Бодний Александр Андреевич : другие произведения.

Преодоление недосягаемого

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Сборник "Преодоление недосягаемого" (т.1) отражает извечное стремление человечества к гармоническому обустройству внутреннего (душевного) и внешнего миров через призму личностного и творческого богатства русской поэтессы Юлии Валериановны Жадовской на фоне слитности времен: прошлого, настоящего и будущего. Острота эмоционального восприятия создается не столько за счет сюжетной напряженности, сколько в силу влекомого ожидания прихода свежести и новизны в осмыслении суровой прозы жизни посредством сопоставления страдально-сострадальческой эстетичности поэтессы Жадовской Юлии Валериановны и обостренного чувства социальной справедливости с критическим миро-пониманием классиков Пушкина А. С., Достоевского Ф. М. Гоголя Н. В., Тургенева И. С., с лицевой стороны, и посредством сопряженности духовной сущности поэтессы с отраженностью в душевном подобии автора настоящего сборника. Своеобразность авторской тематики - в умении видеть во всех сферах человеческой деятельности следы вселенского потока Вечного Времени.

Александр БОДНИЙ

ПРЕОДОЛЕНИЕ

НЕДОСЯГАЕМОГО

Том первый

г. Сокол - 2007 г.

  

Бодний Александр Андреевич

   Сборник "Преодоление недосягаемого" отражает извечное стрем­ление человечества к гармоническому обустройству внутреннего (ду­шевного) и внешнего миров через призму личностного и творческого богатства русской поэтессы Юлии Валериановны Жадовской на фоне слитности времен: прошлого, настоящего и будущего.
   Острота эмоционального восприятия создается не столько за счет сюжетной напряженности, сколько в силу влекомого ожидания прихода свежести и новизны в осмыслении суровой прозы жизни посредством сопоставления страдально-сострадальческой эстетич­ности поэтессы Жадовской Юлии Валериановны и обостренного чувства социальной справедливости с критическим миропонимани­ем классиков Пушкина А. С., Достоевского Ф. М. Гоголя Н. В., Тур­генева И. С., с лицевой стороны, и посредством сопряженности ду­ховной сущности поэтессы с отраженностью в душевном подобии автора настоящего сборника.
   Своеобразность авторской тематики - в умении видеть во всех сферах человеческой деятельности следы вселенского потока Веч­ного Времени.
   0x08 graphic
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   ПРЕАМБУЛА ВОСКРЕШЕНИЯ
   ПОЛУЗАБЫТОГО ИМЕНИ ПОЭТЕССЫ
   Глава 1
   Человек вступает в общественные взаимоотношения и оце­нивает окружающий мир, руководствуясь рефлекторно-эстетиче­ской сущностью своей натуры. Особенно рельефно эта законо­мерность проявляется тогда, когда человек подходит к линии, отделяющей его земную жизнь от потустороннего мира. Но все познается в сравнении. Великий поэт Н. А. Некрасов - звезда первой величины на небосводе литературной славы, Жадовская Юлия Валериановна - звезда третьей величины. Юлия Жадовская восхищалась и даже подражала первоначально в ритмике, стили­стике и композиции творчеству Некрасова, считая себя его идей­ной ученицей.
   Однако идейно-эстетическая прочность убеждений на край­ней линии исхода жизни и ученицы оказалась намного выше, чем у учителя. Если учитель, находясь на смертном одре, высказал неуверенность в человеке и в завтрашнем дне:
   ("... Дни идут... все так же воздух душен,
   Дряблый мир - на роковом пути,
   Человек - до ужаса бездушен,
   Слабому спасенья не найти!"),
  -- то его ученица в своём предсмертном поэтическом послании "Благословление"
   ("Что за чудо! Стихли все страданья,
   Свет невыразимый, и восторг, и радость Сладко, чудно, ясно, полное очарование
   И потоком льется в душу жизни сладость.")
  
  
   разверстала долго томящуюся под этико-светским прессом свою чистую и лучезарно-возвышенную душу, озарив тем самым не только окрест себя, но и трансформировав божественный свет через расстояние и время, дав возможность посредством своего творческого наследия ощущать этот свет и нашему поколению.
   Может быть, этот божественный след и придаёт поэзии Юлии Жадовской ту таинственную силу, которая способна объединить в единый нервный пульс и биение сердца читателя, и взбудораженность сострадальческой души поэтессы, и остроту виртуаль­ного чувствования героя, как бы воспроизводя на одном дыхании единое мироощущение. Наличие же в поэзии Некрасова такой таинственной силы проблематично, ибо у Некрасова первичным было чувство собственной печали по себе самом, рождавшее чувство сострадания и любви к простому народу. У Юлии Жа­довской эта зависимость носит обратную последовательность.
   Таинственная сила творческого вдохновения, характеризуя эту зависимость, подпитывается от суммарного сложения поэтиче­ского и человеческого темпераментов. У Юлии Жадовской, в от­личии от Некрасова, и поэтический, и человеческий темпера­менты сливались в едином ритме её сердца. Великий критик Н. А. Добролюбов писал: "...поэзия Жадовской - это жизнь её сердца". Поэзия сердца Юлии Жадовской очаровательно-чувстви­тельней поэзии мысли Некрасова, хотя поэзия мысли Некрасова социально-тенденциозней, чем умиротворенно-страдальческая поэзия сердца Юлии Жадовской. Противоречие между поэтиче­ским и человеческим темпераментами у Некрасова носило, хотя и эпизодический, но болезненно-скрытый характер. Поэтому ему иногда было трудно воплощать свои замыслы и устремления в поэзию мысли.
   Некрасов был невиноват в таком проявлении своего поэти­ческого мироощущения; здесь сработала генетическая природа. Об этом "грехе" Некрасова упоминал даже Ленин (соб. соч. т. 22, с. 84):
   "Некрасов колебался, будучи лично слабым, между Черны­шевским и либералами, но все симпатии его были на стороне Чернышевского. Некрасов по той же личной слабости грешил нотками либерального угодничества, но сам же горько оплаки­вал свои "грехи" и публично каялся в них".
  
  
   В отличие, от Некрасова, нравственно-цельная личность Юлии Жадовской рождала и непорочную поэзию сердца:
   "Нет, никогда поклонничеством низким
   Я покровительства и славы не куплю,
   И лести я ни дальним и ни близким
   Из уст моих постыдно не пролью.
   Пред тем, что я всегда глубоко презирала,
   Пред тем порой дрожат достойные, - увы! - Пред знатью гордою, пред роскошью нахала
   Я не склоню свободной головы..."
   Юлия Жадовская не склонила свободной головы и перед деспотизмом родного отца дворянского сословия, растоптавше­го сё первую любовь к разночинцу Петру Перевлесскому.
   Ромео и Джульетта были, к сожалению, великими эгоистами, ибо окружающий их мир, наполненный не только и не столько счастливыми минутами, но и стоном, болью и страданиями мил­лионов сердец, - был для них отделён завесой собственной люб­ви друг к другу. В отличие от Джульетты, Юлия Жадовская на­шла в себе мужество устоять против жестокой судьбы, ибо Бог, кроме чувства интимной любви, наделил её ещё одним благород­ным чувством, которое намного шире и общественно значимее первого чувства, - эго чувство сострадания к больной и закре­пощенной душе другого человека. Устами героини автобиогра­фического романа Юлия Жадовская говорит: "...мне совестно быть счастливой... совестно пользоваться всеми этими удобст­вами. Мне везде и всюду слышатся страданья..." Такой была Юлия Жадовская и в реальной жизни, "горюя над чужим горем" (по воспоминаниям её воспитанницы Федоровой Н.).
   Такой позицией Юлия Жадовская как бы возводит незримый мостик с двусторонним переходом от мира поэзии к реальной жизни, создавая ощущение единообразия Поэта и Человека. Оду­хотворенное сострадание Юлии Жадовской, слитое с тихой гру­стью любви, как бы исподволь, незаметно растворяет границу между поэтическим и реальным:
   "...Путь далек, притом не гладок, -
   Не пройдешь его шутя!
   И не вечно будут звёзды
   Нам так ласково сверкать.
   То и жди беда как туча,
   Набежит на нас опять...
   Вот и надобно подумать,
   Чтобы нас она врасплох
   Не застала, чтоб рассудок
   Силы нам собрать помог,
   Чтоб взглянуть в глаза несчастью.
   С думой смелой и прямой,
   Чтоб не пасть нам перед горем,
   А возвыситься душой..."
   Но грусть возвышенной души Юлии Жадовской была непо­нятна самодовольной натуре правящей, и до дрожания в коленях алчно желающей вершить чужие судьбы, элиты современного по­этессе общества. "Грусть эта, - писал Н. А. Добролюбов о Юлии Жадовской, - происходит из источника более глубокого, нежели какие-нибудь мечтательные или личные раздражения. Её серд­це, её ум наполнены горькими думами, которых не хочет или не умеет разделять современное общество."
   Альтернативы искренним чувствам поэтессы, наполнявшими её сердце и ум горькими думами, не было. Настраивать гром­кость своего поэтического слова на акустические свойства пра­вящей среды и подстраиваться наигранностью чувств к сиюми­нутной конъюнктуре интересов общества Юлия Жадовская не могла в силу генетичности своей душевной чистоты и особен­ностей личностных качеств натуры.
   Анализ особенностей личностных качеств Юлии Жадовской выявляет два как бы внешне несовместимых признаков натуры: мягкость, бескорыстная доверчивость, уступчивость характера; высоко чувствительный, легко ранимый, возвышенно-сентиментальный настрой души; привлекательно-тонкая женственность, - с одной стороны, - и скорбно-мужественное противостояние превратностям судьбы, неугасимая устремленность к социальной справедливости и раскрепощению личности, - с другой стороны.
   Информационные источники не донесли до нас полных све­дений о том, что Юлия Жадовская подразумевала под социаль­ной справедливостью и раскрепощением личности: или демо­кратизацию морально - нравственных и правовых норм жизни общества, или свободу слова и разумных действий под сводами единого христианско-демократического мироздания.
  
  
   Но с пол­ной уверенностью можно утверждать, что социальная справедливость и раскрепощение личности по Юлии Жадовской - это не братство всех сословий общества под сводами христианского храма, воздвигнутого в воображении великого писателя Ф. М. Достоевского.
   Юлия Жадовская была верующей женщиной и нередко посещала христианский храм (церковь). Однако, утверждать, что под­питку своим жизненным силам она получала от общения с Богом через молитвы, - сомнительно, ибо зачастую она совершала мо­литвы в состоянии преходящей душевной неудовлетворенности, которая периодически преследовала Юлию Жадовскую до ис­хода земной жизни.
   Основываясь на информационном материале (переписка Юлии Жадовской с историком Ю. Н. Бартеневым) можно пред­положить, что состояние душевной неудовлетворённости Юлии Жадовской от акта божественного откровения - молитвы - объяс­няется, в крайнем случае двумя обстоятельствами. Первое. Про­блема соотношения и взаимодействия земного и вечного ста­вила Юлию Жадовскую в психологический тупик. Тот факт, что земная жизнь, формирующая осознанное и чувственное миро­ощущение человека, создающая статус его личности, несущая в себе интеллектуальный потенциал и преобразующие облик зем­ли плоды трудовой деятельности человека, и, наконец, храня­щая вечную память о человеке на земле, - является временным, второстепеннозначащим фрагментом жизнедеятельности Все­ленной, - а внеземная, потусторонняя жизнь, в которой человече­ская индивидуальность виртуально переходит в именной инфор­мационный носитель (т. е. душу, предопределённую земной жиз­нью) - является вечной и доминирующей субстанцией Все­ленной - это Юлия Жадовская осмыслить не могла, ибо эта об­ласть таинства - прерогатива Бога. Второе. Юлия Жадовская была бессильна постичь закономерность, соотнесённую к божьей во­ле, распределение добра и зла, счастья и несчастья между людь­ми в стихийном1-хаосе мироздания. Допустить мысли о наличие в природе глобальной антихристовой (дьявольской) силы, пы­тающейся противостоять божьей воле, благородная натура Юлии Жадовской не могла, точнее, могла, но только теоретиче­ски, не перешагнув ещё кризисной полосы жизни.
  
   Испытывая душевный дискомфорт от крушения надежд, воз­ложенных на молитву, а так же от недостижимого перевоплоще­ния идеала в реальность, - Жадовская Юлия не склоняла покорно головы перед дьявольской "неодолимой силой судьбы:
   "Как хочешь, жизнь, как хочешь ты иди,
   И от меня ни слез, ни ропота не жди.
   Возьми последнее...Я горевать устала!
   Бери! Того давно с тоской я ожидала.
   Вот сердца радости, вот сын души моей
   Губи их, разрушай, да только поскорей!
   Смотри, как я тверда и ко всему готова.
   Лишь об одном молю: не осенью суровой,
   А бурею весенней набеги,
   Измученной души моей не береги!
   Нет, за одним одно, - в печальном ожиданье,
   Я не хочу, чтоб гибли упованья,
   Все благородные, прекрасные мечты,
   Как гибнут осенью последние цветы.
   Нет, лучше я хочу, чтоб их, все вдруг сразила Неодолимая судьбы могучей сила.
   Пусть будет сила та нещадна и грозна,
   Но бури красотой волшебною полна".
   (Не напечатанное при жизни стихотворение Юлии Жадовской).
   "Неодолимая судьбы могучей сила "встречала на своем пути, хотя и крохотное, но твердое сопротивление в виде энергии ак­тивной душевной красоты и обострённого чувства социальной справедливости Юлии Жадовской, которая жила как бы в двух измерениях: земном и духовном. Отдавая всю теплоту своей ду­ши в виде одухотворённого сострадания простому народу, Юлия Жадовская как бы брала на свои хрупкие плечи груз вечных про­блем человечества: способствовать облегчению участи падших под нескончаемое бремя тех, для которых алчное обогащение такое же явление, как бесконечность Вселенной.
   Для решения этой вечной проблемы человечества путь кро­вавых революций был неприемлем идейным устремлениям Юлии Жадовской. "Впечатление такой страшной драмы, как революция, - писала Юлия Жадовская, - всегда ново и сильно... всё это - только ряд бессмысленных ошибок человеческой сле-
   поты. Как последнее ни грустно, но всё же оно не гак безотрадно, как нелепая сила, крутящая цепи нации и делающая все усилия человеческой мудрости хрупкими и гнилыми подставками... Пусть судьба делает своё дело, а человек своё, от этого ни жизнь, ни гений его не утратят своего влияния". Эти слова Юлии Жа­довской созвучны с гоголевской идеей преобразования России, однако, по некоторым принципиальным вопросам, в частности, по степени лояльности к монархии и крепостному праву, - пол­ного совпадения точек зрения не было. Оппозиционность режи­му художественного слова Юлии Жадовской была выражена на­много рельефней, нежели у Гоголя, великого русского писателя. Может быть, в этой оценке доминирующую роль играет степень постоянства идейно-эстетических воззрений. Для Юлии Жадов­ской этот показатель - константа, для Н. В. Гоголя он выражает фразой: "Человек со временем будет тем, чем смолоду был". А может быть, - характер земного притяжения: Н. В. Гоголь тяго­тился в реальном измерении к загранице и к светскому кругу, Юлия Жадовская - к простому народу, к родной земле.
   Родная земля давала Юлии Жадовской силы противостоять бездуховности современного ей общественного строя, отяго­щенного цепями крепостнической порочности нравов, но борь­ба была неравная ("Невыдержанная борьба" Жадовская Ю.):
   "Боролась я долго с суровой судьбой,
   Душа утомилась неравной борьбой.
   Всей силой надежду я в сердце хранила,
   Но силы не стало - судьба их убила..."
   В 1860 году творческий путь Юлии Жадовской как поэтессы прерван навсегда, так как "...силы не стало - судьба их убила". Кризис состояния здоровья Юлии Жадовской в переломном 1860 году, обусловленный нарушением мозгового кровообращения на нервной почве и из-за переутомления, дал основание врачам запретить ей брать в руки перо. К этому времени Юлия Жадов­ская претерпевает и духовно-психологическую перестройку, трансформирующую открытость её благородных порывов души и лучезарность её святого чувства любви в избирательно-зака­муфлированную форму. Трансформирование чувства любви из одной формы в другую сопровождалась у Юлии Жадовской изменениями в духовно-эстетической ориентации: от абстракт­ного
  
   сострадания к "скорбящим духом" Юлия Жадовская пере­водит стрелку своей душевной потребности на сострадание, наполненное реальным содержанием, т. е. желанием быть при­ближённой к простому народу. С этой целью она идёт "в пе­чальный долгий путь", уходит из губернского светского образа жизни на периферию русской простонародной жизни - в кост­ромскую Корежину (в Корежскую волость, названную так по реке Кореге).
   Это было беспросветно глухое место костромской земли, от­куда брал сюжетный материал для своих поэм идейный вдохно­витель Юлии Жадовской - великий поэт Н. А. Некрасов.
   Корежина - это и тот северный глухоманный край костром­ской земли, где юная Юленька Жадовская в родословном име­нии своей бабушки (Панфилово) жила в светлом, непорочном, возвышенно-одухотворённом мире иллюзий. Желая сохранить от светской суесловной коррозии свою чистую, но утомлённую от борьбы за идеалы добра и нравственного совершенства, душу, Юлия Жадовская переносит избирательно-закамуфлированное чувство любви в сферу иллюзорного мира, географически совме­щая их для большей остроты ощущений, тем самым, повышая надёжность камуфляционного эффекта. Соответствующих усло­вий для раскамуфлирования благородных порывов души Юлия Жадовская не видела и в корежской глуши: образ жизни мелко­поместных дворян в миниатюре был топорно скопирован со светских столичных и губернских кругов. Недовольство образом жизни и бытом буйского светского общества, выливается у Юли Жадовской в стихотворные строки:
   "Меня гнетёт тоска недуг,
   Мне скучно в этом мире, друг.
   Мне надоели сплетни, взор -
   Мужчин ничтожный разговор,
   Смешной, неумный женский толк,
   Их выписные бархат, шелк.
   Ума и сердца пустота
   И накладная красота".
   Дистанцируясь критикой от светского круга, Юлия Жадов­ская в силу своего сословного менталитета не смогла образовать с простым народом энергетический конгломерат идейно-эстети-
   ческого преобразования общества. Народные массы ещё не были эстетически подготовлены для адекватного реагирования на бла­городные порывы души русской прогрессивной интеллигенции. Юлия Жадовская, не видя конкретного рационального пути, ве­дущего к духовному и социальному раскрепощению народа, но "любя свою страну, любя родной народ", - горячо верила в воз­рождение России. Оптимистически звучат её поэтические строки о будущности народа и страны:
   "Говорят, - придет пора,
   Будет легче человеку,
   Много пользы и добра Светит будущему веку.
   Но до них нам не дожить
   И не зреть поры счастливой,
   Горько дни свои влачить
   И томиться терпеливо...
   Что ж! Закат печальных дней Пусть надеждой озарится,
   Тогда ярче и светлей Утро мира загорится
   А быть может, как узнать?
   Луч его и нас коснется,
   И придётся увидать
   Как заря с зарёй сойдётся..."
   Последний приют на земле для Юлии Жадовской - Корежина - не стал, к глубокому сожалению, тем местом, с которого она могла бы увидеть, как "заря с зарёй сойдется..." Однако общест­венная значимость Корежины проявилась в том, что она стала тем клочком российской земли, откуда Юлия Жадовская ушла в вечность, оставив людям своё поэтическое наследие, олицетво­ряющее собой неглубокий, но неиссякаемый родник живой воды, не только врачующей израненные души и нейтрализующей низ­менные инстинкты натуры, но и наполняющей метущиеся серд­ца умиротворенным желанием к благим деянием, и наконец, рож­дающей волшебное созвучие внутреннего и внешнего миров.
   Поэтическое наследие Юлии Жадовской критика причисляет к разряду обличительной литературы. Однако, углубляясь в твор­чество Юлии Жадовской, в частности, анализируя её поэтическое
  
   послание Н. Ф. Щербине - поэту "чистого искусства", а так же её философское рассуждение о человеческих деяниях на земле в запрещённом цензурой стихотворении "Решённый вопрос", осе­няешься мыслью, что творчество Юлии Жадовской намного превосходит уровень обличительной литературы:
   "Н. Ф. ЩЕРБИНЕ"
   "...Но верь, и там тебя найдут Людские ропот, плач и стон;
   От них поэта не спасут
   Громады храмин и колонн..."
  
   "РЕШЕННЫЙ ВОПРОС"
   "Ну-ка, расскажи мне, мама,
   От чего так бледен месяц,
   От чего, как бы робея,
   Тихо, из-за темной рощи Он украдкою выходит.
   Раз, ты помнишь ли? - с зарёю Мы с тобою, как-то, встали, - Боже мой! С каким сияньем
   И как пышно, величаво,
   Над рекой всходило солнце.
   От чего же месяц бледен?
   Ну-ка расскажи мне, мама.
   "- От того, мой друг, и бледен,
   Что судьба ему велела
   Быть свидетелем от века
   Дню неведомых страданий,
   И страстей и преступлений.
   Да хранит тебя Создатель!
   Сколько горьких слёз, печали,

Сколько тайных дум ужасных

Всякий день бедняжка видит,

   Что бледнеет, по неволи,
   Как ему приходит время,
   Робко, будто бы украдкой,
   Выходить из темной рощи".
  
   В отличие от молчаливого месяца судьба велела Юлии Жадов­ской поэтическим словом "быть свидетелем от века".
   Индикатором искреннего чувства и правом "быть свидете­лем от века" у Юлии Жадовской является постоянство идейно- эстетических воззрений и целостность натуры. Будучи привер­жена своему духовно-эстетическому кредо, выраженному в поэти­ческих строках:
   "...Пройду своим путем, хоть горестно, но честно,
   Любя свою страну, любя родной народ,
   И, может быть, к моей могиле неизвестной
   Бедняк иль друг со вздохом подойдёт..."
  -- в противовес современным нам "перевертышам" - христопро­давцам, любовь которых к стране и народу носит потребитель­ский характер, и которые вчера рядились в красный цвет, а сегод­ня перекрасились в белый, а завтра могут опять подвергнуть свою душу мимикрии в зависимости от конъюктуры политических интересов, не щадя даже мать родную, ради, например, американ­ских транш-кредитов, - Юлия Жадовская относится к категории преданных и надежных друзей, на которых можно положиться в критическую минуту жизни. Несмотря на то, что судьба Юлии Жадовской обрамлена ореолом мученичества (она рождена с физическим недостатком; с трёхлетнего возраста потеряла мать; в дальнейшем воспитывалась и жила под деспотическим прес­сом отца), - она в среднем возрасте выходит замуж за пожилого несостоятельного вдовца, ухаживая первоначально за его пятерьмя несовершеннолетними детьми, а позже и за ним самим до его кончины, будучи сама неизлечимо больна. Ореол мученичества Юлии Жадовской можно с полным правом окантовать лучезар­ной тесьмой жертвенницы. Если при дикой окапитализации со­временного нам общества, сделавшего своим кумиром денежный мешок, когда за недоданный доллар при делёжке брат брату пере­грызает горло, а новорусский новорусскому посредством кил­лера пускает пулю в лоб, - то за пределы современной нравствен­но-коммерческой логики нельзя не отнести действие Юлии Жа­довской, суть которого в следующем. В 1870 году отец Юлии Жадовской в своём предсмертном завещании перевёл родовое наследие в Ярославле на имя дочери Юлии, отказав в наследстве своему сыну Павлу. Побуждаемая чувством жалости к обделённому­
   брату Павлу, Юлия Жадовская отдаёт добровольно поло­вину из причитающегося ей наследства брату. Павел Жадовский "отблагодарил" свою сестру Юлию по всем правилам дикого капитализма: после ухода русской поэтессы Юлии Жа­довской в вечность её брат Павел в сговоре с должностным ли­цом переделывает нотариальное завещание сестры Юлии в свою пользу, сведя на нет её последние желания.
   А ведь такой развязки можно было бы избежать, если бы Юлия Жадовская нашла бы в себе мужество отделять жизненный опыт от врождённой детской доверчивости к людям:
   "НЕИЗБЕЖНОЕ"
   "Долго ль ещё будешь Сердце ты томиться
   И в немом страданье
   О любви молиться?
   Мало тебе было Горя и печали?
   Мало тебя в жизни Люди оскорбляли?
   Что ещё трепещешь,
   И чего желаешь?
   Понапрасну ищешь,
   А чего - не знаешь..."
   Противоречие между жизненным опытом Юлии Жадовской и её врождённой детской доверчивостью к людям, а так же чер­ная неблагодарность брата Жадовской Юлии лишний раз под­тверждают вывод психологов: прилагательное "дикий" - это не сущность капитализма, а сущность порочной человеческой на­туры". Если учитывать тот факт, что такие люди на земле, как Юлия Жадовская и ей подобные, сравнимы с золотыми крупин­ками в огромнейшей массе дерьмового песка, то тогда цивили­зованное общество, о котором мечтала Юлия Жадовская, можно построить путём многовекового нравственно-эстетического со­вершенствования внутреннего духовного мира, соединяя его гар­монично с внешним миром. Но поскольку человек порочен по своей генетической природе, ибо несёт в себе животные ин­стинкты первородных предков, то исправить его сущность
  
   мо­жет только генная инженерия; тогда мечта Юлии Жадовской о светлом будущем может наступить не ранее того, как человече­ство преодолеет путь, равный протяженности Вселенной. И пусть путеводной звездой на Млечном пути человечества к со­вершенству и счастью будет вечно живая и несущая таинство созвучия страждущей души с экспрессией врачующего слова поэзия Юлии Жадовской!
   И чтобы на пути к счастью и совершенству не становиться жертвами разрушенных надежд, погребённых в прошлом под обломками социализма, который воздвигали грязными руками и с грязной душой, - а в будущем - по той же причине - жертва­ми строящегося капиталистического общества, - необходимо читать, читать и ещё раз читать поэзию Юлии Жадовской, которая незримой рукой благоденствия омывает и осветляет человече­скую душу.
   К глубокому сожалению благотворящая поэзия Юлии Жадов­ской не всесильна. Её действие не распространяется на тех, ко­торые присвоили себе, движимые алчным желанием, божье ре­месло: вершить судьбы других людей, а также и на тех, которые с патологически уродливыми душами и со свиными рылами ле­зут в калашный ряд. Эти две категории индивидуумов своей бездуховностью нередко отравляли благородную душу, Юлии Жадовской, о чём свидетельствует поэтическое перо:
   "...Часто об руку с грубой невеждой,
   С глупой спесью случалось идти.
   И нередко меня нагоняли
   Пошлость, зависть и яд клеветы,
   Утомлённую душу терзали,
   Мяли лучшие жизни цветы..."
   Единственно надежным средством, могущим "исправить" плагиатство и свинообразность является то, которое предназна­чено для исправления горбатых, - могила.
   Однако до полного разочарования безысходностью своего положения этой категории индивидуумов не дадут опуститься служители церкви: посредством молитвы церковники прощают грехопадение.
   Но Богу - богово, церковникам - церковное, Жадовской - жаж­ду утоления простым счастьем:
  
   "Нет, верьте, лживый свет не знает и не мыслит,
   Какое счастье быть всегда самим собой!"
   Несмотря на дворянское происхождение, Юлия Жадовская по своим идейным воззрениям далеко отстояла от светского круга, стараясь "быть всегда самим собой", сфокусировав врачующую силу своей души на круг невольников собственной судьбы:
   "...Быть может, в этот час, когда за ужин пышный
   Иду я, средь других, моей стопой не слышной.
   Ты, голоден и слаб, в отчаянии немом,
   Лежишь один, в слезах, на чердаке глухом,
   А я тебе помочь не в силах, и не властна!
   И полная тоски глубокой и безгласной,
   Я никну головой, не слыша ничего,
   Под гнётом тайного унынья моего,
   Средь этой ветреной, себялюбивой знати,
   Готовая рыдать неловко и некстати..."
   (Фрагмент стихотворения юной Юлии Жадовской).
   И ещё:
   "...Горьким и несчастным, страждущим и бедным,.. ...Всем забытым, жалким, угнетённым братьям,
   Всем благословление!"
   (Фрагмент предсмертного стихотворения
   "Благословление" Юлии Жадовской).
  
   Будучи носительницей высокой духовности, Юлия Жадов­ская, даже предвидя печальную судьбу своего материального на­следия, не отказалась бы от последних строк своего "Благословления". Единственно, что из вещественных спутников жизни Юлии Жадовской дошло до наших дней и хранится в Буйском краеведческом музее, - эта пара блюдцев и одна чашечка, - всё остальное, начиная с жилого дома и кончая свёртком рукописей поэтессы, было в течении года после ухода в мир иной её воспи­танницы Анастасии Фёдоровой (вслед за Юлей Жадовской) без­жалостно разграблено (вплоть до последнего кирпича и пожел­тевшей от времени рукописи) рабочими мануфактурной фабрики и крестьянами соседних деревень.
   Может быть, прав был великий писатель И. С. Тургенев, ко­торый после неоднократных попыток сблизиться со своими
   крестьянами, отвечавшими ему скрытой подлостью, пришёл к выводу: "Знаться с народом необходимо, но истерически льнуть к нему - бессмысленно". Сомнительно, чтобы Юлия Жадовская была полностью солидарна с этими словами И. С. Тургенева, ибо она осознавала, что в этом жестоком и суровом мире простой человек, тысячелетиями оттачивая животный инстинкт самосо­хранения и выживания, с настороженностью относится к любо­му акту благоденствия, видя в нём скрытую корысть. Сломать же в одночасье эту порочную психологическую модель мироощу­щения Юлия Жадовская не могла, ибо осознавала длительность и сложность этого процесса, именуемого извечной борьбой боже­ственной гуманности против антихристовой силы.
   Состояние беспомощности перед безысходностью борьбы против антихристовой силы Юлия Жадовская нейтрализовала через призму душевных переживаний, погружаясь любвеобиль­ными чувствами в свой внутренний мир гармонии земного притяжения запрограммированной природой человеческой npигрешённости с поэтической умиротворённой окрыленностью; Юлия Жадовская этим как бы модулировала идеал человече­ского счастья, лишённый риторического земного вопроса: "кто виноват?":
   "НИКТО НЕ ВИНОВАТ"
   Юлия Жадовская
   "Никто из нас, никто не виноват,
   Ни ты, ни я: судьба уж так решила!
   Судьба страшна, всесильна, говорят,
   Она и нас с тобою разлучила.
   Не виноват, мой друг, не виноват и ты,
   Что на душе твоей любовь остыла;
   И я не виновата, что мечты
   Безумной юности так долго сохранила,
   Что светятся они отрадно предо мной,
   Повсюду следуют за мной неотразимо,
   И что над этой грустной пустотой
   Горит любовь звездой неугасимой..."
   В сочетании последних двух строк о горении любви "звез­дой негасимой" с "грустной пустотой" Юлия Жадовская интуи­тивно
  
   не смогла предвидеть качественного изменения. Последу­ющая жизнь дала такое видоизменение, хотя и на уровне микро­мира, вход в который открывается через левофланговые двери Буйского краеведческого музея. За контуром дверного проёма к границе с пространством коридорного помещения к левому ко­сяку стены приурочена на уровне глаз фотография с групповой съемкой лиц под объемно поставленным стеклом. Ни один по­сетитель музея не может пройти не взбудораженным душой от того магического взгляда, который исходит от облика женщины среднего возраста, миг жизни которой запечатлен навеки в сред­ней части фотографии в сидящей за стеклом позе. Трудно пере­дать пером ту гамму чувств, которую излучают её выразитель­ные глаза. Это чувство измученной доброты с затаённой тоской и кроткой печалью о нереализованной сокровенной мечте и о несостоявшемся счастье. Это и чувство горького разочарования в том, что считала святым. Это и выражение состояния обречён­ного ожидания перевоплощения зла в добро. Это и выражение скрытого движения благородной души, передающей энергию со­страдания, как бы рождающую таинственную взаимосвязь меж­ду источником энергии и окружающим миром. Это, наконец, и чувство не востребованной до конца, но лучезарной, неугасимой любви, осветляющей и согревающей вокруг себя не только стра­дающие души, но и "грустную пустоту" равнодушия. Облада­тельница этого магического взгляда... русская поэтесса Юлия Ва­лериановна Жадовская.
   Могут неправильно понять автора этих строк о взбудоражи­вающем душу эффекте, исходящем от печально-божественного взгляда Юлии Жадовской. В связи с этим акцентирую внимание на разнополюсности и многогранности характера этого эффек­та. Характер этого эффекта наиболее полно раскрывается в ана­логии, проведённой в сопоставлении отношения Юлии Жадов­ской к творчеству Н. А. Некрасова в её поэтическом послании "Н. А. Некрасову", с одной стороны, -к силе влияния магиче­ского взгляда Юлии Жадовской на окружающий мир людских страстей, с другой стороны:
   "Н. А. НЕКРАСОВУ"
   "...Он неприятно счастливцев смущает;
   Гордость и спесь восстают на него;
  
   Он эгоизм глубоко потрясает, -
   Верь мне, не скоро забудут его!"
   И ещё с "Н. А. Некрасова" с малой толикой импровизации (не влияющей на смысл стиха) автора Боднего А.А.:
   "Льнут к нему чутким внимательным взором

(вместо "ухом")

   Души, измятые жизни грозой;
   Внемлют ему все скорбящие духом,
   Все угнетённые сильной рукой..."
   Но не довлеющая над автором Бодним А. А. "сильная рука", а тяга к логической правдивости наталкивает на мысль о том, что не реализованное сполна при земной жизни Юлии Жадов­ской чувство любви вылилось в предсмертную интимно-поэтиче­скую строку ("Благословление"), адресованную, видимо, той родственной душе, о которой Юлия Жадовская с юности вплоть до своего земного исхода мечтала, и которая должна стать не только носителем её светлой памяти, но и носителем фантома её души:

"И к кому-то тихо тянутся объяться"...

   Обзор критической литературы от Юлии Жадовской до на­ших дней выявляется; к сожалению, всего троих претендентов на то, чтобы сквозь века постоянно ощущать, что из их числа "и к кому-то тихо тянутся объяться". Двое из претендентов - это профессиональный исследователь, автор обстоятельной моногра­фии "Поэзия и личность Ю. В. Жадовской" Благово В. А., а также и директор Буйского краеведческого музея госпожа Ольховик Т. В., которая журналистским пером и должностным положени­ем популяризует творческое наследие Юлии Жадовской, - явля­ются носителями светлой памяти Юлии Жадовской. Однако, эти оба претендента не способны перешагнуть ту черту, за которой их могут ждать объятья утомлённой, но высоко благородной и чистой души Юлии Жадовской. Камнем преткновения для них является отсутствие нравственно-методологической возможно­сти отделить профессиональную деятельность от личностных духовных побуждений. Третий претендент - это исследователь- любитель, автор настоящей статьи Бодний А. А., свободный в своём творчестве от профессионального долга и поэтому влеко­мый только зовом сердца, - сумел на космическое мгновение,
  
   равное человеческой жизни, соединиться своей грешной душой с бессмертной душой Юлии Жадовской. Секрет к преддверию этого таинства кроется в том, что глубина переживаний, просмат­ривающаяся в поэтическом слове Боднего, рождает волновое колебание его души, гармонизирующее с движением души Юлии Жадовской. Складывающийся волновой эффект создаёт экспрес­сию чувств между Юлией Жадовской и Бодним, что даёт возмож­ность последнему извлечь из экспрессии тот материал и ту нуж­ную форму литья, посредством которых Боднему удаётся изго­товить заветный ключ от входа во внутренний духовный мир Юлии Жадовской, т. е. даёт Боднему возможность стать "род­ственной душой" Юлии Жадовской.
   Завладеть заветным ключом ни Благово, ни Ольховик пока не смогли, но, внося посильную лепту в осветление памяти Юлии Жадовской, они совершают благое дело. К сожалению, процесс осветления памяти Юлии Жадовской осложняется не только эстетико-просветительской слабостью, но и вялой фор­мой течения.
   В 1859 году, не имея пока возможности поселиться навсегда на родной сердцу буйской земле, Юлия Жадовская совершает поездку в Солигалич на лечебные воды, но не столько с ле­чебной целью, сколько с желанием посетить родные места и оценить условия будущей жизни, чтобы трудности не застали её врасплох. Движимый теми же тайными помыслами, что и Юлия Жадовская, Бодний два года назад посещает места, связанные с памятью Юлии Жадовской, и воочию убеждается на живых (пусть даже двух) эпизодах, что реально стоит за понятиями "эстетико-просвятительская слабость" и "вялая форма течения". Первый эпизод. Из краткой беседы между Бодним и тремя мо­лодыми охотниками из Буя на перекрёстке лесных троп буйской глухомани выяснилось, что знание о поэтессе Юлии Жадовской у трёх старшеклассников ограничивалось только едкой кличкой по поводу физического недостатка. Инстинктивное желание авто­ра защитить имя любимой поэтессы в первое мгновение вопло­тилось в концентрацию мускулатуры для реализации наработан­ного годами спортивной, хотя и малообъёмной и уже болезненно-стареющей, плотью приёма в виде трёхкратного сногсши­бательного удара, посредством которого автор уподобил бы этих
  
   молокососов в телят, прошедших обработку на бойне. Во второе мгновение власть над инстинктом взял интеллект, подсказавший автору, что перед ним три молодых деформированных плода эсте- тически-неполноценного воспитания. Второй эпизод. В ожидании электрички на станции Корега автор, желая обогатиться информа­цией, завёл разговор с буйским технократическим интеллигентом. На вопрос автора о культурно-исторических достопримечатель­ностях Костромской губернии интеллигент, в частности, отве­тил: "Наша костромская земля славится писателем А. Н. Остров­ским". Умышленно выдержав минутную паузу, автор с затаённым дыханием подавленно-глубинным голосом выдавил из себя: "А Жадовская Юлия Валериановна?" На реплику автора интелли­гент с деловито-озабоченным оттенком в голосе, как бы удержи­вая нить логических рассуждений, поспешно произнёс: "А, да, да, да, и Жадовская".
   В своей поэзии Юлия Жадовская вела незримый доверитель­ный диалог с простым народом, а не с такими, к счастью, как за-памятовавшийся буйский интеллигент:
   "...На то, что скажет он, на то, о чём помыслит,
   Я, верно, отзовусь бессмертною душой..."
   Весь смысл оставшегося отрезка жизни автор видит в совме­щении (если не удалось во времени, то - географически) своего пути с путём Юлии Жадовской к последнему приюту на земле, чтобы быть не только в едином созвучии, но и в полном слия­нии своей грешной души с бессмертной душой Юлии Жадовской. Недоброжелатели, ассоциируя это слияние с адсорбционной спо­собностью сегодняшнего Байкала, могут забить тревогу, не осо­знавая, что бессмертность Юлии Жадовской, как и Иисуса Христа, даёт безграничную адсорбцию.
   Глава 2
   Если за судьбу грешной души автора беспокойства нет, то бренное тело автора, прежде чем определиться на вечный покой, должно пройти через врата бюрократической адсорбции. Коор­динаты будущего места захоронения определяются автором по неодолимой тяге к счастью быть в разумной близости к ложе вечного сна ангела его души - Юлии Жадовской. Осознание автором при жизни того, что, во-первых, будучи погребённым
  
   в сырую землю, над его могилой ветер истории будет возвращать на круги свои тот воздух, которым дышала его родственная ду­ша, Юленька Жадовская, - и, во-вторых, что эпитафией на его могиле будет закодированный текст любовного послания автору от ангела его души: "И к кому-то тихо тянутся объятья", - и, в-третьих, самое сокровенно главное, что где-то на относительно-ощущаемой близости от праха автора на ложе вечного сна по­коится ангел его души, Юленька Жадовская, - наполняет сердце автора светлой, тихой и всеобъемлющей радостью, несмотря даже на разрушительную поступь неумолимого времени или на возможный акт вандализма со стороны недоброжелателей срав­нять надгробие автора с лицом земли.
   Эта заветная мечта автора о счастье не должна давать повод Благово В. А. и Ольховик Т. В. обвинить автора в эгоистической любви, ибо в любвеобильной и возвышенно-чувствительной душе Юлии Жадовской есть место и для них (и для всех по­клонников творчества Юлии Жадовской), хотя и в общечелове­ческом, вселенском понимании, выраженное поэтической строкой из "Благословления":

"Целый мир хочу я в этот миг обнять..."

   Как бы незримой преградой на пути вселенской любви Юлии Жадовской к человечеству, выраженной последней поэтической строкой, встаёт любовь автора (Боднего А. А.) к Юленьке Жадов­ской в форме поэтического послания "Возрождение ангела":
   "...Милый ангел, Жадовская Юля,
   Облик твой не забыла земля:
   Рассеченные речкой Корегой поля
   И за церковью обрыв, где росли тополя
   А правее вдали - Воскресенские избы мещан,
   А за ними из леса идущий туман.
   Он в содружестве с паром корежской воды
   Освежает и ложе твоё и следы.
   Эти свежекраплённые Богом следы
   Воскрешают тебя из прошедшей среды...
   ... А ещё я забыл виртуальность берёз,
   Что тобой завещалося в стадии грёз.
   Виртуальность в реальность - буду, жив, - воплощу.
   Шепот листьев берёз над тобой воскрешу...
   ...Сердце поднято будто бы к горлу в упор.
   Нету в мире гармонии - всюду раздор.
   Я стыдливо крадуся к тебе, словно вор.
   Ощущаю окрест я духовный затор.
   И у ложе святого - проходной словно двор.
   И слеза набегает на грустный мой взор.
   ...И рассудок не ждёт погруженья в покой
   Его ревность тревожит холодной тоской
   Как же быть, и как свыкнуться с мыслью такой,
   Что я с Юлей Жадовскою, слитый душой, -
   - Плотью грешной далёк от могилы святой.
   В то же время с утра и весь день световой
   В полусотни шагов от могилы родной
   Стерва в белом халате с затемнённой душой
   Спрос в продуктах решает деловитой рукой.
   Один шаг лишь до счастья, чтобы выиграть тот бой -
   Чужеродную стерву между мной и мечтой
   Снизложить бы с преддверья, что ведет в храм земной
   И в преддверии храма я бы, как часовой,
   От бездушья людского охранял бы покой,
   Чтоб под сводами храма спал бы ангел родной.
   А от сна отряхнувшись, мог мой ангел святой,
   Как и прежде с рассвета вновь творить бы душой.
   ...Богу богово будет, а мечтатель - с мечтой:
   Вслед за Юлей Жадовской я пройду той тропой,
   Что в душе поэтессы возродилась строкой:
   "Мало ли их было
   Чистых упований,
   Ни одно из жарких
   Не сбылось желаний!"
   ...Для меня ты всегда, милый ангел, - живой,
   Потому что с тобой я сроднённый душой...
   ...И служитель искусству и крестьянин простой,
   И музейный работник, и правитель земной
   Не заропщут в мой адрес брюзжащей слюной,
   Осознавши контраст между ними и мной,
  
   И сроднённость двух душ: между Юлей и мной...
   ...И объятья Жадовской на границе земной
   Распростёрлись ко мне в знак любви внеземной.
   Для других же характер объятий другой:
   Он остаточный признак несёт лишь с собой...
   ...Близость моя к Юле
   Лучше любой доли
   А единство мысли
   Даёт силу воли,
   И весны капели
   Льются из уст Юли:
   "Ничего, немножко только воли,
   И исчезнут слёзы на глазах,
   Ничего... ещё одно усилье, -
   И мелькнёт улыбка на устах!"
   Бодний Александр Андреевич.
   Февраль, 1999 г,
  
   ВТОРОЕ ДЫХАНИЕ ПОЭТЕССЫ
   Часть первая
   Пропуская через свое сердце чудодейственную поэзию Юлии Валериановны Жадовской, я тем самым очищаюсь от душевной скверны и пороков, более того, я посредством литературного приема - подражания - стремлюсь выразить то ее движение души, которое не отразилось в том или ином стихотворении поэтессы по причине ограниченности языковых и стилистических возмож­ностей, и не исключено - по цензурным соображениям.
   И пусть рожденные желаемой приемственностью духа по­средством подражания поэтические строки будут для Юлии Ва­лериановны Жадовской вторым дыханием, а завершающие текст брошюры два авторских стихотворения - "Возрождение" и "Рождение" - пусть будут желаемым воплощением противопо­ложности обессилено-безнадежному ожиданию поэтессой встречи с родной душой.
   Ю. В. Жадовская
   ОБЛАКА
   Смотрю на облака без мысли и без цели.
   Опять вы, легкие, с весною прилетели!
   Опять, вы, вольные, по выси голубой,
   Воздушной, светлою гуляете грядой;
   Опять гляжу на вас печальными очами, -
   И как желала б я помчаться вслед за вами!
   1847-1856 г.
  
  
   А.Бодний ОБЛАКА
   Смотрю божественно я в облачные дали,
   Где образ матери мне ангелы соткали.
   Но подружился в выси голубой
   Весенний ветер с облачной грядой,-
   Исчезло виденье с печальными очами,
   Родив желанье слиться с облаками.
  -- г.
   Ю. В. Жадовская
   Н. А. НЕКРАСОВУ
   Стих твой звучит непритворным страданьем, Будто из крови и слез он восстал!
   Полный ко благу могучим призваньем,
   Многим глубоко он в сердце запал.
   Он неприятно счастливцев смущает;
   Гордость и спесь восстают на него;
   Он эгоизм глубоко потрясает,-
   Верь мне - не скоро забудут его!
   Льнут к нему чутким, внимательным ухом Души, измятые жизни грозой;
   Внемлют ему все скорбящие духом,
   Все угнетенные сильной рукой...
   1857 г.
   А. Бодиий
   Н. А. НЕКРАСОВУ
   Стих твой набатным звучит состраданьем
   К жертвам насилья и духом, кто пал.
   Души очистить от скверны призваньем,-
   Выбор христовый на стих твой упал!
   Совесть теряющих стих не смущает.
   Наглая спесь восстает на него.
   Жадности корни он нам обнажает,-
   Честный потомок помянет его.
  
   Тянет к себе он словесным магнитом
   Чистые души с измятой судьбой.
   Черпают силы в нем падшие духом,
   Чтобы воспрянуть под властной рукой.
  -- г.
   Ю. В. Жадовская
   СИЛА ЗВУКОВ
   Из ума у меня не выходит
   Все та песня, что пели вчера;
   Все мне грустные думы наводит,
   Все звучит мне страданьем она.
   Я сегодня работать хотела,
   Но лишь только иголку взяла,
   Как в глазах у меня потемнело
   И склонилась на грудь голова;
   Как недугом лихим охватило
   Теми звуками душу мою,
   И болезненно сердце заныло...
   И шепчу всё "люблю я, люблю!"
   1847 г.
   А. Бодний
   СИЛА ЗВУКОВ
   Томной грустью мне мысли пленил
   Прошлым днем прозвучавший мотив
   Песни друга, что сердцу мне мил,
   Для него же я просто весенний разлив.
   Я сегодня хотела работать иглой,
   Чтобы платье свое разукрасить тесьмой.
   Но экспрессия звуков незримой рукой
   Погрузила меня вдруг в тоскливый покой.
   Я в несчастной любви ощущаю порой
   Силу звуков той песни унылой,
   Что, как блудный недуг,
   Болью в сердце напомнила вдруг.
  -- г.
   Ю. В. Жадовская
   ***
   Тихо я бреду одна по саду,
   Под ногами желтый лист хрустит,
   Осень льёт предзимнюю прохладу,
   О прошедшем лете говорит.
   Говорит увядшими цветами,
   Грустным видом выжатых полей
   И холодными, сырыми вечерами-
   Всей печальной прелестью своей.
   Так тоска душе напоминает
   О потере наших лучших дней,
   Обо всем, чего не возвращает
   Эта жизнь - жестокий чародей!
   1857 г.
   А. Бодний
   ***
   Тихо я бреду одна по саду,
   С легкой грустью внемлю листопаду.
   Сердцем я осознаю преграду,
   Что земное с вечностью не вкладу.
   Лист опавший без следа исчезнет,
   Человек ушедший памятью воскреснет.
   По весне природа возродится снова.
   Человек с годами гнется как подкова.
   Неизбежность рока сердце гложет.
   Значимость растёт прошедших дней,
   На алтарь судьбы что мне положит
   Эта жизнь - жестокий чародей?
  -- г.
   Ю. В. Жадовская
   ***
   Не зови меня бесстрастной
   И холодной не зови, -
   У меня в душе немало
  
  
   И страданья и любви Проходя перед толпою, Сердце я хочу закрыть Равнодушием наружным, Чтоб себе не изменить.
   Так идет пред господином, Затая невольный страх,
   Раб, ступая осторожно,
   С чашей полною в руках.
  -- г.
   А. Бодний
   ***
   Не зови меня бесстрастной Страсть могу я обуздать, Чтобы поступью свободной Суесловье прочь прогнать.
   Не зови меня холодной
   Я сердечной теплотой,
   Если ты пленен тоской,
   Осень сделаю весной.
   В уголок души своей Все печали заточу
   И на зов любви твоей
   Я на крыльях прилечу.
   Как строптивая рабыня,
   Грациозностью пленя,
   И достоинства полна,
   Чашу с доверхом вина
   Поднесла до господина,
   Все до капли сохраня,
   Так и я любовь навеки
   Сквозь преграды пронесу, Только рабство лишь у Дики
   Я безропотно снесу.
  -- г.
  
  --
   Ю. В. Жадовская
   ВЗГЛЯД
   Я помню взгляд, мне не забыть тот взгляд!
   Он предо мной горит неотразимо:
   В нем счастья блеск, в нем чудной страсти яд, Огонь тоски, любви невыразимой.
   Он душу мне так сильно волновал,
   Он новых чувств родил во мне так много,
   Он сердце мне надолго оковал
   Неведомой и сладостной тревогой!
   1844 - 1847 гг.
   А. Водний
   ВЗГЛЯД
   Я помню, помню до самозабвенья
   Его пленительно - небесный взгляд,
   Способный воскресить огонь из тленья,
   Заставить выпить сладострастный яд.
   Он погрузил в безвременье меня,
   Где тайна сердца вечности дана.
   Но пробудившись в быстротечность дня, Опять во власть я взгляду отдана.
  -- г.
   Ю. В. Жадовская
  -- * *
   Я все хочу расслушать,
   Что говорят оне,
   Ветвистые березы,
   В полночной тишине?
   Все хочется узнать мне,
   Зачем их странный шум Наводит мне так много
   Так много сладких дум?
   Все хочется понять мне,
   О чем в тени ветвей Пост с таким восторгом
   Волшебник - соловей?
  
  
   Boт от чего так долго,
   Так долго и одна
   В часы прохладной ночи Сижу я у окна.
   Вот от чего так часто
   В беседе я живой
   Вдруг становлюсь печальной, Недвижной и немой.
   1847-1856 г. г.
   А. Бодний
  -- **
   Я все хочу расслушать
   Ветвистый шум берез.
   И ночью превращаюсь
   В рабыню тайных грёз.
   Завидую дриаде
   В объятиях ветвей
   В предутренней прохладе.
   Я вновь в плену мойрей. Мир светлого виденья,
   Где трели соловья,
   Уходит в тень забвенья
   От власти бытия.
   Томит меня загадка,
   В чем сила злых страстей?
   И где лежит разгадка
   Людских земных путей?
   Вот от чего так долго,
   Так долго и одна
   Я жду ответ от Бога
   У звездного окна.
   Вот от чего порой
   В беседе я живой,
   Обременись загадкой,
   Вдруг становлюсь немой.
  -- г.
  
  --
   Ю. В. Жадовская
   ***
   Я все ещё его, безумная, люблю!
   При имени его душа моя трепещет;
   Тоска по-прежнему сжимает грудь мою,
   И взор горячею слезой невольно блещет.
   Я все ещё его, безумная, люблю!
   Отрада тихая мне в душу проникает,
   И радость ясная на сердце низлетает,
   Когда я за него создателя молю.
  
   А. Бодний
  -- * *
   Я все ещё его, безумная, люблю!
   И святодейственно прийму
   Свою страдальческую долю.
   И хладным разумом пойму
   Без тени смутного сомненья Всю обреченность положенья.
   Я все ещё его, безумная, люблю!
   Томя в душе израненную волю,
   Знать так судьбой уж суждено:
   Одним любить,

другим любимым быть дано.

  -- г.
   Ю. В. Жадовская
   НА ПУТИ
   Я гляжу на дорогу уныло,
   Незавиден и тесен мой путь!
   Я теряю и бодрость и силу,
   Мне пора бы давно отдохнуть.
   Даль не манит уже больше надеждой, Мало радостных встреч на пути,
   Часто об руку с грубой невеждой,
   С глупой спесью случалось идти.
   И нередко меня нагоняли
   Пошлость, зависть и яд клеветы,
   Утомлённую душу терзали,
   Мяли лучшие жизни цветы.
   Было добрых сопутников мало,
   Да и те отошли далеко...
   Я осталась одна, я устала,- Этот путь перейти нелегко!
   1856-1859 г.г.
   А.Бодний
   НА ПУТИ
   Я гляжу на дорогу уныло,
   Как в туннель, что ведёт в никуда.
   И заветное в сердце, что было
   Вместе с силой ушло навсегда.
   Во что верила страстно вчера я,-
   Не прошло испытанье судьбой,
   И взамен благодатного рая-
   Окружение пошлой толпой.
   Сочетанье животных инстинктов
   С ядом зависти и клеветы
   Травит святость душевных порывов
   И безжалостно губит мечты.
   Я теряю последние силы,
   И надежды в опоре уж нет
   Все, чему я служила до боли,-
   Лишь на млечном пути пыльный след.
  -- г.
   А. Бодний
   РОЖДЕНИЕ (Одиннадцатое июля)
  
   Милый ангел, Жадовская Юля!
   Я с одиннадцатого июля
   Летопись твоего дня рожденья Исчисляю как акт сотворенья
   В тот же день и тебя и земли
  
  
   По всевышней, божественной воле,
   Давшей ниве твоей плодородные соли,
   Чтобы всходы любви, состраданья взошли
   Из семян сострадальческой доли.
   Но сжимает мне сердце до боли
   След паденья рождавшейся Юли,
   Что помечен в утробной туннели
   Перед выходом к светлой, божественной цели
   Нерождённого тела, о котором не пели
   Соловьи, чьи созвучны с поэтессою трели.
   Обозначив когда направленье движенья,
   Ты чистейшей душою несла нам творенья,
   Вместо тления жизни, давши смысл горенья.
   Искалеченным телом оголила значенье
   красоты оперенья Как с приходом весны, в день рожденья
   Соловьи упиваются сладостью пенья.
   Их уму не постичь судьбоносных превратностей: Почему поэтесса слабее реальностей.
   Милый ангел, Жадовская Юля!
   Я с одиннадцатого июля
   Возрождаюсь повторно на благое дело,
   Оставляя вне духа порочное тело.
   Нам одной с тобой связью духовной
   Не осилить приемственность зла.
   Обретёмся же верою вечной:
   Чтобы помощь от Бога пришла.
  -- г.
   А. Бодиий
   ВОЗРОЖДЕНИЕ
   (У грани двух миров)
   Я стою у могилы Жадовской На изломе коры внеземной,
   Отделяющей таинство вечности
   От земной ненасытной суетности.
   Я любовью своей к поэтессе
   Воздвигаю тот призрачный мост,
   По которому, веря Лахесисе,
   Я пройду в чудный мир, сдавши тест.
   Тест крестьянина - вздох у могилы святой,
   А чиновника тест - соблюсти ей покой.
   Мой удел - повторенье творенья Жадовской души, - Отраженьем зеркальным являлись мои бы вирши.
   Чудный мир поэтессы Жадовской,
   Что открыт пред созвучной душой,
   Исцеляющим словом в себя вберет он
   И чужое страданье и весь его стон.
  
   Милый ангел, Жадовская Юля,
   Я, фантомом души слит с тобой.
   Пыльным следом моя будет доля
   От падучей звезды, что зовется тобой.
  
   Пусть бег времени в новое тысячелетие
   Сохраняет движение падучей звезды.
   Красоту же лучистого следа бессмертие
   Отразит половодьем весенней воды.
  -- г.
  
  --
   ВТОРОЕ ДЫХЯНИЕ поэтессы
   Часть вторая
   Виртуальный повтор синхронности даров божьих (расцвета творческих и жизненных сил) и поэзии "жизни сердца" Жадов­ской Юлии Валериановны на новом витке сроднения двух душ - Боднего Александра Андреевича и Жадовской Юленьки - дает надежду автору Боднему А. на реанимацию второго дыхания по­этессы. Окончание творческого пути Жадовской Ю. В. совпадает с патологическим упадком жизненных сил. В связи с этим Жа­довская Ю. В. отдается сполна сосредоточению на сохранившем­ся потенциале тихого сострадания. Жадовская Ю. В., сама яв­ляясь объектом страдания, пропускала через свое сердце боли и озабоченности простого народа, тому, в частности, свидетельство - приводимые ниже стихотворения. Обеспокоенность Жадовской Ю. В. тем, что прижизненная популярность обошла её стороной, вскрывает источник недовольства: не на недооценку мастерства стихосложения поэтесса направляет свое роптание, а на неспра­ведливое умаление социальной остроты её стихотворений.
   Так как Жадовская Ю. В. по объективным причинам не в со­стоянии мобилизовать в себе второе дыхание, то реаниматором её творческого наследия выступает Бодний Александр Андрее­вич как родная душа Жадовской Юленьки.
   Жадовская Ю. В.
   ***
   Нет, никогда поклонничеством низким
   Я покровительства и славы не куплю,
   И лести я ни дальним и ни близким Из уст моих постыдно не пролью.
  
  
   Пред тем, что я всегда глубоко презирала,
   Пред тем порой дрожат достойные, - увы!-
   Пред знатью гордою, пред роскошью нахала
   Я не склоню свободной головы!..
  
   Пройду своим путем, хоть горестно, но честно,
   Любя свою страну, любя родной народ,
   И, может быть, к моей могиле неизвестной
   Бедняк иль друг со вздохом подойдет.
  -- г.
   Бодний А. А.
   Нет, никогда поклоничеством низким
   Не дам пленить я лань души моей,
   Чтоб не сроднить с хамелеонством светским, -
   Иначе трепетанье дрожаньем сменят ей.
  
   Литой мои темперамент, и я как бы литая,
   Вбирая музы страстность и убеждений твердость.
   Порой достойным снится зависимость простая:
   Как личностная сущность объемлет поэтичность.
  
   Самосознанья цельность и веры неподдельность
   Ведут меня тернистым, но праведным путем.
   И в памяти народной я буду, как проточность
   Меж жаждой очищенья и благостным дождем.
  
   Жадовская Ю. В.
   РЕШЕННЫЙ ВОПРОС
   Ну-ка, расскажи мне, мама,
   От чего так бледен месяц,
   От чего, как бы робея,
   Тихо, из-за темной рощи
   Он украдкою выходит.
   Раз, ты помнишь ли? - с зарёю
   Мы с тобою, как - то, встали, -
   Боже мой! С каким сияньем
   И как пышно, величаво,
   Над рекой всходило солнце.
   От чего же месяц бледен?
   Ну - ка расскажи мне, мама.
   "- От того, мой друг, и бледен,
   Что судьба ему велела
   Быть свидетелем от века
   Дней неведомых страданий,
   И страстей и преступлений.
   Да хранит тебя Создатель!
   Сколько горьких слёз, печали,
   Сколько тайных дум ужасных
   Всякий день бедняжка видит.
   Что бледнеет, по неволи,
   Как ему приходит время,
   Робко, будто бы украдкой,
   Выходить из темной рощи.
   1849 г.
   Бодний А. А.
   РЕШЕННЫЙ ВОПРОС
   Ну-ка, расскажи мне, мама,
   Не с времён ли Евы и Адама
   Совестней народа вечная Природа?
   Или здесь разумность неземного рода?
   И тому порука - робость восхожденья
   Месяца на небо не без побледненья?
   Отчего же солнце вне людского срама?
   Ну-ка, разуменьем осветись мне, мама.
  -- Оттого, дружок мой, месяц бледноватый,
   За грехи людские как бы виноватый,
   Что своим он светом на земле заразу
   Не нейтрализует, как хотелось сразу.
   Но иная сила кроется у солнца,
   Он любую нечисть пропечет до донца.
   Но трагизм деяний двух светил небесных -
  -- В возрожденьях генных всех пороков скверных
   Экспериментально, видимо,
   Создатель строил мирозданье,
   Расширял, чтоб людям эгоизм познанье,
   А когда внедрится в атом мирозданья,
   То альтернативность может снять страданья: Очевидно - людям даст Бог обновленье,
   Чтобы через совесть виделось стремленье.
   И тогда стабильно месяц заалеет,
   Добротой людскою робость одолеет.
   Жадовская Ю. В.
   ТУЧА
   Ты на край небосклона далёкий
   Посмотри - там сбирается туча,
   То предвестница бури жестокой,
   И грозна, и темна, и могуча.
   Набежит, пролетит! - беспощадно Разрушенье прольет на пути;
   Много жертв унесёт она жадно,
   И от силы её не уйти.
   Пронесётся бедою бывалой,
   Смоет хижины бедных людей,
   Вырвет с корнем деревьев немало, Потрясёт и дворцы богачей...
   Но зато, что останется цело
   После этой грозы роковой,
   Может жить и покойно, и смело, Наслаждаясь благой тишиной,
   И очищенным воздухом вволю
   Обновлённою грудью дышать,
   -И во всём божьем мире на долю
   По желанью себе выбирать.
  -- г.
  
   Бодний А. А.
   ТУЧА
   Ты на край небосклона далекий
   Обрати осмысляющий взор,
   Где на туче покоится демон жестокий, -
   И узреешь, что он перед бурей - в дозор.
  
   Не ровен час в природе гармонической
   Пред затаенной бурей демонической,
   Способной жертвы нравственной агонии
   Ваять во чреве яви дисгармонии.
  
   Ореол слепоты аномальной
   Не межует халупу с дворцом,
   Тождествляясь с твореньем Вселенной,
   Где начало зачато концом.
  
   Уцелевшим на грани излома
   Будет вскрыта сокрытость проёма
   Между внутренним миром и внешним,
   Что смыкается селем лишь вешним,
  
   И познавши с лихвою цену обновленья,
   Уцелевшие могут свободно понять
   Каждый зов доброты сокрушенья,
   Чтобы будущность эхом внимать.
  
   Жадовская Ю. В.
   ***
   Чем ярче шумный пир, беседа веселей,
   Тем на душе моей печальной тяжелей,
   Язвительнее боль сердечного недуга.
   И голос дальнего, оставленного друга
   Мне внятней слышится... Ах, бледный и худой,
   Я вижу образ твой, измученный нуждой!
   Среди довольных лиц, средь гула ликованья,
   Он мне является с печатию страданья,
   Оставленный на нем бесплодною борьбой
   С врагами, бедностью и самою судьбой!
   ...Быть может, в этот час, когда за ужин пышный Иду я, средь других, моей стопой не слышной.
   Ты, голоден и слаб, в отчаянии немом,
   Лежит один, в слезах, на чердаке глухом;
   А я тебе помочь не в силах, и не властна!
   И, полная тоски глубокой и безгласной,
   Я никну головой, не слыша ничего,
   Под гнётом тайного унынья моего.
   Средь этой ветреной, себялюбивой знати,
   Готовая рыдать неловко и некстати...
  -- г.
   Бодний А. А.
   ***
   Чем ярче шумный пир, беседа веселей,
   Тем мудрость рефлексивней моих учителей.
   Она природной тягой к страданиям острей.
   Вот почему чужая я средь своих корней.
   И с внутренним я взором живу в стране теней,
   Где бедность с униженьем - оплот моих страстей, Где на чердачном ложе отвергнутых людей
   Ждет друг мой облегченье от сострадателей.
   Он голоден, ослаблен и полотна бледней.
   Он костью был в гортани у светских особей.
   А мне же участь друга милей их прихотей,
   Хотя я и бессильна разрушить узел сей,
   Он был судьбой холопской изгоем у знатей.
   Но генным благородством он был за них чистей. Дойдя до перепутья избрания долей,
   Он, вопреки поверья, что зло добра мощней,
   Пошел стезей тернистой до страждущих людей.
   Он был дитем Природы - букет наивностей,
   Надеясь на разумность свободы личностей.
   Он сник, когда измерил размах своих идей
   И безразличность мира, разбросанных камней. Борьбой изнеможденный со лживостью властей,
   Он внешне присмиренный, но внутренне - добрей! Средь знати пустосущей, вдобавок - кровь сосущей,
   Я выплеснуть готова причинности печалей

без удержку речей.

   Жадовская К). В.
   В СТОЛИЦЕ
   Полные народа
   Улицы большие.
   Шум не престающий.
   Зданья вековые.
   И под небом звездным Город беспокойный - Обо всем об этом
   Я мечтала вечно
   У себя в деревне,
   В тишине, в покое.
   Всё это казалось
   Мне прекрасным вдвое.
   А теперь, в столице
   Я томлюсь тоскою:
   И по роще тёмной,
   Пахнущей смолою,
   Где по утру хоры
   Птичек раздавались.
   И деревья с шумом Медленно качались.
   И по речке милой,
   Что течёт небрежно
   И журчит струями Вкратчиво и нежно,
   Берега лаская
   Влагою прохладной,
   И по иве старой,
   Что склонилась жадно
   Над ручьём широким
   И в него глядится,
   И как будто вечно
   Жаждою томится...
   Есть ещё сосед там.
   Он простой, несветский,
   Но он весь проникнут
   Добротою детской.
   Повидаться с ним бы
   Я теперь желала
   И сказать, как прежде
   Я глупа бывала...
   1856 г.
   Бодний А. А.
   В СТОЛИЦЕ
   Полные народа
   Улицы большие
   Изначально рода,
   Корни вековые.
   Так, чрез убежденность
   Сердце говорило.
   И оно эффектность Брало за светило.
   И Руси громадность
   На Неву сводило. Экстерьер ваянья,
   С небосвода сшедший, -
   - Это акт мечтанья,
   С юностью ушедший.
   Я теперь в столице Маюсь, как в темнице, Отторгая ген но,
   Что - земнобогенно.
   Запах земли русской
   И Руси величье
   В ниве я крестьянской
  
  
   Зрю чрез простоличье.
   Родиной же малой,
   Как зарею алой,
   Лучезарю глубже
   Красоту в природе,
   Чтоб понять мне суть же
   Красоты в народе.
   И теперь столичный -
  -- Образ жизни личный -
  -- Служит мне он призмой,
   Чтобы став томимой,
   Я углом прозренья
   Вникла в сокровенья
   Стороны родимой
   И неповторимой,
   Где средь рощи темной,
   Но благоуханной
   Нежно птичьи споры
   Переходят в хоры,
   Умягчая боли
   От несчастной доли.
   Есть там отраженье
   От небес свеченье
   С тонкостью журчанья -
  -- Тихого страданья -
  -- по волнам теченья
   И с печалью бденья,
   Чтоб вобрать водою
   Стоки все с бедою
   Милой мне речушке,
   Как ночной подушке, -
  -- Все, что в душу влила,
   ей сполна излила.
   Мной - рекой любимы, -
  -- Жаждою томимы, -
   И у брега ива
   И поодаль нива.
   Без метаморфозы -
   -Мне милы и грезы
   О добрососедстве
   В иллюзорном детстве,
   Когда я в соседском
   Облике несветском,
   простовато мягком
   И наивно детском
   Брала экстерьерность,
   Как за интерьерность.
   Будет сосед хамом,
   Если станет ханом?
   Вот вопрос извечный,
   Для меня ж - конечный,
   Потому что сестры -
   Властность и враждебность -
  -- Злобствуют как ветры,
   Не щадя и святость:
   Ставя под сомненье
   Вечности творенье.
  
   Жадовская Ю. В.
   * * *
   Говорят, - придет пора,
   Будет легче человеку,
   Много пользы и добра
   Светит будущему веку.
  
   Но до них нам не дожить
   И не зреть поры счастливой,
   Горько дни свои влачить
   И томиться терпеливо...
  
   Что ж! Закат печальных дней
   Пусть надеждой озарится,
   Тогда ярче и светлей
   Утро мира загорится.
   А быть может, как узнать?
   Луч его и нас коснется,
   И придётся увидать,
   Как заря с зарёй сойдётся...
   1857 г.
   Бодний А. А.

** *

   Говорят, - придет пора, -
   Цепь падет без топора.
   Доброта объемлет грации,
   Генотип меняя нации.
   Носим мы в серости будней
   Виденье завтрашних дней.
   Дан сей удел нам не зря,
   Силы идей поколенью даря.
   Чувство печальное жизни исхода
   Кроет иллюзия вечного хода, -
   Как обновленье весною живого,
   Как осветленье прекрасным мирского.
   Может реальность с иллюзией слиться,
   Коль относительность в вечности длится:
   Будет нам будущность явью будиться,
   Будут две зори слитно светиться!
  
   Жадовская Ю. В.
  -- * *
   "Много лет ладью мою носило
   Все в виду цветущих берегов... Сердце их и звало, и манило,
   Но ладья все дальше уходила
   И неслась по прихоти валов.
   А потом, пучиной беспредметной,
   Поплыла в неведомую даль.
  
   Милый край мелькал едва заметно,
   И кругом все было безответно
   На мои моленья и печаль.
   Облака мне звезды застилали;
   Моря шум был грозен и суров;
   И порой громады выступали
   Голых скал, - они меня пугали Мрачным видом чуждых берегов.
   Наконец, ко пристани бесплодной Принесло убогую ладью,
   Где душе, печальной и холодной,
   Не развиться мыслию свободной,
   Где я жизнь и силы погублю!"
   1857 г.
   Бодний А. А.
   ***
   Много лет ладью мою носило
   В запределе судьбоносных снов.
   И родные ветры дули мне в ветрило,
   Но движенье сердца курс сменило
   И астрально влилось в дальний зов.
   Зов уподоблялся мне душой родной,
   А она - сиянью будущей звезды.
   В этом - раздвоенье меж пучиной сводной И моей надеждой призрачно - холодной, Где стремнине рока я даю бразды.
   Милый край мне слезы затенили.
   И мрачил пейзаж иных брегов.
   Мне шумы охотских волн грозили.
   И громады голых скал тиснили, - Всё сюда сошло из вещих снов.
   Вроде бы и пристань, - нет души родной. Видимо, был спутан биоход часов.
   Я земли касаюсь лишь ногой одной
   И во чреве оной чую плод родной: Будущее с явью слил знакомый зов!
  
  
   Жадовская Ю. В.
   ***
   "Тот, кого любила,
   Взят сырой землей;
   Уж его могила
   Поросла травой.
   Там, в стране далекой, Он похоронен,
   И его глубокий Непробуден сон!
   Что-то ему снится
   В том глубоком сне? Мысль его стремится,
   Может быть, ко мне?
   Не она ль порою
   В душу мне глядит,
   И меня тоскою
   Смертной леденит? Может быть всё ясно
   Стало для него, -
   Как любила страстно
   Одного его.
   И чего живому
   Не могла сказать - Мертвецу немому Суждено понять".
   1856-59 г.г.
   Бодний А. А.
   ***
   Тот, кого любила Был не дежа вю.
   Я талана зрила
   Не с высот ревю.
   Взят из запредела
   Он моей судьбой
   Для земного дела - Быть душой родной.
  
  
   Но пока томится Будущность во сне,
   Он душой будится По весне во мне.

Бренности лишенный,

Друг объят тоской.

   В безысход сведенный,

Никнет тонус мой.

   Будущность в де - факте Облик наш меняет:
   Душу друга в пакте Плотью одевает.
   Я хотя без тела, - Птицы гнезда вьют:
   Тот, кого любила, - Мой земной приют.
   Жадовская Ю. В.
   НИКТО НЕ ВИНОВАТ
   Никто из нас, никто не виноват,
   Ни ты, ни я: судьба уж так решила!
   Судьба страшна, всесильна, говорят,
   Она и нас с тобою разлучила.
   Не виноват, мой друг, не виноват и ты,
   Что на душе твоей любовь остыла;
   И я не виновата, что мечты
   Безумной юности так долго сохранила,
   Что светятся они отрадно предо мной,
   Повсюду следуют за мной неотразимо,
   И что над этой грустной пустотой
   Горит любовь звездой неугасимой...
   Ах, эта жизнь своею тишиной
   Меня томит, как страшное виденье!
   Как будто смерть летает надо мной.
   Желанна буря мне, как грешнику спасенье.
   1849-1856 г.г.
  
  
   Бодний А. А.
   НИКТО НЕ ВИНОВАТ
   Никто из нас, никто не виноват.
   Превознося судьбу битьем в набат,
   Я парадокс её во тьме свечу,
   Своим вердиктом боль души лечу.
   Ища покой во чреве разлучницы - судьбы,
   Надеюсь ретировкой разбег взять для борьбы.
   Магнитит пылкость круга дней юных, как подпруга, Смягчая хладность духа в сердечном ритме друга.
   Былое есть преграда в бездушности разлада.
   Пустотность миру надо, как антитезис взгляда,
   Чтоб я с былой любовью была бы виртуальна.
   Тогда потребность в счастье была бы актуальна.
   Земное тяготенье превыше сил паренья.
   И я преодоленье беру с воображенья.
   Я немощью томима, астральностью незрима.
   Мне буря лишь любима, где жизнь невозвратима.
   Жадовская Ю. В.
   ***
   Как хочешь, жизнь, как хочешь ты иди,
   И от меня ни слез, ни ропота не жди.
   Возьми последнее...Я горевать устала!
   Бери! Того давно с тоской я ожидала.
   Вот сердца радости, вот сын души моей,
   Губи их, разрушай, да только поскорей!
   Смотри, как я тверда и ко всему готова.
   Лишь об одном молю: не осенью суровой,
   А бурею весенней набеги,
   Измученной души моей не береги!
   Нет, за одним одно,- в печальном ожиданье,
   Я не хочу, чтоб гибли упованья,
   Все благородные, прекрасные мечты,
   Как гибнут осенью последние цветы.
  
  
   Нет, лучше я хочу, чтоб их, все вдруг сразила
   Неодолимая судьбы могучей сила.
   Пусть будет сила та нещадна и грозна,
   Но бури красотой волшебною полна.
   1849-56 г.г.
   Бодний А. А.
   ***
   Как хочешь жизнь, как хочешь ты иди.
   А я держаться буду лишь призрачной мечты,
   Из слез в которой рдеют моей души цветы -
   Сыны моей не гнутой, но хрупкой прямоты
   И дочери страдальной лучистой красоты.
   Я чувствую объятья сердечной немоты.
   Вот и дыханье рока - последние версты.
   Губи меня скорее и все мои цветы!
   Я опущусь на землю с небесной высоты,
   И неколеблясь буду сжигать сзади мосты,
   Дабы подняться снова без бренной суеты,
   И не стыдяся боле душевной наготы.
   Весною буреломной свободу дай мне ты,
   Уйти чтоб экстремально от светской красоты
   И не истечь бы жизнью, как осенью цветы.
   Скорей снимай с меня гнетущие кресты
   Чужой людской беды от властной глухоты,
   Чтоб не лишалась ты душевной полноты,
   И чтобы мой родник душевной чистоты
   Гасил зародыш бурь, сметающих мечты!
  
   Жадовская Ю. В.
   ТЕПЕРЬ НЕ ТО
   Уж теперь не то, что было прежде!
   Грустно мне, как вспомню о былом:
   Раскрывалась сладко грудь надежде
   И мечтам о счастии земном.
   В горе я вдавалась безотчетно,
   Без сознанья радостна была
   И вперед глядела беззаветно,
   Не страшася ни людей, ни зла.
   Уж теперь не то, что прежде было!
   Равнодушно я гляжу на свет;
   В сердце грустно стало и уныло,
   И желаний прежних больше нет.
   Жизнь теперь я лучше разумею.
   Счастья в мире перестав искать,
   Без надежды я любить умею
   И могу без ропота терять.
   1844-47 гг.
   Бодний А. А.
   ТЕПЕРЬ НЕ ТО
   Уже теперь не то, что было прежде
   В русле жизни девственных страстей,
   Лившихся идиллией в бланжевой надежде
   Счастье обрести бы вне земных путей.
  
   Тяготилась только путами предчувствий
   От печальных трелей в сердце филомелий,
   Страсти же парили вне противодействий
   Чистоты желаний с мутностью реалий.
  
   Уж теперь не тот аспект желаний,
   Что родился с райским житием.
   Равнодушьем кроюсь в мудрости стенаний,
   Чтоб силой мысли биться с бытиём.
  
   Побывавши в зеве рока ненароком,
   Обрела я право быть Христоса тенью.
   Чтобы состраданье стало вечным сроком,
   Личную интимность отдаю забвенью.
   Жадовская Ю. В.
   ***
   Мне грустно; в прошедшее я загляну:
   Там тихо и ясно все было;
   Там рощи шумели, цветы расцветали
   И солнце играло в ручье;
   Светила луна, распевал соловей,
   Будил он желанье в душе;
   Там сердце спокойно и полно...
   Прошло все давно и назад не вернется!
   Мне грустно; я в душу свою загляну:
   И зла, и добра в ней довольно!
   В ней есть и покорность судьбе,
   В ней есть и порывы к роптанью;
   Живет в ней и теплая вера,
   Заходит в нее и сомненье... _
   Да, есть в ней и чувства святые,
   В ней есть и желанья земные;
   Всего же в ней больше - любви!
   Любовь в ней господствует, чудно,
   И сердце лелеет и греет,
   Светлое в ней все пробуждая!
   1844-47 гг.
   Бодний А. А.
   ** *
   Мне грустно; в прошедшее я загляну:
   Невольно идиллией серость затмну,
   Чтоб жуглость полян и печальных берез
   Сменилась красой от весенних бы грёз.
   Ни сиянье луны и ни трель соловья
   Не облегчат мне тягость сознанья.
   Но зов вечности мне обреченность судьбы
   Умягчает вселенской возвратностью как бы.
   Чтобы было добро со щитом,
   Отклоню примиренье со злом!
   Сверхсенсорностью сущность познаю свою,
  
  
   Прививаясь мечтой к претворенья подвою,
   Чтоб любовью я горе забыла,
   Чтоб мерилом добра любовь была,
   Освещая везде тьму опасного края
   И признанье боящихся дум отвергая.
  
   Жадовская Ю. В.
   СКУЧНЫЙ ВЕЧЕР
   Как мне вечером скучно одной,
   Да притом же не в шутку больной!
   Я б охотно послушала сказки,
   Дождалась бы и глупой развязки;
   А уж если бы и песню кто спел,
   Мой недуг бы как раз отлетел.
   Мне работать, читать запретили...
   Да, еще бы хоть звезды светили.
   Нет, в окошко, темна, холодна
   Ночь угрюмая смотрит одна;
   Шумно сани порой проезжают.
   Да, у дома в потемках мерцают,
   И лениво, и тускло горя,
   Покривленные два фонаря.
   С каждым часом в душе холоднее.
   Вот и песня... Спасибо тому,
   Кто запел, невзирая на тьму, -
   И не мыслит о том, не гадает,
   Кто ему с наслажденьем внимет:
   Для себя одного он поет
   И по улице дальше идет.
   1847-56 гг.
   Бодний А. А.
   СКУЧНЫЙ ВЕЧЕР
   Как мне вечером скучно одной.
   Да притом же не в шутку больной!
   В людях я не ищу даже следа златого,
   Превозмочься хватило б и лада простого
   Меж инстинктом смиренья перед тайной разлада
   И весеннею звучностью вновь цветущего сада.
   Чтоб гармония песней лилась, как отрада,
   Мне для сердца больного это только и надо.
   А вдобавок - постельный режим бы смягчил Звездный отблеск, мой угол когда б озарил
   И, помножив бы холод звезды и зимы,
   Дал бы плюс теплоты средь угрюмости тьмы.
   Не воспрянуть мне духом в расчётном тепле,
   Коль родная душа еще скрыта во мгле.
   Но в окошко свое, - хочу верить не зря, -
   Я увижу ее у огня фонаря.
   Вот и скука моя послабела слегка
   Голос певчего я стала слушать пока.
   Он гармонию мне мнимой страстью сменил
   И с распевом в ночи, удаляясь, простыл.
  

Жадовская Ю. В.

НА ПЕСНЬ СОЛОВЬЯ

   Они поют воспоминанья,

И будят скорбные сознанья,

Невольный горестный укор.

То хор печальный и унылый,

   То Reguiem души остылой,

Рассудка строгий приговор.

   Когда душа летит над бездной, -
   Что ей краса лазури звездной
   И страстной песни перелив?
   Они на дне ее глубоко
   Возбудят лишь один жестокий
   Немой отчаянья порыв...
   1856-59 гг.

Бодний А. А.

НА ПЕСНЬ СОЛОВЬЯ

   Они поют воспоминанья
   Отцветшей будто бы красе роптанья,
   Как бы унесшей с лирой все страданья,
   Оставив мне остылости стенанья,
   Чтобы души Reguiem держал обет молчанья,
   Диктуемый рассудком в миг ложного признанья.
   И тиснит душу спазма, как стынущая плазма,
   От духа деспотизма на фоне пессимизма.
   Израненною птицей душа себя считает,
   Когда с телесной кладью над пропастью летает,
   Где слитность градиентов спектральностью играет:
   Лазурь-то воспаряет, то бездны синь глотает.
  
   Жадовская Ю. В.
   ВЕЧЕР
   Повсюду тишина: природа засыпает.
   И звезды в высоте так сладостно горят!
   Заря на западе далёком потухает.
   По небу облачка едва, едва скользят.
   О, пусть моя душа больная насладится
   Такою же отрадной тишиной!
   Пусть чувство в ней святое загорится
   Вечернею блестящею звездой!
   Но отчего я так тоскую и страдаю?
   Кто, кто печаль мою поймет и уследит?
   Я ничего теперь не жду, не вспоминаю:...
   Так что ж в моей душе? Вокруг меня все спит,
   Ни в чем ответа нет... лишь огненной чертою
   Звезда падучая блеснула предо мною.
   1844-49 г. г.
   Бодмин А. А.
   ВЕЧЕР
   Повсюду тишина: природа засыпает
   В сознаньи бытия, гася остаток дня,
   И в звездах оживает, гармония слагает
   Куда надежду дня, меня к себе маня.
   И звездное круженье как вечности движенье Мне чувства завихряет и будто воспаряет
   Моей души томленье в небесное творенье.
   Земля уже мерцает и хлада тишь пленяет.
   Но кто носитель слада: не вечности ль прохлада?
   А может быть, искренье душевного боренья?
   Причинность звездопада, не есть ли млечность слада? Тогда я - отраженье падучести движенья.

А значит, аномальность - вечерняя сверхдальность,

Но выше есть фатальность - душевная тотальность.

   Жадовская Ю. В.
   ОТСУТСТВУЮЩЕМУ ДРУГУ
   Как бы я в минуту эту
   Быть с тобой желала, друг!
   Я в лесу; находит туча,
   Тихо, тихо все вокруг,
   Надо мною торопливо Птицы чуткие снуют,
   Улетают, прилетают
   И подруг своих зовут.
   Вот и солнышко закрылось...
   Поскорее бы домой!
   И как будто стало страшно Мне в густом лесу одной.
   И шумят вершины елей, - Знать толкуют меж собой,
   Как им тучу эту встретить И не струсить пред грозой?
   Что за воздух! Как чудесно Раскидались облака!
   По проходит мимо туча.
   Вот и к дому я близка.
   Прихожу - уж солнце светит
   В окна комнатки моей.
   Что - то весело мне стало,
   Мысли чище и светлей.
   О, пускай, как эта туча,
   В жизни всякая беда,
  
  
   Милый друг, тебя минует
   И оставит навсегда!
   Солнце светит, небо ясно.
   Тихо, тихо всё вокруг...
   Как бы я в минуту эту
   Быть с тобой желала, друг!
   1844-49 гг.
   Бодний А. А.
   ОТСУТСТВУЮЩЕМУ ДРУГУ
   Как бы я в минуту эту
   Быть с тобой желала друг,
   Чтоб в лесу ты на защиту
   Не от гроз меня встал вдруг.
  
   Эхо грозной непогоды
   Птичьем щебетом смягчу.
   Жизни же моей невзгоды
   Верной дружбой облегчу.
  
   Под тревожный шепот елей,
   Напоивших воздух хвоей,
   Я бальзамом чищу мысли, Унимая сердца боли.
  
   Я в любви к живой природе Нахожу свой дом второй, Ощущая себя вроде
   Там заступницы родной.
  
   А земным я притяженьем Тяготею в отчий дом,

Где очаг со слабым тленьем Рой надежд теплит за лбом.

   Аномальный дух Пандоры Мимо тучею прошел.
   Мне разверзлись светом взоры В запредельность, где друг шел.
  
  
   Лучезарностью светила Отеплилось все вокруг.
   И я лучиком чертила
   В комнатке твой образ, друг.
  
   Мне отсутствием дружка Дарит сон свет маяка:
   Коль в безбрежье друг идет,
   То надеждой пусть живёт!
  
   Будет путь невмоготу, -
   Я вбиру недуг твой друг.
   Как бы я в минуту эту
   Быть с тобой желала друг!
  
   Жадовская Ю. В.
  -- * *
   Напрасно ты сулишь гак жарко славу мне:
   Предчувствие мое, я знаю, не обманет,
   И на меня она, безвестную, не взглянет.
   Зачем будить мечты в душевной глубине?
   На бедный, грустный стих мне люди не ответят,
   И с многодумною и странною душой
   Я в мере промелькну падучею звездой,
   Которую, поверь, не многие заметят.
   1847 г.
   Бодний А. А.
   Напрасно ты сулишь так жарко славу мне.
   Ей место лишь во сне, а я живу в зерне,
   Которое в земле воскресло в новом дне.
   И будто новь - во мне, в душевной глубине.
   В туманности забвенья отдам плоды творенья,
   Чтоб совести зазрение кропило б обновленья.
   Душе родной оставлю я странность многодумья, Чтоб в синь ее глазную звездой пасть без раздумья.
   Август 2005 г. - январь 2007 г.
  
  
   АКСОНОМЕТРИЧЕСКОЕ ПРОЕЦИРОВАНИЕ ЖИЗНЕННОЙ И ТВОРЧЕСКОЙ СУДЬБЫ
   Ю. В. ЖИДОВСКОЙ НА ФОНЕ
   ЭСТЕТИЧЕСКОГО ПСИХОЛОГИЗМА И
   ДУХОВНОЙ СУБСТАНЦИОННОСТИ
  
   Часть первая
   Глава 1
   Бодний А., как литературный исследователь - любитель твор­чества русской поэтессы Юлии Валериановны Жадовской, с пер­вого соприкосновения с ее светлой памятью находиться под влия­нием таинственной силы духовного перевоплощения, размываю­щей чувственные границы времени и пространства, и как бы физиологически растворяющей его мироощущение во внутрен­нем мире поэтессы.
   Бодний А. не претендует на роль пророка, но основываясь на фактической и логической правде, а так же руководствуясь внут­ренним голосом, который волновыми колебаниями его души гармонически созвучен с расконсервированным фантомным эфиром душевных движений поэтессы, томившихся в каждом слове ее творческого наследия, - берет на себя смелость, несмот­ря на предельную скудность информационного материала, пока­зать с разумной вероятностью предельно убедительное воспро­изведение фрагментов жизненного и творческого пути 10. В. Жадовской, попутно стремясь к правдивому воссозданию ее многогранного, обаятельного образа.
  
  
   Обаятельность образа Ю. В. Жадовской определяется не только душевной теплотой, сентиментальностью, мечтательностью, кро­тостью, обожествленной женственностью и нежностью характе­ра, но и граничащим с мужеством покорным несением мучени­ческого креста, возложенного на ее хрупкие плечи Богом.
   В плане углубленного понимания последней отличительной особенности характера поэтессы невольно возникает ассоциа­ция между нравственной обстановкой, царившей в Панфилове в детские годы Юленьки, и... нестабильными результатами борь­бы за победу российских спортсменов на олимпиаде 2000 года в Сиднее. Когда первая половина олимпийских соревнований для команды России проходила под ежедневным благословением и покровительством священника, результаты были удручающими. У российских спортсменов срабатывал в период покровительст­ва эмоционально-психологический механизм, который смещал центр волевых устремлений. В ответственные минуты соревнова­ний российские спортсмены подменяли собственные усилия по концентрации силы воли на силу божественной предопределен­ности результатов борьбы, т. е. настраивались жаждой победы на прикосновение к источнику вдохновения вне самих себя.
   Когда во второй половине олимпийской борьбы религиозно­ритуальный фактор отошел на второй план, российские спорт­смены стали надеяться всецело только на собственные силы и профессиональный уровень мастерства. Благодаря слиянию силы воли и спортивного профессионализма воедино в центре, име­нуемом характером спортсмена, успех стал частым гостем.
   Если бы до Олимпийских игр российские спортсмены позна­ли своими сердцами нравственное качество, именуемое Ю. В. Жадовской "свойством печали" и в режиме которого поэтесса находилась в трудные периоды жизни, они бы изначально вы­брали приемлемо-результативную психологическую установку, и вероятность победы на всем олимпийском пути была бы как предрешенный факт.
   Маленькая Юленька познавала "свойство печали" из душев­ного общения со своей бабушкой в Панфилове.
   В письме к историку Ю. Н. Бартеневу от 19.04.1850 г. Ю. В. Жадовская пишет: "Печаль дело домашнее; она мне кажется, как и молитва должна быть тайною. "Поди проплачься, и после при-­
   ходи ко мне", - говорила мне бабушка. И покойница едва ли не лучше многих понимала свойство печали".
   Поверхностное восприятие факта реагирования бабушки на слезы внучки Юленьки, рожденные обидой детского сердца на несправедливость окружающего мира, первоначально может показаться, как равнодушие. Но если комплексно подходить к этой ситуации через рельефно-объемный фокус преломления линий и признаков, оконтуривающих и определяющих жизнен­ную направленность маленькой Юленьки, и проецировать их на фон будущности, то будет положительно восприниматься реак­ция бабушки. Учитывая врожденную физическую неполноцен­ность внучки Юленьки, ставшей к тому же полусиротой, бабуш­ка, постигнув суровые законы борьбы за выживание в безжало­стном мире, стала подготавливать внучку Юленьку с детства к суровой прозе жизни, чтобы предстоящее в будущем вступление внучки на самостоятельный жизненный путь не было бы отме­чено обостренной болезненностью чувственного восприятия и ощущением полной безысходности. Оставляя маленькую Юлень­ку в уединенном месте с ее детскими обидами, вызвавшими сле­зы, бабушка приучала тем самым внучку к самостоятельному преодолению жизненных трудностей.
   Из этого, преподнесенного бабушкой, урока, обозначенного поэтессой как "свойство печали", Ю. В. Жадовская черпала в течении всей жизни, как из неиссякаемого источника живой во­ды, живительную силу, возрождавшую в ней свежесть вдохнове­ния на борьбу за социальную справедливость и нравственное об­новление личности. "Свойство печали" наделяло Ю. В. Жадов­скую печально-выстраданной скромностью, которая не подверглась коррозии, несмотря на то, в какую бы струю заворожительной соблазнительности не помещала ее судьба, "Свой­ство печали" воспитывала в ней неприхотливость к привилеги­ям жизни. "Свойство печали" давало тенденцию к осознанию значимой роли и места человека на Земле. "Свойство печали" не только генерировало в натуре Ю. В. Жадовской имунно-защитные качества к превратностям судьбы, но и давало преимущест­во перед "земными богами". Если "земные боги" разного колибра (от слона до моськи) считают, что им навеки дарована жизнь и то место, в котором должны совмещаться царствующий трон
   и пуп земли, и не реагируют на условную идентичность повто­ряемых трагедий, когда, к примеру, обычный овод своим жалом может нанести укол в самую уязвленную точку височной части головы, от которого возможна остановка хода жизни "земного бога", а приходящие на смену усопшего другие "земные боги", несмотря на продолжающуюся проявляться вероятность траги­ческой сменяемости власти (даже с учетом естественной смер­ти) убеждены, и спустя год, и по прошествии столетия, и даже тысячелетия, в вечном царствовании на троне, под которым должен находиться пуп Земли, - то это идет в противовес образу мышлений и действий Ю. В. Жадовской.
   Наглядное выражение этого противовеса - естественная скром­ность Ю. В. Жадовской, проявляющаяся, в частности, в печально­разочарованном тоне сдержанной речи, в котором она выражает отношение к своей литературной славе: "Меня просто жалеют по причине моего уродства, как пожалели вы, наверное, и собаку с перешибленной лапой". К противовесу славе можно отнести и реакцию поэтессы на доносившиеся до ее слуха звуки мелодий романсов на ее стихи и исполнявшиеся не только на творческих вечерах в губерниях и уездах, но даже и на подмостках ведущих петербуржских и московских театрах. Эти звуки ввергали поэтес­су в уныние и тоску из-за несоразмерности между ощущением личностного достоинства стихов, самоуничиженного ею, и уров­нем популярности ее творчества в обществе.
   Глава 2
   Объективности ради, следует отметить, что уровень общест­венной популярности поэзии Ю. В. Жадовской не всегда, к со­жалению, был адекватен уровню художественно-технической отделки стихотворений. Передовая критика ее времени (Черны­шевский Н. Г., Добролюбов Н. А., Белинский В. Г., Писарев Д. И. и др.), симпатизируя "искреннему, задушевному, поэтическому" слову Ю. В. Жидовской и эстетической красоте замысла ее сти­хотворений, в то же время отмечала некоторую "шероховатость" в отдельных строках единичных стихотворений. "Шероховатость" стихотворения присутствовала в основном в слабо выраженной недорифмовке отдельных стихотворений, в том числе и в встре­чающемся иногда диссонансе как особого вида рифмующего
  
   созвучия, в котором не совпадают ударяемые гласные. Но эта недоработка стихотворений была результатом того, что у по­этессы выражаемые чувства выплескивались на бумагу, опере­жая слово.
   А вот внешний диссонанс как звуковое явление, создающее ощущение несогласованности, если проникал в пространство творческого замысла Ю. В. Жадовской, то поэтесса, прежде чем реализовать замысел в поэтическое оформленное слово, старалась нейтрализовать диссонанс интерференцией, интуитивно регули­руя эффект сложения, в силу чего волновой разнофазный накат тепловой энергии души поэтессы ослаблял всплески диссонансовой волны до нужного предела с последующим усилением ре­зультирующей амплитуды собственным волновым излучением.
   Пространство творческого замысла поэтессы было не толь­ко местом проявления обожествленной индивидуальности посредством автобиографичности выражения чувств, но и мес­том модулирования душевных переживаний других людей по­средством художественного вымысла, свойственного любой твор­ческой личности.
   И когда читатель находит в стихотворениях поэтессы выход из того психологического тупика, в который он попал с ощуще­нием безысходности, то в этом состоит одно из достоинств творчества Ю. В. Жадовской.
   Своим поэтическим словом Ю. В. Жадовская могла высве­чивать глубины внутреннего мира другого человека, вызывая у него ощущения того, что вроде бы это написано именно о нем. Об этом творческом процессе Юлия Валериановна Жадовская высказывается с присущей ей неподдельно обворожительной простотой: "Большого таланта у меня нет, но ежели есть то, что понятно и доступно многим, то, что многие чувствовали, а я за них высказывала, - то уже и это не лишнее на белом свете".
   Глава 3.
   Да, правы от части некоторые современные литераторы, ког­да, ссылаясь на отсутствие большого таланта у Ю. В. Жадовской, акцентируют внимание на нравственные достоинства ее стихо­творений: искренность, задушевность, простоту. Отсутствие полной правоты у титулованных литераторов выражается в том,
  
   что за тремя соснами - искренностью, задушевностью, простотой - они не увидели леса: предрасположенность поэтического твор­чества Ю. В. Жадовской к истинно классической поэзии, одни­ми из первых родоначальников которой были в России Пушкин, Лермонтов, Некрасов и небольшая плеяда других поэтов. К со­жалению, существующий порядок классификации в литературе несет на себе печать противоборства двух духовных начал: бо­жественного и антихристового. Этот порядок классификации объединяет под одной крышей необъединяемое: истинно клас­сическую позицию и псевдоклассику.
   Псевдоклассика - выразительница антихристового духа - под видом глубокой философской мысли несет закамуфлированный смысл своей поэзии, давая повод для двусмысленного понима­ния и разночтения, становясь непонятной и недоступной про­стому читателю, нарушая тем самым гармонию созвучия внутрен­него и внешнего миров. Истинная классическая поэзия, привер­женная божественному духу, лишена этих недостатков, постиже­ние смысла и идеи ее произведений доступно простому читате­лю, а созвучие рифмы с музыкальным звуком, рождающие мело­дичность стиха, оттеняет гармонию между человеческим разу­мом и Высшим Разумом. Псевдоклассика, неся расплывчатое понимание красоты не может гармонично вписываться во внеш­ний божественный мир, ибо БОГ - это Биологическая Организа­ция Гармонии.
   Истинная классическая поэзия, если и заглубляет смысл сво­его предмета под рифмованную оболочку физиологической и духовной потребности творить красоту, способную воплощаться в добро и любовь, то под взглядом, подобным христовой муд­рой созерцательности, этот смысл развёрстывается на всю глу­бину заложенной мысли.
   Двусмысленность псевдоклассики, граничащая часто со сло­весным абсурдом, аналогична двусмысленности в пророчестве предсказателей будущего царю Греса, заявивших, что Грее, реку перейдя, большой город разрушит. Воодушевленный пророчест­вом воинствующий Грее в скором времени покидает свой цар­ствующий трон в главном городе, расположенном в прибрежной зоне реки, с целью завоевать главный город соседствующего с ним царства, расположенный на другой стороне реки. Перейдя ре-­
   ку, Грее со своим войском потерпел сокрушительное поражение. Войска соседнего царя не только обратили вспять войска Греса, но и, оккупировав главный город Греса, разрушили его до осно­вания. На гнев, который Грее излил на головы пророков, после­довало оправдание в том плане, что пророчество действительно сбылось: во-первых, Грее перешел реку, во-вторых, большой город был разрушен. Но соль пророческих копей не достигла языка, точнее, сознания Греса, потому что предсказатели, не вла­дея четким предвидением будущего, витиевато изложили суть пророчества. Если творчество псевдоклассиков можно относи­тельно сравнить с пророчеством, то просматривается условность, близкая к закономерности: при трактовке смысла поэтических строк у псевдоклассиков маститые биографы приходят к разным мнениям. А где же простому читателю разобраться в дебрях фи­лософской замысловатости поэтических строк псевдоклассиков.
   Завершая освещение этого вопроса приведу пример, в мини­атюре демонстрирующий "издержки творчества" псевдокультуре в современной жизни. На творческом вечере "популяризован­ного" поэта-музыканта Б. Гребенщикова бывшей учительницей, сорок лет преподававшей в средней школе русский язык и лите­ратуру и неоднократно поощрявшей наградами за новаторские методы в работе, был задан вопрос юбиляру, суть которого сво­дилась к тому, что умудренная филологическим опытом учитель­ница не видит в песенных текстах Б. Гребенщикова никаких на­меков или слабо выраженной тенденции к проявлению не только внутренней, но даже и внешней логической связи между сюжет­ной разнонаправленностью и идейно-смысловой содержательно­стью. На это замечание Б. Гребенщиков ответил невнятным, бес­связным бормотанием и недоуменным пожиманием плеч. И не­смотря на смысловую абсурдность песенных текстов, попу-ляризование его имени идет, как на дрожжах. Видимо, равенство всех людей перед небесным богом не адекватно возможности быть равным перед "земными богами", восседающими на Олим­пе российской культуры.
   И последним аккордом, посвященным разграничению псев­доклассики и истинной классики, будет обращение автора моно­графии Боднего А. на кафедру русского языка и литературы Костромского педуниверситета с просьбой разработать прибор
   вроде детекторного расшифровщика поэтического слова, опре­деляющего характер явления, стоящего за двусмысленной поэти­ческой строкой псевдоклассики, то ли это, к примеру, есть выра­жение журчания лесного ручейка, то ли это есть на высокой то­нальности отдаленная трель соловья, то ли это есть тихое воздыхание любимого по своей любимой. Но поэзия Ю. В. Жа­довской, тяготеющая к разряду истинной классики, хотя и несу­щая на себе печать технологической простоты и иногда техниче­ских погрешностей, понятна любимому читателю и поэтому не нуждается в детекторном расшифровщике, ибо в ее поэтическом слове четко слышится и журчание лесного ручейка, и трель соло­вья, и тихое воздыхание любимого по своей любимой.
   Глава 4
   Дыхание живой природы, ощущаемое Ю. В. Жадовской ок­рест себя на эмоционально-чувственной волне, воплощалось в художественно-образную "плоть" ее поэзии. У поэтессы лич­ностные, и творческие начала слиты воедино, ну, как у полевого цветка, состоящего условно из двух частей (подземной и над­земной), функционально разделенных, но анатомически состав­ляющих единое целое. Прозаическая подземная часть цветка, усваивая соки земли, дает ту силу, которая, совокупляясь с асси­миляцией (т. е. фотосинтезом), на основе онтогенеза, направляе­мым Высшим Разумом, превращает надземную часть в период "творческого озарения" (извинение приносит автор Бодний А.), оговорился, в период цветения в одухотворенную составляющую живой природы, а линии объемной симметрии и гамма пиг­ментных цветов рождают в надземной части действенную красо­ту, которая умиротворяет дисгармонические страсти внешнего мира. И как тургором стебелька в экстремальных условиях по­левой цветок пробивается через трещиноватость бетонного монолита, вздыбывая его окрест себя, так и уникальная поэзия Ю. В. Жадовской, несущая силу сострадальческой любви и правду жизни, и рождающаяся путем гармоничного сочетания, генерируемого ритмом сердца чувственного импульса с душев­ной красотой, проходит через все превратности судьбы, остава­ясь поэзией "жизни сердца".
   Такая поэзия не могла идти на компромисс не только с соб­
  
   ственной совестью, но и с цензурной ограничительной запретительностью.
   Глава 5.
   Конечно, с такой строгой категоричностью без учета спон­танных течений, рождаемых личностной и творческой жизнями, нельзя подходить с одной меркой скажем, к Ю. В. Жадовской и к великому писателю Ф. М. Достоевскому.
   Состояние депрессии, в которое невольно погружаешься чув­ствами, когда прочитываешь четвертую главу четвертой части ро­мана Ф. М. Достоевского "Преступление и наказание", есть ре­зультат ощущения художнической неполноценности. Несмотря на то, что эта глава по замыслу Ф. М. Достоевского предназначе­на стать кульминационным пунктом с которого раскрывается смысл идейно-эстетической, идеологической, психологической и сюжетной направленности романа, поставленные творческие задачи остались до конца не проясненными. Создается впечатле­ние о том, что величайшему писателю-психологу Ф. М. Достоев­скому не хватило в ответственный момент энергии творческого озарения, чтобы сфокусировать самые судьбоносные линии этой части романа в единый энергетический центр и озарить нова­торским духом вынашиваемую в глубине души настоящую идею романа. Такого же мнения о степени выраженности основной идеи в четвертой главе четвертой части романа и видный литера­турный критик Кирпотин В. Я., который сравнил написание этой главы с работой подмастерья, а не с творчеством великого мас­тера слова. Явно просматриваются пропуски и швы. Но когда познаешь истинную причину такого несовершенства, то отдаешь­ся во власти негодования.
   Бедный, бездонный скиталец Федор Михайлович Достоев­ский, не имевший в солидном возрасте даже приличных галош, чтобы показаться перед публикой, представал неединожды в согбенной форме, напоминающий вопросительный знак, перед очами редактора "Русского вестника" М. Н. Каткова с неодно­кратно переделанными рукописями романа по спесиво-буржуаз­ной прихоти редактора. Степень чиновничьей чванливости Кат­кова, направленной на механическое вмешательство в опреде­лении идейной направленности романа Ф. М. Достоевского,
   находилась в прямой зависимости от врожденного угодничества царскому режиму. Так как бедный Ф. М. Достоевский не имел своего собственного угла и мытарствовался по чужим квартирам, то навеки для человечества утеряны первичные записи текста ро­мана. Не дает, однако, утешение и навеки пригвозденное потом­ками к позорному столбу истории имя инквизитора романа ре­дактора "Русского вестника" Каткова М. Н.
   Аналогичную проблему при опубликовании своих поэтиче­ских произведений испытывала и Ю. В. Жадовская. Когда цензу­ра запретила в первородном виде пропустить ее стихотворение "Решенный вопрос", она отреагировала на это идейно-непре­клонным духом в форме реплики в переписке с Ю. Н. Бартене­вым: "Меня цензура глубоко обидела".
   Такая судьба постигла и стихотворение Ю. В. Жадовской "Как хочешь, жизнь, как хочешь ты иди..." И только благодаря тому, что оба эти стихотворения были переписаны в дневник ис­торика Погодина М. П. (дошедший до наших дней), потомки знают эти стихотворения.
   В свете сопоставлений двух художников слова, Ф. М. Досто­евского и Ю. В. Жадовскую, на предмет приверженности идей­ным убеждениям, нельзя не заметить просвечивающуюся лояль­ность Ф. М. Достоевского правящей власти. Конечно, эту "по­грешность" его мировоззренческой поэзии можно условно отне­сти на счет нищенского материального положения, которое ста­вило его в полную зависимость от работодателя. У Ю. В. Жадов­ской стабильность материальной сферы жизни была хоть на йоту, но гарантированней, чем у Ф. М. Достоевского. Но принципи­альность данной проблемы кроется в том, что Ю. В. Жадовская переделывать вышеуказанные стихотворения в угоду цензурам не намеревалась даже в подсознании, ибо все ее поэтические про­изведения рождались по зову сердца, акустически усиленному голосом сострадальческой любви и отражающим фоном чистой, высокой, внутренней духовности, проявляющейся постоянст­вом идейных убеждений.
   А вот исполнительный и покорный воле редактора Каткова Ф. М. Достоевский еще в пору завершения семипалатинской ссылки отослал царю Николаю I хвалебную оду (в стихах), по­лучив от царя воинское звание унтер-офицера и возможность
  
   проживать в любом городе Европейской части России, кроме столицы.
   Пусть оперативное сознание утешало Ф. М. Достоевского, что это отступничество сделано в чисто меркантильных целях. Но ведь подсознание, в котором базируется идейно-мировоззренческая индивидуальность личности, ощутило психологический надлом, который дал эрозию личностным качествам, по дну которой со временем стала прокладываться новая колея мироощущения. И если в конце семипалатинского периода Ф. М. Достоевский вну­шал себе, что это отступничество коснулось только материаль­ной сферы жизни, то уже к началу создания романа "Преступле­ние и наказание" последствия отступничества приняли хрони­ческий характер.
   Совсем в другом измерении социально-вещественных цен­ностей, нежели Ф. М. Достоевский и Ю. В. Жадовская, находил­ся великий писатель Л. Н. Толстой.
   Когда редактор "Русского вестника" Катков отклонил всю последнюю часть "Анны Карениной", материально обеспеченный граф Л. Н. Толстой, не растерявшись, повернулся к нему задом и издал эту часть "Анны Карениной" в частной редакции отдель­ной брошюрой, продемонстрировав этим еще и то, что титул графа несет и полную материальную независимость.
   Глава 6.
   Но иерархия материальной независимости еще не была показателем силы психологического проникновения в глубины человеческой души.
   В рассказе Л. Н. Толстого "Хозяин и работник" автором рассказа предпринята внезапная интервенция в сферу психоло­гизма человеческой личности с целью изменения баланса духовно-нравственных ценностей в пользу божественно-благородных начал в человеческой душе.
   В заключительной сцене рассказа хозяин Василий Андреевич после неудавшейся попытке сохранить свою шкуру, оставляя наедине с буйством зимней природы своего работника Никиту, вновь по злому року судьбы возвращается на распряженном коне к брошенной среди лютой, погруженной в ночной мрак, степи телеги. Увидев скорчившегося на дне телеги замерзающего
   работника Никиту, хозяин Василий Андреевич вдруг воспылал, объятый каким-то непонятным наваждением, жалостью к ра­ботнику Никите. Распахнув полы своего тулупа, хозяин Василий Андреевич лег на замерзающего работника Никиту. Своим телом и подобранными полами тулупа хозяин прикрыл от свирепого мороза своего работника.
   На следующее утро крестьяне близлежащей от злополучного ночлега деревни обнаружили в телеге труп хозяина Василия Андреевича, а под ним, хотя и подмороженного, но живого работника Никиту.
   Великий писатель и психолог Л. Н. Толстой хотел показать в предсмертном благородном поступке хозяина Василия Андрее­вича акт божественного прозрения, прочувствовать которое меша­ла до автоматизма доведенная суетность обыденной жизни, од­нако, пару часов назад до этого благородного поступка хозяин уже пребывал в экстремальной ситуации, но почему-то действия его укладывались в рамки антихристовых, волчьих законов. Может быть Л. Н. Толстой видел истоки нравственного перелома своего героя в так называемом человеческом факторе, когда поступок определяется по чисто человеческому позыву сердца? Однако, в либерализме и излишней лояльности к простому народу Васи­лий Андреевич замечен не был, тем более классовая разграни­ченность снимала всякий налет сентиментальности. Вероятней всего Л. Н. Толстой хотел показать этим психологическим эпизо­дом новаторство в художественном реализме, хотел показать в уникальной форме ростки новых взаимоотношений между людь­ми, невзирая на классовую принадлежность. Но если это так, то тогда Л. Н. Толстой брал на себя ответственность за экспери­мент, результаты которого могли быть плачевными для простого народа. Мысль проясняется в сравнении.
   Если бы творческая судьба сделала Ф. М. Достоевского автором рассказа "Хозяин и работник", то он картину психологического перелома показал бы только теоретически, т. е. в виде сна хо­зяина, погружающегося в небытие от смертельного холода. Воспроизвести этот морально-нравственный переворот в ясном сознании хозяина Василия Андреевича, не погруженного в сон, Ф. М. Достоевскому воспрепятствовала бы его позиция, выра­женная в словах: "Возлюбить человека, как самого себя, по
   заповеди христовой, - невозможно. Закон личности на земле связывает, "Я" препятствует".
   Гражданская и художническая позиция, Ю. В. Жадовской то­же, как и Ф. М. Достоевскому, не позволила бы ей выражаясь аллегорически, допустить, чтобы смеренные волки "оберегали и пасли непослушных овец", или, переведя это на язык художе­ственного воспроизводства, маловероятно, чтобы Ю. В, Жадов­ская воссоздала художественный образ в лице ревностного сторонника крепостного режима и яркого выразителя волчьих законов капитализма Василия Андреевича, перевоплощенного мгновенно в благодетеля.
   А ведь сколько простых мещан и крестьян на Руси, прочитав рассказ Л. Н. Толстого "Хозяин и работник", погрузили свою бдительность в сон, и стали массовыми жертвами нечистоплот­ных "благодетелей".
   Нет, Ю. В. Жадовская не призывала за слепое недоверие меж­ду классовыми группами, но критерием отношений между людь­ми, являющимися представителями разных сословий, должно бы­ло стать, по ее мнению, верховенство справедливых законов.
   В поэтических произведениях Ю. В. Жадовской эта пробле­ма выражена абстрактно-обтекаемо, а вот в прозе ("В стороне от большого света", "Отсталая" и др.) и особенно в переписке с творческими личностями она делает акцент на обязательность разработки справедливых законов, которые должны в первую очередь облегчить участь простого народа.
   Глава 7.
   Наряду с Л. Н. Толстым, писательница Ю. В. Жадовская тоже сосредоточивалась в своей прозе на перспективе "усовершен­ствованная" нравственных основ человеческой личности, но (если брать за исходное сравнение рассказ Л. Н. Толстого "Хозяин и ра­ботник") высвечивала она эту вековечную тему, хотя и с меньшей художественной выразительностью, чем великий писатель, но с большим художественно-эстетическим тактом и с большей сте­пенью предсказуемости, а значит и правдоподобности при раз­вертывании психологических и сюжетных направленностей.
   В этой связи приходит на память повесть Ю. В. Жадовской "Отсталая", в которой главная героиня - молодая барышня Маша -
   претерпевает постепенное нравственное усовершенствование в сторону возрождения и развития ростков гуманности, заложен­ных в ее натуре изначально природой, но заторможенных кастовым воспитанием. Психологическая развязка в повести "Отсталая" по своей идейной принципиальности схожа с концовкой "Хозяина и работника" Л. Н. Толстого. В финале повести "Отсталая" уже духовно созревшая на благие дела барышня Маша, обуреваемая чувством вины и сострадания, падает на колени перед дворовой работницей Матрешей, сломав начисто напором искренности и покаяния стену отчуждения, несколько лет возвышавшуюся меж­ду барышней и холопкой. Внимательный читатель "Отсталой" не мог не заметить, что стена отчуждения обладала свойствами шагреневой кожи. Об этом так повествует Ю. В. Жадовская: "С годами она (барышня Маша) стала скрытнее и только наедине позволяла себе увлекаться сообществом Магреши, при посто­ронних же, с врожденным тактом закоренелого барства, умела отставлять ее на задний план и указывать ей незаметно настоя­щее ее положение холопки".
   Принципиальная результативность нравственного совершен­ствования главной героини "Отсталая" может только мифиче­ски (даже не символически) быть адекватна духовному рефор­мированию главного героя рассказа "Хозяин и работник". Даже если анализ нравственного реформирования в "Хозяине и ра­ботнике" проводить без учета одного из доминирующих пока­зателей, положенного в основу "Отсталой", фактора времени, то отсутствие у Василия Андреевича врожденных признаков гу­манности, которыми обладала барышня Маша, является непре­одолимым камнем преткновения на пути нравственного совер­шенствования главного героя рассказа "Хозяин и работник".
   Привередливый читатель, предполагающий своим исследо­вательским чутьем автор монографии Бодний А., может испыты­вать неполную удовлетворенность от изложенного обоснования. Поэтому автором Бодний А. приводится неординарная, способ­ная обострить восприятие, форма заключительного обоснования. Если сопоставить волка и овчарку с расстояния, с которого, хотя бы тонкие признаки начнут утрачивать свою оконтуренность, практически невозможно установить видовую принадлежность. Почти полная схожесть по облику в то же время не препятствует
  
   волку и овчарке разниться по внешне проявляющемуся комп­лексу условных и безусловных инстинктов. Начиная с перво­бытного строя собака постоянно обитала вблизи человеческого жилища в противовес волку, который настороженно и враждебно относился к человеку и держался в стороне от него. А уже с пер­вобытно-общинного строя собака была приручена и одомашне­на человеком навеки. Враждебные же отношения между волком и человеком сохраняются но сей день, не став даже и на йоту компромиссными.
   Видимо, так было угодно Господу при сотворении мира, что­бы существовало противоборство, рождающее движение. Дви­жение куда и с какой идейной направленностью? Это уже пререгатива "земных богов": царей, президентов, губернаторов, мэров, и даже вице-мэров уездных городов, и прочей титулированной знати, - недоступно возвышающейся над народом, который их же сам и избирает непосредственно или через своих предста­вителей.
   Задача же автора монографии Боднего А. этим обосновани­ем лишний раз подтвердить незыблемость волчьих признаков в характере Василия Андреевича и искоренимость собачьих ма­нер и привычек в податливой к добродетельности душе барыш­не Маши.
   Глава 8.
   Несмотря на сомнения Ю. В. Жадовской в возможности быстротечного самовырождения у людей с душевной червоточи­ной, наподобие Василия Андреевича, волчьих повадок, она жила верой в светлое будущее, когда на смену нравственно- искалеченным поколениям придет поколение морально чистых, высоконравственных строителей нового общественно-социаль­ного уклада жизни.
   Мечту о светлом будущем Ю. В. Жадовская выразила в сти­хотворении "Говорят придет пора..."
   Но Ю. В. Жадовская не по своей вине, а по своей беде допу­стила субъективно-вольную трактовку з оценке ожиданий пре­образующей силы будущности, ибо она рассматривала биоло­гическое несовершенство человеческой натуры с лицевой сто­роны, т. е. как акт благосклонности и смиренности перед вечно
   недостижимым совершенством Высшего разума. Тыльная сто­рона проблемы - понимание большинством индивидуалов био­логического несовершенства как запрограммированного права на разнузданное проявление низменных инстинктов - восприни­малась Ю. В. Жадовской, как длящийся всю сознательную жизнь дурной сон по причине неадекватного реагирования на нездоро­вую живую природу внешнего мира, т. е. по причине мягкосер­дечности и благородности натуры.
   Именно тыльная сторона проблемы и рождает вечно замкну­тый круг порочности человеческих деяний.
   В конце жизненного пути Ю. В. Жадовская поняла уже не только разумом, но и сердцем значимость тыльной стороны проблемы и в предсмертном стихотворении "Благословение" адресовала теплоту души своей только жертвам произвола гене­тической безнравственности и слепого деспотизма власти, одна­ко, так и не отрекших до конца дней от тайной мечты сердца, о трансформации зла в добро и о встрече с родной душой.
   "Благословение", созданное Ю. В. Жадовской на исходе жизни, лишний раз подтверждает приверженность прежним идейным устремлениям. Эта приверженность стоила Ю. В. Жа­довской неизлечимого надрыва физических и душевных сил. Об этом ярко свидетельствуют ряд ее стихотворений, в т. ч. "Невы­держанная борьба" и "На песнь соловья". В строках последнего стихотворения Ю. В. Жадовская уподобляет себя израненной птице, которая, собрав последние силы, отрывается от земли, но, обессилев в непродолжительном полете, падает на землю. Дру­гие поэты в такой кризисной ситуации координировали или даже меняли свои ориентиры, дабы войти в жизненное пространство, благоприятствующее их бренному телу и душе, наделенной изби­рательной способностью. Недаром подавляющее большинство ве­ликих творческих личностей получат признание по "полной про­грамме" только после ухода в мир иной, так как не исключена воз­можность отступления от своих воззрений даже на исходе жизни.
   Хотя и в слабо ползучей форме, на уровне сдержанного при­мирения со своими идейными противниками, такое явление про­изошло казалось бы с непоколебимым революционным демокра­том, великим критиком -сатириком Михаилом Евграфовичем Сал­тыковым-Щедриным пути к завершению творческой деятельности.
   Глава 9.
   Гарантом непоколебимости идейной целостности натуры Ю. В. Жадовской было содружество врожденного сострадания с универсальной природой любви, которая под шквалом волн превратностей судьбы меняла только характер внешнего выраже­ния чувств от лучезарной открытой пульсации эмоций и страстей до затаенной, тоски и внутренней душевной переживаемости.
   У Ю. В. Жадовской имело место и смещение центра любве­обильности (не меняя самой природы любви) от счастливой, ин­тимной любви до безответной любви, длящейся до временного предела, перед которым даже надежда уже превращается в пус­тоту ожидания. Характерно в плане этой концепции стихотворе­ние "Да, я вижу, - безумство то было..." Это стихотворение сви­детельствует об отсутствии у Ю. В. Жадовской даже тени эгоиз­ма в любви; у нее хватает мужества представить себя повержен­ной в любви, демонстрируя тем самым искренность чувств и отсутствие даже намека на тщеславие. Отражая в стихотворении события примерно десятилетней давности, Ю. В. Жадовская как бы воскрешает внутри себя силы, которые освежают и тонизи­руют ее интимные чувства, способные поддержать теплящуюся надежду на встречу с родной душой, если уж не в реальной обста­новке, то хотя бы на уровне виртуального единения чувств среди читателей, иначе не объяснить выплескивание Ю. В. Жадовской на бумагу такой интимной откровенности.
   К интимной откровенности относится и то, что Ю. В. Жа­довская несла в себе уникальное субъективное чувство, умаления своего человеческого достоинства с целью вызвать у людей со­страдание к себе (будучи сама носительницей сострадальческой энергии).
   В неопубликованном при жизни стихотворении "Как хо­чешь, жизнь, как хочешь ты иди..." Ю. В. Жадовская отразила подсознательно предначертанность Высшим Разумом своей судь­бы. Если бы Ю. В. Жадовской сказал голос божий сверху: "Вес­ной осуществиться то, что ты запрограммировала в стихотворе­нии" - то сомнительно, чтобы поэтесса приняла в реальном ис­полнении такую развязку, ибо она ставила целью вызвать сострадание к своей судьбе у людей, считая, что если она при­нимает
  
   чужую боль, как свою, то и люди должны реагировать адекватно. Но это только по малому счету.
   По большому счету, на основе глубокого знания психологии человеческой натуры поэтесса посредством этого приема за­действовала из резерва чужой человеческой совести последнее средство, которое способно, если не разжалобить хамоватую натуру, то хотя бы привить снисходительность к мольбе прося­щего, подобно тому, как умиротворенно снисходителен победи­тель, стоящий с мячом у ног поверженного на землю врага.
   Глава 10.
   Переход любви из чисто интимного пространства в социаль­но-психологическое происходит в стихотворении Ю. В. Жадов­ской "Я плачу о тебе в печальной тишине...". Из анализа этого стихотворения не значит, что любовь определяется средой, она лишь может в той или иной степени изменять форму своего вы­ражения. В этом плане нагляден эпизод из личной жизни Ю. В. Жадовской. Некоторые литераторы, доведя до своего сознания смысл нижеизложенного эпизода, могут увидеть в ней не столь­ко художественную несоразмерность, сколько необъективность в оценке биографии Ю. В. Жадовской в эстетико-нравственном плане. Автор монографии Бодний А. имеет в виду результирую­щую полярности мнений между его позицией и трактовкой мас­титыми литераторами сцены вынужденной размолвки между Юлией Жадовской и Петром Перевлесским, инсценированной отцом Ю. В. Жадовской. Автор монографии Бодний А. доводит до сведения маститых литераторов, что внешним эффектом раз­молвки они упустили с поля зрения глубинную суть инцидента, поставив во главу угла повод в замен причины. Маститые литера­торы, считая Петра Перевлесского "рыцарем на час", не сумев­шим отстоять право на свою любовь по слабоволию, не учитыва­ют скрытый психологизм обстоятельства дела, эпицентр которо­го вращался внутри разнополюсности психологической пози­ции отца Ю. В. Жадовской. Разнополярность позиции отца Ю. В. Жадовской выражалась в том, что, с одной стороны, он искренно желал счастья своей доченьки Юленьки, а с другой стороны, он втайне опасался и даже был убежден, движимый своим жиз­ненным опытом, что естественное физическое превосходство
  
   Петра Перевлесского над физической ущербностью своей до­чери Юленьки может впоследствии привести к трагической развязке в семейной жизни молодой пары. Об этом полюсе пози­ции отца Ю. В. Жадовской догадывались интуитивно и Петр Перевлесский и сама Ю. В. Жадовская.
   Еще в начале знакомства, испытывая душевную тягу к обая­тельному облику шестнадцатилетней Юленьки, Петр Перевлес­ский, воочию убедившись в физическом изъяне Ю. В. Жадов­ской, несколько дней подряд погружался в глубокую печальную задумчивость. Его душу терзала несовместимость ангельского облика Юленьки, перед которым он был как завороженный, с ее физической неполноценностью.
   Со временем он взял контроль над своим психологическим состоянием. Однако, в глубине подсознания Перевлесского оста­вался, хотя и тлеющий, но неугасающий очаг настороженности, способный спровоцировать в сознании при обостренной ситуа­ции ощущение неуверенности и неопределенности при решении судьбоносной проблемы, касающейся его взаимоотношения с Юленькой.
   Когда настал черед такой обостренной ситуации, именуемой впоследствии Ю. В. Жадовской как растаптывание собственным отцом ее первой любви, Петр Перевлесский разгадав скрытые мотивы действий отца Ю. В. Жадовской и став одновременно пленником разгорающегося очага настороженности, охвативше­го целиком уже и его сознание, и, наконец, интуитивно догады­ваясь по сдержанно-печальному взгляду Юленьки, что и она тоже поняла скрытые мотивы действий отца, Перевлесский покидает навсегда дом Жадовских с поникшей головой. Поэтому и Юлень­ка, не только глубоко прочувствовав, но и разгадав запрограм­мированную свою участь из первых действий драматической развязки со сдержанно-отчаянным и в тоже время печально-об­реченным па вечную разлуку взглядом провожала навсегда сво­его любимого.
   Помеченный трагическим окрасом полюс позиции отца Ю. В. Жадовской вскорости после семейной драмы частично был раскодирован самим отцом, который, не желая расставаться со своим болезненным самолюбием, с одной стороны, и иск­ренно любя свою дочь Юленьку, с другой стороны, между строк
  
   дает понять дочке, что проблема не столько в классовой принад­лежности, сколько в автоматически срабатываемой психологи­ческой потребности его души выражать свою деспотическую во­лю, идущую в разрез мнений других, даже большинства.
   Когда последствия инцидента по истечении некоторого вре­мени приняли необратимый ход, отец Ю. В. Жадовской, находясь в кратковременном состоянии сентиментальной расслабленно­сти, в разговоре с дочерью допускал возможность ее брачного со­юза с Перевлесским.
   А уже находясь на смертном одре, отец Ю. В. Жадовской с полной откровенностью и отчаяньем обращается к дочери: "Про­сти, меня, подлеца, что сделал тебя несчастной... не хотел видит бог, не хотел! Я был несправедлив к тебе, и не потому ли всевыш­ний и наказывает меня столь жестоко? Если можешь прости".
   После семейной драмы Ю. В. Жадовская говорит отцу тоном смирено-отчаянным, но несущим оттенок понимания истока тра­гизма ситуации: "Посмотри, каким уродом я предстаю перед людьми, это ведь я - твоя дочь, ты меня такой сделал... Кому я нужна в этом свете? Нашелся человек, который полюбил меня, а я его полюбила, и даже теперь ты отнял мое счастье... отец, да пожалей ты меня..."
   Эти слова Ю. В. Жадовской выражают не желание найти мнимую точку опоры в упреке, а, во-первых - активизацию (ана­логичных по зеркальному отражающему приложению) душевных сил, как и у носителя первичного источника отражения Перевлесского, но разнящуюся по причине диаметральной противопо­ложности проявляющихся чувств очага настороженности в под­сознании, который до поры до времени был приглушен пульсиру­ющей в душе Юленьки озаренной силой молодости; и, во-вто­рых, - горькое сожаление о том, что слепая сила природы, роко­вому могуществу которой подчинил свою волю отец Юленьки, не дала возможности перевести интимную любовь двух сердец в действенную сферу земной жизни. Но до конца дней Ю. В. Жа­довская сохранила душевное влечение к красоте и к свежести чувств первой любви, которые облегчали ее борьбу за нравствен­ную чистоту, за торжество общечеловеческих моральных прин­ципов, и, наконец, за социальную справедливость, ибо в натуре, - Ю. В. Жадовской любовь и сострадание шли рука об руку. Без
  
   очищающей силы этой борьбы невозможно полное выражение тех качеств, которые заложены в любви.
   Глава 11.
   Ощущение гнёта у Ю. В. Жадовской от "недуга неисцелимо­го и неизбежного, как судьба", есть состояние депрессии душев­ной, рождающейся от сознания невозможности перебороть ход негативных обстоятельств, обусловленных закономерной слу­чайностью, а также от сознания дикой приоритетности зла над добром. Открытым текстом Ю. В. Жадовская это не выражает, нет, не по цензурным соображениям, а из-за боязни того, что если эта правда жизни перейдет в ней из подсознания в область логическо­го осмысления - это будет равносильно душевной смерти.
   Если динамика образно-чувственного представления между сознанием и подсознанием у Ю. В. Жадовской в стихотворении "Я плачу о тебе в печальной тишине..." регулируется усилием во­ли, точнее, социально-нравственной ориентацией, то в стихотво­рении "Ошибка" динамика всецело во власти той энергии, кото­рая генерирует красоту и силу выразительности любви.
   Это лишний раз подтверждает то, что чувство любви у Ю. В. Жадовской появляется не на разности потенциалов эмоцио­нально-чувственного образного сознания, а зарождается в глуби­нах таинств души и трансформируется через образное сознание, причем не анатомическая природа любви, а лишь ее формы выражения.
   В стихотворении "Не говори, не повторяй, мне слова страш­ного, прощай..." поэтесса просит любимого человека, хотя бы имитировать остаточный признак любви, чтобы на основе ими­тации, как первичном толчке, возбуждать неистребимое жела­ние постоянно генерировать из глубины таинств души чувство любви. В данном процессе имитация ассоциируется у Ю. В. Жа­довской с чувственной фантазией, порождающей силу влечения, подобно эйнштейновской формуле взаимодействия энергии и массы. На этот счет В. Г. Белинский писал В. Боткину: "...не шу­ти фантазиями, не призирай их: я по себе знаю, как тяжело, как мучительно можно страдать о них, и верю, что от них так же возможно (если еще не возможнее) умирать, как и от действи­тельных чувств".
  
  
   Духовная потребность Ю. В. Жадовской творить в душе по­этические иллюзии, с одной стороны, и неистребимая тяга к со­страданию, к проявлению действенных чувств, с другой сторо­ны, в своем сочетании создают сложный личностный и творче­ский портрет поэтессы.
   Автор монографии Бодний А., да простит его бог за мнимое тщеславие, почти постигающий таинства души своей любимой поэтессы, не может не дать расшифровку "неудобных" концеп­ций взглядов (а порой и самих высказываний поэтессы), которые по своему содержанию создают видимость умаления достоинства личности и значимости поэзии Ю. В. Жадовской.
   Яркие, хотя и малые штрихи, дополняющие личностный и творческий портреты Ю. В. Жадовской в сопоставлении двух стихотворений поэтессы: "Притворство" и "Как хочешь, жизнь, как хочешь ты иди..." рождают впечатление, будто бы эти стихот­ворения написаны разными авторами, каждый из которых наде­лен особой идеей и эстетическим воззрением. Обманчивость та­кого впечатления кроется в том, что первое стихотворение напи­сано под влиянием сиюминутного настроения, активизирован­ного творческим порывом. На этом этическом фоне мироощуще­ния Ю. В. Жадовской просматривается ее осознание зависимо­сти не только от фактора времени, но и от истоков порочности человеческой натуры. Да, по существующему (и по ныне) этикету в советском кругу было бы уступчиво-тактично (но не совмести­мо с совестью) со стороны Ю. В. Жадовской перед карканьем ворон заводить соловьиную трель, или, что равносильно этому, перед христопродажными и властолюбивыми шкурами вести полемику о человечности и благородстве. Такова принципиаль­ная сторона идеи и сюжетной линии первого стихотворения "Притворство".
   Второе стихотворение: "Как хочешь, жизнь, ты иди..." вына­шивалось Ю. В. Жадовской долго в тайных глубинах сознания и души, и когда своим творческим опытом поэтесса ощутила мо­мент наступления синхронности между эмоциональным состо­янием и глубинным смыслом стихотворной исповеди, она вы­плеснула это творение на лист бумаги.
   Более рельефное, с ощущением как бы христианской испо­веди, изображение личностного и творческого портретов Ю. В. Жадовской дано в стихотворении: "Мне грустно..."
   "Мне грустно; в прошедшее я загляну:
   Там тихо и ясно все было;
   Там рощи шумели, цветы расцветали
   И солнце играло в ручье;
   Светила луна, распевал соловей,
   Будил он желанье в душе;
   Там сердце спокойно и полно...
   Прошло все давно и назад не вернется!
   Мне грустно; я в душу свою загляну:
   И зла, и добра в ней довольно!
   В ней есть и покорность судьбе,
   В ней есть и порывы к роптанью;
   Живет в ней и теплая вера,
   Заходит в нее и сомненье...
   Да, есть в ней и чувства светлые,
   В ней есть и желанья земные;
   Всего же в ней больше - любви!
   Любовь в ней господствует,
   И сердце млеет и греет,
   Светлое в ней все пробуждая!"
   Это стихотворение подтверждает концепцию взглядов, кото­рой придерживается автор монографии Бодний А., на то, что, яв­ляясь представительницей рода человеческого, ощущая негатив окружающего мира через рецепторы болевого воздействия, Ю. В. Жадовская потенциально несет в себе эгоистические, хотя от­части и рудементированные, зачатки натуры (в минимальной сте­пени выраженности). Однако, обладая огромным природным по­тенциалом любви и сострадания Ю. В. Жадовская усилием воли подавляет проявление всякого рода эгоистических начал в своей патере, давая простор любви, и находя в нем морально-эстетическое удовлетворение.
   Будучи взыскательна к своей нравственной и душевной чис­тоте, Ю. В. Жадовская в то же время была снисходительна к люд­ским слабостям и легко прощала им нанесенные обиды и первая шла на примирение. Но это не означало, что примирение и про­щение есть синонимы душевной откровенности и тем более, ду­шевного родства. Найти родственную душу, которая "все радо­сти и горе понять и разделить могла бы непритворно", равно­сильно
  
   для Ю. В. Жадовской поиску жемчужины на дне Миро­вого океана. Об этих чувствах поэтесса с грустью пишет в стихо­творении "Куда сложить тяжелый груз души?"
   "Куда сложить тяжелый груз души?
   Кому поведать скорбь, гнетущую мне сердце?
   Вокруг меня людей знакомых много
   И многие меня бы стали слушать;
   Но где найду я теплое участье?
   Где душу обрету с сочувствием отрадным,
   Которая со мной все радости и горе
   Понять и разделить могла бы непритворно?"
   Еще более обостренней чувство печали о бесперспективно­сти поиска родной души просматривается в стихотворении "Я плачу".

Глава 12.

   Великий литературный критик В. Г. Белинский считал, за­блуждаясь, что бесперспективность поиска Ю. В. Жадовской родной души на земле родила "звездную поэзию" и сместила угол видения объекта сострадания с Земли в бесконечные про­сторы Вселенной.
   Упуская с поля зрения ряд социально-злободневных стихотво­рений Ю. В. Жадовской (в т. ч. остро дидактическое, запрещен­ное цензурой стихотворение "Решенный вопрос"), созданных в период "звездной поэзии", в которых сострадание к страдающим стояло на первом плане, В. Г. Белинский не мог понять (а, точнее, не проявил должной углубленности в тему) внутренний мотив поэтессы, порождавших "звездную поэзию". Поэтесса устрем­ляла взгляд в звездное небо не столько по побуждению сентимен­тальности, сколько по осознанию наличия строгой гармонии в движении небесных тел по законам божьей воли. Эти законы ставили в равное положение всех причастных к "звездному цар­ству". Вот этой справедливости перед божьим законом и не хватило на- земле людям. Об этой справедливости, о таком иде­альном порядке, который царит во Вселенной, и мечтала на зем­ле Ю. В. Жадовская.
   Прямым текстом эта точка зрения не выражается в "звездной поэзии", но через эмоциональную растревоженность души по­этессы
  
   зримо ощущается неудовлетворенность контрастом меж­ду вечным идеальным вселенским порядком и условно-вечным земным противоборством добра и зла. Подтверждение этих мыслей могут стать, в частности, две последние строфы стихо­творения поэтессы "Впереди темнеет":
   Зажигайтесь, звезды,
   В небе поскорее!
   Раздавайтесь, звуки,
   Соловья, сильнее!
   Заглушите в сердце
   Горе и сомненье,-
   Пусть струей отрадной Льется мне забвенье!!!"
   Чтоб "струей отрадной" лилось поэтессы "забвенье", Ю. В. Жадовская, модулируя в сознании тот несуществующий иллю­зорный мир розового детства (только географически совмещав­шийся с Панфилово, а духовные составляющие которого были - ангельская душа маленькой Юленьки и человеколюбивая свет­лая аура положительного поля ее бабушки), уже ко времени при­ближения исхода жизненного пути переезжает в "Эдем" (так названное поэтессой от первого впечатления Толстиково), не­смотря на понятый смысл жизни, одна из граней которого под­сказывала: подлецы и подлость существуют в пропорциональ­ной зависимости от численности населения, как в Ярославле и Костроме, гак и в Буе (даже и в будущей житейской атмосфере "Эдема"),
   Переезд Ю. В. Жадовской в "Эдем" как бы заново возвратил весь ход жизненных событий па исходные позиции, когда нет ни победителей, ни побежденных (поверженных), когда правила игры, точнее, борьбы за справедливостью приводятся к исход­ной позиции. Это самовнушение, когда можно как бы ход собы­тий повернуть к исходным рубежам, вселяло в Ю. В. Жадовскую оптимизм и давало (хотя и призрачную) веру в торжество справедливости.
   Вера в торжество справедливости у Ю. В. Жадовской была ограничена сферой теоретических измышлений, Ю. В. Жадов­ская в реальной жизни не видела ответов на волнующие ее во­просы и не искала их, ибо знала, что общественный порядок ве­щей (светский круг, а вне круга - миллионная масса обездолен­ных
  
   и униженных) остается неизменным спокон веков, а рево­люционно-демократическая тенденция к преобразованию обще­ства существует лишь в сознании ее передовых носителей: В. Г. Белинского, Н. Г. Чернышевского, Н. А. Добролюбова и др.
   Поэтому Ю. В. Жадовская в критические минуты погружа­лась в свой внутренний мир иллюзий или вступала в контакт с живой природой (выращивала цветы). Ощущение обреченности в безысходности жизненных ситуаций, когда зло не искоренимо во веки веков, порождено глубоким знанием поэтессы психоло­гии человеческой натуры. Осознание беспомощности налажи­вало отпечаток на форму в отношениях с простым народом, при­давая ей внешнюю сдержанность.
   Глава 13.
   Ф. М. Достоевский, движимый той же причинностью, по­рождающей незыблемость государственно-социальных принци­пов, более откровеннее, чем Ю.В. Жадовская, выразил свою по­зицию: "Вы думаете я из таких людей, которые спасают сердца, разрешают души, отгоняю скорбь? Иногда мне это пишут - но я знаю наверно, что способен скорее вселить разочарование и от­вращение. Я убаюкивать не мастер, хотя иногда и брался за это". ("Письма", IV, 4).
   Фраза Ф. М. Достоевского и сдержанность Ю. В. Жадовской имеют психологическую общность: интимную стыдливость бла­городных чувств при живом общении с простым народом. Со­циальная общность корней такой стыдливости у обоих кроется в том, что не хватает гражданского мужества на фоне глобально­го обнищания народа открыто указать ему на источник зла, назвав вещи своими именами, дабы не попасть в разряд "возмутите­лей" государственного порядка. Поэтому первому, Ф. М. Досто­евскому, приходиться, не выходя за рамки государственной бла­гонадежности, прятать свою стыдливость за резкостью тона об­щения, за бравадой наигранной обостренности отношений, а второй, Ю. В. Жадовской, скрывать свою стыдливость за внеш­ней сдержанность^) эмоций и за искусственно планируемой час­тотой встреч с народом.
   Отсутствие подобной стыдливости и умение свободно об­щаться с простым народом, в противовес Ф. М. Достоевскому и Ю. В. Жадовской, были присущи сложному, противоречивому
  
   складу характера великого писателя JI. Н. Толстого. JL Н. Толстой обладал врожденным свойством выставлять инстинктивно нару­жу эгоистические свойства своей натуры, выдавая их бессозна­тельно за акты правдолюбия (правдоискательства) и народолюбия.
   В очередном порыве такого народолюбия он привел в свой московский дом сапожного мастера и в течении полудня обучал­ся у него сапожному делу. Не выдержав такое долгоиграющее проявление врожденного популизма, жена JI. Н. Толстого в серд­цах сказала примерно следующее, обращаясь к мужу: "Лева, я простая, светская дама и дисциплинированно выполняю уста­новленный этикет светского круга, пользуясь при этом всей пол­нотой представленных мне кругом наслаждений, и поэтому мне твое лидерство (именно "лидерство", так она характеризовала панибратство своего мужа с простым народом), как кость в горле, оно мне и чужеродно и непонятно".
   Дух противоречивости, вызванный несовместимостью идей­но-эстетических позиций, царил между супругами до финала их совместной жизни, и в конечном итоге этот дух, помноженный на расшатанность нервной системы престарелого организма Л. Н. Толстого, вывел великого писателя последний раз из семейного дома в направлении железнодорожной станции с намерением ни­когда больше не возвращаться живым под его покров. Зловещее предначертание духа было исполнено: спустя несколько дней на одном из полустанков московской железной дороги великий пи­сатель Л. Н. Толстой безвозвратно ушел в вечность.
   Оно и автору монографии Боднему А., как литературному ис­следователю, это лидерство Л. Н. Толстого и "чужеродно и не­понятно". Ну, ладно, предположим, что судьба Л. Н. Толстого сложилась бы по жизненному сценарию судьбы Ксении Петер­бургской. После распродажи всего недвижимого и движимого имущества Л. Н. Толстым и раздачи всего вырученного капитала обездоленным появление на одном из углов московских улиц вывески: "Сапожная мастерская сапожных дел мастера Л. Н. Тол­стого, сохраняющего титул графа", - не было бы явлением из ряда вон выходящим, или в крайнем случае не исключен был та­кой вариант развития событий.
   В реальной же плоскости мы имеем дело с психологическим парадоксом: с течением времени укоренившаяся в психике Л. Н.
  
  
   Толстого тяга к лидерству не выражалась тенденцией к обнов­лению и качественному совершенству. Даже ни одна грань этого свойства не претерпела изменений в рельефно-качественном своем проявлении. Видимо, на уровне аналитического сознания Л. Н. Толстой придерживался общих правил - не переходил грань классовой ограниченности.
   Глава 14.
   Прагматически возможность смешения между классовыми представительствами близка к нулю.
   Фраза Благого В. А.: "Ю. В. Жадовская была человеком сво­его времени с тяжким грузом... классовой ограниченности..." справедлива только касательно вопроса о классовой ограничен­ности, а по форме этического выражения этой ограниченности Ю. В. Жадовская всем своим образом жизни размывала эту раз­граниченность, подтверждая лишний раз, что этот социальный признак был не виной, а ее бедой. Печальным подтверждением последних слов является то, что какой бы доброжелательно-со­страдающей барышней не представлялась Ю. В. Жадовская про­стому народу, она оставалась для него все равно барышней, ибо такое социально-этическое представление лежало веками в ос­нове морали крепостнического строя.
   Однако, такая исторически сложившаяся предопределенность динамики отношений между привилегированными и низшими классами общества не в силах, к счастью, была обезличить уни­кальность характера Ю. В. Жадовской, которая, внешне условно следуя установленным правилам, внутри подчинялась зову ин­стинкта самопожертвования ради тех, которые рождены, чтобы создавать блага для других, даже ценой своей жизни.
   В свете проблемы классовой интеграции необходимо учиты­вать, что, к примеру, для Павла Якушкина, дворянину по соци­альному происхождению, "рыцаря без страха и упрека", как его называла с гордостью Ю. В. Жадовская, физическое проявление инстинкта самопожертвования было намного упрощенней, чем для Ю. В. Жадовской. Для Павла Якушкина не составляло труда, переодевшись в платье мещанина, в роли народника странство­вать по деревням раздавая крестьянам лубочную литературу и ведя с ним часами задушевные беседы. И как для любого здо­рового
  
   человека отправление простой физиологической нуж­ды является элементарным действием, так и для Павла Якушкина отсидеть в остроге пару дней за буйный нрав являлось обыденным делом.
   Но Ю. В. Жадовская не ограничивалась только восхищением революционно-демократической деловитостью Павла Якушкина. Она сама предпринимает практические шаги на сближение с простым народом, результатом чего являлось, например, появле­ние на свет этнографического произведения: "Проводы маслени­цы в Солигаличском и Буйском уездах". Да и все ее писательские труды (поэзия и проза) отмечены первоначальным внутренним тол­чком к творчеству, полученным от умения Ю.В. Жадовской под­метить и выделить из народной среды животворящие и больные, а подчас и новаторские (но замаскированные под личиной серого быта) стороны жизни.
   Но этим не ограничивался кругозор Ю. В. Жадовской пони­мания крестьянского вопроса: ее образ жизни в некоторых ас­пектах нес в себе колорит уклада и быта крестьянской жизни. В стихотворении: "Сила звуков" Ю. В. Жадовская пишет:
   "... Я сегодня работать хотела,
   Но лишь только иголку взяла..."
   Умение выполнять швейную работу это не только дань поэтес­сы формированию приемлемого сюжета и музыкально-ложашейся на слова рифме, но и реалия личностной жизни. Несмотря на физический изъян, Ю. В. Жадовская владела швейным мастер­ством, но не ради толстовского лидерства, а лишь будучи влеко­мой желанием стать хотя бы частично материально раскрепо­щенной от влияния отца - деспота, и в то же время быть ближе к простому человеку.
   Понимание души простого человека, сострадание к нему Ю. В. Жадовской наложило отпечаток на сферу поэтического выражения, несущую большую эмоционально-смысловую нагруз­ку при упрощенной словесной модели, и одновременно внесло свой колорит в характер чувственного мироощущения, переведя одержимость благородных устремлений на сердечную волну ис­кренности и доверительности.
   Камертон сердечного ритма Ю. В. Жадовской был постоян­но настроен на сострадание и боль простого человека.
   Будучи почти всю свою сознательную жизнь материально целиком зависима от отца Жадовского В. Н. (начиная от обеспеченности элементарным средством существования и кончая расходами на содержание своей помощницы - воспитанницы Анастасии Федо­ровой), Ю. В. Жадовская в то же время готова была при первой возможности поделиться своими грошовыми сбережениями с попавшими в буду простыми людьми.
   После получения с Костромы от тетушки известия о беде, по­стигшей в следствие пожара крестьянскую семью, соседствую­щую с тетушкой и хорошо знавшую Ю. В. Жадовскую, писатель­ница оперативно сообщила письмом семье погорельцев о том, что ожидаемый ею в скором времени литературный гонорар она пе­решлет этой семье. В этой, пусть даже малообъемной, благоде­тельности Ю. В. Жадовская ощущала тихую радость жизни.
   Глава 15.
   Да, в этом огромном, как Мировой океан, мире людских стра­стей каждый по-разному ощущает радость жизни.
   Одна категория индивидуумов класса двуногих млекопитаю- щихся, наделенная антихристовым разумом, уже вдоволь насла­дившаяся экзотическими прелестями Канарских островов, созер­цая с балкона собственной виллы, и уже не испытывающая ост­рых ощущений от проявления скоростных характеристик "Мерседесса", в последнее время испытывает радость жизни от зацикливания своего интереса на удовольствии, получаемом по­сле отправления большой физиологической нужды, в результате работы анусонодтирочного аппарата, конкретно, от рабочей по­верхности конечного вибрационного элемента, которая покрыта многослойной супертуалетной бумагой одноразового пользова­ния с автоматическим обновлением бумажных слоев после каж­дой амплитуды вибрации. Получаемое удовольствие отводит в тень забвения математических расчетов, согласно которому месячная потребность в супертуалетной бумаге на одного человека с уче­том обслуживания анусоподтирочного аппарата в денежном вы­ражении эквивалентна шестимесячному погашению задолжности по зарплате одному школьному учителю Российской Федерации.
   Другая категория индивидуумов класса двуногих млекопита- ющихся, наделенная антихристовым разумом, очень метко с сар-
  
  
   казмом охарактеризована великим писателем Ф. М. Достоевским по главному признаку: весь смысл своей жизни эта категория лю­дей видит в "удовлетворении потребностей собственного живо­та". В отличие от первой категории представители второй кате­гории значительно многочисленней и в то же время "потребно­сти собственного живота" у них малообъемнее: лишь бы было постоянным ощущение сытости, и чтобы никакие катаклизмы (стихийные бедствия, войны, голод, стоны обездоленных и т. д.) не нарушали бы нормального течения пищеварения. Свидетелем того, что нормальному функционированию желудочно-кишечного тракта у этой категории индивидуумов не могут помешать даже стихийные бедствия, был сам Ф. М. Достоевский. 1862-63 годы были помечены для Санкт-Петербурга массовыми вспыш­ками пожаров; в летнее время темный смог из угарного газа и пепла окутывал город, из-за нарушения естественной атмосферной вентиляции ощущалась нехватка чистого воздуха. Подавляющее большинство увеселительных учреждений в летний период тра­гического времени перемещалось сезонно из города на Василь­евский остров, чтобы уйти от пагубного влияния смога.
   В один из летних дней, когда петербургские пожарные вме­сте с простым людом не успевали справляться с массовыми оча­гами пожара, Ф. М. Достоевский в поисках своей родной сестры прибыл на лодке на Васильевский остров и был потрясен ко­щунственной по психологизму панорамой, развернувшейся пе­ред его глазами: весь остров, как пламенем, был охвачен увесе­лительным синдромом. Одновременное разнотональное нало­жение звуков музыки и песенных текстов, жизнерадостный визгливо-сатанинский гомон пьяных голосов, доносившиеся с острова до города, воспринимались Ф. М. Достоевским, как от­голоски пира во время чумы.
   О, воистину прозорлив Господь, когда конструировал чело­веческое сердце, не забыв ему создать и полный биологический аналог в виде сердца свиньи. И теперь с успехом эту аналогию использует в своей работе директор Института трансплантации внутренних-органов академик Примаков, пересаживая первой и второй категориям индивидуумов с выработанным сердечным ресурсом свинячье сердце.
   Увлекшись описанием свинячьего пира во время чумы, автор монографии Бодний А. упустил из виду наличие еще и третьей,
  
   хотя и очень-очень малочисленной, категории людей, которые являются объектом раздражения для первой категории, так как дают им альтернативу жизненной позиции, во многом схожей с той, которая была первоначально заложена Высшим Разумом в Эдеме. Эта категория людей способна отдать, например, после­дние крохотные сбережения в виде литературного гонорара тер­пящим бедствие, скажем, от пожара страдающим душам.
   Благородные сердца людей третьей категории, даже надорвав­шись в неравной борьбе за нравственную чистоту, сохраняют неизменным характер взаимодействия импульсов с токами биопо­ля их мудрого разума, не нуждаясь, точнее, не желая посторонне­го вмешательства извне (даже медицинской помощи) в индиви­дуальность своей биологической природы.
   Когда великому физику, великому гуманисту-антифашисту Альберту Эйнштейну, относящемуся, естественно, к третьей ка­тегории, предложили операцию на сердце средней степени слож­ности, он категорически отказался, обосновывая это решение божьей волей, которая закладывает при рождении определенный ресурс жизненной силы и конкретную продолжительность биоло­гической индивидуальной программы, закодированной в генах.
   Глава 16.
   Относящаяся тоже к третьей категории русская поэтесса Ю. В. Жадовская, несмотря на хронический недуг, несмотря на израненное в неравной борьбе за социальную справедливость сердце, уже в преддверии старости покидает навсегда цивилизо­ванный светский мир и уходит в глубокую провинцию, где даже элементарная медицинская помощь являлась большой пробле­мой. И все это ради того, чтобы до конца дней сохранить уни­кальную способность изменять красотой своего внутреннего об­разного чувствования возбудимость сердца, рождая разнохарак­терностью (иннервацией) сердечных импульсов волновое возмущение, фантомный спектр излучения которого погружает страждущие души в состояние божественной умиротворенно­сти. Владея таким редкостным душевным даром, Ю. В. Жадов­ская не имела конкретного представления о параметрах, ореоле действия и продолжительности этого свойства натуры.
   Уже будучи навеки погребенной на Воскресенском погосте среди могил простых крестьян, поэтесса ложем вечного сна, ас­социированным с тем духовным смыслом, который заложен в строфе ее стихотворения:
   "Пройду своим путем, хоть горестно, но честно,
   Любя свою страну, любя родной народ,
   И может быть, к моей могиле неизвестной
   Бедняк иль друг со вздохом подойдет...,
   дает автору монографии Боднему А., пришедшему к поэтессе на поклон "со вздохом", первичный психологический толчок к возникновению особенного душевного состояния.
   Особенность душевного состояния автора Боднего А. выража­ется в том, что, забывая о бренностях земного мира, он попадает в поле теплового излучения, которая генерируется не за счет ко­личественного распада телесной материи, а за счет неугасающего движения духовного начала. И это тепловое излучение погружа­ет пришедшего на поклон к поэтессе автора монографии Бод­него А. в абстрагированный от земной жизни восходящий поток вечного движения космической материи, вечного времени, где не ощущаешь противоборства добра и зла, а сама форма жизни воспринимается, как идеальное начало в живой природе. И на фо­не этого восприятия каждая клетка тела намагничивается ожида­нием божественного акта разверстывания святого места, из чрева которого посредством тайного самовнушения и благодаря духов­но-информационной памяти спрессованного прошедшею време­ни должен появиться легким виденьем астральный облик люби­мой поэтессы. Эта минута душевного контакта с любимой поэтес­сой - кульминация ощущения близости чувственного счастья.
   После этой минуты земное притяжение возвращает душевные силы и разум к идеологии бытового мышления, и дорогой образ сердцу автора Боднего А. невольно воспринимается с тихо стону­щим вздохом, как глубокое сожаление о безвозвратно ушедшем.
   Глубокое сожаление о безвозвратно ушедшем автором Бод­ним А. было испытано повторно в период работы над моногра­фией в связи с кончиной матери - Бодний Марии Кирилловны.
   Уход матери в вечность сместил сыну, как смещает угол оп­тической поляризации, приоритетность и значимость ритуальных традиций и обрядов на новый уровень психологического осмыс-­
   ления. Возникшие на заре христианства ритуальные традиции и обряды не только дошли до наших дней, но и соблюдаются как христианином, так и атеистом (убежденно-ярый атеист отказы­вается только от освещения ритуала церковью). И во времена действия государственной атеистической идеологии даже чи­новники, наделенные весомой региональной властью, разрушая, например, Ипатьевский храм в Свердловской области, опускали усопших родственников в могилу ногами на восток, поминали их после похорон на 9-й и 40-й дни и т. д. Приверженность ри­туалу даже атеиста объясняется тем, что во время кончины близ­кого атеист (даже наделенный верховной властью) впадает в глу­бокую печаль и испытывает беспомощность перед могучей си­лой Природы и Вселенной; поэтому атеист делает ставку на ритуал, как на исторически сложившуюся церемонию одухо­творенности памяти близких, чтобы посредством ритуала инер­ционно продолжать сохранять хотя бы тонкие нити душевной связи с родственниками, ушедшими в неземной мир.
   Уход матери автора монографии Боднего А. во внеземной мир дал сыну доселе новый импульс из глубины таинств души. Этот импульс рождает у сына ощущение приоритета того места, отку­да мать ушла в вечность, над ритуальной значимостью могилы. Тот диван, который был для матери первоначально ложем брен­ного сна, а за тем стал местом смертельного одра, на котором ее душа отделилась от бренного тела, является для сына носителем признаков, воссоздающих в его сознании и в душе живой образ матери. В противовес дивану место, отведенное матери под ложе вечного покоя, никогда раннее не отмечалось отпечатком ее зем­ного следа, более того, на ложе вечного покоя матери было воз­ложено ее усопшее тело, лишенное уже души.
   Глава 17.
   Влекомый новый доселе импульсом автор монографии Бод­ний А. после минутного вздоха у ложе вечного сна Ю. В. Жа­довской уходит в "Эдем" на встречу со "странной и многодум­ной" душой любимой поэтессы для многочасового фантомно-душевного общения через скважины зрачков ее глаз на фотогра­фическом образе, запечатлевшим миг земной жизни Ю. В. Жа­довской.
  
   В сердце автора Боднего А. "искра разгорается пламенем живительным" от душевного общения в "Эдеме" с любимой поэтессой, родившей более 150 лет назад своим проникновен­ным умом и чистой душой поэтические строки:
   "Много капель светлых
   В сине море падает;
   Много искр небесных
   Людям посылается.
   Не из каждой капли
   Чудно образуется
   Светлая жемчужина,
   И не в каждом сердце
   Искра разгорается Пламенем живительным"
   Глубина христово-философской мысли стихотворения, несо­размерная с родительски нежным переливом и простотой выра­жения поэтического слова, дает осмысленно-иллюзорный настрой чувств на то, будто бы сам Бог устами поэтессы выносит вердикт качеству душевной чистоты людей и в то же время выражает со­жаление, что не все люди посланный божий дар воспринимают для облагораживания души своей. Может быть в этом проявле­нии людского равнодушия и кроется залог их душевно-нравственного несовершенства?
   Если в стихотворении "Много капель светлых..." Ю.В. Жадов­ская подходит к вопросу о душевно-нравственном несовершен­стве людей с христово-философской меркой, то в стихотворении "Все говорят, что бедный наш народ..." она вскрывает корни чело­веческих пороков на культурно-просветительском и семейно-бы­товом уровнях воспитания.
   "Все говорят, что бедный наш народ Поймет свое высокое призванье,
   Со временем окрепнет, возрастет...
   Прекрасное, благое упование!
   Помниться мне с тоской непобедимой,
   Что тот, чье детство протекло
   В невежественной тьме, непроходимой,
   Укоренявшей пагубное зло,
   В кого с невинных первых лет
  
  
   Любви к благому не вселили,
   В ком рядом тяжких смут и бед Самосознание убили,
   И истины прямой отрадный свет Предупрежденьем заслоним, -
   О, тот растет неправильно и тупо И не дойдет развития вполне".
   Наличие низменных инстинктов у человека, до которого "не дойдет развития вполне" указывало революционным демокра­там путь насильственного преобразования или видоизменения окружающего мира. 8 сентября 1841 г. В. Г. Белинский пишет В. Боткину: "Нет ничего выше и благороднее, как развитие и утверждение идей "социальности" ... Смешно и думать, что это может сделаться само собою, временем, без насильственных пе­реворотов, без крови. Люди так глупы, что их насильно надо вес­ти к счастью".
   Революционные демократы умаляли значимость гуманисти­ческой линии освободительного движения, считая ее вспомога­тельным средством.
   Состояние протеста Ю. В. Жадовской против социальной несправедливости было скорее не итогом приобщения к рево­люционно-демократическому настроению, а результатом само­выражения натуры, базирующегося на принципах гуманности. Ю. В. Жадовская сохраняла до исхода жизни веру в возможность преобразования человеческой сущности и изменения общест­венно-социальной нравственности, хотя преобразующую про­грамму действий не имела, однако не ставила человеческую жизнь и волю в прямую зависимость от воли рока, заявляя при этом: "Пусть судьба делает свое дело, а человек свое, от этого ни жизнь, ни гений его не утратят своего влияния". С этой мировоз­зренческой позиции Ю. В. Жадовская теснее примыкала к Ф. М. Достоевскому, нежели к революционным демократам. Несмотря ,на это, гуманистические мировоззренческие позиции Ю. В. Жадовской и Ф. М. Достоевского в теоретическом плане имели угол расхождения в связи с разнохарактерностью нравст­венных ценностей, влияющих на внешние параметры проявле­ния внутреннего душевного мира.
   Глава 18.
   К большому сожалению, у Ф. М. Достоевского как гениаль­ного психоаналитика природы извращения и распада в человеке человеческого, идеал человеческих устремлений, сформировав­шийся из принципа "всечеловечности" и смирения по евангель­скому закону, оказался совсем не тот, о котором он мечтал на заре творческой деятельности, ибо смирение перед злом, не встречающем на своем пути сопротивления, способствует усиле­ние насилия и отчуждения между людьми. И Соня Мармеладова, и князь Мышкин, и Алеша Карамазов, считавшиеся Ф. М. До­стоевским идеальными образами, по общечеловеческой филосо­фии гуманизма гоже являются нравственным материалом об­щего распада. "Святость" натуры этих героев Ф. М. Достоевского возводила их в ранг мнимых спасателей жертв произвола, а по­этому она не может быть духовным элементом предрасположен­ности к гармонии.
   Да и сама нравственная категория, - красота - у Ф. М. Досто­евского была какая-то абстрагированная, холодно-статическая, в отличие от динамически живой, пусть даже кровоточащей от ран душевного надлома, и в то же время реалистически осязае­мой, простой красоты Ю. В. Жадовской.
   Красота души Ю. В. Жадовской, преломляющаяся через приз­му общественных отношений и принципов гуманности, гармони­зирует с общечеловеческим понятием красоты.
   Идеал человеческих устремлений Ю. В. Жадовской, основан­ный на душевной красоте, вбирает в себя чувство любви, транс­формированное из интимного божественного ощущения в сос­тояние вечного ожидания встречи с родной душой.
   Но главный признак душевной красоты Ю. В. Жадовской, как основа идеала, - это сострадание к обездоленным и стражду­щим в тактическом плане, и вера в светлое будущее, когда "заря с зарей сойдутся", - в стратегическом плане.
   Идеальных художественных образов, как у Ф. М. Достоев­ского, у Ю. В. Жадовской нет. Она сама была носительницей ду­шевной красоты и выразительницей устремленности к челове­ческому идеалу.
   Как у спортсмена, устремляющегося к рекордным высотам, начало к победе берет с самопроизвольного отступления на 2-3
  
   шага назад от линии старта, чтобы через мгновение свое мас­терство и волю к победе усилить психологическим ощущением предстартовой инерции движения, так и у Ю. В, Жадовской устремленность к вершинам идеала начинается с углубленного познания психологизма реальной жизни на основе душевной красоты.
   Еще будучи совсем молодой поэтессой, Ю. В. Жадовская создала пульсацией своего сердца стихотворение: "Грустная картина".
   Развертывающаяся перед читателем панорама грустной кар­тины крестьянского быта приобретает как бы объемное очерта­ние и погружает читателя чудодейственной силой душевной красоты поэтессы в пучину сюжета, точнее, наделяя его ролью созерцателя в толпе, стоящей у гроба "мужичка в худеньком кафтане".
   И несмотря на минорный колорит обстановки, читатель как бы ощущает незримое, воздушно-экспрессивное прикосновение к его отяжелевшему от сопереживания сердцу сострадательски-благоденствующей руки поэтессы, которая не дает оконча­тельно пасть духом.
   В этом душевном свойстве поэтессы проявляется предрас­положенность к формированию ее идеала жизни.
   Несмотря на простоту поэтического слова Ю. В. Жадовской, идеал ее в творчестве многоспектровый.
   Позже, после "Грустной картины" Ю. В. Жадовская под диктовку своего сердца рождает стихотворение "Верь - не верь". В этом стихотворение Ю. В. Жадовская показывает всю наготу жестокого рока, в то же время своей душевной красотой стиму­лирует интерес к жизни, стимулирует жизненные силы простого человека для того, чтобы он мог взять из жизни без лишней печали все то, что ему дает Бог.
   Этой духовно-нравственной позицией, которая диктовалась осмысленно-сострадальческим порывом благородного сердца поэтессы, она, невзирая на превратности судьбы, подымая пад­ших духом, выводила формулу жизни простого человека, в кото­рой и смысл жизни и идеал его органически слиты.
   Информационные материалы примерно тридцати-двадцати- летней давности касательно юбилейной памяти Ю. В. Жадовской
  
   носили мрачные заголовки: "Полузабытое имя", "Забытая поэтесса" и т. п.
   Но блюстители культурной идеологии забывают одно нема­ловажное обстоятельство: чиновничья амбициозность - это пре­ходящий нравственный признак, а творческое наследие и народ­ная память о поэтессе Ю. В. Жадовской - это категория вечная.
   Можно с полным правом сказать, что выведенная Ю. В. Жа­довской формула жизни простого человека, в которой и смысл жизни и идеал его органически слиты, - эго и ее кредо состра-дальческой позиции жизни, только на более высоком интеллек­туальном уровне, выраженное поэтической строкой, обращенной к народу:
   "На то, что скажет он, на то, о чем помыслит Я, верю, отзовусь бессмертною душой..."
   Глава 19.
   Обращение, заложенное в этих поэтических строках Ю. В. Жадовской, автор монографии Бодний А. относит и в свой ад­рес, воспринимая и творческий, и человеческий образы Ю. В. Жа­довской (граница между ними условна) как субстанционность ее божественной сущности. Эти оба образа, а точнее, единый, соби­рательный образ Ю. В. Жадовской и в повседневной жизни, и особенно в период творческого озарения приобретает для авто­ра Боднего А. как бы реалистические параметры в пространстве и во времени, становясь его незримым благодетелем и советчи­ком. И в этот период интеллектуально-душевный потенциал Ю. В. Жадовской, переходя в динамическую фазу, возбуждает кривую творческого озарения автора Боднего А. в самых пони­женных критических изломах, тем самым как бы органически сливаясь с физиологией его творческого процесса.
   К разряду самовнушения такое явление автор Бодний не при­числяет, так как импульсы к творческому озарению идут, как он это ощущает, извне.
   Как-то мимоходом, но по интуитивной тяге, автор Бодний А. некоторое время назад включил приемник на волне "Подмоско­вья". В эфире шла передача (подходившая уже к окончанию) о приближающемся юбилее в связи с восстанием декабристов, но преподнесенная через призму взаимоотношений декабриста
  
   В. П. Ивашева и его жены - француженки Ледантю. Материал о декабристах был подготовлен литературной исследовательницей -любительницей (фамилию ее автор монографии Бодний А. не столько запямятовал, сколько, как ему помниться, и не слышал за оставшееся короткое время эфира). Композиция передачи со­стояла в эфирном диалоге между ведущим и этой исследователь­ницей. Завершая передачу, ведущий обратился к исследователь­нице со словами (текст примерный, но смысл достоверный): "Несмотря на то, что жена декабриста В. П. Ивашева иностранка
  -- француженка, Вы, видимо, считаете ее своей соплеменницей?"
   Последовавший ответ исследовательницы подтвердил не только жизнеспособность, но и правильность вышеизложенной психологической позиции автора Боднего А. при контакте с жи­вой душой Ю. В. Жадовской через духовную субстанционность ее интеллектуально-эстетической памяти творческого наследия с использованием элементов дедуктивного исследования. Суть ответа исследовательницы сформирован фразой: "Нет, копайте глубже, она для меня не только соплеменница, но и моя современ­ница, с которой я веду незримый диалог".
   В "Дневнике писателя" Ф. М. Достоевский постоянно наце­ливал свой литературный гений на выражение в творчестве ху­дожественного реализма, на поиск фактов, обстоятельств, явле­ний, пусть даже единичных, но через которые глубоким фило­софским осмыслением просматривались бы ростки нового, прогрессирующего.
   Содружество современных психологов и филологов (и даже криминалистов) пришло к общему мнению, что, несмотря на са­мую богатую в мире палитру художнических, выразительных средств русского языка, невозможно при диалоге между двумя собеседниками ни устно, ни письменно передать достоверный портрет третьего человека (совершенно незнакомого одного из собеседников).
   Совместный прогноз лингвистов психологов сводится к то­му, что к концу третьего тысячелетия, когда интеллект человека претерпит качественное изменение, достаточно одному из собе­седников, сосредоточить свой взгляд на носителя информации о третьем лице и в его образно-аналитической памяти предста­нут достоверные очертания облика неизвестного лица.
   Метод общения автора Бодний А. с любимой поэтессой Ю. В. Жадовской как бы перекликается с возможностями интел­лекта тысячелетней будущности.
   К ряду возможных предтечей интеллекта тысячелетней бу­дущности автор Бодний А. относит одно из уникальных психоло­гических свойств Ю. В. Жадовской видеть себя в другом чело­веке (в реально существующем или творчески воображаемом) счастливой или, несчастной (в зависимости от динамики чувств в объекте). Оттеняя реальный воображаемый образ наделенной остротой чувств страстной любви или ощущения счастья (рав­носильно и ощущение горя), поэтесса сама испытывала себе полноту проявления этих чувств, устанавливая незримую духов­ную связь с вожделенным объектом. Движением своей души она выводила на листе бумаги строки: "Я радуюсь чужому счастью, я горюю чужим горем".
   В одной смысловой связке с последней фразой Ю. В. Жадов­ской идут две последние поэтические строки из стихотворения ведущего поэта буйской земли В. Дробышева:
   "Учись, графоман, у дворянки Жадовской Страдать о крестьянской судьбс".
   Но несмотря даже на идейно-идеологическую солидарность В. Дробышева с Ю. В. Жадовской, автор Бодний А. не лишен скрытой тревоги не столько за отсутствие унисона (за разновы­сотное и разноактивные звучания сочного, плавноволнующегося голоса поэтессы и экзальтационно-каменной ноты В. Дробыше­ва), сколько за опасение, исходящее от возможного взрыва ин­формационной хлопушки, которую могут подложить графома­ны. Любой графоман с учетом сравнительной материализован­ной степени связности, скажем, дворянки Ксении Петербургской и дворянки Ю. В. Жадовской может взять у В. Дробышева "ре­ванш". Но автор монографии Бодний А. силой своего художест­венного воздействия, направленной на возможные поползновения на поэтическое наследие Ю. В. Жадовской, приложит максимум усилий на разрушение этого "реванша".
   Мотивировку контрдовода автор Бодний А. начинает с осно­вополагающего вопроса: "Проявилось бы у Ксении Петербург­ской христианская щедрость, если бы не трагический случай в ее семейной жизни?". Начинавшийся после семейной трагедии
  
   у Ксении Петербургской процесс распродажи недвижимого и движимого имущества и последовавшие за ним широкомас­штабное пожертвование материальными и денежными средства­ми в помощь обездоленным и нуждающимся не были адекватны материально-семейному положению Ю. В. Жадовской. Когда в возрасте 26 лет Ксения Петербургская, своими пожертвованиями была провозглашена христианской жертвенницей-благодетельницей, то у Ю. В. Жадовской тогда за душой не было и копейки своей, ибо ее материальное положение полностью зависело от воли отца. Несмотря на это, она отдавала погорельцам единст­венно заработанные ее денежные средства - гонорар. Став же владелицей родового наследства к концу жизни Ю. В. Жадов­ская не совершила больших пожертвований по двум причинам. Во-первых, пожертвования, не вызывающие малой толики из­менений социальной системы общества, уходят, как вода в песок. Во-вторых, Ю. В. Жадовская не могла преодолеть тот психоло­гический барьер, который плодится на принципе: в обществе волчьих законов уважают не за щедрость души, а за силу и власть. Уходя в вечность, Ю. В. Жадовская наследственным за­вещанием передала свою недвижимость воспитаннице Анаста­сии Федоровой, а все движимое имущество распределила между дворовыми крестьянами.
   Глава 20.
   Тот не преодоленный Ю. В. Жадовской психологический барьер, который жиздился на вышеуказанном принципе, явился отголоском того душевного состояния поэтессы, которое она испытывала в конце поэтического пути, заявив: "Любовь ушла, муза покинула меня". Эту фразу Ю. В. Жадовская заявила после ощущения биологической усталости, после ожидания любви и родной души. Но это лишь указывает на ослабленные силы им­пульса чувств любви, исходящих из глубин таинств души, но сам характер и динамика чувств любви при этом не менялись. Ослаб­ление силы вызвано отсутствием адекватного реагирования со стороны внешнего мира после систематического, постоянного повышенного возбуждения безответных чувств.
   Поэтическая натура Ю. В. Жадовской явилась, видимо, жерт­вой того обстоятельства, что внутренний, тонкочувственный
   мир поэтессы по причине ее мягкосердечности и детской до­верчивости не был обнесен той оградой, которая явилась бы надежным заслоном от пагубного воздействия жестокого и не­разумного по безнравственной дезориентации внешнего мира. В результате свободной диффузии мутные негативные потоки из­вне проникали на периферию внутреннего душевного мира по­этессы, "утомленную душу терзали, мяли лучшие жизни цветы", вызывая у поэтессы тягостное чувство собственной вины за не­способность противостоять злу и сохранить красоту гармониру­ющей жизнедеятельности союза добра и любви. Проникновению вглубь внутреннего мира поэтессы дисгармонических начал внешнего негатива препятствовали "антитела", продуцированные на врожденном инстинкте, ставящем любовь и красоту жизни выше самого процесса жизни. Проникновению препятствовала и спонтанно протекающая энергия противодействия злу, проявля­ющаяся только в периоды жизненных острых кризисов.
   Когда жизненные силы покинули Ю. В. Жадовскую, она не смогла создавать "поэзию сердца" только при помощи анали­тического сознания без чувственно-душевного озарения {как делают многие маститые поэты, доживая до преклонного воз­раста), ибо поэтесса писала только импульсацией сердца, иначе она не могла.
   "Любовь ушла, муза оставила меня" - эта фраза Ю. В. Жадов­ской верна только в узкопрофессиональной, а не в общечелове­ческом плане. К окончанию поэтического пути Ю. В. Жадовская накопила богатый жизненный опыт, позволявший ей проникать чувствами в глубины человеческой натуры, познавать все тене­вые стороны жизни. Количественная сторона, обогащенная жиз­ненным опытом и талантом, переходит в новое качественное со­стояние души, рождающее эффект многоспектровой поляриза­ции мироощущения.
   Талант Ю. В. Жадовской как бы подсознательно поворачи­вает под новым углом зрения, направляя творческий потенциал в русло только художественной прозы. Высокая лирическая сен­тиментальность души и абстрактное чувствование при данном эффекте поляризации становиться в прозе уже как бы условно­излишними элементами, своего рода эстетическими зонтиками, препятствующими (на определенном этапе художественного
  
   вы­ражения) проникновению пылкого и опытного писательского взора в глубины человеческого бытия, образа жизни и нравов.
   Завершавшие писательский путь Ю. В. Жадовской прозаи­ческие произведения: "Женская история", "Отсталая", отлича­лись высокими художественными достоинствами: колоритно­сочной выразительностью характеров своих героев, глубоким психологизмом переживаний своих героев, изящными стили­стическими переходами, музыкальностью прозаического слова и слаженной композицией, и главное, острой, хотя и рассредото­ченной между отдельными героями, социальной тематикой.
   Но, видимо, так запрограммировано было суровым роком, что­бы к окончанию писательского пути (1862 год) в один узел спле­лись все негативы в судьбе Ю. В. Жадовской: обострения хро­нических заболеваний, усложненность семейной жизни, и, нако­нец, предоставление критического рупора, касательно оценки прозы Ю. В. Жадовской, усреднено-способному литератору А. В. Дружинину, который, будучи в то же время крупным помещиком, владевшим более тысячами душ, предвзято, как ярый блюсти­тель крепостнического режима, взял курс на умаление творче­ского достоинства обличительной прозы бездомной демократки Ю. В. Жадовской.
   Несмотря на то, что творчество А. В. Дружинина и по худо­жественной силе и по глубине проникновения во внутренний мир героев, - и гроша ломанного не стоит по сравнению с высоко­художественной прозой Ю. В. Жадовской, однако, сработал за­кон первичного инерционного толчка общественного мышления: читатель равнодушно воспринял последнюю прозу Ю. В. Жадов­ской. После этого она навсегда ушла с литературного пути.
   Обидно до слез, что современные критики, в частности О. Н. Николаева, выражают свою позицию в отношении прозы Ю. В. Жадовской, беря по инерции за основу мелкопробный критиче­ский хлам А. В. Дружинина.
   Автор монографии Бодний А. видит один из рациональных способов избавиться от критического хлама А. В. Дружинина и ему подобных - это претворить в действенную форму конструк­тивное предложение ведущего литератора буйской земли В. Гу­севой: к 180-летию со дня рождения Ю. В. Жадовской переиз­дать ее собрания сочинений.
  
  

Глава 21.

   Переиздание собрания сочинений Ю. В. Жадовской - это только дань памяти ее творческому наследию. А воссоздание творческого и личностного образа Ю. В. Жадовской на основе ее душевного потенциала - это ответственная, по зову сердца вы­полняемая, миссия автора монографии Боднего А.
   Ю. В. Жадовская не могла свой душевный потенциал ис­пользовать в полнакала.
   После отхода от литературной деятельности и переезда в "Эдем", Ю. В. Жадовская всю свою оставшуюся жизненную силу и душевное влечение отдает выращиванию цветов.
   В неодушевленной природе (в цветах) нет низменных ин­стинктов, нет пошлости и всего того, что было несовместимо с благородной душой Ю. В. Жадовской. Цветы рождаются для са­мопожертвования: после ублажения человека своей красотой они гибнут. Вот это привлекало Ю. В. Жадовскую к цветам, она противопоставляла цветы людским низменным инстинктам, которые повсюду преследовали ее до конца исхода жизни. К не­одушевленной природе у Ю. В. Жадовской оптимизм был неис­сякаем: в последний день своего пребывания на земле она про­сит заложить цветник, и целый день работает с ним, видя в нем последний островок надежды, куда можно сосредоточить все свои сокровенные порывы души, а в будущем - вести незримый душевный диалог с цветами, ощущая их реакцию в виде излуче­ния топкого ароматного запаха, нежно волнующихся лепестков, гармонирующих с движением ее души.
   Раньше автор Бодний А. считал, что Ю. В. Жадовская выра­щивала цветы для противопоставления себя окружающей среде, чтобы продемонстрировать, что ее убеждения, ее идеалы в корне отличны от взглядов буевлян и мелкопоместных дворян, кото­рые в подавляющем большинстве были носителями невежества и порочности нравов.
   Позже автор Бодний А. понял, что цветы для Ю. В. Жадов­ской были олицетворением безгласной родной души.
   И если Ю. В. Жадовская просит на исходе жизни воспитан­ницу Анастасию Федорову выращивать цветы, чтобы поддержи­вать духовную связь с ней, то не надо это воспринимать утили­тарно. Для Ю. В. Жадовской А. Федорова не была родной (даже родственной)
  
   душой, и в данной ситуации А. Федоровой отведе­на роль посредника, нет, нет, и еще раз нет, ни цветам роль по­средников, а именно А. Федоровой, но облекается эта просьба Ю. В. Жадовской о поддержании духовной связи в словесную форму, которая общепринята в этикете.
   И только при глубинном, философском взгляде понимаешь, что все предсмертные устремления Ю. В. Жадовской направле­ны на то, чтобы на том клочке земли "Эдема", где заложен цвет­ник, сезонно из года в год произрастали цветы, являя собой как бы олицетворение цветных лучезарных нитей, способных свя­зать радужную безмолвную красоту природы с душевной красо­той ушедшей в неземной мир поэтессы.
   Ю. В. Жадовская равнодушно покидала земную жизнь из-за разочарования в ней (даже и атмосферой нравов в "Эдеме"), но в надежде обрести новую духовную точку опоры в потусто­роннем мире, веря и сохраняя до конца мечту о прекрасном, о родной душе.
   Косвенным подтверждением этих последних слов является её предсмертная поэтическая строка:
   "...И к кому-то тихо тянутся объятья."
   Этот предсмертный оптимизм Ю. В. Жадовской наталкива­ет па мысль о вере её в то, что, уходя в иной мир, её чистая душа будет компенсировать то, что в физической плоти не было дано ей на земле.
   Поэтесса к исходу жизни боялась одного: чтобы красота её внутреннего чувствования с огромнейшим числом нежнейших от­тенков спектрального излучения, выражающая индивидуально- божественную неповторимость её натуры - не могла бы бесслед­но растворится в огромнейшем океане человеческих страстей.
   С этой целью Ю. В. Жадовская прибегает к помощи религии, чтобы сохранить индивидуальность своей души. Но полной уве­ренности у Ю. В. Жадовской в том, что религия сможет её духов­ные планы осуществить, нет.
   Поэтому Ю. В. Жадовская вырабатывает и параллельный вариант. Она обращается к Насте со словами: "Ты не в коем слу­чае не бросай выращивать цветов, цветами ты будешь поддер­живать со мной духовную связь.". Получается как бы неопреде­ленность в выражении духовной субстанционности: интерес к
  
   земной жизни переходит к интересу внеземной, а потом, как бы скользя по внизсходящей ярусности внеземных облаков биб­лейских канонов, Ю. В. Жадовская возвращается опять к земно­му интересу, но только душой, а не телесно. В этом то и кроется оригинальность ситуации. Может быть эта фраза Ю. В. Жадов­ской: "Видно я сродни Лотовой жене... Трудно сбросить цепи", вросшие в тело. Я осуждена витать между небом и землей; - была не только выражением безысходности ситуации, но и фор­мой существования?
   Условно духовной ориентацией для Ю. В. Жадовской на исходе жизни становилось чтение евангелия, которое восприни­малось ею в основном аналитическим сознанием, почти без пе­ревода прочитанного текста в духовно-прикладную плоскость. Ведь по евангелию духовная связь прежде всего должна быть меж­ду Ю. В. Жадовской и Иисусом Христом, а практически получи­лось - между Ю. В. Жадовской и Настей. Чувство одиночества в "Эдеме" толкала Ю. В. Жадовскую к чтению евангелия, но, ког­да дело доходило до практического решения вопроса, Ю. В. Жа­довская брала в союзники простую мирянку - Настю.
   Это лишний раз подтверждает, что К). В. Жадовская на про­тяжении всей своей сознательной жизни действовала самостоя­тельно, реализуя собственную жизненную силу без божьей помо­щи и даже в конце земного исхода, стремясь как бы сохранить, или, точнее, продолжить преемственность своих духовных воз­зрений и земных дел, - доверяет это реальному человеку - Насте, а не Иисусу Христу, который для нее является вроде мифиче­ского образа.
   Глава 22.
   С этиологическим явлением, но на современном уровне, ког­да роль мифического героя выполняла уже светлая память по­этессы Ю. В. Жадовской, автору Боднему А. довелось встретить­ся в кабинетах чиновников.
   На предложение автора Боднего А. за собственные средства соорудить нишу в сообразных размерных пропорциях глубиной до земляного грунта на могиле поэтессы Ю. В. Жадовской для выращивания там многолетних зимостойких цветов (а так же для возможности взять горстку земли со святого места) налицо
  
   проявилась чиновничья заскорузлость в новаторском почине при феноменальной изворотливости и умении лавировать в сложных лабиринтах властного восхождения. Чиновничий контрдовод, подтвердивший умение владеть накопленным бю­рократическим опытом, укладывался примерно в такую фразу: "У нас еще есть много недореконструированных могил участ­ников Великой Отечественной войны; реконструкция могилы поэтессы Ю. В. Жадовской планируется к 2004 году".
   Создается впечатление, что реконструкция могил участников Великой Отечественной войны это непрерывный технологиче­ский процесс, а улучшение экстерьера могилы поэтессы Ю. В. Жадовской - это мероприятие, приуроченное к круглой юбилей­ной дате. С учетом реактивной психологии масс с таким поло­жением дел в целом можно согласиться, если не учитывать спон­танных течений истории.
   Автор монографии Бодний А. е полным правом может за­явить с учетом этих спонтанных течений истории, что ЕСЛИ БЫ ДО 1941 ГОДА ВО ВСЕМ МИРЕ, И В ЧАСТНОСТИ В ГЕРМАНИИ, УСИЛЕННО ПРОПОГАНДИРОВАЛИ ПОЭЗИЮ Ю. В. ЖАДОВСКОЙ, ТО И НЕ БЫЛО БЫ И МОГИЛ УЧАСТ­НИКОВ ВЕЛИКОЙ ОТЕЧЕСТВЕННОЙ ВОЙНЫ.
   Если подходить к этой проблеме с учетом общечеловеческих принципов, то решение судьбы человечества не в слепом пре­клонении перед кумирами, рвущимися к власти любой ценой, а в благоволении пред такими ангельскими земными душами, как поэтесса Ю. В. Жадовская.
   Но как горбатого исправляет только могила, так и человече­ство в своем безрассудном устремлении может исправить только Армагеддон.
   "Рассудное", обожествленное устремление человечества к счастью может дать только осознание им своего предназначения в этом мире, и поможет ему прояснить смысл жизни человеко­любивая поэзия Ю. В. Жадовской.
   Но чтобы эффект от восприятия сознанием и чувствами поэзии Ю. В. Жадовской был предельно ощутимым, необходимо решить вопрос по трем направлений- в историческом исчисле­нии: по принадлежности, по пространству и по времени.
   Глава 23.
   Чтобы не запутаться в трёх соснах, вопрос это решаем ком­пактно, в целостном проявлении.
   На основе информационного материала можно с полной уверенностью заявить, что в период творческой деятельности Ю. В. Жадовской на костромской земле ею создано фактически только одно стихотворение "Бабушкин сад".
   Эпицентром же творческой деятельности Ю. В. Жадовской был Ярославль (в частности, улица Духовская).
   Граница, вбиравшая в себя пространство творческой деятель­ности Ю. В. Жадовской, в целом совпадала с административной границей Ярославской губернии. Часто повторяющийся маршрут поездок поэтессы Ярославль - Субботино был не только главен­ствующим отрезком жизненного, но и творческого пути Ю. В. Жадовской. Отклонения от этого маршрута у Ю. В. Жадовской были (в Санкт-Петербург, в Москву, в Кострому), но они носили эпизодический, кратковременный характер.
   Это обстоятельство не могло не наложить отпечаток и на духовное завещание поэтессы.
   В переписке с историком Ю. Н. Бартеневым Ю. В. Жадовская подымала вопрос о бренности земной жизни, выражала желание умереть на Ярославской земле, в окрестностях города Любима, на лоне природы, и, чтобы у её могилы росли берёзы. "Когда я умру, - пишет поэтесса, - я хочу, чтоб над моей могилой склоня­лись берёзы и, озарённые весенним солнцем, молодые листы блестели и переливались золотом... Пусть в этой вечной всеобъ­емлющей силе и красоте потонут все утраты, утихнет волнение, и все темное жизни озарится вечным светом..."
   Автору Боднему А. близки сердцу и Костромская, и Ярослав­ская земля, так как обе они связаны с именем любимой поэтессы Ю. В. Жадовской.
   Но исполнение духовного завещания - это святое дело. По­этому, как только появится достаточно средств у автора Бодне­го А., он будет претворять в жизнь духовное завещание любимой поэтессы, даже если это будет сопряжено с преодолением бюрок­ратических преград.
   Высокомерно спесивый и брюзжащий чванством чиновник может вынести автору Боднему А. диагноз: шизофренически-
  
   угарное воздействие на кору головного мозга. Простой обыватель возьмет этот диагноз за аксиому, не ведая, что автор монографии Бодний А., хотя и имеет только высшее биологическое, а не гу­манитарное образование, силой логического убеждения способен отстоять свою точку зрения.
   Первая реакция ретивых защитников, признающих за Воскре­сенским погостом исторически сложившееся значение как ме­ста, нотариально заверенное Ю. В. Жадовской, для захоронения ее тела рядом с могилой мужа - Севина Карла Богдановича, - вос­принимается, как задокументированный факт. Но за видимой простотой факта кроется сложная драма глубоко одинокой, стра­дающей, божественно-чистой души.
   К аналогичному задокументированному факту относится и захоронение бывшей возлюбленной великого поэта А. С. Пушки­на Анны Керн на ст. Прутня Тверской губернии. После кончины в Москве Анны Керн дорожный экипаж с телом покойной взял направление согласно духовному завещанию на конечный пункт - с. Прямухино Тверской губернии (где когда-то Анна Керн встре­чалась с А. С. Пушкиным). Но завещанию Анны Керн (предать тело земле в селе Прямухино) не суждено было осуществиться. После г. Торжок (за Тверью) мощные проливные дожди, размыв­шие грунтовую дорогу, приостановили ход экипажу, и на полпути от Торжка до Прямухино на ст. Прутня тело Анны Керн было навечно предано земле.
   Так и у Ю. В. Жадовской "неодолимая судьбы могучей сила", подобно мощным проливным дождям, не дала возможности осуществиться духовному завещанию по велению "странной и многодумной души", а реализовалась по непреложному закону бездушных, закономерных случайностей бытия.
   Но это обстоятельство не лишает автора Боднего А. контрдо­водов для аргументации своей защиты.
   Во-первых, в России с покон веку ритуальные мероприятия отмечалась по принадлежности. День рождения великого поэта Н. А. Некрасова в форме некрасовских чтений отмечается еже­годно в тех местах (Грешнево, Аббакумцево, Карабиха и др.), ко­торые тяготеют к месту его рождения. День рождение великого писателя И. С. Тургенева отмечается ежегодно в Орловской гу­бернии, в с. Спасское-Лутовиново, где появился на свет писа­тель.
  
   День рождение видного поэта Ф. Тютчева отмечается еже­годно на его малой родине - Брянщине.
   Во-вторых, в день памяти скорбное слово произносится, а венки возлагаются к могилам великих художников слова Н. А. Некрасова, И. С. Тургенева, Ф. Тютчева на кладбищах Санкт-Пе­тербурга.
   В ритуальной памяти Ю. В. Жадовской и "заздравное" и скорбные слова слиты воедино.
   Некоторые литераторы идут даже дальше в этом плане. Они предлагают буйскую землю провозгласить местом женской поэ­зии России, видимо, умышленно забывая, что костромская земля для Ю. В. Жадовской как поэтессы и прозаика, - это "мертвая зо­на", ибо после завершения творческого пути на Ярославской земле (1862 год) маршрут жизни ее определялся только лич­ностными интересами и пролегал уже по костромской земле: Кострома - Буй.
   После Буя Ю. В. Жадовская уходит в свой последний приют на земле "Эдем", а оттуда - в вечность.
   В вечность перешло и творческое наследие Юлии Валери­ановны Жадовской, которая представляет гармоническое созву­чие двух миров: чудодейственного мира исцеляющего поэтиче­ского слова и мира, являющегося зеркальным отражением свет­лой мечты каждой страдающей души.
   Февраль, 2001 г
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  

Бодний Александр Андреевич

  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   8
  
   f2
  
   22
  
   28
  
   38
  
   У/
  
   #
  
  
  
   52
  
   #
  
   6t
  
   64
  
  
  
   6V
  
   66
  
   6*
  
   70
  
   7-?
  
   #
  
   7У
  
   76
  
  
  
  
  
   82
  
   90
  
   9f
  
   #
  
   9i
  
   96
  
   /100
  
  
  
   102
  
   /8
  
   108
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"