Бодний Александр Андреевич : другие произведения.

Преодоление недосягаемого

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Настоящий 2-й том книги "Преодоление недосягаемого" отражает общую тенденцию к философичности о роли деятельности человека и его взаимосвязи и взаимообусловленности с человечеством и с вселенским Потоком Вечного Времени.


  
  

Александр БОДНИЙ

ПРЕОДОЛЕНИЕ

НЕДОСЯГАЕМОГО

Том второй

г. Сокол - 2007 г.

  
   АКСОНОМЕТРИЧЕСКОЕ ПРОЕЦИРОВАНИЕ ЖИЗНЕННОЙ И ТВОРЧЕСКОЙ СУДЬБЫ Ю. В. ЖАДОВСКОЙ НА ФОНЕ ЭСТЕТИЧЕСКОГО ПСИХОЛОГИЗМА И ДУХОВНОЙ СУБСТАНЦИОННОСТИ
   Часть вторая
   Глава 24.
   Так как поэтическое творчество Юлии Валериановны Жадов- ской, гармонически выражающее созвучие двух миров (чудодей­ственного мира исцеляющего поэтического слова и мира, являю­щегося зеркальным отражением светлой мечты каждой страдаю­щей души), создавалось на божественном благословении, так и автору монографии Боднему А. нужно следовать этой тропой: на­чиная вторую часть монографии с "Молитвы" Ю. В. Жадовской.
   "МОЛИТВА"

Не святотатствуй, не греши

Во храме собственной души!

   Поверь: молиться невозможно При кликах суетных и ложных Пустых, ничтожных торгашей Средь пошлых сплетен и речей!
   Очисти храм бичом познанья,
   Всю эту ветошь изгони!
   Тогда, на алтаре призванья,
   С мольбой колени преклони!
  
  
   Учитывая наличие условно исчерпывающего анализа "Мо­литвы" в статье районной газеты ведущего литератора буйской земли В. Н. Гусевой, ограничимся освещением некоторых до­полнительных достоинств "Молитвы", которые помогут автору монографии Боднему А. вскрыть нижеизложенную тему о проти­воречивости явлений Природы.
   "Молитва" настраивает человека (прежде чем приступить к общению с библейским богом) на профилактические меры: очи­щение "Храма собственной души" от наносной грязи низмен­ных инстинктов. И только тогда на "алтаре призванья" перед биб­лейским богом человек имеет возможность исповедаться и отчитаться за свои земные деяния. Чистосердечное исповедание будет гарантом его моральной стойкости. Но сам гарант нести абсолютный признак не может, ибо в земной жизни всё относи­тельно и противоречиво.
   Глава 25.
   О физическом явлении противоречивости великий ученый А. Эйнштейн писал: "Свет - и волны, и частицы в одно и тоже время. Прерывное и непрерывное разом. Природа любит противоречия
  -- противоречия, лежащие притом в самой сердцевине вещей". Но физику - физические парадоксы, а литератору - эстетико-художе­ственные и нравственно-психологические. Для автора моногра­фии Боднего А. давно является загадкой идеологическая пара­доксальность; рождённая из контрастности между относительно эквивалентно-равной тягостностью перенесённых жизненных испытаний великими соотечественниками - Достоевским Ф. М. и Белинским В. Г., и разнополярностью их идеологических взгля­дов: Белинский - о болях конкретной страждущей личности, Достоевский - о всемирном единении всех сословий под флагом монархии и народности (под суфлёрку главного идеолога царско­го двора К.П. Победоносцева).
   Но ближе сердцу автора монографии Боднему А. эстетико­нравственный парадокс между изуродованностью тела Ю. В. Жадовской и её ангельской душой. Природа как бы надсмеялась над Ю. В. Жадовской, дав ей изуродованное тело. По неписанным правилам человеческой психики у такого индивидуума и натура должна носить отпечаток порочности. Однако, мы имеем дело
  
   с феноменом: в изуродованном теле душевная красота своим неотразимым божественным блеском покоряет сердца миллионов людей. Если бы этот феномен сохранялся до времени осознания во взрослом состоянии Ю. В. Жадовской трагизма, повлекшего физическую неполноценность, то он имел бы не такую впечатля­ющую силу. Сохранение же этого феномена до исхода жизни сви­детельствует о душевной красоте Ю. В. Жадовской как о генети­ческом признаке, одухотворённом Высшим Разумом. Внешне как бы вроде нарушаются законы рождения красоты гармонии внут­реннего и внешнего миров. Получается в лучшем случае - непро­порциональность в выражении земных закономерностей, а в худшем случае - трагедийность парадокса.
   Глава 26.
   Тайна разгадки парадоксальности явлений кроется в непра­вильности выбора линии отсчета, точнее, в игнорировании чело­вечеством линии отсчета между разнохарактерностью природы индивидуального разумного осознания человеком собственного "я", с одной стороны, и внеличностного божественного осозна­ния человеком своего места во Вселенной, с другой стороны. Композиционная оплошность автора монографии Боднего А., не поставившего этот координальный вопрос, базирующийся на духовной субстанционности, в начале первой части моногра­фии, устраняется оперативным порядком путём нижеизложен­ного текста.
   Современные исследования головного мозга человека пока­зали на поверхности извилин коры больших полушарий наличие биотоков, рождающих лучистую энергию тонких вибраций, фор­мирующую мыслительную сферу (разум) внутри черепной короб­ки. Но это не есть предел исследования, он шире предела... че­репной коробки: косвенными методами определена существую­щая вне трёхмерного измерения внечерепная, божественная сфера разума, характеризующаяся запредельной лучистой энергией с более высокой степенью тончайших вибраций, нежели внутриче­репная. Примерные параметры внечерепной сферы разума соот­ветствуют размеру ореола свечения вокруг лика святых на ико­нах, именуемого в библейских писаниях нимбом.
   Человек находится во власти Высшего Разума не только по причине генетического кодирования наследственности, но и в
  
   связи с внедрением Высшим Разумом во внутренний мир чело­века фантомного агента, проецирующего, но не обязательно, оп­ределяющего к исполнению, направления путей и контуры выра­жения нравственно - психологической сущности индивидуума.
   Параллельно этому фантомный агент выполняет роль вроде телескопической видеокамеры, высвечивающей все потаённые уголки таинств человеческой души и передающей духовно - био­информацию Высшему Разуму.
   Фантомный агент Высшего Разума проявляет себя с момента появления на Земле разумного человечества и носит в житей­ском обиходе очень краткое и ёмкое название - совесть, или внутридушевный бог человека. Высший Разум только отслеживает посредством фантомного агента деяния человека на земле, пре­доставляя человеку свободу выбора путей: божественного или сатанического. Но это не значит, что избравший сатанический путь наделён иммунитетом против наказуемости за грехи земные. Современными исследованиями в области генной инженерии установлено, что в момент убийства генетический аппарат жерт­вы выделяет фантом, несущий в себе огромнейшую скрытую силу биологического воздействия. Этот фантом наделён ролью от Высшего Разума (косвенным образом, точнее, через запрограммирование генетического кода) выполнить акт возмездия: поражать генетический аппарат убийцы, разрушая исподволь его иммунно­защитную систему, обрекая его род на вырождение.
   Глава 27.
   Диапазон воздействия Высшего Разума на личностный разум происходит не только на фантомном уровне.
   Так как резкие колебания в характеристике лучистой энергии внечерепной (божественной) сфере разума влекут за собой изме­нения в динамике электромагнитного поля лучистой энергии внутричерепной сферы разума, то доминирующая роль внечерепного (божественного) разума над личностным разумом признаёт­ся бесспорным, хотя влияние первого на второе происходит в ре­жиме периодической импульсивности (например, во время твор­ческого озарения, в период судьбоносных решений и т. п.).
   Режимом периодического влияния на личностный разум бо­жественного не ограничивается зависимость индивидуума от Высшего Разума. Высший Разум через генетическое кодирова­ние первородных предков человека создал процесс непрерывного
  
   воспроизводства человеческого рода с наделением его всем комп­лексом низменных инстинктов, чтобы люди постоянно чувствова­ли себя ничтожеством и объектом несовершенства перед Выс­шим Разумом, даже наделяя себя титулами "земных богов", ибо Высший Разум посредством запрограммированного ограниче­ния продолжительности биологических программ "земных бо­гов" превращает их в пищу трупных червей на глубине двух мет­ров от поверхности земли.
   Но если для "земных богов" значимость Высшего Разума, вы­раженная в позиции автора монографии Боднего А. сомнительна, то устами великого ученого и мыслителя А. Эйнштейна эта про­блема высвечивается до полного логического завершения: "Моя религия состоит в чувстве скромного восхищения перед безгра­ничной разумностью, проявляющей себя в мельчайших деталях той картины мира, которую мы способны лишь частично охва­тить и познать нашим умом... Эта глубокая эмоциональная уве­ренность в высшей логической стройности устройства вселен­ной... и есть моя идея бога..." И вторя ему по этому поводу вели­кий изобретатель и мыслитель К. Э. Циолковский недвусмыслен­но писал о прямой зависимости человека от управителя (Высшего Разума): "Вся Вселенная вся её бесконечность, возможно, и есть последний управитель. Она составляет некое божество, в руках которого мы всегда находились, и будем находиться".
   Глава 28.
   Парадоксальность и противоречия природы лишний раз под­тверждают человеку, что сущность явлений определяется Высшим Разумом, и ключ от храма познания Вселенной в его руках.
   Правомерен вопрос. Если Высший Разум (Бог) есть Биологи­ческая Организация Гармонии, то, как тогда может соотноситься бесчисленное разнообразие дисгармонических форм проявле­ния жизни с гармонией Природы, с гармонией вселенского мира? Углублённое философское понимание данной проблемы даёт конкретный подход к ранее поднятым парадоксальным темам, в частности к физическому явлению - прерывное и непрерывное разом, и - к совмещению ангельской души Ю. В. Жадовской с фи­зически неполноценным телом. Первое явление уже освещено А. Эйнштейном, второе (касательно Ю. В. Жадовской) падает на долю автора монографии Боднего А.
  
   Мир нескончаемо динамичен. Одновременно в одних и тех же координатах форма может быть дисгармоничной, а содержа­ние - гармоничным, и - наоборот. Но это противоречие, обычно, относится к разряду видимых. Однако, на то и есть БОГ, чтобы не только такие низкоразрядные, но и высокоразрядные, не под­дающиеся обычному логическому осмыслению, противоречия, именуемые парадоксами, наделять разумной предназначенно­стью. Перейдём на конкретный язык.
   Более ста лет назад (по космическим меркам - это триллионная доля мига) в имении Ю. В.Жадовской, в "Эдеме", соверша­лось событие, демонстрировавшее мнимое превосходство чело­веческого разума над божественным. В один из летних дней (при­мерно 1880-83 г.г.), когда поэтесса в глубоком раздумье сидела на южном балконе своего дома, обращенного в сторону фруктово­го сада, в это время там, в саду, прятались малолетние воришки. Хотя им по указанию Ю. В. Жадовской сторож давал полную сво­боду действий, несмотря на это, неблагодарные воришки, обращая исподтишковый взгляд на хозяйку усадьбы, именовали её между собой по прозвищу, обозначающему физический недостаток.
   Физическое несовершенство Ю. В. Жадовской в земном (трёх­мерном) измерении воспринимается физически полноценными индивидуумами как проявление телесной дисгармонии, а с учё­том ещё и ангельской души поэтессы эта дисгармония оттеня­ется интенсивностью контраста.
   Для примитивного ума выблюдков, видящих в физическом недостатке Ю. В. Жадовской только повод для проявления своих низменных инстинктов - животного наслаждения от воплощения чужого несчастья в прозвище, - не постижимо духовное ощуще­ние многомерности мира (хотя бы в четырёхмерном измерении) на уровне космического (божественного) разума.
   Глава 29.
   Как физическое тело Иисуса Христа, изуродованное распяти­ем и усопшее на кресте (а позже воскресшее в божественном, многомерном мире), было отдано по воле божьей взамен очище­ния людских душ от грехопадения, так и физическое тело Ю. В. Жадовской, обрамлявшее земную ангельскую душу, будучи изу­родованным ещё в чреве матери Александры Ивановны Жадов-
  
   ской от судьбоносного падения роженицы, приняло на себя удар закономерной случайности (предугаданность характера места падения может быть случайным: будь - то крутизна лестничного спуска в доме, будь - то припорошенный снегом гололедный уча­сток ровной пешеходной дорожки, - а неизбежность падения - за­кономерна, ибо она преподносит людям урок нравственности, сочетая вроде бы несочетаемое: физическую неполноценность с ангельской земной душой), возложив на свои хрупкие плечи бо­жий крест, чтобы упредить возможность увеличения, хотя бы на одну жертву, численности как предрасположенных падений (на­пример, на крутом лесничном спуске), так и падений по теории вероятности, когда одна любая из тысячи рожениц может стать объектом трагедии (например, на запорошенном снегом ледяном участке ровной дороги).
   Физическое тело Ю. В. Жадовской в чреве матери до падения развивалось по законам гармонии.
   Полновесное семя как генеративный орган на определённой стадии биологического цикла тоже гармонично. Но брошенное в благодатную землю семя, дисгармонируясь, уродуясь, даёт нача­ло гармоническому образованию - ростку жизни данного биоло­гического вида. Так и физическое тело Ю. В. Жадовской, дисгар­монировавшие при падении во чреве матери, по теории вероят­ности стало предтечной причинностью, обусловившей гарантиро­ванное появление на свет одного из тысячи новорожденных с гармонически оформленным физическим телом.
   Поэтому когда молокососный выблюдок возгорится желанием перенести из своих извилин тупорылого мозга прозвище в адрес поэтессы Ю. В. Жадовской на свои уста, то БОГ расценит его пакостные мысли и слова как этическое преступление. И если ещё в чреве выблюдкоплодоносицы БОГ пощадил его, отведя от него удар судьбы в сторону 10. В. Жадовской, то на развёртывающем­ся перед выблюдком пути в будущее на изломах личной жизни руку помощи ему протянет только сатана. Но путь сатанический очень скользок и несёт высокую вероятность порочного падения.
   Глава 30.
   Падение - падению рознь. Одно падение приносит человеку славу, другое - позор.
  
  
   Тем людям, на которых БОГ возлагает крест, чтобы они его несли ради блага других людей (Иисус Христос - ради человече­ства, Ю. В. Жадовская - ради одного человека, спасённого от увечья по теории вероятности), ОН даёт миг обновления.
   Не каждый способен испытать миг обновления. Это свойст­венно только возвышенным личностям, которые внутренне стре­мятся к духовному совершенству. Такое непреодолимое стремле­ние заложено в их божественной натуре. БОГ в определённый момент только подводит таких людей к разграничительной ли­нии (обладающей сверхмощным энергетическим потенциалом и отделяющей трёхмерное пространство земной жизни от четы­рёхмерного, несущего в качестве четвертого измерения силу гра­витации), где они испытывают миг обновления.
   Во время этого божественного акта прежний внутренний ду­шевный мир человека (идейное устремление, заветные помыслы, идеалы, представление о смысле жизни, о счастье и красоте и т. п.), являющийся надстройкой на базисе души, - разрушается, переходя в осознанно-чувственную сферу разума человека, на смену ему приходит новый внутренний душевный мир с новым духовным содержанием, причем индивидуальность самой души остаётся неизменной до исхода жизни.
   Несмотря на сверхмощную энергетику разграничительной линии, под эгидой БОГа миг обновления свершается с разумной достаточностью. Но когда люди самостоятельно, условно неза­висимым разумом внедряются в разграничительную линию, по­следствия могут быть плачевно-непредсказуемы.
   Во время первого испытания советского малообъёмного ядерного оружия в подземной шахте, верхняя часть которой (горло­вина) была увенчана смотровой площадкой, то все члены прави­тельственной комиссии, находившиеся на ней, сходились в од­ном мнении, точнее, в зрительно-чувственном восприятии: сила энергетики разграничительной линии лишала ощущения трёх­мерности тела, предметов и пространства, но давала ощущение охвата бесконечности Вселенной, как бы просматривающейся всецело изнутри.
   Когда внедрение в разграничительную линию происходит без божественной воли, то даже суперточныс расчёты на уровне человеческого разума не исключают случайные катастрофы, ибо
  

   случайность в мире атома конкретно-объективна и облекает в форму коллективного статистического закона. Печальный при­мер тому - авария 4-ого энергоблока на Чернобыльской атомной электростанции.
   Перевод нравственно-духовных интересов в плоскость мер­кантильно-коммерческих и сфокусирование их (с потерей чувст­вительности порога реакции) на кванте энергии с целью получе­ния наибольшей отдачи от ядерной системы в ущерб учёта кванта действия (учитывающего размерность произведения энергии на время и выражающего законы движения микромира и их специ­фику), пренебрегая эгидой божественного разума, - дали пред­посылку чернобыльской аварии.
   Глава 31.
   Результат трансформирования своего внутреннего душевного мира на разграничительной линии поэтесса Ю. В. Жадовская от­разила в стихотворении "Миг обновления":
   Свежесть утра, роз дыханье,
   Говор светлых вод,
   Гибких веток колыханье.
   Ясный неба свод, -
   Все мне в душу обаянье
   И надежду льёт;
   Всё печальное забыто,
   Новый мир встаёт,
   И о том, что уж прожито,
   Вспомнить не даёт.
   Тайной силой обновленья Дышит грудь моя,
   Впредь печали и сомненью Не отдамся я.
   И среди житейской битвы Твердо сохраню - Веру сердца, пыл молитвы И любовь мою.
   В метафорической форме квант энергии определяется в "Ми­ге обновления" силой божественного обновления, а адекватность разумной достаточности (квант действия) выражается таинством
  
  
   действия под покровом божественного разума. Сочетание пред­расположенной случайности, реальной необходимости и боже­ственной закономерности, помноженное на неистребимую веру поэтессы в одухотворённое обновление мира человеческих стра­стей, в "Миге обновления" даёт видимость объёмного мироощу­щения, создавая впечатление касательного соприкосновения че­ловека к таинству вечного обновления вселенского мира.
   Наличие во Вселенной непостижимых таинств для человече­ского разума делает жизнь человека целеустремлённей, но не даёт ему право совать свой нос в любую чреватую непредсказуемой опасностью дырку.
   Автору монографии Боднему А. хочется очень надеяться (хотя у нас в России действует неописанное правило наступать на одни и те же грабли бесчисленное множество раз), что сотрудники буйской атомной электростанции будут с мудрой целесообраз­ностью подходить к непознанным "дырам" микромира, как ос­новополагающего элемента Вселенной, и в профессиональной деятельности, часто соприкасающиеся с разграничительно-энергетической линией, будут ставить во главу угла приоритетность божественного разума, хотя бы через призму малой толики по­этического наследия своей землячки русской поэтессы Юлии Валериановны Жадовской, в частности через божественно-воле­вое стихотворение "Миг обновления", чтобы постоянно ощущать порог ядерной реакции и держать па контроле дозировку кванта энергии, ориентируясь на квант действия, в пределах божествен­ной достаточности.
   Глава 32.
   Хотя процесс творческого озарения по импульсивной энер­гоёмкости подобен процессу контролируемого расщепления тя­желого ядра атома, а по Айвазовской панораме "Девятого вала" схожей с многобальным волнением моря сильных чувств, он происходит в пределах божественной достаточности, ибо крити­ческая масса эстетически-действениой красоты, рождающая энергию духовного обновления, дозируется Высшим Разумом. Принципиальная схема технологии творческого процесса дана молодой поэтессой Ю. В. Жадовской в стихотворении "Лучший перл таится...":
  
   Лучший перл таится
   В глубине морской;
   Зреет мысль святая
   В глубине души.
   Надо сильно буре Море взволновать.
   Чтоб оно, в бореньи,
   Выбросило перл;
   Надо сильно чувству Душу потрясти,
   Чтоб она в восторге,
   Выразила мысль.
   Процесс расщепления тяжелого ядра атома тоже даёт энер­гию, но физического обновления, дозирующуюся по точным за­конам физики, т. е. под опосредственным воздействием Высшего Разума. Источники энергии обоих процессов (творческого и ядерного) несут идентичную обреченность судьбы: новое рожда­ется путём пожертвования.
   У Ю. В. Жадовской новое поэтическое слово рождается, пройдя через сердце и отняв часть жизненной силы (недаром к 36 годам у поэтессы, чья поэзия именовалась "жизнью сердца", наступил необратимый кризис здоровья), а у расщеплённого ядра атома идёт необратимый распад.
   Но есть ещё в природе и энергия иного рода, не нарушающая целостности биологической (ядерной) структуры источника энергии - "творца". Это энергия обострённого инстинкта вжи­вания в реальность с физиологической потребностью в приобре­тении мнимого бессмертия путём христопродажного "творенья", которое оплачивается идеологической властью дополнительной льготой по скрытому от общественности "узаконенному" бюд­жетному каналу расходов. Эта категория "творцов" была как во времена Ю. В. Жадовской, так и сохранилась в идейной целост­ности и до наших дней.
   Г
   Глава 33.
   Разочарованность к исходу поэтического пути у Ю. В. Жа­довской центрами цивилизации (С.-Петербургом, Москвой) вы­ражалась не столько неудовлетворенностью интеллектуальным
  
   потенциалом, который несла духовная сфера цивилизованного мира, сколько неисправимой порочностью бытия и идеологиче­ской запрограммированностью литературного течения, поддер­живаемого христопродажными "творцами" - ярыми защитниками охранительной литературы. Желая чувствовать себя свободнее от антигуманных идеологических ограничений и крутых пошлостей столичного быта, Ю. В. Жадовская не только тяготеет желанием, но и в дальнейшем перемещается на переферию.
   Своё душевное состояние разочарованности столичной жиз­нью и нескрываемое влечение к непорочной живой природе по­этесса выражает в стихотворении "В столице":
   Полные народа
   Улицы большие.
   Шум не престающий.
   Зданья вековые.
   И под небом звездным Город беспокойный - Обо всем об этом
   Я мечтала вечно
   У себя в деревне,
   В тишине, в покое.
   Всё это казалось Мне прекрасным вдвое.
   А теперь, в столице
   Я томлюсь тоскою:
   И по роще тёмной,
   Пахнущей смолою,
   Где по утру хоры Птичек раздавались.
   И деревья с шумом Медленно качались.
   И по речке милой,
   Что течёт небрежно
   И журчит струями Вкратчиво и нежно,
   Берега лаская Влагою прохладной,
   И по иве старой,
  
   Что склонилась жадно Над ручьём широким И в него глядится И как будто вечно Жаждою томится...
   Чтобы не заподозрили К). В. Жадовскую в субъективно-эмо­циональном оттенке её оценки духовной атмосферы центров ци­вилизации, автор монографии Бодний А. делает ссылку на более авторитетное мнение. 31 марта 1872 г. великий писатель Л. Н. Толстой пишет жене: "...вчера я вернулся из Москвы, где я забо­лел, с таким отвращением ко всей этой праздности, роскоши, к нечестно приобретённым и мужчинами и женщинами средствам, к этому разврату, проникшему во все слои общества, к этой не­твёрдости общественных правил, что решился никогда не ездить в Москву". Если бы этот фрагмент текста письма великого писа­теля представить на суд общественности без датирования и ко­ординат, то безоговорочно был бы вынесен вердикт - это о Моск­ве и москвичах начала третьего тысячелетия.
   Глава 34.
   Со времён Адама и Евы и до начала третьего тысячелетия н. э. "нетвёрдость общественных правил" преобладающего боль­шинства человечества контрастирует с "твёрдостью" характера неиссякаемо доверчивой к человеку живой природы.
   Как великий художник кисти из отдельных мазков краски рождает на полотне шедевр искусства, так и живая природа, де­терминирующая с человеческим желанием постоянно контакти­ровать с прекрасным, своим обожествлённым своеобразием дина­мичного сочетания цвета, форм и линий даёт восприятие изби­рательной красоты.
   Возвышенно-благородная натура Ю. В. Жадовской не нахо­дила достаточной завершённости в эстетической форме выраже­ния красоты человеческой души и компенсировала это красотой природы. г
   Но компенсация - не значит смену приоритетности объектов: человек для поэтессы - главная фигура, на которую она фокуси­рует свои чувства -любовь и сострадание, а в живой природе по­этесса черпает силы для вдохновения, освежает свой внутренний
  
  
   мир эстетической чистотой, трансформированной в потребность делать добро, и настраиваться на иллюзию контакта с вообража­емой родной душой (красота цветов выполняла для поэтессы лишь роль символа безмолвной родной души на исходе жизни).
   Бескорыстно-доверчивый, но кроткий характер поэтессы был более предрасположен к живой природе, нежели к человеческо­му общению в среде с волчьими законами, в поисках динамичной формы опоры, от которой, отталкиваясь, можно активно двигать­ся по пути трансформирования через своё сердце негативных по­следствий проявления сатанинской воли и непредсказуемости действий природы (стихии) в сострадание к нуждающимся.
   Глава 35.
   Являясь по физическому (телесному) признаку недолговечной частью вселенской природы, человек своим разумом, осмысливая диалектику Вселенной и соприкасаясь с таинством её вечности (пусть даже в трёхмерном измерении), становится микроскопи­ческим слагаемым вечного потока времени (рождающего энергию вечного движения и жизнедеятельности во Вселенной) в форме души, которая служит духовным (вечно движимым) носителем информации Высшего Разума о человеческой разумной индиви­дуальности и временно вселяется БОГом в бренное тело чело­века с момента рождения.
   У живой природы нет разума и души, а только преходящее дуновение духа (точнее, её надо называть не одушевлённой, а оду­хотворённой; даже у высокоорганизованных животных эволю­ционная избирательность задействования условных и безуслов­ных рефлексов, именуемая памятью, с учётом изменяющихся условий среды на фоне болевых рецепторов нервной системы со­здаёт лишь имитацию души), поэтому живая природа может быть для человека только объектом эстетического подражания. Но Ю. В. Жадовская своею "многодумною и странною душою" (не находившей, как казалось лишённой тщеславия поэтессе, отзвука в человеческое Душевной глубине), похожей на душу печально­го ангела, через импульсацию страдающего чужой болью сердца создаёт как бы единое волновое пространство ритма жизни меж­ду волнением своего внутреннего мира, беззвучной мольбой страждущего и красотой живой природы, наделяя последнюю
  
  
   как бы способностью быть не только объектом эстетического подражания, но и партнёром по незримому душевному диалогу, стимулирующему "самозарождение" врачующей силы в больной душе. Мудрая кротость Ю. В. Жадовской, отдавая пальму пер­венства в этом взаимодеянии Природе, оставляет за поэтессой право первой нарушить инерцию относительного покоя Приро­ды обожествлённым поэтическим словом:
   Как сладко приникнуть мне
   К святому ложу твоему,
   Мать всеисцеляющая - Природа!
   Глава 36.
   В стихотворении "Я всё хочу расслушать..." "душевный диа­лог" между живой природой и совсем молодой поэтессой Ю. В. Жадовской, хотя и носит ознакомительный характер, но рождает в пылком уме и горячем сердце поэтессы рой глубинных вопро­сов, прямые ответы на которые она ещё не в состоянии дать (не из-за недостатка опыта, а в силу непреодолимого тяготения к бо­жественной добродетельности, смещающего центр объективного виденья проблемы в сторону идеализации).
   "...Я все хочу расслышать,
   Что говорят они,
   Ветвистые березы,
   В полночной тишине
   Все хочется узнать мне,
   Зачем их странный шум Наводит мне так много Так много сладких дум?
   Все хочется понять мне,
   О чем в тени ветвей
   Поёт с таким восторгом Волшебник - соловей?
   Вот от чего так долго,
   Так долго и одна
   В часы прохладной ночи Сижу я у окна.
   Вот от чего так часто
  
   В беседе я живой
   Вдруг становлюсь печальной,
   Недвижной и немой".
   В стихотворении "Облака" через "душевный диалог" с при­родой уже просматривается тенденция к размыванию границ между потребностью в целесообразной красоте внутреннего ми­ра поэтессы и условной независимостью "волшебной красо­ты" природы.
   "ОБЛАКА"
   Смотрю на облака без мысли и без цели.
   Опять вы, легкие, с весною прилетели!
   Опять вы, вольные, по выси голубой,
   Воздушной, светлою гуляете грядой;
   Опять гляжу на вас печальными очами,-
   И как желал б я помчаться вслед за вами!
   Результативностью этой тенденции в "Облаках" является ней­трализация душевного дискомфорта как неудовлетворенности земной жизнью, путём проецирования желанного признака сво­боды от превратностей судьбы на характер загадочной целесооб­разности природы, а в стихотворении "Приближающаяся туча" - и на таинственно-могущественную силу природы, способную вы­звать умиротворяющий эффект во встревоженной душе.
   "ПРИБЛИЖАЮЩАЯСЯ ТУЧА"
   Как хорошо! В безмерной высоте
   Летят рядами облака, чернея...
   И свежий ветер дует мне в лицо,
   Перед окном цветы мои качая;
   Вдали гремит, и туча, приближаясь, Торжественно и медленно несётся...
   Как хорошо! Перед величьем бури Души моей тревога утихает.
   В стихотворении "Скоро весна" таинственно-могуществен­ная сила природы, являясь источником подпитки вдохновения для Ю. В. Жадовской, вместе с творческой окрылённостью по­этессы представляет подобие диэлектрического способа взаимо­действия: таинственно-могущественная сила природы спонтанно возрождает по новому годичному циклу божественный процесс
  
   обновления - наступления весны, а поэтесса своим эстетическим предчувствием и томлением души в ожидании прекрасного, как магнитом, притягивает и оттеняет признаки скорого весеннего преобразования природы.
   Результативность вектора сложения поэтического и природно­го начала проявляется в синхронном эффекте: отголоски одухо­творённого предвестия ожидаемой весны, слышимые одновре­менно и в душе поэтессы и в живой природе, своим резонансом катализируют начало божественного процесса. Возникает ощу­щение единого дыхания, определяющего жизненную потребность как Ю. В. Жадовской, так и живой природы.
   "СКОРО ВЕСНА"

Скоро весна! Посмотри над горячим лугом

Снег исчезает заметно; скворцы прилетели;

В воздухе жизнь, и по небу плывут облака;

С крыш, точно жемчуг, звуча и сверкая,

Падают капли; дышит всё мыслью одной;

Полно одною надеждой: скоро весна!

Стало мне вдруг хорошо и легко, так легко,

Будто в душе моей также весна наступает.

   В теневой части от сферы взаимовлияния между Ю. В. Жа­довской и живой природой осталась малозаметная, но глубоко интимная тема: иллюзия контакта с воображаемой родной ду­шой. В стихотворении "Я плачу" молодая поэтесса с нескрывае­мой горечью сожалевает:
   "Я плачу о том, что в мире не единой Родной души себе не нахожу!"
   Неудача в поиске родной души у Ю. В. Жадовской обуслав­ливается не нравственным критерием повышенных требований, а из-за того что:

"Придёт пора - узнаю я, что жизнь обмана,

Тоски, печалей, и слёз и горестей полна.

Что в людях нет любви, что дружба продана..."

   Поверхностный взгляд на эту позицию молодой поэтессы невольно ассоциируется с духом максимализма, но глубинный анализ показывает наличие у Ю. В. Жадовской врождённого, уникального свойства натуры - это не характерное обогащенному
  
   опытом возрасту, но схожее с девственностью живой природы, по-детски любвеобильное отношение к людям, лишённых реак­ции на взаимность чувств и действий. Людской нейтралитет вос­принимается ангельской душой Ю. В. Жадовской как вердикт торжества равнодушия:
   "И нет участия мне, и нет мне облегченья,
   И люди не хотят понять мои мученья".
   Как действие рождает противодействие, так и разочарование в поиске родной души у молодой поэтессы, дойдя до критиче­ской точки, родило во внутреннем мире Ю. В. Жадовской силу, компенсирующую неудовлетворённость от нереализованного желания. Характер этой компенсирующей силы проясняется в срав­нении. Когда гравитационное поле Земли ослабевает, то уравно­вешивающим фактором согласно закону сохранения энергии вы­ступает космическое время (как материальное явление, возника­ющее на основе отличия прошлого от будущего), дающее всплеск энергии в виде квантов.
   Когда во внутреннем мире Ю. В. Жадовской ослабление ду­шевных сил от негативного воздействия внешней среды вызы­вает душевный кризис, способный повлечь за собой физический кризис, приводящий к сокращению продолжительности биоло­гической программы индивидуума, тогда энергетическая форма космического времени, развёрстывающая генетическое раскоди­рование по биологической программе, даёт божественной нату­ре, как Ю. В. Жадовская, шанс продления духовной (а, значит, и физической) жизни на Земле в виде "всплеска энергии" во внут­ренний мир индивидуума.
   Подобие "всплеска энергии", вызывающее эмоционально- психологическое воздействие на чувства, даёт фрагмент песни, ото­бражающей эпизод Великой Отечественной Войны, где кульми­национным моментом является удивлённо-отчаянный, перехо­дящий в крик, возглас матери погибшего солдата, увидевшей на экране документального фильма своего сына, идущего в бес­смертие через последний для него бой.
   Слова из возгласа матери солдата "Алексей, Алёшенька, сы­нок," - ставшие в народе олицетворением воскресающей силы материнской любви, инстинктивно создавали иллюзию душев­ного контакта (хотя и мимолётного) со своим сыном.
  
   Как в песенно-художествен ной судьбе матери солдата, так и в творчески-личностной судьбе Ю. В. Жадовской иллюзия кон­такта с воображаемым вожделенным объектом происходит при воздействии стимула возрождения утраченных надежд. В первом случае - это чудотворящая сила искусства, которая кинематогра­фическим приёмом (многократным повтором эпизода фильма) настраивала внутренний мир матери солдата на восприятие чуда в виртуальной реальности: возможность перехода границы от прошлого, невозвратного к настоящему, реальному, живому. Во втором случае - это волшебная сила красоты живой природы, ко­торая даёт восстановленному "всплеском энергии" душевному настрою Ю. В. Жадовской иллюзию близости счастья, т. е. при­зрачную возможность осуществления духовных потребностей, и служит одновременно проводником к периодически смещаю­щейся и переменно исчезающей границе между воображаемым и недосягаемым.
   Само явление недосягаемости счастья не лишает человека быть счастливым, ибо сам процесс достижения счастья - выше сча­стья. Сосредоточение мысли в этом вопросе резюмирует Иисус Христос: "Счастливы те, кто создаёт свои духовные потребно­сти" (Матфея 5:3, НМ).
   Один из аспектов духовных потребностей Ю. В. Жадовской, отражённый в стихотворении "Нива", создаёт атмосферу покро­вительства и сострадания крестьянской доле в гармоничном единении с процессом формирования божественного дара - ни­вы, дающей крестьянину источник живительной силы, способ­ной быть и кормилицей, и духовным чистилищем.
   "НИВА"
   Нива, моя нива;
   Нива золотая!
   Зреешь ты на солнце,
   Колос наливая
   По тебе от ветру --
   Словно в синем море - Волны так и ходят,
   Ходят на просторе.
   Над тобою с песней Жаворонок вьётся;
  
   Над тобой и туча
   Грозно пронесётся
   Зреешь ты и спеешь,
   Колос наливая,
   О людских заботах ничего не зная.
   Унеси ты, ветер,
   Тучу градовую,
   Сбереги нам, боже,
   Ниву трудовую!
   Недаром Ю. В. Жадовская называет ниву золотой, ибо счи­тает сё тем местом, где фокусируются перед крестьянином и морально-нравственные понятия, и религиозное чувство, и смысл жизни, и любовь к малой родине. Придать остроту этим чувствам и понятиям Ю. В. Жадовская могла только путём органического слияния своего аспекта духовных потребностей с вековечным интересом крестьянина к земле и его неиссякаемой потребно­стью работать на ней.
   Глава 37.
   Параллельно вековечному интересу простого крестьянина к земле идёт и вековечная борьба за право собственности на зем­лю, причём не в пользу простого крестьянина, а значит, и не в согласии с разумным принципом: кто землю обрабатывает, тот землёй и владеет.
   Высший Разум косвенно, а библейский бог напрямую пре­дупреждают человечество о надвигающейся божьей каре - Ар­магеддоне, направленном на всемирное, поголовное уничтоже­ние христопродажных нечистых особей человеческого рода, во­зомнивших себя "земными богами" и поставивших во главу угла государственно-общественной деятельности свои много- корыстные амбиции, отведя простому крестьянину роль живой подстилки.
   Дух свободолюбия, восходящий из нравственной чистоты от­ношений между людьми, был постоянным очагом возбудимости правдолюбивой натуры Ю. В. Жадовской, закрепощенной мен­талитетом своего времени - времени издыхания консервативно­властолюбивого крепостничества и нарождения нагловато-ком­мерческого капитализма, - искавшей в вере в библейского бога
  
   точку опоры для идейных устремлений. Ради торжества справед­ливости Ю. В. Жадовская, несмотря на насильственно-избира­тельный характер Армагеддона, осознаёт необходимость акта божьей кары, хотя и выражает опасение за судьбы безвинных людей, могущих стать жертвами возможных трагических слу­чайностей. В стихотворении "Туча" Ю. В. Жадовская метафо­рически наделяет аномальные явления природы ролью исполни­телей божественной воли в осуществлении Армагеддона, чтобы "И во всём божьем мире на долю По желанью себе выбирать".
   "ТУЧА"
   Ты на край небосклона далёкий Посмотри - там сбирается туча,
   То предвестница бури жестокой,
   И грозна, и темна, и могуча.
   Набежит, пролетит! - беспощадно Разрушенье прольет на пути;
   Много жертв унесёт она жадно,
   И от силы её не уйти.
   Пронесётся бедою бывалой,

Смоет хижины бедных людей,

   Вырвет с корнем деревьев немало,

Потрясёт и дворцы богачей...

   Но зато, что останется цело
   После этой грозы роковой,
   Может жить и покойно, и смело, Наслаждаясь благой тишиной,
   И очищенным воздухом вволю Обновлённою грудью дышать, -
   И во всём божьем мире на долю
   По желанью себе выбирать.
   Социально-эстетическая направленность поэзии Ю. В. Жа­довской была в большей части совместима с идейной устремлён­ностью революционных демократов, но способ воплощения ре­волюционно-демократических идей в жизнь (революция) был не приемлем поэтессе. Однозначно Ю. В.Жадовская была про­тив "такой страшной драмы" (её слова), как революция, когда
  
   "Нет, никогда поклонничеством низким
   Я покровительства и славы не куплю,
   И лести я ни дальним и ни близким
   Из уст моих постыдно не пролью.
   Пред тем, что я всегда глубоко презирала,
   Пред тем порой дрожат достойные, - увы!-
   Пред знатью гордою, пред роскошью нахала
   Я не склоню свободной головы..."
   Оба художника слова в вышеприведённых текстах выражают свою позицию через патриотическое настроение (Ф. М. Досто­евский - эпистолярно, Ю. В. Жадовская - поэтически). У Ю. В. Жадовской патриотическое настроение рождено из идейного постоянства, у Ф. М. Достоевского - из учёта идейной... целе­сообразности.
   Индикатором правильности оценки истинной (а не демонст­рируемой) позиции Ф. М. Достоевского служит умышленно опу­щенная автором монографии Бодним А. государственная лич­ность... адресата письма. Ф. М. Достоевский был не только в переписке с ним, но и в дружбе. И зачастую провожал его из своей квартиры после затяжной беседы в обнимку по лестничному маршу к парадному выходу. Имя этого адресата - К. П. Победо­носцев - главный идеолог царского двора.
   С учётом этого обстоятельства вырисовывается и иной под­ход у Ф. М. Достоевского в сравнении с Ю. В. Жадовской к ху­дожественному реализму. Пророческий (фантастический) реа­лизм Ф. М. Достоевского - скрытая форма приспособления к ин­тересам господствующего направления в государственной и социальной жизни общества. Сострадальческий реализм Ю. В. Жадовской выполнял черновую работу по заживлению душев­ных ран страждущих и угнетённых.
   На подходе к формированию взгляда на художественный реализм Ф. М. Достоевский руководствовался гражданским дол­гом, а Ю. В. Жадовская - личностной совестью. Гражданский долг и личностная совесть - не синонимы. Первый определяется моралью существующего общественного строя, вторая - душев­ной чистотой.
   Но так как политика строится всегда на подковёрных, гряз­ных технологиях (крылатая фраза: "политика - грязное дело"), а
  
   политики определяют направление развития общества, в част­ности и идеологию, то Ф. М. Достоевский со своим гражданским долгом всегда был и будет востребован обществом, т. е. удовлет­воряет и монархов, и капиталистов, и коммунистов. Ю. В. Жа­довская же вызывала, и будет вызывать раздражение своей лично­стной совестью, как у капиталистов, так и у коммунистов.
   Великий поэт Н. А.Некрасов поэтической, строкой высказал своё мнение на этот счёт:
   "Поэтом можешь ты не быть,
   Но гражданином быть обязан..."
   По скользящему смыслу поэтической строки Н. А. Некрасов противоречит Ю. В. Жадовской, но по внутреннему, глубинному смыслу он созвучен с поэтессой, так как имел в виду под граж­данством - контроль со стороны душевной (личностной) совести, а не гражданского долга. Не властным чиновникам, олицетворя­ющих собой государство и выпестовывающих из законопослуш­ного характера народа гражданский долг, а народу посвящал, как мог, свою лиру Н. А. Некрасов, влекомый внутренним голосом личностной совести:
   "Народ! Народ! Мне не надо геройства Служить тебе, - плохой я гражданин,
   Но жгучее, святое беспокойство
   За жребий твой донёс я до седин!.."
   (Н. А. Некрасов "Уныние"),
   Только немеркнущее величие всенародной поэзии Н. А. Не­красова в отличие от второразрядного творческого наследия Ю. В. Жадовской, пройдя через века, смогло сохранить на приемлемом авторитету уровне ритуальные атрибуты памяти.
   Иная участь постигла ритуальных атрибутов памяти Ю. В. Жа­довской. В 1894 г. (в период начала расцвета капитализма) член костромского общества любителей русской словесности конста­тировал факт: могильный холмик поэтессы осел почти до уров­ня земли и зарос непролазно сорняками; крест в перекошенном положении. В начале второй половины 20-го века (в период нача­ла расцвета социализма), когда залихорадилась всесоюзная ком­пания по восстановлению и сохранению памятников культуры, представители местной власти и общественности со слов глубо­-
  
   ко дряхлого, бывшего церковного сторожа ориентировочно опре­делили примерное место погребения поэтессы Юлии Валериа­новны Жадовской и установили надгробный монумент.
   Глава 39.
   Преследовавшие поэтессу Ю. В. Жадовскую превратности судьбы и в загробном мире (потеря точных координат захоро­нения бренного тела; запоздавшая более чем на полвека уста­новка памятника; продолжающееся изрыгание злословной клички в адрес светлой памяти поэтессы и т. п.) наталкивают на мысль, что библейский бог избрал Ю. В. Жадовскую объектом нерезультативного испытания на прочность, когда библейский принцип "как хочешь, чтобы с тобой поступали, так поступай ты" становится в реальной жизни пустым звоном.
   Автор монографии Бодний А., считая, что ангельская натура физически несовершенной Ю. В. Жадовской не предполагала наличие железных нервов, а наоборот, несла в себе печальную кротость, - избрал бы эпитафией надгробия поэтессы строфу из её творческого наследия:
   "Придёт пора - узнаю я, что жизнь обмана,
   Тоски, печалей, слёз и горестей полна.
   Что в людях нет любви, что дружба продана..."
   Или другой вариант эпитафии надгробия:
   "Мало ли их было
   Чистых упований...
   Ни одно из жарких
   Не сбылось желаний!"
   Эти обе строфы наводят некоторых индивидуумов, плаваю­щих в океане жизни подобно молюскам, ищущим место присоса, на мысль о наличии в характере Ю. В. Жадовской теневой оз­лобленности. Это близорукое заблуждение, когда на нанесённую обиду реакция в форме поиска сочувствия принимается за оз­лобленность!
   Автор монографии Бодний А. на личном горьком опыте убе­дился в свинячей неблагодарности индивидуумов, относящихся к этнической группе так называемых кацапов (среди которых прошли детство, юность, вся личная и творческая жизнь Ю. В.
  
   Жадовской). Когда им оказываешь добро, они испражняются на твоей голове и по ней размазывают парашу. Когда им "рих­туешь" физиономии, они преклоняются перед тобой. Позже, в процессе наращивания жизненного опыта, автор монографии Бодний А. разобрался в этих психологических дебрях. Суть вто­рого действия относительно легко прояснилось - преклонение перед силой (и властью). Усложненность познания сути первого действия объяснялось проявлением внешней противоречивости. Но аналитическое осмысление, замешанное на жизненном опы­те, дало Боднему А. понять суть проблемы. Подловатые натуры некоторых кацапов (предки которых "Утомлённую душу тер­зали \\ Мяли лучшие жизни цветы" Ю. В. Жадовской, а впослед­ствии передавали эстафету иудовских приёмов своим выблюдкам) воспринимают акт добродеяния как проявление... слабости радетеля. А коль объект перед ними слабее их, значит, его мож­но не только презирать, но и пинать ногами.
   Подобное явление не с меньшей остротой проявляется и сре­ди индивидуумов, относящихся к этнической группе так называ­емых хохлов, - и среди индивидуумов, относящихся к этниче­ской группе, территориально размещённых на Колыме (к кото­рой причисляется и автор монографии Бодний А.).
   Глубинный подход к изучению этой проблемы показывает, что корень зла не в этническом делении, а в генетическом насле­довании пороков человечества, положенном на неправильные методы домашнего воспитания, прививающего эгоизм и разру­шающего основы альтруизма, и на идеологизацию нравственно­сти, насаждающую двойную мораль.
   Глава 40.
   Автор монографии Бодний А., являясь добровольным рабом ангельской души Ю. В. Жадовской, не является в то же время её зеркальным отражателем реагирования на воздействия двойной морали внешнего мира. Если Ю. В. Жадовская до конца земной жизни прощала обиды, постоянно ей наносимые, и хранила ве­ру в возможность просветления патологического затемнения в человеческих душах, то добровольный раб, её души, а значит и хранитель беззащитной красоты ангельской души поэтессы - Бодний А., считает для выполнения своего святого долга прием­
  
  
   лемо соблюдать прямо пропорциональное отношение между степенью беззащитности красоты души и силой её защиты. А отсюда - и другой угол зрения на правду жизни у хранителя кра­соты души Ю. В. Жадовской (Боднего А.).
   Даже при прощении до 77 раз динамика выражения свино­подобного рыла никогда не перейдёт в динамику выражения человеческого обличил; а это рождает и разницу в методах воз­действия (у Ю. В. Жадовской и у Боднего А.) на сатанинское отродье. Не исключён провокационный вопрос: разница в ме­тодах воздействия не эрозирует ли путь к душевному резонансу между Ю. В. Жадовской и Бодним А.? Ответ однозначен: нет! Категоричность ответа основывается на диалектическом подхо­де Ю. В. Жадовской к религиозному чувству и на органической доминанте центральной нервной системе Боднего А. к душевной чистоте поэтессы. Второй признак не нуждается в комментарии, а первый признак сопровождается кратким пояснением.
   Ещё в молодые годы в переписке с историком Ю. Н. Бертенёвым, а позже, в последнем земном приюте - "Эдеме", Ю. В. Жадовская наводила тень сомнения (хотя и слабую) на незыбле­мость истин библейского бога. Автору монографии Боднему А. проще в этом отношении: он по эволюционному течению интел­лектуальной цивилизации уже перешёл от осмысления инфор­мации о предпоследней духовной субстанции (библейского бо­га) к последней - БОГу (Высшему Разуму). Но осмысление ин­формации ещё не даёт душевной чистоты как показателя состо­яния личностной совести, вложенной Высшим Разумом в чело­веческую душу.
   Историки установили удручающий факт: с появлением ци­вилизованного человечества на земном шаре ни один день не проходит без военных конфликтов, причём участвуют в войнах с обеих сторон и верующие и неверующие.
   И если религиозное чувство (вера в библейского мифическо­го бога), рождающееся инстинктом стадной (от слова "стадо") идейности, не даёт умиротворяющего эффекта, тогда задейст­вуется внутренний фактор, обостряющий главенствующий ин­стинкт - инстинкт самосохранения и выживания перед лицом возможной гибели отдельного индивидуума.
   Но так как источник гибели не в руках потенциального смерт­ника, а в окружающем мире, то тогда инстинкт самосохранения
  
   провоцирует возбуждение заснувшей личной совести, как бы да­ющей мандат искупления грехов за свои корыстные деяния.
   Глава 41.
   И вот в этой сложной и противоречивой обстановке (длящей­ся тысячелетиями) из поколения в поколение появляются, как золотые крупицы в песке, гуманные личности, которые, идя разными тропами и неся разный колорит внутреннего мира, при­ходят к одной цели, у которой завершают оперативную работу, возложенную на них Высшим Разумом (сознательно ли ощущая свою избранность или бессознательно). Формы и методы этой работы, дающей умиротворяющий эффект, у каждой избирае­мой Высшим Разумом личности могут разниться в зависимости от божественного дара.
   Величайший поэт А. С. Пушкин, великий поэт Н. А. Некра­сов - каждый в силу своего дарования (причём оба не лишённые человеческих слабостей: один - прелюбодеяния и картёжного азарта; другой - картёжного азарта) умиротворяли антихристовые силы, сдерживая их слепое желание идейно расколоть земной шар, тем самым предотвращая зарождение предпосылок к физи­ческому расколу и избегая печальной судьбы (как когда-то, сот­ни тысяч лет назад от глобального взрыва вследствие идейного противостояния цивилизаций была физически расколота планета Фаэтон вместе с биосферой, а её осколок со временем стал под действием сил космического притяжения спутником земли и называется... Луной).
   Юлия Жадовская, обладая меньшим поэтическим дарова­нием, чем Н. А. Некрасов, и значительно-значительно меньшим, чем А. С. Пушкин, воздействовала на антихристовое зло красо­той своего внутреннего мира через поэзию, "жизни сердца", вы­зывая если не сострадание к своей судьбе (имея, однако, мораль­ное право на это, так как сама всю сознательную жизнь состра­дала к чужой, травмированной судьбе), то хотя бы тень сострада­ния, способную дать в душевном гнойнике сатанинского отродья ассоциацию с тем, что такое может произойти и с ним. Осмысле­ние ассоциации отвлечёт внимание и пусть даже на короткое время, но приостановит самоуверенную поступь сатанинского стада к расколу мира.
  
   Как из приносимых вод большими реками и маленькими речушками поддерживается уровень Мирового океана, так и вносимая лепта гуманного творчества, то ли величайшим худож­ником слова А. С. Пушкиным, то ли второразрядной поэтессой Ю. В. Жадовской, в сокровищницу Мирового интеллекта способ­ствует поддержанию уровня умиротворяющего эффекта, сдер­живающего беспрепятственное расползание зла на Земле.
   Титулованные литературоведы могут возразить автору моно­графии Боднему А.: "Собачья чушь, великий Пушкин решал великую задачу: гармонизовать силу вдохновения с процессом познания таинства жизни, с любовью как основой нравственно­сти, с верой в возрождение русского духа и с обожествляемой природой; а черновая работа по наведению "санитарно-гигие­нического" порядка в человеческих душах и по "хлорирова­нию" зла и бездушия на фоне социальности - это удел второраз­рядных поэтов".
   Скромный литературный исследователь - любитель Бодний А. может парировать экспрессивную волну словесной атаки только доводом своей профессиональной ориентации, подсказываю­щей ему, что если бы великий Пушкин (умевший не только соз­давать гениальную поэзию, но и быть меркантильно - практич­ным, иначе без этого не только загубишь талант, но и жизнь) выпестовывал красоту живой природы (выращивал цветы), то он наверняка бы вначале освободил цветник от сорняков, а потом уже удобрял землю и питал влагой цветы, иначе все старания пошли бы коту под хвост.
   Поэтому великий Пушкин постоянно держал десницу с по­этическим пером на пульте управления профилактическими ме­рами (скрывавшимися от цензурного ока под метафорической оболочкой и под глубоководностью философских мыслей), оз­доровлявшими нравственный климат и внутреннего мира, и об­щественной среды.
   Так поступала и Ю. В. Жадовская, претворяя начинания свя­того дела профилактическим наведением чистоты и в собствен­ной душе, и в окружающей её среде:
   "Очисти Храм бичом познанья,
   Всю эту ветошь изгони!
   Тогда на алтаре призванья,
   С мольбой колени преклони!"
  
   Глава 42.
   В чём кроется безрезультативность деяния и Иисуса Христа, который в течении двух тысячелетий (точнее, продолжателей его дела) призывает человека к миру и любви, а "воз и ныне там"? А в том, что, игнорируя оценку степени жизнеспособности биб­лейских истин, Иисус Христос не взял в арсенал религиозно- пропагандистских средств систему профилактических мер, идей­но выраженную Ю. В. Жадовской в "Молитве" (вышеизложен­ной последней строфой).
   Отдаваемое автором монографии Бодним А. предпочтение Ю. В. Жадовской в инициативности, связанной с проведением профилактических мер, может вызвать подозрение в фальсифи­кации исторической правды. Взаимообразно недоумение скво­зит и в раскоряченном, как корова на льду, аналитическом созна­нии автора Боднего А.
   Если судить по действиям не евангелического, а историче­ского (подлинного) Иисуса Христа (имевшего еврейское имя Ешуа Нокри (Назаретский), латинское - Езус Кристус и греческое
  -- Иисус Христос, и бывшего сыном земных родителей из Наза­рета), то он не мог принимать участие, точнее, возглавлять разгон торговцев из храма (как толкует этот инцидент Библия) ...в ви­ду их полного отсутствия в храме, так как официально место торговли под специальным навесом было размещено на разум­ном удалении от храма.
   Историческое толкование вины подлинного Иисуса Христа перед тогдашним правосудием (синедрионом) сводится к выяв­лению уголовного деяния в инциденте, имевшем место в храме, когда группа галилеян (а позже присоединившаяся к ним мо­лодежь из Иерусалима) без кровопролития заняла храм, дабы продемонстрировать независимый, свободолюбивый характер еврейского народа, временно томящегося под диктатом римской империи. Но так как "калифом на час" в храме (вождём восстав­шей молодёжи.) был избран популярный пророк Ешуа (Иисус Христос), вся сила удара меча правосудия Фемиды пришлась на его голову, несмотря на его психологическую установку против кровопролития и мудрое понимание бесполезности борьбы с римским игом.
  
   Предположение об отсутствии у Ю. В. Жадовской сведений о историческом Иисусе Христе делает её приверженцем библей­ского направления и лишает инициативы (профилактических мер).
   Предлагаемая осведомлённость Ю. В. Жадовской о нали­чии исторической альтернативы евангелическому Иисусу Христу без информации о инциденте во храме даёт право рассматривать идею "Молитвы" не только метафорически, как профилактику храма собственной души, но и философски, как явление, которое должно подлежать типизации во всех сферах человеческой жизни и стать нормой эстетической чистоты.
   На порядок выше уровень предполагаемой проинформирован­ности Ю.В.Жадовской (уже со знанием инцидента во храме) при­даёт "Молитве" дидактический окрас, когда святое дело - умирот­ворение и гармонизацию мира - нужно отстаивать действенным способом, но без кровопролития.
   Глава 43.
   Глобальный процесс умиротворения и гармонизации мира осложняется ещё и тем, что избираемые БОГом личности (пусть даже они и не знают о существовании этого БОГа) своим гуман­ным творением могут только в оперативно-локальном порядке препятствовать сатанизации (от слова "сатана") мира. БОГ же, владея во Вселенной бесчисленным множеством цивилизаций, в том числе и нашей земной, воздействует на проявление сатанин­ских сил не оперативно, а оносредственно (через фантомный агент - совесть, через генетическое кодирование, через множе­ство других таинств, недоступных человеческому разуму), не ли­шая тем самым человеческого суверенитета в выборе своего стра­тегического направления. Куда?
   Ход истории даёт предполагаемое направление движения человечества к цели с учётом приоритетного его желания, ис­полнение которого возлагается на...золотую антилопу из одно­имённой азиатской сказки "Золотая антилопа", но с подкоррек­тированным условием исполнения: полнота золотого счастья должна постоянно держаться на уровне чуть-чуть ниже под­бородка.
   Исключение из правил есть везде. Ю. В. Жадовская тоже имела приоритетное желание. Золотое счастье? Нет! Физиче-­
  
   ское совершенство? И даже не это, ибо она уже смирилась со своей участью, неся крест, возложенный на её хрупкие плечи БОГом. Это - страстное желание встречи с родной душой:
   "Я плачу и о том, что в мире не единой
   Родной души себе не нахожу!"
   И прозаической строкой (письмо к историку Ю. Н. Бертеневу, 1846 г.) резюмирует: "...Я жажду дружбы, жажду участия, а около меня ничего нет подобного, в обществе, столь чуждым для всего, что носит отпечаток поэзии. И любовь к ней я скрываю, как недостаток".
   Глава 44.
   Актёры жизни (эквивалентные по численности населению Земли) могут обвинить автора Боднего А. в субъективизме каса­тельно определения человеческого счастья, заверяя, что истина одна у БОГа, а правда есть продукт каждого субъекта мышления, выраженная через носителя информации.
   Но душу услаждающего "Ни в чём ответа нет... лишь ог­ненной чертой//Звезда падучая блеснула предо мною" и оза­рила авторитетные источники информации, толкующие о ...смерти тех, кто прокладывает нам дорогу к счастью ценой своей жизни.
   Даже, казалось бы, устоявшееся библейское сказание о спо­собе казни Иисуса (распятие на кресте) имеет исторический контрдовод.
   Еврейская летописная рукопись "Гемара" о казни Иисуса Христа (Ешуа) повествует: "Пред вечером на пасху повесили Ешуа (повесили!), четыре дня провозглашали, что он будет каз­нён, потому что занимался колдовством и подстрекал и возму­щал евреев: кто может сказать что-либо в его защиту, пусть при­дёт и скажет. Но не нашли никого в его защиту и повесили его перед вечером на пасху".
   Два црестижных независимых друг от друга источника ин­формации, дающих разное толкование о технологии казни, схо­дятся в одном едином, идейном понимании ситуации, как от­блеска истины, инспирированной БОГом: и исторический, и библейский Иисус Христос стал жертвой порочности людской
  
   натуры, будь то предательство и малодушие, или диктатура носителей властвующей правды.
   Отсутствие единого, идейного понимания в мире есть резуль­тат не разнопрофильной осведомлённости и уровня интеллекта, а сатанинского желания носителей властвующей правды поставить свою диктатуру выше истины БОГа, провозгласив себя "земными богами", но прикрываясь, как щитом, именем БОГа.
   "Земные боги", дорвавшись до власти, как шакалы до пада­ли, подминают под свою властвующую правду генетически склонное к порочности общество, идеологизируя его в своих корыстных интересах. Так было, так есть, так будет во всём ми­ре и во веки веков до... Армагеддона.
   И только кагорта избираемых БОГом личностей из поколе­ния в поколение, пробираясь сквозь джунгли хронического бес­правия в этом жестоком и двуянусоликом мире, несёт инспирированно пламенное слово истины Высшего Разума всем тем, о горькой судьбине которых Ю. В. Жадовская через поэтическую строфу из стихотворения "Н. А. Некрасову" (в котором солидарствует с народностью поэтического слова великого поэта) говорит движением своего благородного, сострадательного к их судьбине, сердца:
   "Льнут к нему чутким, внимательным ухом Души, измятые жизни грозой;
   Внемлют ему все скорбящие духом,
   Все угнетенные сильной рукой..."
   К сожалению, даже суммарный потенциал творческого насле­дия избираемых БОГом личностей бессилен превозмочь миро­вую тенденцию превалирования животных инстинктов (даже в завуалированном виде) над подчинением воли принципу "как хочешь, чтоб с тобой поступали, так поступай ты" без осозна­ния народом своего нравственного долга. Изъясняясь языком сопоставимых, образных аналогий, нравственный долг народа - это реагирование на обращение Синедриона к народу: "...кто может сказать что-либо в его (Иисуса Христа) защиту, пусть при­дёт и скажет" по вышеизложенному принципу, несущему диаметрально-противоположное действие тому, как реагировал народ две тысячи лет назад на телесное пленение своего исцелителя и благодетеля - Иисуса Христа.
   1
  
   Глава 45.
   Как исторический Иисус Христос передал эстафету своей святой миссии библейскому Иисусу Христу, так и Ю. В. Жадов­ская, исстрадавшись в творческом горении в ожидании просвет­ления патологически затемнённой души человеческой и обесси­лив в идейной борьбе за ускользающе-недосягаемую социаль­ную справедливость, передала всю энергетику душевных побуждений и устремлений из области ощущений осмысленной реальности в область оптимистического мироощущения с теоре­тической вероятностью реализации сокровенного, динамически смежной и диффузирующей с областью иллюзорного чувство­вания. И будучи сама обременённая физическим недугом, рус­ская поэтесса Юлия Валериановна Жадовская красотой сво­ей души осветляет окружающий мир и по сей день выстрадан­ным оптимизмом:
   "Ничего, немножко только воли,
   И исчезнут слёзы на глазах,
   Ничего... ещё одно усилье - И мелькнёт улыбка на устах!"
   Июль 200! г.
  
   АКСОНОМЕТРИЧЕСКОЕ ПРОЕЦИРОВАНИЕ ЖИЗНЕННОЙ И ТВОРЧЕСКОЙ СУДЬБЫ Ю. В. ЖАДОВСКОЙ НА ФОНЕ ЭСТЕТИЧЕСКОГО ПСИХОЛОГИЗМА И ДУХОВНОЙ СУБСТАНЦИОННОСТИ
   Масть третья
   Глава 46.
   Выстраданный оптимизм русской поэтессы Юлии Валериа­новны Жадовской в сочетании с постижимым чувством прекра­сного не давал ей адекватное реагирование на злодеяние не толь­ко по чисто христианским заповедям, но с учётом познания че­ловеческой психологии, зацикленной на первостепенном выражении первородных качеств натуры. А отсюда и рождение поэтических строк:
   "О резвися, игрой, моя радость.
   Мне так сладко глядеть на тебя;
   Скоро явится буйная сладость,
   Скоро жизнь ты узнаешь, дитя.

Целый мир расцветёт пред тобою. * Будешь вольно, отрадно дышать,

Своей юной, безумной душою

Целый мир пожелаешь обнять... Ненадолго... восторг твой свободный Уничтожится градом клевет,

  
   И повеет дыханьем холодным
   На него рассудительный свет.
   Оскорбят тебя люди жестоко, Опозорят святыню души,
   Будешь, друг мой, страдать одиноко, Лишь горячие слезы в тиши."
   Сторонники непринятия соотношения, наделяющего пре­восходящей сострадательной силой Ю. В. Жадовскую в сравне­нии с Ф. М. Достоевским, могут сослаться на часто повторяемые с аналогичными мотивами эпизоды из закатывающейся земной жизни Ф. М.Достоевского. Эти эпизоды были своего рода орга­ническими приложениями к частым путешествиям Ф. М. Досто­евского по железной дороге, когда он на каждом вокзале ходил с открытым в руках портмоне, ища живой объект в нищенском от­репье для приношения грошевого подаяния... Почему-то неволь­но с описанием этих эпизодов приходит автору Боднему А. на память эпизод, внешне не схожий с предыдущими, но интуитивно рождающий скрытое родство мотивов. Речь идёт о эпизоде, отра­женном в фрагменте документального телефильма, когда быв­ший прораб, ставший в силу нахрапистости характера первым сек­ретарем свердловского обкома КПСС, запечатлён стоящим в са­лоне движущегося трамвая, держась за поручни. Общность между этими внешне разнородными эпизодами - популизм. Причисле­ние автором Бодним А. к носителю популизма бывшего сверд­ловского прораба может лишь родить слабое волнение на поверх­ности моря человеческих страстей. Но считать таковым Ф. М. Достоевского - это уже прогноз на возможность возникновения девятого вала, который может полностью проглотить и всплески профессионализма и психологическую платформу понимания человеческих побуждений у автора Боднего А. Автор Бодний А., хотя и знает цену слепой силы, стоящей за прогнозом, но имеет в резерве аргументацию, которая может свести девятый вал к бу­ре лишь... в стакане воды... Ю. В. Жадовская ставила свою ге­роиню - барыню Машу - за её прегрешения на колени перед хо­лопкой Матрёшей ("Отсталая"). Ф. М. Достоевский, будучи ос­ведомлённый об этом уникальном художественном действии ("Отсталая" печаталась во "Времени"), не мог не прочувство­вать в нём аналог "факту". А поэтому автору Боднему А. непонят-­
  
   но, почему Ф. М. Достоевский вместо того, чтобы оздоровить со­циально-нравственную атмосферу общества путём разработок творческих проектов (которые могли бы сознательность приви­легированного класса направить на повышение уровня жизни обездоленных и угнетённых: создание повсеместной сети при­ютов, выплата гарантированного прожиточного минимума, соци­альная направленность и рациональность работы благотворитель­ных обществ и т. п., и тем самым поднять с колен порывом благо­детельности сочувствующий слой привилегированного класса, а заодно и освободить Ф. М. Достоевского от мелочной опеки ходить по вокзалам с открытым портмоне), - идёт во дворец, бу­дучи приглашённым к императору Александру 2 как учитель жиз­ни, с пустыми руками (касательно данной проблемы). Но разве это не популизм, замаскированный под вселенское человеколю­бие, но с конкретным засвидетельствованием если не имитиро­ванного, то рефлексивного благоденствия через чувство тоскую­щего томления о собственной выстраданной доли, ещё мятущей­ся в поисках веры вселенского масштаба для... своего внутреннего мира... Для третьеразрядной поэтессы Ю. В. Жадовской отсутст­вовала возможность не только прямого, но и опосредственного контакта с императором Александром 2. Да и она сама никогда не горела желанием попасть на прием к самодержцу, хотя горе­ние в душе у Ю. В. Жадовской было, но другого свойства: через своих знакомых популярных корреспондентов профессоров ис­тории М. П. Погодина, И. Н. Шилле, Ю. Н. Баргенева и др. - Ю. В. Жадовская стремилась выразить этико-социальную тенденцию передовой общественной мысли, чтобы таким образом повлиять на бюрократическую заскорузлость и чиновничью инертность го­сударственной машины. Основной акцент в переписке с выше­упомянутыми корреспондентами Ю. В. Жадовская делала на са­мые животрепещущие вопросы, создавая впечатление как бы не­зримого присутствия властителя, испытывающего угрызение совести за обман доверившего ему власть народа. Так профессо­ру И. Н. Шилле Ю. В. Жадовская пишет из Ярославля в С.-Петер­бург: "...А что вы скажите о страшной дороговизне всего, кото­рая идёт crefscendo каждым днём и душит бедных". И ещё из Суб- ботино в С.-Петербург: "...Почему так долго тянется крестьян­ский вопрос?".

Но кульминационной точкой гуманнистического подвижниче­ства, когда в минуту одухотворенного откровения обнажается

  
   исстрадавшаяся душа с осветлением всего теневого таинства (как осветляется лик от магниевой вспышки), является неопубликован­ное Ю.В. Жадовской стихотворное послание царю ("Властитель"), в котором поэтесса сфокусировала динамику всей исторической боли и жажды угнетенного человечества через кристальность по­эзии "жизни сердца":
   Проснулась грозная и мстительная кара,
   Приподнял голову подавленный народ;
   Невежество последнего удара,
   Бледнея и дрожа, в томленье смертном ждет.
   Ко благу торная проложится дорога,
   И никому по ней идти заказа нет.
   Затихнет грубых душ напрасная тревога,
   Лучи свои прольет науки яркий свет.
   Властитель! Не робей!
   Решительной рукою
   Сомненья призраки скорее отгони,
   И к счастью дверь свободой золотою
   Народу Твоему отважно распахни.
   Благословят Тебя века и поколенья
   Пред именем Твоим, чрез сотни лет, народ
   В неложном и святом к Тебе благоволенье
   Потоки слез восторженных прольет.
   Глава 47.
   Результирующая земной жизни человечества как бы слагается из двух противоположностей: по Эйнштейну - это сочетание пре­рывности и непрерывности, когда исчезновение одного влечёт проявление другого, и наоборот, когда процесс чередования ха­рактеризуется волнообразной непрерывностью; по бытию - это индивидуальное стремление выдавать свою правду жизни за из­вечно существующую истину, забывая, что, эталон нравственно­го сравнения двух противоположностей (добра и зла) в земном измерении - эта категория условностей... Так как солнце светит одинаково для всех, то и счастье должно делиться поровну между людьми?.. Есть люди гениальные, а есть люди бесталантные; есть люди богатые, а есть люди нищие. Но ни один гений никог­да не поймет простой, отражённой от божьей истины правды, что его гениальность - это результат обделения талантами миллионов
  
   людей на фоне вселенского потока вечного времени через зако­номерную случайность, именуемую генетическим кодированием, ради проявления концентрированного таланта (гениальности) только у одного человека. Таков закон вселенского биологическо­го сохранения баланса интеллекта... Такая же тенденция имеет ме­сто и в социальной сфере между богатством и нищетой, но только с той особенностью, что богатый испытывает большие душевные муки, покидая земную жизнь, нежели бедный, ибо психология богатого зациклена на неудержимом желании обогащаться, а зна­чит, комфортабельнее обустраивать свою земную жизнь; бедный же настроен весь на ожидание пенсионного возраста или, в худ­шем случае, - кончины, избавляющей его от земных тягот... По­этому каждый гений или ротшильд должен на колени падать (как барыня Маша перед холопкой Матрёшей) перед бездарём или нищим, ибо хоть малая-малая толика нереализованного счастья в судьбине неудачника, но перешла по вселенскому закону в судьбу суперудачливого... Получается, что всякая божья благодать про­ходит через жертвоприношение. Жаль, что человечество об этом почти не знает... Эта недогадливость компенсируется борьбой за социальную справедливость, которая длится на Земле уже тысячилетиями... Ни одна теория или концепция взглядов великих людей (будь-то Иисус Христос, будь-то Пётр 1, будь-то Наполе­он, будь-то Белинский В. Г., будь-то Герцен А. И., будь-то Черны­шевский Н. Г. и т. п.) при воплощении в реальность не давала обещанных плодов - значит, что-то не так... Идейное бесплодие прочувствовали и поняли своим внутренним миром только двое - Ф. М. Достоевский и... Ю. В. Жадовская, идя к истине разными путями: Ф. М. Достоевский только приоткрыл смысл, но не дал ему оценку социальной значимости не из-за дефицита знания, а из-за зависимости от земного тяготения через инстинкт государ­ственной благонадёжности; Ю. В.Жадовская пошла дальше в этом познании, умозрив живую модель извечного умиротворения че­ловечества, вбирающую в себя одновременно и земное и... не­земное... 21 мая 1851 года Ю. В. Жадовская пишет профессору Ю. Н. Бартеневу; "...Природа! Это почти божество для меня. Её красота живит душу, поднимает со дна всё заветное. Когда я умру, я хочу, чтоб над моей могилой склонялись берёзы, и озарённые весенним солнцем, молодые листы блестели и переливались зо­лотом... Пусть в этой вечной всеобъемлющей силе и красоте по­тонут все утраты, утихнет волнение, и всё тёмное жизни озарится
  
   вечным светом..." Из этих слов Ю. В.Жадовской видно, что "веч­ную всеобъемлющую силу и красоту", она наделяет главенствую­щей ролью в воцарении извечного умиротворения человечества. Из трех источников черпает Ю. В. Жадовская "вечную всеобъем­лющую силу и красоту", два из которых технологически единят­ся друг с другом. Один из технологически связанных источников
  -- это весеннее солнце, несущее в себе и прерывное (повторяю­щееся чередование времен года и повторяющуюся смену дня и ночи) и непрерывное (вечное излучение света и тепла); другой источник - это красота живой природы ("молодые листы берё­зы"), которая, нарождаясь по весне, несёт в себе прерывность, но, повторяя цикл из года в год, является и непрерывно вечной. Од­нако, этих двух источников, исходящих от технологии Природы к душе человеческой, недостаточно, чтобы в "вечной всеобъем­лющей силе и красоте" могли ((потонуть все утраты, утихнет вол­нение и всё темное жизни озарится вечным светом". Для дости­жения гармонии между человеком, человечеством и Природой необходимо наличие и третьего источника "вечной всеобъемлю­щей силы и красоты", но исходящего уже от сущности человече­ской к Природе, тем самым выражая диалектическое единство... К сожалению, по субъективной и объективной растерянности аналитического ума, но Достоевский Ф. М. в отличие от Ю. В. Жадовской просмотрел этот источник... Примерно двухгодичной давности прозвучавшая в всероссийском радиоэфире передача на нравственную тему одним своим коротким фрагментом глубо­ко врезалась в память автору Боднему А. К заточенному в оди­ночной тюремной камере и прикованному цепями из-за буйного характера убийце-рецедивисту (которому оставались считанные часы до исполнения приговора смертной казни) является священ­ник. После нескольких минут доверительной, раскрепощающей душу беседы-исповеди преступник со слезами покаянной умилённости, стоя на коленях, с огоньками надежды в глазах вопрошает священника подтвердить реальность осуществления просьбы, вытекающей из проповедных слов: "И меня, большого грешни­ка, тоже любит Иисус Христос?!" Не знал эту сцену Ф. М. Досто­евский, находясь в ушедшем в прошлое вселенской орбите време­ни. Но аналогичный душевно-психологический исход предсмерт­ной беседы Иисуса Христа и распятого с ним рядом разбойника
  
   не мог не знать Ф. М. Достоевсий, как и Ю. В. Жадовская. Как же объяснить эти аналогичные душевные перевоплощения, отделён­ные друг от друга двумя тысячелетиями? А наличием ещё, кроме двух источников, третьего источника "вечной всеобъемлющей силы и красоты", исходящего не от Природы к душе человече­ской, а от души к Природе. Так какова же природа и координаты третьего источника, которого к сожалению просмотрел Ф. М. До­стоевский? В понимании ангелоподобной натуры Ю. В. Жадов­ской - это предсмертная энергетическая вспышка нереализован­ного полностью чувства прекрасного, предсмертной невостребо­ванное красоты внутреннего мира самой поэтессы. Для подавляющего большинства человечества (в т. ч. и для двух вышеупомяннутых преступников) третий источник - это состояние душевного перехода от земного к неземному, это всплеск энер­гетического гена предсмертия человека (прочувствованный через фантомное излучение души Ю. В. Жадовской пока только авто­ром Бодним А. с перспективой засвидетельствования этого гена как объекта исследовательского открытия учёными), показываю­щий, что вся жизнь была роковой ошибкой, и как надо было бы жить, чтобы озарять "вечным светом" благоденствующую исти­ну. А так как смерть - неизбежная составляющая человеческого бытия, пополняющегося постоянно нарождающейся жизнью, то третий источник (наряду с первым и вторым) также несёт и пре­рывность и непрерывность "вечного света" ... Ю. В. Жадовская, излучая красоту души своей, как бы генерирует объединяющую силу, которая даёт трём источникам единое живое дыхание.
   Могут возразить в плане суровости вынесенного приговора человечеству... Оправдательным доводом может служить то, что все пороки человеческой натуры идут не от ума, не от индивиду­альности (как это думают многие), а от запрограммированности человеческой сущности Высшим Разумом. И может быть человек и рад подняться нравственно выше своего духовного статуса, но чувствует непреодолимые путы на своей психологии.
   Глава 48.
   Ю. В. Жадовская тоже испытывала воздействие путов на сво­ей психологии, но сила врождённой природы взяла верх над си­лой насаждаемой идеологии... В отличие от нравственно посто-­
  
   янной Ю. В. Жадовской (для которой красота души - это обыден­ный режим внутреннего мира) Достоевский Ф. М. не столько не­предсказуемый, сколько целесообразно загадочный художник: нравственный признак - красота души и тела - бросается Ф. М. Достоевским в "Братьях Карамазовых" на произвол волны эсте­тического водопада, и в то же время в "Дневнике писателя" Ф. М. Достоевский нежно обволакивает этим нравственным признаком весь лик бунтующей Земли. Первая участь этого нравственного признака раскрывается в речи Дмитрия Карамазова, обращенной к брату Алёше: "...Красота - это страшная и ужасная вещь! Страш­ная, потому что неопределимая, а определить нельзя, потому что БОГ задал одни загадки. Тут берега сходятся, тут все противоре­чия вместе живут... Тут дьявол с БОГом борется, а поле битвы - сердца людей..." ...Вторая предназначенность красоты - как буд­то чеканная на библейской скрижали: "красота спасёт мир"... Усложнённость подхода к расшифровке нравственно-эстетической значимости красоты у Ф. М. Достоевского кроется не столько в углублённости теневых свойств психики, сколько в сокрытом подражании своим инстинктивным слабостям... Загадочность красоты и её неопределимость выражаются у Ф. М. Достоевского в концентрации духа противоречивости и в борьбе между дья­волом и БОГом, "где поле битвы - сердца людей"... Небольшая корректировка автора Боднего А. к позиции великого писателя: борьба может быть только за извечное стремление человечества к абсолюту нравственной самостоятельности, но через неизбеж­ную обречённость тяготения к альтернативной полярности меж­ду божественной нравственностью и соблазном к низменным инстинктам (носителем которого является созданный БОГом дьявол). Но так как человечество нравственно неоднородно (и приемущественно - порочно), то поле битвы за красоту души и тела переходит из сердец людских в идеологию, т. е. в сферу борьбы за господство и выживание. И выживает только та красо­та, тело которой наделено властной силой, - а красота души ста­новится вечной-жертвеницей, подобно распятому телу Иисуса Христа... У Ю. В. Жадовской совмещение этого свойства и в красоте души и в теле делало её христоподобной (ангелоподоб­ной) натурой... И если у нее было метание в душе, то это было метание в поисках умиротворения для страждущих. У Ф. М. До­-
  
   стоевского метание в душе взачастую напоминало неустойчивость принципов нравственности между двумя вышеизложенными аль­тернативными полюсами... Вот и получается, что когда необхо­димо задействовать инстинкт самовыживания в угоду законопо­слушности, тогда: "красота спасёт мир". А когда преобладает тяга к порочности, тогда: "красота - это страшная и ужасная вещь!"... В связи со вторым свойством красоты Ф. М. Достоев­ский видел в Дмитрие Карамазове многие, присущие ему самому черты характера, а поэтому инстинктивное оправдание некоторых действий сомнительного значения Дмитрия уже было запрограм­мировано в романе... Не исключен контрдовод, в форме недо­умения: Ф. М. Достоевский как отец семейства ближе, мол, к ангелоподобию, нежели одинокая Ю. В. Жадовская. М - м - да - а, вроде бы да... Но грош цена автору Боднему А., если бы это "да" по своей сути воплотилось в постулат. Как родная душа Ю. В. Жадовской, автор Бодний А. очередной раз надеется справиться и с этой, казалось бы, неразрешимой задачей... Не испытав чув­ства реализованного материнства, ангелоподобная натура Ю. В. Жадовской тем самым освободилась естественным образом от приобретаемого чувства материнского... эгоизма... Каждый смерт­ный человек истинктивно желает оставить после себя потомство, видя в нём продолжение своего рода, т. е. - генетическое подобие себе. Подпаляющее большинство человечества и не представ­ляет, что желание выразить себя в генетическом подобии иден­тично удовлетворению инстинкта личностного эгоизма... Супру­жеская пара, имеющая своего ребёнка, всё благо своего душевно­го и материального состояния направляет на удовлетворение потребностей своего чада, несмотря на то, что в мирской среде есть сотни детей, для которых скотоподобный образ жизни из-за нищенского социального положения их родителей является нор­мой жизни... И крик чужого ребёнка о помощи рождает позыв на адекватную реакцию действия чужой матери лишь до момента сориентирования в принадлежности голоса ребёнка. Если этот голос чуткого ребёнка, то реакция чужой матери затормаживается инстиктивно, так как вдруг в этот момент подаст голос о помощи собственный ребёнок, и тогда альтернативы (поврежденному рефлексу) быть не должно: собственный ребёнок дороже всего... Женщина смотрит на чужого ребенка как на объект сопоставле-
  
   ния с собственным ребёнком: превосходство в чужом - печалит её; ущербность в чужом - отуманивает безразличием. Те, которые так не считают, значит, они или равнодушны к судьбе своего ребёнка или; в худшем случае не любят его Достигший совершенно­
   летия ребёнок (а, точнее, и до истечения жизни матери) всегда бу­дет оставаться для матери условно непогрешимым, несмотря на свою далеко стоящую от истины жизненную позицию. Вот от­сюда и зарождаются истоки семейного эгоизма, формирующие не столько раздвоенность психики на личностную и обществен­ную, сколько сокрытую приоритетность личного над обществен­ным... Формула семейного эгоизма объясняет на нравственно-пси­хологическом уровне и конфликт внутри человечества и дифференцированность материнского чувства: родная мать уподобляет­ся орлице, прикрывающей и защищающей своего птенца от опас­ности, причём родная мать в этот момент пребывает в состоянии отрешения от мира сего, не слыша криков и стонов чужих детей о помощи; женщина, обделённая БОГом в способности к дето­рождению, в своих тайных порывах души вожделеет несбывщую- ся мечту о счастье материнства и готова объять своей любовью всех детей мира, испытывающих дефицит материнского тепла, а в случае надобности - прийти на помощь каждому терпящему бед­ствие ребёнку, если бы только хватило физических сил... Ю. В. Жадовская относилась с одинаковой страстью материнской люб­ви и к приёмным детям, и к своей воспитаннице, и к чужим де­тям... Ю. В. Жадовская не оставила после себя потомства, но го­раздо богаче тех, кто потомством продлевает свой род. Почему?.. Ю. В. Жадовская поэтической строкой высвечивает смысл и итог своей творческой (да и земной) жизни: "Я в мире промельк­ну падучею звездой"... Автор Бодний А. силой душевного родства с поэтессой подкорректировывает траекторию движения паду­чей звезды в своей последней строфе стихотворения "Возрожде­ние" ("У грани двух миров"):
   "Пусть бег времени в новое тысячилетие '"Сохраняет движение падучей звезды.
   Красоту же лучистого следа, бессмертие Отразит половодьем весенней воды".

Симбиоз поэтической строки Ю. В. Жадовской с авторской (Боднего А.) строфой даёт главное предначертание божественной

  
   предназначенности судьбы поэтессы во Вселенной, а генерация - это уже выражение чисто инстинктивно-физиологических потреб­ностей человека, за которыми невозможно предугадать: после какого миллиона в миллионной степени воспроизводства разум­ных особей появится вновь на Земле новая поэтесса, рождающая поэзию "жизни сердца" красотой своей души.
   Если может быть у кого-то и возникнут сомненья в том, что отсутствие у Ю. В. Жадовской реализованного материнства со­вмещается с ангелоподобной натурой, то ни у кого не повернётся язык сказать, что отсутствие реализованного отцовства у Иисуса Христа лишало его нравственной полноценности.
   Глава 49.
   Бывают психологические навязчивые моменты (играющие своего рода разгонной полосы за пределами преодолеваемого пути), когда автор Бодний А. образ Ю. В. Жадовской перемещает в обычную человеческую среду, автоматически наделяя Ю. В. Жадовскую той же нравственной неполноценностью, что и лич­ности, внешне на неё похожие. Эта сопоставимость вызывает у автора Боднего А. неприятное ощущение. Мотивы такого ощу­щения кроются в том, что за нравственно-моральный базис по­этессы автор Бодний А. берёт духовный потенциал обществен­ной среды, которая слагается из отдельных порочных индивиду­умов. Другого материала у автора Боднего А. нет. И здесь автор Бодний А. впадает в кратковременную зависимость от погреш­ности сопоставления, которая - в бессознательно-заниженных показателях оценочной шкалы нравственности по вышеизложен­ному соображению. Чтобы отмести эту погрешность, автор Бод­ний А. должен чётко усвоить следующее: Ю. В. Жадовская не может ангелоподобной душой своей преодолеть негатив среды, поэтому она противопоставляется этому негативу. А внешняя схо­жесть в облике - это всего лишь досадное недоразумение, досад­ное совпадение... Лишний раз подтверждающее, что человека надо оценивать по душевной красоте, а не по внешнему виду, и что индивидуальность душевной красоты такая же неповторимость как естественный рисунок, который несёт ладонь, несмотря на внешнюю анатомическую схожесть чужеродных ладоней.
  
   Есть на заре поэтической деятельности Ю. В. Жадовской (но уже после перенесённого душевного кризиса разрушенной отцом первой любви) стихотворение "Теперь не то", создающее первое впечатление затухания жизненных и творческих сил поэтессы... Может быть первое впечатление и совпадает с временной депрессивностью состояния и заторможенности энергии жизнедея­тельности... Но красота души Ю. В. Жадовской, несмотря на осо­знание наличия голой и жестокой правды жизни, обманывая ана­литический ум, возводит байпас (обходной муть) между иллюзор­но-творческим чувствованием и общечеловеческим инстинктом любви, рождая тем самым ещё на долг не годы продуцирование поэзии жизни сердца, которая волнует миллионы людей как де­вятый вал, донося и до нашего современника в третье тысячилетие взбудораженность чувств и лучезарность красоты страдаю­щей души... Подобное действие совершил и Ф. М. Достоевский в каторжной бане ("банном чистилище") Омского острога, когда под апокалипсическим виденьем узрел голую правду жизни. Это действие решило дальнейшую судьбу Ф. М. Достоевского - он смог перебороть душевный кризис, доводивший его до умопо­мрачения, и озариться тайной надеждой на сменяемость про­странства телесного заточения на пространство вожделенной и разумной свободы.
   Глава 50.
   Но вожделенная и разумная свобода неразрывно связана с ассоциацией глобальной поступи родины - России... Не потому ли Н. В. Гоголь сжег второй том своих "Мёртвых душ", отрёкся от всего созданного, что не мог пророчески угадать смысл и цель бесконечно неторопливой поступи России (о которой говорил Белинский В. Г.: "...нам жить недолго, а России века и тысячилетия... ей торопиться некуда...") и боялся сбиться сам и сбить дру­гих на бездорожье? Нет! Причина душевного кризиса Н. В. Гого­ля в другом... Ю. В. Жадовская будущность России связывала с результирующей путей гуманистического преобразования обще­ства. Н. В. Гоголь делал ставку на социальность, но она тесным образом связана в перспективе с движением масс и не с простым движением масс, а вооруженным под руководством революцио­низирующего разума... Здесь-то наступал тупик у Н. В. Гоголя.
  
   Достоевскому Ф. М. нужно было пройти сквозь муки ада "мертвого дома", чтобы прочувствовать всем существом своим ту, не постижимую кровную связь, тайна которой измучила Н. В. Го­голя... Ю. В. Жадовская смотрела на эту связь упрощённей, вер­нее, предназначенней: это конгломерированная связь с родной душой, с родной землей и Природой... Душевное родство потен­циально способствует зарождению идей и идеалов (инспириро­ванных Высшим Разумом), вместилищем которых является жаждующее благоразумия и благоденствия сердце народа, а точкой опоры - родная земля. (В редких случая взамен родной души, мо­жет быть вера в единосущность и единокровность с народом, но этот вариант чреват рождением подозрения в голый популизм)... В сообщных таинствах родных душ красота внутренних миров подобна жидкости... нет, не в сообщающихся сосудах, а... в тер­мометре, настроенном на максимальное измерение... Эволюционизирование красоты души, а так же подпитка её живительной силой происходит за счёт Природы. Таков закон биологической динамики, точнее, связи между личностно-общественными и все­ленскими формами жизни. Могут возникнуть сомнения в этих доводах у сверхгорячих рационализаторов эстетики. На этот счёт автор Бодний А. даёт проверенное опытом заключение: можно побить мировой рекорд в прыжках в высоту, перекрыв его в... 3,
   в... 30, в... 300 раз, но прыгнуть выше своего носа никому ещё из рода человеческого не удавалось. Чтобы человеку выйти за пределы закона биологической динамики, ему нужно своей силой воли преодолеть при тяжение этого закона. Но так как характери­стика силы воли залаживается в генетическом кодировании, че­ловек должен устраивать свою жизнь в гармонии с Природой, а не стремиться посредством научно-технического прогресса к ти­тулу земного божества, а может быть и вселенского.
   Одним из цементирующих компонентов вышерассмотренной связи является символ веры. Символ веры у Ф. М. Достоевского: "Этот символ очень прост, верить, что нет ничего прекраснее, глуб­же, симпатичнее, разумнее, мужественнее и совершеннее Христа, и не только нет, но с ревнивою любовью говорю себе, что и не может быть"... Условно можно считать, что и Н. В. Гоголь был во власти этого символа веры. У Ю. В. Жадовской символ веры был иной - это идеал раскрепощенной душевной красоты, откры-­
  
   вающей врата к душевному родству. Несмотря на разнохарактер­ность символа веры у Ф. М. Достоевского и у Ю. В. Жадовской, оптимизм обоих не покидает до естественного исхода жизни, ибо первый подпитывается вдохновением, рождённым раболепской любовью к Иисусу Христу, а вторая - посредством силы воли зиждевшейся на идейном постоянстве и вдохновляемой независи­мым, самостоятельным противостоянием превратностям судьбы. У Н. В. Гоголя не было ни первого (к исходу жизни притягатель­ная сила этого символа веры исчезла), ни второго спасательного круга в девятибальном штормлении океана жизни... Ф. М. Досто­евскому символ веры являл единство дела души и дела писателя. Ю. В. Жадовской - единство, точнее, гармоническое единение красоты живой природы и красоты души. Н. В. Гоголь страдал отсутствием того и другого... Но к черте духовной разграничен­ности, отделявшей земной мир от призрачной приоритетности потустороннего мира, подводило Н. В. Гоголя... искушение гор­дыней, но не писательского свойства, а личностно-духовного свойства, хотя внешне все (в т. ч. и В. Г. Белинский) шокирова­лись позицией Н. В. Гоголя, исходящей якобы от писательской гордыни.
   Единственное полное собрание сочинений из всех классиков, хранившееся в личной библиотеке Ю. В. Жадовской в "Эдеме", было Н. В. Гоголя. Этим не ограничивалась притягательность Ю. В. Жадовской к великому писателю: некоторые герои её про­зы носят имена, позаимствованные у Н. В. Гоголя... Тогда выхо­дит, что стройный ряд идейных вдохновителей и наставников Ю. В. Жадовской (Н. А. Некрасов, В. Г. Белинский, Н. А. Добро­любов и др.) в связи с именем И. В. Гоголя подвергаются пере­оценке? Ответ на этот вопрос даст выдвигаемая автором Бод- ним А. версия... о причине смерти Н. В. Гоголя. Титулованным литераторам автор Бодний А. попросил бы преждевременно воз­держаться от высокомерной усмешки, сигнализирующей о бес­перспективности его версии занять место рядом с истиной.
   Если бы социально общественные закономерности выража­лись реально в классической форме, как закон точных наук, тогда бы и нравственно-духовные намерения Н. В. Гоголя на исходном периоде жизни были бы всем доступно понятны. Но в том и сложность, что исходный период жизни Н. В. Гоголя, олицетво-
  
   ряющий собой "Выбранные места из переписки с друзьями" не­сёт в себе загадку, подлежащую расшифровке... 8 (20) июня 1847 года из Франкфурта Н. В. Гоголь пишет В. Г. Белинскому по по­воду общественной реакции на "Выбранные места...": "Я ду­мал, что мне великодушно простят и что в книге моей зародыш примирения всеобщего, а не раздора. Вы взглянули на мою книгу глазами рассерженного человека и потому почти все приняли в другом виде. Оставьте все те места, которые покаместь ещё за­гадка для многих, если не для всех, и обратите внимание на те места, которые покаместь ещё загадка для многих, если не для всех, и обратите внимание на те места, которые доступны вся­кому здравому и рассудительному человеку, и вы увидите, что вы ошиблись во многом".
   Ю. В. Жадовская прямым текстом нигде не выражает соли­дарность с точкой зрения Н. В. Гоголя (по данному вопросу), но своей печально-кроткой разумностью тяготеет к духовной обре­чённости Н. В. Гоголя.
   Концепция гоголевской идеологии в "Выбранных местах..." условно совместима с гуманистическим путём развития общества, однако, в режиме общепринятой этики становится вроде бы дог­мой государственной благоразумности.
   Как не было ни одного дальновидного экономиста в России, который мог бы выразить хотя бы слабую надежду на то, что са­мый первый в мире противник капитализма В. И. Ленин введёт по разумным экономическим расчётам в России, хотя и времен­но, НЭП, так и ни один передовой мыслитель времен В. Г. Бе­линского не осознал идентичность между воздухом, которым он дышит, и концепцией гоголевской "идеологии" для его времени. Уже в этом Н. В. Гоголь - гениальный мыслитель как зачавший зародыш всеобщего примирения, а не раздора в то время, когда крепостничество было на издыхании, монархия, обладая ещё силь­ной карательной властью, выжидала исход борьбы между отжи­вающим дворянством и нагло нарождающемся капитализмом, а революционно-демократическое движение существовало только в извилинах мозгов В. Г. Белинского и его единомышленников. 29 июля (10 августа) 1847 г. Н. В. гоголь пишет В. Г. Белинскому из г. Остенде: "...Мне кажется даже, что не всякий из нас понимает нынешнее время, в котором так явно проявляется дух построе-­
  
   ния полнейшего, нежели когда-либо прежде: как бы то ни было, но все выходит теперь внаружу, всякая вещь просит и её принять в соображенье, старое и новое выходит на борьбу, и чуть только на одной стороне перельют и попадут в излишество, как в отпор тому переливают и на другой. Наступающий век есть век разум­ного сознания; не горячась, он взвешивает всё, приемля все сто­роны к сведенью, без чего не узнать разумной средины вещей... Поверьте мне, что и вы, и я виновны равномерно перед ним. И вы, и я перешли в излишество".
   Но Н. В. Гоголь перешёл в "излишество" с учётом проведения своей социальной идеи по принципу мягкого рейтинга, потому что другого пути решения пока не было... Н. В. Гоголь намере­вался своей концепцией произвести нравственное эволюционизирование человеческих душ, наделённых властью. Недаром "Вы­бранные места..." были своего рода наркотиком, который дур­манил головы власть предержащим (членам правительства) и рождал у них иллюзию демократического реформирования Рос­сии... Своей концепцией Н. В. Гоголь ставил в рамки морально-­социальной ограниченности действия крепостников, не давая им безмерной воли... Революционно-демократический дух он не приемлел как крайнюю социальную меру государственной сбалансированности, чреватую непредсказуемостью.
   Ю. В. Жадовская своим интеллектуальным чутьём понимала целесообразность гоголевской концепции, но под диктовку со­вести не могла органически её воспринять... ...Идеологическую же концепцию умиротворения Ф. М. Достоевского Ю. В. Жадов­ская не могла принять ни разумом, ни сердцем, так как Ф. М. До­стоевский взял за основу концепции идеологию царского дво­ра... Н. В. Гоголь же разработал и совершенствовал в условиях абсолюта царской идеологии этико-эстетические принципы и нормы морали, не зависимые от царской идеологии, но ложно базирующиеся на ней.
   Но не столько в расхождении теории с реальностью (когда, всесторонне изучив концепцию Н. В. Гоголя, царский двор от­верг её после отвержения общественностью) начало крушения авторитета Н. В. Гоголя. Это был всего лишь камень противоре­чивости духа, упавший вслед оборвавшейся внутри души писа­теля божьей веры... Божья вера воплощалась Н. В. Гоголем в
  
   тайную идею о предназначенности его в роли сына Иисуса Хри­ста (диктуемая вроде бы внешнедушевной божественной силой) умиротворить мир... Ангелоподобная натура Н. В. Гоголя на фо­не его болезненной религиозной мнительности с годами вырабо­тала в нём убежденность в духовном родстве с Иисусом Хри­стом... После удовлетворения неодолимого желания посетить Иерусалим Н. В. Гоголь убеждается в мистифицированной при­роде своей идеи, осознав себя простым христианином. Это осо­знание было идентично потере душевной опоры... В письме к Н. В. Гоголю от 3 (15 июля) 1847 г. из г. Зальцбруна В. Г. Бе­линский акцентирует на этом внимание: "...И такая-то книга могла быть результатом трудного внутреннего процесса, высоко­го духовного просветления!.. Не может быть!.. Или вы больны и вам надо спешить, лечиться, или - не смею досказать моей мы­сли...". Да, Н. В. Гоголь оказался в гораздо более невыгодном положении, чем В. Г. Белинский. В один узел одновременно увя­зывались и расхождение теории общественных закономерностей с реальностью, и кризис идеи духа, приведшей впоследствии к душевной и физической смерти.
   После написания "Выбранных мест..." Н. В. Гоголь был пси­хически здоров, но с расшатанной нервной системой (предначертанность религиозного подвижничества - это удел высоконрав­ственных натур). Касательно этого вопроса В. Г. Белинский 3(15) июля 1847 г. из г. Зальцбруна пишет Н. В. Гоголю: "...Некото­рые остановились, было на мысли, что ваша книга есть плод ум­ственного расстройства близкого к положительному сумасше­ствию. Но они скоро отступились от такого заключения: ясно, что книга писалась не день, не неделю, не месяц, а может быть, год, два, или три; в ней есть связь; сквозь небрежное изложение проглядывает обдуманность, а гимны властям предержащим хорошо устраивают земное положение набожного автора. Вот почему распространился в Петербурге слух, будто вы написали эту книгу с целию попасть в наставники к сыну наследника..." ...Пустозвонный же довод потери Н. В. Гоголем писательского авторитета по причине замены творческого процесса нравоуче­нием, бренчащий уже полтора столетия, улетучивается как шайка дворняжек при виде волкодава... Ещё в пору расцвета молодых сил (1833-35 г. г.) Н. В. Гоголь уже нёс в своём характере такую
  
  
   черту как занудность, выражавшаяся в нравоучениях, из-за чего, например, между ним и его давним другом профессором истории М. П. Погодиным неоднократно возникали ссоры, доходившие до периодических размолвок... Но так был генетически сконст­руирован характер Н. В. Гоголя, который был убежден, что не дай человеку в нужную минуту совет (воспринимавшийся окружаю­щими как нравоучение) - может свершиться непоправимое... И только накануне исходного периода жизни Н. В. Гоголь отдает свою волю в руки священнику, т. е. лишает себя основы духовного самовозрождения и тем самым перекрывает подпитку источника нравоучений... Поэтому не надо путать постоянство ущербной черты характера Н. В. Гоголя с идейной направленностью его творчества.
   Узел сосредоточия негативных проявлений жизнедеятель­ности Н. В. Гоголя (даже отторжение священника от себя за 1,5 - 2 недели до исхода) начинает объемлить мертвой хваткой его врожденный (т. е. БОГом данный) интерес к жизни.
   На исходе жизни Н. В. Гоголь всё растерял: и веру в родство с Христом (и даже веру в БОГа), и веру в возрождение сокрытой богатырской чистой силы русского народа, и писательский авто- ритетем и опору в друзьях... ...Нет, нельзя сказать, что самые по­следние дни жизни Н. В. Гоголя отмечены разжижением силы воли. Наоборот, проявлялась концентрация силы воли, но в неес­тественно-странной форме... Видимо, огромнейший потенциал интеллекта и ангелоподобный склад души гениального мысли­теля, не смирясь с неписанными законами земного бытия, демон­стрировали последний парад верности избранному идейному пу­ти, считая, что правда жизни за Н. В. Гоголем.
   Если у Ю. В. Жадовской идейное постоянство имело явно выраженную форму до конца земной жизни, то у Н. В. Гоголя оно носило на себе печать странной противоречивости: под видимой физиологической потерей интереса к жизни скрывалась тайная идейная убежденность в правоте своего дела, пусть даже и ни кем не признанного... Владея более объективно детальной ин­формацией о личностях Н. В. Гоголя и В. Г. Белинского, чем ав­тор Бодний А., Ю. В. Жадовская отдаёт свои симпатии велико­му писателю Н. В. Гоголю, несмотря на тяготение всю созна­тельную жизнь к революционным-демократам... Видимо, ангельского склада душа Ю. В. Жадовской, реагирующая на ма-­
  
   лейшую фальшь в виде идейной импровизации (например, пред­смертная переписка В. Г. Белинского с генералом Дубельтом), вы­полняет роль своего рода живого индикатора, свидетельствующе­го о постоянстве идейных убеждений, и высвечивает ни кем не предугаданный парадокс: идейное постоянство Н. В. Гоголя, скрывавшееся всю творческую жизнь в глубине тайника души, было не только непоколебимей позиции В. Г. Белинского, но и вы­ше самого процесса жизнедеятельности.
   Контрастно-волевая форма исхода земной жизни Ю. В. Жа­довской несёт принципиальную приемственность, заимствован­ную у Н. В. Гоголя... Потеряв интерес к земной жизни в после­днем приюте - "Эдеме" - Ю. В. Жадовская в то же время питала огромную любовь к живой природе (значительную часть после­днего дня своей земной жизни она провела в работе, формируя цветник). Этой противоречивостью Ю. В. Жадовская хотела лиш­ний раз показать людям, что какой бы утомлённой не была ан­гельская душа, но низменные инстинкты и злонамеренные побуж­дения никогда не найдут в ней даже микроскопической ниши, чтобы иметь хотя бы слабую предрасположенность к компромис­су с ангельской душой Неодолимое желание Ю. В. Жадов­ской проецировать красоту души своей на извечный интерес че­ловека к Природе жиздится на непобедимом стремлении сохра­нить уникальность своей "многодумной и странной" души и в внеземном измерении. Сохранение уникальности своей "много­думной и странной" души Ю. В. Жадовская не возводила в ранг самоцели и самолюбования. Ю. В. Жадовская по собственному личному ощущению знала, что Её ангелоподобная душа излуча­ет вокруг себя свет обожествлённой гуманности. И если её душу взять за эталон нравственности, то суммарная интенсивность света нарождающегося человеческого благоразумия будет достаточна, чтобы своей энергией убивать бациллы зла на земле.
   Глава 51.
   А пока эта энергия не достигла уровня, отмеренного БОГом, необходимо проявлять бдительность: отличать Христа от анти­христа, добро - от замаскированного зла, истинную красоту - от поддельной, идейное постоянство - от популизма... Преуспевающе-популярная певица Лариса Долина в радиоинтервью выра­-
  
   зила сокровенное желание подробно углубиться в творческое на­следие Ф. М. Достоевского. Сначала это желание певицы вызвало у автора Боднего А. беспокойство: чем может быть интересен великий художник и божий мученик человеку, которому для пол­ного счастья не хватает лишь птичьего молока... Потом осенило: реальная жизнь духа, слово (возрождающее даже мертвые души), которым владел Ф. М. Достоевский, делало его универсально-при­емлемым и для капиталистов и для коммунистов. Не сама худо­жественность слова Ф. М. Достоевского, а его реалистическое воздействие представляет, видимо, интерес для певицы как по­средник на бирже конъюктуры капитала и меркантильных запро­сов, сторнировывая функцию киллера, дабы избежать лишнего кровопролития за лишний отнационализированный миллион рублей... К счастью, именно, к счастью творческое наследие Ю. В. Жадовской не может вызвать и малейшего интереса для преус­певающих мира сего, гак как идейное постоянство, осветлённое красотой души кодируется на бирже конъюктуры капитала и мер­кантильных интересов по нулевому индексу... Пусть поэзия Ю. В. Жадовской не столько обогащенная филосовской мыслью, как творчество Ф. М. Достоевского, зато глубока по чувственному проникновению и в таинства души и в божественную предна­значенность Природы. В этом и кроется взаимоперерождение стихии души поэтессы во вселенскую стихию Природы (и наобо­рот) через циклоны социальной неуравновешенности и мнимого земного божества, тому свидетельство, в частности, "Переписка" (о красоте внешнего мира, в котором "жаль только, что счастья в нём нет!"), стихотворения "Как хочешь, жизнь, как хочешь ты иди...", "Решённый вопрос" и другие. ...Если Ф. М. Достоев­ский верил в художественное слово как в силу самостоятельную, духовно преобразующую природу человеческую, созидающую в сознании народа идеал красоты, то Ю. В. Жадовская использо­вала поэтическое слово для выражения своего идеала красоты, посредством которого обострялось сострадальческое чувство, дававшее тенденцию к оздоровлению душевно-эстетической атмосферы внешнего мира. Но жестокие реалии внешнего мира заставляли Ю. В. Жадовскую жить наедине с иллюзией в своём внутреннем мире... Ф. М. Достоевский же пытался погрузить в иллюзию светлого будущего весь мир.
  
   В письме к другу Апполону Майкову Ф. М. Достоевский пи­шет: "...Идеи меняются, сердце остаётся одно..." И ещё там же: "...Можно ошибиться в идее, но нельзя ошибиться сердцем и ошибкой стать бессовестным, то есть против своего убеждения..." Как же тогда преклонение автора Боднего А. перед идейным по­стоянством Ю. В. Жадовской и гроша ломаного не стоит?!.. Ес­ли со временем перефразируется название идеи, то это только внешняя видоизменяемость идеи, сама идея или остаётся неиз­менной, или совершенствуясь качественно, превращается в по­стоянный стимул жизни с неизменными принципами. В плане такой реконструкции идея независима от преходящего волеизъяв­ления политиков... Теория Ф. М. Достоевского даёт возможность манипулировать идеями в зависимости от конъюктуры полити­ческих интересов, подводя под неё "ритмосердечную" базу. Ф. М. Достоевский, видимо, не учёл, что идея рождается не че­ловеком, а обществом и несёт на себе печать исторической обус­ловленности духовно-нравственной потребности, органически связанной с доминирующими интересами человеческой лично­сти. Даже есть крылатая фраза: "Люди гибнут за идеи". Идеи не могут меняться скоротечно, это не мода, это - не вкусы, это не меркантильные интересы. Идеи живут тысячелетиями (как жи­вут тысячелетиями порочные и гуманистические наклонности человеческой натуры), только под воздействием научно-техни­ческого прогресса меняются формы и методы их выражения. Идеи могут быть разнополюсными, но человек выбирает ту идею, которую диктует ему сердце. А если идея у человека ме­няется, как перчатка, значит, и сердце его переменчиво. Тому в ис­тории мы тьму примеров слышим, но сосредоточимся на ситуа­ции, сопряженной с данной темой. ...Был такой петрашевец по имени Федор Михайлович Достоевский, мечтавший переделать мир, минуя волю царя... Переделал мир, нет, не внешний, а внут­ренний, скорректировав идейно-эстетическую направленность век­тора творчества в сторону охранительной литературы и подчи­нив морально-нравственные принципы своего взаимодействия с внешним миром воле царя.
   Автора Боднего А. могут упрекнуть в том, что Ю. В. Жадов­ская в сравнении с Ф. М. Достоевским находилась на судьбо­носной развилке (в смысле определения выбора пути) в более
  
   выгодном положении, Ф. М. Достоевскому же предстояла дол­гая борьба за право выражать сокровенное на листе бумаги. Да, верно, но с небольшой поправкой: Ю. В. Жадовская ушла с поля социальной битвы с израненным сердцем, но не покорённая; Ф. М. Достоевский же нашёл мировоззренческую нишу в стане социальных врагов, оправдывая свою позицию необходимостью неспешного подвига духовного самопожертвования... Ф. М. До­стоевский считал, что его эпоха полна хаоса и дисгармонии, ко­торые ведут к крушению эпохи, потрясённой в своих нравствен­ных основаниях; поэтому первоочередным для Ф. М. Достоев­ского было путём психоанализа установить природу глобального хаоса, затем, приобретая точку опоры, оздоровить климат Земли и лишить человечество страдания... Ю. В. Жадовская считала, что дисгармония и человечество равны по возрасту, и поэтому направляла все свои духовные силы на "оперативную работу": состраданием поддерживала падших... Ф. М. Достоевский лю­бил человечество, Ю. В. Жадовская - конкретного человека. Ф.М. Достоевский страдал за всё человечество, Ю. В. Жадовская стра­дала болью за конкретного человека.
   К завершению четвертого (девятигодового по продолжи­тельности) биологического цикла жизни "оперативная работа" в сочетании с тонким лиризмом мироощущения, помноженная на хрупкость здоровья, приводит Ю. В. Жадовскую к физическому кризису (1860 г.). И как по цепной реакции негативных явлений... обрывается навсегда "творческий путь поэтессы, которая резю­мирует это фразой, дающей ощущение и природной скромности и ...выражение "неполноты диагноза": "...любовь ушла, поэзия оставила меня..." Только познание автором Бодним А. духовной нити обрыва творчества Ю. В. Жадовской: потери ориентации в поиске вечной умиротворённой стабильности на Земле через проявление вселенских законов, не подвластных даже "земным богам", - наполняет "неполноту диагноза..." В 1859 г. Ю. В. Жа­довская побывала в д. Панфилове, где прошло её детство, и дол­го стояла в глубокой тихой печали перед поваленной от стихии и старости семидесятилетней берёзой в бабушкином саду (пере­дав в ближайшей переписке реально ощущаемое сопоставление человеческой жизни с судьбой погибшей старой берёзы). ...Отец растоптал первую любовь Ю. В. Жадовской и несмотря на это
  
   поэтесса в автобиографическом романе "В стороне от большо­го света" проводит счастливую концовку - воссоединяет возлюб­ленных, будучи уже к этому времени (1857 г.) с утомлённой ду­шой и истосковавшимся сердцем. Это не только фанатичная вера в любовь, но и душевный героизм; (а критик О. В. Николаева от­мечает, что Ю. В. Жадовская отражает только сюжеты трагиче­ской любви)... Автор Бодний А. может с уверенностью сказать, ссылаясь на два вышеприведённых эпизода из жизни Ю. В. Жа­довской, что она... обманывала человечество: внутренний над­рывный голос своей любвеобильной души о обречённой невоз­можности реализовать сполна свои духовные силы поэтесса вы­давала за потерю любви к жизни, а через неё и к поэзии. Но за такой обман человечества автор Бодний А. испытывает ещё бо­лее нарастающую любовь к русской поэтесе Юлии Валерианов­не Жадовской.
   Когда человек испытывает острый дефицит задействован­ных жизненных сил, но ощущает в себе наличие остаточной (нереализованной) душевной энергии, он решается идти на вабанк... Страсть Ф. М. Достоевского к азартной игре (рулетке) пре­следовала цель: сделать дерзкий вызов случаю... Отчаянная по­пытка своей собственной волей изменить круг предначертанности находит в общечеловеческом понятии отголосок и в чувст­вах Ю. В. Жадовской, отражённых в стихотворении "Как хочешь, жизнь, как хочешь ты иди..." Ю. В. Жадовская считала, что вызов року, пусть даже несущему ей смертельный исход, даст "неодо­лимой силе судьбы" урок задуматься о наличии противостояния (пусть даже микроскопического), значит на какой-то миг по­явится возможность войти в инерционно-заторможенное про­странство, значит, на какой-то миг можно остановиться может быть, лаже переориентироваться в желаемом направлении... Пусть даже скупой рок на судьбоносном переломе отпускает че­ловеку всего лишь миг, но этого мига было достаточно на пере­ориентацию смертельной уязвимости от судьбы Дантеса к судь­бе А. С. Пушкина. Пуля, первым выпущенная А. С. Пушкиным к супервеличайшему сожалению не в лоб, а в грудь Дайтеса, - га­сится бронежилетом (присланным из Франции), через миг встречная пуля пробивает незащищённую грудь А. С. Пушкина (царский двор направил тайное указание почтовому ведомству
  
   придержать присланную из Франции для А. С. Пушкина посылку с бронежилетом), давая ему осознание конца земной жизни... Жаль, очень жаль, что отсутствие интуитивной подсказки внут­реннего голоса А. С. Пушкина не дало гениальному поэту пере­ориентацию наводкой с груди в лоб Дантеса, вторая мишень пусть и уменьшенного размера, но... был бы сделан дерзкий вы­зов случаю (как по страсти Ф. М. Достоевского)... В отличии от А. С. Пушкина, Ю. В. Жадовскую жестокий рок в судьбоносные переломы только бросал до черты, отделявшей жизнь от смерти... Первый раз - физическое падение (будучи в утробе матери) ниже непоправимости, но выше смерти, когда переориентация в миг падения возлагалась на погруженное в печальную задумчивость сознание матери. Второй раз (в конце творческого пути) - психо­логическое падение, но уже с желанной потребностью измучен­ной души и с готовностью искалеченного тела быть сражённой "неодолимой судьбы могучей силой", которая "нещадна и гроз­на, но бури красотой волшебною полна".
   Глава 52.
   Если Ф. М. Достоевский, как и Ю. В. Жадовская, постиг при­роду силы, которая "нещадна и грозна, но бури красотой волшеб­ною полна", то посредством условно непредсказуемых выкрута­сов психоанализа Ф. М. Достоевский силится найти причину, почему ему не дано ощущение всей полноты душевной красо­ты... Ф. М. Достоевский имел бесперспективную точку отсчёта духовно-нравственных ценностей, нежели Ю. В. Жадовская: из мнимого днища психоанализа человеческой порочности путём интуитивного отбора Ф. М. Достоевский хотел синтезировать идеал человечества, а Ю. В. Жадовская понимала человека та­ким, каким его создал БОГ, и идеал человечества она восприни­мала, точнее, подменяла потребностью души постоянно генери­ровать сострадание и красоту, которые подымают с колен пад­ших духом, вскрывая в страждущей душе потайной источник неиссякаемой веры в чудодейственный приход завтрашнего дня. Такая позиция Ю. В. Жадовской не умоляет её способностей понимать и врачевать человеческую душу в сравнении с идеоло­гически принятой значимостью психоанализа Ф. М. Достоев­ского... У каждого нормального новорожденного в течении пер-­
  
   вых 20 - 30 секунд появления на свет кардинально перестраива­ется сердечно-кровеносная система на автономный режим ра­боты... Вырезанное сердце из живого организма продолжает ритмически работать с постепенным угасанием жизни... Это лишь малая толика приведённых эпизодов таинств Природы, перед ко­торыми в бессилии познания преклоняются даже учёные с ми­ровым именем... Поэтому творческие выкрутасы психоанализа Ф. М. Достоевского, придающие некоторым сюжетам и идеям неправдоподобность, несут на себе печать нерешимости живо­трепещущих проблем, ставя своих героев (наподобие Аркадия Долгорукова в "Подростке") в положение витязей на перепутьи идейного выбора... Может быть этого осложнения можно было бы избежать, если бы, Ф. М. Достоевский отбросил соблазн быть первопроходчиком в психологическом лабиринте человеческого разума, памятуя, что БОГу - вселенское творение, человеку - до­ступное разумение.
   Глава 53.
   Ю. В. Жадовская, руководствуясь доступным разумением, со­здавала художественным пером социальный тип русской жен­щины, несущей одновременно, во-первых, целомудренную до­верительность натуры со сложным психологизмом душевного мира, способным различать нравственность истинную (личност­ную) и мнимую (социальную), и во-вторых, оптимизм верования в созвучие неразделённой любви с возможностью перевоплоще­ния иллюзий счастливой любви если не в факт, то хотя бы в виртуальность... Ф. М. Достоевский, восхищаясь художественно-пси­хологической сложностью и красотой образа Анны Карениной ("Анна Каренина"), в то же время разочаровывается неверием Л. Н. Толстого, "идейно вышедшего из Пушкина", в русскую жен­щину как прообраз идеала, сродненного с Татьяной Лариной ("Евгений Онегин")... Разочарование Ф. М. Достоевский мог бы приглушить, если бы испил чашу обожествлённого оптимизма, приподнесённого в виде автобиографического романа Ю. В. Жа­довской "В стороне от большого света". Положенное в основу замысла романа нравственное борение печальной судьбы поэтес­сы с извечным людским непониманием равенства всех перед БОГом выливается в разнообразные формы социального и ин-
  
   тимного... оптимизма. Ю. В. Жадовская, пройдя сама через не­обратимость трагизма первой любви и неся через всю жизнь го­речь одиночества и физической искалеченности, находит в кра­соте своей души источник живительной силы, подобно источ­нику живой воды, который если не виртуально, то хотя бы художественно воскрешает и доводит до логического заверше­ния первую любовь. Об этом интимно-оптимистическом исходе Ю. В. Жадовская говорит устами своей героини: "Когда из церк­ви карета подвезла нас к небольшому светленькому чистенькому домику, когда пахнуло на меня всей прелестью уютного, прочно­го пристанища, куда вошла я хозяйкой и любимою женой, когда обратилось ко мне восторженное, улыбающееся лицо моего му­жа и все заговорили громко и весело, - я будто пробудилась, буд­то новая жизнь и новая сила наполнила меня, и не нашлось в ду­ше места ни одной мрачной мысли, ни одному тяжелому пред­чувствию..." Татьяна Ларина, будучи выразительницей при­вилегированного светского круга и недостижимо дистанциро­ванная от интересов простого народа, если бы по идейно-сюжет­ной прихоти автора-любителя светских салонов А. С. Пушкина - была хоть на одни сутки перевоплощена в "шкуру" Ю. В. Жадов­ской, то на следующий день её бы нашли в своей спальне соб­ственноручно повешенной... Повешенной собственноручно на­шли бы в своей спалне и... Ю. В. Жадовскую, если бы по прихо­ти рока она хотя на один день, сохраняя в подсознании память о своей былой душевной сущности, перевоплотилась в пушкин­ский идеал русской женщины - Татьяну Ларину. Психологиче­ский парадокс? Нет. Здесь задействованы основы психологизма и, общественно-социальной позиции, которые формируют идей­ный интерес к жизни как у одной, так и у другой женщины. У Тать­яны Лариной идейный интерес зациклен в светском кругу, рас­ширившимся в духовном и аналитическом миропонимании геро­ини до размеров Вселенной. Поэтому гуманистически револю­ционизированный настрой побуждений и устремлений, исходя­щий из глубины внутреннего мира Ю. В. Жадовской и дистан­цирующий её от светского круга, не только не может быть по­нятен Татьяне Лариной, но и должен отпугивать её своей обна­жённой близостью с простым народом как жёстким дном социальной дифференциации... Хотя Ю. В. Жадовская и имела
  
   эпизодические, кратковременные сопряжённости со светским кругом, но её врождённое чувство ответственности за падших духом (будучи одним из корректирующих жизненный путь в сторону сближения с народом), не могло бы полноценно прояв­ляться без саморегенерированной способности восстанавливать, точнее, поддерживать лучезарную красоту личностной совести [которая даёт тенденцию к ...разрушению счастья в светском понимании ("...мне стыдно быть счастливой...") и рождает со­страдание к влачащим жалкое существование], - в противном случае, это было бы равносильно духовной смерти, за которой по пятам идёт и физическая смерть.
   Постоянная саморегенерирующая способность Ю. В. Жадов­ской не только отводила от неё духовный кризис, но и формиро­вала подходы к композиционному построению произведений, снимая острогу сюжетных развязок... Почему Ф. М. Достоевский подходит к сложным вопросам художественного психологизма через сюжетный приём - убийство ("Преступление и наказание", "Идиот", "Братья Карамазовы" и др.), а Ю. В. Жадовская реша­ет их мирным способом? Не в том ли умышленный отход (или обход) Ф. М. Достоевским от эпицентра животрепещущих во­просов, освещение которых, задействовывает личностную совесть, а значит сужает поле игры компромисса между творчеством и жизнью? Конечно, поставить Родиона Раскольникова ка колени посреди городской площади после убийства с целью прощения or БОГа наказания психологически проще, нежели миролюби­вым повествованием ставить на колени барыню перед холопкой ("Отсталая"),
   Глава 54.
   Несмотря на опубликование своей последней прозы ("От­сталая") в журнале "Время", Ю. В. Жадовская не нашла общих идейно-эстетических точек соприкосновения ни с Ф. М. Досто­евским, ни с представителями передового журнала того времени - "Современник". Понимание Ю. В. Жадовской глубины проти­воречивости публицистической позиции Ф. М. Достоевского ох­ладило сё пристрастие к журналу "Время". Корень противоречи­вости позиции Ф. М. Достоевского таился в его высказываниях о Н. А. Добролюбове - живом и усопшем. В первом случае Ф. М.
  
   Достоевский пишет: "Добролюбов - теоретик, иногда даже мечтатель и во многих случаях плохо знает действительность". И ещё: "Добролюбов мало уважал народ: он видел в нём одно дурное и не верил в его силы". Во втором случае Ф. М. Достоев­ский переориентируется в оценке на диаметральную противопо­ложность: "Добролюбов... стремился неуклонно к правде, то есть к освобождению общества от темноты, от грязи, от рабства внут­реннего и внешнего, страстно желая будущего счастья и освобож­дения людей..." И ещё: "Но с людьми, не верящими в народ и вместе с тем прикрывающимися именем и фразой Добролю­бова, необходимо бороться..." ...Бороться с конъюктурностью идейных интересов великого писателя Ф. М. Достоевского третьеразрядная поэтесса Ю. В. Жадовская, обременённая тяже­стью надломленного здоровья, считала бесперспективным де­лом... Эта конъюктурность Ф. М. Достоевскоро была камнем преткновения в идейно-идеологическом единении не только с Ю. В. Жадовской, но и с журналом "Современник", который не мог простить "Времени" замаскированное под патетический тон двурушничество.
   Но совпадение в отрицании (между Ю. В. Жадовской и "Со­временником"), не значит, совпадение в общественно-политиче­ском мировоззрении... За десятилетие, прошедшее после послед­него посещения "Современника" великим писателем Н. В. Гого­лем (1851-52 гг.), капитализм из экономической тенденции общества вырос в реально направляющую экономическую силу. Приемные родители "Современника", увлёкшись подпиткой своего детища коммерческими способами, упустили из виду вы­шеуказанное перевоплощение; спохватились, обращаясь к наро­ду нелегально через революционную программу Н. Г. Чернышев­ского, нацеленную на крестьянскую революцию, но маховик истории работал уже на полную мощь на пользу капитализма, рассредоточивая и без того мизерную силу революционных демократов.
   В сложившейся политической ситуации к началу 60-х годов оставаться на активной общественной позиции - значит, выбрать один из двух путей: или служение нарождавшейся буржуазной монархии, или через приверженность оппозиции - следом за Н. Г. Чернышевским в Сибирь... Первый путь органически от­-
  
   торгался и идейным постоянством натуры и чистотой души Ю. В. Жадовской. Второй путь давал Ю. В. Жадовской ощуще­ние бесперспективности, хотя принципиальная основа его - тор­жество социальной справедливости - была в унисон с её сокро­венными устремлениями. Ю. В. Жадовская избирает свой инди­видуалистический путь, близкий по духу протеста с исходным путём Н. В. Гоголя, - покидает навсегда цивилизованное свет­ское общество и уединяется в корежскую глухомань, демонстри­руя своим отходом немое пренебрежение правящим режимом, не оставляя ему и на йоту перспективной возможности интел­лектуальной поддержки.
   Как стадо не бывает без паршивой овцы, так и литературное общество не бывает без дискриминатора. Но обиде нет предела, когда такой дискриминатор, носивщий фамилию И. Айзеишток (по-немецки "железная палка"), в 1954 г. в угоду сохранившейся по психологической энерции сталинской идеологии обрушивает свою "фамильную палку" в форме искажающей реальность ци­таты на нежно-женственное, по-детски искрение поэтическое творение Ю. В. Жадовской: "Перспектива надвигающейся на­родной революции (1859 - 1861) испугала вчерашнюю дворян­скую народолюбку Жадовскую, испугала настолько, что она пред­почла вовсе забросить писательство и замкнуться в узких рам­ках семьи, в родовом своём имении..." И отголосок этих злонамеренных слов дошел, полагает автор Бодний А., и до корежской глухомани: коренные недоумки именуют место, геогра­фически совпадающее с последним земным приютом ("Эдемом") Ю. В. Жадовской, - "барской усадьбой...". С учётом вышеиз­ложенных мотивов, давших основание выбора Ю. В. Жадовской третьего пути, автор Бодний А. считает целесообразным остано­вить внимание на родословном имении" (со слов господина Же­лезная Палка), то есть на "барской усадьбе" поэтессы (со слов корежских олухов).
   В начале 60-х годов "дворянская народолюбка" (по опреде­лению господина Железная Палка) Ю. В. Жадовская (о которой писал Н. А. Добролюбов: "...её стремление, её требования, слиш­ком обширны и высоки, и немудрено, что многие бегут от поэти­ческого призыва души, страдающей не только за себя, но и за других...") покидает, именно, покидает родословное имение, а
  
   не замыкается в нём, уважаемый господин Железная Палка. По­кидает навсегда, уходя от деспота - отца с недавно обрученным несостоятельным старым вдовцом вместе с его пятерьмя детьми. Вначале 7 лет скитания по квартирам в г. Костроме (до грани об­нищания, когда на пропитание в кармане, бывало, оставался один пятак), затем 3 года скитания по квартирам в г. Буй. И наконец, последний земной приют поэтессы - "Эдем". Что это за загадоч­ный "Эдем". Загадочность его прозаичней любой серой прозы. За вырученные денежные средства от продажи доставшегося ей по предсмертному завещанию отца родового наследия, Ю. В. Жа­довская покупает в 1873 году в корежской волости у вдовы двою­родного дяди великого поэта М. Ю. Лермонтова запущенное, полузаброшенное имение с каменным домом, уже начавшимся подвергаться частичному фундаментальному разрушению. Под­давшиеся три комнаты капитальному ремонту составили тот жилой фонд, который стал для Ю. В. Жадовской последним земным приютом. Поселяясь в последнем земном приюте, Ю. В. Жадовская пишет; "Господи ты боже мой, если бы вы знали, как здесь хорошо! Жаль, что поздно, в конце моей жизни, послан мне этот Эдем; не столь по красоте люблю его, а тому сладкому чувству, которое он разливает в душе..." Красота библейского Эдема - это красота гармонизированного содружества между БОГом, Человеком и живой природой. Красота "Эдема" Ю. В. Жадовской - это эстетическая форма самовнушенного божествен­ного начала, воздействующего на разбалансированную эгоисти­ческими побуждениями внешнего мира самоорганизующую спо­собность утомлённой души поэтессы поддерживать веру и силу духа. Ю. В. Жадовская абстрагирует воздействие живой природы "Эдема" на свой внутренний мир с возможностью реального проявления сокровенных желаний, когда свобода выражения своеобразия и форм живой природы воплощается в стосковавшей­ся по гармонии жизни душе в свободу (запрограммированную БОГом) самовыражения человеческой сущности, несущей красо­ту и идей, и идеалов, и наконец, души. Отсюда - и исток сладкого чувства, которое разливается в душе поэтессы.
   Но корежским стервятникам, инстинкт корыстно-пакостных страстей которых подгоняется Железной Палкой, дано только одно чувство: испытывать близость счастья во время разграбле-­
  
   ния до последнего кирпича в фундаменте "Эдема" (или именуе­мого корежскими падлюганцами "барской усадьбой") после ухода поэтессы в вечность.
   Глава 55.
   Но даже уже будучи в преддверии потустороннего мира, Ю. В. Жадовская, перенося воображением свою человеческую сущ­ность в вечность, желала посредством духовной связи с живой природой - цветами - создать своего рода буферную зону на земле, чтобы недоумки и последующие их поколения могли прочувст­вовать на себе воздействие эстетической силы, отталкивающей порочные намерения от благих побуждений... И если Ф. М. До­стоевский убежден, что носитель душевной красоты князь Мыш­кин ("Идиот") способен (без буферной зоны) нарастающим ито­гом в последующих поколениях пробуждать только благородст­во людской натуры, то он глубоко... хитрит, ибо ещё с времён Адама и Евы (когда уже существовали гады ползучие, кровососу­щее зверьё и прочая нечисть биологическая) идиллия райской жизни могла привести к застою, поэтому необходимо поступа­тельное движение, которое могло возникнуть только от борьбы противоположностей (добра и зла). И змей-искуситель в Эдеме, явившийся первородным толчком к борьбе противоположно­стей, был сотворен не дьяволом, а... БОГом, и искушение как со­блазнительный инстинкт не был нравственной инициативой ни Адама, ни Евы, а всё... от БОГа... Кто, кто, а Ф. М. Достоевский как великий психолог не мог этого не знать, и его ангелоподоб­ный князь Мышкин нёс человечеству идеал жизнеустройства, подобно Иисусу Христу, но мышкинский идеал ведь должен пройти через длительную (очень длительную) фазу борьбы за утверждение своего божественного начала, подобно идеалу (уче­нию) Иисуса Христа... Тогда какое облегчение несёт реальному человечеству ангелоподобный князь Мышкин? Ф. М. Достоев­ский как бы резюмирует этот вопрос: "Совершенно другие я понятия имею о действительности и реализме, чем наши реали­сты и критики...Ихним реализмом сотой доли реальных, дейст­вительно случившихся фактов не объяснишь... А мы нашим идеализмом пророчим даже факты. Случалось..." Да, случалось, и неоднократно, потому что Ф. М. Достоевский в своём творче-­
  
   стве отражал идеологию правящей власти, которая по силе об- щественого воздействия подламывала под себя всех и вся, созда­вая стопроцентную вероятность пророчества. А наши реалисты и критики, не обладая и малой толикой власти, выражая передо­вую общественную мысль, преодолевали препоны царской цензуры, ставя под удар не только своё идейное пророчество, но и саму возможность выхода в печатный эфир... Злободневность писательского труда Ю. В. Жадовская считала первоочередным качеством. В письме к профессору И. Н. Шилле от 28 мая 1858 г. Ю. В. Жадовская пишет: "Будет ли жить имя поэта в памяти людской или оно "канет в лету", сгинет в забвении - всё зависит от того, близко ли ему то, что волнует большинство, сумел ли он понять и выразить в своём творчестве насущные проблемы современного ему времени".
   С течением времени имя Ф. М. Достоевского оказалось на­много авторитетно-весомей, чем имя Ю. В. Жадовской, - но по причине иного свойства. Во-первых, по силе таланта. Во-вторых, несмотря на то, что Ф. М. Достоевский сосредоточивался на теоретической разработке концепции "красота спасёт мир" и к благодетельности подходил с общечеловеческой позиции мыслителя-психолога, - а Ю. В. Жадовская облекала чувство состра­дания и выражения красоты души в реальную форму, - судьба писателя, к сожалению, зависит не от "памяти людской"... "чго волнует большинство", а от господствующего меньшинства, устанавливающего диктатуру идеологии. А так как творчество Ф. М. Достоевского, как и учение Иисуса Христа, обещало бла­годенствие жаждущим простого земного счастья в далёкой-далёкой перспективе и было аполитичным, т. е. видело причину зла на Земле не в социально-классовой несправедливости, а во врож­дённой порочности человеческой натуры, поэтому для любой правящей власти оно (творчество Ф. М. Достоевского) было уни­версально-приемлемым.
   Обличительное творчество Ю. В. Жадовской, тяготеющее к гоголевской социальности и к человеколюбивым идеям рево­люционной демократии, несла в себе скрытую энергию социаль­но-политического преобразования общества, а это не только на­стораживало власть, но и лишало поэтессу законного права быть популярной через печать среди народа.
  
   В повести Ю. В. Жадовской "Отсталая" есть две сцены (или, точнее, монолог и сцена). В монологе молодая барыня Маша терзается угрызением совести по поводу несправедливого от­ношения к холопке Матрёше: "Боже мой! Где она, что с ней, с Матрёшей? ...Может быть, она теперь в нищете, в крайности, бродит, вымаливая подаяние; лежит где-нибудь при дороге, больная, усталая, измученная... её прогнали... А она-то, Маша, как с ней поступила в критическую, страшную минуту... О, не забыть ей этого голоса, этой мольбы о прощении... в ней бедная виде­ла последнюю надежду - и она погасила эту надежду. Не было в надменной душе её жалости к падшей, несчастной, опозоренной сестре..." От автора Ю. В. Жадовской: "Зато теперь в её сердце пробудилась такая мучительная, такая жгучая, невыносимая жа­лость, что всё существо её ныло и болело - она упала на колени и, склонясь лицом к земле, обливаясь потоками горячих спаси­тельных слёз, произнесла из глубины пораженной страдающей души: "Боже! Прости великий грех мой!... Боже! Пошли искуп­ление вине моей!". От автора Ю. В. Жадовской: "И долго, и дол­го горячо молилась она... Но тоски не выплакала совсем, греха не замолила вполне..."
   В сцене воспроизводится момент встречи барыни Маши с хо­лопкой Матрёшей (после нескольких лет отлучки из родового имения, полновластной хозяйкой которого барыня Маша наконец стала). Начало фрагмента сцены.
   Матрёша: "Матушка - барыня! Вас ли я вижу! Уже я вино­вата перед вами, так и войти не смела. Простите вы меня, краса­вица моя!"
   Маша: "Нет, ты прости меня! Я виновата перед тобой, прости меня Матрёша!" От автора Ю. В. Жадовской: "И Маша неожи­данно, рыдая, упала к её ногам. Матрёша с невольным криком бросилась к ней, и так, опустившись на пол, они обнялись и плакали, и целовались, обе переполненные неизъяснимым бо­жественным чувством христианской любви и святого смирения, и даже не заметили, что кто-то смотрит на них в открытую дверь". Конец.
   Только эти два фрагмента текста из "Отсталой" Ю. В. Жа­довской уже представляют собой предпосылки духовно-идеологического (именно, идеологического!) преобразования общест­-
  
   ва, являясь по силе революционизирующего воздействия на пси­хологию человеческой натуры приравненной к суммированному потенциалу осветления заблудших душ "Преступления и наказа­ния", "Идиота", и "Братьев Карамазовых", - и в то же время не уступают по духу перерождения порочных душ учению Иису­са Христа, проповедуемого его учениками уже на протяжении двух тысячилетий.
   Ю. В. Жадовская делала в своём творчестве акцент на реа­листический подход к решению социальных проблем и терпела поэтому... политическое фиаско... А учение Иисуса Христа уже два тысячилетия и ещё до относительной вечности (т. е. до искончания жизни на Земле) будут органически вплетаться не толь­ко в личностные, но и государственные интересы. В чём же про­игрыш одного мировоззрения (Ю. В. Жадовской) и относитель­ная вечность - другого (учения Христа)?.. А в том, что в период свирепствования гулаговских репрессий у миллионов граждан обострялась смекалистость: заглянуть в замочную скважину к соседу и о подозрительных фактах доложить в соответствую­щие органы; а вот сообразить о том, кто подразумевается под действующими лицами в библейской притче о поочерёдной по­щёчине - у миллионов христопродажных граждан смекалки не хватает. А ведь здесь-то весь корень, подпитывающий превос­ходство мнимой гуманности учения Христа над сострадальческой добродетельностью Ю. В. Жадовской... ...Из поколения в поко­ление зомбированные господствующей властью холопы считают, что удар в щеку (после которого необходимо подставлять другую щеку) наносится равноподданным холопом. Автор Бодний А. не испытывает желание проповедовать нравоучения, но насаж­даемый тысячилетиями господствующей властью парадокс в толковании библейской заповеди вызывает чувство горькой до­сады с потребностью поставить всё на свои места... Если бы рав­ный равному наносил удары по щекам, то дело ограничилось бы в худшем случае только правосудием. Вся сила и долговечность учения Христа в том и заключается, что удар холопу в щеку на­носит не простой холоп, а... Начальник, которому подчиняется избиваемый холоп. И после первого удара подчиненный холоп должен подставить начальнику вторую щеку. Более строптивые холопы могут возразить автору Боднему А. в неправдоподобно-­
  
   сти толкования заповеди, забывая, что каждый их трудовой день
  -- это есть вклад в копилку христовой методики по приспособле­нию к внешней среде через угодничество своему Начальнику.
   После сибирской каторги, способствовавшей обострению приспособительных (угоднических) инстинктов Ф. М. Достоев­ского, он тяготеет к христианской вере. В своём творчестве он тесно увязывает учение Христа с художественной идейностью. ...В "Братьях Карамазовых" Ф. М. Достоевский даёт возмож­ность дойти до крайнего предела в выражении жестокости ма­лолетнему гадёнышу, бросающему камни в Алёшу Карамазова. А потом вроде бы удовлетворившись выражением своего "я", гадёныш с чувством законного превосходства перед раболепием Алёши снисходительно идёт на инициированное Алёшей при­мирение... Не в этом ли художественно-идейном пропаганди­ровании Ф. М. Достоевским "непротивления злу насилием" кро­ются корни жестокости сегодняшних гадёнышей, избивающих до смерти железными прутьями немощных, престарелых людей в темных, безлюдных местах (особенно в Петербурге и Москве). Само собой вырисовывается параллель между приведённой со­временной сценой жестокости и эпизодом бомбандирования га­дёнышем камнями на улице Алёшу Карамазова, беззащитно оди­нокого по вине религиозно-идеологической приверженности Ф. М. Достоевского. Это было (избиение камнями и прутьями), это есть и это будет, потому что зло (к сожалению, подогреваемое великим художником без человеконенавистного умысла) явля­ется составляющим компонентом зарождения движения жизни на Земле.
   Если в "Братьях Карамазовых" Ф. М. Достоевский ставит под удар поочередно то одну, то другую щёку Алёши в надежде, что малолетний гадёныш с годами образумится (хотя 10. В. Жа­довская в стихотворении "Все говорят, что бедный наш народ..." придерживалась на этот счёт диаметрально-противоположной точки зрения), то в "Идиоте" Ф. М. Достоевский путём ума­ления человеческого достоинства князя Мышкина (которому плюют в лицо скотоподобные рогожины, а он уверен, что это божья роса, а не плевок) перед неисправимо наглым Рогожиным (носителем дьявольской силы) лишает человечество шанса на нравственное возрождение.
  
   В "Отсталой" Ю. В. Жадовская ставит на колени барыню перед холопкой, это залог того (несмотря на повышенный уро­вень интеллекта барыни и примитивно понимаемое исполнение божьей истины холопкой), что нравственное возрождение обре­тает действенное начало и становится значимее, нежели проще­ние после поочередной пощёчине (по библейскому завету) или после избиения камнями ("Братья Карамазовы"), или после моральной диверсии на беззащитного доброносителя ("Идиот"), Значимее потому, что манера поведения и обращения барыни с холопкой ("Отсталая") не были противозаконными (как в "Идиоте", в "Братьях Карамазовых", в "Преступлении и наказа­нии") и вполне укладывались в рамки устоявшихся этических отношений на фоне разноуровненности классовых привилегий. Вот эта разноуровненность, сигнализировавшая о социальной привилегированности одного сословия и о холопском положе­нии - другого, - воспринималась очищенной от светской скверны душой барыни как насилие (пусть даже узаконенное государст­вом) одной личности над другой... Ни в "Идиоте" (между кня­зем Мышкиным и Рогозиным), ни в "Преступлении и наказании" (между Родионом Раскольниковым и старухой-процентщицей), ни в "Братьях Карамазовых" (между Алёшей и гадёнышем) груп­пы обостренно-классовой полярности невооруженным глазом не просматриваются... Вот эта сопоставимость и наводит при­зрачность тусклости на золотое творческое наследие Ф. М, До­стоевского и рождает одновременно эквиваленту эффекта нимбическое сияние вокруг бронзового поэтического наследия Ю. В. Жадовской.
   И если в "Преступлении и наказании" душа человеческая очищается от скверны и позывов к злодеянию (переходящих в преступление) осознанием своей вины путём принудительной, каторжной повинности с отмаливанием грехов через молитву, то в "Отсталой" Ю. В. Жадовской искупление вины диктуется бла­гим деянием и божественной потребностью сконцентрировать угрызенную грехом совесть на рождаемый внутренней силой импульс, посредством которого отдаётся часть духовной энер­гии несправедливо обиженной душе. По Ю. В. Жадовской, по­каяние идёт через сердце и душу как бы непринужденно, есте­ственным образом (параллельно обращению к БОГу), конкретно
  
   осознаннее, чем абстрактно навязываемое покаяние с вероуче­нием, как у Ф. М. Достоевского... В "Отсталой" Ю. В. Жадовская верила, что покаяние явится социально-эстетической предпо­сылкой к нравственному обновлению общества.
   Глава 56.
   Ю. В. Жадовская хотя и сопровождала свою веру к обновле­нию общества в будущем оптимистическим настроением ("Го­ворят, придёт пора..."), но в то же время считала, что будущая жизнь тогда будет созвучна нравственно-эстетическим устрем­лениям человека и человечества, когда в глубинных таинствах души зародится и проявится сокровенно-земное побуждение, определяющее стратегический созидательный интерес человека к внешнему миру.
   Как для буриданового осла источником устремлённого дви­жения вперед является инстинктивность достижения объекта пищи, так и для видных деятелей творческой мысли 19 века (Ф. М. Достоевского, Н. В. Гоголя, Ю. В. Жадовской и др.), ис­страдавшихся по живому духу социальной свободы, источником иллюзорно-творческого самовнушения в возможность достиже­ния объекта духовной пищи (рождающего самообольщение в полезности своего творческого дела для народа) становится при­зрачный отблеск предпосылки гуманистической революции (от­ражавшейся на фоне наэлектризованно-интеллектуального ожи­дания гармонизированного умиротворения человечества), кото­рая воспринималась передовой общественностью как надежда на начало процесса о материлизации идеала жизни.
   У Ю. В. Жадовской надежда на начало процесса оматериализации идеала жизни рождалась движением души как результат разрядки интеллектуально-эмоционального потенциала, дове­денного до критической точки неудовлетворенностью внутрен­ним борением добра и красоты с совмещённым во вселенском пространстве и времени по многомерности всепроникающим через бренность тела и сознание неукротимым злом в виде дис­гармонии между вечно желаемым и (независимым от воли че­ловека) реальным... Ю. В. Жадовская так определяет состояние души в период творческого озарения, которое единит и желае­мое и реальное: "Я не сочиняю стихи, а выбрасываю на бумагу,
  
   потому что эти образы, эти мысли не дают мне покоя, преследу­ют и мучают меня..." ...Для Ф. М. Достоевского художественное творчество было синонимом искусства, в котором он взошёл на Олимп как Величайший Актёр психоаналитического жанра... ...Ю. В. Жадовская была всего-навсего рядовой служительни­цей музы и... простого народа; творчество для Ю. В. Жадовской - это идейно-духовное самовыражение. Чей "титул" выше - Ф. М. Достоевского или Ю. В. Жадовской? Объективнее будет узнать у старейшего литературного "арбитра", видного писателя того времени С. I. Аксакова, который, передавая мудрый жизненный опыт Н. В. Гоголю, напутствовал: "...нельзя ставить искусство выше жизни, оно обман, оно и вас (Н. В. Гоголя) обманет - живи­те, не мудрствуйте..." К великому сожалению, слова С. Т. Акса­кова, соотнесённые к состоянию души Н. В. Гоголя, уже теряв­шего духовную опору, - стали пророческими.
  
   Глава 57.
   И если пророчество С. Т. Аксакова преследует позитивную цель: отодвинуть от края пропасти заблудших душ, то художест­венное пророчество Ф. М. Достоевского, вложенное в уста вели­кого инквизитора; исполняющего волю дьявола ("Братья Кара­мазовы"), - сеет в душе семена психологического раздора. При­писывая ошибочное предназначение дьяволу, которым наделён только БОГ: создавать потенциально порочную нравственность будущего человечества (дьявол только усугубляет порочность), - Ф. М. Достоевский дезориентирует человечество, выдавая лож­ную цель за истинную. Эта ошибочность взгляда усугубляется и неправильным выбором хранителей тайны великого инквизито­ра: Ф. М. Достоевский готов причислить к хранителям не толь­ко открытую конструктивную оппозицию государственному строю, но и массонов, забывая, что только непоколебимость веры в идеал, идейное постоянство, приверженность избранному пути, - если не уменьшает конфронтацию между внутренним миром и внешней многополюсной средой, то в крайнем случае, даёт ориентиры движения вперед... Жаль, что разрабатывая эту идею Ф. М. Достоевский не взял в руки "Мёртвых душ" и "Ре­визора" И. В. Гоголя, или, наконец, роман "В стороне от боль­шого света" и повесть "Отсталая" Ю. В. Жадовской, чтобы в ог-
  
   ромной своре пробюрокраченного чиновничества России узреть корни, дающие побеги хранителей инквизиторской тайны... Не­вольно проявляется желание отрыгнуться, когда доходишь в "Братьях Карамазовых" до сцены, воспроизводящей стоящего с поникшей головой безмолвного Иисуса Христа перед великим инквизитором, убеждающим Христа в незыблемой вечности ин­квизиторской тайны... ...А может быть Иисус Христос и предви­дел то время, когда за нескончаемые потоки христопродажничества, испещряющие лик многострадальной матушки Земли, надо будет рассчитываться, поэтому и запечатлел Ф. М. Достоев­ский Христа в позе безмолвно-провинившегося, как бы беруще­го на себя грехи людские?... И если великий инквизитор считал, что шестнадцать веков дьявол, рядясь в одеяние Христа, насаждал свою идеологию и "так будет до скончания мира", то он и Ф. М. Достоевский глубоко ошибаются. Несмотря на репрессии ве­ликого инквизитора, Коперник сказал, что "Земля вертится вок­руг Солнца" и человечество поверило в это... т. е. учению Христа, а не великому инквизитору... А духовное несовершенство чело­вечества - это не его вина, а его беда-, такова уж тяжесть божьего креста, на него возложенного... Такая позиция великого инкви­зитора удовлетворяла Ф. М. Достоевского, ибо она оправдывала порочные наклонности натуры великого писателя и в то же вре­мя, публично критикуя такую позицию, Ф. М. Достоевский как бы отмывал собственные грехи... Для ангелоподобных натур, та­ких как Гоголь Н. В. и Ю. В. Жадовская, сложность определения позитивно-нравственных координат, выраженная мистифицированно в назидательной исповеди великого инквизитора, не стоя­ла на пути к духовному совершенству... Но Ф. М. Достоевский эту сложность определения координат использует в своих инте­ресах, приводя диалог, точнее, напутствие старца Зосима Алёше Карамазову, где ответственность за нравственную чистоту чело­вечества возлагает не только на разношерстную совесть каждо­го человека, но и на ангелоподобные натуры, тем самым в общей массе земного хаоса обезличивая конректно-индивидуальную роль последних... ...Напутствуя Алёшу старец Зосим глаголит: "...лю­бить друг друга и познать главное - что не кто-нибудь, но ты, лично ты прежде всего перед всеми людьми и за всех и за всё виноват, за все грехи людские, мировые и единоличные, ибо все
  
  -- как переливающиеся сосуды, и потому чем чище твоя душа, тем более ты ощутишь свою вину за все зло, творимое в мире..." Но Ю. В. Жадовская и так откровенно признавалась: "Мне стыдно быть счастливой..." ...А вот Ф. М. Достоевский-то сокрыл ду­шевную откровенность от человечества, прикрывшись мистифи­кацией, поставив в проповеди Зосима на свое место Алёшу Ка­рамазова, не наделив его предварительно безграничной импера­торской властью, чтобы не он зависел от ореола воздействия зла, а чтобы добро, им продуцируемое, гасило не только зло, но и тенденцию к злодеянию... Социально-эстетическое борение Але­ши Карамазова, Ю. В. Жадовской и подобных им по душевной чистоте с государственной идеологией за утверждение справед­ливости, за проявление любвеобильных отношений между людь­ми по переливающимся сосудам совести равносильно если не игре в кошки -мышки, то - привычке Ф. М. Достоевского во время беседования во дворце с будущей императрицей Марией Федо­ровной постоянно, манипулируя пальцами, держать её за пуго­вицу платья. Но обаятельность тона речи великого писателя глу­шила в будущей императрице обиду на не светскую привычку про­пагандиста гуманности - Ф. М. Достоевского, в противовес не сдерживаемой Марией Федоровной обиды на открытую оппози­ционность конструктивной мысли передовых умов Отечества.
   ...К финалу земного исхода Ю. В. Жадовская, полностью ра­зуверившись прагматичностью разума (не душой) в возможность совершенствования нравственных позывов человечества и вы­разив это Насте Федоровой убеждённостью в том, что, мол, смерть ей не страшна, и что даже в "Эдеме" "из-за эгоистических по­буждений" она ощущает себя добровольным пленником земного одиночества, - стала даже в дневные часы уединяться в своей комнате, закрывая дверь на крючок... Аналогичный настрой мыслей сопутствовал в последние дни своей жизни и Н. В. Го­голя, но в отличии от Ю. В. Жадовской он из-за отсутствия крючка с внутренней стороны дверей был лишен такого уедине­ния... Но эта прозаическая сродненность по форме исхода у Ю. В. Жадовской и у Н. В. Гоголя не даёт право утверждать, что подступь Ф. М. Достоевского к разделительной границе между земным и неземным в виде манипулирования пальцами за пу­говицу на платье у будущей императрицы возвышеннее и благо-­
  
   роднее, нежели исход Ю. В. Жадовской и предсмертно-добровольная агония Н. В. Гоголя... Похоже на то, что выявляется но­вая психологическая парадоксальность: у Ю. В. Жадовской и у Н. В. Гоголя ближе к исходу жизни отвлечённое философское по­знание глубины земной предназначенности человека в Природе сменяется минорной реакцией души и мысли на казалось бы под­дающиеся изменению воле человечества законы общественной жизни, но фактически отличающиеся такой консервативностью духа, которая не только граничит, но и сливается с условной веч­ностью... У Ф. М. Достоевского и последовательность психоло­гического настроя и реакция были иного характера, чем у Ю. В. Жадовской и у Н. В. Гоголя. Могут найтись защитники позиции Ф. М. Достоевского, делая упор на то, что творческий потенциал у него был выше, чем у Н. В. Гоголя и намного выше, чем у Ю. В. Жадовской, поэтому этот потенциал, выполняя роль пусть даже ложной оптимистической настройки души, глушил ноты неиз­бежного пессимизма жизни. Так, видимо, и было. По главенство­вание аналитического ума Достоевского Ф. М. над спроецированой на эстетическое совершенство Природы непримиримостью между реальным и идеальным в человеческой психике лишало его в отличии от Ю. В. Жадовской и Н. В. Гоголя не столько жи­вой гуманности, сколько идейной приверженности.
   Глава 58.
   И если в "Униженных и оскорблённых" Ф. М. Достоевский отвергает нравственную разумность в принципе "разумного эго­изма" П. Г. Чернышевского, то это не прибавляет его мировоз­зренческой позиции ни живои гуманности, ни идейной привер­женности... Ну, ладно, пусть по контрастному сопоставлению Ф. М. Достоевский был привержен принципу "безгранично ра­зумному антиэгоизму" (по собственно предлагаемой методике автора Боднего А.) и характерной выразительницей этого прин­ципа будем считать (по уровню материализованной добродетель­ности) Ксению Петербуржскую, а не Ю. В. Жадовскую.
   Количественное выражение добродетельности с оголением поверхностных корней Ксении Петербуржской и Ю. В. Жадов­ской уже рассмотрено в предыдущей части монографии; интерес представляют глубинно расположенные корни этой доброде-
  
   тельностн... Судьбоносный толчок Ксения Петербуржская полу­чила из интимной глубины души: с внезапной смертью мужа прервалась нить живой любви. Но интимная любовь - это сугубо эгоистическая любовь, когда наслаждение разделяются только между двумя индивидуумами, забывшими о существовании ок­ружающего мира с его болями и страданиями... Усложненность жизненных ситуаций возникает потому, что человек отдаётся за­частую побуждению чувств, а не логике разума... Рабыней этой ложной "закономерности" стала и Ксения Петербуржская: мате­риальное и социальное благополучие она отдаёт взамен прерван­ного, но иллюзорно-ощущаемого инерционного полёта любви, а не взамен, (прерываемых эпизодическими подачками) целена­правленного сострадания к угнетённым и обездоленным, то есть от полюса узаконенного любовного эгоизма она переходит к полюсу эгоизма неразделённой страдальческой любви Скры­тый парадокс общественной значимости данного явления - в из­вечной тяге человечества к идеализации, когда внутренний голос эмоциональных страстей принимается за указатель божьего пер­ста, минуя аналитический центр разума... Сама Ксения Петербуржская может быть и не осознавала, что её деяния находятся в режиме парадокса, зато Ю. В. Жадовская, видимо, ощущала всем своим существом физиологическую неполноту объёма отдавае­мого её душевного тепла страждущим из-за отсутствия матери­альных средств, а главное, по причине осознания того, что боли и страдания - это лишь следствие, а причина - в дисгармониче­ском устройстве общества, которое обладает исторической преемственностью принципов: приоритетность интересов общест­ва над интересами граждан, т. е. приоритетность гражданской нравственности над душевной чистотой личности... С учетом этих принципов, диктуемых эгоистической природой властолю­бивых личностей, Библия, видимо, желая облегчить душевные муки смятения генетически благородной личности, преподаёт человеку своего рода принцип неотвратимой предугаданности избранного пути и смысла жизни, согласно которому БОГ каждо­му человеку по индивидуальности утяжеляет смысл жизни воз­ложенным на душу й плоть символическим крестом долженство­вания: человек должен, неся крест до исхода жизни, реализовать все заложенные в нём БОГом духовные зачатки, не сломиться и
  
   устоять под напором соблазна и злых сил окружающего мира, чтобы исполнить до конца пути в полном объёме божью волю... Пленённой альтруизмом личности не устоять до исхода жизни под напором негатива окружающей среды, а значит, и не выпол­нить божью волю, заложенную в генетическом кодировании... Вот здесь-то и приходит Ю. В. Жадовской на выручку стимули­рующая жизненную силу индивидуальная правда жизни... Реаль­ная действительность показала, спроецировав судьбы Ксении Петербуржской и Ю. В. Жадовской на фон эстетико-философских теорий Н. Г. Чернышевского и Ф. М. Достоевского, что правда жизни Ю. В. Жадовской ближе к истине, нежели Ксении Петербуржской. Если правда жизни Ксении Петербуржской по уровню денежно-материализованной добродетельности выше правды жизни Ю. В. Жадовской, то правда жизни Ю. В. Жадов­ской по силе красоты душевной сострадательности выше любого материально-денежного эквивалента... ...И если Ксения Петербуржская с надломлено-искаженной психикой и с заполнив­шим всю душу эгоизмом разбитой страдальческой интимной любви, оставив божий крест на месте раздачи подаяний стражду­щим, пошла, ведомая безразличной неопределённостью к по­следней грани своей земной жизни, то Ю. В. Жадовская с печаль­ной кротостью несла свой крест до исхода, горюя больше чужим горем, нежели своим... Особо ретивые псевдо-альтруисты могут напомнить автору Боднему А. о существовании доброго дяди, который приходит всем на помощь в критическую минуту, а поэтому, мол, нет смысла оставлять на запас прочности духов­ные силы. Какой добрый дядя? Первый из первых, т. е. который воспринял принцип "разумного эгоизма" как противоестествен­ное явление в эстетике через своих "Униженных и оскорблён­ных?" Но, извините, этот первый добрый дядя (как прозаседав­шийся по В. В. Маяковскому) одной рукой создавал в Петербурге "Униженных и оскорблённых", а другой рукой совершал в Мо­скве пылкое прелюбодеяние с замужней актрисой Александрой Ивановной Шуберт в то время, как в Петербурге его тяжело больная жена - Мария Дмитриевна Исаева - нуждалась в постоян­ном уходе. На светском языке это именуется подлостью, а на языке критики "Антропологического принципа в философии" это называется реализация принципа "безгранично разумного
  
   антиэгоизма" ...Па Ф. М. Достоевского надвигался новый па­радокс, требовавший увязать неуязвимое. По Н. Г. Чернышевско­му, "расчетливы только добрые поступки; рассудителен только тот, кю добр". И вот в этом сложном лабиринте философской мысли Ф. М. Достоевского выручает хитрость апробированного метода психоанализа (именно, хитрость, а не ум). Одно из дей­ствующих лиц "Униженных и оскорблённых" - князь Валковский образ мышления которого для Н. Г. Чернышевского олицетво­рял мишень, на которую великий критик направлял остриё своей эстетико-социальной теории, - был использован в мировоззрен­ческой позиции Ф. М. Достоевского как нарицательный образ (легион Волконских разных мастей) с человеконенавистнической формулой (рассчитанной Ф. М. Достоевским из теории, разумно­го эгоизма): "нет никакой разницы между пользой и добром". А коль нет разницы между пользой и добром, полагал великий писатель, - не составит проблемы для эгоистов разных мастей размыть грань между дозволенным и преступным деянием, т. е. использовать философию жизни Н. Г. Чернышевского как теоре­тическое обоснование... Но неужели богопоклоннику Ф. М. До­стоевскому взбрела бы несуразная мысль скопировать способно­сти Иисуса Христа: пройтись по водной глади реки Невы в то время, как можно уверенно преодолеть расстояние, идя по обще­принятому "узаконенному" пути - набережной. Равнозначная по категории дорога (набережная) обеспечивает надежность передви­жения и у реки-Москвы. Правда, новейшая история реки-Москвы запечатлела один инцидент, когда бывший свердловский про­раб, будучи спикером Верховного Совета России, свернул (при­нудительно^ с посторонней помощью) с "узаконенного" пути (набережной) на водную гладь реки-Москвы, искупая грех за пре­любодеяние, т. е. за совершение этико-нравственного преступ­ления... Кому-кому, но прошедшему через ад "Мертвого дома" Ф. М. Достоевскому надлежало бы запомнить (если не до конца жизни, то хотя бы до критики принципа "разумного эгоизма"), что каждый шаг гражданина четко прописан в гражданском и уголовном Кодексе России, и правосудию не составляет груда, несмотря на наличие умышленной пересортицы пользы с доб­ром, узреть грань перехода от дозволенного к преступному дея­нию. Поэтому напрасны опасения Ф. М. Достоевского, что вал-
  
   ковские разных мастей могут использовать исповедуемую фило­софию жизни Н. Г. Чернышевского в корыстных целях... Хотя валконские разных мастей встречались и Ю. В. Жадовской почти на каждом шагу, однако, ее не одолевали сомнения (мучившие Ф. М. Достоевского христианской абстрактностью), ибо идейная целостность натуры поэтессы генерировала правду жизни истин­нее правды жизни Ф. М. Достоевского, так как основывалась на вере в торжество справедливых законов бытия, диктуемых чис­тотой личностной совести, лишь озарённой отблеском религиозного чувства. Истеннее правда жизни Ю. В. Жадовской, нежели правда жизни Ф. М. Достоевского, и по художественному реализ­му несущему посредством типического начала не столько эсте­тико-психологическое восприятие художественной панорамы единства общего и индивидуального, сколько ощущение духов­ных противоречий и симптомов нравственных болезней обще­ства через поэтический темперамент Ю. В. Жадовской, исходя­щий из недр обожествленной индивидуальности и личностной совести, находящейся в режиме исповедания... Реализм же Ф. М. Достоевского проявляется в неординарности аналитического мышления, когда единично фиксированный фрагмент фактиче­ской правды перевоплощается с приземленно-фантастической правдоподобностью в ростки нового явления с фундаментально гарантированной будущностью под неусыпным оком граждан­ской совести Несмотря на несовпадение мировоззренческих
   позиций, и Ф. М. Достоевский, и Ю. В. Жадовская тяготились к утопическому социализму, хотя и к разным формам его проявле­ния... Но законы общественного развития, не подвластные чело­веческой воле, уже создавали в середине 19 века предпосылки для зарождения и развития капитализма в России как экономи­ческой формации, шедшей на смену крепостничества... Так что же получается, в то время как прогрессивная общественность России 2-й половины 19 века ждёт с нетерпением прихода соци­ализма, по России с возрастающей твердостью поступи воцарял­ся капитализм, которому не рады даже... монархия и консерва­тивные либералы (не говоря уже о крепостниках с феодально-за- старевшими взглядами)... Историки считают смену крепостни­чества капитализмом, прогрессирующим процессом. Если так, тогда у автора Боднего А. пошло в аналитическом центре мозга
  
  
   зацикливание мыслей на "круги своя", памятуя, что эпоха Чер­нышевского - Достоевского - Жадовской - это эпоха начала ак­тивного развития капитализма в России, а начало третьего тысячилетия ознаменовано... началом активного развития капитализма в России после социализма. Получается, что зацикливание на "круги своя" происходит не только в мозгу автора Боднего А., но и в самом ходе исторического развития, отражающего, видимо, слепое тяготение большинства человечества к капитализму, свой­ство центростремительной силы которого расшифровывается в нижеприведённых эпизодах.
   Первый эпизод. Приближаясь уже к финалу своего земного пути, Н. В. Гоголь посещает редакцию журнала "Современник" во главе с Н. А. Некрасовым, - и... с удрученно-печальным видом покидает навсегда стены редакции. Печаль породила сопостав­ление. Вдвоем - Н. В. Гоголь и основавший журнал "Современ­ник" А. С. Пушкин - тянули воз издательского дела "Современни­ка", причем без вознаграждения за свои труды (и не думая о воз­награждении)... ...Совсем иная атмосфера потребностей для души и тела царила в "Современнике" в последнее посещение его Н. В. Гоголем. Раздутый и оплачиваемый штат передовой мыс­ли России - журнала "Современник" - сосредоточивал своё вни­мание на коммерческих делах. Бурный рост побегов капитали­стического предпринимательства в штабе передовой мысли Рос­сии - журнале "Современник", - видимо, довершил (или ускорил) душевный надлом Н. В. Гоголя, приведший к физической кон­чине великого писателя... Ю. В. Жадовская не испытывала тако­го душевного дискомфорта от противоречивого характера пере­дового журнала России, как испытывал Н. В. Гоголь, потому что, кроме схожих с Н. В. Гоголем признаков индивидуальной сущ­ности - ангелоподобной натуры и постоянства эстетико-идейных воззрений, - Ю. В. Жадовская владела ещё и умиротворенным эффектом "свойства печали" (подробности о "свойстве печали" в 1 части). Это примущество Ю. В. Жадовской дало ей возмож­ность, сохраняя "менталитет" своих духовных ценностей и ми­роощущения, уйти от духа противоречивости цивилизованного общества в глубокую провинцию... Бедному гению Н. В. Гоголя, не сумевшему сконцентрировать силу воли на судьбоносном из­ломе, не удалось осуществить свою последнюю мечту: по собст­-
  
   венноручно составленному проекту (и уже заготовленному строй­материалу) построить собственное жильё на своей малой роди­не - полтавщине - и сменить цивилизованный, светский образ жизни на провинцию, примыкающую ближе к облагораживаю­щей душу живой природе.
   Несмотря на кажущуюся парадоксальность, дедуктивный ме­тод психоанализа Ф. М. Достоевского применим только к ангелоподобиям, как Н. В. Гоголь и Ю. В. Жадовская, несущим с глубины души неискажённый свет источника врожденной иск­ренности (хотя и не лишенный отблеска горькой иронии из-за человеческой несовершенности)... Для выразителей передовых идей России - сотрудников "Современника" - дедуктивный ме­тод даёт сбой. Почему? Да потому, что по крылатому афоризму "глаза - это зеркало души" прошла тень поправки автора Бодне­го А., принизившая высоту парения афоризма до прозаического уровня: "глаза - это искривленное зеркало души", ибо импульсы, идущие с глубины души, прежде чем сформировать выражение взгляда человека как оценочную реакцию на действия окружаю­щего мира преломляются в натурах, испытывающих нравствен­ную слабость к эгоистическим устремлениям, через призму по­зыва инстинкта самосохранения и выживания (как первоисточ­ника эгоистических побуждений)... Выходит, что истинные намерения сотрудников "Современника", смотревших на опеча­ленного II. В. Гоголя жизнерадостными и обнадеживающими перспективу жизни глазами, трансформируются через подкоррек­тированный автором Бодним А. психоаналитический признак: "глаза - это искривленное зеркало души"? А может быть аналити­ческое сознание упирается в парадоксальный вариант: ради со­хранения и пропогандирования идей революционно-демократи­ческого движения целесообразно, учитывая мизерный потен­циал движения, войти в полосу ускорения экономического развития общества, чтобы с повышенной кинетической скоро­стью перейти на рельсы социалистического движения? Но такой трюк чреват непредвиденными, усложняющимися обстоятельст­вами... Так хочет верить автор Бодний А., но не так, видимо, хотелось вживаться в текущую реальность лидеру "Современ­ника" Н. А. Некрасову со своими соратниками? БОГ всему судья, за ним последнее слово.
  
   С учетом комплексного вывода о центростремительной силе, порождающей тяготение к капитализму (и одновременно вскры­вающей природу исторического психологизма народа, которому служили и Н. Г. Чернышевский, и Н. В. Гоголь, и Ю. В. Жадов­ская), рассмотрим и 2-й эпизод.
   Глава 59.
   Второй эпизод. Запрудивший до полной консистенции ("яб­локу негде упасть") Красную площадь 21 августа 1991 г. народ, глаза которого якобы горели страстным желанием прихода тор­жества справедливости в виде... идей капиталистического де­мократизма (емким словом эта условная справедливость выража­лась на лозунгах: "Долой партократов", "Долой спецполиклинники", "Долой спецмагазины"), не стал после проявления характера нового общественно-экономического уклада (когда в Москве, как грибы после дождя, начали появляться через каж­дые 100 метров спецмагазины и спецполиклиниики, когда власть партократии, базировавшаяся на государственной собственности была передана директократии, разделившей в атмосфере бесправового вакуума национальное богатство страны между собой) повторно с той же плотностью массовой солидарности на Крас­ной площади выражать взглядами страстное... разочарование в реформировании, не принесшем им якобы торжества идей соци­альной справедливости. Почему? Да потому, что глаза 21 августа отражали искаженное пламя душевной страсти. Нет, это не пси­хологический парадокс между сокровенно-желаемым и выража­емым (даже предваряемый корректировкой взаимосвязи "глаза - душа"), точнее, - это не столько парадокс... Характер этого явле­ния, как и подобного явления, проявившегося в первом эпизоде, детально высветил изнутри ещё в середине 19 века Н. Г. Черны­шевский (не в меньшей степени понимал эту проблему и Ф. М. Достоевский, но не мог удержаться на скользком соблазне, что­бы скрыть в лабиринте интересов побуждение, сродненное госу­дарственной благонадежности)... Не торжество идей капитали­стического демократизма, провозглашенное 21 августа через на­пористо-нахрапистые голосовые связки бывшего свердловского прораба, - а торжество... эгоистических побуждений в виде приобретения права на частный капитал (пусть даже и микро-­
  
   85
   скопический), дающий призрачную свободу собственным эко­номическим действиям, - двигало красноплощадочной массой. А это есть ни что иное, как проявление принципа "разумного эгоизма", являющегося той центростремительной силой, о кото­рой повествовалось в предшествующем тексте... Но "разумный эгоизм" в ущерб своей экономической безопасности забывает одно судьбоносное обстоятельство: капитализм - это не музей под водой, где хищные породы рыб обитают в одном аквариуме, а травоядные - в другом. О забывчивости "мелкими рыбками" этого судьбоносного обстоятельства и о последствиях его, рож­дающих неуверенность в завтрашнем дне, В. И. Ленин писал: "...Мелкий собственник, мелкий хозяйчик, испытывая при капи­тализме постоянное угнетение и очень часто невероятно резкое и быстрое ухудшение жизни и разорение, легко переходит к край­ней революционности, но не способен проявить выдержки, орга­низованности, дисциплины, стойкости". "Взбесившийся" от ужасов капитализма мелкий буржуа, это - социальное явление, свойственное, как и анархизм, всем капиталистическим странам" (т. 41, стр. 14. П. с. соч.) ...Тогда выходит, что инстинкт мнимой свободы "разумного эгоизма" выше абстрагированного разумно­го расчета, с помощью которого можно вычислить скрытую опас­ность? Выходит так, иначе идея утопического социализма и её вариация - "достоевщина" (т. е. доктрина виденья призрачного христианского храма, под сводами которого единой семьей сожи­тельствуют все социальные сословия) - не воплотились бы в ре­альность (хотя и на исторически промежуточный период) в иска­женной форме - номенклатурного социализма.
   Облегчённость ухода с общественно-политической сцены но­менклатурного социализма (по сравнению с капитализмом эпохи Чернышевского - Достоевского - Жадовской) усматривается в том, что неуверенность в завтрашнем дне исходила не столько от мел­ких рыбешек", сколько от... директократии. Каждый соцноменклатурный директор нёс в себе скрытую неудовлетворенность (близ­кую к симптому страха), выражавшуюся через постоянное ожи­дание пинка в задницу от первого секретаря компартии, в результате чего возникала вероятность быть вышибленным из директорского кресла и посредством возможного необратимого кризиса сердечной деятельности приземлиться прямо в могиль­-
  
   ную яму на веки вечные (симптом страха у директорократии от­мечается и в начальной стадии капитализма, пока не завершится полная делёжка общенародной национальной собственности).
   Молодая Ю. В. Жадовская своей кроткой натурой улавливала общие очертания нравственной неполноценности капитализма, в частности через носителей его принципа "разумного эгоизма"... У молодой поэтессы есть жизненно-рассудительное, но делающее выводы не столько посредством осмысления воздействия окру­жающего мира на личность, сколько по психологической реак­ции и ощущению новизны чувств с минорным отсветом, - стихо­творение "Теперь не то":
   "Уж теперь не то, что было прежде!
   Грустно мне, как вспомню о былом Раскрывалась сладко грудь надежде
   И - мечтам о счастии земном.
   В горе я вдавалась безотчетно,
   Без сознанья радостна была
   И вперед глядела беззаветно Не страшася ни людей, ни зла.
   Уж теперь не то, что прежде было!
   Равнодушно я гляжу на свет;
   В сердце грустно стало и уныло
   И желаний прежних больше нет.
   Жизнь теперь я лучше разумею,
   Счастья в мире перестав искать Без надежды я любить умею
   И могу без ропота терять".
   1844 г.
   По отличительной особенности той обиды на окружающий мир, которая проходит как бы непрерывным, размеренно-меланхолически-журчащим ручейком душевного излияния через судь­бу молодой поэтессы в стихотворении, можно сделать заключе­ние, что молодая Ю. В. Жадовская, кроме носителей принципа "разумного эгоизма", не знала ещё о существовании и другой части (хотя и малой) народа... "Разумно-эгоистическая" часть народа не была для Ю. В. Жадовской непреодолимым камнем преткновения в осуществлении её идейных устремлений, но в то же время "разумно-эгоистическая" часть народа сеяла своей жиз-
  
   недеятельностью вокруг ангелонодобной натуры поэтессы се­мена душевной отчужденности и меркантильного интереса, гра­ничащего с нездоровым раздором... Может возникнуть ложный соблазн отнести тех, кто "утомлённую душу терзали II мяли луч­шие жизни цветы" поэтессы, и тех, кто в завершающем поэти­ческий путь Ю. В. Жадовской стихотворении "Невыдержанная борьба" формировал степень суровости судьбы поэтессы, к "ра­зумно-эгоистической" части народа. Если бы эта часть народа способствовала формированию степени суровости судьбы Ю. В. Жадовской, то вероятность появления на свет "Невыдержанной борьбы" из родильного места души, даже обречённой на невоз­можность воспроизводить жизнестойкую силу всепокоряющей и благоденствующей красоты, - была бы ниже психологическо­го резерва.
   Есть в России исторически общая, предрасполагающая к общественной рассогласованности сила (охватывающая всё про­странство и весь ход земного времени в эволюционном развитии цивилизованного человечества), выливающаяся в форму так на­зываемой дискреционной власти (правового института, легали­зирующего "свободное усмотрение", т. е. полный произвол аген­тов исполнительной власти в центре и на местах), которая про­являлась в эпоху Чернышевского - Достоевского - Жадовской сословно-классовой усмотрительно-запретительной исполни­тельностью царских указов, в период номенклатурного социализ­ма - номенклатурно-партийной усмотрительно-ограничительной исполнительностью постановлений Политбюро ЦК, и на заре повторного российского капитализма - финансово-экономическим исполнительным произволом новорусских чиновников под эги­дой финансовой олигархии.
   Вот эти агенты исполнения дискреционной власти и состав­ляют ту (другую) часть народа, с которой Ю. В. Жадовская вела "невыдержанную борьбу"... А коль "запеленгованы" координа­ты противника, то надо досконально познать его "нутро", чтобы, во-первых, иметь кагорте избираемых БОГом хотя бы малый шанс на победу в будущем, если в прошедшем (на идейно-соци­альном поле "Невыдержанной борьбы") её не удалось одержать ангелоподобной натуре Ю. В. Жадовской, и во-вторых, через виденье "нутра" агентов исполнения дискреционной власти и через приемы, методы и способы удержания этой власти понять
  
   дух протеста и познать глубину душевного волнения поэтессы, а также правильно оценить кажущийся автономным (от народа и страны) путь поэтессы, о котором она сказала поэтической строфой:
   "Пройду своим путём, хоть горестно, но честно,
   Любя свою страну, любя родной народ,
   И, может быть, к моей могиле неизвестной
   Бедняк иль друг со вздохом подойдет".
   Так как в калейдоскопе истории номенклатурный социализм и повторный российский капитализм оставляют более свежие поступи, чем эпоха Ю. В. Жадовской, поэтому поднятая выше проблема будет рассматриваться через живые отголоски прошед­шего времени... Начнем с прерванного анализа красноплоща­дочной массы народа от 21 августа, точнее, с недоуменного воп­роса, обращенного ко второй части народа (агентам исполнения дискреционной власти, которые инициировали массовый про­тест), о невозможности не знать, хотя бы нижеприведённый фрагмент популярной песни Вилли Токарева о американском образе жизни: "Небоскрёбы, небоскрёбы, а я ма - а -а - а- ле - нь - кий такой // Всюду ездят толстосумы // Деньги куры - не клюют // Между ними как шакалы // Люди бедные снуют //" - И стоило ли после этого менять шило на мыло? И это ещё без учета реа­нимационных затрат на переориентацию экономики и на снятие стресса с психики зомбированной преобладающей (третьей) час­ти народа в результате реформирования... А может быть, агенты духа рассогласованности (вторая часть народа) горели желанием исправить искаженную форму социализма, которую пламенным стихом жёг ещё на заре Советской власти В. В. Маяковский: "А разных главных неумолимо // Шоферы возят и возят мимо // Не ухватишь - скользкие, - не люди, а налимы // "Без доклада вос­прещается". Куда не глянь// "И пойдут они, солнцем палимы // И застонут..." // Дело дрянь! "("Протекция" 1926 г.) ... Ну, если так, тогда зачем было вести народ за бывшим свердловским прорабом, если он стал "сознательным" коммунистом после осознания и признания во весь голос В. В. Маяковским патоло­гии социализма, и более того, когда бывший свердловский про­раб, исполняя почти сорок лет роль драного волка в овечей шку­ре (т. е. пребывая в рядах КПСС), посетил за несколько месяцев
  
   до снизложения социализма в России американский город Ат­ланта и перед телекамерой на весь мир приложил руку к сердцу, говоря: "Здесь у сердца моего партбилет коммуниста, я его ни­когда, никому не отдам!" ... Не могли не знать агенты духа рас­согласованности и о властолюбивых амбициях бывшего прораба. Создавая остроту безвозвратно уходящего времени и интуитивно подсказывая возможность шанса одеть "царскую корону", агенты духа рассогласованности поставили бывшего прораба в позу "обидевшегося мальчика" на "деловые замечания" жены бывше­го ставропольского комбайнера, чтобы, учуяв прилив "демокра­тической волны" масс, перевоплотить бывшего прораба в "царя Бориса". Для чего агентам духа рассогласованности нужен "царь Борис"? А за место... козла отпущения, если не заладится заду­манное дело, а если и заладится, то после ухода "царя Бориса" с политической сцены списать на него все ошибки реформиро­вания, оставаясь самим непогрешимыми. "Тому в истории мы тьму примеров слышим".
   Агенты духа рассогласованности, судьбоносно-исторически являясь ядром любого общества, направляют вектора взаимосвя­зи и воздействия, как по восходящей линии, так и по нисходящей
  -- к зомбированной (преобладающей) части народа.
   Хотя в эпоху Ю. В. Жадовской слово "зомбирование" не употреблялось, однако поэтесса своей гуманной рассудительно­стью понимала те явления, процессы и действующие лица, кото­рые характеризовали это слово. В строфе "Пройду своим пу­тём..." Ю. В. Жадовская имеет в виду под словом "народ" именно эту (преобладающую) часть народа...
   Как способствует пойманный зеркальный отблеск познанию формы предмета, так и пойманный миг психологического рас­крепощенного самовыражения зомбированной части народа спо­собствует познанию разнохарактерных (но не лишенных в своем большинстве благородства) порывов души этой части народа, а так же познанию углубленности характера мнимых повелителей этих порывов - агентов духа рассогласованности. Фиксирование "пойманного мига" происходит, в частности, по разработанному автором Бодним А. приему - так называемому "эффекту недо­несения Войновича". Эпизодическая основа, родившая этот прием, вырисовывается из воспоминания о своем детстве воен-­
  
   ной поры известного писателя Владимира Войновича... Пионер Володя Войнович, проживая с эвакуированными родственника­ми в бараке зауральской провинции и будучи невольным свиде­телем при многолюдии сорвавшихся в сердцах с уст соседки страшных слов: "Проклятый Сталин, кровопиец народный", - ре­шил, что утром следующего дня о антисоветских словах крамоль­ной женщины оповестит (как подобает пионеру) ОГПУ. Но на­чавшаяся активизироваться коварная простуда уложила на пол­месяца пионера Володю Войновича в постель, последовавшая после выздоровления череда проливных дождей ещё на пол-меся­ца отложила намеченное решение. По прошествии месяца ли­шенный обремененностей пионер Володя Войнович, видя посто­янно перед своими очами мельтешащую крамольную соседку, с глубокомысленным удивлением приходит к выводу: жить, оказы­вается, можно и без доносов в нечеловеческих условиях, не те­ряя облика Человека.
   А ведь около 90% узников ГУЛАГа были жертвами доно­сов... Могут резонно возразить автору Боднему А., что среди жертв ГУЛАГа были и такие, которые не доносили и сидели напрасно. Были, если не принимать во внимание патриотические слова Юлиуса Фучика о равнодушных (с "молчаливого согласия" которых вершатся в мире беззакония). Мнимая невиновность этой категории жертв ГУЛАГа - "самых честных из честных" - может вылиться в укор автору Боднему А., мотивированный тем, что против "отца всех народов" они были бессильны. Да, бес­сильны были "самые честные из честных" против будущего "от­ца всех народов", а вот против мнения Ленина о несоответствии кремлевского горца должности генсека нашлось храбрости вы­ступить на очередном съезде партии в поддержку будущего "от­ца всех народов" (согласно статистике КПСС, около 70% голосо­вавших за кремлевского горца попали впоследствии под жер­нова ГУЛАГа) на фоне популяризированного агентами духа рассогласованности имиджа кремлевского горца... Эти доводы автора Боднего А. могут показаться "самым честным из чест­ных" малоубедительными. Но автор Бодний А. не был бы исследователем, если бы не привел в завершение аргументирования ещё один довод, от которого у "самых честных из честных" мо­жет во рту вода закипеть... Кремлевский горец, идя каждый раз
  
   на заседание Политбюро, в скрытом душевном напряжении сдер­живал еле заметную нервную дрожь в коленях от законно возмож­ного заявления членов Политбюро: "Товарищ Сталин, решением Политбюро вы сняты с должности генсека..." Минула кремлев­ского горна эта участь, но не обошла стороной его преемника генсека Н. С. Хрущева, который, уезжая на отдых в Крым осенью 1963 г., предупредил членов Политбюро: "Если только проявите попытку выступить против меня, - раскидаю, как щенков". И "рас­кидал" - приехал из Крыма уже рядовым членом КПСС в облике "бездомного пса с поджатым хвостом" ...Попробуйте "самые че­стные из честных" прикоснуться хотя бы к одному волоску на голове Президента России без его согласия. Президентская кон­ституция вам это не позволит, даже если будет одобрительный референдум народа... Сталинская конституция давала вам, "са­мым честным из честных", полную свободу для проявления де­мократического действия.
   "Эффект недонесения Войновича" своей конечной идеоло­гической "безрезультативностью" (или "бездействием") способ­ствует возможности "проявления демократического действия", рассеивая туман зомбированное? на психологии народа, дол­женствующего познать природу искаженное? социализма в фор­ме ГУЛАГа и доноса... Донос - это скрытая форма самовыра­жения в грехопадении порочной натуры человека... ГУЛАГ - это творение... БОГа, создавшего испытательный полигон всесоюз­ного масштаба для открытого самовыражения в грехопадении порочной натуры человека, но руками... чьими?... Болезненно-­мнительного кремлевского горца? Нет, нет и ещё раз нет! Крем­левский горец имел видимость реальной жизни, ограниченную параметром Кремля (и дачным маршрутом), и причастность его к ГУЛАГу сводилась лишь к узакониванию искусственно нагне­таемых страхов, выливавшихся в энергию репрессивного воздей­ствия... Строители ГУЛАГа и нагнетатели искусственного страха (во все времена цивилизации человечества, в частности, с эпохи Ю. В. Жадовской и до наших дней) - это, ставшие уже нарица­тельными, знакомые действующие лица истории: агенты духа рассогласованности, наречённые автором Бодним А. (склонным к биологическим ассоциациям, расширяющим и углубляющим сферу познания духовной, субстанционности) СУКкулентами
  
   Спонтанной Подпитки Интеллекта Дисгармонией. По усечен­ному корню первого слова и по начальным буквам последующих слов, составляющих текст нареченности, образуется (во множе­ственном числе) развернутое словесно-смысловое сочетание, точ­нее, новое наименование: СУКи СПИДовые.
   По шкале нравственности честность и демократия - это срод­ные сестры... Так почему же "самые честные из честных" (кото­рые не могли не знать о нервическом дрожании колен кремлев­ского горца и о исторической роли СУК СПИДовых) не исполь­зовали сталинскую конституцию для пресечения испытаний на всесоюзном полигоне - ГУЛАГе?.. ... А потому, что предчувство­вали в будущем траурное шествие к памятнику Дзержинского, точнее, к соседствующей с ним безликой скульптурной глыбе с целью возложения венков в память о жертвах ГУЛАГа... Пре­кратите этот спектакль "самые честные из честных"! И рядом с памятником Дзержинского водрузите на постаменте скульптур­ную композицию - изваяние во весь рост Осипа Мандельштама, облаченного в арестантскую робу, и стоящего рядом с ним в об­нимку Бориса Пастернака, (запамятовавшим напомнит автор Бод­ний А., что Борис Пастернак - это тот самый член Союза писате­лей, который единственный во всей Вселенной, пренебрегая ин­стинктом выживания, выступил открыто перед "отцом всех народов" в защиту Осипа Мандельштама. Низкий поклон Бори­су Пастернаку от автора Боднего А.). И сюда, сюда, сюда, к этому монументу "самые честные из честных" возлагайте цветы в па­мять о жертвах ГУЛАГа, не забывая при этом воскресить в па­мяти факт отречения сына Михаила Зощенко от своего отца. О, господи, ещё такого позора не знала мать-Россия, чтобы "са­мые честные из честных" сами заготовляли себе намыленные веревки и по указке СУК СПИДовых затягивали себе петлю на шее.
   А чтобы вероятность повтора самобичевания человечества (в свете изложенного материала от поэтической строфы Ю. В. Жадовской на стр. 88 до последнего абзаца настоящего текста главы 59) была сведена к нулю, нужно взамен забывчивости ав­тора Боднего А. произвести скульптурное завершение монумен­та: вычеканить на памятной доске строфу из литературного на­следия... нет, не Бориса Пастернака и не... Осипа Мандельшта­-
  
   ма (так как им могут приписать субъективность ощущения гула- говского произвола), а... Ю. В. Жадовской (стр. 88) ... В этой стро­фе чувствуется надломленность поэтессы от осознания неодоли­мости силы, фальсифицирующей божью истину руками СУК СПИДовых, но в то же время через надломленность жизненной силы видится ядро твердости духа, покрытого сплавом из гармо­низированных нравственных достоинств, легированных идей­ным постоянством... Носители подобного ядра сопоставляют красоту своей души с приемлемостью норм нравственности окружающей среды, а не слепо берут за эталон подражания эту нравственность, тем самым предостерегая себя от самобичева­ния, памятуя о том, что, кроме носителя нравственного совер­шенства - Иисуса Христа - есть в мире и антихрист, которого при потере даже кратковременной бдительности можно принять за сына божьего.
   "Сам Христос, - записывает в "Дневнике писателя" Ф. М. Достоевский, - проповедовал свое учение только как идеал..." ...Выдавая себя за приверженца учения Христа, Ф. М. Достоев­ский в то же время ради демонстрации оригинальности своего ума как бы исподволь своей идеи о всемирном единении челове­чества (христианский социализм) снизводит толкование учения Христа к идеалистической форме, беря у него реванш в рацио­нальности выбора судьбы человечества... Это рождало всемирно духовный парадокс, в котором Христос представлялся как вы­разитель божьей истины через знание природы человеческих слабостей, а Ф. М. Достоевский - как носитель познания природы человеческих слабостей, перевоплотившегося психоанализом в теорию обустройства мира на хребту учения Христа.
   Ю. В. Жадовская понимала, что идея всемирного единения человечества не может не носить скрытую идеологическую суть, т. е. кто правит миром капитала, тот посредством СУК СПИДо­вых и подомнёт под свою правду жизни народ, прикрываясь ло­зунгами благоденствия... А вот всемирной организации или, наконец, партии, способной мобилизовать народ на создание ос­нов если не христианского социализма, то хотя б (в философ­ском плане) научного социализма, в эпоху Ю. В. Жадовской не было, но даже если бы и.... была (провозглашенная Лениным крылатой фразой: "Есть такая партия!"), - то но мере воплоще­-
  
   ния тезисов и принципов научного социализма в жизнь эта партия претерпела бы воздействие всемирного духовного пара­докса, а поэтому стоящие за крылатой фразой Ленина общест­венно-исторические предпосылки превратили бы партию науч­ного социализма не без фундаментальной помощи СУК СПИДо­вых в партию партноменклатуры с её искаженным сыновьим придатком - ГУЛАГом, а позже - неизбежен возврат на новый виток спирали призрачной видимости прогресса: повторный возврат капитализма в России.
   Ю. В. Жадовская не знала эту будущую поступь истории на­рода и страны, но своим поэтическим чутьем и интеллектом, сво­ей психологической упругостью силы воли и своей идейной устремленностью она понимала не только всю сложность проб­лемы разграниченности, точнее, общности личного и всенарод­ного благополучия, но и осмысленно вбирала в свой внутренний мир загадочность всемирно духовного парадокса, а это в свою очередь и рождало кажущийся автономным, (от народа и стра­ны) путь самовыражения нравственного противостояния злу без видимого, казалось бы, единения с духовной динамикой народ­ной жизни под небом единой родины - России - в её поэтиче­ской строфе: "Пройду своим путем...". Несмотря на минорный тон соотнесенности бренности человеческой жизни к вселен­ской вечности в этой строфе, невольно напрашивается сравне­ние духа творческого и социального борения Ю. В. Жадовской с рекой познания жизни, рождающей разделительным вечнонесущимся к таинствам грядущего потоком два берега, абстрагиро­вание которых через ламинарность излияния поэтическим сло­вом патриотического долга с личностной совестью и с верой поэтессы в воскрешение скромной памяти о себе определяет один берег как сострадальную судьбу Ю. В. Жадовской, а другой берег - как многострадальную судьбу русского народа, извечно надеющегося на осуществление идеала Христа, но реально со­гревающегося теплом вселенского излучения "падучей звезды" от единящих (народ и поэтессу) вод реки познания жизни.
   Глава 60.
   Ладья кажущейся автономности душевной тяги Ю. В. Жа­довской шла по водам реки познания жизни в направлении от цивилизации к глубокой провинции, чтобы на расстоянии разум-­
  
   ной близости созерцать свою идейную цель - единение с простым народом, - ибо поэтесса боялась, что соприкосновение с омате- риализованной формой цели может испортить чистоту идеала. Автор Бодний А., полностью солидарствуя с Ю. В. Жадовской как родной душой, на собственном опыте убедился в разумности интуитивного расчёта поэтессы, оставляющую на земную дове­рительность 99,9% (0,1% недоверительности) и 100%-на иде­альную (потустороннюю) доверительность... Есть у Ю. В. Жа­довской стихотворение: "Мирских сует я не терплю..." ...Как толща кристально чистой воды в водоёме оптически смещает видимое дно, так и смысл, заложенный в названии стихотворе­ния, на 0,1% смещает земную доверительность к недоверчиво­сти, но не отяжеленно прагматическим скептицизмом, а воздуш­но-легким сентиментально-чувственным восприятием жизни путем сопоставления "божьего мира" с "мирской" суетностью. "Мирских сует я не терплю,
   Но божий мир душой люблю,
   Но вечно будут милы мне -
   И звезд мерцанье в вышине,
   И шум развесистых дерев,
   И зелень бархатных лугов,
   И вод прозрачная струя,
   И в роще пенье соловья".
   0,1% недоверчивости Ю. В. Жадовской - это условный циф­ровой показатель, ибо поэтесса была не только по-детски иск­ренняя, но и бесхитростная до самой глубины души. Этому сви­детельствует, в частности, не только факт инициирования рав­ного деления наследства с братом, но и, несмотря на нежелание Насти Федоровой исполнить духовное завещание: выращивать Цветы, - непринятия мер сохранности от возможного пренебре­жительного отношения (со стороны воспитанницы, на которую Ю. В. Жадовская переписала наследство) к реликвиям: памят­ным вещам молодости, рукописям, книгам, фотографиям и др... С завладением имением Ю. В. Жадовской после ухода поэтес­сы в вечность Настя Федорова почти все её реликвии пустила коту под хвост, не говоря уже о настырно не исполненном духовном завещании поэтессы... Недобросовестное отношение к исполнению Настей Федоровой последней воли Ю. В. Жа-
  
   довской, хотя и тяготелось к открытому предательству, но было значительно лояльней, нежели скрытое предательство Иуды, что дало Насте Федоровой со стороны БОГа более смягчительный приговор: эфемерное обогащение перевоплотилось в полунищепское существование до исхода жизни. Приговор был испол­нен незамедлительно беспощадным роком... Не обошел сторо­ной неумолимый рок и корежских вандалов, разрушивших "Эдем" Ю. В. Жадовской при умышленном попустительстве местных властей: из поколения в поколение корежские вурда­лаки влачат жалкое существование, не облегчив свою участь награбленным. -"
   Глава 61.
   Но озабоченность автора Боднего А. выражается не столько невозвратимо пропавшими реликвиями Ю. В. Жадовской, сколь­ко сохранением красоты души поэтессы через благие (т. е. краси­вые) деяния потомков, осветляющих свой разум и чувства благо­уханной поэзией "жизни сердца", и через неприкосновенность к её супертайне [т. е. признание наличия в женской родной душе не познанных (и не долженствующе познаваемых) глубинных, за­цикленных па самих себя импульсах]... Мудрое интервью Вик­тора Коршунова (директора Малого театра) о вечных уголках та­инства женской души - тому подтверждение... Суиертайна, как и индивидуальность натуры, несущая свой неповторимый колорит эмоционально-чувственных и аналитических особенностей (на­подобие анатомическому рисунку линий на кожном покрове ладони), - не снижает степень слитности родных душ... ...Красота души, как энергия, может материализоваться. Для сомневаю­щихся автор Бодний А. предлагает освежить в памяти ситуаци­онные моменты, беря в качестве объекта экспериментирования не святыню - красоту души, - а её диаметральную противополож­ность - тенденцию к душевному уродованию самосознанием, выражаемую сознанием зачастую в замаскированной форме под этическую любезность. Во время словесного контактирования благородной натуры с натурой, несущей тенденцию, первая ис­пытывает внезапно налегаемую внутреннюю перекоробленность мироощущения (сопровождающуюся, как правило, повышением артериального давления и головной болью), невзирая на внеш­-
  
   нюю благорассудительность второй натуры. Самопроизвольно у первой натуры вырабатывается желание (без логического обо­снования) избегать встречи со второй натурой. Расхожий термин
  -- психологическая несовместимость - только лишь внешняя ре­зультативность данного явления, обоснованность - в оматериализации отрицательных импульсов уродоподобного самосозна­ния в виде фантомно-энергетического потока (упрощенно срав­нимого с биотоками), незримо физически воздействующего на чувства первой натуры... Но тенденция к душевному уродованию второй натуры - это не синоним тупорылости сознания. Эта натура ведёт себя, как проточная вода в русле с разной харак­теристикой герметичности: перед силой, как перед китайской стеной, - пасует, тихо изливаясь мимо, но стоит только обнару­житься малейшему дрену, - начнёт эрозийно подмывать и китай­скую стену...
   Не исключено мнение, что для автора Боднего А. образ род­ной души - Ю. В. Жадовской - из-за пласта земного времени может облечься во вселенскую туманность... На начальной ста­дии познания родной души - Ю. В. Жадовскую - автор Бод­ний А., действительно, не мог сориентироваться в этом мире, ощущая воображаемую китайскую стену между внешней про­зрачностью (даже типичностью) и душевной феноменально­стью вожделенного образа, между земным авторским мироощу­щением и внеземным выражением души поэтессы. Это порожда­ло у автора Боднего А. сильную обеспокоенность, ставившую его в зависимость от окружающей среды по поводу сроднения с душой Ю. В. Жадовской... ...Теперь, навсегда добровольно плененный фантомно-энергетическим воздействием красоты души поэтессы, автор Бодний А. четко ощущает духовное субстанционное единение между собой и Ю. В. Жадовской: сроднение душ находится в режиме вселенского потока Вечного Времени, независимо от того, в каком измерении пребывает та или иная душа... Понять это и просто и в то же время сложно, подобно исподволь, незаметно рождающейся философской уг­лубленности стихов Ю. В. Жадовской из вроде бы, казалось, про­стого слова, но дающего ощущение погруженности в прозрач­но-кристальную безобъемность живительного источника, перево­площающего обожествленную простоту в восходящий круго­-
  
   ворот очищающихся от земной дисгармонии чувств и в облег­чающую думу предчувствие разрешимости извечных челове­ческих таинств ожидания будущности... Отсюда - и вносимые Ю. В. Жадовской в поэзию чувство тоски, неудовлетворенности, а значит, и отрицания действительности ради... торжества спра­ведливого будущего... ...А поэтому и слезы на глазах поэтессы Юлии Валериановны Жадовской - это лишь предтеча обожеств­ленной улыбки:
   "Ничего, немножко только воли,
   И исчезнут слезы на глазах,
   Ничего... еще одно усилье, -
   И мелькнет улыбка на устах!"
   Февраль 2002 г.
  
   АКСОНОМЕТРИЧЕСКОЕ ПРОЕЦИРОВАНИЕ ЖИЗНЕННОЙ И ТВОРЧЕСКОЙ СУДЬБЫ Ю. В. ЖАДОВСКОЙ НА ФОНЕ
   ЭСТЕТИЧЕСКОГО ПСИХОЛОГИЗМА И
   ДУХОВНОЙ СУБСТАНЦИОННОСТИ
   Часть четвертая
   Глава 62.
   Торжество справедливого будущего, обрамлённого обожеств­лённой улыбкой поэтессы, было тесным образом связано и с судь­бой крестьянской России и с всевышней благосклонностью к творчеству Юлии Валериановне Жадовской.
   Будучи третьеразрядной поэтессой, Ю. В. Жадовская как вы­страдавшая творческая личность глубже сознавала Н. В. Гоголя и даже И. С. Тургенева, что самая злободневная тема современно­сти - это историческая участь и перспектива крестьянской Руси, конкретнее - доля крестьянина с сохой на ниве его жизни. Н. В. Гоголь, к сожалению, не с заострённым вниманием относился к этой проблеме. Будучи сам скитальцем, не имея своего жилья, он отдавал накопленный творческим трудом капитал на благоуст­ройство жизни бедного студенчества, как бы забывая, что есть ещё специальная категория людей - крестьянство, для которого бед­ность - постоянная спутница жизни... У Ю. В. Жадовской есть стихотворение "Грустная картина", где изображен крестьянин, стоящий на своей неурожайной ниве и чешущий затылок от бе­зысходности ситуации. И кто ему выделит пособие по аномаль-
  
   но-погодной неурожайности? И сколько таких бедствующих кре­стьян по Руси? Задумывался ли над этим Н. В. Гоголь?.. ... Н. В. Гоголь был далековат от крестьянской России, и поэтому тяготы крестьянства для него были объектом опосредственного осмыс­ления... С И.С. Тургеневым дело обстоит сложнее. В "Записках охотника", как отмечает биограф Ю. В. Лебедев, противоестест­венный порядок вещей в социальной сфере отображается худож­ником в "повторяющемся мотиве изуродованного пейзажа", име­нуемый автором Бодним А. "овражным" пейзажем. Через эту художественную деталь писатель, по мнению Ю. В. Лебедева, вскрывает глубину трагедий и переживаний крестьянской души, а заодно и сострадание самого автора, т. е. И. С. Тургенева. Если это так, то зачем тогда вырученные деньги от продажи часто по­вторяемой вырубки леса (приводящей к возбуждению почвенно-­эрозионного процесса) направлять не на обустройство жизни многострадального крестьянства, а на дорогостоящие подарки для дочерей Полины Виардо? Тогда получается, что И. С. Турге­нев или наигранно-сострадален к крестьянской доле, или, если пишет кровью сердца, то тогда его творчество не соответствует высокому художественному мастерству классика, и читатель впра­ве ждать в любви момент от такой раздвоенности чувств и дей­ствий фальшивую ноту, низкопробный слог. А если до конца повествования нет такой ноты и такого слога, значит... тогда задействуется индивидуальная правда жизни, совмещающая си- нусовидность выражения и положительного (божественного) и отрицательного (сатанинского) начала... классик своим творче­ством должен нести людям образец нравственности и морали, выраженный в земном, реальном исполнении... и почему биограф Ю. В. Лебедев вкладывает в "овражный" пейзаж "противоесте­ственный порядок вещей в социальной сфере", придавая ему но­визну художественного мотива? А может быть в "овражном" пейзаже выражена непостижимость глубины и "противоэрозий­ная" неразрешимость животрепещущих проблем крестьянской России принятыми действующими методами на современном автору (И. С. Тургеневу) этапе общественной жизни? Тогда это "реабилитирует" И. С. Тургенева, ибо переводит авторское сост­радание от конкретной личности к желанию восстановления об­щечеловеческой душевной гармонии.
  
   Более правдоподобнее - проецирование позиции И. С. Турге­нева автором Бодним А., нежели биографом Ю. В. Лебедевым (не в целях самовосхваления автора Боднего А., а в возможности использовать великим писателем шанс своего намерения приве­сти в соответствие результирующую душевного борения между интимно-эстетическим упоением врожденного чувства прекрас­ного, с одной стороны, и всплесками выстраданных мыслей и чувств на лист бумаги, с другой стороны). Залогом тому - нрав­ственная добропорядочность великого писателя.
   Развивая тему взаимосвязи, внутреннего родства и внешнего сходства поэтических героев И. С. Тургенева из "Записок охот­ника" с природой, биограф Ю. В. Лебедев пишет: "В создании целостного образа живой России участвует природа. Поэтиче­ских героев И. С. Тургенева чаще всего сопровождает родствен­ный пейзажный мотив. Мы видим лицо Калиныча, кроткое и ясное, как вечернее небо. Душевная кротость героя подхвачена природой, в ней разлита... ...Облик героя срастается с образом зари и неба. Через Калиныча сама природа оживает и одухотворя­ет" ... У Ю. В. Жадовской есть строфа, которая недвусмысленно определяет характер взаимосвязи поэтессы с природой:
   "Как сладко приникнуть мне
   К святому ложу твоему,
   Мать всеисцеляющая - Природа!"
   В отличие от Ю. В. Жадовской, которая считает себя и доче­рью и подданной вселенской целостной Природы, по биографу Ю. В. Лебедеву, природа и человек олицетворяет духовное собрат­ство, взаимозаменяя и взаимодополняя друг друга. Эта позиция биографа Ю. В. Лебедева прошла бы незамеченной критическим оком автора Боднего А., если бы не навязчиво всплывший в уме последнего художественный эпизод... У А. Блока в поэме "Две­надцать" виделось на протяжении всего коммунистического строя духовное собратство в сцене патрулирования по метельно­му Петрограду группой красноармейцев, символически возглав­ляющей идущим впереди Иисусом Христом... А в наступившем капиталистическом строе в этом собратстве усмотрели наруше­ние элементарных правил личной безопасности: резко снижав­шая видимость метельная мгла создавала опасность спутать Иису­са Христа (т. е. превратить в живую мишень) с любой встречной
  
   человеческой фигурой, вызывающей подозрение и неадекватно реагирующей на окрик патрульных, и тогда... неминуемо вторич­ное прерывание земного пути Иисуса Христа от единовременного залпа двенадцатью пулями... Получается, что А. Блок был... ре­диской, т. е. снаружи красный, а внутри - белый.
   К сожалению, такую цветную голограмму биограф Ю. В. Лебедев хотел бы видеть в художничестве великого писателя, опуская новшество средств изображения единения человека и природы, давая простор мнимой приверженности И. С. Тургене­ва к язычеству через антропоморфизм, точнее, художественно-за­вуалированному желанию столкнуть принципиальные позиции христианства и язычества... Возникавшие сомнения по поводу целесообразности и жизнестойкости христианских принципов Ю. В. Жадовская высказывала открыто, однозначно. Хотя хрис­тианство отчасти и выросло на почве язычества, но всосавшееся с молоком матери в историческое сознание Ю. В. Жадовской ве­роучение - христианство - осталось до конца земной жизни, как безальтернативное... Не есть ли здесь альтернативность (пусть даже преподнесенная с благими намерениями) - проявление духа дисгармонической противоречивости, свойственного подавляю­щему большинству человечества? А может быть, сам биограф Ю. В. Лебедев создаёт идейно-эстетический привкус редиски в творчестве великого писателя, как бы подсознательно перелажи­вая непопулярную черту своего характера на другого? Об этом ведает только БОГ. ...Антропоморфическим душком отдаёт и от нижеследующих слов биографа Ю. В. Лебедева: "Люди и при­рода дышат здесь ("Бежин луг") одной жизнью, "помнят" друг о друге, выступают как органы единого живого существа. Душою этого единства является личность автора, Тургенева, слитая с жиз­нью народа, с глубинными пластами русской и даже праславянской культуры. Из этого бездонного источника черпает она свою поэзию..." учитывая, что и И. С. Тургенев и устно и письменно высоко ценил творчество лидера революционных демократов В. Г. Белинского, а через 35 лет после кончины великого критика лёг навечно с ним рядом (согласно духовного завещания), - автор Бодний А. сомневается, в выраженном биографом Ю. В. Лебеде­вым приоритете "антропоморфической" эстетике над социаль­ностью в фундаментальном произведении И. С. Тургенева и ос-­
  
   тавляет за собой право считать проблемы социальной среды, простого народа первостепеннозначащими, а "пейзажный" мотив - лишь существенное добавление к ним... Грош цена любому пи­сателю, если он выражает (данным ему БОГом талантом) чувство прекрасного, забывая о предназначенности своего творчества вскрывать в народе исторические глубинные истоки и любви к природе, земле, и духа свободолюбия (который должен истекать только в русле справедливого проявления жизни). Обогащаясь мудростью через познание жизни народа и природы, истинно народный писатель становится защитником и экологически за­грязняющейся природы и, главное, попранных прав угнетённого народа. Душа же художника слова - это индивидуально-отли­чительный от души народа, обособленный внутренний мир творческого абстрагирования, выражающий опосредственно ду­ховные интересы и побуждения народа... Историческое величие народа - в созидании материального облика Земли, это величие и должен уметь изображать художник... Но каждый художник в силу своей психологии и душевного потенциала но-разному вос­принимает умаление величия народа сатанинской силой - арис­тократией и светским кругом: один как И. С. Тургенев, не теряя оптимизма, обличает и социальную несправедливость и тенден­циозных уродователей пейзажного лика земли, другой, точнее, другая, как Ю. В. Жадовская, с ангелоподобной, но надломлен­ной от осознания непоправимости баланса зла и добра натурой через поэтическую печаль выражала глубокое сожаление и про­тест дисгармоническому обустройству человечества на Земле, где красота живой природы стала (в лучшем случае) объектом корыстных интересов "земных богов", а в худшем случае - объек­том безразличия... таким образом, сами собой из вышеизложен­ного напрашиваются выводы: единство людей и природы олицет­воряется душой народа (а душа художника только объемлет аб- страгированно это единство в форму духовной общности, сфера которой слагается из вселенской туманности (за которой кроется божья истина) и из фантомноподобного творческого озарения). И второе - бездонным источником, из которого художник черпа­ет свою поэзию, является обожествлённое природное свойство внутреннего мира - свойство всецельно на пульсации сердца от­даваться избранной идее, совмещенной в пространстве и во вре-­
  
   мени с сокровенными побуждениями раскрепощенной в уеди­ненности (от непосредственного воздействия земных поработи­телей) душой простого народа, и детермин и чески подчинять свою волю красоте и созидательно-врачующей силе Природы... Эти выводы художественного подтверждаются Ю. В. Жадовской, в частности, прозаической строкой из "Переписки": "Сейчас ото­шла от раскрытого окна; южный ветер освежил мне ласкою грудь и пылающие щеки. Ветви цветущей жимолости с легким ропо­том наклоняются к окну, будто просятся в комнату. Хорош этот мир, жаль только, что счастья в нём нет! Не знаю отчего, мне что-то очень грустно... не могу удержаться от рыданий. -"Слёзы мешают писать... да в состоянии ли эти глупые чернила й перо выразить всю горечь отравленной души моей?"
   В этой строке из "Переписки" высоким мастерством стили­стических переливов, отражённых от вылитой наружу экспрес­сии душевных переживаний поэтессы, Ю. В. Жадовская как бы соединяет воедино через раскрытое окно микро- и макромиры Вселенной, взаимообуславливая их носимой в себе обожествлен­ной всемирной печалью, и в то же время обособляет их своей беспомощностью, исходящей от красоты души.
   Дополняют эту тему также стихотворения Ю. В. Жадовской: "...Я всё хочу расслушать...", "Облака", "Туча", "Грустная кар­тина".
   В стихотворении "...Я всё хочу расслушать..." Ю. В. Жадов­ская через кроткую любовь к живой природе ищет ответ на не­удовлетворённость жизнью.
   В стихотворении "Облака" Ю. В. Жадовская завидует безмя­тежно-условной свободе облаков, которые хотя и гонимы в не­предсказуемом направлении ветром, но необременённые ничем в противовес поэтессы, которую неодолимым грузом давят к земле неразрешимые (в её представлении) и несправедливые по человеческой морали проблемы.
   В предыдуще упомянутых главах "Аксонометрии..." стихо­творение "Грустная картина" Ю. В. Жадовской показывает, что за туманностью "капризов" природы, снижающих биологиче­ский урожай крестьянской нивы, кроется государственно-адми­нистративное безразличие к судьбе простого человека, делаю-­
  
   щего его социально незащищенным, ибо крестьянину не преодо­леть не только "капризы" природы, но и "капризы" мелкого чиновника.
   ГРУСТНАЯ КАРТИНА!
   "Облаком густым Вьется из Овина За деревней дым Незавидна местность:
   Скудная земля,
   Плоская окрестность,
   Выжаты поля.
   Всё как бы в тумане,
   Всё как будто спит...
   В худеньком кафтане Мужичок стоит,
   Головой качает --
   Умолот плохой - Думает - гадает:
   Как - то быть зимой?
   Так вся жизнь проходит
   С горем пополам;
   Так и смерть приходит,
   С неё конец трудам...
   Причастит больного Деревенский поп;
   Принесут сосновый
   От соседа гроб;
   Отпоют уныло...
   И старушка мать
   Долго над могилой
   Будет причитать..."
   В ранее упомянутом стихотворении "Туча" Ю. В. Жадовская силу и разноголосицу живой природы с помощью аномалии кон­центрирует и трансформирует в суровый аккорд, напоминая силь­ным от мира сего, что против них может восстать не только про­стой народ, но и перевоплощённая в неукротимую энергию дви­жения живая природа.
  

Глава 63.

   Есть у Ю. В. Жадовской и стихотворение "Люблю я головы горячей увлеченье...", в конечном четверостишии которого ("...Моих цветов краса и упоенье...", она своеобразно отражает проблему сопряженности людских судеб и живой природы. В нём Ю. В. Жадовская вскрывает философскую глубину казалось бы уже на проторённом пути:
   "...Моих цветов краса и упоенье Пускай тебя восторгом подарит,
   Пусть шум деревь заглушит на мгновенье Предчувствие того, что будущность сулит".
   В этом четверостишии "шум деревь" - не отвлекающее лечебное средство; а живая природа - не объект модуляции будущности. Но динамика живой природы ("шум деревь...", "цветов краса и упоенье..."), воздействующая вначале как психологический фактор, гипнотически плавно преобразуется духом и телом человека в движущую силу интуитивно-под- сознательного мировосприятия непознанных и непознаваемых законов Вселенной, не затушёвывая, а даже как бы биоэнерге­тическим отблеском семантики духовной субстанционности наэлектризовывает превентивность самосознания на опережа­ющую готовность к оценке последствий будущности.
   Не претендуя на роль БОГа, живая природа тем самым как бы даёт спасательный круг человеку, погруженному в безбрежное пространство Мирового Океана турбулентности предполагаемых и располагаемых божьих истин.
   Вышеизложенные произведения Ю. В. Жадовской показы­вают характер реагирования поэтессы на дисгармонию внешнего мира с реалистических позиций бытия.
   Глава 64.
   Два нижеизлагаемых четверостишия ("Веет тихо, веет сладостно..." и "Люблю я головы горячей увлеченье...") решают эти вопросы уже абстрактно. Само погружение в абстракцию даёт Ю. В. Жадовской хотя и мнимую, но умиротворяющую душу разрешимость неразрешимых вопросов.
  
   "Веет тихо, веет сладостно
   Мне дыханье ветера.
   Светят звёзды в небе радостно,
   Спит на дне души тоска".
   В этом четверостишии Ю. В. Жадовская на фоне нежной очарованности красотой природы рождающуюся в ней печаль умиротворяет сном в тайной надежде сохранить хрупкое равно­весие между иллюзорным и реальным благополучием жизни. "Люблю я головы горячей увлеченье,
   И сердца страстного безумный, жаркий бред,
   И ряд печальных дум, и вечное стремление
   К тому, чему у вас названья в мире нет..."
   В этом четверостишии первые две строки знакомят читателя с сокрытым резервом чувств и эмоций поэтессы. А вот две по­следние строки - это уже серьёзный объект литературного ис­следования.
   И по форме и по смысловому направлению совершенно уни­кальным и таинственно загадочным воспринимается то "вечное стремление" поэтессы, которому у нас "названья в мире нет". В этом противопоставлении поэтессы себя всему внешнему миру - "у вас названья в мире нет" - автор Бодний А. интуитивно как родная душа Ю. В. Жадовской чувствует отправную точку расчё­та "вечного стремления". В земную бытность Ю. В. Жадовской, действительно, название ему не было... Точнее, было, но в упро­щенном геометрическом подобии, когда воображаемым сечени­ем верхнего круглого конуса песочных часов рождалась... пара­бола (кривая), в точке расхождения которой двух симметричных лучей и брало отсчёт "вечное стремление" Ю. В. Жадовской. Так как поэзия "жизни сердца" первичный толчок получала в левой сердценосящей половине груди, то, видимо, поэтесса избирала для "вечного стремления" и левосторонний луч параболы, как бы символизирующий гармоническое единение только её душев­ной устремлённости с вечным движением постоянно возрож­дающейся и обновляющейся красоты живой природы. Правосто­ронний луч параболы тогда символизировал (по принципу кон­трастности), дисгармоническое движение человечества и внеш­него мира... В современной цивилизации "вечное стремление" Ю. В. Жадовской выражалось бы (не теряя теоретически прин-
  
   ципиальной сущности динамики) в виртуальном луче движения, обособленным от внешнего мира (подобно лазерной проводке) обволакивающим пространством, как бы явившимся результатом отражения от семантического фона духовной субстанционности... Эффект "вечного стремления" в режимах параболического и виртуального лучей теоретически одинаков: в обоих режимах рождаются параллельные (или смежные) миры, дающие возмож­ность полностью проявить потенциал внутреннего мира челове­ка в контактировании с живой природой, не взирая на дисгармо­ничность трёхмерного пространства бытия.
   Глава 65. "
   Есть у автора Боднего А. (в трёхмерном пространстве бытия) сознательно проявляющийся психологический настрой (не столь­ко характеризующийся упрощенной неординарностью, сколько несоответствием с условной логикой, с инстинктом выживания и самосохранения). Так как "Аксонометрия..." - это творческое поле литературного исследования, поэтому автор Бодний А. каса­тельно сравнимых примеров (но не относящихся к литературе) будет довольствоваться предельно упрощённым, малообъёмным изложением... К примеру, надвигающийся на автора Боднего А. кризис здоровья в форме инфекционных заболеваний (ОРЗ, ан­гина и т. п.) и на начальной стадии проявляющийся в виде повы­шения температуры тела, острыми резями в горле и миндалинах, - в течении 5-6 часов снимается как волшебной рукой... стра­хом, сопровождающимся опечаленностью. Автор Бодний А. в те­чении этого времени сознательно (по складу своего характера) муссирует страх, выливающийся в психологический фактор, проецирующий па аналитическое сознание мрачную перспективу будущности: вероятность срыва исполнения срочных дел, и, наконец... физиологическое осложнение с летальным исходом Такое воздействие на биологическую имунно-защитную систему не остается бесследным, на подсознательном уровне реагирова­ния системы на отрицательное воздействие подобно сжимаемо­сти мощной пружины: она (система) как бы концентрируется, но до определённого предела. На линии этого предела помимо воли человека обожествлённым подсознанием эта система получает команду, примерно схожую с призывом, звучащим в критический
  
   период опасности Отечеству: "За нами Москва! Отступать неку­да...!" И вог с этого духовно-субстанционного перелома скон­центрированный биоэнергетический потенциал системы как единый громящий кулак начинает усиленно противодействовать: форсировать наступление на инфекцию, почти не оставляя ей и шанса даже на хроническое прозябание в организме... тот же характер проявляет духовная субстанционность через динамику внутреннего мира Ю. В. Жадовской: запрограммированность судьбы Ю. В. Жадовской как одиноко тоскующей и глубоко не­счастной женщины, неизменной спутницей которой должна быть только печаль, - отступает от условных закономерностей.
   Природная любвеобильность и сострадание к страждущим, а также постоянная верность нравственным идеалам добра и кра­соты рождают в ангелоподобной натуре Ю. В. Жадовской через воздействие духовной субстанционности альтернативу: "...пусть судьба делает своё дело, а человек своё, от этого ни жизнь, ни ге­ний его не утратят своего влияния..."
   Но это не значит, что объемно-контрастное выражение печа­ли и альтернативы всегда одинаково. Когда Ю. В. Жадовская чувствует невозможность разрешимости стоящих перед нею жи­вотрепещущих вопросов бытия, она погружается печально в глубоководие внутреннего мира, который с точки критического со­стояния отяжеляющейся души даёт экспрессивно-чувственный всплеск, если не открывающий оптимистическую перспективу будущности, то, в крайнем случае, возрождающий собственное независимое мироощущение наперекор превратностям судьбы.
   Духом непокорности превратностям судьбы дышат поэтиче­ские строки стихотворения Ю. В. Жадовской "Верь - не верь":
   "Срывай цветы душистые;
   Пей взорами лазурь небес;
   Дремли, мой друг, под шум дерев,
   Под шум дерев развесистых;
   Дремли, - не верь, что счастие Уйдёт, пройдёт, как облачко, -
   То облачко летучее,
   С крайками золочеными
   И серединой темною...
   Ах, верь - не верь, - придёт пора -
  
   Печальная, ненастная:
   Цветы возьмет, листы сорвет,
   Разгонит птиц, нагонит грусть,
   Завоет песнь унылую...
   Люби, мой друг, доверчиво
   Лелей мечту летучую,
   Люби, - не верь, что молодость Уйдет - мелькнет, как звездочка, -
   Та звездочка падучая,
   Которой посылала ты
   Вчера желанье жаркое.
   Ах, верь - не верь, - придет пора - Суровая, холодная;
   Мечты возьмет, любовь убъет,
   Отравит злой насмешкою
   Кумир души и юности."
   В этом стихотворении цена духа непокорности составляется, несмотря на внешнее рассудительное спокойствие поэтессы, из прошедших через нравственное смятение и сердечную тоску обо­жествленных потребностей души и тела саморегенерировать жизненные силы для утверждения на Земле своей духовной и физической индивидуальности, которая порождена и целесооб­разно управляема божьей волей.
   Если возможность скорого нравственного обновления внеш­него мира сомнительна для Ю. В. Жадовской в стихотворении "Верь - не верь" и не снимает печальную томительность, то ди­намика живой природы в стихотворении "Возврат весны" настой­чиво будит в душе поэтессы уснувшие надежды и внутренней осветленностью вырисовывает приход завтрашнего дня, инстинк­тивно повышая творческий тонус. В этом - мелодичность обнов­ляющего созвучия между сердечной ритмикой поэтессы и скры­той нарастающей активностью пробуждающейся живой приро­ды (возвратом весны). В этом - и психологический перелом в ми­роощущении поэтессы, катализирующийся возвратом весны.
   "ВОЗВРАТ ВЕСНЫ"
   "Что в душу мне так дивно льется?
   Кто шепчет сладкие слова?
  
   Зачем, как прежде, сердце бьется,
   Невольно никнет голова?
   Зачем отрадою нежданной
   Опять я грустная, полна?
   Зачем весной благоуханной
   В сны счастия погружена?
   Надежд уснувших так глубоко,
   Кто разбудил кипучий рой?
   Прекрасно, вольно и широко Кто жизнь раскинул предо мной?
   Или ещё не отжила я
   Моей весны всех лучших дней?
   Или ещё не отцвела я,
   Душой тревожною моей?"
   В упомянутом в первой части "Аксонометрии..." стихотворе­нии Ю. В. Жадовской "Ошибка" зародившееся когда-то интим- но-возвышенное чувство под тяжестью неблагоприятных обсто­ятельств, потеряв свою былую пылкость, затаилось в душевной глубине поэтессы, точнее, стало лишь фоном сюжетной разверст­ки интимности и одновременно следствием незавершенной дра­мы, которое в наложении на ситуационную нерешительность по­этессы, несущую скрытую опечаленность, - определило проме­жуточный вердикт сердечному побуждению в первом четверо­стишии. Во втором (заключительном) четверостишии ситуаци­онная нерешительность (проявившаяся в первом четверости­шии) подсознательно подготовила почву для нового, более об­ширного всплеска сердечных чувств. Но поэтесса по врожден­ной скромности приписывает появление этого эффекта посто­ронней силе: "...Повеял ветер..."
   "ОШИБКА"
   "Я думала, погасло пламя, -
   Оно в душевной глубине сокрылось;
   Я думала, промчалась буря, - Она на сердце только затаилась.
   Повеял ветер - пламя разлилось
   И обняло пожаром душу,
   Коснулось сердца - бурей пронеслось
   По нем любви, восторга чувство".
  
   Зато в стихотворении "Скучный вечер" просматривается не только сюжетная, но и психологическая схожесть между эффек­тами выздоровления (и физического и душевного) Ю. В. Жадов­ской и автора Боднего А., только различие в том, что автор Бод­ний А. подходит t к воскрешающей полосе жизни с сознательным направлением силы воли на продуцирование... печали через страх, а Ю. В. Жадовская отталкивается сознательно зарождающейся подсознательно силой душевного освежения от заводи тихой пе­чали, уже подтопляющей прибрежную зону внутреннего мира.
   "СКУЧНЫЙ ВЕЧЕР".

"Как мне вечером скучно одной,

Да при том же не в шутку больной!

Я охотно послушала б сказки,

Дождалась бы и глупой развязки;

А уж если бы песню кто спел,

Мой недуг бы как раз отлетел.

Мне работать, читать запретили...

Да ещё бы хоть звезды светили!

   Нет, в окошко темна, холодна
   Ночь угрюмая смотрит одна;

Шумно сани порой проезжают.

Да у дома в потемках мерцают.

   И лениво, и тускло горя,
   Покривленные два фонаря.
   С каждым часом в душе холоднее.

Вот и песня... спасибо тому,

   Кто запел, не взирая на тьму, -
   И не мыслит о том, не гадает,
   Кто ему с наслажденьем внимает:
   Для себя одного он поёт
   И по улице дальше идёт"
   Глава 66.
   Но если в вышеизложенных стихотворениях Ю. В. Жадов­ской срабатывает эффект душевного выздоровления, то на исхо­де творческого пути в одном из финальных стихотворений ("На песнь соловья") желаемого результата поэтесса... не достигает,
  
   так кажется на первый взгляд автору Боднему А. по разлитому поверхностному чувству отчаяния. Но от этого заблуждения, ав­томатически навязанного сопоставимостью возрастной утраты духа борения с инерцией обессиливания, автор Бодний А. дистан­цируется по мере углубления к источнику отчаяния, приведшего поэтессу после немого безрезультативного порыва... противодей­ствующему эмоционально-душевному эффекту воспарения.
   Если форма эмоционально-душевного выражения завершен­ности жизни - requiem - и есть "рассудка строгий приговор", то степень остылости души выносит личностное подсознание на фо­не духовной субстанционности. А если оно ещё нацеливает в критическую минуту остаток жизненных сил на "немой отчаянный порыв...", значит болезненно-исстрадавшаяся душа не настолько безнадежна, и за первым порывом вероятна серия последующих порывов, причем с возрастающей амплитудой подъема, а где же тогда таится источник сил для преодоления?! А он - в занижен­ной самооценке степени остылости души (замеченный со стороны БОГом). Вот здесь-то и кроется резерв сил, обожествленный Богом. Этот резерв и подымет на приемлемую высоту падшее состояние духа поэтессы... но с условием соблюдения одной единственной договоренности: точка, поставленная в конце requiem ("На песнь соловья", 1859 г.) должна стать точкой на поэтическом пути. Ю. В. Жадовская, к сожалению, эту догово­ренность не выполняет и расплачивается за это почти непопра­вимым кризисом здоровья в начале 1860 г.
   "НА ПЕСНЬ СОЛОВЬЯ"
   "Они поют воспоминанья
   И будят скорбные сознанья, Невольный горестный укор.
   То хор печальный и унылый.
   То requiem души остылой,
   Рассудка строгий приговор.
   Когда душа летит над бездной, - Что ей краса лазури звездной
   И страстной песни перелив?
   Они на дне её глубоко
   Возбудят лишь один жестокий, Немой отчаянья порыв..."
  
   Глава 67.
   На фоне двух стихотворений Ю. В. Жадовской ("Не бросай ты цветов..." и "Много лет ладью мою носило..."), объединенных значимостью для судеб и человека и человечества жизненного потока, устремленного по углубленному эстетическим психоло­гизмом философскому руслу душевной возвышенности Ю. В. Жадовской, "немой отчаянья порыв..." приобретает характер уже сугубо частного психологического акта... В стихотворении "Не бросай ты цветов..." "жизни поток" уносит светлые мечты и бла­гоуханные, как цветы, минуты счастья. Только вот душевные травмы, нанесенные людской порочностью, почему-то у Ю. В. Жадовской не излечиваются, а ложатся тоской в сердце как ка­мень, брошенный в воду и поглощенный навечно её глубиной... У Ю. В. Жадовской получается, что фактор истечения времени не обладает лечебным эффектом, залечивающим душевные раны (нет, нет, автора Боднего А. сюда не надо примешивать как ар­битра, допустившего судейский просчет, - он живет интуитив­ным осмыслением в унисон с поэтессой). Кто же тогда носитель противоречивости? ...Подавляющее большинство человечества воспринимает генетически заложенный и проявляющийся в пе­риод душевного кризиса инстинкт самосохранения и выживания, как само собой разумеющийся стабилизирующий психологиче­ский фактор, зачастую, подводя под эту точку зрения религиоз­ную основу: необходимо, мол, мобилизовать жизненные силы, чтобы в том же ритме жизнедеятельности продолжать нести возложенный божий крест.
   У Ю. В. Жадовской инстинкт самосохранения и выживания обожествленной предназначенностью отодвигался на второй план, уступая место душевному самопожертвованию, и в то же время, не искажая религиозную основу: добровольное утяжеле­ние божьего креста страданием, состраданием и любвеобильно­стью рождает возвеличенность в глазах БОГа... даже несмотря на пессимистический тон поэтической исповеди перед избранием поэтессой дороги жизни на перепутье:
   "Я - тихо и грустно свершаю
   Без радостей -жизненный путь.
   И как я люблю и страдаю - Узнает могила одна!"
  
   Отсюда и - отождествленность печали поэтессы с брошенным камнем в реку - // он на дно упадет, II И как сердце тоску, // Его глубь сбережет // ...Но придерживаемая автором Бодним А. (с на­копительным эффектом) уникальность стихотворения ("Не бро­сай ты цветов...") видится в другой плоскости анализа... Вели­чайшие и великие поэты России выражали через свою поэзию идеи и идеалы, к которым должно стремиться потенциально-бла­горазумное человечество (в т. ч. и сами авторы), подобно озарён­ному путеводной звездой... Третьеразрядная поэтесса Ю. В. Жа­довская не писала по общественно-политическому заказу пусть даже воспринимаемому сознанием как необходимость ответа на животрепещущие вопросы современности.
  -- * *
   "Не бросай ты цветов
   В волны быстрой реки Унесутся волной Незабудки твои
   Ведь подумай: цветок
   И красив и легок,
   Оттого и скользит
   По струе голубой.
   Оттого и бежит
   В бесконечную даль.
   Брось ты камень в реку - Он на дно упадет.
   И, как сердце тоску,
   Его глубь сбережет.
   Вот и жизни поток,
   Все, что радует нас,
   Как волна твой цветок Увлечет далеко.
   Убегают цветы,
   Улетают мечты...
   И в немой глубине Остаются на дне
   Только камни одни".
  
  -- * *
   "Много лет ладью мою носило Все в виду цветущих берегов...
   Сердце их и звало, и манило,
   Но ладья все дальше уходила
   И неслась по прихоти валов.
   А потом, пучиной беспредметной,
   Поплыла в неведомую даль.
   Милый край мелькал едва заметно,
   И кругом все было безответно
   На мои моленья и печаль.
   Облака мне звезды застилали;
   Моря шум был грозен и суров;
   И порой громады выступали Голых скал, - они меня пугали Мрачным видом чуждых берегов.
   Наконец, ко пристани бесплодной Принесло убогую ладью,
   Где душе, печальной и холодной,
   Не развиться мыслию свободной,
   Где я жизнь и силы погублю!"
   Ю.В. Жадовская рождала рифмированные строки поэзией "жизни сердца", определявшей и характер волн, по которым рас­текалось море её взволнованных чувств, и душевных порывов. В этом море могли найти освежение и передовая общественная мысль и опечаленный разум самой поэтессы. Но для Ю. В. Жа­довской это море вмещало в себя не только идеальное и идейное начало, но и желаемое, воплощенное с течением времени в реаль­ное... Первые две строки стихотворения "Не бросай ты цветов..." предрасполагают на поиск разумного решения. Если заблокиро­вать светлым воображением раскрываемую поэтессой печальную участь цветов, тогда, чтобы сохранность цветов носила живую форму, необходимо... собственноручное постоянное воссоздание красоты живой природы т. е. выращивание цветов. Этой облаго­раживающей душу работой (выращивание цветов), которая и го­ре смягчает и чувства просветляет, и занималась Ю. В. Жадов­ская регулярно в последнем земном приюте - "Эдеме".
  
   Если в стихотворении "Не бросай ты цветов..." поток жизни только как бы осмысленное созерцание, проецирующееся через эстетический психологизм на внутренний мир поэтессы, то в стихотворении "Много лет ладью мою носило..." уже поток жизни преобразуется в судьбоносный фактор, не только регламен­тирующий динамику жизненного пространства поэтессы, но и преломляющий материализующую силу воли. Ощущая надвига­ющуюся обреченность своей участи на безрезультативность про­тивостояния ("Много лет ладью мою носило..."), поэтесса пере­ходит от вопрошающей ожидаемости к тихо протестующей само­стийности. Поэтесса, оценивая адекватно пораженческому исходу борения с потоком жизни бесполезность моления (не будучи ещё тогда проинформирована о альтернативе мифическому библей­скому богу), даже уже в заключительном аккорде поверженно­сти: "Где я жизнь и силы погублю!" - как бы посредством высоты внутреннего голоса пытается аккумулировать рассредоточенную духовную энергию противодействия дисгармонии, чтобы довер­шить намеченное, в глубине души делая ставку на самостоятель­ность решения.
   Глава 68.
   Если в двух вышеприведенных стихотворениях ("Не бросай ты цветов..." и "Много лет ладью мою носило...") общность ви­дится поверх рельефности разной степени самостоятельности принимаемых решений в борении с потоком жизни, то в двух ниже анализируемых стихотворениях ("Отсутствующему другу" и "Помню поляну я; на ней росло...") при кажущейся сюжетно-­предметной несопоставимости и внешне разнящихся мотивах эстетического психологизма общность вырисовывается (в процес­се глубинного осмысления) обнажающимся таинством душевных устремлений, под покровом которого ютятся иллюзорно-разде­ленная любовь и дружба.

"ОТСУТСТВУЮЩЕМУ ДРУГУ"

   "Как бы я в минуту эту
   Быть с тобой желала, друг!
   Я в лесу; находит туча,
   Тихо, тихо все вокруг,
  

Надо мною торопливо

Птицы чуткие снуют,

Улетают, прилетают

И подруг своих зовут.

Вот и солнышко закрылось...

Поскорее бы домой!

И как будто стало страшно

Мне в густом лесу одной.

И шумят вершины елей, -

Знать толкуют меж собой,

Как им тучу эту встретить

И не струсить пред грозой?

Что за воздух! Как чудесно

Раскидались облака!

Но проходит мимо туча.

Вот и к дому я близка.

Прихожу - уж солнце светит

В окна комнатки моей.

Что-то весело мне стало,

Мысли чище и светлей.

О, пускай, как эта туча,

В жизни всякая беда,

Милый друг, тебя минует

И оставит навсегда!

Солнце светит. Небо ясно.

Тихо, тихо всё вокруг...

Как бы я в минуту эту

Быть с тобой желала, друг!"

  -- * *
   "Поляну помню я, на ней росло Цветов так много яркою весною Но не весенние душистые цветы Меня туда, ребенка, привлекали: Среди поляны той два дерева стояли,
   И сладостно шептали их листы,
   И мерно ветви их зеленые кивали.
   Они росли один к другому близко, но
  
   Никак коснуться не могли друг друга, -
   Знать было так судьбою суждено.
   Вот поднялась однажды туча с юга.
   Я видела, как бурный вихрь жадно
   Моих любимцев охватил, как после,
   Сомкнув их ветви, вырвал беспощадно
   Он с корнем одного и бросил далеко.
   С тех пор всегда, малютке, мне казалось,
   Что уцелевшее страдает глубоко,
   Что утром не росой - слезами обливалось,
   Что счастие его навек отравлено, -
   Что, бедное, всё бури ждёт оно..."
   В стихотворении "Отсутствующему другу" интимно-душев­ные откровения поэтессы с якобы существующим, но отсутству­ющим другом происходят на фоне умиротворенно-сочувствующей людям живой природы.
   В стихотворении "Поляну помню я; на ней росло..." поэтесса показывает глазами впечатлительного детства запрограммиро­ванную судьбой трагедию своей личной любви, метафорически перевоплощенной в трагедию интимности сближенностоящих двух деревьев.
   В обоих стихотворениях живая природа есть и составляющий фактор жизнедеятельности человека, и индикатор, по которому человек сверяет свои помыслы, и (с учетом аномальности и сти­хийности) - естественный оселок, на котором человек оттачивает свою бдительность, способную предчувствовать характер разви­тия будущности.
   Беря в поле зрения сравнительную эмоциональную напря­женность обоих стихотворений, можно ошибочно прийти к за­ключению, что сентиментально-лирическая копирующая плав­ность повествования стихотворения "Отсутствующему другу" есть зеркальное отражение вероятности хотя и перемежающе­гося, но благоприятствованного обнадеживания душевных волне­ний поэтессы. Но внешнее, впечатление зачастую обманчиво. На­личествующая сравнительная степень прилагательных и наре­чий в передаче самой ответственной минуты жизни поэтессы в стихотворении "Отсутствующему другу" свидетельствует о скры­том внутреннем противоборстве между неистребимым желанием
  
   сердечной тяги делиться сокровенным если не с сродненной душой, то хотя бы с верным, понимающим с полуслова другом, с одной стороны, и опечаленной сомнительностью, налегающей на сердце, не умеющем идеализировать жестокую реальность, с другой стороны.
   Сюжетная развязка стихотворения "Поляну помню я; на ней росло..." могла иметь и непосредственно биографическую обте­каемость материала, но тогда ощущаемость подразумеваемой личной трагедии любви поэтессы была бы не столь контрастно-­чувствительна, зато прививаемая поэтессой любовь к составляю­щим живой природы как метафорически одушевленным объек­там была бы, конечно, в выигрышном положении. Однако, автор Бодний А. имеет право... нет, не на субъективистскую оценку, а на домысливание того, что осталось за "кадром" душевных пере­живаний поэтессы, продуцируя через абстрагирование историче­скую правду жизни поэтического наследия Ю. В. Жадовской.
   Глава 69.
   Историческая правда жизни поэтического наследия Ю. В. Жадовской абстрагированно высвечивается и в двух нижеизло­женных стихотворениях: "Тихо я бреду одна по саду" и "11а пути". Кроме сопутствующей фактической правды, казалось, по внеш­ней оценке в обоих сопоставимых стихотворениях Ю. В. Жадов­ской ощущается разница не только в характере благообразности, рождаемой эстетическим началом философской предположитель­ности, но и в абрисе сюжета.
  -- * *
   Тихо я бреду одна по саду,
   Под ногами желтый лист хрустит,
   Осень льёт предзимнюю прохладу,
   О прошедшем лете говорит.
   Говорит увядшими цветами,
   Грустным видом выжатых полей
   И холодными, сырыми вечерами- Всей печальной прелестью своей.
   Так тоска душе напоминает
   О потере наших лучших дней,
   Обо всем, чего не возвращает
   Эта жизнь - жестокий чародей!
  
   НА ПУТИ
   Я гляжу на дорогу уныло,
   Незавиден и тесен мой путь!
   Я теряю и бодрость и силу,
   Мне пора бы давно отдохнуть.
   Даль не манит уже больше надеждой,
   Мало радостных встреч на пути,
   Часто об руку с грубой невеждой,
   С глупой спесью случалось идти.
   И нередко меня нагоняли
   Пошлость, зависть и яд клевегы,
   Утомлённую душу терзали,
   Мяли лучшие жизни цветы.
   Было добрых сопутников мало,
   Да и те отошли далеко...
   Я осталась одна, я устала,-
   Этот путь перейти нелегко!
   Однако, в плане абстрагирования второе стихотворение ("На пути") является и сюжетным и идейным объектом преемствен­ности первого. В обоих стихотворениях характерно наличие обо­значенных путей жизни (в первом стихотворении - символическо­го, а во втором - реалистически развертывающегося). Только вот в первом стихотворении ("Тихо я бреду одна по саду") четко обозначена квадратура жизненного (а заодно и творческого) про­странства в виде сада (с сетью дорожных тропинок), с психологи­ческой подготовленностью к преодолению периодической сме­няемости гармонического начала на дисгармоническое в диалек­тически выражающемся факторе вечного времени, обретающего в первой половине стихотворения значимость смены времен го­да от благодатного лета к осени, которая уже "льет предзимнюю прохладу..." и "говорит увядшими цветами...". Печальное томле­ние души поэтессы переводит эту значимость в финальном чет­веростишии из абстрактного ощущения в концентрированное состояние эстетического психологизма, рельефно высвечивае­мого философским озарением мысли:
   "Так тоска душе напоминает
   О потере наших лучших дней,
   Обо всем, чего не возвращает
   Эта жизнь - жестокий чародей!"
  
   Время создания обоих стихотворений ("Тихо я бреду одна по саду" и "На пути") приурочено к окончанию творческого пути Ю. В. Жадовской. Стихотворение "Тихо я бреду одна по саду", однако, не переступает за линию реалистического выражения жизненного пути Ю. В. Жадовской, более того, оно передает сти­хотворению "На пути" эстафету модулированного жизненного пространства и наработанное через душевные переживания фи­лософское осмысление жизни. Таким образом, стихотворение "Тихо я бреду одна по саду" является как бы теоретической пред­течей только что сдвинутого с точки инерционного ожидания в кинетическое состояние стихотворения "На пути".
   Погружаясь мыслями и чувствами в стихотворение "На пу­ти", ощущаешь уже воплощение разверстки жизненного пути, те­оретически наработанной в стихотворении "Тихо я бреду одна по саду". Состояние еле скрываемой печальной тревоги в стихо­творении "Тихо я бреду одна по саду", предваряемое озабочен­ностью завтрашним днем, уже в открытой форме в стихотворении "На пути" насыщается колоритом душевных переливов и гам­мой пульсирующих чувств.
   И даже в конечном четверостишии стихотворения "На пути" отражение общего характера неподвластной человеку силы и подведение итогов преодоления превратностей судьбы несут почти полную смысловую идентичность с последними четырь­мя строками стихотворения "Тихо я бреду одна по саду", только разнясь в словесной форме. Вот первые две строки конечного четверостишия стихотворения "На пути":
   "...Было добрых сопутников мало,
   Да и те отошли далеко..."
   Параллельно приводятся две первые строки последнего чет­веростишия блока "Тихо я бреду одна по саду":
   "...Так тоска душе напоминает
   О потере наших лучших дней..."
   Несмотря на сюжетное расхождение этих двух сравниваемых фрагментов, идейно-смысловая общность налицо.
   И в двух оставшихся сравниваемых фрагментах стихотворе­ний проявляется та же самая закономерность, только в стихотво-­
  
  
   рении "Тихо я бреду одна по саду" философски осмысливается излияемость источника непреодолимости, а в стихотворении "На пути" Ю. В. Жадовская конкретизировано оценивает свои возможности.
   Вот в этом характере сопоставимости двух стихотворений (выраженной автором Бодним А. вышеприведенной фразой: "...не­сет почти полную смысловую идентичность", - но, к счастью... не полную) и кроется тот скрытый ход (схожий с предваритель­ным разбегом спортсмена у стартовой линии), вселяющий в серд­це тайную надежду на обновленность судьбоносного начала на фоне, казалось бы, полной безнадежности ситуации.
   Глава 70.
   Кажущаяся полная безнадежность просветления текущей жизни просматривается и в двух нижесравниваемых стихотворе­ниях: "Я плачу" и "Того, кого любила...". Но аспект идейно-ху­дожественной сродненности обоих стихотворений гораздо шире, чем выносимое первое впечатление.
   "Я ПЛАЧУ"
   "Я плачу всё о том, что сердце увядает,
   Что леденит его холодный свет
   И что его ничто, ничто не оживляет,
   Что радости исчезнул лёгкий след;
   Я плачу и о том, что сладостной надежде
   По прежнему предаться не могу,
   Что не могу мечтать и плакать так, как прежде.
   И плачу я и слёз не берегу!
   Я плачу и о том, что грустно и ничтожно Проходит быстро молодость моя;
   Что ранняя тоска души моей тревожной Мне отравила прелесть бытия.
   Я плачу и о том, что скучною машиной
   Между людей я тихо прохожу;
   Я плачу и о том, что в мире ни единой
   Родной души себе не нахожу!"
  
  -- * *
   "Тот, кого любила,
   Взят сырой землей;

Уж его могила Поросла травой.

   Там, в стране далекой,

Он похоронен,

   И его глубокий Непробуден сон!
   Что-то ему снится
   В том глубоком сне?
   Мысль его стремится,
   Может быть, ко мне?
   Не она ль порою
   В душу мне глядит,
   И меня тоскою
   Смертной леденит?
   Может быть всё ясно Стало для него, -
   Как любила страстно Одного его.
   И чего живому
   Не могла сказать - Мертвецу немому Суждено понять".
   Ю. В. Жадовская в свое время ещё не знала о взаимообуслов­ленности трёх факторов: генетической индивидуальности, внут­реннего мира человека и вселенского потока вечного времени, - но интуитивно чувствовала воздействие этой связи.
   В стихотворении плачу" (1844 г.) Ю. В. Жадовская ещё не знает и о возвратном свойстве вселенского потока вечного времени, а в стихотворении "Того, кого любила...", созданном на исходе поэтического пути, уже четко вырисовывается спо­собность вселенского потока к возврату Печного времени, точнее, к возврату обстоятельств, через которые протекает вечное время, а ещё точнее, - к возврату в тот режим, в котором происходит энергетический обмен носителей и духовного и душевного на­чала... Любой художник слова выступает всегда в двух ипоста-­
  
   сях: выразителем своего внутреннего мира через индивидуальность и интеллектуальной частицей вселенского потока вечного вре­мени... сам того не подразумевая.
   Как существует взаимозависимость селективного отражения от характеристики излучающего и отражающего объектов, так теоретически-отвлеченно проявляется взаимовлияние Вселен­ной на внутренний мир Ю. В. Жадовской и наоборот.
   Молодая поэтесса ("Я плачу") испытывает боязнь, замешан­ную на отчаянии, в том, что её движения души бесследно могут исчезнуть в космическом эфире, точнее, она криком души де­лает подсознательно последнюю попытку преодолеть дисгар­монические земные помехи СУК СПИДовых и ощутить живое дыхание эфира как посредника между своим внутренним миром и БОГом.
   Подобно эффекту селективности рассеянного отражения, од­на из избранных БОГом выразительниц всемирного интеллекта - Юлия Валериановна Жадовская - после психологического всплес­ка ("Я плачу"), предшествовавшего ожиданию обожествленных перемен жизни, постепенно начинает осуществлять преобразо­вания во внутреннем мире сообразно, хотя и бессознательно, с духовной субстанционностью: излучаемые ангелоподобной, но бунтующей душой Ю. В. Жадовской фантомы, рассеиваясь в космическом эфире, отражаются об абрис Вселенной с последу­ющим концентрированием в потоке вечного времени с избира­тельной способностью возвращать источнику излучения ощу­щение того, что утраченное проходило стадию найденного, при­обретя свойство как бы реально-отдалённого, однако, не теряю­щего остроты восприятия.
   В художественной плоскости схема этого трансформирова­ния получает завершение в стихотворении "Тот, кого любила...". Только преобразующей силой здесь является не непреложность закономерностей Природы, а динамика спроецированных тайных надежд индивидуальности на эстетический психологизм.
   Если в стихотворении "Я плачу" отражающим объектом является абрис Вселенной, то в стихотворении "Того, кого любила...", эта функция как бы делегирована на когда-то живой образ "того, кого любила" поэтесса... Сродни пучку излучае­мых фантомов, мысль, как энергия, рожденная нереализованной
  
  
   до конца любовью усопшего любимого (а мысль, даже абсолют­но отделенная от объекта несет в себе энергетический потенциал) будоражит душу поэтессы, сверяя её курс жизни с эстетической праведностью. Мнимое расхождение между первым и вторым понятием воспринимается поэтессой как невостребованный долг перед усопшим любимым, способным возвратным свойством вселенского потока вечного времени понять то, "чего живому // Немогла сказать // она".
   Художественная сопряженность между двумя стихотворени­ями ("Я плачу" и "Того, кого любила...") вырисовывается эсте­тической неудовлетворенностью, рожденной жестокой прозой жизни, и селективноподобным проявлением интеллектуально­-духовного начала.
   В стихотворении "Я плачу" выражается итог глубоко одино­кой, душевно-выстраданной молодости поэтессы через вздыб­ленные, но так и не воплощенные в жизнь потребности общече­ловеческого характера (хотя и не лишенные оттенка абстрактно­сти), в результате чего "сердце увядает, // Что леденит его холод­ный свет //".
   В стихотворении "Тот, кого любила..." тоже не обходится без глагола "леденит", хотя там он уже есть конкретное проявление селективноподобной взаимозависимости, но не столько обостря­ющей трагедийность души поэтессы, сколько подтверждающей могущественность силы духа прошлого над силой духа настоя­щего. А это возможно при переливе силы интеллекта из потен­циальной формы в кинетическую и наоборот, невзирая на фазу духовного состояния носителя интеллекта, но с соблюдением обязательного условия - апробирование интеллекта или истече­нием времени, или преобразованием физиологической энергии пульсации ангелоподобного сердца в лучистую энергию нетлен­ной благотворности... У ангелоподобной поэтессы есть задейст­вованная в работе лаборатория апробирования - это жизнь сердца, точнее, это поэзия, пропущенная через жизнь сердца.
   Поэтому носителем силы духа прошлого является не только усопший возлюбленный, но и сама поэтесса.
   Апробирование интеллекта, а точнее, полноценность прояв­ления поэзии жизни сердца поэтессы невозможно без сочетания с возвратными способностями вселенского потока вечного вре-­
  
   мени (несмотря на линию отсчета). Это косвенно подтверждает наложенная на художественную сопряженность обоих стихотво­рений проекция глубинных чувств внутреннего мира Ю. В. Жа­довской, отражающих единение между душевно-желаемым теку­щим моментом и душевно-интимной будущностью, точнее, отра­жающих все три вышеизложенные в главе фактора (генетическая индивидуальность, внутренний мир человека и вселенский по­ток вечного времени) через носителя божественного начала в че­ловеке - душу.
   В стихотворении "Я плачу" поэтесса своим эмоционально­чувственным состоянием надеется втайне перебороть, или, точ­нее, поставить выше вселенские законы и закономерности над корыстолюбивой логикой человечества. А для этого ей необхо­дима точка опоры во Вселенной, функцию которой может выпол­нить только... родная душа.
   Поэтому на фоне спроецированных глубинных чувств внут­реннего мира автора стихотворения "Я плачу" главным действу­ющим лицом выступает уже не поэтесса, а конкретная личность - 212Юлия Валериановна Жадовская. Второе действующее лицо стихотворения "Я плачу", проявляющееся в стихотворении в режиме возвратного свойства вечного времени, несет в себе кон­трастный окрас колориту безнадежного душевного одиночества Ю. В. Жадовской, - это её родная душа автор Бодний А.
   Автор Бодний А., учитывая сложный характер вышеизложен­ного явления, может предположить осуждение его в паралогизме, но отдать на произвол СУКам СПИДовым подтвержденный БОЖЕСТВЕННЫМИ АКТАМИ свой душевный знак отличия - родная душа Юлии Валериановне Жадовской - никогда!
   Глава 71.
   В последних двух сравниваемых стихотворений "Заколдо­ванное сердце" и "Прощай" продолжается непримиримое про­тивостояние Ю. В. Жадовской СУКам СПИДовым, выражаю­щееся в отражении динамики эстетико-психологических обуреваний, которая дает общую картину душевных преобразований внутреннего мира поэтессы, точнее вскрывает причины, ложащи­еся в основу её нравственной неудовлетворенности.
  
   "ЗАКОЛДОВАННОЕ СЕРДЦЕ"
   "Что тебя обманывать напрасно:
   Нет, не верь волненью моему!
   Если взор порою вспыхнет страстно, Если руку я тебе пожму, -
   Знай: то прежних дней очарованье
   Ты во мне искусно пробудил;
   То другой любви воспоминанье
   Взор мой вдруг невольно отразил.
   Друг мой! Я больна неизлечимо -
   Не тебе недуг мой исцелить!
   Может быть, могу я быть любима,
   Но сама уж не могу любить!
   Говорят, есть в свете злые люди, Колдовства имеют страшный дар; Никогда не вырвать уж из груди Силы их неотразимых чар;
   Говорят, что есть слова и речи -
   В них таится чудный заговор:
   Говорят, есть роковые встречи,
   Есть тяжелый и недобрый взор...
   Видно, в пору молодости страстной,
   В самом лучшем цвете бытия,
   Я сошлась с волшебником опасным,
   Той порою сглазил он меня...
   Произнес таинственное слово,
   Сердце мне навек заговорил,
   И недугом тяжким и суровым
   Жизнь мою жестоко отравил..."
  
   "ПРОЩАЙ"
   "Прощай! Не нужно мне участья.
   Не жалуюсь, не плачу я,
   Тебе - вся прелесть бытия,
   Тебе - весь блеск земного счастья,
   Тебе - любовь, тебе - цветы,
   Тебе - все жизни наслажденья, -
  
   Мне - сердца тайные мученья
   Да безотрадные мечты.
   Прощай! Пришла пора разлуки.
   Иду в печальный, долгий путь...
   Бог весть, придется отдохнуть
   Мне здесь от холода и скуки!"
   Стихотворение "Заколдованное сердце" вызревало в очаге душевных сомнений Ю. В. Жадовской в период её переписки с историком Ю. Бартеневым, обладавшим от природы диктатор­скими замашками, считая свои идеи, совмещенными всецельно с божьей истиной. Ю. В. Жадовская условно перекладывает на Ю. Бартенева (члена массонской ложи) всю полноту значимости словосочетания - "волшебник опасный". В психологическом поединке верх берет Ю. В. Жадовская, ибо сила здесь определя­ется не силой голосовых связок и массонской ложи, а умением уловить с первых порывов смысл идеи противоположной сторо­ны и оперативно, выработав свой контрдовод, перестроиться, точнее, сконцентрироваться сообразно с учетом собственной концепции взглядов на поединок с психологически неприемле­мой идеей. Первое впечатление о позиции Ю. В. Жадовской в стихотворении "Заколдованное сердце" - поэтесса всецело от­далась магической силе "волшебника опасного". Но вся слож­ность позиции, точнее, проявления внутренних побуждений по­этессы кроется в том, что лик любви в обоих стихотворениях ("Заколдованное сердце" и "Прощай"), на который поэтесса фокусирует все свои чувства, состоит из двух (лицевой и оборот­ной) сторон.
   Ю. Бартенев видит только лицевую сторону этого лика, точ­нее, видит только лишь самовнушенное проявление своего дик­таторского воздействия.
   Психологическое мастерство Ю. В. Жадовской состоит в том, что она делает усложненный с сокрытым смыслом ход: со­вмещенный в стихотворении "Заколдованное сердце" с лицевой стороной лик любви, именуемый "друг мой", которому поэтесса раскрывает тайну своего "заколдованного сердца"... не сущест­вует во Вселенной, он... нет, не продукт художественного прие­ма, а продукт довлеющего психологизма. Тогда предназначен­ность стихотворения "Заколдованное сердце" вне габарита по-­
  
   эзии жизни сердца - завоют недоброжелатели Ю. В. Жадовской. Да, вне габарита, но не поэзии жизни сердца, а вне несбаланси­рованности осветленных и омраченных чувств любви. Откуда идут непропорциональные истоки, рождающие несбалансиро­ванность, которую старается нейтрализовать поэтесса? А от рас­топтанной первой любви. У Ю. В. Жадовской есть (удерживае­мая осознанием обреченности) скрытая наэлектризованность чувств, просочившихся в поэтические строки и всецело посвя­щенные последнему свиданию поэтессы с Петром Перевлесским после пятнадцатилетней разлуки:
   "После долгой тяжелой разлуки
   При последнем печальном свиданьи
   Не сказала я другу ни слова
   О своем безутешном страданьи
   Ни о том, сколько вынесла горя
   Ни о том, сколько слез пролила я
   Как безрадостно целые годы Понапрасну ею все ждала я..."
   Но ведь такой накал чувств может продержаться, ну, год, ну, три года, ну, наконец, пять лет... до непоправимого кризиса здоровья. Ю. В. Жадовская эго осознавала. И поэтому чтобы реализовать данный БОГом поэтический талант, поэтесса сама выводит себя из режима психологического риска.
   Так рождается двусторонний лик любви, лицевая сторона которого отражает видимость пассивной тенденции к красоте личной жизни, за которой кроется реальный исход интимной судьбы поэтессы; а оборотная сторона несет в себе разумно-внушаемую иллюзорность чувств первой любви, способную срезать пики как воспаренной страстности, так и нисходящей безотрад­ности. Сочетание этих двух сторон в одном сердце дает по­этессе кажущуюся сбалансированность противоборствующих интимных чувств, как бы понижающую остроту внутренней дис­комфортное. В стихотворении "Заколдованное сердце" Ю. В. Жадовская сама вскрывает характер своего одиночества на осно­ве опыта, точнее, на основе того "внесценического" факта, что П. Перевлесский не сделал и бледного намека позвать возлюб­ленную с собой в совместную дорогу жизни.
  
   Конкретно говорить о предугаданности неизбежного одино­чества в стихотворении "Заколдованное сердце" нельзя, ибо борь­ба идёт до последнего шага поэтессы к оконечности трехмер­ного пространства.
   В стихотворении "Прощай" Ю. В. Жадовская уже конкретно определила себе цену как отвергнутого роковым обстоятельст­вом и временем объекта любви. Не с мольбой повернуть собы­тия пятнадцатилетней давности в русло прежних отношений и не с равнодушно-безразличным видом расстается Ю. В. Жадов­ская со своим бывшим возлюбленным, она на алтарь любви ложит остаток надежды на полновесность личной жизни, чтобы идти "в печальный, долгий путь...", чтобы совершить полнообъ­емное перевоплощение первой любви в сострадание.
   Поэтической прелюдией в этом перевоплощении можно считать выше проанализированное стихотворение "Того, кого любила..." Находясь очередным разом в летнее время в Субботино, Ю. В. Жадовская приняла участие в панихиде в г. Любиме по случаю кончины сына знакомой крестьянки, которого настиг­ла смерть далеко от родительского дома в поисках заработка. Ю. В. Жадовская в сострадательном порыве души воспроизво­дит на свет стихотворение "Тот, кого любила..." Это стихотво­рение несет в себе и минорные отголоски взбудораженной пер­вой любви и неизбежную как рок интимную жертвенность.
   Интимной жертвенностью Ю. В. Жадовская дополняет то, что является дефицитом для её "утомленной" души. А вот ана­литическим рассудком Ю. В. Жадовская поняла сразу при виде растоптанной первой любви, что П. Перевлесский - навсегда от­резанная часть её судьбы.
   Недаром вскорости после несложившейся первой любви у Ю. В. Жадовской появляется на свет стихотворение "Я плачу", в котором поэтесса недвусмысленно испытывает дефицит в род­ной душе.
   В парадоксальную воронку завихрения логики впадает воп­рос о заколдованности сердца Ю. В. Жадовской, несмотря на бесспорность убеждения в этом явлении со стороны поэтессы. Парадоксальность кроется в том, что поэтесса, если и подвер­галась бы магическому воздействию, то новизну чувств и взгляда на интимную жизнь выдала бы за возрастную перестройку в ми­-
  
   роощущении без констатации факта, указывающего на самосто­ятельно существующие и имеющие право на жизнь три смысла выраженной заколдованности.
   Первый смысл - это унижение своего нравственного досто­инства как знак признания своей неспособности гармонизи­ровать хотя бы на йоту внешний мир, с одной стороны, - как лож­ный ход, провоцирующий дисгармоническое начало к нерационально-энергетическому действию на эстетическом поле брани, со второй стороны, - и как естественно создаваемая энергоба­лансная ниша во внутреннем мире поэтессы для наполнения свежими силами в форме обожествленного дара через энергети­ческий обмен во вселенском потоке вечного времени, с третьей стороны.
   Второй смысл - потенциально предполагаемое отречение от принципов ангелоподобной натуры и от поэзии жизни сердца, чтобы мироздание привести к исходному духовно-нравствен­ному началу, когда только с подпудно зарождалось в мире про­тивостояние добру злом. С другой стороны, это - неизбежность возврата через божественную избираемость и неуемность позна­ния первоисточников красоты Природы к поэзии жизни серд­ца, которая должна проявлять не только позитивные качества натуры, но и негативные побуждения, если таковые коснулись души поэтессы.
   Третий смысл - сдержанность, выдаваемая за неспособность поэтессы отдаваться полностью чувству любви в дисгармони­ческом мире, являющемся как бы отвлекающим объектом от идейных устремлений. И поэтому последняя строка стихотворе­ния "Заколдованное сердце": "Жизнь мою жестоко отравил..." подразумевает под "волшебником опасным"... это дисгармо­ническое состояние мира. Косвенным подтверждением всемир­ной масштабности "волшебника опасного" (дисгармонии мира) является беспомощность поэтессы перед его пагубным воздей­ствием и надлежащая отповедь мнимому волшебнику в романе "В стороне от большого света" в адрес бартеневской методике волшебства.
   Не исключено легкомысленное обвинение поэтессы в при­крытом болезненной разочарованностью жизнью испытании возлюбленного на прочность любовных уз. Да, место отведено
  
   для испытания в стихотворении "Заколдованное сердце", но только на мужество выдержать отказ. Красноречиво это выража­ют поэтические строки:
   " Друг мой! Я больна неизлечимо -
   Не тебе недуг мой исцелить!
   Может быть, могу я быть любима,
   Но сама уж не могу любить!.."
   Только не надо путать интимную любовь с состраданием (об этом предельно ясно автором Бодним А. выражено в "Преамбу­ле..." касательно характера ромео-джульетовской любви). Святое место пусто не бывает: заблокированное судьбой "заколдованное сердце" и поэтессы и человека Ю. В. Жадовской на интимную любовь переполняется состраданием. Но это не лишает и поэтес­су и человека Ю. В. Жадовскую полноты сдерживаемых интим­ных чувств. Свидетельством тому - фрагмент из стихотворения "После долгой тяжелой разлуки" (о встрече с П. Перевлесским):
   "После долгой тяжелой разлуки
   При последнем печальном свиданьи
   Не сказала я другу ни слова
   О своем безутешном страданьи
   Ни о том, сколько вынесла горя
   Ни о том, сколько слез пролила я
   Как безрадостно целые годы
   Понапрасну его все ждала я...")
   В этом фрагменте наречия "безрадостно" и "понапрасну" выявляют контраст между неиссякаемыми побуждениями анге­лоподобной натуры Ю. В. Жадовской (которая может прощать до семидесяти семи раз и ждать всю жизнь) и суровым пригово­ром аналитического рассудка о призрачности ожидаемого интим­ного счастья. Противоречие между рассудком и чувствами на фо­не эстетического психологизма является не тормозящим факто­ром у Ю. В. Жадовской, а наоборот, метафоризируется в тихо журчащий лесной ручеек, на бережку которого в уединенности поэтесса, прислонившись к шепчущей бликовыми листьями о незыблемости веры в просветленность бытия березе, подпиты­вает свои жизненные силы...Так исподволь Ю. В. Жадовская подходит к естественному душевному водоразделу, у которого "индексируются" все ценности человеческой натуры сообразно
  
   жизненному опыту... Тут, на водоразделе и рождается стихо­творение "Прощай", дающее окончательную оценку несосто­ятельности первой любви и приуроченное к финалу поэтиче­ского пути.
   Но это не значит, что жизнь приостанавливается. Перед ухо­дом в вечность появляется творение со строкой: "И к кому-то тихо тянутся объятья", адресованной родной душе - Боднему А. (Могут возникнуть сомнения в точности выбора адресата из-за несовпадения орбит времен земной жизни. Ясность в этом ис­ходит от правильности понимания средств взаимосвязи: фан­томно притягательной излучаемостью при ламинарноподобном объятии двух душ, схожего с биополевой проницаемостью и закольцованностью в результате обнимке руками, достигается сродненность).
   По первому впечатлению стихотворение "Прощай" несет вроде бы ту же обреченность идеала на пожизненную законсервированность, что и в стихотворении "Заколдованное сердце", но в "За­колдованном сердце" обреченности идеала как бы противостоит завуалированное под мобильное отчаяние проявление физиче­ского закона: противодействие тендециозно-адекватно действию. В стихотворении же "Прощай" подводится уже итог результа­тивности идеала и выражается намеренность... уйти с поля бит­вы в последний земной приют.
   В стихотворении "Заколдованное сердце" крик души поэтес­сы, побуждаемый жестокостью бытия, принимает аллегорически -окрашенную отрывистость. В стихотворении "Прощай" крик души уже выражается раскрепощенной тональностью, ибо акус­тические свойства здесь определяются не силой аллегорическо­го перевоплощения, а силой прямого воздействия познанной правды жизни и идейно-целостного личностного "я".
   В стихотворении "Заколдованное сердце" у поэтессы затор­можена сила воли к активному действию, могущему преобразо­вать жизнь. В стихотворении "Прощай" режим заторможенности силы воли заменяется последним решительным шагом... из по­ля битвы в пограничное пространство душевной успокоенности перед вечностью".
   В стихотворении "Заколдованное сердце" поэтесса дефицит интимной любви пытается пополнить привлечением сострада-­
  
   ния в свой адрес. В стихотворении "Прощай" поэтесса неволь­но вскрывает в себе носительницу энергии сострадания.
   В стихотвореиии "Заколдованное сердце" "волшебник опас­ный" (дисгармоническое устройство мира) навязывает поэтессе образ интимной жизни. В стихотворении "Прощай" поэтесса дисгармоническое устройство мира оставляет в пределах поки­нутого ноля битвы. Но в стихотворении "Заколдованное сердце" при изменении баланса сил поэтесса имеет шанс вступить в бой за идеологическое раскрепощение пространства жизни; в стихо­творении "Прощай" такого шанса уже нет.
   В стихотворении "Заколдованное сердце" ангелоподобное сердце поэтессы покоряется мировому порядку вещей, но внут­ренне протестует против его дисгармонии, упуская из виду, точ­нее, скрывая за эмоциональной упругостью свое отношение к опосредственному воздействию Высшего Разума. В стихотворе­нии "Прощай" ангелоподобное сердце поэтессы отталкивает от себя даже этически-непревратный, но довольствующий лич­ным счастьем образ жизни, невзирая на последствия своей уча­сти и явно обозначая свою духовную независимость.
   И, наконец, оба стихотворения ("Заколдованное сердце" и "Прощай") можно условно считать двумя составляющими еди­ной нравственно-психологической притягательностью интере­сов. В противовес сокровенным желаниям людей о возможности облегчения с каждым наступающим днем бренной ноши поэтес­са в стихотворении "Заколдованное сердце" показывает расту­щую цену мнимого земного благополучия, за которое надо пла­тить нравственной стойкостью, перестраивая свою психологию под видимую лояльность СУК СПИДовых, резонанс от деятель­ности которых создает ощущение всемирного потопа.
   В стихотворении "Прощай" на фоне частной интимной не­благополучное?, за которым кроется общечеловеческая проб­лема совмещения несовместимых нравственных понятий, чут­кое ухо улавливает тихий шелест усталой поступи поэтессы, иду­щей в Ноев ковчег на уготовленное ей место как ангелоподоб­ной душе, чтобы за линией горизонта в духовно-обновленном мире будущего века найти... родную душу - автора "Аксономет­рии..." Боднего А.
   Сентябрь 2002 г.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  

 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"