Солнечный свет, отразившийся в сотне тысяч капель пятнал тротуары, окна, зеленый лужайки перед вмиг просветлевшими залитыми солнцем домами, чужие лица, мириадами ослепительных золотых брызг отражая в них сияние нового дня.
Это не был прекрасный день.
Всего лишь скорлупа, шелуха, лузга бессмысленно прошедшей новой единицы человеческой короткой жизни. Но это было одно из волшебных мгновений. Пленяющих своей опасной, очаровывающей, странной магией.
Когда мир замирает, коченеет на секунду, словно задумываясь, затихая в промежутках между двумя ударами сердца, в предчувствии чего-то неладного, необычного, выходящего за рамки. Другого. А оттого еще более жуткого и страшного. Того, что лишь одной своей прихотью появиться на свет могло угрожать опасностью всему хрупкому невесомому и непостоянному человеческому бытию, загнанному в узкие деревянные рамки. Как в тюрьмы.
В такие мгновения, длящиеся порой целыми часами, неизменно приходит неминуемое ощущение страха. Собственной зыбкости, уязвимости. Хрупкости. В такие моменты в душе закрадывается тревога. Сомнение самого венца природы в собственной неповторимой исключительности. Так похожее на осознание.
Или на страшный ошибочный домысел чьего-то помутненного временем рассудка. Впрочем, не мне это решать. Потому что сегодня они победили...
...Я умирал в полдень.
А народ на улицах, за помутневшем о весеннего дождя окном, ликовал.
Толпы разодетых, смеющихся, с туманным радостным блеском разгорающегося огня в глазах и еще бледной, не загоревшей после искуственной зимы кожей, похожей на тонкие лепестки водяных лилий, что когда-то росли на месте этого города. Так давно, что невозможно посчитать.
Да и незачем.
С предыдущего утра и до поздней ночи, люди бродили по бульварам и улицам, тенистым паркам и аллеям. Веселые, румяные. Живые. Опьяненные весенней пыльцой и разноцветием искуственно выведенных трав, безудержно счастливые от наступившего наконец собственного величия. Такого внезапного, неожиданного, резкого, - и оттого еще более сладостного и дурманящего. И я не в праве был их осуждать. Никто не был. Потому что это была их победа. Долгожданная, вожделенная. И абсолютно честная, как ни крути. Как ни пытайся повернуть.
Торжество настолько прежде далекое, блуждающее почти за гранью доступной реальности и любых, самых невозможных усилий, что никто не мог еще до конца понять и осознать произошедшее. Был только восторг, ликующее счастье, неотступным огнем полыхающее в жилах - точно вся сила Небес в кипящей, бушующей жизнью и энергией крови. И страстное ожидание грядущих возможностей, затуманивших взор.
При одном лишь взгляде на этих счастливчиков я терялся, бессильно опуская глаза и чувствовал, как застревают в горле те самые едкие осуждения и укоры, которыми я так усердно награждал их прежде.
И поэтому молчал.
И тихо умирал в разгоревшийся знойный полдень.
И все-таки это был волшебный день. Не такой, какие я когда-то помнил из собственной молодости. Не такие. Но что-то отдаленно похожее. Словно и сам мир, одновременно с людьми, помолодел, приукрасился и словно ожил, очнулся от долгого томительного сна. Словно среди этого праздника жизни замедлилось, растаяло - умерло - само Время. Смерть среди бушующего океана жизни, так и оставшаяся незамеченной.
С самого утра - ни рокота, ни грома производственных машин, шума, крика, грохота сотен нервных уставших голосов. Лишь высокое раскаленное солнце, огненным белым диском плавящееся в небе, чистые отражения голубого неба в стеклянных многогранных фасадах высоток, вдруг до боли показавшимися похожими на знакомые с детства сверкающие сахарные леденцы, и неожиданный среди душного утомленного города запах цветущей пряной полыни и диких гвоздик.
И улыбки освободившейся от гнета Времени молодой разноголосой цветной толпы, которой уже некуда и незачем было гнаться и спешить. Сотни сияющих лиц, больше неподвластных старческим морщинам.
А я умирал в полдень.
...Затухающий взор вывел на миг из мутного тумана чернеющий газетный заголовок: "Мы достигли звезд и подчинили себе стихии. Вот теперь и исчезли все страхи. Вот теперь умерла сама Смерть..."
Они позаботились о себе на славу. Вот и хорошо. И я не стану осуждать их за то, что никто из них даже не попытался в этот счастливый для многих час поспешить на помощь мне. Или другим. Тысячам таких же, как я сам.
И моя смерть, как и многие другие в этот час, невидимые для этих молодых, уже бессмертных глаз, останется незаметной.