окружили их, перекрыв им сверху все пути отхода из каменистого оврага, представлявшего собой водосборник на восточной стороне гор. Здесь произошло сражение, в котором индейцы были разгромлены и почти полностью уничтожены, лишь двоим или троим удалось уйти. Говорили, что больше сотни их было убито".
Но, как правило, мексиканцы не были победоносными. Новое правительство оказалось не в состоянии успешно справиться со всеми навалившимися проблемами, и результатом этого стали разорение и гибель поселенцев в пограничных провинциях. Дон Игнасио Зунига, командующий северными пограничными пресидиями, оценил, что с 1820-го по 1835 годы было убито свыше 5000 мексиканцев, уничтожено свыше сотни поселений и около 4000 поселенцев вынуждены были покинуть регион. За исключением имевших гарнизоны городов Тусон и Тубак, вся остальная северная Сонора стала ранчо "деспобладос" (землёй необитаемых ранчо). К 1848 году, даже такой важный город, как Фронтерас, находился в руках дикарей. В остальных испанских поселениях, фермеры, идя за плугом, несли за спиной оружие. Чтобы привести лес или соль, необходимо было собирать значительные отряды. Ни одна корова и лошадь не находились в безопасности. Изолированное ранчо с паническим страхом ожидало индейцев каждые несколько месяцев. Огромные старые глиняные дома до сих пор стоят в древних испанских городах Ислета, Сан-Элисарио, Сокорро и Сан-Лоренсо, являя собой напоминание о том времени в регионе Эль-Пасо. Они выстроены подобно фортификационным сооружениям, которыми они являлись, с очень толстыми стенами и всего с несколькими окнами. Они окаймляли центральное патио (внутренний двор), иногда их было два, и всё это было окружено высокими глиняными крепостными валами. Вечером в патио загонялся скот и лошади, и даже после этого апачи не всегда оставались без добычи. У них имелась одна маленькая хитрость, заключавшаяся в посылке глубокой ночью через стену одного смелого с одним концом сыромятной верёвки в своих руках. Его сообщник находился с наружней стороны, и вот они вдвоём начинали спиливать глиняный кирпич двумя параллельными линиями. Когда всё было готово, они опускали часть стены на землю и тихо выводили скот. Наутро владелец находил самого себя хоть и бедным, но зато мудрым человеком. Мексиканцы на это придумали свой трюк. Они стали закладывать в формы, когда изготовляли кирпич, кусочки костей и осколки стёкол. Эти элементы можно найти и сегодня в разрушенных стенах старого дома, и, конечно, они были заложены туда, чтобы расстроить хитрость красного человека с его сыромятной верёвкой.
Ситуация в Новой Мексике была, пожалуй, не такой кошмарной, как в Соноре и Чиуауа, хотя накануне американской оккупации там тоже всё складывалось достаточно скверно. Три века взаимоотношений послужили лишь затвердеванию и обострению вражды между индейцами и мексиканцами, хотя вполне возможно, что практически в любой датированный период тех лет кровопролития и разорения, отношения можно было бы улучшить. Один газетчик из Новой Мексики, по имени Фердинад Эндрюс, так заметил насчёт этого: "Мнения, высказанные ранними индейскими агентами диких племён, весьма поучительны. Эти мнения, вопреки общепризнанной индейской враждебности, допускают, что при мягком обращении и продуманном до мелочей управлении, индейцев можно эффективно укротить и приобщить к цивилизации. Несомненно, что принятие этих взглядов привело бы к положению вещей, совершенно отличающемуся от того, что сложилось сейчас".
ГЛАВА 4. НЕТ НАДЕЖД НА МИР: УСИЛЕННОЕ ПОГЛОЩЕНИЕ АМЕРИКАНЦАМИ.
Первым прибыли солдаты. Генерал Карни в 1846 году осуществил мирный захват Новой Мексики, и американский флаг взмыл над губернаторским дворцом в Санта-Фе. Немногим позже, буйные миссурийцы Донифана продвинулись на юг в страну апачей и достигли Северный Перевал в декабре 1847-го. Они уже имели к этому времени столкновение с мескалеро. 2-го ноября отряд налётчиков угнал смешанное стадо быков и лошадей. Подразделение, которое отправилось на их поиски, проехало 75 миль и наткнулось на двадцать заколотых быков. Дальше индейцы путешествовали, имея одних лошадей, и просто растворились в разреженном горном воздухе. Это был обычный образец того, с чем любым американцам предстояло сталкиваться в дальнейшем.
В начале 1849 года, золотоискатели, следовавшие в Калифорнию, начали прокладывать путь из Техаса в береговые города напрямик через равнины в сторону Эль-Пасо. Их фургоны и лошади являлись постоянным искушением для липан и южных мескалеро, и когда этап, перевозивший почту и пассажиров из Сан-Антонио, начал регулярно курсировать оттуда в Эль-Пасо, то воины почувствовали, что на их долю выпал очередной ниспосланный с небес шанс. Форт Блисс был построен в 1849 году с целью предоставления защиты отважным, но уязвимым душам, которые были готовы бросить вызов пустыне, но не всех из них, к сожалению, можно было сохранить. Обугленный головёшки и скрученное от огня железо их фургонов, являлись немыми свидетелями старой истории внезапного нападения, безысходной обороны и уеденённой смерти. Даже Уоллес Бигфут, стойкий старый истребитель индейцев, обычно приводил свой этап в Эль-Пасо весь утыканный стрелами, и однажды, когда хитрые краснокожие увели его мулов, ему пришлось совершить восьмидесятимильную пешую прогулку до Эль-Пасо.
Опасности и трудности не имели никакого значения для калифорнийских пилигримов, которые непрерывно перекатывались через Техас подобно приливной волне. Был момент в 1849 году, когда на берегу реки возле Эль-Пасо располагались лагерем 4000 иммигрантов, и многие из них были напичканы историями о последней "индейской панике". Беспрерывно, на всём протяжении Калифорнийского пути, и особенно к западу от Рио-Гранде, апачи совершали массовые убийства. Постоянно приходили сообщения с описаниями ужасных умерщвлений: "трупы людей и животных, фургоны, тюки, оружие и много другое раскидано вдоль дороги на протяжении пяти или шести дней пути". Претеденты на золотоискательство особо ничего и не могли этому противопоставить. Некоторые, услышав разговоры о том, что в Чиуауа предлагают до 200 долларов за каждый апачский скальп, отправлялись на поиски индейских волос, но нет никаких документальных упоминаний о том, заимели ли они на этом какие-нибудь суммы. Зато есть сообщения, имеющие отношение к их незавидной участи. Например, в 1849 году одна такая группа из 50 американцев была атакована мескалеро на дороге из Эль-Пасо в город Чиуауа, и 35 из них были убиты. Примерно в то же время, соизмеримая с этой другая группа американцев была уничтожена мескалеро в горах Гваделупе. Западные апачи, а также группы мескалеро с гор Дэвис и Гваделупе, представляли собой наибольшую проблему. Индейцы Сьерра-Бланка пытались держаться подальше от белого человека и держали его подальше от себя.
Первый контакт с американской армией, случившийся летом 1850 года, оказался их бескровной победой. 10-го июня лейтенант Эноч Стин проехал с отрядом из поселения Дона-Ана 50 миль на север от Эль-Пасо, чтобы поглядеть, что находится на другой стороне гор Органа и бассейна Тулароса. Перед ними лежала самая дикая на вид местность, и солдаты имели мало представления о том, что им предпринять дальше, и при этом они опасались худшего.
Стин оставил фургоны и походным маршем углубился на 130 миль в Сьерра-Бланка, а затем повернул на север, чтобы изучить весь регион. Покрыв ещё 60 миль, он встретился с большим отрядом апачей во главе с вождём Сантаной (позже ставший большим другом американцев). Хитрому индейцу удалось напугать армию, и она повернула назад.
Позже офицер написал в своём рапорте: "Мне сказали, что 2000 воинов находятся в ожидании меня, и моей команды было недостаточно для того, чтобы дать бой такому большому отряду индейцев. Я посчитал, что будет лучшим вернуться в место, куда я прибыл 23 июня". Апачи Сьерра-Бланка (мескалеро Белой Горы, не путать с западными апачами Белой Горы) никогда не имели тысячу человек, включая женщин и детей. У Сантаны, возможно, было 200-300 воинов, но он решил пойти на блеф, и у него получилось.
Имелись ещё солдаты в регионе, кроме тех, кто нес гарнизонную службу. Одной из обязанностей армии в борьбе с индейцами являлась установка линий связи. С самого начала обсуждалось строительство трансконтинентальной железной дороги, которая неизбежно протянулась бы на дальний запад через Северный Перевал, и офицеры были разосланы во всех направлениях, чтобы провести разведку. Из-за того, что апачи и маршруты предполагаемых дорог - как фургонных, так и железнодорожных - часто находились на одной и той же территории, борьба с индейцами и исследования местности становились одной и той же проблемой.
Лейтенант Уитинг из Инженерного Корпуса, в феврале 1849 года выехал из Сан-Антонио, чтобы провести разведку на новом предполагаемом маршруте от Сан-Антонио-де-Бехар до Эль-Пасо. Всё складывалось довольно благополучно, пока он не достиг гор Дэвис, которые являлись домом для некоторых бандитских вождей южных мескалеро. Преградой на его пути послужил вождь Гомес -этот "террор Чиуауа" - во главе пяти отдельных отрядов воинов - каждый с собственным предводителем - общей численностью в 200 воинов. Гомес был ожесточён, и наносил оскорбления на протяжении всей встречи. Он потребовал назвать причину вторжения, и когда солдаты выказали своё "хладнокровие и решительность", то обе стороны спешились и приготовились к бою. Но вожди Сигаррито и Чинонеро оказались не столь драчливы, как Гомес, и дальше последовали переговоры. Уитинг раздал всем подарки, за исключением Гомеса, - для более "толерантного расположения духа". Сигаррито после этого даже указал, как американцам пройти к каньону Лимпиа. Гомес отправился за ними, и им пришлось всю ночь ехать безостановочно. Уитинг позже писал: "Каждую минуту мы ожидали крики врагов. Почти беспомощные на нашей открытой позиции, с порывами сильного и холодного ветра, переходившими в разъярённые шквалы, в темноте ночи, с горными пиками за нашими спинами, разукрашенными отсветами костров, - всё это даёт представление о нашем марше, о котором мало кто из нас когда-либо забудет".
Из-за политики изоляционизма Сантаны и агрессивности Гомеса сложилась очень серьёзная ситуация, о которой отдавали себе отчёт лишь несколько американцев. С ростом и постоянным расширением белого населения - как местного, так и транзитного - проблема обеспечения пищей выросла в разы, и эта проблема становилась всё более актуальной в индейских лагерях. Вашингтон согласился на договор с Мексикой по препятствованию грабежам южнее границы, что ставило в дальнейшем под угрозу апачские способы добывания средств существования.
Индейское затруднительное положение в 1850 году привлекло внимание бревет-капитана Боуэма, армейского квартирмейстера на тот момент. В своём сообщении от 21 апреля он отмечал, что "много апачей сконцентрировано в горах, и дичи стало мало. Это реальное положение вещей, по крайней мере, в последние два десятилетия. И все эти двадцать лет они обеспечивают своё существование грабежами в Мексике". Вожди так объясняли капитану: "Мы должны воровать у кого-то, и если вы не будете нам разрешать грабить мексиканцев, мы будем воровать у вас и сражаться с вами". Всё обдумав, Боумэн пришёл к выводу, что "американцы должны,- или кормить, или уничтожить индейцев, или заставить их заняться земледелием". Ещё до написания многих глав истории Юго-запада, были испробованы все три метода.
Мудрые старые вожди хорошо понимали, что у них нет шанса в продолжительной войне с белыми глазами. Большие лидеры Сьерра-Бланка - Барранкуито, Сантана и Хосесито - погрузились в мысли об этой проблеме, и для начала решили выяснить, что нужно сделать, чтобы заполучить твёрдый и приемлемый мир. Они хотели, чтобы соглашение включило всех их индейских соседей, и мир не был нарушен несогласными и окраинными незначительными группами, которые могли создать проблемы для основной части племени. Чтобы сообщить, что случилось дальше, нужен всего лишь клочок бумаги. Он был датирован 10 июня 1850 года и отправлен от реки Пекос к губернатору Нью-Мексико. Там говорилось, что "команчи, хикарийя и мескалеро встретились на совете, созванном с целью получения договора и предложения, что все их пленники должны быть отданы, и все их владения должны быть уступлены Соединенным Штатам". В этом документе фигурировали имена Сантаны и Барранкуито.
В высшей степени неожиданно для всех, апачи предложили отдать своих пленников, которых можно было бы продать за деньги или использовать в качестве работников. Только настоящий дипломат, всерьёз взявшийся за дело, был способен предложить такую вещь. Сантана был вправе на такой жест, но его "предложение ради мира" не принесло плодов в ближайшем будущем.
Его южные соплеменники оказались способны на более впечатляющее начало. Ближе к середине сентября 1850 года, одна группа мескалеро с гор Дэвис и Гваделупе в полном составе, во главе с вождями Симоном Мануэлем и Симоном Породе, явилась в Сан-Элисарио, чтобы посмотреть, что же им ждать от американцев. Они получили там еду и удостоились мягкого обращения, а затем отправились в Эль-Пасо, где были приняты столь же любезно. Там они сказали майору Джефферсону Ван Хорну, что они теперь должны отплатить той же монетой, и поэтому возвратятся с остальными своими людьми, чтобы заключить договор. Майор ответил, что он должен отправить сообщение с этим предложением к своим старшим и получить у них на это одобрение. Он так написал: "Я полагаю, что в интересах правительства поощрение дружественных отношений с ними. Чтобы это происходило эффективно, мне необходимы полномочия для выдачи им продовольствия в определённых количествах и небольших презентов их влиятельным мужчинам". Нет записей о том, возвратились или нет индейцы гор Дэвиса, но впоследствии, они и в том, и в другом месте вызывали достаточно проблем для того, чтобы держать военных постоянно настороже. Лишь северные группы мескалеро и хикарийя держались в стороне от сложностей. Хотя вряд ли им стало бы ещё хуже. Один офицер так описал их быт: "Более грязные, чем свиньи, и такие же опасные и непредсказуемые, как волки". Однако вожди делали всё возможное, чтобы держать своих голодных последователей мирными. К примеру, в марте 1851 года лейтенант Холлидэй без проблем посетил лагерь несчастных хикарийя, расположенный в 60 милях юго-восточнее гор Манзано. Франциско Чакон, главный их вождь, отправился в Альбукерке, чтобы подтвердить мирные намерения своего народа. Он рассказал, что навахо возвращались из набега мимо его лагеря, и его люди убили одного из них и привели стадо овец. Губернатор Калхун решил, что у мирных телодвижений Чакона должно быть логическое продолжение, и поэтому объявил во всеуслышание, что он лично нанесёт визит племенам на востоке Нью-Мексико. 16 мая он прибыл в Антон-Чико у Пекоса, имея определённый объём зерна для его распределения среди голодающих членов племени. Он узнал, что туда же приходила группа команчей, чтобы посмотреть на него, но они были спугнуты за два дня до его прибытия "бесчестными людьми", распространявших лживые слухи о том, что американцы придут, чтобы убить всех индейцев, которых найдут здесь. Калхун выслал срочно курьеров, и им удалось привести команчей обратно, но проблема не была исчерпана.
Калхун так написал: "На следующий день у нас состоялся с ними долгий разговор в присутствии полковника Манро и многих других лиц. Во второй половине дня их вождь Орлиные Перья пришёл прямо ко мне в ставку. Он продал мне пленника, выразил полное своё удовлетворение всем происшедшим здесь, и сказал, что лишь смерть послужит препятствием для его повторного визита ко мне с другими вождями и их людьми, прежде чем пройдет две полных луны. Между двенадцатью и часом дня, 30-го числа, эти индейцы бежали из города, позабыв своих животных, одежды и запасы еды. Узнав про это, я немедленно выслал агентов на их поиск. Только один из них был догнан, и он вернулся и заявил, что около 12 часов ночи их вождь был кем-то вызван, но кем, он не может сказать, и когда тот возвратился, то объявил, что мы немедленно должны бежать, так как нас обманули и на следующий день мы должны быть убиты". Калхун выслал ещё курьеров, имевших с собой имущество команчей, которое те побросали во время бегства. Доверие индейцев восстановилось, и они передали, что могут вернуться, но Калхун решает, что от этого не будет никакой пользы. Он находился в стране неразборчивых в средствах маклеров команчеро, ведущих свои дела с дикими племенами, которым они продавали виски, скупали у них ворованный скот, и в целом, с выгодой для себя пользовались их невежеством и убогостью. Этим людям не нужны были мир и сотрудничество между индейцами и правительством. Это могло лишить их бизнеса.
Калхун так писал об этом: "До тех пор, пока этим бродячим торговцам будет позволен свободный и неумеренный доступ к диким, кочующим индейцам этой местности, мы очень долго будем обеспокоены как ими, так и их союзниками. Почему эти маклеры не имеют никаких страхов, никакой боязни, - они странствуют в разных направлениях по стране, по которой бродят команчи, апачи, навахо и юта, при этом сохраняя целыми и невредимыми свои личности и свою собственность в то самое время, когда те же индейцы своим поведением выказывают решительную и бесконечную вражду ко всем мексиканцам и другим, кто тихо сидит дома?".
Трудно подсчитать, в скольких волнах насилия можно обвинить этих белых мужчин, более хищных и диких, чем сами индейцы. Не было такого времени, чтобы кто-либо из них не продвигал ту или иную гнусную схему.
В таких обстоятельствах, некоторого рода триумфом было уже то,что Калхун подписал 2-го апреля 1851 года настоящий договор с вождём хикарийя Чаконом и с вождями мескалеро Хосесито и Лобо. Контора губернатора в то время взяла на себя дополнительные обязанности, соответствующие должности индейского агента. Очень способный, и к тому же добросовестный человек, Калхун просто горел желанием исправить ситуацию, сложившуюся в лагерях индейцев. Он подумал, что наилучшим решением будет удаление членов племени куда-нибудь подальше от поселений белых, по крайней мере, миль на сто, и приставление к ним агентов и белых солдат, чтобы те управляли и контролировали новую резервацию. У него не было средств, чтобы начать претворять в жизнь эту программу, но он мог и добился от Конгресса выделения денег на оплату четырёх индейских агентов территории. В начале 1852 года они приступили к работе.
Чарльз Оверман, специальный агент для апачей со штаб-квартирой в Сокорро, прислал ему первое сообщение 10 марта, и оно не было жизнерадостным. Он так писал: "Хорнада-дель-Муэрто навевает воспоминания о родах в муках, со страхом и содроганием, и натянутые нервы почти каждой партии, вступающей туда из примыкающей местности, увеличивают впечатление того, что эта важная транспортная артерия находится почти в тотальной блокаде".
Обстановка повсеместно казалась критической. В том же году (1852) губернатору Техаса было направлено обращение, в котором Эль-Пасо был представлен, как "беззащитный", и Джон Бартлетт, кто являлся руководителем большой партии, посланной осматривать и маркировать мексиканскую границу, отмечал, что "никто не может осмелиться отъехать от поселения хотя бы на три мили без риска потерять свои волосы".
Тема не менее, лидеры мескалеро попытались ещё раз выработать приемлемую схему, чтобы "утаить глотки двух рас друг от друга". В 1852 году Калхун умер, и его преемником в качестве индейского агента стал майор Джон Грейнер, ещё один хороший человек, стремившийся к взаимодействию. Нет свидетельств тому, кто сделал первый шаг навстречу, но его эмиссары возвратились, а затем, 28 июня в Санта-Фе прибывает партия из тридцати мескалеро. Индейцы и белые очень хорошо тогда поладили. Потом туда же приехали некоторые хикарийя, чтобы навестить родичей мескалеро и увидеть, что они "ведут себя очень хорошо и вполне довольны". Последовал большой танец и празднование, что стоило правительству 10 долларов. Совсем малого оказалось достаточно для таких счастливых результатов. 1-го июля был подписан договор, и мескалеро отправились домой, очень довольные своими полученными подарками (стоимостью около 25 долларов) и перспективой на будущее.
Грейнер победоносно отписал своему начальству в Вашингтоне: "В течение последних четырёх месяцев почти не было жалоб в отношении индейских грабежей, и старейший житель страны никогда не слышал о меньшем количестве жалоб за любой равный период времени до этого. Ряд вождей мескалеро, или апачей Белых Гор (Нью-Мексико, а не Аризоны), посетили Санта-Фе, где им был предоставлен договор с полным и достоверным его объяснением, и после некоторых возражений насчёт сохранения мира со старой Мексикой, - как того от них требовалось, - они, в конце концов, на это согласились, и получив подарки, возвратились в свои дома, удовлетворённые своим визитом в Санта-Фе".
Следующим пунктом он добавил: "Я только что отпустил индейца пуэбло, находившегося среди них, и он заявил, что апачи, с которыми мы заключили мир, должны встретиться с команчами в определённое время следующей луны в Боске-Редондо - приблизительно в шести днях пути отсюда, и они желают, чтобы я их там встретил. Если это выполнимо, то я обязан так сделать".
Это было первое долгосрочное движение в сторону достижения определённой степени терпимости и согласия между индейцами и американцами, но крайне важный второй шаг так никогда и не был сделан. Люди доброй воли с каждой стороны были побеждены силами, с которыми они не могли совладать. Имея наилучшие мирные намерения, Грейнер не мог гарантировать, что белые люди никогда вновь не вызовут в индейцах ярость и месть. Сантана мог говорить за своих людей, но не за Гомеса с гор Дэвиса и Мангаса Колорадоса из области реки Хила. Подписи на бумаге мало было для того, чтобы предотвратить пришествие красного шторма.
Он пришёл в виде очень кошмарного несчастья, ставшего известным, как дело Уайта, которое вскрыло ещё свежие раны и сделало реальное понимание невозможным. Эдвард Уайт, из Филадельфии, прибыл на Юго-запад в начале 50-х годов вместе с женой, младенцем и двумя слугами, чтобы занять должность маркитанта в форте Бьюкенен. Согласно майору Грейнеру, прямо перед его приездом отряд солдат из Лас-Вегаса "без какой-либо явной причины или провокации противоположной стороны" обстрелял группу индейцев хикарийя. Возмущённые индейцы "объединились с некоторыми ютами и атаковали проходящий караван, который следовал из Штатов, убивая мистера Уайта и других, а также захватывая его жену и ребёнка. Весь этап был захвачен и все десять его пассажиров убиты. Следствием этого стала война".
Немедленно была организован отряд волонтеров для поисков индейцев. Когда они их догнали, то убили семерых из них, но миссис Уайт была умерщвлена индейской женщиной, прежде чем избавители смогли до неё добраться. Младенец к этому времени был уже мёртв.
Доктор Джеймс Беннетт, кто прибыл в 1850 году как рядовой Первых Драгун, был одним из мужчин, "поклявшихся отомстить её гонителям" над мёртвым женским телом.
Он так изложил дальнейшие события: "После наступления темноты, возле нашего лагеря послышался шум. Сначала мы подумали, что это какое-то животное. Трое или четверо из нас отправились обследовать ивовый кустарник, и обнаружили там индейского ребёнка, которому, как я полагаю, было около восьми месяцев от роду. Он был привязан к доске, как и все индейские дети. Нашёл его я. Подошёл старый, угрюмый солдат, и сказал: "Покажи мне это отродье". Я отдал ему ребёнка. Он поднял тяжёлый камень, привязал его к доске, и бросил всё это вместе с младенцем в воду. Через мгновение от него не осталось и следа. Единственный комментарий от этого солдата был такой: "Ты ещё маленький парень, но можешь стать большим инджином, поэтому до свидания и прощай. Я лишь хочу, чтобы у меня было побольше таких, как ты, чтобы сделать то же самое".
Благодаря таким действиям был приведён в движение порочный круг убийств и отмщений, и невинные страдали вместе с виновными. Все индейцы для солдат и поселенцев были на одно лицо. Подобным образом, индеец, недовольный или имеющий пустой желудок, забирал всё, что мог у любого белого человека, сюда приезжавшего.
Белых становилось всё больше и больше. Будущие золотоискатели должны были питаться, и вслед за ними, в Аризону и Калифорнию из Техаса гнали большие стада крупнорогатого скота. Иммигранты ехали на запад в крытых фургонах в поиске мест для добычи средств существования. Газетчики, юристы, порядочные люди, вольные бродяги - все типы и характеры людей спешили через Апачерию, и многие из них сообщали о душераздирающих событиях. Когда Джон Рид в начале 1850-х годов пересекал пустыню, то военный отряд мескалеро из гор Дэвиса настиг его караван в Игл-Спрингс. Всего двое воинов имели винтовки, но остальные были вполне успешны со своими стрелами, имевшими стальные наконечники. Часть животных была убита, и нескольким мужчинам пришлось выдирать стрелы из своих тел, но никто не умер. Возбуждение от боя было просто потрясающим, и Рид выбрался из этой переделки с яркими впечатлениями от зрелища и звуков апачского боя. Каждый раз, когда у какого-либо смелого получался удачный выстрел, он громко выкрикивал: "Буэно!" (Хорошо,-исп.), - и в разгар схватки "их гвалт, гнусавые выкрики, вопли, и всё остальное в совокупности, представлялось просто каким-то неземным шумом".
Белые едва ли могли в это поверить, но посреди всеобщей войны, мескалеро Сьерра-Бланка всё ещё пытались сохранить мир. 31-го мая 1853 года вождь Хосесито и ещё семь апачей Белой Горы прибыли в Санта-Фе, чтобы сказать Тата (губернатор), что их люди получили хорошие всходы зерновых, и надеются, что губернатор сдержит своё обещание и построит форт в их стране для обоюдной защиты.
Это был последний визит такого рода, который мескалеро когда-либо наносили. Горе и уничтожения стали их предназначением. Дэвид Мэривезер 22-го мая 1853 года был назначен губернатором Нью-Мексико, и в августе прибыл из Вашингтона в Санта-Фе. Вместе с ним приехало и его убеждение в том, что ему необходимо использовать жёсткие меры в отношении индейцев, отныне находившихся под его опекой. Он видел два варианта: кормить их или наказывать. Он безжалостно высказался насчёт этого: "Первое (кормёжка) являлось политикой моих предшественников. Последнее (наказание) применялось не эффективно".
Почти незамедлительно у него появилась возможность ввести в действие свою политику железного кулака. Хикарийя, удручённые и находившиеся в замешательстве от враждебных действий военных, раньше уже предпринимали попытку ответного удара, и неудача правительства в обеспечении их обещанным продовольствием лишь больше их подхлестнула. Проблемы начались в начале весны 1854 года, и в марте и апреле в области Таос раздавались пронзительные звуки сражений. В июне мятежи переместились дальше на юг, и один караван за другим подвергались нападениям мескалеро в Игл-Спрингс. Явственно ощущалась необходимость применения дополнительных карательных мер.
В свете тех материалов, которые нам сейчас известны, кажется определённым, что ограбления на дороге из Сан-Антонио в Эль-Пасо являлись работой вождя Гомеса и его единомышленников-пиратов из области Биг-Бенд, а мескалеро Сьерра-Бланка заслуживают хорошей репутации.
(Современная резервация мескалеро).
Но генерал Гарланд так сообщал в штаб-квартиру в Санта-Фе: "Предполагаемые грабители мескалеро-апачи из Сьерра-Бланка. Эта группа насчитывает около 250 воинов и занимает местность между Белыми Горами и рекой Пекос. Я собираюсь послать туда пять компаний в текущем месяце". В последний день июня он информирует, что "180 человек под командованием лейтенант-полковника (подполковник) Чандлера уже находятся в экспедиции на севере территории мескалеро. Эта группа индейцев наводняет дорогу от Эль-Пасо до Сан-Антонио, совершая вдоль неё убийства и ограбления. Меры, принятые мной, думаю положат конец ограблениям в том месте". Если до этого казалось вероятным, что удастся избежать неприятностей, и вожди мескалеро делали для этого всё возможное, то теперь они должны были чувствовать полную безнадёгу. Но даже на то время, с солдатами находившимися в их стране, нет ни одного письменного упоминания о столкновениях. Все новости приходили исключительно с юга. В октябре произошла энергичная перестрелка, когда отряд апачей атаковал караван фургонов в Игл-Спрингс. При этом стоит отметить,что воины убрались на юг, а не в сторону Белых Гор Нью-Мексико. Войска их перехватили, и убили предводителя с шестью его воинами. Это не остановило ограбления. Группы южных мескалеро и липан скрылись в старой Мексике, и жили в Коауиле и Чиуауа, находясь на безопасной дистанции от преследований американцев и в удобно расположенной позиции для отсчёта набегов на дорогу Сан-Антонио. Возможно, кто-то из членов группы Белой Горы и принимал участие в проделках своих более жёстких южных соплеменников. Дикая природа некоторых из них на уровне инстинкта требовала грабежа, и они ускользали, чтобы присоединяться к Гомесу или совершать собственные незначительные рейды. Как бы там ни было, но некоторым предприимчивым воинам с севера было чем заняться, и они совершали мелкие ограбления, держась в стороне от больших неприятностей. Они крали лошадей в окрестностях своей страны и перегоняли их в лагеря своих родичей хикарийя. Там они их обменивали на других животных, которых можно было содержать или продавать без лишних вопросов. Весь 1854 год происходила такая "бойкая торговля". Они так делали, потому что получали от этого удовольствие, а также они должны были поддерживать свой уровень жизни, который неуклонно падал. Агет Грэйвс так охарактеризовал сложившееся положение вещей: "Этим индейцам нужно как-то существовать, и когда горы и лес уже больше не обеспечивают их необходимой пищей, то, разумеется, они начинают искать еду у тех, кто её имеет. И если это не получается забрать мирным путём, то они применяют силу. Никакое живое создание, - неважно, цивилизованное оно или нет, - не станет помирать от недостатка еды, если она находится в пределах досягаемости".
Как и многие американцы того времени, Грэйвс не считал индейцев серьёзной угрозой. Он высказал мнение, что скоро они все перемрут от голода, и совсем не ощущал дискомфорта от этой своей мысли. Он так её сформулировал: "Этой расе предстоит быстрое и конечное угасание, согласно закону сильного, действующего в настоящее время, или мирскому или божественному, или обоим сразу, и, кажется, это не вызывает никаких сомнений, и в равной степени находится совершенно вне зависимости от контроля за этим или администрирования со стороны любого гуманитарного агентства. Всё, чем может помочь просвещённоё христианское правительство, такое, например, как наше, так это постепенный и смягчённый переход к их финальному уходу со сцены человеческого бытия".
Этот год (1854) стал поворотным для мескалеро. Под влиянием губернатора Мэривезера правительство стало глухим и враждебным. Преследуемые армией, голодные и разочарованные апачи больше не надеялись на мир, и прежде чем год закончился, они приступили к настоящим боевым действиям. Губернатор обвинял их в "открытой враждебности, грабежах и убийстве наших граждан". Сначала пошли жалобы на воровство скота и дальнейший его перегон к Пекосу. В январе 1855 года отряд из десяти налётчиков мескалеро атаковал ранчо всего в нескольких милях от Санта-Фе. Они были быстро настигнуты и истреблены ротой солдат под командованием лейтенанта Стёрджиса. Но теперь военное командование не собиралось удовлетворяться просто карательными экспедициями. Было приведено в движение полномасштабное вторжение в страну мескалеро.
ГЛАВА 5. ГОЛОД И ПОРАЖЕНИЕ: МЕСКАЛЕРО ОТСТУПАЮТ.
Через четыре дня должно было наступить первое января 1856 года, но восемьдесят нижних чинов и офицеров Первых Драгун хорошо понимали, что Новый Год станет для них всего лишь ещё одним обычным днём. Форт Торн, новый пограничный пост на западном берегу Рио-Гранде, на юге Нью-Мексико, был достаточно изолирован от внешнего мира, но он всё равно являлся гораздо более комфортабельным местом, чем та дикая индейская страна, куда они направлялись. Суровый долг был их жребием, при этом удовольствий там было наперечёт, и смерть могла застигнуть их в любой момент на другой стороне следующей горы. Никто из них не роптал во время сбора на плацу. Приказ есть приказ, и они были обязаны выступать.
Подразделением командовал капитан Юэлл, лысый, с орлиным носом, страдавший расстройством пищеварения Дик Юэлл, кто через определённое время стал одним из самых надёжных полководцев Роберта Ли. Люди посмеивались между собой над причудами Юэлла, но его выпученные глаза и высокий голос не делали его менее квалифицированным любого другого офицера, и они это знали. Из людей, его сопровождавших и выстрадавших наравне с ним этот зимний поход, всего один человек дополнил свидетельством то, что мы знаем из официального рапорта Дика Юэлла. Это был Джеймс Огастас Беннетт, двадцатитрёхлетний рядовой, завербованный в штате Нью-Йорк. Он вступил в армию, потому что думал, что это поможет ему оказаться в Калифорнии. После пяти лет суровой жизни в постоянных экспедициях, он стал стойким проффесиональным солдатом с настороженными глазами, а также с замком, установленным на его рот. Несмотря на свой внешний вид несгибаемого человека, он сохранил тонкие нити сентиментальности и, возможно, являлся единственным на посту, кто имел достаточно развитое мышление для того, чтобы удостаивать вниманием ведение дневника.
Капитан Юэлл оглядел всадников и вьючных животных, выстроенных в ряд, а затем пропищал команду и энергично поехал вперёд к переправе через стремительную реку и к закутанным в снежные одеяла, видневшимся вдали горам.
Апачи мескалеро, согласно сообщениям, воровали скот в области Пекос в двухстах милях восточнее форта. Капитан выступил на соединение с подразделениями из других постов, чтобы потом всем вместе, согласно приказам, отправиться вести боевые действия с индейцами в их собственной стране. Сейчас было плохое время года для выполнения подобных маневров на территории, которая по-прежнему значилась на картах, как "неисследованная", но генерал Джон Гарланд из штаб-квартиры в Санта-Фе, по-видимому, считал, что неудобства зимней кампании больше повлияют на апачей, чем на солдат. И он оказался полностью прав.
Трудности начались ещё до того, как войска исчезли с поля зрения своего поста. В конце первого дня марша рядовой Беннетт сделал мрачную запись в своём дневнике: "28 декабря. Нас 80 человек под командованием капитана Ричарда Юэлла, оставивших форт. Вчера вечером мы расположились лагерем в горах, проехав 30 миль. Во время пересечения брода на Рио-Гранде мы потеряли трёх лошадей и двух мулов, которые утонули. Также мы потеряли два ящика беприпасов и некоторое количество провизии. Мы разбили лагерь в низменности возле небольшого солёного озера. Для приготовления пищи пришлось использовать лёд, а не воду. Здесь очень холодно и мало дров".
Через три дня уставшая и жалкая на вид команда прибыла в Антон-Чико, у Пекоса. Но даже от удобств этого затхлого мексиканского городка им пришлось отказаться. Там их встретил курьер с депешами, ставившими в известность, что мародёрствующие мескалеро бежали в южном направлении. Теперь необходимо было отправиться вниз вдоль Пекос, а затем подняться по Бонито к Капитанс, чтобы встретить там капитана Стэнтона и лейтенантов Уолкера и Даниэля с 29 драгунами и 50 пехотинцами. Затем объединенные силы должны выдвигаться в горы на поиски любых индейцев для их наказания. Капитан Юэлл выругался в своих уже привычных высоких тонах и повёл своих людей на юг от города.
К 17 января объединенная команда переместилась ещё южнее, на восточные склоны горной цепи Сакраменто, и направилась в Пенаско, - местность, на которую никогда не распространялась гражданская власть. Бурная, шумная речка извививалась по долине, соседствовавшей с холмами, покрытыми можжевельником. Высокие сосны красовались обилием зелени, подступая вплотную к высоким откосам. Достигнув их подножья, люди начали углубляться в горы. Разведчики мескалеро отслеживали каждый их шаг. Это было второе вторжение белых людей в их страну, всегда им принадлежавшую, и несмотря на то, что они, несомненно, были здорово напуганы, они направили все свои помыслы на то, чтобы сдержать захватчиков, навязывая им бой на каждом дюйме их пути. Первую попытку, когда солдаты подошли к месту своего привала, они осуществили в сумерках, пуская стрелы и стреляя из имевшихся ружей, а также прилагая старания, правда безуспешные, к тому, чтобы выжечь отряд, поджигая сухую траву.
Весь следующий день войска двигались вверх по Пенаско, отбивая беспрерывные атаки.
После того, как всё было кончено, капитан Юэлл написал: " Местность здесь разбита на высокие холмы с глубокими оврагами, пересекающими линию нашего марша. Лейтенант Мур с солдатами, на выбранных лучших лошадях погнался за индейцами, как только мы оказались на ровной поверхности, но зимний 450-мильный марш слишком вымотал наших лошадей, чтобы ещё ловить индейцев, находящихся на свежих животных. Индейцы впечатлили своей смелостью, а также тем, что они пытаются держать нас на расстоянии от своих семей и навязать нам рукопашный бой, поэтому мы по возможности продвигаемся как можно быстрей.
В течение дня около пятнадцати из них были выбиты пулями со своих лошадей и унесены их товарищами, оставив землю, на которую они упали, отмеченной пятнами крови. Затем, после потери своих самых смелых, они собрались на холме и провели оплакивание, а потом возникли в ещё более дерзкой своей атаке".
В три часа дня, 18-го января, капитан Юэлл наткнулся на убогие жилища, которые апачи и пытались защитить. Это была группа брошенных и пустых типи, раскиданных на открытом склоне, опудренном известняковой пылью. Небольшая долина справа давала приют ещё для некоторого количества хижин. Юэлл скомандовал расположиться здесь на ночь, и назначил капитана Генри Уитинга Стэнтона, этого отличного солдата и всеми любимого командира, исследовать вторую группу типи и узнать что-либо о сбежавших владельцах. Официальный рапорт Юэлла включил описание того, что случилось дальше: "Офицер, после достижения означенного места, атаковал некоторое количество индейцев, которых увидел перед собой, и в пылу погони по крутым склонам оторвался вперёд от своих людей, очень медленно продвигавшихся верхом к нему после того ,как он просигнализировал сбор. Когда подошли, наконец, десять из его людей, он отправился осматривать долину, а затем, поняв, что индейцев там нет, повернул лошадей обратно. Через три четверти мили долина суживалась, и кое-где по бокам росли деревья. Там он попал в засаду и подвергся обстрелу, во время которого первым залпом был убит один из его людей. Он приказал своей команде захватить индейскую позицию за деревьями, но тех было слишком много, поэтому он скомандовал отступление, а сам остался прикрывать сзади своих людей, выстреливая из своего карабина Шарпса. Он получил выстрел в голову, и сразу скончался. Один из его людей, рядовой Дьюджен, из роты В, Первых Драгун, спешился в начале атаки, был окружён и пронзён пикой, но всё же успел застрелить одного индейца. Как только я понял, что капитан Стэнтон подвергся нападению, то приказал лейтенанту Муру во главе сильного отряда в пешем порядке атаковать индейцев, и это помогло их рассеять. Он доставил тела капитана Стэнтона и ещё двоих убитых мужчин, а также лошадь и винтовку убитого Дьюдженом индейца.
После рассеивания индейцев, мои проводники оказались совершенно не способны отследить их, и 20-го числа, пройдя выше источников Пенаско, я повернул назад с лошадьми настолько уставшими, что их пришлось вести на пост в поводу. В непосредственной близости от места боя, в пределах пяти миль от моего лагеря, находилось около трехсот только что покинутых хижин. Пехота была бесполезна, и постоянно плелась за драгунами. Индейцы ничего не знали о дальности мушкетной стрельбы, пока сполна не заплатили за свой опыт.