Мадонна в траншеях.^[1]

Редьярд Киплинг.

A Madonna of the Trenches. В ред. сб. Debits and Credits (1926)

Пер. Crusoe

Всяк человек, человеческий сын
Сердцем пел Лордов во все времена
Видим мы: льются с небесных вершин
Любовь и прощенье - без края, без дна.

Единственная. Жизни сладость и свет
Мы порознь. Нам вместе разлуку нести
И жить без надежды. И быть вдалеке.
И плоть мы едина у Бога в горсти.

Суинбёрн, "Les Noyades".

Зачем так много неспокойных, недавних ещё солдат шли к нам, в Ложу Наставления при "Вере и Деле", Лондон, 5837? - ведь любая нечаянная встреча с Братом, вчерашним фронтовым товарищем, могла отозваться болью в незаживших за несколько послевоенных лет ранах. Но наш толстенький, остробородый доктор - Брат Кид, Старший Надзиратель - умел загодя распознать и вовремя справиться со всяким истерическим припадком и если при экзаменовке нового Брата - неизвестного или недостаточно аттестованного масонским обществом - что-то показывалось подозрительным, я непременно вёл новичка к доктору. Кид прослужил два последних года военврачом в Южном Лондонском батальоне, получил должный опыт и, разумеется, нередко узнавал в посетителях ложи прежних друзей и знакомых.

Брат К.Стренгвик, молодой долговязый новичок, пришёл к нам из какой-то ложи Южного Лондона. Его бумаги и ответы не вызвали подозрения, но глаза - воспалённые красные глаза - нехорошо блестели: возможный признак нервного расстройства. Я отрекомендовал его Киду особым образом; а тот, узнав в мальчике батальонного связного старой своей части, поздравил знакомца с выздоровлением - Стренгвик был демобилизован из-за какой-то немощи - и немедленно пустился в воспоминания о днях Соммы.

- Всё правильно, Кид? - спросил я, когда мы переодевались к службе.^[2]

- О, да. Он припомнил, как я пользовал его у Сампуа^[3], в восемнадцатом - мальчик потерял тогда рассудок. Он был связным.

- Шок?

- Своего рода - но он обманывал меня. Нет, не симуляция. Он в самом деле перешёл предел - но лгал, разыгрывал, утаивал истинную причину шока... Впрочем, если бы мы умели удерживать пациентов ото лжи, медицина стала бы нетрудным делом.

Я заметил, что после службы Кид посадил парня в первые ряды, прямо перед нами, так что тот смог вполне насладиться лекцией об ориентации Соломонова Храма - добросовестный Брат-докладчик решил, что таковой предмет станет наилучшей интерлюдией между Ритуалом и плотным ужином - мы называли эту трапезу "Банкетом". Лекция - хотя можно было курить - вышла оглушительно скучной. Где-то на середине Стренгвик задергался, засуетился, потом поднялся и стал пятиться от лектора, гремя стулом по мозаичному полу и выкрикивая: "Тётушка, тётя! Я не могу тут больше!" - под общий хохот, он дотащился до последних рядов и вывалился за дверь.

- Так я и знал - шепнул Кид. - Пойдём! - Мы поймали новичка в коридоре; беглец истерически визжал, заламывая руки. Кид отвёл его в комнату Привратника: маленькое помещение, куда складывали всякие ненужные одеяния и мебель, и запер дверь.

- Я - я в порядке - жалобно начал мальчик.

- Конечно, конечно - Кид отпер обычный в таких случаях маленький шкафчик, налил в градуированный стаканчик воды, сделал раствор нюхательной соли и, когда Стренгвик принял снадобье, мягко усадил его на старую кушетку. "Ну, - сказал он - это пустяк. Я ведь лечил тебя от худшего. Поговорим; вспомним прошлое".

Он пошарил позади себя; нашёл, ухватил, подтянул стул; потом взял пациента за руки и сел. Стул скрипнул.

- Нет! - вскрикнул Стренгвик. - Я не стану! Они ведь скрипели, они так скрипели, а потом - потом наступила оттепель и мы - мы толкали их обратно, лопатами! Вы помните эти маленькие французские ботинки под досками настила?... Что мне делать? Что мне с этим делать?

Кто-то стукнул в дверь, узнать, всё ли в порядке.

- О, все хорошо, спасибо! - бросил через плечо Кид. - Но мне ненадолго нужна эта комната. Задёрни шторы, пожалуйста.

Мы услышали, как в коридоре защёлкали по карнизу кольца занавеси, полога между Ложей и Банкетной залой и как разом пресеклись все звуки, шум шагов и голосов.

Обмякший Стренгвик перемежал приступы рвоты стенаниями: он жаловался, как скрипят мёрзлые на морозе трупы.

- Снова лжёт - шепнул Кид. - Это не настоящая беда - тогда с ним случилось что-то ещё.

- Но послушай - ответил я - такие вещи очень плохо действуют на рассудок. Вспомни, как в октябре

- Не тот случай; это не его страх. Я допытываюсь до настоящей причины. О чём ты думаешь? - властно спросил врач.

- Французское Кладбище и Аллея Мясника - пробормотал Стренгвик.

- Да, там кое-что было. Но давай посмотрим буке в лицо, и не станем больше отворачиваться. - Кид обернулся ко мне и дал глазами знак - стать ведомым в его игре.

- Что это за ужасное Французское Кладбище? - я приступил к делу.

- Малая окрестность Сампуа, принятая нами от французов. Они упорный, но не слишком опрятный народ. Они выложили обе стенки траншей мёртвыми телами - чтобы не наползала грязь. В оттепель, французские окопы были словно каша. Наши люди делали то же самое - и повсюду - но Аллея Мясника была - хм - образцом. К счастью, в скором времени мы отщипнули выступ от фронта джерри^[4] и несколько поправили дело - после ноября нужда в Аллее отпала. Помнишь, Стренгвик?

- Боже, конечно! И когда от настила отлетали доски, ты ходил по ним, и они скрипели.

- Дубели от мороза. Мёрзлая кожа - сказал Кид. - Да, это действовало несколько на нервы, но

- Нервы? Но это правда! Правда! - задохнулся Стренгвик.

- Но ты ведь пробыл там около года. Я дам другое средство - успокоительное, и ты встретишь свой страх. Согласен?

Кид снова открыл шкафчик и, осторожно манипулируя, налил солидную дозу чего-то тёмного, уже не нюхательной соли. "Подействует через несколько минут - объяснил он. - Лежи спокойно и молчи, пока не почувствуешь облегчения".

Он повернулся ко мне, пощипывая бородку.

- Да уж. Аллея Мясника была пренеприятным местом. - Кид начал добровольное объяснение. - Гляжу я на Стренгвика и вспоминаю всякое. Вот удивительная история - у нас во втором взводе служил сержант - господи, как же его звали? - пожилой уже человек: он, должно быть, лгал со всем патриотическим пылом, чтобы попасть на фронт в солидном своём возрасте; впрочем, первоклассный сержант, такого никогда не заподозришь в небрежности. Как раз в январе восемнадцатого он получил двухнедельный отпуск. Ты был тогда при штабе, Стренгвик, не так ли?

- Да связным. А это случилось двадцать первого января - мальчик говорил хриплым голосом, глаза его горели. Как бы то ни было, но лекарство Кида действовало.

- О том и речь - сказал Кид. - Так вот, этот сержант не отправился домой обычным путём - вниз по траншеям, к батальонной команде отпускников; затем, в темноте, к этому забавному маленькому поезду на Аррас - нет; он прежде решил погреться. Выбрал старый блиндаж на Аллее Мясника, бывшую французскую перевязочную, и до смерти задохся, согреваясь между парой жаровень с чистейшим углем. Ему в каком-то смысле повезло: это был единственный блиндаж с внутренней дверью, распахивающейся в помещение - полагаю, какая-то французская противогазовая задумка - и, насколько мы поняли, такая дверь должна была раскачиваться на петлях, пока он грелся. Но не повезло, и он так и не пришёл к поезду. Негоже разбрасываться взводными сержантами; мы поискали и нашли его наутро. Нахлебался угарного газу. Пулемётчик нашёл тело, так, Стренгвик?

- Нет, сэр. Грант - капрал траншейных миномётчиков.

- Да, верно. Грант - человек с маленьким жировиком на шее. По крайней мере, с памятью у тебя всё в порядке. Как звали сержанта?

- Годсо - Джон Годсо - ответил Стренгвик.

- И это правда. Я видел его тем утром - окоченелый мертвец между двух жаровень и ни единого клочка личных бумаг на теле. И от последнего обстоятельства я поневоле задумался - а в самом ли деле это случайность?

Спокойное прежде лицо Стренгвика окаменело; он запрокинулся и вытянулся, словно докладывая командиру:

- Я дал показания - тогда - вам, сэр. Я принёс ему распоряжение об отпуске, и он пошёл - обогнав меня, должен сказать, - вниз от второй линии. Я думал, он собирается идти через Попугайскую Траншею, как все и делали, но он, должно быть, свернул у старой противобомбовой баррикады на Французское Кладбище.

- Теперь припоминаю. Ты последний, кто видел его живым. Говоришь, это случилось двадцать первого января? Так, а какого числа Дирлов и Биллингс принесли тебя ко мне, в полном беспамятстве?

Кид, на манер детективов с журнальных иллюстраций уронил руку на стренгвиково плечо. Мальчик посмотрел на него со мрачным изумлением и пробормотал:

- Я попал к вам вечером двадцать четвёртого. Но вы ведь не думаете, что я убил его, правда?

Я поневоле улыбнулся от замешательства Кида, но тот быстро оправился. "Что за черти тем вечером терзали твой ум - пока я не сделал укол?"

- Это - это те вещи на Аллее Мясника. Они одолели меня. Вы видели меня таким и раньше, сэр.

- Но я точно знаю, что ты лжёшь. Ты не думал о мёрзлых трупах тогда; не думаешь и сейчас. С тобой было нечто другое, и ты это скрыл.

- Так вы знаете, доктор? - хныкал Стенгвик.

- Помнишь, что ты говорил мне тем вечером, когда Дирлов и Биллингс уложили тебя на койку?

- О тех вещах на Аллее Мясника?

- Нет! То есть, ты много говорил о хрусте мёрзлых трупов, но проговорился в середине - тогда я понял, в чём дело. Что, например, ты имел в виду, спрашивая: что толку бить зверей из офицеров, если мёртвые не воскреснут?

- Так и сказал "звери из офицеров"?

- Да. Это слова из панихиды.^[5]

- Должно быть, где-то услышал. Точно, услышал - Стренгвик страшно затрясся.

- Может быть. И другое - гимн, что ты пел, когда я лечил тебя? Что-то о Жалости и Любви. Помнишь?

- Попробую вспомнить - покорно согласился парень и принялся пересказывать что-то вроде: "Каждый человек может сказать Лорду в своём сердце, так, истинно говорю вам - Господу, кто может показать человеку, снова и снова безграничную милость и - и что-то там о любви". - Он зажмурился и содрогнулся.

- Итак, где ты это слышал? - настаивал Кид.

- От Годсо, двадцать первого января. Но разве я мог рассказать, что он задумал? - тут Стренгвик весь вспыхнул в неестественном возбуждении. - После того, как узнал, что она умерла!

- Кто умер? - спросил Кид.

- Моя тётя. Арминия.

- Это о ней пришла телеграмма, тебе, в Сампуа, и ты хотел мне что-то объяснить? О ней ты кричал в коридоре: "О, тётушка!", но переменил речи на: "О, Господи!" когда я поймал тебя?

- О ней. Вы всё приметили, доктор. Я не заподозрил ничего плохого в этих жаровнях. Зачем? Все мы пользовались такими. Честное слово, я поначалу решил, что он просто хочет согреться до погрузки в поезд с отпускниками. Я - я не знал, что дядя Джон задумал - "отчалить к дому". - Стренгвик страшно захохотал, потом заплакал, утирая слёзы.

Кид подождал с продолжением до конца рыданий и икоты.

- Как это? Разве Годсо твой дядя?

- Нет - ответил мальчик, спрятав лицо в ладонях. - Но мы отродясь знали его. А папа знал его и раньше. Он жил на соседней улице. Он, папа и мама - и вся наша семья - дружили издавна. Оттого мы и звали его "дядюшкой" - так делают все дети.

- Что он был за человек?

- Наилучший, сэр. Сержант-отставник, с небольшими, но независимыми деньгами - и человек превосходный. У них в гостиной было множество всяких индийских диковин, и сержант или его жена разрешали нам с сестрой смотреть на всё это - за хорошее поведение.

- Он ведь был уже стар для армии?

- Для него возраст ничего не значил. Он, с самого начала, пришёл в армию инструктором, и, когда батальон стал готов к отправке, ушёл вместе с ним. А когда на фронт отправился я, он добился, чтобы меня определили к нему во взвод - в начале семнадцатого. Думаю, так захотела мама.

- А я и не заметил, что вы так хорошо знакомы - отметил Кид.

- О, он ни для кого не делал исключений. У него во взводе не было любимчиков, но он писал домой, маме, обо мне и обо всём. Понимаете - Стренгвик неловко заворочался на кушетке - мы знали его сызмальства, жили по-соседству И было ему за пятьдесят. Боже! Боже мой! Что за страшная нелепица для меня, молодого человека! - он вдруг завыл.

Но Кид удержал его на курсе.

- Он писал твоей матушке? О тебе?

- Да. У мамы стало плохо с глазами после авианалётов. Родители хворали от сидения в подвалах и у неё полопались сосуды. Она просила тётю читать ей письма. Наверное, одно это может объяснить вам всё остальное

- Ты о тёте, кто умерла? Ты об её смерти получил тогда телеграмму? - Кид гнул свою линию.

- Да, тётушка Арминия. Мамина сестра, младшая - но ей было больше сорока, ближе к пятидесяти. Какая во всём этом путаница! Вот если бы меня спросили, кто и когда угодно, я бы немедленно ответил, что ничего она не скрывает, вся она нараспашку, все и всё о ней знают. И все дела её были такими - словно в доме со стеклянными стенами. Она присматривала за сестрёнкой и мною, когда нужно было - корь там, коклюш, наравне с мамой. Мы копошились в её доме и вокруг дома словно кролики. Муж её, дядя Армин, делает шкафы, всякую мебель и мы любили играть в мастерской. Были они бездетны - "и я рада этому" - так говорила тётя, когда началась война. Но вообще она почти никогда не говорила о каких-то чувствах. Она была сама в себе, поймите. - Мальчик пытливо вглядывался в нас, ища понимания.

- Как она выглядела? - допрашивал Кид.

- Крупная женщина, привлекательная. Кажется так: но я ведь привык к ней и мало что замечал - кроме одного. Мама называла её крестильным именем - Белла - но мы с сестрой всегда звали её тётей Арминией. Понимаете?

- Почему?

- Это к ней подходило лучше - что-то медленное, в доспехах.

- О. И она читала ваши письма сестре, вашей матушке?

- Всякий раз, когда приходила почта, она переходила улицу, в наш дом напротив и читала письма. И - готов поклясться, так и было, всё это время. Пусть меня завтра повесят, я готов присягнуть! Это гадко с их стороны взвалить на меня всё это, потому что - потому что, если встают мёртвые, поймите, как мне жить? С какой верой мне жить? Я хочу знать - я -

Но Кид не отпускал его. - Сержант писал о тебе какие-то особые подробности? - доктор говорил спокойно и требовательно.

- Какие там особые подробности, мы попросту много работали, но письма его очень радовали маму. Сам я пишу плохо. Оставлял рассказы до отпуска. Я получил от армии всё положенное - по четырнадцати дней за каждые полгода и ещё один внеочередной. Мне повезло лучше, чем многим.

- И когда ты приезжал домой, то, обыкновенно, рассказывал и о сержанте? - спросил Кид.

- Должно быть так, хотя в те дни я мало вспоминал о нём. Ясное дело, меня занимали собственные хлопоты. В каждый из отпусков я получал по письму от дяди Джона - как там на фронте, чего мне ждать по возвращении; я читал всё маме, по её просьбе, а потом шёл с новостями к жене сержанта. У меня была девушка, мы думали тогда пожениться и вместе гуляли, глядя на витрины, прицениваясь к вещам, обстановке.

- И вы не поженились - после всего, что случилось?

Мальчик затрясся в очередном припадке. - Нет! - кричал он. - После всего, я понял настоящий смысл вещей! Я - я никогда не думал, что такое возможно! И ей ведь было под пятьдесят, моей родной тётушке! И никакого признака, никакого намёка, от начала и до конца! Как вам такое? А когда я уезжал после того отпуска, рождественского, в восемнадцатом, и пришёл попрощаться, тётя Арминия сказала мне одну только вещь: "Ты скоро увидишь мистера Годсо?" - "Скорее, чем хотелось бы" - ответил я. "Хорошо, тогда передай сержанту - сказала она - что я собралась покончить с моей маленькой неприятностью в следующем месяце, двадцать первого числа, и, как умру, поспешу к нему - в тот же день".

- Что за маленькая неприятность? - с профессиональным интересом спросил Кид.

- Кажется, какое-то нагноение в груди. Но она очень редко говорила о своём здоровье.

- Понятно. Так она сказала тебе?

- Стренгвик повторил. "Скажи дяде Джону, я надеюсь покончить с моей бедой к двадцать первому, и, когда умру, поспешу увидеть его - немедленно, так быстро, как смогу". А потом она засмеялась: "Впрочем, у тебя не голова, а решето. Я всё напишу, а ты передашь ему при встрече". И она написала записку на листочке бумаги, и я поцеловал её на прощание - как всегда - и отбыл в Сампуа. Я очень забывчив, это правда. Но оказавшись на передовой в следующий раз - помните, что я был связным? - я застал свой взвод в траншее Северной дамбы; со мной было сообщение для траншейных миномётчиков, то есть для их командира - капрала Гранта. Тот прочёл сообщение и вызвал пару человек - развернуть орудия, что-то вроде этого. Я передал дядюшке записку Арминии, угостил Гранта сигаретой, и задержался погреться у жаровни. И Грант сказал: "Не нравится мне это", указав на дядю Джона - он стоял у дамбы, вчитываясь в послание. Да, вы ведь знаете Гранта, сэр, вы говорили с ним о его манере командовать - когда Ренкин поранил себя световой ракетой Вери.

- Было дело - ответил Кид и объяснил мне - У Гранта была катаракта, он часто сбивался с толку. Это раздражало людей. Я был рад, когда его комиссовали. И что дальше, Стренгвик?

- Грант шепнул: "Смотри, ты, чортов англичанин. Да, на него". Дядя Джон привалился к запруде и пел гимн - я только что пытался вам его пересказать. Он выглядел необыкновенно - словно стал вдруг пьян. Я ничего не понял, только сказал Гранту, что будь здесь офицер, язык довёл бы его до беды, и отправился восвояси, а дядя кивал мне, улыбался - редкое для него дело - и, когда я проходил мимо сказал, пряча записку: "Мне это подходит. Я тоже получу отпуск двадцать первого".

- Так именно и сказал?

- В точности так и назвал дату. Я, разумеется, очень за него порадовался, и пошёл к себе, в штаб, успев забыть всё по пути. Память-то у меня совсем дырявая. А случилось это девятнадцатого января - три дня, как я вернулся из отпуска. Вы помните, сэр, что в первой половине месяца у Сампуа было тихо. Джерри готовились к мартовскому удару, а мы, пока всё было спокойно, не бередили их.

- Помню - ответил Кид. - Но что было дальше с сержантом?

- Должно быть, я встречал его несколько раз, пока носился туда и сюда несколько следующих дней, но точно не помню. К чему было запоминать? А двадцать первого его имя уже стояло в увольнительном списке, а я, посыльный, ходил с этим списком и оповещал отпускников. Конечно, я увидел его фамилию. И в тот самый день джерри затеяли пробовать новый траншейный миномёт и опробовали его на нас - на гвардейских драгунах, они клали эту пакость прямо в дамбу, уложили полдюжины человек. Когда я добрался до наших, они вели ответный огонь и, как всегда в таких случаях, перекрыли Малую Попугайскую. Помните, сэр?

- Конечно! И ещё они поставили тяжёлый пулемёт позади амбара - на случай вылазки.

- И это было. Но стало уже темно; с Канала поднялся туман, и я решил, что сумею обойти Малую Попугайскую по открытой местности - до места, где лежат кучей четыре мёртвых Уорикширца - но сбился в тумане с пути и провалился по колено в старую, неоконченную траншею - шла она западнее Попугайской и вела во Французское Кладбище. Я рухнул в неё - прямо на крышу пулемётной платформы, со стороны прежней сахароварни, там ещё лежат два скелета, зуавы. По ним я понял направление и дальше пошёл через Кладбище, по разрушенному дощатому настилу в Аллее Мясника, а пуалю лежали по шесть в ряд, с каждой стороны и теснились под настилом. Было морозно, оттепель отступила и они скрипели.

- И что, тебя это сильно беспокоило? - спросил Кид.

- Нет - мальчик ответил с профессиональным пренебрежением. - Если посыльный замечает такие вещи, ему лучше уволиться с этой работы. И вот, в середине Аллеи, как раз напротив старой перевязочной, как вы помянули, сэр, я заметил кого-то - впереди, у самой двери блиндажа и человек этот был в точности тётушка Арминия; я подумал ещё - как стало бы смешно, если тётушка, вдруг, очутилась бы прямо в нашем расположении. А через полсекунды я понял, что это только морок - темнота, какие-то клочья газового экрана, висящие на обломках досок. Так что я двинул на вторую линию и предупредил отпускников - всех и дядю Джона. Потом надо было идти на Вспаханную Аллею, чтобы оповестить людей первой линии. Я не торопился, ожидая, пока джерри не приутихнут. Да; но тут подошла поддержка от роты - и их офицер испугался каких-то огней на фланге, запутался, поднялась суета; я оповещал отпускников в полной кутерьме. Пока суд да дело, ушло некоторое время, и я вернулся на вторую линию к половине девятого. Там я столкнулся с дядей Джоном: он успел побриться, почиститься - прямо щёголь. Дядя спросил о поезде на Аррас, и я ответил, что если джерри не помешают, он уйдёт в десять. "Отлично" - ответил сержант. "Я пойду с тобой". И мы двинулись по старой траншее, как обычно, через Хелнейкер, по задворкам блиндажей второй линии. Вы понимаете, сэр.

Кид кивнул.

- Дядя Джон что-то спрашивал о маме - он увидит её через несколько дней, не надо ли чего передать? Бог знает зачем, но я рассказал ему о тёте Арминии - как неожиданно увидал её в этих местах. Я говорил и смеялся. "О, так ты встретил её?" - казалось, сержант ничуть не удивился. Тогда я объяснил, что это была лишь видимость - темнота, клочья тряпки, мешки с песком. "Очень возможно" - ответил он, стряхивая грязь с обмоток. Мы как раз подошли к углу старой баррикады - той, что блокировала вход во Французское Кладбище, пока её не разбомбили, сэр. Дядя повернул вправо и полез в завал. "Нет, спасибо" - сказал я. "Мне уже пришлось походить тут сегодня". Но он не отозвался. Он нырнул в груду мусора и костей, внутрь баррикады, и вылез с двумя полными жаровнями в руках.

- "Пошли, Клем" - дядя назвал меня по имени, такое случалось с ним редко. "Ты ведь не боишься, да? Так короче, а джерри не станут тратить снаряды на эту траншею, если начнут опять. Все знают, что она заброшена". "Кто теперь боится?" - сказал я. "Хотя бы и я - ответил дядя Джон - Не хочу, чтобы мой отпуск сорвался в последние минуты". Потом он повернулся на каблуках и произнёс те слова - из панихиды, как вы объясняли.

Кид - видимо с каким-то смыслом - повторил эту фразу полностью, верно и медленно: "По рассуждению человеческому, когда я боролся со зверями в Ефесе, какая мне польза, если мертвые не воскресают?"^[6]

- Точно так - подтвердил Стренгвик. - И мы вместе пошли во Французское Кладбище - стоял мороз, было тихо, только они скрипели. Я вспоминаю - глаза его начали мерцать.

- Не воображай. Просто говори, что случилось - приказал Кид.

- Простите меня. Сержант шёл по Аллее Мясника с этими своими жаровнями, распевая гимн. Перед самой старой перевязочной он остановился, поставил жаровни на землю и сказал: "Так где ты видел её, Клем? Мои глаза теперь нехороши".

- Она дома, в кровати - ответил я. - Пойдём. Страсть как холодно, да и я ведь не в увольнении.

- "Да, а я - сказал он - а я". И затем: "Скажи мне слово, я не слышу" - и вытянул шею, вслушиваясь, а потом сказал: "Ну же Белла!" - так он сказал. "Ох, Белла!" - он сказал. "Слава Богу!" - он сказал. Точно так! И я увидел - говорю вам, увидел - саму тётю Арминию; она стояла у двери старой перевязочной, и душа моя смутилась, потому что - потому что не стало всего того, во что я верил. Рухнуло, не стало опоры, вы понимаете? И он смотрел на неё; и она смотрела на него; и смотрели они одинаково, глаза в глаза. А потом он заговорил: "Вот, Белла - сказал он - мы, кажется, второй раз наедине за все эти годы". Тогда она потянулась к нему, а мороз стоял страшный. И ей ведь под пятьдесят, и она моя родная тётя! Заприте меня завтра в сумасшедший дом, но я повторю - я видел, как она пришла на его зов. Потом она потянулась, чтобы снять с дяди винтовку, но тот отвёл её руку, сказав: "Нет! Не торопись, Белла. Перед нами вечность. Час или два ничего не значат". И он поднял жаровни и подошёл к двери блиндажа. Меня больше не было для них. Дядя полил жаровни бензином, зажёг их спичкой, и внёс огонь внутрь. И всё это время, тётя Арминия стояла с протянутыми руками - и смотрела, тем самым взглядом. Я не знаю, как такое может быть, и бывало ли когда-нибудь? Потом он выглянул и сказал: "Входи, дорогая"; и она пошла вниз, в блиндаж, и лицо её - она глядела тем самым взглядом. А потом они затворили дверь изнутри и забили под дверь клин. Господи спаси, я видел это и слышал это - собственными глазами видел, своими ушами слышал.

Он поклялся в том несколько раз. Наступило долгое молчание; наконец, Кид попросил его повторить, что было потом.

- Я немного запутался от всего этого. Наверное, ушёл нести службу - и всё исполнил, как мне сказали, но - но - я чувствовал - я словно бы шёл каким-то длинным путём внутри себя, вот что я чувствовал. Я был совсем не в себе. Они разбудили меня утром - дядя не пришёл к поезду, а кто-то видел нас вместе. Кажется, меня дотошно допрашивали все кому не лень, и так до самого обеда.

- Потом, я, кажется, вызвался носить сообщения для первой линии вместо Дирлова с его больными ногами. Я должен был что-то делать, поймите; у меня не стало опоры. И когда я пришёл к Гранту, тот рассказал мне, как они нашли дядю Джона - за запертой, заклиненной дверью; а все бреши блиндажа были прикрыты мешками с песком. Я не дождался этого. Мне хватило стука по клину. Словно заколачивали гроб.

- Ни от кого не слышал, что дверь была заклинена - мрачно отметил Кид.

- Зачем пачкать имя мёртвого, сэр.

- Почему Грант искал на Аллее Мясника?

- Потому что он заметил, как дядя Джон всю последнюю неделю копил уголь и складывал его за старой баррикадой. И когда начались поиски, он твёрдо пошёл по прямому следу и понял всё, увидев запертую дверь. Грант говорил мне, что отвалил мешки от пролома, сунул руку внутрь и нащупал жаровни - с кем-то между ними.

- Выходит, Грант знал, что задумал Годсо? - рявкнул Кид.

- Грант знал; и знал, что ничто на свете не помешает и не поможет Годсо.

- И что ты делал потом?

- Вроде бы нёс службу, пока не получил в штабе ту телеграмму от мамы - о том, что тётя Арминия умерла.

- Когда умерла твоя тётушка?

- Утром двадцать первого. Утром двадцать первого! И всё оборвалось, понимаете? До тех пор я думал, я говорил себе - это такая же штука, о которой мы знали из ваших же лекций, у Арраса, когда мы квартировали в подвалах - Ангел Монса^[7] и всё такое. Но телеграмма покончила со всеми такими мыслями.

- О, галлюцинации. Я помню. И телеграмма оборвала эту ниточку?

- Так! Поймите - он приподнялся с кушетки - теперь я не имел ни одной проклятой зацепки, чтобы удержаться - и тогда, и сейчас. Если встают мёртвые - а я видел это - почему - послушайте, тогда ведь может случиться всё, что угодно. Вы ведь поняли?

Он стоял уже на ногах, проворно жестикулируя.

- Потому что я видел её - повторял он. - Я видел его и её - она, мёртвая уже с утра, и он, убивший себя перед собственными моими глазами, чтобы пойти с нею об руку в вечность - а она простёрла к нему руки! И я хочу знать, сейчас, на каком я свете? Вы, двое, скажите - зачем мы ежечасно ходили под смертью?

- Один Бог ведает - пробормотал Кид, не обращаясь ни к кому.

- Не лучше ли нам вызвать кого-нибудь? - спросил я. - Он, кажется, станет буйствовать.

- Нет, не будет. Это последний припадок, сейчас успокоится. Я знаю, как работает это лекарство. Эй!

Стренгвик, заложив руки за спину, свёл глаза в точку, и кричал одно и то же сдавленным фальцетом, как мальчик, зубрящий стихотворение: "И плоть мы едина у Бога в горсти!"

- И чтоб мне гореть, но пусть то же однажды случится со мной! - завопил он в приступе внезапной ярости. - И пусть мы ходили вместе к витринам прицениваться! И пусть судится, если хочет! Она не знает настоящего. А я - я знаю, я видел их Нет, я скажу больше! Я могу видеть их, когда захочу; я хочу покончить с ними; но потом вижу её лицо этот её взгляд Мне не нужно иного. Две настоящие вещи - это жизнь и смерть. А смерть, если вы не знаете, это начало. Она не понимает Ох, да бранитесь, чёрт бы вас драл, вы и ваши законники. Сыт я, по горло сыт.

Крик оборвался внезапно, как начался; лицевые судороги прошли, и мальчик вернулся к обыкновенному, безвольному своему облику. Кид взял его за руки, уложил на кушетку - Стренгвик распластался, словно мокрое полотенце - вынул из серванта яркую рясу нашей ложи и аккуратно укрыл парня.

- Вот. Наконец-то правда. - сказал Кид. - Теперь он облегчил душу и уснёт. Кстати, кто представил его?

- Отыскать? - предложил я.

- Да; и попроси его прийти сюда. Нам нет нужды сидеть тут до утра.

И я отправился в банкетную залу - ужин был в самом разгаре - и поймал пожилого, положительного Брата из ложи Южного Лондона; и он пошёл со мной, извиняясь и беспокоясь. Но Кид быстро унял его тревоги.

- У парня были неприятности - объяснял наш гость. - Моя непростительная вина, что он учинил такое здесь. Я-то думал, что всё осталось в прошлом.

- Я поговорил с ним о старых днях и, полагаю, теперь всё будет в порядке - ответил Кид. - Такое временами случается.

- Хорошо бы! Хорошо бы! Но, помимо прочего, у Клема и сейчас не всё ладно.

- Без работы? В его лета, такое не должно тяготить - весело откликнулся Кид.

Не то - работа-то есть - но гость кашлянул в старческую ладошку, обозначая приватность разговора - но, почтенный Брат, он - он, так сказать, впутался в некоторое нарушение брачного обещания.

- А, это иное дело - согласился Кид.

- Да. Это в самом деле неприятность. И безо всякой причины. Девушка-то всем хороша, она стала бы ему замечательной жёнушкой, насколько я могу судить. Но он говорит чего-то об идеале и всякое такое. Не поймёшь этих молодых людей, чего они теперь воображают, не так ли?

- Извини, но не так - возразил Кид. - Но он теперь в порядке. Он спит. Посиди рядом, а когда проснётся - поговори с ним, спокойно поговори. О, это ничего; мы тут привыкли ко всяким маленьким хлопотам. Не стоит благодарности, Брат - Брат -

- Армин - представился старый джентльмен. - Он мой племянник, свойственник.

- Это как раз то, что нужно! - воскликнул Кид.

Брат Армин глядел на нас озадаченно. Кид поспешил разъяснить: "Я хотел сказать, что ему нужен один только сон - покойный, крепкий, до самого утра".

1. Правильный по смыслу перевод: "Как Мадонна сошла в траншеи". Киплинг с очевидностью указывает на сошествие Христа в ад в Великую субботу, когда Спаситель вывел из преисподней грешные души. Но я придержался буквы: "A Madonna of the Trenches", дав, впрочем, этот комментарий.

2. В правилах масонской ложи обращаться на "ты". Однако, молодой Стренгвик, - как мне кажется - должен употреблять "вы", общаясь со старшими, Кидом и рассказчиком, в дальнейших обстоятельствах этой истории.

3. Точнее, "Сампу" (Sampoux); название несколько "офранцужено" в переводе, тем более, что место вымышленное.

4. Английский аналог русского "фрицы", немецкие враги-солдаты.

5. 1-е Послание к Коринфянам, 15:32 "По рассуждению человеческому, когда я боролся со зверями в Ефесе, какая мне польза, если мертвые не воскресают? Станем есть и пить, ибо завтра умрем!". Этот стих - часть заупокойной службы в Церкви Англии. Стренгвик по неграмотности путает со слуха "Ефес" и "офицер".

6. Здесь уместно повторить примечание: это [1 Коринф 15:32]. Киплинг обыгрывает трансформацию-созвучие "Ефес" - "офицер", "to fight beasts of officers" - "have fought with beasts at Ephesus", как это слышит и понимает малограмотный Стренгвик. На русском такое же созвучие, правда менее отчётливое.

7. 26-27 сентября 1914 года, к солдатам двух английских дивизий, отступавшим от Монса под тяжёлыми ударами Первой германской армии, сошёл святой Георгий с лучниками Азенкура и Кресси и небесная подмога спасла британцев в опаснейшем положении. Потом сказали, что это была журналистская утка или массовая галлюцинация - но солдаты в окопах имели иное мнение.