Ты похотливым был, крылатым, юным, спелым,
В тяжёлых деревянных башмаках,
Ты занят был привычным грубым делом,
Но тяжести не знал ещё в ногах.
Канюк, расправив крылья над вселенной, 
Так жалобно канючил, чуть не плача, 
Что солнце наконец распалось и упало
В бездонность неразгаданных широт.
А вечерами плюйная ботва часами
Под кровлей распиналась матюгами,
Крушила время, насмерть забивала
Застенчивые крохотки секунд...
Природа, воздух, ветер заражались,
Болезненно топорщился фонарь...
Ботва стихала, ругань продолжала
Быть на слуху - навязчивый словарь...
Лошадка древняя с поникшей головою
Телегу шатко волочила под откос,
В телеге хмурый пьяный старикан
С заморышем-наследником в ладошках
Юдольно дрых, воняя чесноком,
В окошках
Затлел уют под кровельным железом...
Отец наш, вопросительно согбенный
Под ношей двухгрошового козлёнка,
Едва проник в зашибленные двери
И, сбросив в угол тяжесть, произнёс:
"Там осень разметала под ногами
украденные летом контрамарки,
теперь они не стоят и понюшки,
концерт давно закончился, но дети
их собирают смыслу вопреки".