Богатикова Ольга Юрьевна : другие произведения.

Мой светлый ангел

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Ангел-хранитель есть у каждого, даже у самого отчаянного грешника. Владимир Навроцкий продал душу Сатане и считал, что путь к Свету для него закрыт навсегда. А Свет послал ему ангела. Но согласится ли грешник принять свое спасение, если исходить оно будет от рабыни? Сможет ли ангел выполнить свое предназначение, если рискует испепелить грешника одним прикосновением?...
  Мой светлый ангел
  
  Глава 1
  
  Наши дни. Санаторий "Светлое"
  
  С этой картиной явно что-то было не так. Вроде бы портрет как портрет: миловидная светловолосая девушка с книгой у открытого окна. Не Кипренский, конечно, но, на мой невзыскательный вкус, тоже весьма недурственно. Впрочем, художник, сотворивший сие произведение явно звезд с неба не хватал - ни тебе внутреннего света, ни каких-либо особых эффектов, ни скрытого смысла.
  Тем не менее, я рассматривала эту картину уже минут десять, и никак не могла понять - что же меня в ней зацепило?
  - Знаете ли вы, Машенька, что это полотно - работа нашего с вами соотечественника Вениамина Федоровича Корягина? - Петр Феоктистович, пожилой сосед из двадцать второго номера и, по совместительству, бывший работник Рясского краеведческого музея, подошел, как всегда незаметно.
  - Знаю, - ответила я и кивнула на табличку под картиной, на которой было написано "Вениамин Корягин. Портрет Полины Павловны Кротовой. 1826 год".
  - А знаете ли вы, что это подлинник? - спросил пенсионер.
  - Разве? - чуть удивилась я. - Тогда почему эта картина висит в коридоре санатория, а не в музее?
  - Вот и я думаю - почему? - задумчиво отозвался Петр Феоктистович. - Она ведь и была в музее. По крайней мере, пока я в нем работал. А теперь вот висит здесь.
  - Может, копия?
  - Обижаете, Машенька. Я хорошо знаю этот портрет, сам неоднократно отбирал его для выставок. Тут есть такая характерная для Корягина особенность...
  Дальше я уже не слушала, снова рассматривая девушку у окна. Честно говоря, от живописи я далека и мало что в ней понимаю - так, на уровне нравится - не нравится. Мне ближе музыка. К тому же, не вижу ничего особенного в том, что владелец санатория захотел повесить на его стене подлинную картину провинциального художника. Даже если для этого пришлось купить ее у музея. Если есть лишние деньги - почему бы и нет? Некоторые яхты каждый месяц покупают. А тут всего лишь картина. К тому же не шибко хорошая. Впрочем, соседу мое мнение и не требовалось, лишь бы слушала и кивала в нужных местах, а с этим я, вроде бы, справлялась. И все-таки, что же не так с этим портретом?..
  - Машка!
  Мы с Петром Феоктистовичем вздрогнули и обернулись. Со стороны лестницы к нам, чуть прихрамывая, решительно направлялась Инга, кудрявая блондинка из двадцать четвертого номера и моя курортная подруга.
  - Я тебя ищу-ищу! Здравствуйте, Петр Феоктистович! - улыбка у нее голливудская. - Обсуждаете что-то интересное?
  - Да вот, думаем, откуда в "Светлом" подлинник Корягина.
  Я уже вторую неделю с интересом наблюдала, как мужчины в возрасте от 10 лет и до бесконечности тают от этой улыбки и сами начинают улыбаться в ответ. Правда, как-то придурковато.
  - О, у вас скоро будет уникальный шанс это узнать, - чуть кокетливо сказала ему Инга, которая, я более чем уверена, понятия не имела о каком Корягине идет речь. - Мне по секрету сказали, что сегодня в санаторий приедет его владелец. Ну, проверить уровень обслуживания, пообщаться с отдыхающими... Говорят, он богат, молод и очень симпатичен.
  Петр Феоктистович пожал плечами и отвернулся. Видимо понял, что живопись с ним больше обсуждать никто не будет. А Инга ухватила меня под руку и повела в сторону лестницы.
  - Говорят, он приедет к обеду и сразу после десерта придет знакомиться, - продолжала она. - Ты только представь, Машка, жизнь-то в этом болоте налаживается!
  Я улыбнулась.
  - А если он на самом деле старый и лысый?
  - Ну и ладно, - рассмеялась девушка. - Лично я все это готова простить богатому мужчине.
  - Почему?
  - Смотри, - принялась объяснять Инга, - если он богатый, значит - умный. Если умный, значит интересный. А если мужчина интересный, какая разница сколько ему лет и есть ли у него волосы?
  - А если он женат?
  - А вот это проблема, - приуныла соседка. - С женатыми я не встречаюсь, это закон. Но ведь надежда умирает последней, верно?
  Я улыбнулась и обернулась, чтобы еще раз взглянуть на картину. Издалека она казалась невзрачной и блеклой. И тут меня осенило.
  - Книга!
  - Что - книга? - спросила Инга.
  - Книга в руках у девушки с портрета.
  - И что с ней не так?
  - Вместо нее должен был быть цветок, - тихо сказала я. - У нее в руках должна была быть белая роза...
  
  ***
  В столовую мы шли в приподнятом настроении. Уж очень любопытно было взглянуть на живого настоящего олигарха. В том, что хозяин "Светлого" олигарх лично я не сомневалась, ибо только очень богатый человек способен на свои собственные средства отгрохать такой санаторий. А еще большой энтузиаст, романтик и любитель истории. Дело в том, что "Светлое" расположился в бывшей дворянской усадьбе. Собственно, ничего удивительного в этом нет, кроме одной детали - на момент ее покупки энтузиастом-романтиком-богачем от всей усадьбы остались только несколько полуразрушенных стен, парк разросся до состояния леса, а милое озерцо, к которому когда-то вели парковые дорожки, превратилось в не менее милое болотце.
  Председатель сельсовета деревеньки Светлая, на территории которой и были расположены эти ничуть не живописные развалины (хотя нет, очень даже живописные - говорят, стены бывшего господского дома были сплошь покрыты рисунками и матерными надписями) давно махнул на них рукой. Природа и местные вандалы рано или поздно сделали бы свое дело, и от дворянского гнезда остались бы только упоминания в документах, бережно хранимых в краеведческом музее города Рясска, к району которого и относилась деревня Светлая.
  И вдруг появился ОН - таинственный богач из столицы, который выкупил у сельсовета землю, развалины господского дома, и через своих пресс-атташше заявил, что собирается реконструировать усадьбу и устроить в ней современный санаторий. За работами, которые, кстати, велись с космической скоростью, наблюдала вся область.
  Журналисты тут же раскопали в музейных залежах бесхитростную историю поместья. Принадлежало оно провинциальному дворянину Кротову, и именовалось Светлое - по названию большого села, которое было у этого самого Кротова в собственности. После революции село Светлое переименовалось в деревню Светлую, в усадьбе долгое время располагались сельсовет и школа, потом случился пожар. На этом история поместья закончилась. Но прошло шестьдесят лет, и оно, почти как феникс, возродилось к жизни.
  Работа была проведена колоссальная - дом фактически отстроили заново, озеро расчистили, лес превратили в парк. Все те же вездесущие журналисты поведали своим зрителям-слушателям-читателям, что внешний облик усадьбы теперь в точности повторяет облик кротовского поместья. Вроде бы для этого поднимались старинные документы и чертежи, которые чудом собрали по музеям и архивам области.
  Будущим отдыхающим было обещано обустроить уютные номера с легким антуражем старины и обеспечить современное первоклассное лечение.
  Многим, в том числе и мне, строить санаторий в деревне Светлая казалось странным и недальновидным: целебных источников поблизости нет, лес, вернее уже парк, смешанный и весьма чахлый. Из достопримечательностей только районный центр - серый скучный городишко, всего в пяти километрах. Словом, место так себе, ничего особенного.
  Прибыль, которую мог принести такой санаторий, тоже была весьма сомнительной. По крайней мере, так казалось мне - экономисту с небольшим опытом работы. Ну правда: вся соль только в самой старинной усадьбе, отстроенной с нуля. Чтобы отбить затраченные деньги (весьма и весьма немалые!) санаторию понадобится несколько десятилетий. И то при условии, что он будет пользоваться успехом у отдыхающих. Впрочем, само строительство "Светлого" и его детальный отчет в СМИ оказались весьма удачным пиар-ходом и на все летние заезды путевки были раскуплены влет.
  Каково же было мое удивление, когда оказалось, что среди счастливчиков, которые первыми опробуют ультасовременное лечение в российской глубинке, окажусь и я. Просто в один прекрасный день, месяц назад моя мама - жертва телевизионной заманухи, с радостной улыбкой на лице вручила мне путевку.
  Вообще, в санатории я езжу каждый год на протяжении десяти лет. Причина этому называется пояснично-крестцовый радикулит. Тот самый, при котором ни сесть, ни встать. Да-да, мне двадцать шесть лет, а у меня проблемы со спиной, причем еще со школы. Помнится, когда меня в первый раз "прострелило", мой отец едко прокомментировал: "Молодежь сейчас - гнилье". Впрочем, с ним у меня всегда были сложные отношения.
  За десять лет я успела побывать в самых разных санаториях страны. Учитывая то, что работа у меня сидячая, без специализированного санаторного лечения пришлось бы совсем худо, поэтому каждый год нужно брать отпуск и ехать куда-нибудь на Кавказ или к морю. Правда, на поездку приходится копить весь год.
  В этот раз с денежкой оказалось туго: я наконец-то купила в ипотеку квартиру и съехала от родителей. Так что мамин подарок оказался весьма кстати.
  В целом в "Светлом" мне понравилось. Лечение на уровне, персонал вежливый, номер уютный с телевизором и бесплатным wi fi. А вот развлекательная программа, как и в любом санатории, подкачала. Впрочем, как и компания курортников.
  Кто у нас ездит отдыхать в подобные заведения? Правильно - пенсионеры. Или же люди, которым необходима реабилитация после лечения. То есть те, кому нужны тишина и покой. И если на Кавказе можно было съездить на экскурсию, в Анапе поваляться на пляже или завалиться в бар, то в "Светлом" скука была смертная. По вечерам здесь, конечно, устраивали дискотеки и творческие вечера местных самодеятельных коллективов, но развлечением все это было сомнительным еще и потому, что контингент на них собирался из разряда "кому за 50".
  Молодежи было очень мало. Собственно я, Инга трое рясских парней лет 18-20-ти и супружеская пара с двумя детьми.
  С Ингой мы сошлись сразу. Да и куда бы мы делись? Рясские ребята из своих номеров выходили только чтобы поесть и принять процедуры (еще бы, wi fi же бесплатный!), а молодое семейство проводило время либо в бассейне, либо на детской площадке. Бабушки и дедушки же с молодежью общались мало, предпочитая задушевные разговоры друг с другом.
  Мы с Ингой представляли собой классическую пару "одна умная, вторая - красивая", где умная это я. Впрочем, страшилкой я себя не считаю. Темноволосая, стройная, с правильными чертами лица. Младший брат говорит, что моя красота очень спокойная, тихая, домашняя, как я сама. И добавляет: "Была бы ты чуть агрессивнее, давно вышла замуж". На это я обычно отвечаю, что дело здесь не во внешности и характере, а в образе жизни.
  Инга же - моя полная противоположность. Яркая, гламурная, шумная, чуть бесцеремонная и легкомысленная. Такие девушки обычно нравятся мужчинам и меняют их, как перчатки. Инга мужчин коллекционировала и с большим удовольствием рассказывала мне об этой своей коллекции. Некоторые экземпляры даже демонстрировала: за полторы недели, что мы здесь отдыхаем, навестить ее приезжали уже трое молодых людей, а еще двое бесконечно названивали, чтобы справиться о здоровье. При этом Инга утверждала, что все они исключительно друзья, с которыми у нее нет ничего серьезного. Я смеялась и советовала подружке построить гарем, а курортные бабушки поджимали губы и называли ее вертихвосткой.
  Между тем, основным нашим развлечением были или прогулки по парку, или беседы в зимнем саду. Словом, действительно болото, сонное и скучное.
  Поэтому известие о явлении народу живого олигарха вызвало в отдыхающих массах ажиотаж. Бабушки и дедушки рассуждали на тему как разбогатеть, чтобы по карману было построить собственный санаторий, Инга придумывала, как будет очаровывать богача, мне же очень хотелось пожаловаться на скуку и предложить открыть в парке прокат велосипедов, а на озере - лодочную станцию, раз уж хозяин "Светлого" хочет выслушать жалобы и предложения отдыхающих.
  
  ***
  На обед сегодня были невероятно вкусный борщ и картошечка с куриной отбивной. Инга вяло ковыряла в тарелке вилкой, нетерпеливо поглядывая на двери столовой. А я неторопливо смаковала каждую ложку, каждый кусочек и обменивалась чуть насмешливыми улыбками с нашей соседкой по столу - Глафирой Сергеевной из пятнадцатого номера.
  - Инга, деточка, ты кого-то ждешь? - улыбаясь спросила Глафира Сергеевна.
  - Принца она ждет, - ответила за подругу я.
  - Это ты зря, принцы, они принцесс предпочитают, - сказала Глафира Сергеевна и отхлебнула чаю.
  - Да ну вас, - отмахнулась Инга. - У меня, может, уникальный шанс коллекцию пополнить.
  - А почему у тебя? - удивилась курортная бабушка. - Почему не у Маши?
  - У Маши жених есть, - ответила Инга и снова посмотрела на дверь.
  - Правда, Машенька? - обрадовалась Глафира Сергеевна.
  - Нет, конечно, - снова улыбнулась я, принимая у официанта креманку с мороженым. - У меня не жених, а друг. Мы просто общаемся, ничего особенного не планируем.
  - Ага, моя сестра тоже просто общалась, - кивнула Глафира Сергеевна. - Так старой девой и живет.
  Я было хотела ответить что остаться девой мне не грозит по чисто физиологическим причинам, как вдруг Инга восхищенно выдохнула:
  - О. Мой. Бог!
  Я подняла глаза и застыла. Мужчина, появившийся на пороге столовой, не был ни лыс, ни стар, совсем наоборот - молод и красив. Уверена, раньше я его не встречала, но эти светлые волнистые волосы, волевой подбородок и пронзительные серые глаза мне отчего-то были знакомы. Очень знакомы. "Владимир Навроцкий, - всплыло в моей памяти. - Его зовут Владимир Навроцкий".
  Мужчина улыбнулся курортникам и вдруг его взгляд встретился с моим. Серые глаза изумленно расширились, а тонкие чувственные губы неуловимо прошептали:
  - Маша...
  Я почувствовала, как зашевелились волосы у меня на голове. А потом волной накрыли воспоминания...
  
  Глава 2
  
  Усадьба Кротовых. 1826 год
  
  - На, Машка, неси, - тетка Дорофея, наша кухарка вручила мне большой поднос с чайником и чашками. - Да осторожнее смотри! Это ж праздничный сервиз, фафор тут тонюсенький. Не разбей!
  - А зачем праздничный достали? - удивилась я, принимая поднос.
  - Барышня приказали, - ответила тетка Дорофея устанавливая сверху еще и сахарницу. - Что б перед молодым барином не стыдно было. Ты иди давай, иди. Чай, заждались тебя. Самовар-то Федор уже отнес.
  Я перехватила поднос поудобнее и вышла из кухни. Напрасно кухарка беспокоилась о сохранности барской посуды, не в первый же раз я господам подаю чай, да и не в последний.
  На подходе к гостиной, а именно там господа чай обычно и пили, мне встретился целый разведывательный отряд, состоящий из прачек Татьянки и Степаниды, сенных девушек Марфуши, Ненилы и Настюши и ключницы бабки Лукерьи (пардон, Лукерьи Ивановны), то есть тех, кто по каким-то причинам прозевал приезд молодого барина Владимира Александровича Навроцкого - гостя нашего барина Павла Петровича и барышни Полины Павловны.
  - Маша, - едва увидев меня, зашептали наперебой Ненила и Татьянка. - Ты когда в гостиную войдешь, дверь чуть шире приоткрой, а то Федька, гусак неуклюжий, споткнулся об нее и прикрыл, а нам теперь ничего не видно.
  - Барина высматриваете? - тоже шепотом поинтересовалась я.
  - Ага.
  - А зачем? Не лучше ль подождать пока господа чаю выпью и выйдут? Что вы отсюда увидите-то?
  - Да уж больно любопытно, - покраснела Степанида.
  Остальные активно закивали головами. Ну да, мне и самой было любопытно. Я ведь тоже приезд дорогого гостя пропустила - в срочном порядке расставляла в вазы букеты - Полина Павловна в последний момент вспомнила, что вчерашние розы хорошо бы заменить на свежие.
  А гость был действительно дорогой. Причем настолько, что вся усадьба шумела, готовясь к его приезду. Началось все обыкновенно - Полинька вернулась с очередного губернаторского бала, куда Павел Петрович возит ее регулярно, и заявила мне, что влюбилась. Дело это привычное, барышня наша девушка романтичная, любит понравившимся мужчинам придумывать достоинства и обожать их за это. Правда, охладевает она так же быстро, как и влюбляется.
  - Ах, Маша, Владимир Александрович необыкновенный, - вздыхая, рассказывала Полинька, пока я переодевала ее ко сну. - Он красив, как ангел. Маша! У него такие восхитительные глаза! Когда он подошел, чтобы пригласить меня на танец, я взглянула в них и утонула. Они как звезды, Маша!
  - Разве в звездах можно утонуть? - чуть насмешливо спросила я.
  - Можно! - она вздохнула снова. - А как он танцует... Я словно плыла по воздуху! А какие прекрасные у него манеры, как он учтив! Я просто без ума...
  - Откуда же в нашей губернии появился этот чудесный господин?
  - Из Петербурга, конечно, он приехал погостить к своему другу - младшему Шишкину, сыну Петра Ивановича, - Полинька взглянула на меня с озорным блеском в голубых глазках. - Владимир Александрович приглашал меня танцевать целых три раза! Ни одну даму он столько не ангажировал. Я, наверное, ему понравилась.
  О, без сомнения, потому что кроме как на нашу Полину Павловну, на губернаторском балу обычно и взглянуть-то не на кого. Однажды Полинька взяла меня туда с собой, хотела показать настоящий бал. Я, конечно, впечатлилась. Особенно от губернских дам, которые рядом с моей изящной белокурой барышней смотрелись как курицы возле лебедушки. Да и вели себя также. Неудивительно, что кавалеры всегда от Полины без ума. Павел Петрович уже давно выдал бы ее замуж - невеста она не только красивая, но и богатая, но Поля ждет принца. Так отцу и сказала - мол, кавалеры хороши, но моего принца среди них нет. Павел Петрович тогда усмехнулся, против ничего не сказал - очень уж он дочку любит, потакает ей во всем. К тому же ей только недавно исполнилось 18 лет. Время еще есть.
  - А знаешь, Маша, отчего я особенно счастлива? - спросила Полинька, раскинувшись на кровати.
  - Отчего же?
  - А от того, что Владимир Александрович через три дня приедет к нам в гости!
  - Папенька ваш его пригласил? - поинтересовалась я, не испытывая впрочем особого восторга. Ну а что? Павел Петрович, наш хлебосольный хозяин, уже не раз приглашал в Светлое молодых людей, которые понравились Полине. Мол, вдруг принц?.. - Владимир Александрович приедет вместе с другом?
  - В том-то и дело, что не с другом, а один, - барышня мечтательно закатила глаза. - Этот Шишкин пригласил его погостить и поохотиться, а у самого вдруг какие-то дела с губернатором оказались, поэтому господин Навроцкий остался не у дел и теперь скучает. Бал его, знаешь ли, тоже особо не развлек. А уж когда батюшка пригласил его к нам, обрадовался. Маша, милая, ты только представь, к нам приедет самый замечательный мужчина на свете!
  Барин наш, кстати, дочкины восторги разделял, хоть и не демонстрировал так явно. Его камердинер Иван Петрович рассказывал, что барин отзывался о госте, как о достойном интересном молодом человеке. Дескать, и богат, и умен, и красив - ну просто сказка, а не дворянин, да и в беседе за пояс заткнет любого знакомого ему, Павлу Петровичу, умника и острослова.
  Восторги, охи и ахи звучали в Светлом все три дня, пока Навроцкий наконец не соизволил приехать. Посмотреть на "самого лучшего мужчину на свете" сбежалась почти вся челядь. Еще бы, всем же интересно для кого доставали лучшие перины и одеяла, самые дорогие праздничные сервизы и тысячу раз выдраивали господский дом от подвала до чердака.
  Так что я, конечно же, пообещала "разведывательному отряду" открыть двери гостиной пошире, чтобы молодого барина было хоть немного видно.
  Господа, в ожидании чая, беседовали о чем-то веселом, слышался звонкий смех Полиньки и добродушный бас Павла Петровича.
  - О, а вот и наш чудесный напиток прибыл, - сказал, улыбаясь, Павел Петрович, едва я с подносом появилась на пороге. - Рекомендую, Владимир Александрович, наш светловский сбор, более нигде вы такого вкусного чая не откушаете.
  Гость, который, как оказалось, до этого сидел к двери спиной, обернулся. А я, взглянув на него, застыла. Был ли Навроцкий красив? Не знаю, в тот момент я этого не заметила. Накрыло ощущение, что меня окунули в ледяную воду и не дают выплыть на поверхность. Кровь отлила от лица, в груди вдруг кончился воздух, на теле волосы встали дыбом. Животный ужас, вот что я ощутила, увидев долгожданного гостя моих господ Кротовых. Потому что это был не ангел, это был дьявол. Самым краешком сознания я отметила, что у мужчины светлые волнистые волосы и волевой подбородок, но все затмили его глаза. Они были ярко-серые, глубокие и холодные, как пропасть, а от их взгляда явственно повеяло могильным холодом. В какой-то момент мне показалось, что это и не глаза вовсе, а стекляшки или кусочки льда - равнодушные, злые, страшные.
  И эти стекляшки вдруг подозрительно сощурились. А у меня мелко задрожали руки - я поняла: он увидел мой ужас, он знает, что я его разгадала. А еще я поняла, что сейчас брошу поднос и, громко вереща от страха, убегу вон из гостиной. От ступора и позорного бегства меня избавила Полинька:
  - Маша, чай же стынет!
  Я словно очнулась, и на негнущихся ногах подошла к столику. Пока чуть дрожащими руками разливала в чашки ароматную жидкость, чувствовала, что спину буравит холодный взгляд страшного гостя. Неужели ни Павел Петрович, ни Полина не видят насколько он ужасен? Почему они улыбаются ему, вместо того, чтобы гнать вон из дома?
  Едва чашки были наполнены, я поклонилась и быстрым шагом, покинула гостиную. А едва вышла за порог, сорвалась на бег, не обращая внимания на удивленных служанок, которые явно жаждали услышать мое мнение о дорогом госте.
  Бежала, не останавливаясь, до самой людской. Почему-то мне казалось, что там, среди снующей челяди, будет безопасно. Когда прибежала, незаметно шмыгнула к окну, упала на лавку и закрыла глаза, переводя дух. Руки все еще дрожали, а сердце продолжало сжиматься от ужаса. Теперь всех нас ждут неприятности. Когда в доме черт, в этом нет никаких сомнений.
  Господь всемогущий, а ведь моя барышня танцевала с ним на балу, подавала ему свою тонкую нежную руку!.. Но, может быть, этот Навроцкий надолго в Светлом не задержится? Может, погостит пару дней и уедет? Хм... А как он отнесется ко мне? Он же все понял, я видела. Впрочем, возможно, никак и не отнесется. Кто я, в сущности, такая? Крепостная, служанка, чернь. Главное, чтобы Полиньку не обидел, она же у нас нежный ранимый цветочек. За этим я сама прослежу, зубами ему горло перегрызу если что.
  Хотя, Отец наш небесный, страшно-то как...
  
  ***
  Весь день я слушала от прислуги дифирамбы молодому барину. Пели их все - от конюха, обихаживающего лошадей, привезших экипаж гостя, до прачек - все-таки они его разглядели, хоть уже и после чаю. Ах, какой барин красивый! Ах, какой грациозный! Ах, какой учтивый! И добрый, наверное, такой мужчина не может не быть добрым! При этом, выяснилось, что никого из дворни Навроцкий даже взглядом не окинул. Но влюбились в него почему-то все.
  Сама же я ничего о том, что заметила в глазах гостя, пока никому не сказала, уж очень восторженными были мои собеседники. Ближе к вечеру начала сомневаться в том, что видела. А, может, никакой он не дьявол? Может, солнечный свет так на него упал, что мне невесть что показалось? А я напридумывала себе разных глупостей. Право, действительно глупости.
  Проверить, впрочем, не удалось. Павел Петрович и Полинька до самого ужина показывали Навроцкому усадьбу и ее окрестности, а идти искать их было глупо и, чего скрывать, боязно.
  Вечером, когда я уже шла к Полине, чтобы помочь ей переодеться ко сну, меня перехватил лакей Федор и вручил коробку со свечами.
  - Отнеси Владимиру Александровичу, - сказал он. - Они читать изволят, свечек приказали принести.
  - А сам почему не отнесешь? - удивилась я.
  - Так они просили, чтоб ты принесла. Сказали, мол, очень расторопная девушка, чай днем дюже хорошо подала.
  Моя спина вмиг покрылась холодным потом.
  - Федя, миленький, отнеси сам, - взмолилась я. - Мне барышню переодевать надо, она ведь ждет. А барину скажи, что меня не нашел.
  - Отнеси, Маш, - Федор тоже смотрел на меня с мольбой. - Ну что тебе стоит? Свечки ведь в свечники надоть поставить, а я обязательно что-нибудь переверну. Стыдно будет, да и Павел Петрович осерчают, что перед молодым барином опозорился. Я бы Степку попросил, но засмеет ведь, медведем дразнить станет.
  Это точно, Федьке что в руки ни дай, обязательно уронит, сломает, порвет. Не со зла, конечно, просто он такой не везучий. Зато добрый, поэтому в господском доме его еще терпят.
  - Ладно, давай.
  Взяла коробку и пошла в комнаты гостя. В самом деле, не съест же он меня?
  Чем ближе подходила, тем явственнее ощущала холод, тот самый, что почувствовала днем в гостиной. Он словно просачивался вместе с тусклым светом через узкую щель между полом и дверью комнаты Владимира Навроцкого.
  Возле двери я на миг остановилась, собралась с духом и постучала.
  - Войдите, - ответил мне бархатный мужской голос.
  Я толкнула дверь и переступила порог. Комната была освещена всего двумя свечами, горевшими на столе близ неразобранной постели. Читать при таком освещении было бы действительно тяжело. Навроцкий стоял у открытого окна спиной ко мне уже без сюртука, в одной рубашке. Наверное, дышал вечерней прохладой, устав от дневного летнего жара. Я тут же отметила и его высокий рост, и широкие плечи. Сложен Владимир Александрович был прекрасно.
  - Свечи, барин, - тихо сказала я.
  Он обернулся, а я опустила глаза - уж очень не хотелось снова увидеть очи-стекляшки.
  - Поставь на столе, - приказал Навроцкий.
  Я молча, не поднимая глаз, прошла через комнату, вытащила свечи, поставила в два находящихся там подсвечника, принялась зажигать.
  - Ты, значит, Марья? - спросил он ледяным тоном, стоя у меня за спиной.
  - Да, барин, - тихо ответила я, не поворачиваясь.
  - Ты сегодня весьма ловко разливала в чашки чай. Не смотря на дрожащие руки, - в его голосе явно слышалась насмешка. - Признаться, я не привык видеть ужас в глазах людей, обычно на меня смотрят иначе. Чем я испугал тебя, Маша?
  Ну вот, а я-то надеялась, что он уже забыл.
  - Ничем, барин. Я вовсе не испугалась.
  - Не ври, - спокойно сказал он. - Посмотри на меня.
  Я медленно обернулась, подняла глаза и вскрикнула. Ледяные стекляшки никуда не делись, только теперь к ним добавилась... тьма. Она окутывала Навроцкого каким-то жутким склизким облаком, словно вокруг него вились толстые мерзкие змеи. Они обвивали сильные мужские руки, обрамляли волнистые волосы и лицо, очень красивое лицо с мертвыми холодными глазами. Испугавшись этого зрелища, я отпрыгнула назад и больно врезалась в столешницу.
  - Ничего себе, - усмехнулся моей реакции Владимир Александрович. - Я настолько страшен?
  Я ничего не ответила - горло перехватило, только смотрела на него расширившимися глазами.
  - Отвечай! - рыкнул он. - Что ты видишь?! И не смей врать, холопка!
  - Вы, б-барин - б-бес, - заикаясь прохрипела я.
  А он вдруг засмеялся, громко и очень красиво. В этот смех легко можно влюбиться, если не видеть, кому он принадлежит. Но через пару мгновений смех смолк, а Навроцкий уставился на меня злобным немигающим взглядом.
  - Да ты, никак, милая, не в себе, - холодно сказал он. - Бесов да ангелов только сумасшедшие видят. Или пьяницы. Признавайся, любишь крепким полакомиться?
  Молчу, чувствую, как внутри холодеет сердце.
  - Откуда ты такая видящая взялась? - вдруг прошипел Навроцкий, делая ко мне шаг.
  Я еще сильнее вжалась в столешницу, с ужасом наблюдая за ним.
  - И бесстрашная, - еще шаг. - Или нет? Не боишься меня, холопка?
  Боюсь, до смерти боюсь, но об этом не скажу - голос снова пропал.
  Навроцкий подошел вплотную, и меня обдало холодом, как днем в гостиной.
  -Такая маленькая, хрупкая, - задумчиво протянул он. - Что мне стоит сейчас, так, на всякий случай, свернуть тебе шею, как цыпленку? А потом сказать, что ты, например, упала с лестницы? И знаешь, мне ведь поверят. Все и безоговорочно.
  Он резко выбросил руку вперед и схватил меня за горло. Но сильные пальцы сомкнулись на нем лишь на мгновенье. Владимир вдруг отдернул их и, громко ругнувшись, отпрянул в сторону. Я даже испугаться не успела. Хотя, куда сильнее бояться-то?..
  - Что за дьявол?!
  На руке барина появился... ожог. И прямо на глазах вздулись белые волдыри.
  - Да что это такое? - гневно и растерянно крикнул Навроцкий, разглядывая свою ладонь.
  А я вдруг сошла с ума. Иначе мой следующий поступок не объяснить. Медленно, словно во сне, оторвалась от стола, плавно подошла к Навроцкому и осторожно дотронулась кончиками пальцев до его щеки. Владимир зашипел от боли и отскочил от меня в сторону.
  - Ведьма, - выдохнул он.
  А я, как завороженная, смотрела на маленький красный ожог, появившийся на его лице, в том месте, которого я коснулась.
  - А ну пошла вон отсюда! - приказал Навроцкий с такой ненавистью, что я опрометью вылетела за дверь и, что было сил, припустила в комнаты Полины Павловны.
  
  ***
  - Ну, наконец-то!
  Полинька сидела у зеркала и сама вытаскивала шпильки из прически, когда я, дыша, как загнанная лошадь, влетела в ее спальню. - Где ты ходишь, Маша?
  Я неопределенно махнула рукой и принялась ей помогать. Полиньке, конечно, мой ответ был без надобности, ей не терпелось обсудить более интересные вещи.
  - Ты видела его? - сверкая очами, спросила моя барышня. - Что скажешь? Не правда ли, Владимир настоящий античный бог?
  Я посмотрела на отраженные зеркалом восторженные Полинины глаза и поняла, что, видимо, придется врать. Про тьму и мертвый взгляд лучше ей пока не рассказывать, раз она их не видит, значит, не поверит.
  - Владимир Александрович очень красивый мужчина, - осторожно сказала я. - Но я совсем не знаю его характера, а по одной внешности судить не правильно.
  - О, характер у него тоже чудесный, - кивнула Полина. - Знаешь, Маша, я хочу стать его женой.
  - Уже? - неприятно изумилась я. - После двух дней знакомства?
  Полина пожала плечами и томно вздохнула.
  - Я влюблена и абсолютно уверена - он и есть мой принц.
  А я подумала, что Навроцкий на Полю плохо влияет. Из-за него она ведет себя, как восторженная дурочка. Конечно, моя барышня никогда серьезной и чопорной не была, скорее чуть легкомысленной и романтичной, но не настолько же! По крайней мере, при общении с другими кавалерами ей всегда хватало рассудительности, чтобы понимать - восторг - дело времени, а брак - это на всю жизнь. А этот... черт просто вскружил ей голову и напрочь отбил всякий разум. Хотя, может и это пройдет? Вряд ли Навроцкий пробудет в Светлом больше недели. А там - с глаз долой, из сердца вон.
  Я вдруг поняла, что страх перед страшным гостем как-то притупился. Возможно из-за того, что он, как оказалось, почему-то не может ко мне прикоснуться, а возможно из-за внезапно вспыхнувшей на него злости. Такие столичные молодчики, как он, женятся на столичных же красавицах, за барышнями вроде моей Полины только волочатся, а потом оставляют с разбитым сердечком, или, еще хуже, с испорченной репутацией. Был в нашем Рясске такой случай, обманутую девицу потом родители на Кавказ отвезли - нервы лечить. И господа, и слуги долго обсуждали эту, по сути, грустную историю.
  Полина все щебетала и щебетала, расписывая в красках, как замечательно они втроем сегодня прогулялись по парку, как много интересного рассказал ей с батюшкой Владимир Александрович о своих путешествиях ("Представляешь, он побывал в Китае! В Китае! Это ведь так далеко!"), как понравилось ему Светлое и так далее, так далее.
  Я смотрела на раскрасневшееся от восторга личико и искренне ее жалела. Бедная Полинька, бессонная ночь, полная "муки сладкой" ей обеспечена. И из-за кого? Люди не лгут, глаза действительно зеркало души, и душа у Навроцкого ужасна. Что же мне делать? Как мне ей помочь?
  Полину Кротову я любила всем сердцем. Мы, крепостные, привыкли называть господ своими благодетелями. В отношении Поли это были не просто слова.
  В усадьбе Кротовых я жила не всегда - первые тринадцать лет своей жизни провела в селе. Мой отец - печник Василий Остапов был когда-то очень уважаемым человеком, причем не только в Светлом, но и за его пределами. Мать рассказывала, что так хорошо сложить печь, как это делал отец, во всем уезде никто не мог. К барину даже несколько раз приезжали из Рясска, чтобы нанять крепостного мастера для работы в городе. Этот счастливый и даже в чем-то богатый период в жизни нашей семьи я помню очень смутно. Вернее, помню только сладких петушков да мягкие булки, которые отец привозил из города для меня и младших братьев.
  Говорят, талант пропить нельзя. Батька мой это утверждение опроверг очень наглядно. За каждую сложенную печь благодарные заказчики неизменно подносили ему чарку или бутылку - браги, медовухи, водки и даже вина. Отец рассказывал, что один рясский купец презентовал ему как-то бутылку "хранцуского винишка". Ну, этот купец, конечно, врал. Откуда в Рясске взяться французкому вину? Да и стал бы он дарить такое сокровище крепостному мужику? Впрочем, это не важно. Важно то, что отец от угощения никогда не отказывался, очень уж уважал крепкие напитки.
  Словом, когда мне было восемь лет уважаемый печник Василий превратился в Ваську-пьяницу. Когда батька сообразил, что навыки его от алкоголя притупились, перестал работать. Дескать, стыдно делать плохо то, что раньше делал превосходно.
  Со временем спиваться он стал все больше, а трудиться - меньше. Взяться за ум его не убеждали ни насмешки соседей, ни плеть барского кучера Вавилы - двоюродного брата моей матери, ни голодные дети. А было нас, голодных детей, восемь человек, из которых я - самая старшая. Так всегда и бывает - работать мужику лень, а ребятишек строгать - пожалуйста.
  Впрочем, по весне наш клочок земли батька пахал исправно. Но не более того. Как и чем его засеять, как вырастить и собрать урожай, чтобы было чем оброк заплатить и самим с голода не загнуться - об этом голова болела исключительно у матери и у меня, ее верной помощницы и няньки для младших братьев и сестер.
  И ладно, если б причуды отца ограничились только этим, мы бы еще как-то жили. Добросердечные соседи помогали и в поле, и подкармливали иногда - батька же тянул из дома в кабак все, что плохо лежало. Хуже было то, что, выпив лишку, он становился буйным и время от времени поколачивал мать. Как за годы супружества не убил ее, маленькую и худенькую, своими пудовыми кулачищами!
  Впрочем, мать обычно успевала спрятаться либо в погребе, либо у тех же соседей. Мы, дети, тоже быстро научились определять насколько отец опасен для окружающих и в случае чего, шустро разбегались кто куда и ждали пока он успокоится.
  А однажды мать убежать не успела. Мне тогда было двенадцать лет. Этот день мне потом часто снился в кошмарных снах: испуганная мама жмется к печке, а отец идет на нее с красными от злобы глазами и большим поленом в руке. Он тогда убил бы ее до смерти. Ее, нашу добрую, нежную, заботливую, нашу кормилицу и поилицу.
  Я ужасно испугалась за маму. Выскочила из угла, в котором пряталась и изо всех сил метнула в отца пустой чугунок, который каким-то чудом оказался у меня под ногами. А потом бросилась к матери.
  Своего я добилась, батька от убиения матери отвлекся, но переключился на меня. Рассвирепел еще больше и кинул свое полено в мою сторону. До сих пор помню жуткую боль, которой буквально взорвалась тогда моя спина, а потом наступила темнота.
  Даша, одна из моих младших сестренок, которая в тот момент пряталась на печке, потом мне рассказала, что наша маленькая тщедушная мама, увидев как я упала, и, очевидно, решив, что дочь убита, схватила злосчастное полено и так отходила им отца, что тот позорно бежал из дома и появился только на следующий вечер - трезвый, испуганный и виноватый.
  Больше батька ни разу на мать руку не поднял. Зато она его стала колотить всякий раз, как была не в духе, а не в духе она в следующие полгода была часто. Отец терпел и молча сносил побои. Пить он, конечно, не бросил, но запои стали реже и короче.
  Я же следующие шесть месяцев прожила в непрекращающемся кошмаре боли, неподвижно лежа на лавке. Барский лекарь, который уступил мольбам матери и дяди Вавилы, и осмотрел меня, сообщил, что если я на ноги и встану, то работницы из меня уже не выйдет - поврежденную спину напрягать нельзя до конца жизни.
  Несколько раз меня возили в соседнюю деревню к костоправу, втирали в спину вонючие мази, которые готовила местная травница тетка Марфа, и другие, с менее резким запахом, которыми нас иногда снабжал лекарь.
  На ноги поставили, но доктор оказался прав - толку от меня в хозяйстве уже почти не было. Я, конечно, присматривала за младшими (разве что на руки уже взять никого не могла), готовила еду, подметала пол, но не более того. Прясть долго не могла - спина болела неимоверно, вязала стоя или с перерывом на прогулку по избе. В ненастную же погоду спину крутило так, что я кричала в голос.
  Глядя на меня, отец хмурил брови и виновато вздыхал, а мать ночами ревела в подушку. Оба понимали - будущее мое теперь незавидное. Вряд ли кто-то согласится взять замуж калеку, так что быть мне для семьи вечной обузой.
  Мама каждый день истово молила за меня Бога. И Он ее услышал. Однажды на нашем пороге появился голубоглазый ангел - Полина Кротова. Ей тогда было восемь лет. Вместе с ней пришла строгая дама, которая, смешно коверкая слова, заявила, что барышня желает навестить больную девочку. Мать, кланяясь, вывела к ним меня.
  Смотрелись мы с Полиной тогда ровесницами, хотя я была на пять лет старше. И выглядела не в пример хуже - очень худая, замотанная в старую шаль, с бледным лицом и впавшими глазами. Постоянные боли так вымотали меня за эти месяцы, что свет казался с овчинку.
  Вид мой настолько был жалок, что Поля, чувствительная душа, расплакалась. Чудная дама схватила ее за руку и хотела тотчас увести, но барышня вырвала у нее ладонь, подошла ко мне и тихо спросила:
  - Пойдешь ко мне жить?
  Я потрясенно на нее уставилась, а Полина, очевидно решив, что сомневаюсь, добавила:
  - Я тебе дам подержать куклу, которую папенька привез мне из Петербурга.
  Тем же вечером меня вместе с нехитрыми пожитками отец привел в господский дом.
  Павел Петрович умилился доброте дочери и разрешил взять меня в усадьбу, хотя ни он, ни Полина гувернантка не поняли, зачем девочке это было нужно. Думаю, Поля и сама тогда не смогла бы объяснить свое желание приблизить меня к себе. Пожалела калеку? Почувствовала родственную душу? Или все вместе? Впрочем, маленькой барышне в Светлом разрешалось все, так что если ребенок захотел живую куклу, пусть играет.
  Общий язык мы с ней нашли сразу. Хотя, казалось бы, что между нами, барышней и крестьянкой, общего? В тот момент его действительно было мало.
  Но Полинька категорически отказалась со мной расставаться с первого же дня. Особенно, когда выяснилось, что я неплохо умею слушать, а поговорить она любила всегда. А еще я всегда умела находить нужные слова, чтобы утешить ее, если она грустила, убедить вести себя примерно, если задумала какую-то шалость, поднять настроение, если его не было.
  Моя болезнь в усадьбе Кротовых поутихла. Полина как-то в ненастный день увидела приступ и очень испугалась. С тех пор я всегда имела под рукой нужные мази, а раз в несколько месяцев меня осматривал врач. Барышня боялась, что останется без подруги, а Павел Петрович ни в чем ей не отказывал. Со временем я окрепла настолько, что могла принести из кухни в комнаты поднос с едой и даже большой кувшин с водой для умывания.
  Вообще мы с Полинькой составляли интересную пару - красавица и ее дуэнья. А барин как-то сказал, что пока я рядом, за дочь он может не волноваться, ибо моя холодная голова вполне способна остудить ее горячую.
  - Верные люди - это в наше время редкость, - говорил он своему камердинеру. - Их нужно с детства воспитывать.
  В какой-то момент Поля потребовала от мадам Жако, своей гувернантки, чтобы та разрешила мне присутствовать на уроках. Мадам, которая меня откровенно недолюбливала, пришла в ужас.
  - Полин, вы меня удивляете, - злобно раздувая ноздри, шипела она. - Вы все свободное время проводите с этой крестьянкой, вместо того, чтобы учить буквы. А теперь что же - учить грамоте и ее?
  - А что в этом такого? - не понимала Поля. - Маша уже помогает мне одеваться - наша горничная Луша ее научила, а как станет ходить на уроки, поможет мне делать ваши задания.
  - Но, милая Полин, прислуге ни к чему грамота! Более того, она ей только навредит. Крепостная, которая умеет читать - это le absurdite!
  Но Полинька топнула ножкой, Павел Петрович махнул рукой, а я заняла угол в классной комнате и стала вместе с барышней учить буквы. Потом, с течением времени, был и французский язык, танцы, музыка и живопись. С последней у меня, правда, не задалось, а вот с фортепьнами очень даже. Полине эти мои успехи были особенно по душе - она любила по вечерам играть со мной в четыре руки.
  С дворней, кстати, я тоже поладила. Да и как иначе? Все знали кто я и откуда. И отца знали, и мать. Лукерья Ивановна сразу сказала, что быть мне камеристкой, раз больше я ни на что не гожусь. Спустя несколько лет из людской меня переселили в крохотную комнатку рядом со спальней Полины - на этом настояла та же Лукерья Ивановна, чтобы я всегда была рядом с барышней и в любое дня и ночи быстро пришла на зов, если ей что-то понадобится.
  Словом, жизнь моя в поместье Кротовых была интересна и легка. Вместе с Полиной мы читали книги (правда, она предпочитала любовные стихи и романы, а я - жизнеописания и путешествия, иного в барской библиотеке не водилось), обсуждали ее кавалеров, болтали о пустяках... За десять лет, что я провела здесь Полинька стала мне ближе, чем родные братья и сестры. С последними я общалась не часто - всего несколько раз в месяц, когда удавалось выбраться в гости, но зато каждую неделю через дядьку Вавилу передавала вкусностей, а то и несколько локтей полотна на одежду - тетка Дорофея и Лукерья Ивановна никогда не отказывали...
  Теперь же я смотрела на влюбленную Полиньку и думала - как быть? Поговорить о Навроцком было необходимо, но точно не сегодня. Быть может завтра, или лучше дождаться пока он уедет? Не вечно же младший Шишкин будет решать свои проблемы! А возвращаться в Светлое столичному бесу резону нет.
  "Главное сейчас удержать Полину от глупостей, о которых она может пожалеть, - думала я, лежа в своей кровати. - С чертом нужно ухо держать востро! А уж как он уберется от сюда, я найду слова, чтобы успокоить мою барышню. Вдруг обойдется, и особых несчастий он нам не принесет?"
  Наивная...
  
  Глава 3
  
  Усадьба Кротовых. 1826 год
  
  Утром в людской только и было разговоров, что о неприятности, случившейся ночью с молодым барином.
  - Машка, - пристала ко мне Марфуша, едва я села за общий стол, чтобы позавтракать. - Ты слышала, Владимир Александрович-то усадьбу от пожара спасли!
  - Что-о? - изумилась я. - Какого пожара?!
  - Самого настоящего, - продолжала девушка. - У них в комнатах свечник с горящими свечами упал, да прямо на ковер. Быть бы пожару, да барин успели потушить и руку себе обожгли. Настюшка ему примочки от ожогов готовила.
  - Вот дура девка, - почти восхищенно протянул Федор, который прислушивался к разговору. - Марусь, тебе что ни расскажи, все переврешь по-своему.
  - Что это я вру? - вскинулась Марфуша. - Не ты ли сам барину примочки ночью носил?
  - Ну, носил, - согласился Федор. - Только никакого пожара не было, а свечник если и упал, то Владимиру Александровичу на руку - ожог-то у него знатный, с волдырями. Да на щеке чуть-чуть, видать, воск брызнул и задел. Он когда меня позвал, чтоб, мол, я мазь какую принес, да тряпок - руку ему перевязать, ковер у него был в порядке, да и гарью не воняло. А это что значит? То, что ты, Маруська, про пожар врешь.
  - Подумаешь! - фыркнула Марфуша.
  - Это, небось, свечи виноваты, что барин обожглись, - вставила Ненила. - Прогорают они страсть, как быстро, и воск с них прямо ручьем льется.
  - Ага, и на руку ему воском накапало, - кивнул Федор. - Еще одна дура. Из чего свечи-то эти? Из смолы что ли?
  - Федь, а барин сам сказал, чем обжегся? - тихо спросила я.
  - Не, не сказали, - ответил лакей, зачерпывая ложкой кашу. - Я, спросил, конечно - где ж вы, барин, так-то? Волдыри-то огроменные. А он мне - не твое дело, ступай мазь принеси.
  Я кивнула и тоже было принялась за еду, как вдруг Лукерья Ивановна, которая всегда столовалась вместе с челядью, швырнула на стол ложку и громко заорала:
  - Митька, собачий сын, это ты во всем виноват!
  Все обомлели. Особенно Митька, то есть Митрий Степанович - наш приказчик. Он, к слову, тоже частенько в людской завтракал и обедал. А ключница продолжала:
  - Что, спелся-таки с купцом Игнатовым? У него, прохиндея, свечи гнилые по дешевке покупаешь, да? На водку себе экономишь? Усадьбу барину спалить решил, скотина?
  - Да ты что, Ивановна? - отмер Митрий Степанович. - Головой о притолоку ударилась, что ли? Какой Игнатов, какое гнилье?
  - Я тебе покажу Ивановну! Песий сын!
  Лукерья Ивановна вскочила с лавки и двинулась к нему. Вид у нее был решительный и, судя по этому виду, намеревалась она приказчика, как минимум задушить. Тот, конечно, испугался. Еще бы, наша ключница, бывало, упрямую корову голыми руками за рога в хлев заводила - настоящая русская баба, кровь с молоком. И это не смотря на то, что уже не девочка давно - троих внуков имеет.
  Мы же все сидели, вытаращив глаза. Ни разу такого не было, чтоб Лукерья Ивановна ни с того, ни с сего скандалы устраивала. Браниться она, конечно, бранилась, но прежде всегда разбиралась что к чему, и вспышек ярости за ней не замечали. А тут как с цепи сорвалась. И из-за чего - из-за свечек? Которые в том, что Навроцкий, хм, обжегся, и не виноваты вовсе.
  Я вскочила вслед за ключницей и осторожно придержала ее за локоть.
  - Лукерья Ивановна, ну что же вы? Ни в чем Митрий Степанович не виноват! Свечи у нас хорошие, пожара никакого не было. Почему вы сердитесь? Может, у вас случилось что-то?
  Откровенно говоря, в тот момент я сильно рисковала получить от взбешенной старухи по шее за компанию с приказчиком. Чтоб не лезла под горячую руку, так сказать. Но Лукерья Ивановна вдруг остановилась и как-то сдулась. Ее голова и плечи опустились, непонятная ярость прошла, а вместе с ней и жажда приказчиковой крови.
  - Голова болит, - пробормотала женщина. - Спала плохо. С самого ранья все раздражает.
  - Тебя, значит, раздражает, а мы страдать должны? - вспылил осмелевший Митрий Степанович. - Шла бы ты, Ивановна, к себе, да полежала чуток. Глядишь, отпустит голова твоя. А то ты уж на людей кидаешься.
  - Не сердись, Митька, - как-то устало сказала ключница. - Ты ж знаешь, я тебя люблю.
  - Ну да, лицо мне бить ты решила от великой любви, - хмыкнул приказчик.
  Лукерья Ивановна махнула рукой и удалилась.
  Дворня проводила ее удивленными взглядами.
  - Это чего сейчас было, ась? - прошептала Степанида.
  "Вот они, неприятности на ровном месте, - подумала я. - Начались".
  
  ***
  После завтрака я отправилась в сад за цветами - следить за свежестью букетов в комнатах и коридорах было одной из моих нехитрых обязанностей. Пробегая через зимний сад, про себя отметила, что земля в кадушках с иноземными кустами - гордостью покойной барыни, Полинькиной маменьки, совсем сухая и на обратном пути надо бы ее полить.
  - Маша, бросай цветы, барышня тебя видеть желают, - крикнул из окошка Степка - еще один наш лакей, когда я срезала розы.
  - А где она? - крикнула я ему в ответ.
  - В гостиной с молодым барином. Велели, чтоб ты тот час же пришла.
  В груди что-то неприятно кольнуло. Неужели бес нажаловался на меня? А что, мог ведь сказать Полине или Павлу Петровичу, мол, нерасторопная служанка его обожгла. И наказания для меня потребовать мог. Ох... То, что он сам мне шею не свернул, не значит, что ее мне не свернут по его приказу.
  Полночи я прокручивала у себя в голове странное происшествие в комнате Навроцкого, пыталась понять - как это могло произойти. То, что Владимир Александрович на меня рассвирепел, было ясно - неприятно, когда находится кто-то, кто под твоей ангельской маской смог рассмотреть звериную морду. Впрочем, нет, ничего здесь не ясно. Как у человека могут быть мертвые глаза и что за черные змеи вьются вокруг него? И почему это вижу только я? Я бы решила, что и впрямь сошла с ума, да только Навроцкий сам вчера сказал "откуда ты такая видящая взялась". Значит, это не игра света, не сумасшествие и ничего мне не показалось. Но то, что случилось потом, родом явно из какой-то страшной сказки. Как можно обжечься о живого человека?! Если в первые минуты после того, как я вылетела из покоев гостя, мой мозг просто отказался воспринимать ожог на ладони Навроцкого, как реальность, то потом, когда я, пожелав Полине добрых снов, вернулась в свою комнатку, накрыло осознание действительности. Владимир хотел меня задушить. Но не смог. Дотронулся до моей шеи и обжегся. Как это могло произойти?! До меня мильон раз дотрагивались разные люди: мать, отец, братья и сестры, Полина, деревенские приятельницы и даже Федька, медведь косолапый, когда однажды пытался поцеловать. Но никто из них не щеголял потом белыми волдырями в полруки. Почувствовав, как буквально пухнет от этих мыслей моя голова, я решила все-таки попытаться заснуть. Только напоследок подумала, что с удовольствием забуду все эти вопросы, когда гость уедет восвояси.
  Срезанные розы я через окно вручила Степану, велев поставить их в воду и, предчувствуя неприятности, поплелась в дом.
  Но стоило войти в гостиную, оказалось, что опасалась напрасно.
  - Маша, заходи скорее, - обрадовано воскликнула сияющая Полинька, едва я переступила порог.
  - Звали, барышня? - спросила я, бросив быстрый взгляд на Навроцкого с перевязанной рукой, вольготно разместившегося на диване.
  - Звала, звала. Маша, я рассказала Владимиру Александровичу, как чудно ты умеешь играть на фортепьянах. И он пожелал послушать. Садись и сыграй нам что-нибудь.
  Признаться, я очень удивилась. Не просьбе сыграть - Поля вообще любит хвастаться мной перед подругами и кавалерами, дескать, вот какая талантливая крепостная живет в ее доме, так что музыкой я развлекаю господ часто. Озадачило то, что меня не стали бранить. Выходит, Навроцкий ничего ей не рассказал. Интересно...
  - Что сыграть, Полина Павловна? - спросила я, усаживаясь за инструмент и расправляя платье.
  - Что-нибудь из Моцарта, - кокетливо стрельнув глазками в сторону Навроцкого, велела барышня.
  Моцарта я любила. Едва мои пальцы запорхали над клавишами, выводя мелодию из "Дон Жуана", прямо кожей почувствовала, каким острым взглядом вперился в меня Навроцкий. Впрочем, в тот момент мне было все равно - каждый раз, когда садилась за фортепьяна, тело мое расслаблялось, уходило скопившееся напряжение, и я играла, не думая ни о чем, просто наслаждаясь.
  Когда мелодия смолкла, со стороны дивана раздались неторопливые хлопки. Обернувшись, я увидела, как Навроцкий хлопает в ладоши, причем с несколько удивленным выражением лица. В этот раз черные змеи вокруг него не вились, но от стеклянного взгляда по-прежнему явно веяло холодом, не смотря на уже раскаляющуюся летнюю жару.
  - Браво, - сказал он Полине. - Признаться, не ожидал. Крепостные обычно на редкость бестолковы в том, что касается искусства, а тут такой самородок. Как же вы, Полина Павловна, решили обучить ее музыке?
  - О, мы росли в месте, - чуть покраснев, ответила Полинька. - Мне было скучно на уроках одной - моя гувернантка преподавала на диво нудно и неинтересно. Я подумала, что вместе с Машей будет веселее, она ведь всегда была умненькой девочкой. А знаете, Владимир Александрович, Маша ведь и французскому обучена.
  Брови Навроцкого взлетели вверх.
  - В самом деле? - он повернулся ко мне. - Avez-vous vraiment parler français? (Ты правда говоришь по-французски?)
  - Oui, monsieur (Да, господин), - ответила я.
  - Quelle est la chanson que vous avez joué pour nous maintenant? (Как называется песня, которую ты нам сейчас сыграла?) - спросил он, явно желая меня проверить.
  - Ce n'est pas une chanson (Это не песня), - уточнила я. - Cette mélodie de l'opéra "Don Giovanni" (Это мелодия из оперы "Дон Жуан").
  - Потрясающе, - восхитился Навроцкий. - Вы, Полина Павловна, большая оригиналка. Я вот своих крепостных ни грамоте, ни языкам не обучаю.
  - Люблю, когда меня окружают образованные люди, - скромно сказала Поля. - Жаль, в нашем поместье их мало. К тому же, Маша частенько делала за меня уроки - мадам любила задавать скучные длиннющие переводы. Знаете, к папеньке как-то приезжал в гости приятель с другом англичанином - забавным таким старичком. Этот старичок вдруг вздумал учить меня английскому языку. Представляете, и это в то время, когда весь мир говорит по-французски!
  - Так ваша крепостная и по-английски говорит? - догадался Владимир.
  - Да. Мне-то учить эту тарабарщину было неинтересно, я почти ничего не запомнила, а Маша выучилась.
  - So you and speak English?(Так ты и по-английски говоришь?)- снова обратился ко мне Навроцкий.
  - Quite a bit, sir (Совсем немного, господин), - сказала я.
  - Who else here knows English? (Кто еще здесь знает английский?)
  - Only I, sir. (Только я, господин)
  - Восхитительно, - снова поразился Навроцкий.
  - Маша, ступай, - Полине явно надоело, что гость переключил свое драгоценное внимание на меня.
  Я поклонилась и с облегчением покинула гостиную.
  
  ***
  Далеко уходить я не стала, а замерла у дверей, прислушиваясь. Вот, скажите мне на милость, где ходит Павел Петрович? Разве это прилично - оставлять незамужнюю молоденькую девушку тет-а-тет с мужчиной? Тем более с этим мужчиной. Мало ли чего он может ей наговорить! Я вздохнула - видимо, барин так очарован гостем, что уже полностью ему доверяет. Вот ведь... черт!
  Однако, в гостиной все было благопристойно. Полинька что-то с воодушевлением рассказывала Навроцкому, тот, судя по скупым ответам, откровенно скучал.
  - Подслушиваешь?
  От неожиданности я едва не закричала. А когда, обернувшись, увидела хитро улыбающегося Павла Петровича, обрадовалась.
  - Подслушиваю, - с облегчением согласилась я. - И сторожу. Полина Павловна и Владимир Александрович там наедине... Прилично ли это?
  - Дуэнья ты, Машка, и есть, - усмехнулся барин. - Не бойся. Навроцкий - человек благородный, лишнего себе не позволит.
  Кротов чуть приоткрыл дверь и заглянул в появившуюся щель.
  - Посмотри, Маша, какая они чудесная пара, - сказал он. - Как было бы хорошо, если б Владимир Александрович сделал Полиньке предложение! Имея такого зятя и умирать не страшно. Ты ступай, милая, займись чем-нибудь. А за голубками нашими я сам уж присмотрю.
  Я поглядела на довольное лицо Павла Петровича и вдруг вспомнила старую притчу о безумцах. Это когда одному человеку во сне явился ангел, который сообщил, что ночью над селением, в котором жил человек, прошел ядовитый дождь и отравил воду в колодцах. И теперь те, кто выпьют отравленную воду, сойдут с ума. Человек проснулся, вышел на улицу и обнаружил, что все его односельчане действительно сошли с ума. Он попытался было им объяснить, что случилась беда, но люди ему не поверили. Более того, посчитали, что он сам - безумец.
  Вот и я, как этот человек, рискую прослыть умалишенной, если начну рассказывать, что прекрасный, замечательный барин на самом деле... А кто же он на самом деле такой?
  Я еще раз взглянула на довольного Кротова и оправилась заниматься цветами.
  
  ***
  Кусты пришлось поливать ковшиком, Степа от щедрот душевных приволок мне из сада такую огромную лейку, что поднять ее без риска для спины было немыслимо. Потом пришел Афанасий Иванович, наш садовник, вручил мне большие ножницы и заявил, что раз уж я занялась зимним садом, то "надоть, девка, обрезать вон ту ветку, а то сохлая она, а у вон того деревца, что в зеленой кадушке, надоть крону подравнять". А еще "старость, Марьюшка, уважать надо, вот ты и уважь - бери ножницы и помогай, а то в этом доме помощи ни от кого не дождесси". Так что процедура полива несколько затянулась.
  Когда я, наконец, закончила обрезать и поливать, время плавно подходило к обеду.
  Я вытерла ладонью вспотевший лоб, и вдруг ощутила, как по спине пробежал холодок. Знакомый такой холодок. Резко обернулась и встретилась взглядом с Навроцким. Он стоял у дверей, облокотившись на постамент с каменной девой, и внимательно смотрел на меня.
  - Чего изволите, барин? - спросила, гадая, как давно он любуется на мою спину.
  - Смотри-ка, глаз не опускает, и голос не дрожит, - насмешливо сказал Навроцкий, не отрывая взгляда. - Осмелела, милочка? Больше не боишься?
  Хм, скорее опасаюсь.
  - Знаешь, сегодня во время завтрака твои господа были удивлены изменениям в моем внешнем виде, - Навроцкий продемонстрировал мне перевязанную руку. - Да и слуги тоже. Ты, выходит, никому ничего рассказала.
  - Не хотела, чтобы меня признали сумасшедшей, - холодно ответила я.
  - О, да ты, оказывается, не только играешь на фортепианах и говоришь по-французски, но и думать умеешь, - издевательски удивился Владимир Александрович. - Кому рассказать - я сегодня целый день удивляюсь талантам крепостной девки.
  Он оторвался от постамента и двинулся ко мне. Близко подходить не стал, остановился в трех шагах. Солнечный луч отразился от начищенных пуговиц его сюртука, я сощурилась от внезапного блика и... снова увидела черных змей, клубящихся вокруг Навроцкого. Но стоило распахнуть глаза, как тьма пропала. Интересно...
  - Я хочу узнать, что именно ты увидела во мне такого, что решила будто я - черт, - сказал Владимир Александрович.
  - А разве вы не он? - вырвалось у меня.
  Он посмотрела на меня, как на ненормальную.
  - Разумеется, нет. Я не черт, не демон и даже не колдун. Я обычный человек, который, как правило, нравится людям. И я спрашиваю еще раз, что во мне такого, что крепостная из глухого захолустья считает меня порождением тьмы?
  - У вас, барин, мертвые глаза, - тихо ответила я, чувствуя, как где-то внутри снова зарождается страх. - Пустые, равнодушные, будто они из стекла. От их взгляда тянет холодом. Таким липким, как в усыпальнице. А еще вокруг вас...
  - Ну же, продолжай, - Навроцкий не выглядел ни удивленным, ни рассерженным, скорее чуть любопытным. Словно он что-то такое предполагал, но сам ни разу не видел.
  - Я не знаю, как это назвать, - снова прищурила глаза и попыталась по лучше рассмотреть черных змей. - Похоже на очень густой темный дым. Только плотный и... скользкий что ли? Как будто вокруг вас вьются толстые длинные змеи. Отвратительное зрелище.
  Он усмехнулся.
  - Ладно, мне все понятно. А теперь объясни, как произошло это, - Владимир еще раз продемонстрировал мне свою перевязанную руку.
  - Не знаю, барин, - пожала я плечами. - Со мной такое тоже случилось впервые. До вас я еще никого не обжигала.
  Он посмотрел на меня скептически, кивнул.
  - Значит так, Марья, запоминай. У нас с тобой вчера случился общий поморок. Тебе показалось, что у меня мертвые глаза и аура с черными всполохами, а мне показалось, что я обжегся о твою кожу. Поняла?
  - Я никому и не собиралась рассказывать, - недовольно ответила я. - Мне никто бы не поверил, это слишком похоже на бред.
  - Верно, - кивнул Навроцкий. - Но ты бы начала настраивать против меня своих господ. А это чревато глупыми взглядами и разговорами. Глупости же в этом поместье и так предостаточно.
  - Так почему бы вам не уехать отсюда, барин? - оскорбилась я. Ишь ты, не нравится ему у нас. Можно подумать, его здесь силком держат. - И вам будет веселее, и нам - спокойнее.
  - Не забывайся, Марья, - холодно ответил Владимир Александрович. - Мне совсем не надо прикасаться к тебе самому, для того, чтобы всыпать плетей за неуважительное отношение к благородному дворянину. Да и от случайного падения с лестницы тебя вряд ли что-то сможет уберечь, если начнешь болтать чепуху. А я уеду тогда, когда посчитаю нужным. И еще - постарайся реже попадаться мне на глаза. Ты поняла?
  - Да, барин, - сказала я, изо всех сил стараясь, чтобы голос звучал ровно.
  Он кивнул, развернулся и ушел. А я почти упала на стоящую неподалеку скамейку и долго сидела, пытаясь унять внезапную слабость и дрожащие руки.
  
  ***
  До самого вечера я всеми силами старалась следовать приказу Навроцкого не попадаться ему на глаза. Поэтому приходилось наблюдать за ним и моими господами крадучись, из-за угла.
  День они проводили весьма активно - Павел Петрович изо всех сил старался развлечь гостя. Так, после обеда мужчины отправились на озеро порыбачить. Полинька пошла вместе с ними, хотя раньше ловля рыбы ее, мягко говоря, не привлекала. Да что там, вряд ли она до сегодняшнего дня знала за какой конец нужно держать удочку.
  Местом для своего за ними наблюдения я избрала Прачкину заводь, где Татьянка со Степанидой обычно полоскали белье. Там на берегу росли густые кусты, на диво удобные для слежки.
  Следить, впрочем, оказалось скучно. Потому что ничего особенного с "рыбаками" не происходило. Они тихо беседовали, обменивались любезностями, Полинька время от времени заливалась веселым смехом, Павел Петрович на нее шикал, чтоб, дескать, рыбу не пугала. Хотя какая там могла быть рыба? Вот если б они ловили на зорьке - утренней или вечерней, тогда да, а так...
  Правда, Навроцкий оказался удивительно везучим - чуть ли не каждые десять минут таскал из озера рыбину, причем не мелкоту, а вполне себе приличную, которую и приготовить не стыдно. Мелкоту, к слову ловил исключительно Кротов, Поля же, сидела на специально принесенной маленькой скамеечке и совсем по-детски восхищалась тем, как ловко Владимир Александрович управляется с удочкой.
  Внезапно озерная идиллия оказалась нарушена громкими криками. Раздались они совсем рядом со мной, поэтому пришлось выползать из засады, чтобы посмотреть, кого же так громко убивают.
  Оказалось, это сцепились наши прачки. В первое мгновенье, я просто опешила. Таня и Степа, закадычные подружки, не ссорились НИКОГДА. Даже голоса друг на друга ни разу не повысили. Если у них и возникали какие-то разногласия, то все они решались с шутками и смехом. Теперь же девушки, громко ругаясь, таскали друг друга за волосы, били кулаками, что есть сил лягались ногами. Словом, дрались так жестоко, словно были самыми лютыми врагами.
  - Эй, кто там шумит! Немедленно прекратите! - крикнул Павел Петрович, ему со своего места драку было не видно - загораживали мои удобные кусты.
  Прачки же так были увлечены боем, что окрик барина не услышали, и продолжали с громкими проклятиями мутузить друг друга.
  - Эй! - крикнула я, подбегая к ним. - Сдурели вы что ли?!
  Куда там! На меня никто внимания не обратил, даже когда я схватила мокрую простыню из валявшейся неподалеку корзины и начала ею охаживать обеих драчуний. Внезапно Татьянка, ловко подставив Степе ногу, повалила свою противницу на землю, с громким "ааааа!" прыгнула ей на грудь, а руками вцепилась в шею. Степанида захрипела. Меня от ужаса прошиб пот. Да она же ее убьет! Кинулась к Татьянке, схватила за руки, изо всех сил стараясь оттащить ее от подруги. На успех особо не рассчитывала, а зря. Таня вдруг вздрогнула и сдулась, совсем как Лукерья Ивановна утром в людской. Руки ее ослабли, и я волоком стащила девушку с полузадушенной Степаниды.
  - Танька, дубина ольховая, ты что делаешь?! - кричала я, с силой и вдохновеньем хлопая ее по щекам - от этого взгляд у прачки становился все более осмысленный. - На каторгу, дура, захотела?!
  Убедившись, что обмякшая и потрясенная Таня в драку больше лезть не намерена, я бросилась к Степе. Та уже не лежала, а сидела, причем точно с таким же выражением лица, как у Тани - а ля "что это со мной произошло?".
  - Жива? - спросила я у Степаниды.
  Та кивнула.
  - А теперь рассказывайте, из-за чего вы друг друга чуть не поубивали, - потребовала я.
  Девушки переглянулись и уставились на меня, чисто две невинные коровы.
  - Ну?!
  - Я не помню, Маш, - растерянно прошептала Степа.
  Таня сморщила лоб, словно что-то соображая.
  - Кажется, я уронила корзину с бельем на дорогу, - неуверенно сказала она. - А Степка рассердилась, что простыни перестирывать придется, обозвала меня дурой безрукой...
  - Да! - подхватила Степанида. - А ты мне по шее дала. Обиделась, наверное...
  - Так вы из-за белья?.. - изумилась я. - Из-за этой глупости вы дрались, как бешеные кошки! Танька, ты бы Степку сейчас задушила! Насмерть! Вы в своем уме, идиотки?!
  Они молчали и хлопали глазами.
  - Поднимайтесь, пойдем обратно в дом, - велела я. - Будем лечить ваши боевые раны. Крррасавицы! И белье подберите, негоже ему тут валяться.
  Они подчинились и все так же растерянно побрели в усадьбу. Дорогой я украдкой посматривала на них. Хороши! У каждой в кровь разбиты нос и губы, под глазами наливаются фонари, волосы всклокочены, одежда в беспорядке, у Степаниды на шее следы от Танькиных пальцев.
  В людской девчонки произведут настоящий фурор. Но меня беспокоило другое. Вторая вспышка агрессии за один неполный день. И какая! Не успей я оттащить Таню, Степа была бы мертва, уж очень решительно девушка была настроена. Дикость, просто какая-то дикость. Они же как сестры были, добрые, веселые, совершенно безобидные. И вдруг такое! Неужели это из-за Навроцкого? До его появления в Светлом ни о чем подобном и помыслить было нельзя. Случались у нас, конечно, и ссоры, и брань, но никогда не было такой откровенной ярости, такой жуткой агрессии. Господи, что же это?! И ведь сцепились они из-за пустяка. Ключница чуть не кинулась на приказчика из-за свечек, эти две клуши подрались из-за грязного белья...
  Навроцкий говорит, что он не демон, а обычный человек. Врет, как есть врет! Может, на нем проклятие какое? Чтоб сеять вражду и распри там, где он появится?.. Бред. Разве так бывает?..
  
  Вечером барин вызвал к себе в кабинет обеих прачек и долго отчитывал за драку. В людскую они вернулись поникшие, и сразу ушли спать. Степан с Федькой над ними попытались было подшутить, но девушки выглядели настолько потерянными, что балагуры быстро отстали. Подробностей сражения ни я, ни сами Таня со Степанидой никому не рассказали.
  Перед сном я со всей искренностью своего сердца просила Бога защитить Светлое от демона в человеческом обличии, ибо справедливо полагала, что если Навроцкий у нас загостится, лежать усадьбе в руинах.
  Бог меня услышал. На следующее утро Навроцкий уехал.
  
  Глава 4
  
  Усадьба Кротовых. 1826 год
  
  Провожать дорогого гостя вместе с господами снова вышла почти вся дворня. Я же осталась в доме, и наблюдала из открытого окна.
  Павел Петрович, искренне сетовал на то, что пребывание Владимира Александровича в Светлом оказалось столь скоротечным, заверял, что здесь ему теперь всегда рады, и он может приезжать когда заблагорассудится. У Полиньки же глаза были на мокром месте, и она явно с большим трудом сдерживалась, чтобы не зареветь.
  Когда коляска дорогого гостя скрылась из виду, моя барышня дала себе волю - убежала в дом, упала в своей спальне на кровать и прорыдала до самого вечера. Она ничего не ела, наотрез отказалась разговаривать с отцом, и только лила слезы.
  Я все это время сидела рядом, гладила ее по волосам и тихим голосом рассказывала всякую ерунду, желая ее хоть как-то успокоить. Получалось у меня плохо. Поля то и дело срывалась на крик, рассказывая мне по десятому разу, как вчера перед самым ужином приехал человек от Шишкина и привез записку, прочитав которую Навроцкий засобирался в Рясск - мол, приятель дела завершил и теперь с нетерпением ожидает, когда Владимир Александрович вернется к нему от Кротовых.
  - А батюшка-то каков! - рыдала Полина. - Не мог уговорить его задержаться у нас еще хотя бы на денек? Как же мне теперь быть? Я без него не могууу...
  Я кивала головой, участливо обнимала ее за подрагивающие плечи, вздыхала и про себя благодарила Господа за счастливое избавление от жуткого барина.
  Однако, радость моя длилась не долго. Прошло едва ли десять дней, как Павел Петрович получил от Навроцкого записку, в которой тот спрашивал позволения приехать в гости снова.
  Я разве что зубами не скрежетала от негодования. Десять дней со всей присущей мне осторожностью и деликатностью я убеждала Полю, что Навроцкий ей не пара. Вспомнила и его равнодушные ответы на ее восторги, и пренебрежительное почти грубое отношение к слугам ("Добрый человек добр ко всем без исключения, как ваш папенька") и, в качестве главного аргумента, припомнила поспешность, с которой он покинул Светлое - разве увлеченный мужчина сбежит так быстро от понравившейся барышни?
  Полина то кивала, соглашаясь, то кричала, что я все выдумала, а он... он просто испугался своих чувств ("Боже, дай мне терпения и сил, чтобы сдержаться и не стукнуть ее!" - думала в такой момент я) и обязательно вернется.
  И вот, когда Поля более менее пришла в себя и хандра, навалившаяся после отъезда предмета ее мечтаний, стала отступать, этот "предмет" снова появился на горизонте и свел все мои старания на нет.
  Полинька, конечно, была счастлива.
  - Что я говорила! - торжественным голосом заявила она мне. - Ему нужно было время, чтобы во всем разобраться.
  Камердинер барина Иван Петрович вообще объявил слугам во всеуслышание, что осенью, скорее всего, Полина Павловна из Кротовой станет Навроцкой.
  - А что, Владимир Александрович барышню замуж позвали? - удивилась Лукерья Ивановна.
  - Еще нет, - невозмутимо ответил Иван Петрович. - Но это дело времени. На днях молодой барин снова к нам пожалуют-с. Верно, предложение делать будут-с.
  - Ой, да ладно, - фыркнула Настюша. - Барин два денечка всего в прошлый раз погостили. Может, ему рыбалка на нашем озере понравилась. Или пироги с крольчатиной. А вы, Иван Петрович, сразу уж - предложение.
  - А вдруг там любовь? - томно вздохнула Марфуша. - С первого взгляду. Тогда и ждать нечего - жениться надоть.
  - Вон сколько их, женихов энтих влюбленных, к нам ездило, - хмыкнула Лукерья Ивановна. - И всем от ворот поворот.
  - Навроцкого и барышня, и Павел Петрович одобрили, - важно заявил камердинер. - Даст Бог, на этот раз сыграем свадебку.
  Я незаметно поплевала через плечо - вдруг обойдется.
  В день, когда Навроцкий должен был приехать в Светлое, я отпросилась у Полиньки в село - навестить родных. Она не возражала. Она вообще была в таком прекрасном расположении духа, что вздумай я попросить что угодно, хоть ее любимое шелковое платье, отдала бы не задумываясь.
  Дома весь день по мере сил помогала матери по хозяйству: сварила кашу, заштопала целый ворох одежды, сшила куклу Акулине - самой младшей сестренке, пожурила братьев за разбитую кринку, а потом их же похвалила, когда увидела, сколько земляники они притащили из леса.
  - Машенька, любочка моя, скажи, тебя ведь тревожит что-то? - спросила мама, когда день начал клониться к вечеру, и пора было возвращаться в усадьбу.
  Про житье в Светлом мать уже давно меня не спрашивала - я всегда обо всем рассказывала сама. Да и не только я, ведь при господах работали и родные наши, и знакомые. В этот же раз я говорила мало, больше слушала. Не хотелось вспоминать ни про Навроцкого, ни про Полины слезы, ни про перешептывания слуг.
  - К господам сегодня молодой барин приехал, - нехотя ответила я. - Они его ждали с таким нетерпением, особенно Полина Павловна! Мамочка, я сердцем чую - беду он с собой привез. А сделать ничего не могу...
  - А знаешь, что сердцем чую я? - грустно посмотрела на меня мать. - Тож самое. Уж не знаю что тому виной, только страшно мне за тебя, Маша, страсть, как страшно. Хоть кидайся барышне в ноги и проси вернуть тебя обратно.
  - Мам...
  - Не бойся, никуда я не пойду и никого просить не буду. Знаю, что у Кротовых тебе лучше, чем дома. Там ты и сыта, и одета, и здорова почти что. Только молю тебя, доченька моя милая, будь осторожна! Ты у меня умница, сама знаешь что сказать, чтоб хорошо было, как взглянуть, как пройтись, не то что мы, дураки. Но все ж... Господа, они сами знаю, кого принимать, а кого гнать взашей, чай поумнее нас с тобой будут. Так что ты на рожон не лезь, мышкой сиди, как нам, крепостным, и положено, а то как бы беды какой не было. Я же за тебя Богу молиться буду.
  Тогда я прижалась к ее груди и долго сидела, а она, как в детстве, гладила меня по голове. Потом, когда шла обратно в усадьбу, я думала, что материнское сердце никогда не обманывает. И еще не знала, насколько мама оказалась в своих опасениях права.
  
  ***
  В людской меня ждал сюрприз. Прямо на пороге меня перехватил Федя и вручил сложенный вчетверо листок бумаги.
  - Я его под тарелкой нашел, - сказал лакей. - Глянь, чтой-то такое? Ты ж по-ненашему разумеешь.
  - Ничего не поняла, - призналась я, разворачивая лист, - Под чьей тарелкой, Федь?
  - Ну, я в столовой посуду после ужина убирал, принес ее в кухню, глядь - а из-под одной тарелки что-то виднеется, - пояснил Федор. - Думал, кто-то из господ забыл бумажку-то, раскрыл, а там значки какие-то мудреные. Так что ты, Маш, глянь, что это да господам отнеси. Вдруг, важная записка.
  - А почему ты ее сразу не вернул? - чуть насмешливо спросила я.
  - Так это... - покраснел Федька. - Любопытно же. Да и не знаю я, под чьей тарелкой-то она лежала.
  Я усмехнулась, опустила глаза и оторопела. На маленьком листке аккуратным почерком было написано: "In the winter garden. At midnight" (В зимнем саду. В полночь). Я почувствовала, как от лица отливает кровь. Учитывая, что из обитателей Светлого английский язык знаю только я, становится понятно и кто автор записки, и кому она адресована. По телу неприятно побежали мурашки. Что ему от меня нужно?!
  - Маш, у тебя руки дрожат, - удивленно сказал Федя. - Ты чего?
  - Это действительно важная записка, - почти прошептала я. - От Владимира Александровича Полине Павловне.
  Лакей хмыкнул, удовлетворенно кивнул, а я бегом бросилась в свою комнатку, чтобы спрятать листок в сундуке под ворох тряпок. На всякий случай.
  
  ***
  Переодевая Полиньку ко сну, я все думала о предстоящей встрече. Барин явно хочет со мной поговорить. Но к чему такие сложности? Можно было бы, к примеру, снова приказать мне принести в его комнату свечи или еще что-нибудь. А тут - в полночь, когда все будут спать, в зимнем саду, куда и днем-то почти никто не заходит, кроме садовника и меня. Уж не придумал ли он способ быстро и тихо от меня избавиться?
  - Маша, у тебя руки дрожат, - сказала Полина, когда я в очередной раз случайно дернула ее за волосы, вынимая шпильки.
  Все это время Поля с воодушевлением рассказывала мне, как они с папенькой встречали дорогого гостя. Я же, занятая собственными рассуждениями, слушала ее вполуха.
  - Да ты вся бледная, - всплеснула моя барышня руками, разглядев меня внимательнее. - Совсем тебя в деревне замучили, да?
  Она взяла меня за руки и осторожно погладила.
  - Знаешь, Машенька, ступай-ка ты спать. Чепец и сорочку я и сама надену. А на тебе лица нет.
  - Не беспокойтесь, Полина Павловна, у меня все хорошо...
  - Я уж слышу, - ворчливо сказала моя барышня. - Голос тихий и сиплый. Опять, верно, отец твой пьяный был, а ты и разволновалась. Да и чугунки, верно, потаскала, а то и братьев с сестрами. Знаю я, как они на тебе виснут. Ступай отдыхать.
  Спорить я не стала. Слабо улыбнувшись, пожелала Поле добрых снов и удалилась. Потом долго сидела на своей кровати, пытаясь выровнять дыхание и унять пресловутую дрожь в руках. А может, и не идти вовсе? Я ведь могла и не увидеть эту дурацкую записку. Разве не мог лакей случайно выбросить ее или порвать? Ну, или просто не передать ее мне? Я глубоко вздохнула, встала, расправила платье и пошла в зимний сад.
  Навроцкий уже ждал меня - стоял у открытого окна и смотрел на звездное небо. Он обернулся, услышав мои шаги, уголки его губ дрогнули в едва заметной улыбке.
  - Получила-таки мое послание, - не спросил, констатировал он.
  - Получила, - кивнула я. - Чего изволите, барин?
  Он опустился на скамейку, сделал приглашающий жест рукой. Я медленно подошла и тоже села, но с другого края.
  - Почему ты не вышла меня встретить? - спросил он. - Все вышли, а ты нет.
  - Вы велели не попадаться вам на глаза, барин.
  Он усмехнулся.
  - А теперь велю попадаться. Теперь я хочу, чтобы ты как можно чаще была у меня на виду.
  Каков наглец! Я почти восхитилась.
  - Я не сижу без дела, барин. У меня есть работа, которую нужно выполнять. А сегодня я навещала своих родных, Полина Павловна меня отпустила.
  - Да, я знаю, - кивнул Навроцкий. - Ты очень ответственная и исполнительная девушка. Мне уже говорили об этом. И ты, конечно же, задаешься вопросом - зачем я тебя сюда позвал.
  - Я задаюсь вопросом - зачем вы вообще сюда приехали, - сказала я и тут же прикусила язык.
  Впрочем, Навроцкий не обиделся.
  - Кротовы тебя разбаловали, - спокойно сказал он. - Ты, Марья, со всеми такая дерзкая или только со мной? Молчишь? Значит, только со мной. Ну-ну.
  - Простите, барин, - смущенно пробормотала я. - Это не мое дело. Полина Павловна очень привлекательная девушка, и неудивительно, что вы решили...
  - А причем здесь Полина Павловна? - перебил меня Владимир Александрович. - Я приехал за тобой.
  - За...мной?! - от удивления я чуть не упала со скамейки.
  - За тобой, - подтвердил Навроцкий. - Все эти дни я много размышлял о том... необычном происшествии, и решил, что лучше держать тебя поближе к себе.
  - Но зачем?! - почти выкрикнула я, пораженная до глубины души.
  - А сама как думаешь? Хочу, чтобы единственный человек, который видит меня таким, каков я есть на самом деле, был всегда рядом со мной. Во избежание, так сказать.
  У меня внутри все похолодело. Вот, пожалуйста, способ избавиться от неугодной крепостной.
  А Навроцкий продолжал:
  - Завтра утром я поговорю с Павлом Петровичем по поводу твоей покупки. Надеюсь, уже через день-два мы будем на пути в Петербург. Мне ужасно надоела провинция.
  Ага, выедем за околицу, и будет мой труп болтаться на первой же попавшейся березе.
  - Барышня не позволит меня продать, - твердо возразила я.
  - Машенька, - ласково сказал Владимир, - стоит мне попросить, и твоя барышня не то что продаст, отдаст мне тебя даром. Еще и шелковой лентой перевяжет.
  - Я не поеду с вами, - почти прошептала, чувствуя, как к горлу подступают слезы. Вот, маменька, и предугаданная тобою беда.
  - Поедешь, - отмахнулся Навроцкий. - Ты, милая моя, девушка хоть и ученая, но от этого не менее крепостная, сама себе не принадлежишь и твое мнение никому не интересно. Так что, можешь вязать свои узелки, совсем скоро у тебя начнется новая жизнь.
  - А жизнь ли? - горько усмехнулась я. - К чему эти сложности, барин? Не проще ли было заплатить какому-нибудь лихоимцу, чтобы я, как вы изволили давеча выразиться, упала с лестницы и сломала шею?
  Владимир посмотрел на меня изумленным взглядом. Несколько мгновений молчал, а потом вдруг рассмеялся.
  - Ты что же, решила, будто я хочу тебя убить? - спросил он. - Дурочка, мне это вовсе не надобно. Более того, я хочу, чтобы ты была не только жива, но и здорова. Что я, душегуб какой?
  - Тогда я ничего не понимаю, - призналась я.
  - Тебе ничего понимать и не нужно, - Навроцкий встал, я поднялась вслед за ним. - Обрати внимание, Марья, я сообщил тебе о своем намерении заранее, а мог ничего и не говорить. Ты вообще могла бы узнать о своей покупке в день моего отъезда.
  - Ну и к чему тогда весь этот разговор, Владимир Александрович? Да еще ночью, в зимнем саду и при свете луны? Еще эта записка...
  Навроцкий вдруг очень серьезно посмотрел мне в глаза. А потом сделал шаг навстречу и протянул руку, словно хотел дотронуться до моего лица. Я отшатнулась в сторону, а он усмехнулся, сделал еще шаг, и осторожно провел пальцем по воздуху совсем рядом с моей щекой.
  - Горячо, - тихо пробормотал он, пряча руку за спину. - Не знаю, Маша, - сказал он еще через мгновенье. - Наверное, мне просто захотелось тебя увидеть.
  Он развернулся и ушел прочь. Я проводила его растерянным взглядом.
  
  ***
  Ночью вместо сна опять размышляла. Количество "зачем" и "почему" в моей голове выросло настолько, что я рисковала быть под ними погребенной. В то, что Кротовы меня продадут, не верила ни секунды. Даже мысли не допускала. Как можно? Я же дуэнья, наперсница, холодная голова, жилетка для слез, верный человек. Кроме того, Полина как-то обмолвилась, что, когда она, наконец, выйдет замуж, обязательно возьмет меня с собой в дом мужа. Потому что настолько привыкла ко мне, что жизни без "своей верной Машеньки" уже не представляет.
  Да, удивится же Навроцкий, когда господа откажут ему в продаже! Он-то, верно, слова "нет" и не слышал ни разу.
  Мне вдруг подумалось, что я про Навроцкого ничего не знаю. "Что я, душегуб какой?" - сказал он мне в зимнем саду. Честно говоря, если б он им и оказался, я бы не удивилась. Но какой же он тогда? Что он вообще из себя представляет? Его стеклянные глаза и черные змеи настолько отвлекли на себя мое внимание, что ничто другое меня в нем не интересовало.
  Впрочем, сведения о Владимире Александровиче, почерпнутые из рассказов Полиньки, были весьма скудны. Родом из Петербурга, богат, холост, любит светское общество, блестяще образован, много путешествовал. И все. Хотя, нет, еще прекрасно танцует и без усилий влюбляет в себя провинциальных барышень.
  Навроцкий не спешил делиться с моими господами подробностями своей жизни, рассказывал лишь общее - то, что они могли узнать от кого угодно. Владимир Александрович явно не стремился так уж им понравиться. Вежлив, мил, приятен, не более. И в Светлое на этот раз приехал по делу. А Поля уж великую любовь вообразила, бедняжка. Чует мое сердце - когда Владимир уедет, десятью днями слез и рыданий мы не обойдемся...
  Поговорить на следующее утро с Павлом Петровичем о моей покупке Навроцкому не удалось. Не до того стало - в Светлое приехали нежданные гости: сестры Дарья и Глафира Петушковы - Полинькины приятельницы и их кузен Михаил Хохолков - один из горе-кавалеров, горячо влюбленных в Полино наследство, и не оставляющий надежду завоевать сердце его будущей обладательницы.
  Все они являлись соседями Кротовых и считали вполне естественным просто так, без приглашения являться в Светлое.
  Лично я обрадовалась им, как родным, ибо только лишь сия шумная компания появилась на пороге господского дома, как перетянула на себя все внимание его обитателей.
  Это трио на самом деле было весьма примечательным. Девицы Петушковы - болтушки, хохотушки и заядлые сплетницы вносили в любое общество сладкую нотку хаоса. Конечно, с точки зрения морали их поведение зачастую выходило за рамки дозволенного благородным барышням - и смеялись они слишком громко, и болтали слишком много, и суетливы были слишком, и о соседях знали такие подробности, которые самим соседям были неизвестны. Но при всем при этом Дашенька и Глашенька (то есть, конечно, Дарья Алексеевна и Глафира Алексеевна) были столь милы и обаятельны, что им прощали все.
  Михаил же Сергеевич Хохолков, удивительно похожий на них внешне - такой же темноволосый, голубоглазый и, хм, веснушчатый, являлся полной их противоположностью. Он был молчалив, серьезен, неспешен. А еще совершенно необидчив - прекрасное и очень полезное качество для мужчины, чьими родственницами являются веселушки Петушковы.
  С появлением очередных гостей, в поместье началась суета. Барышня заново распорядилась насчет обеда и ужина, а барин приказал подготовить в гостиной стол для карточной игры.
  После обеда я вновь подавала чай. На этот раз господа пожелали откушать его в саду на открытой веранде. Когда внесла поднос с чайником и сладостями, услышала, как Михаил Сергеевич с совершенно несвойственной ему оживленностью что-то рассказывал маленькому обществу, с удобством расположившемуся за столом.
  - ...вместе слушали лекции в университете. Он всегда был щеголь, а тут идет в поношенном сюртуке, в стоптанной обуви. Оказалось, батюшка его серьезно проигрался - все состояние промотал, да и помер. А сыну только долги оставил. И поместье, и городской дом - все ушло в уплату кредиторам. Так что приятель мой вынужден теперь перебиваться с хлеба на воду. Служит сейчас писарем да уроки французского и географии купеческим детям дает. Квартиру дешевую снимает. Ему, быть может, вырученных денег на скромную жизнь и хватило, но запросы ж остались прежние - и кушанья лучшие нужны, и одежда от дорогих портных. А средств на это нет. Вот и живет в глубокой меланхолии. Я спросил у него, отчего, мол, ты, друг Белкин, не обратишься к дядюшке своему? Он богат и бездетен, а ты - единственный племянник. А тот мне отвечает: "Гордость не позволяет этому гадкому старикашке в ноги кланяться". А бедность, мол, тоже благородной бывает.
  - Я помню этого Белкина, - задумчиво сказал Павел Петрович. - Очень достойный юноша, древнего дворянского рода. Так и есть, Мишенька, благородный дворянин и в бедности благороден. Как вы считаете, Владимир Александрович?
  - Я считаю, что в бедности ничего благородного нет, - резковато ответил Навроцкий. - По моему мнению, быть бедняками пристало людям низкого сословия. Дворянину же нищенствовать стыдно. Воля ваша, Михаил Сергеевич, Белкин этот просто глупец. Конечно, он не в ответе за беспечность своего родителя, поставившего сына в такое незавидное положение. Но если есть возможность это самое положение поправить, грех ею не воспользоваться.
  - Мой приятель горд, - возразил Хохолков. - А дядюшка его тот еще тиран. Хоть Белкин и является единственным его наследником, он может только из присущей ему вредности отписать все свое состояние кому угодно, хоть крепостной кухарке, лишь бы досадить племяннику.
  Навроцкий скривился.
  - Гордость не всегда бывает к месту, - сказал он. - Любого самого вредного дядюшку можно расположить к себе, если он, конечно, не отрекся от своего племянника. Если же этот способ совсем не приемлем, всегда можно найти другой. Но не прозябать частными уроками и писарской службой.
  - Душу Сатане продать? - усмехнулся Павел Петрович.
  - Да хоть и продать! - разозлился Навроцкий. - А если без шуток, у древнего знатного рода всегда есть другие родственники или же полезные связи. Если дворянин, простите, не рохля, он найдет возможность поправить свое финансовое положение, и не будет рассуждать перед друзьями о благородной бедности и дворянской гордости.
  - Вы так горячо спорите, Владимир Александрович, - вмешалась Полина. - Словно сами знаете, что такое безденежье.
  - Знаю, - недовольно ответил Навроцкий. - Приходилось сталкиваться с этой проблемой.
  - В самом деле? - оживилась Глафира, до этого обе сестры Петушковы молчали, во все глаза глядя на Владимира. - Расскажите, это так интересно!
  - Поверьте, Глафира Алексеевна, ничего интересного в этой истории нет. И мне, откровенно говоря, вовсе не хочется вспоминать тот период моей жизни. Простите, что не могу удовлетворить ваше любопытство.
  Я с интересом прислушивалась к разговору. Навроцкий был беден? Удивительно. Никогда бы не подумала, жаль, что он не стал рассказывать подробностей. Кроме того, тема бедности и благородства, конечно, неисчерпаема и с Навроцким можно было бы спорить еще долго, приводя разные аргументы. Но почему-то никто этого делать не стал. А Дарья Алексеевна тут же завела разговор о столичной жизни и с большим воодушевлением начала расспрашивать Навроцкого о последних столичных сплетнях.
  Я обратила внимание на то, что сегодня Владимир Александрович держится как-то сковано. Видать, в Светлом он действительно надолго оставаться не планировал, а вынужденная задержка его раздражает. Внешне он, конечно, сама галантность и вежливость, но мне-то видно, как нервно он время от времени постукивает пальцами по столу, и какие разраженные взгляды бросает на Хохолкова, о чем-то беседующего с Павлом Петровичем. Пару раз я ловила его взгляд и на себе - по коже бежал липкий неприятный холодок. Мне живо вспоминался разговор в зимнем саду, и я искренне жалела, что не могу без разрешения барина покинуть веранду.
  Когда же чай, наконец, был выпит, господа отправились в гостиную - Хохолков попросил Полину сыграть им на фортепьянах. Меня же снова ждал сюрприз. Собирая со стола посуду, подняла блюдце с чашкой Навроцкого и обнаружила под ним сложенный в четыре раза маленький листок бумаги, точ-в-точ, как вчерашняя записка. Холодея от нехорошего предчувствия, развернула листок и прочла: "At the same place, at the same hour" (На том же месте, в тот же час).
  Ну, каково? Барин изволят снова назначить мне свидание? Меня охватила такое раздражение, что я тут же разорвала записку на мелкие кусочки. Обрывки, правда, спрятала в карман, чтобы сжечь их в печи, когда буду на кухне.
  А вот не приду я ночью в зимний сад, Владимир Александрович. Не нашла я вашу записку. Или не заметила. Мне, честно говоря, совсем не хочется лишний раз лицезреть вашу ангельскую физиономию со стеклянными глазами. Да и нехорошо это - незамужней девушке встречаться по ночам с неженатым мужчиной. Даже если этот мужчина для девушки совершенно безопасен. А вдруг кого-нибудь из слуг или, упаси Бог, господ одолеет бессонница и нелегкая выведет в зимний сад? Слухи мне ни к чему.
  Быстро сгрудив чашки и блюдца на поднос, я почти бегом отправилась на кухню.
  
  ***
  Тетка Дорофея колдовала над горшками и кастрюлями. По кухне разносился невероятный аромат куриного бульона. Сама же кухарка была не в духе. Впрочем, таковой оказалась не она одна. С самого утра в людской мало кто мог похвастаться хорошим настроением, почти все ходили хмурые и раздраженные.
  - Приехали на нашу голову, - недовольно бормотала кухарка. - Готовь, корми их, прихлебателей. Дома им не сиделось!
  - Что это с ней? - тихо спросила я у Настюши, которая приходилась Дорофее родной племянницей и время от времени исполняла на кухне обязанности поваренка и посудомойки.
  - Не знаю, - пожала Настюша плечами. - С самого утра ворчит. Все ей не так. А как господа приехали, так совсем разозлилась.
  - Это потому что я за весь день и не присела ни разу! - услышала наши перешептывания кухарка. - Еще и на долю гостей этих клятых готовить пришлось. А знаете, как мне тут душно?! На улице и то дышать нечем, а тут печь так и пышет. Не кухня, душегубка.
  Мы с Настей вздохнули - жара в кухне действительно стояла ужасная, тучной тетке Дорофее здесь, конечно, было нелегко.
  - Настька, - кухарка переключила внимание на племянницу. - Чегой-то ты расселась, как барыня? Бульон солила?
  - Нет, - удивилась Настюша. - Ты ж сама всегда солишь, мне не доверяешь.
  - А ты и рада! Лишь бы задницу просиживать. Так ничему я тебя и не научу. Ну-ка бери соль, да соли сама.
  Настя снова пожала плечами, взяла ложку, солонку и пошла к кастрюлям. Бросила щепотку соли в кипящий бульон, попробовала.
  - Зачерпни и мне попробовать, - хмуро потребовала Дорофея. - А то еще испортишь варево, а я отвечай.
  То, что произошло дальше, напоминало сон, нереальный кошмарный сон. Кухарка хлебнула из протянутой ей ложки, потом вдруг покраснела, громко заорала:
  - Пересолила, дура!
  И, схватив фартуком кастрюлю, выплеснула кипящий бульон на Настюшу. От дикого крика ошпаренной девушки едва не лопнули стекла.
  Меня же какая-то неведомая сила толкнула вперед. В мгновенье ока я оказалась возле верещащей Насти, оттолкнула от нее явно спятившую с ума тетку, схватила стоящее рядом ведро с колодезной водой и плеснула из него на обожженную кожу - при ближайшем рассмотрении оказалось, что у девушки обварены руки, грудь и живот. Настя заорала еще громче и рухнула на пол.
  На крик в кухню вбежали слуги. Увидев сию живописную картину - кричащая Настя корчится на полу, я поливаю ее из ведра холодной водой, а рядом сидит кухарка и растерянно хлопает глазами, среагировали мгновенно. Бежавший первым Митрий Степанович, разорвал Настино платье, обнажив обожженную кожу, Ненила схватила с полки банку с мазью от ожогов (первое лекарство на кухне!) и вместе с Марфушей начала обмазывать ею уже не орущую, а скулящую девушку. Федор отобрал у меня полупустое ведро и оттеснил в сторону, чтоб не мешалась под ногами.
  Тут отмерла Дорофея. С громким криком: "Кровиночка моя, что же я с тобой, сука подзаборная, сотворила!", она поползла к Насте, вытирая своими необъятными юбками лужу воды из моего ведра.
  - Что тут стряслось? - громко вопросила появившаяся последней Лукерья Ивановна.
  - Убила девку, как есть убила, - выла кухарка. - Живую сварилааа...
  Я смотрела, как дворня суетится возле Насти и впавшей в истерику тетки Дорофеи, и думала, что Навроцкому действительно хорошо бы уехать восвояси. Десять дней, пока его не было, усадьба жила мирно и спокойно. Стоило ему приехать, начались несчастья.
  Вечером Дорофея умоляла барина всыпать ей плетей. Раскаяние ее было так глубоко и трогательно, что Кротов, решивший, как и все остальные, что несчастье на кухне произошло случайно, лишь отмахнулся.
  К Настюше же привели сельскую травницу, которая постановила, что хоть ничего серьезного у служанки не повреждено, но кожа на руках и на груди останется бугристой, и обмазала девушку очередной своей вонючей мазью. Я долго сидела с Настей, вытирала ее слезы и рассказывала, как в детстве отец перебил мне спину поленом. Настя, сообразив, что бугристая кожа не в пример лучше больной спины, успокоилась и даже как-то повеселела. Потом пришла тетка Дорофея и, громко рыдая, повалилась перед племянницей на колени, вымаливая прощение. Настя, конечно, простила.
  
  ***
  Полинька вечером тоже была грустна. Происшествие с Настюшей выбило ее из колеи окончательно. Она было порывалась лично справиться о ее здоровье, но я отговорила подождать до завтра.
  Однако, главная причина подавленного настроения моей барышни, конечно же, звалась Владимир Александрович. Я честно и терпеливо выслушала подробный отчет о том, как Навроцкий смотрел на Петушковых ("излишне благосклонно!"), как разговаривал с ними ("слишком любезно, особенно с Дашкой!"), как слушал ее, Полину, игру на фортепьянах ("кажется, ему понравилось, он так мне аплодировал!"), как разговаривал с Хохолковым ("он ревнует меня к Мише, я уверена!") и прочее, прочее.
  - Владимир Александрович очень сдержан, - сказала я. - Я вот не заметила ничего особенного в его обращении со всем вашим обществом. Вежливость и ничего более.
  - Ты просто не видела, как мы разговаривали в гостиной и гуляли у озера, - отмахнулась Поля. - Мне кажется, что он не говорит пока о своих чувствах, потому что мы очень мало знакомы. Что ты так на меня смотришь? Или думаешь, что я все себе придумываю?
  - Обратите внимание, барышня, не я это сказала.
  - Ах, Маша, но ведь для чего-то он приехал к нам снова, - не согласилась Полина.
  - Да, может, ему воздух наш нравится! В Петербурге, поди, такой свежести не бывает. Вы так уверены, что он вам симпатизирует. Но проявляется ли как-то эта симпатия?
  - Ты опять?! - рассердилась Полинька. - Опять будешь доказывать мне, что он не мой принц?
  - Что он не принц вообще, - устало уточнила я.
  Поля покачала головой.
  - Завтра мы устраиваем пикник. Будешь прислуживать вместе с остальными слугами, и сама увидишь и как он на меня смотрит, и как улыбается. А теперь ступай. Спать пора.
  Это да. Если завтра пикник, набегаюсь я вдоволь, как бы спину опять не прихватило.
  Заснула быстро - едва голова коснулась подушки. Но спала очень беспокойно: то падала в глубокую яму, то вокруг меня вспыхивал огонь, то вдруг замерзала и в окружившей меня темноте видела светящиеся очи Навроцкого.
  От последнего сна я проснулась. Но едва открыла глаза, как громко заорала - очи-стекляшки никуда не делись, более того, их обладатель оказался сидящим рядом со мной, на краю моей кровати.
  Мелькнула мысль, что мой вопль разбудит всю усадьбу, но, чтобы замолчать, пришлось зажать рот рукой. Вот уж кошмар так кошмар!
  Навроцкий, впрочем, оказался вполне реальным. Он спокойно дождался, пока я успокоюсь, и процедил:
  - Ты не пришла в сад.
  Мое сердце отбивало бешеный ритм и никак не хотело успокаиваться. Разве можно так пугать? Да я чуть не умерла от страха!
  - Я ждал тебя больше часа, - продолжал Навроцкий. - Решила меня проигнорировать? Сделать вид, что не получила мое послание?
  Он в своем уме? Я только что громко кричала! Я ведь могла разбудить Полину, ее спальня за стеной! Да сейчас сюда сбежится все поместье!
  - Барин, что вы здесь делаете? - зашептала я, с трудом оторвав руку ото рта. - Уходите немедленно!
  - И не подумаю, - спокойно ответил Владимир. - Ты не пришла ко мне. Я, как видишь, не гордый, пришел к тебе сам.
  - Уходите, прошу вас! - продолжала шептать я. - За этой стеной спальня Полины Павловны. А ну как я ее разбудила? Что если она зайдет и увидит здесь вас? Да как вы вообще сюда попали?!
  - Попал я сюда через дверь, как все нормальные люди, - ответил Навроцкий, моя короткая речь, по всей видимости, его совершенно не впечатлила. - Щеколда на твоей двери способна остановить разве что кошку. Полина сюда не войдет, потому, как спит - не так уж громко ты кричала. А уйду я отсюда тогда, когда захочу.
  Я повыше подняла край простыни, которой укрывалась этими жаркими ночами. Накатило вдруг понимание, что на моей кровати сидит мужчина, а я одета лишь в нижнюю сорочку.
  - Что вам угодно, барин? - поинтересовалась с раздражением.
  Ответил он не сразу. Его холодный взгляд медленно скользил по моему лицу, по растрепанным волосам, по обнаженным рукам. Я чувствовала его почти физически, и от этого мне было не по себе.
  - Не смей игнорировать меня, Маша, - ответил, наконец, Навроцкий.
  - Зачем вы пришли? - снова спросила я. - На дворе глубокая ночь, побранить меня за непослушание можно и завтра.
  - Мне нужно было тебя увидеть.
  - Зачем?!
  Он как-то грустно усмехнулся.
  - Ты говоришь, что вокруг меня клубится тьма, - тихо сказал Владимир Александрович. - А знаешь, Маша, что вижу я, когда смотрю на тебя?
  Я настороженно застыла, а Навроцкий продолжил:
  - Ты вся светишься. Вокруг тебя всполохи огня. Такого приятного светло-рыжего цвета.
  Он протянул руку и, как в прошлый раз, погладил воздух возле моего лица.
  - Этот огонь ужасно хочется потрогать, окунуть в него руки, искупаться в нем, - глаза Владимира страшно блестели в свете луны, льющегося в комнату через открытое окно. - Это пламя очень больно жжется, Маша. Но оно манит меня, как глупую бабочку. Десять дней, пока я гостил у Шишкина, мне снился твой огонь, десять дней я почти с наслаждением вспоминал ту боль, которую почувствовал, когда обжегся об него. Ты говоришь, от меня веет холодом. Не знаю, может быть. Внутри-то я действительно весь заледенел, но когда ты появляешься рядом, мне становится тепло. Тепло внутри, понимаешь?
  Я слушала Навроцкого, затаив дыхание и боясь вздохнуть. И кто из нас двоих сумасшедший?! Хм, видимо, оба.
  Я подняла руку и осторожно потянулась пальцами к своему ночному гостю. А он потянулся ко мне в ответ, и остановился, когда между нашими ладонями осталось расстояние меньше ноготка. С удивлением я наблюдала, как разгладилось его красивое строгое лицо, а в мертвых глазах - всего на мгновенье! - мелькнул теплый огонек. Между тем, у меня самой было ощущение, что я держу руку у холодной каменной стены. Этот холод тонкими иголочками прошелся по коже, я вздрогнула и убрала руку.
  - Мне нужно твое тепло, - вдруг жестко произнес Владимир. - Я хочу чувствовать его постоянно. Сегодня мне не удалось обсудить с Павлом Петровичем твою продажу, но завтра я поговорю с ним во что бы то ни стало. Ты должна быть моей, Маша, - он встал. - Я, кстати, больше не буду писать тебе записки, поэтому объявляю прямо - пока мы в Светлом, каждый вечер ты должна встречаться со мной в зимнем саду. Иначе я буду приходить к тебе сам.
  Он развернулся и бесшумно вышел за дверь. Я смотрела ему вслед и думала, что надо попросить плотника поставить мне вместо щеколды широкий дубовый засов.
  
  Глава 5
  
  Усадьба Кротовых. 1826 год
  
  Утром я сделала то, что должна была сделать еще в первое пришествие Навроцкого - отправилась в церковь, чтобы поговорить о нем с нашим священником.
  Всю утреннюю службу простояла возле иконы святого Георгия Победоносца, истово прося Господа, чтобы наш отец Сергий все понял правильно и не только не посоветовал барину сдать меня в лечебницу, но и помог отвести беду и от Светлого, и от меня лично.
  Слова Навроцкого о необыкновенном огне, якобы окружающем меня, бредом уже не казались. Бреда в моей жизни вообще оказалось настолько много, что он теперь был в порядке вещей.
  Не знаю какое там от меня исходит тепло и насколько Навроцкому от него хорошо, но быть его грелкой желания не было вообще. В том, что Кротовы откажутся меня продавать, я по-прежнему не сомневалась, но это "Ты должна быть моей" откровенно пугало. Кто его знает, черта глазастого, вдруг силой уведет?..
  После службы я дождалась, пока церковь покинет последняя богомолка, и подошла к батюшке.
  - Здравствуйте, отец Сергий.
  - Здравствуй, Машенька. Что хотела, милая?
  Он улыбнулся мне тепло и ласково, так, как умеют улыбаться только пожилые сельские священники. Потом, правда, чуть помрачнел.
  - Опять отец, да? - "догадался" батюшка. - Снова запил? Так ты матери скажи, что я зайду с ним побеседовать.
  У меня на душе стало тепло. Отец Сергий был одним из тех, кто помогал нашему семейству в тяжелые "запойные" времена. И хотя единственным орудием его было слово, оно оказывалось сильнее и надежнее кнута дядьки Вавилы. Уж не знаю, о чем этот пожилой сухонький священник разговаривал с батькой, беседовали они всегда наедине, да только после этих разговоров отец просил у матери прощения и несколько месяцев подряд в рот не брал ни капли алкоголя. Потом, правда, снова срывался и запивал, но и эти трезвые месяцы были для нас благом.
  - Отец-то пьет, - со вздохом согласилась я. - И мама будет очень рада, если вы к ним зайдете. Но пришла я к вам не за этим.
  - Случилось что-то? - забеспокоился отец Сергий.
  - Случилось, - я замялась. - Только не знаю, как вам об этом рассказать.
  - А пошли ко мне в гости, - предложил священник. - Я тебя чаем с земляничным вареньем угощу. Варенье душистое, вкусное - диво! Мне родные из Любимовки прислали. Там и расскажешь. Под варенье разговоры разговариваются легче.
  Отец Сергий, как обычно, оказался прав. И варенье было чудесным, и нужные мысли в голове оформились во вполне внятный рассказ.
  - У нас в Светлом происходят странные события, - осторожно начала я. - Вы, наверное, о них слышали.
  - Ты про то, что Дорофея племянницу кипятком обварила? - уточнил священник. - Слышал, конечно. Об этом все село уж знает.
  - И про это тоже, - кивнула я. - Дело в том, отец Сергий, что этот случай не первый. И, видимо, не последний. Вы знаете, дворня в усадьбе всегда была дружная, как большая семья. Теперь же у нас постоянно происходят ссоры и даже драки. Причем, буквально на пустом месте. Знаете, за что Дорофея плеснула в Настю горячим бульоном? За то, что та этот самый бульон пересолила.
  - Как это - плеснула? - удивился батюшка. - Я думал, Дорофея случайно его пролила.
  - Не случайно, - вздохнула я. - Сама видела, своими глазами. А еще я давеча разнимала наших прачек. Причем одна из них чуть не задушила другую.
  - Подожди, - остановил меня отец Сергий. - Прачки у вас Таня со Степанидой, так? Они же сестры названные, всегда друг дружку держатся - и вдруг подрались?
  - Батюшка, у нас что-то происходит. Все ходят хмурые, недовольные, а чуть что сразу раздражаются и лезут в драку. В людской даже воздух какой-то тяжелый стал, на виски давит. Все время ждешь - что еще случится, кого придется разнимать? Вы сам в усадьбу зайдите, все и увидите.
  Отец Сергий окинул меня задумчивым взглядом.
  - А ты, Маша, знаешь, что стало причиною этих беспорядков?
  - Догадываюсь, - я глубоко вздохнула, набираясь смелости, чтобы сказать самое главное. - Не что, а кто. Приехал к нашим господам в гости пару недель назад один молодой барин - Владимир Александрович Навроцкий. Пробыл сперва недолго - два дня всего. За это время два конфликта произошли. Потом уехал, и в усадьбе все успокоилось, стало, как прежде. Теперь он снова в Светлом, и снова у нас ссоры и несчастья.
  - Ты думаешь, он подговаривает дворню ссориться друг с другом? - скептически усмехнулся отец Сергий.
  - Нет, конечно, - ответила я. - Он со слугами почти не разговаривает, слишком высокомерен. Просто все наши конфликты происходят аккурат, когда он появляется у Кротовых.
  - А что господа? Тоже бранятся и дерутся?
  - Нет, - чуть удивленно сказала я. А ведь и правда, ссорятся только слуги, а Павел Петрович и Полинька все также благодушны и добры. - Они ведут себя как и обычно.
  - Маша, - отец Сергий немного придвинулся ко мне ближе. - Признайся, ты мне рассказала не все. Сама же видишь, это твое подозрение шито белыми нитками. И звучит оно как-то по-детски, приехал, мол, нехороший дядя и все вокруг стали плохими. А ты девушка умная, сообразительная, глупостей говорить не станешь, значит, что-то знаешь еще. Так что за человек этот Навроцкий?
  - Он... страшный, - тихо ответила я. - Внешне красив, как ангел, а на самом деле ужасен. От него веет холодом и... у него жуткие мертвые глаза. Отец Сергий, клянусь вам всеми святыми угодниками, я не сумасшедшая! Но эти мертвые глаза вижу только я. Все вокруг восхищаются им, только и слышно какой он замечательный и прекрасный. Барышня особенно от него без ума. Ведет он себя безупречно, как и положено настоящему аристократу - ни с кем не ссорится, со всеми учтив и внимателен. И только я вижу, как холодно он смотрит вокруг! Только я вижу червоточину в этом идеальном господине. Как увидела его впервые, сразу поняла - быть несчастью, и идут эти несчастья одно за другим, - я беспомощно посмотрела на священника. - Я не знаю, что делать, отец Сергий, поэтому прошу вас, придите в Светлое, посмотрите на Навроцкого сам, посмотрите на наших людей. Просто посмотрите. Быть может, если вы тоже это увидите, сможете посоветовать, как быть дальше.
  - Но, Машенька, - растерянно произнес священник, - Господин Навроцкий однажды уедет восвояси. Не проще ли дождаться его отъезда? Если ты права, и он причина ваших неприятностей, все они исчезнут, едва этот юноша покинет Светлое.
  - Он хочет забрать меня с собой, - с отчаянием сказала я. - Он знает, что я разглядела его настоящее лицо и желает выкупить меня у Кротовых! Уверена, Полина меня не продаст, но я очень боюсь, что он придумает, как увезти меня и без согласия моих господ. Клянусь вам, отец Сергий, я ничего не выдумала! Придите в Светлое и все увидите своими глазами.
  Батюшка осторожно приобнял меня за плечи, ободряюще погладил по спине.
  - Что же ты так разволновалась, Маша? - тепло улыбнулся он. - Навещу я твоих господ и на гостя их посмотрю. Если буду в силах, помогу, чем смогу.
  - Спасибо вам, отец Сергий, - всхлипнула я. Про тьму вокруг Навроцкого и пламя вокруг себя говорить не стала. Пусть сначала с Владимиром познакомится, а уж потом побеседуем про невероятное.
  Договорились, что батюшка придет в усадьбу завтра, ведь сегодня господа снова весь день планируют принимать гостей и обедать на свежем воздухе.
  Я тепло попрощалась с отцом Сергием и отправилась обратно в Светлое.
  
  ***
  Гости прибыли аккурат к обеду. Вместе с Михаилом, Глафирой и Дарьей к Кротовым приехала Надежда Николаевна - мать сестер Петушковых и, соответственно, родная тетка Хохолкова. Особа, к слову сказать, неприятная. Из тех, что в молодости чудят, а в старости брюзжат и учат жизни. Про ее бурную юность по нашему уезду до сих пор ходят легенды. Дескать, Надежда Николаевна долгое время жила в Москве и имела целый штат поклонников и воздыхателей, причем кокетничала со всеми напропалую, из-за чего была буквально сослана в провинцию - родные выдали ее замуж за местного помещика Петушкова, вроде бы, пытаясь огородить от слухов, которые могли серьезно навредить ее репутации.
  Слуги Петушковых рассказывали (от дворни ничего не скроешь!), будто и здесь новоиспеченная мадам нашла себе кавалеров, с которыми частенько общалась в отсутствие законного супруга - большого любителя охоты. Впрочем, лет через пятнадцать после свадьбы, аккурат после смерти мужа, Надежда Николаевна остепенилась, с головой ушла в религию, возомнила себя поборницей нравов и с тех пор никому не дает проходу, критикуя и поучая. Как при всем при этом она смогла вырастить столь милых дочерей, лично мне было непонятно.
  Нельзя сказать, что поведение мадам Петушковой делало ее кем-то необычным - таких дам в каждом уезде пруд пруди. Но общаться с ней многие старались как можно реже. Светлое она не слишком жаловала - все живут дружно, в недостойных деяниях не замечены - скучно. А тут вдруг заявилась, видать, дочери рассказали про Навроцкого.
  Когда гости вышли в сад к накрытому столу, мадам Петушкова, судя ее по вспыхнувшему взгляду, сразу оценила и внешность нашего личного черта, и стоимость его сюртука, поэтому тут же бросилась в атаку на Владимира Александровича. Мне стало смешно. Неужели решила отбить у Павла Петровича потенциального зятя?
  Я стояла совсем рядом с пустым подносом, готовая исполнить любое поручение господ, и с удовольствием наблюдала, как время от времени у Навроцкого лицо перекашивает от натянутой, как стрела, вежливой улыбки - щебет Надежды Николаевны его явно раздражал.
  - Ах, Владимир Александрович, вам, светскому человеку, привыкшему к частым визитам, должно быть скучно дни напролет сидеть на одном месте, - говорила мадам Петушкова, после того, как была представлена. - Почему бы вам не развеяться и не посетить, скажем, нашу Любимовку?
  - Я в Светлом совсем недавно, - прохладно отвечал Навроцкий. - Соскучиться еще не успел. Визиты, знаете ли, быстро утомляют, от них тоже должен быть отдых.
  - Обещайте, что приедете к нам в гости! Не пожалеете. Мы с девочками с удовольствием покажем вам красоты нашего имения. А их у нас с избытком!
  - Прошу меня простить, Надежда Николаевна, но я не могу задерживаться в вашем уезде надолго, у меня еще есть дела в столице.
  - Ах, какие глупости, - и тон такой, не терпящий возражений.
  Я откровенно грела уши и про себя посмеивалась. Внезапно солнечный луч, отразившийся от столовой ложки, совсем, как тогда, несколько дней назад, в зимнем саду, на мгновенье меня ослепил, я прищурилась и обомлела. С Навроцким явно что-то произошло. Я снова увидела клубящихся вокруг него черных змей, только теперь они изменились и стали тоньше и даже как-то бледнее.
  Однако, было и то, что мне совсем не понравилось. Прищурившись чуть сильнее, я вдруг увидела, как от змей отходят тонкие черные нити, навроде паутинок, которые опутывают всех слуг, стоявших у обеденного стола. И только ко мне не тянулось ни одной нити. Уж не за счет ли этих паутинок наша дворня стала хмурой и раздражительной? Я осторожно протянула руку и как бы невзначай дотронулась до плеча стоявшего рядом со мной лакея Ильи, веселого смешливого парня. Он уже второй день ходил с недовольным лицом и трижды успел побраниться с Федькой и Степой, с которыми ранее был в приятельских отношениях.
  Сейчас Илюша стоял с сердитым выражением лица и нетерпеливо ждал, когда же господа соизволят сесть за стол. От моего прикосновения черные нити, затянувшиеся на нем, просто растаяли в воздухе, будто их и не было. А Илья обернулся ко мне, улыбнулся и подмигнул. Настроение у него явно улучшилось.
  Я тоже в ответ улыбнулась. Но у меня была своя причина радоваться. Если сопоставить все факты, получается интересная картина. Во-первых понятно почему Навроцкому приятно находиться рядом со мной - мой, хм, огонь пугает, а может быть, даже помаленьку изводит его черных змей, во-вторых понятно почему мне так легко удавалось разнимать дерущихся слуг - одно прикосновение и человек снова в своем уме, в-третьих, я подумала, что теперь-то точно знаю, как бороться с агрессией челяди.
  Моя улыбка не осталась незамеченной для Навроцкого - он посмотрел на меня, потом на Илью - и нахмурился. Я мысленно пожала плечами, невзначай перевела взгляд в сторону и обомлела еще раз. Черными нитями были опутаны не только стоявшие неподалеку слуги, ими было опутано все - и дом, и сад, и парк. А значит, все обитатели Светлого, кроме господ и меня. Вот это да! Здесь же работы непочатый край! Пока все нити сожжешь, руки отвалятся.
  Павел Петрович, наконец, пригласил всех к столу.
  Обед протекал в очень милых и любезных беседах. Пока мой барин рассказывал, как славно охотился в любимовском лесу с покойным Петушковым, а Надежда Николаевна расписывала прелестный вкус своей особой домашней наливки, я внимательно наблюдала за Полиной и Навроцким. Вечером же меня ждет допрос насчет взглядов, охов и вздохов. Увиденное меня успокоило - никаких планов в отношении Полиньки Навроцкий явно не имел, был вежлив, хмур, время от времени косился на меня недовольным взглядом. Зато Поля улыбалась и щебетала, как птичка, уговаривая его попробовать то одно, то другое блюдо. Хохолков, видя, что расположена она исключительно к Владимиру Александровичу, все больше молчал и с какой-то особой яростью поглощал жаркое, так воодушевленно орудуя вилкой, будто вместо мяса представлял на своей тарелке Навроцкого.
  Сестры же Петушковы, которым разговоры об охоте и выпивке быстро надоели, решили сменить тему разговора.
  - А знаете ли вы, маменька, что Андрей Иванович Берестов наконец женится? - спросила Дарья, когда на столом на мгновенье воцарилась тишина.
  - Берестов? - задумчиво переспросила Надежда Николаевна. - Не тот ли это полуразорившийся дворянин с непомерным гонором, который ведет себя в обществе, как император и на именинах у нашего Мишеньки отказался выслушать мое замечание по поводу его ужасного сюртука?
  Я мысленно закатила глаза. Андрей Иванович, милейший человек и добрейшая душа, терпеть не мог женщин вроде мадам Петушковой и всегда старался избавить себя от их общества. Они же, напротив, частенько избирали его мишенью для своих нотаций и поучений.
  - Да-да, тот самый, - нетерпеливо кивнула Глафира. - Так вот, невеста его некая Нелидова из соседнего уезда. Свадьба состоится через месяц, в начале августа. Говорят, что эта Нелидова привезет с собой в дом Берестова какого-то необыкновенно талантливого крепостного с чудесным ангельским голосом. И, вы только представьте, это крепостной будет петь на их свадьбе!
  - Ничего удивительного, - фыркнула мадам Петушкова. - Когда нет денег на приличных музыкантов, и пастушья дудка сгодится.
  - Некоторые крепостные подчас бывают талантливее любых "приличных музыкантов", - возразила Полинька. - Взять хотя бы мою Машу. Право, музицирует она чудесно.
  - Я с этим не спорю, - отмахнулась Надежда Николаевна. - Но на свадьбе крепостные должны прислуживать, а не блистать своими талантами.
  - Уникумов среди крестьян полно, - с готовностью подхватил беседу Михаил Сергеевич. - Есть у меня в имении один лакей. Как свободная минутка появляется, он садится и малюет что-то углем на деревянных дощечках. Я как-то глянул, а он, шельмец, портреты творит. Да так искусно, что диву даешься! Всю челядь мне нарисовал. Талант!
  - Между тем, главный талант слуги не в музицировании, пении или рисовании, а в умении хорошо исполнять свои обязанности в хозяйстве, - сказал Навроцкий. - Быть старательным, исполнительным, преданным. Ваши крепостные, Павел Петрович, в этом отношении выше любых похвал.
  Кротов при этих словах довольно кивнул, а я напряглась. И не напрасно, потому что Навроцкий продолжил:
  - Все хотел попросить вас, Павел Петрович, продать мне одну крепостную девушку. Думается мне, из нее выйдет хорошая экономка.
  - И кого же вы желаете купить? - чуть озадаченно уточнил Кротов.
  - Марью Остапову.
  У меня задрожали руки. Павел Петрович и Полина удивленно уставились на Навроцкого.
  - Но, Владимир Александрович, Маша - моя камеристка, - сказала Поля. - И ни к чему иному она не пригодна, у нее больная спина. Да и умеет только застегивать платья и делать прически. А уж вести целое хозяйство...
  - Ничего страшного, - Навроцкий пожал плечами. - Вы сами, Полина Павловна, сказали, что девушка она талантливая. Научится. Так вы не против? За хорошего человека я готов заплатить хорошие деньги.
  Я с силой сжала пальцы в кулаки и, боясь вздохнуть, готовилась услышать решение барина. В какой-то момент даже засомневалась и испугалась - вдруг он согласится. Но тут встряла мадам Петушкова.
  - Ах, как это нехорошо - говорить за столом о делах, - сказала она. - Вы меня простите, господа, но, быть может, обсудите продажу после обеда?
  - Надежда Николаевна права, - сказал Павел Петрович. - После обеда прошу вас, Владимир Александрович, в мой кабинет, все обсудим, обо всем поговорим.
  Навроцкий кивнул и до самого десерта больше не проронил ни слова.
  
  ***
  К вечеру у меня появилось ощущение, что я вот-вот окосею. Еще бы, весь оставшийся день ходила прищурившись - высматривала черную паутину, опутавшую обитателей Светлого.
  Времени у меня на это оказалось предостаточно - гости уехали сразу после обеда, Павел Петрович удалился с Навроцким в свой кабинет, а вскоре туда же была вызвана и Полина. Я как-то вдруг оказалась предоставлена сама себе, поэтому решила провести свободное время с пользою. Со всеобщей пользою.
  Ближе к ужину так навострилась, что прищуриваться было уже не надо, достаточно просто посмотреть под особым углом. Глаза с непривычки начали болеть, а слуги, от которых мои странные косые взгляды, конечно же, не укрылись, посмеиваться. Тем более, что к вечеру ни осталось в поместье ни одного человека, которого бы я не обняла, не задела рукой (разумеется, совершенно "случайно"), не похлопала по плечу или не отвесила шутливый подзатыльник.
  Люди оживали на глазах, как по волшебству. Стоило коснуться их на какую-то долю мгновенья - вуаля! Хмурые лица разглаживались, глаза начинали блестеть, кулаки разжимались.
  Уже через несколько часов после начала моей бурной деятельности в людской и на заднем дворе снова слышался смех, казавшийся мне тогда самым чудесным звуком на свете.
  Ласки и тепла от меня досталось даже нашему дворовому псу Полкану. Это мохнатое чудовище и в прежние времена не отличалось кротким нравом, а как приехал Навроцкий, пес совсем озверел. Днем громко хрипло лаял даже на своих, ночью противно выл. Бросался на проходивших мимо слуг, спасибо, цепь сдерживала, а то бы половина челяди ходила покусанная. Дядьку моего, впрочем, он таки достал - тяпнул так, что прокусил сапог, за что получил нагайкой по хребту.
  Мне Полкан обрадовался чрезвычайно. Едва я оказалась в поле его зрения, он перестал глухо ворчать, подорвался с места и, счастливо размахивая хвостом, кинулся в мою сторону. Через минуту мы уже ласкались - я его обнимала, он облизывал меня слюнявым языком. Я хохотала и с удовольствием наблюдала, как тают черные нити, опутавшие несчастную собаку буквально от ушей до подушечек лап.
  Я вообще заметила, что каждый, кто попал в черную паутину Навроцкого, был опутан по-своему. Кто-то "щеголял" всего одной петлей, кто-то многими. Причем, чем больше было этих петель, тем агрессивнее вел себя человек. Интересно от чего это зависит?..
  Чем закончились переговоры о моей продаже, я узнала не сразу. Не сказать, чтоб так уж сильно волновалась, разве что немного насторожило довольное лицо Навроцкого, которого я случайно встретила в саду в компании Полины. Поля же, увидев меня, озорно подмигнула глазом. Это меня успокоило. Как выяснилось, напрасно.
  - Маша, через три дня ты отправляешься в Петербург! - огорошила меня Полинька, едва я вечером переступила порог ее спальни. - Я хотела сообщить тебе сразу, как папенька и Владимир Александрович обо всем договорились, но не хотела расставаться с моим милым даже на минуточку. Ты ведь не сердишься?
  - Не сержусь, - уверила я ее, - потому что не знаю, на что именно должна сердиться. Что мне делать в Петербурге?
  - Ты поедешь туда вместе с Владимиром Александровичем. Ах, как я тебе завидую!
  - Вы... меня продали? - с замирающим от страха сердцем спросила я.
  - Нет, конечно, - ответила Полина.
  Не успела я облегченно выдохнуть, как она продолжила:
  - Папенька уступил тебя Владимиру Александровичу так.
  Я подавилась воздухом, и в памяти тут же всплыли слова Навроцкого о том, что меня ему отдадут даром, перевязанную шелковой лентой. Заполнило мерзкое ощущение предательства. Слезы мгновенно наполнили глаза. Как подкошенная, я рухнула перед Полиной на колени и хрипло, потому что так и не смогла свободно вздохнуть, простонала:
  - Полинька Павловна, как же так?! Что я вам сделала?
  - Машка! - испугалась барышня. - Что с тобой?
  - Я же столько лет здесь, с вами, - пораженно сипела я. - Почему же вы?.. Я ведь все для вас... Всем сердцем, всей душой...А вы меня... подарили?
  - Да что за глупости ты говоришь! - Поля опустилась на колени рядом со мной и ощутимо встряхнула меня за плечи. - Успокойся, глупая! Ничего страшного в этом нет. Тебе радоваться надо.
  - Чему?! - всхлипнула я, всеми силами стараясь не скатиться в истерику. - Тому, что меня из родного дома отправляют к черту на кулички?!
  - Маша, ты как маленькая, - Поля приобняла меня за плечи. - Ты что, ничего не поняла? Ты станешь экономкой в большом столичном доме, подготовишь его к моему приезду. Я ведь обещала забрать тебя с собой, когда выйду замуж. Согласись, экономка - это куда лучше, чем камеристка.
  - Навроцкий сделал вам предложение? - удивленно спросила я, немного успокаиваясь.
  - Ну..., - замялась Полина. - Не совсем. Прямо он ничего такого не говорил, больше намеками. Сказал, что мы с папенькой теперь самые дорогие и желанные гости в его доме. Особенно я. Что ты сама проследишь за тем, чтобы мне было удобно у него в Петербурге.
  Ага. Значит, меня отдали даже не за ложку варенья, а за воображаемую ложку варенья. Которой, скорее всего, и не существует вовсе.
  - Думаешь, я бы отдала тебя просто так? - продолжала Поля. - Чужому человеку? Нет, моя милая, ведь я тебя очень люблю и ценю. Да тебя по сути никто и не дарит. Мы же все равно будем вместе.
  - Полина Павловна, - глубоко вздохнув, медленно сказала я. - В словах Владимира Александровича не было намека на брак с вами. Вы сами вообразили себе его. Как любой благодарный человек, он просто заверил вас в своей дружбе. Не более.
  Полина нахмурилась.
  - Ты просто упрямая ослица, - заявила она. - Не хочешь уезжать из Светлого и болтаешь ерунду. Ну, хочешь, я попрошу завтра папеньку уточнить у Навроцкого насколько мы теперь близкие друзья? Если вдруг окажется, что ты права, я откажу ему и оставлю тебя здесь.
  - Хочу! - облегченно выдохнула я.- Очень хочу.
  Полинька заулыбалась. Господи, какой же она еще ребенок. Влюбленный, слепой ребенок. Все ей чудятся какие-то намеки, знаки. Услышала слово, перевернула его по своему разумению. Обмануть ее Навроцкому проще простого - пара улыбок и - пожалуйста, отдаст все, что попросит. Как околдованная.
  Я осторожно скосила взгляд и посмотрела на Полину другим зрением. Нет, черных нитей на ней не было.
  Вероятно, мне стоит самой вывести Навроцкого на разговор. Раз уж у нас сегодня ночью опять рандеву. Уклоняться от встреч я больше не решилась - с него станется снова заявиться в мою комнату. А мне это ни к чему.
  
  ***
  Он снова пришел в зимний сад первым и ждал меня, нетерпеливо прохаживаясь между кадушек и горшков.
  - Тебе уже сообщили радостную новость? - спросил Навроцкий.
  Я молча кивнула.
  - Как видишь, я оказался прав, - Владимир сел на скамейку и указал на место рядом с собой.
  Когда я опустилась рядом с ним, продолжил:
  - Я хотел завтра утром же справить все необходимые бумаги, но твои господа упросили погостить еще пару дней. Мне кажется, это вполне оправдано - тебе, наверное, надо попрощаться с родственниками, Полина Павловна сказала, что у тебя в деревне большая семья.
  Смотри, какой заботливый! А ведь по внешнему виду и не скажешь.
  - Владимир Александрович, могу я задать вам вопрос?
  - Задавай.
  - Вы собираетесь жениться на Полине Павловне?
  Навроцкий такого явно не ожидал, поэтому удивился. Очень удивился. Его лицо буквально вытянулось.
  - Что за вздор, - ответил он. - С чего ты это взяла?
  - Выходит, вы обманули моих хозяев, - сказала я. - Барышня уверена, будто вам угодно, чтобы я занялась обустройством вашего с ней семейного гнездышка, и что она отправится в Петербург вслед за мной. Собственно, только поэтому она и согласилась отдать меня вам.
  Владимир Александрович посмотрел на меня грустным усталым взглядом.
  - Ох уж эти провинциальные барышни, - протянул он. - Право, с ними совершенно невозможно иметь дело. Скажи мне, Маша, с чего вообще Полина Павловна заподозрила меня в таких серьезных намерениях? Неужели я каким-то словом или делом создал такое... ненужное мне впечатление?
  - Нет, - ответила я. - На мой взгляд, вы были вполне корректны и деликатны.
  - Тогда с чего мадмуазель Кротова решила, что я собираюсь на ней жениться?
  - Разве этот вопрос ко мне? Полина Павловна - очень тонкая натура, она...
  - Глупая хорошенькая кукла, - жестко прервал меня Навроцкий. - Которая навоображала себе невесть что и поверила в свои же собственные мечтания. Я никого не обманывал, Маша. Не имею, знаешь ли, такой привычки. Я честно сказал Кротову, что намерен заполучить только тебя. Павел Петрович, кстати, поначалу хотел мне отказать. Но потом пришла твоя обожаемая Полина Павловна и уговорила своего батюшку отдать тебя даром.
  - Она приняла вашу благодарность и заверения в дружбе за намек на более серьезные отношения, - пробормотала я.
  Навроцкий пожал плечами.
  - Это не моя печаль, что там кто себе вообразил.
  - Но ведь вы видели, как она смотрит на вас, - возмутилась я. - Если у вас в ее отношении нет никаких намерений, почему не пресекли ее влюбленность на корню?
  - Ты не поверишь, Маша, - спокойно ответил он. - На меня ТАК смотрят все девушки. Кроме тебя. Я давно принимаю ТАКИЕ взгляды за нормальное положение вещей и не обращаю на них внимание. Если ж я начну каждой барышне, которая строит мне глазки и окидывает томным взглядом, объяснять, что она мне не интересна... Словом, дело это долгое, нервное и неблагодарное. Барышня же твоя ничем от остальных не отличается.
  - Но вы же разобьете ей сердце! - воскликнула я. - Она такая ранимая, такая трепетная!
  - Мне известно, что ты очень привязана к Полине Павловне, - сказал Навроцкий. - Она в подробностях рассказала мне твою историю: и про то, как взяла тебя в дом, и про твою перебитую спину, и про твою преданность. Это очень похвально, так заботиться о своей хозяйке. Но, поверь мне, Машенька, мадмуазель Кротовой будет очень полезно спуститься с небес на землю. Она слишком восторженна и все вокруг видит в розовом свете. К тому же, в любви я ей не клялся, замуж не звал и ничего не обещал. Какие ко мне претензии?
  - Неужели вам просто все равно? - потрясенно спросила я.
  - Именно так, - невозмутимо пожал плечами он. - Я не понимаю, что тебя так возмущает. Разве я веду себя бесчестно?
  - Но Полина...
  - Что - Полина? - раздраженно воскликнул он. - Что мне твоя Полина? Это для тебя она благодетельница, а для меня обыкновенная провинциальная барышня, каких множество в каждом уезде. Да еще и недалекая ко всему прочему. Меня, может быть, раздражают ее большие коровьи глаза, которыми она изволит меня пожирать каждый день! И ничего, терплю как-то!
  - Так уезжайте отсюда! - почти выкрикнула я. - Вас никто здесь не держит! И терпеть ничего не придется!
  - Уеду, - совершенно спокойно ответил Навроцкий. - Послезавтра. Вместе с тобой. Можешь не беспокоиться, с Полиной Павловной я объяснюсь. Ты уж решила, будто я подлец. Я действительно... не очень хороший человек. Но подлецом никогда не был.
  - С вашим появлением вся жизнь в Светлом перевернулась с ног на голову. Вы принесли нам раздоры и несчастья!
  - Спорить не буду, - пожал плечами Владимир Александрович. - Это, так сказать, моя особенность. И я уже сказал, что не собираюсь здесь задерживаться. Только заберу ту, за которой приехал.
  Он вдруг придвинулся ко мне почти вплотную, потом чуть отпрянул.
  - Вот сижу тут, спорю с тобой, а на душе тепло и хорошо, - тихо сказал он. - Если бы было можно, схватил бы тебя в охапку и увез прямо сейчас. Такая необычная, смелая, такая красивая...
  От его слов меня бросило в дрожь, а пальцы на руках похолодели. Я невольно сжалась, и Навроцкий это заметил.
  - Ты не хочешь ехать со мной, я знаю, - сказал он. - Но не понимаю почему. Я не обижу тебя, клянусь. Маша, ты умная, образованная, в отличие от своей барышни, девушка. Разительно отличаешься от других крепостных. Неужели тебе никогда не хотелось уехать из этой деревни?
  Вот змей-искуситель! Уехать, чтобы увидеть новые города, прекрасные дворцы и храмы, увидеть море и корабли... Хотелось, еще как хотелось! Особенно когда читала о приключениях и путешествиях, когда слушала рассказы старичка-англичанина, когда видела во сне диковинные страны.
  Но думать об этом я позволяла себе украдкой, перед сном, чтобы не замечтаться до тоски. Какие мне, крепостной девке, путешествия? Разве что господа куда с собой возьмут. Да только Кротовы далеко не ездили.
  А Навроцкий продолжал:
  - Я бы мог показать тебе много красивых и величественных мест. Не только Петербург! Париж, Рим, Венецию... Ты ведь любишь читать? У меня большая библиотека и вся она будет в твоем распоряжении. Или музыка? Я мог бы привести тебя на концерт лучших музыкантов России! Мог бы подарить тебе прекрасный инструмент, на котором ты была б вольна музицировать хоть дни напролет.
  - Не много ли чести для обычной холопки, барин? - невежливо перебила я. - Поете вы слаще соловья. Да только зачем, если все равно увезете вне зависимости от моего желания?
  - Я хочу, чтобы ты уехала со мной без страха и отвращения, - сказал Владимир. - Я видел, как сегодня днем ты улыбалась тому высокому лакею, потом Полине. Ты вообще улыбаешься всем, кроме меня. А мне тоже хотелось бы увидеть в твоих глазах нежность, а не обычное презрение.
  Я пожала плечами. Причину такого отношения он и сам прекрасно знал.
  - В Светлом живут дорогие мне люди, - тихо сказала я. - Мама, Полина, братья и сестры, отец. Всем им требуется моя помощь, моя поддержка. Как могу я по своей воле уехать и бросить их? Неужели вы этого не понимаете? Неужели у вас нет близких, которых вы не оставили бы ни при каких обстоятельствах?
  Лицо Навроцкого окаменело, даже глаза-стекляшки потускнели.
  - Нет, - сказал он и поднялся со скамейки. - Я один на свете.
  Потом повернулся ко мне спиной и бросил:
  - Поздно уже. Пора спать.
  И быстрым шагом вышел из зимнего сада.
  
  Глава 6
  Усадьба Кротовых. 1826 год
  
  На следующее утро случилось сразу два происшествия. Во-первых, в гости к Кротовым, как и обещал, зашел отец Сергий. Павел Петрович с Полинькой ему обрадовались, Навроцкий остался невозмутим.
  А во-вторых, к обитателям Светлого вернулись черные нити. Когда во время завтрака в людской я почувствовала знакомое напряжение, сначала решила, что мне показалось. А потом поссорились Ненила со Степкой. Да так, что едва не подрались прямо за столом. Что интересно, повод их ссоры никто после так и не смог вспомнить.
  Пока горничную и лакея оттаскивали друг от друга, я уже привычно скосила взгляд, увидела на обоих дерущихся черные петли и бросилась разнимающим на помощь.
  Затем выяснилось, что черной паутиной снова опутаны если не все, то большинство точно. Вот так - полдня усердной работы коту под хвост. У меня даже мелькнула крамольная идея подойти к Навроцкому и крепко его обнять. И пусть горит синим пламенем вместе со своими черными змеями.
  Впрочем, в этот раз, чтобы снять путы, каждого обнимать не пришлось - на некоторых нити исчезали, стоило мне просто оказаться поблизости. Это было замечательно, ведь сегодня вряд ли бы мне удалось столько времени бегать по усадьбе и приставать к слугам с объятьями.
  Отец Сергий общался со своей паствой все утро. С господами он обсудил погоду и грядущую свадьбу Берестова, осторожно поинтересовался настроениями слуг, призвал Павла Петровича не пропускать воскресные богослужения. С большим интересом выслушал рассказ Навроцкого о верованиях китайцев, с которыми тот познакомился во время своей поездки, так восхитившей Полину.
  Я вместе Марфушей подавала им закуски и украдкой наблюдала за Владимиром Александровичем. Тот поглядывал на священника с любопытством, как всегда был вежлив и не демонстрировал ни малейшего неудобства от разговора со служителем церкви. Его черные змеи тоже были спокойны и ни разу не попытались выпустить в сторону отца Сергия свою черную паутину. Зато к Марфуше потянулись, как к родной, но, наткнувшись на меня, отступили.
  Потом батюшка отправился общаться со слугами. Те обступили его со всех сторон и долго с ним разговаривали. Здесь же, в людской батюшка изволил и отобедать. Собираясь восвояси, он поманил меня пальцем и, когда я подошла, шепнул на ухо:
  - Приходи сегодня вечером в храм, Марьюшка, разговор есть.
  - Так вы увидели?.., - начала было я.
  - Вечером, - твердо сказал отец Сергий.
  Я согласно кивнула головой.
  
  ***
  - Ты что же, начала против меня партизанскую войну?
  Я обернулась. Навроцкий стоял позади, сложив руки на груди, и смотрел насмешливым взглядом. Я перехватила поудобнее корзину с грязным бельем, которую волокла в стирку коротким путем, через парк.
  - О чем вы, барин?
  - О священнике, который сегодня приходил к твоим господам, - охотно ответил Владимир Александрович. - Приятный такой старичок, спрашивал у Павла Петровича про драки между холопами. Это ведь ты его сюда позвала?
  - Отчего же вы так решили?
  - От того, что это очевидно, - он подошел ближе и отобрал у меня корзину. - Тяжелая какая. Куда ты ее несешь?
  - Прачкам, - ответила чуть удивленно, махнув рукой в нужном направлении. - Отдайте, барин.
  - Зачем ты позвала сюда священника, Маша? - Навроцкий неторопливо зашагал по дорожке, я поспешила за ним.
  - У нас здесь, знаете ли, странные дела творятся, - ехидно ответила я. - Видать, не обошлось без нечистой силы. Отдайте, пожалуйста, корзину.
  - Хамишь, Марья, - ничуть не обиделся Навроцкий.
  - Ну что вы, барин, как можно!
  - Этот ваш отец Сергий очень внимательно меня разглядывал. Ты ему про меня что-то рассказала?
  - Кое-что.
  - И он поверил?
  - Не знаю. Сегодня вечером я иду в церковь, после службы мы с ним и побеседуем. Вы ведь не против?
  - Нет, что ты, - Навроцкий усмехнулся. - В полночь приходи в зимний сад, расскажешь, как прошла ваша встреча.
  - Барин, верните мне корзину.
  - Знаешь, мне понравился этот священник, - продолжил Владимир, не обращая внимания на мои потуги забрать у него кротовское грязное белье. - Я в своей жизни встречал не много сельских попов, но те, с которыми сталкивал случай, производили не очень хорошее впечатление. Любой разговор о душе переводили на выклянчивание денег. А ваш поп молодец, денег не просил. А корзину я тебе до прачек сам донесу. Не хватало еще, чтобы моя крепостная сорвала себе спину.
  Я встала на дорожке, как вкопанная. Навроцкий прошел еще несколько шагов, обернулся.
  - Вы с Павлом Петровичем подписали бумаги? - бесцветным голосом поинтересовалась я.
  - Пока только подготовили, подпишем завтра утром, - ответил Владимир Александрович. - Я настаивал на том, чтобы все окончить уже сегодня, но Полина Павловна уговорила отца подождать до завтра. Твоя восторженная барышня боится, что едва мы поставим подписи, как я тот час уеду. Старается задержать любыми способами.
  - Она влюблена.
  Навроцкий пожал плечами.
  - Я говорил, что дам тебе немного времени, чтобы проститься с родными. Не тяни с этим, послезавтра мы уезжаем.
  Он вернулся на два шага назад, подошел ко мне.
  - Ты определенно на меня как-то влияешь, - тихо продолжил он. - Раньше я не пошел бы ни на какие уступки - совершил бы сделку прямо в день своего приезда и сразу же отправился домой. И уж тем более не озаботился такой мелочью, как чувства крепостной девушки. Теперь же я сижу в этом захолустье и терпеливо жду, когда мне будет разрешено поставить свою подпись в документах. И волнуюсь, не слишком ли моя крепостная будет переживать разлуку с родными. Что со мной происходит, Маша?
  - Владимир Александрович, вот вы где!
  Полинька, внезапно появившаяся на парковой дорожке, избавила меня от необходимости отвечать. Тем более, ответить мне было нечего.
  - Куда же вы пропали? - улыбаясь, спросила Полина. - И... Что это у вас в руках?
  - Корзина с бельем, - невозмутимо ответил Навроцкий. - Я несу ее прачкам.
  - Владимир Александрович пожелали помочь мне донести мою ношу, - объяснила я.
  - О, это так мило с вашей стороны, - восхитилась Поля. - Давайте же скорее ее отнесем и пойдем к озеру. Папенька нас там уже дожидается.
  Остаток дороги до прачечной моя барышня рассказывала какую-то чепуху, улыбалась и вообще находилась в приподнятом настроении. Мне же очень хотелось спросить, поговорил ли барин с Навроцким о его "нежной дружбе" и возможном браке, как мне было обещано вчера вечером. По всей видимости, выходило, что нет, раз уж у Поли хорошее настроение, а Владимир Александрович уже считает меня своей собственностью.
  Но момент был неудобный и спрашивать я, конечно, не стала, решив при удобном случае напомнить моей забывчивой барышне ее обещание. Как знать, вдруг мне повезет, и я все же останусь в Светлом.
  
  ***
  Всю вечернюю службу я отстояла, как на иголках, все думала о грядущем разговоре с отцом Сергием. А ну как он решил, что у меня все-таки не все в порядке с головой и посоветует попить каких-нибудь лечебных травок? Или разозлился, что я попусту оторвала его от важных дел. Или посчитал, что я оклеветала невиновного человека. Вон как мило они с Навроцким беседовали!
  Моя нервозность мешала сосредоточиться на молитвах не только мне, но и другим прихожанам. За это я несколько раз была удостоена сердитых взглядов от старух-богомолок.
  После службы насилу дождалась, пока отец Сергий освободится. Он было снова предложил зайти к нему в гости, чтобы побеседовать за чашкой чаю, но я отказалась. Поэтому мы с удобством устроились близ храма на небольшой скамейке под старой липой.
  Начинать разговор отец Сергий не спешил. Он задумчиво покусывал нижнюю губу и молчал. Я не выдержала первой:
  - Так что вы скажете, батюшка?
  Он окинул меня внимательным взглядом.
  - Скажу, Машенька, что ты мне рассказала не все, - ответил он.
  - Так вы увидели?.. - спросила я, понизив голос.
  Отец Сергий вздохнул.
  - Честно говоря, ничего странного и страшного я в господине Навроцком не увидел.
  Я разочаровано выдохнула.
  - Но он явно непрост, этот Владимир Александрович, - продолжил священник. - Мне кажется, он несчастный человек. О, ты удивлена? Навроцкий очень сдержан с людьми, даже холоден. И глаза у него необычные, в них как будто застыла вселенская тоска.
  Ага, застыла. До стекла застыла.
  - Но глаза его оживают, когда смотрят на тебя, Маша, - хитро улыбнулся отец Сергий. - Если бы я не слышал тех ужасов, которые ты о нем рассказывала, решил бы, что он в тебя влюблен. Хотя, может так и есть. Я видел, когда ты подавала угощение, Владимир Александрович прямо-таки оживал, и голос его становился мягче и теплее.
  Батюшка немного помолчал и продолжил:
  - Ваши люди рассказали мне сегодня, как несколько дней назад господин Навроцкий получил странный ожог. Ты принесла ему свечи, а спустя совсем малое время он вдруг вызвал лакея и велел принести ему мазь от ожогов. При том, что все свечи исправно горели в подсвечниках, запаха гари не было, как и следов воска на столе или на ковре. Да-да, ваш Федор умеет подмечать мельчайшие детали. А вот выводов из них делать не умеет. Можно, конечно, предположить, что Владимир Александрович за какой-то надобностью сунул руку в огонь и держал ее там, пока не вздулись волдыри, но мы же с тобой умные люди и такой чепухи предполагать не будем. Поэтому я еще раз спрашиваю тебя, Маша: не хочешь ли ты мне что-нибудь рассказать?
  Я растерялась. С одной стороны, мне было просто необходимо поделиться хоть с кем-то своими мыслями и переживаниями. Но с другой... Уж очень невероятным получился бы мой рассказ.
  - Значит, не хочешь, - кивнул отец Сергий. - Тогда, Машенька, я расскажу тебе одну историю. Ее мне много лет назад поведал один из моих семинарских наставников. Довелось ему как-то побывать на Афоне, и в тамошней библиотеке случайно нашел он старинный свиток, в котором описывался необыкновенный случай, настоящее чудо Господне. Наставник мой назвал эту историю сказанием об огненных крыльях. Там говорилось, что попал как-то в лапы врагу-искусителю один человек. Был этот человек молод, глуп и очень горд. Но горд был не гордостью, а гордынею. На ней диавол и сыграл. Посулил ему много даров, которые тешили бы гордыню до самой смерти, а взамен потребовал его душу. Глупый человек согласился. С каждым годом он становился все богаче и влиятельнее, но при этом злее и равнодушнее, а душа его все чернее. Так и пропал бы грешник, да только, несмотря на дурные мысли и дела, жила в его сердце маленькая искорка света, которая не погасла за годы греховной жизни. А это значит, была у него надежда вырваться из лап нечистого и очистить душу от скверны. Но для этого нужно было грешнику совершить труднейший поступок - признаться самому себе, что он жил и вел себя гадко, осознать всю свою мерзость и гниль, пробудить спящую совесть - раскаяться и отказаться от даров сатаны. Однако, был он слишком горд, и хотя глубоко в душе сомневался в правильности своих деяний, без помощника справиться не мог. Господь, желая спасти грешника, посылал ему знаки, но тот их не понимал, посылал вещие сны, но тот их игнорировал. И решил Господь послать ему ангела. Но грешник не вынес бы его святого света, а пламень ангельских крыл сжег бы его, нераскаявшегося, до тла. Тогда Господь взял немного ангельского огня, сделал из него огненные крылья и наградил ими праведника, жившего в одном городе с грешником. Люди, Марьюшка, поймут друг друга лучше и промеж собой договорятся быстрее.
  Искра света в черной душе потянулась к божественному огню, и грешник сам нашел своего помощника во спасении. А праведник, увидев грешника, ужаснулся, ибо смог узреть то, что другим было невидимо. Чрез глаза разглядел он его черную полумертвую душу, разглядел склизкую тьму, что вилась вокруг этого человека и тянула в себя тепло, что еще оставалось в его душе. Тянуло не только из грешника, но и изо всех, кто находился рядом с ним.
  Праведник был не ангелом, а человеком, поэтому сначала испугался всего того, что увидел и хотел прогнать грешника прочь. Но потом передумал - оказалось, огонь дарованных ему крыл отпугивает нечистую тьму, и грешник рядом с ним становится добрее и сострадательнее. Этот огонь больно жег его тело, но лечил полумертвую душу. Тогда стал праведник всюду ходить вместе с грешником, делить с ним кров и пищу. И с каждым днем, проведенным вместе в спасительных беседах и размышлениях, тьма отступала, а грешник начинал смотреть на мир иначе, душа его согревалась рядом с божественным огнем и оживала.
  Отец Сергий замолчал. Я же смотрела на него круглыми глазами и боялась вздохнуть. Склизкая тьма и полумертвая душа, которые никому не видны, огонь, жгущий тело, но манящий к себе, стремление быть рядом... У меня закружилась голова.
  - Я спрошу еще раз, Маша, - сказал батюшка. - Не хочешь ли ты теперь мне что-нибудь рассказать?
  И я рассказала ему все. Про первую встречу с Навроцким и его стеклянные глаза, про разговор в его спальне и странный невероятный ожог, про черные нити и свой огонь, про мою покупку и его слова о том, что я на него влияю...
  Отец Сергий слушал меня в немом восхищении.
  - Чудо, - прошептал он, когда мой рассказ подошел к концу. - Это же самое настоящее чудо!
  - А что мне с ним делать, с этим чудом? - несколько нервно спросила я.
  - Ах, если бы можно было поговорить с Владимиром Александровичем! - бормотал отец Сергий. - Но он, конечно же, не согласится... А может быть...
  - Батюшка! - резко прервала я его размышления вслух. - Послезавтра он увезет меня с собой. Что мне делать?!
  - Ехать с ним, - совершенно серьезно ответил священник.
  - Как?! - изумилась я. - Как - ехать? Я не хочу и не могу! Здесь же мама, Поля, здесь вся моя жизнь! Я знаю, что Кротовы вольны распоряжаться мною по своему разумению, но ведь Навроцкий попросту задурил им головы! Я надеялась, что, быть может, вы повлияете на них и отговорите отдавать меня ему!
  - Маша, - все также серьезно сказал отец Сергий, - неужели ты откажешься помочь в спасении бессмертной души? Неужели не видишь схожести историй из библиотеки Афонского монастыря и вашей с Навроцким?
  Я промолчала.
  - Все в руках Божьих, - устало вздохнул батюшка. - Думается мне, не даром Он свел тебя и Владимира Александровича. Не гони его от себя, Маша. Ему нужна помощь, и помочь, видимо, можешь только ты. Я ничего не буду говорить Кротовым. Пусть все идет так, как предназначено небесами. Твои близкие, милая, без тебя проживут, а вот он без тебя не выберется из той ямы, в которой сейчас сидит.
  - Да разве ж я праведница, чтобы грешников спасать? - криво усмехнулась я.
  - Господу виднее, кто праведник, а кто нет, - ответил священник. - Порой простой человек, живущий по заповедям и совести более чист, чем отшельник во скиту.
  - И вы действительно думаете, что Навроцкий продал душу сатане? - поинтересовалась я.
  Отец Сергий перекрестился.
  - Об этом знает только Владимир Александрович. Спроси при случае, вдруг расскажет?
  Я немного помолчала, а потом спросила:
  - Батюшка, а чем закончилось сказание об огненных крыльях?
  Священник вздохнул.
  - Грустно оно закончилось, Марьюшка. Грешник, когда избавился от тьмы и смог здраво оценить свою жизнь, не выдержал мук совести и покончил с собой.
  - И попал в ад? - ахнула я.
  - Этого мы не знаем. Самоубийство, конечно, великий грех, да ведь совершил он его, раскаявшись в своих злодеяниях. Господь, Маша, умнее и мудрее людей. Уж Он его, думаю, судил по справедливости.
  Отец Сергий встал.
  - Не беги от своей судьбы, Маша. Она ведь тебя все равно догонит.
  Он перекрестил меня, и медленно пошел в сторону своего дома.
  
  ***
  Всю дорогу до усадьбы я прошла с ощущением звона в голове. Похоже, этой ночью мне снова будет о чем подумать. Как-то не могу я не то что поверить, просто представить не могу, что Навроцкому может быть нужна моя помощь. Я все больше мечтала, чтобы он уехал из Светлого и больше никогда сюда не возвращался. И желательно уехал один, без меня. А тут - судьба, спасение души, чудо... Ох... Ненавидеть его гораздо легче, нежели сострадать. Он же холодный, равнодушный, язвительный, страшный. Вот только после разговора с отцом Сергием я точно буду смотреть на него иначе.
  И нам с ним определенно нужно побеседовать еще раз. Действительно, вдруг расскажет?
  В Светлом меня снова ждал сюрприз.
  - Машка, тебя, правда что ль, молодому барину продают? - налетели на меня Ненила с Марфушей, едва я появилась в людской.
  - Даром отдают, - хмуро ответила я. - Как бумаги подпишут, так сразу и отдадут.
  - И прямо таки в экономки? - восхитилась Марфуша.
  Я пожала плечами.
  - А ты знаешь, что барин уезжают завтра с утра?
  - Как? - удивилась я. - Говорили же, что послезавтра!
  - Не, уже передумали, - сказала Ненила и кивнула на незнакомого мужчину, который сидел за столом и с аппетитом что-то ел. - Видишь дядьку? Приехал пока тебя не было. Привез Владимиру Александровичу какие-то письма. Говорит, пока из Петербурха скакал всего разок остановился покушать да отдохнуть - очень уж торопился.
  - А Владимир Александрович как письма прочитали, так сразу в путь засобирались, - подхватила Марфуша. - Прямо сегодня на ночь глядя и ускакали бы, да Павел Петрович с Полиной Павловной уговорили до утра остаться.
  - Так это что получается, я тоже завтра утром уезжаю?! - поразилась я.
  - Это вряд ли, - ответила Марфуша. - Тебя, скорее всего, после, с обозом каким-нибудь отправят.
  - Машка, ты тут? - из-за двери показалась Федькина голова. - Беги в гостиную, господа желают, чтобы ты им помузицировала.
  Я устало вздохнула - хотелось покушать, да, видно, не удастся, махнула девчонкам рукой и потопала к выходу.
  - Не грусти, Маш, - крикнула мне в след Ненила. - В столице-то житье, чай, получше нашего будет! Да еще в экономках!
  Я махнула рукой еще раз и скрылась за дверью.
  
  ***
  В гостиной меня ждали мои господа и Навроцкий.
  - Маша, ноты на фортепьянах, - сказала Полина, когда я вошла и поклонилась. - Играй все подряд, у нас сегодня музыкальный вечер.
  От взгляда Навроцкого мне стало не по себе. Он смотрел пристально и жадно, словно перед долгой разлукой хотел запомнить мое лицо до последней черточки.
  Я торопливо прошла вперед, села за инструмент и начала играть. Мелодия лилась нежно и неторопливо, пальцы порхали по клавишам, а спина все ощущала взгляд Навроцкого.
  Господа сначала слушали молча, потом начали переговариваться.
  - Вам обязательно уезжать так рано? - спросила у Владимира Александровича Полина.
  - Да, - ответил он. - Рад бы задержаться, да не могу. Я, с вашего позволения, навещу вас еще раз. Недели через две, самое позднее через месяц.
  - Мы будем только рады, - улыбнулся Павел Петрович. - Вы - всегда желанный гость в нашем доме. Верно, Полинька?
  - Ах, ну конечно, папенька, - тоже улыбаясь, ответила Полина.
  - Марью вслед за мной не посылайте, - нарочито небрежно сказал Навроцкий. - Я заберу ее сам, когда улажу свои дела и приеду сюда.
  - Как вам будет угодно, - кивнул Павел Петрович. - Бумаги заберете сразу?
  - Да, пожалуй.
  - Вы забираете у нас настоящий самородок, - чуть кокетливо сказала Полинька. - Ума не приложу, как мы будем обходиться без Машиной музыки!
  - Главный самородок Светлого - это вы, Полина Павловна, - ответил Навроцкий, а Поля зарделась.
  Вот проныра! Поля ведь явно ждала, что он скажет другое: мол, разлука ваша долгой не будет, Марья вас в Петербурге будет ждать дожидаться. Ан нет. "Вы - главный самородок Светлого", вот и сидите в своем Светлом. А Полинька, видимо, этого не поняла.
  - Меня удивляет ее способность к языкам, - продолжил Навроцкий. - Она превосходно обучена.
  В этот момент музыкальная пьеса, которую я играла, подошла к концу и Владимир обратился ко мне:
  -At night do not come. I need to write a few letters. (Ночью не приходи. Мне нужно написать несколько писем.)
  - Have you already signed the papers, sir? (Вы уже подписали бумаги, сэр?) - спросила я.
  - Yes. Finish all their affairs. You've got it two weeks (Да. Закончи все свои дела. У тебя на это две недели.), - и добавил по-русски, обращаясь к Кротовым. - А вот произношение хромает.
  Павел Петрович пожал плечами, мол, невелика беда.
  Я развлекала господ музыкой весь вечер. От долгого сидения на одном месте начала неприятно ныть спина, и я судорожно вспоминала осталось ли у меня хоть немного мази. Несколько раз чувствовала на себе взгляд Навроцкого. А ведь он с Полиной так и не объяснился, иначе стала бы она ему так восторженно улыбаться и так ласково разговаривать?
  Полю было очень жалко. Он уедет, а она снова станет страдать. Но, с другой стороны, Навроцкий прав и ей действительно пора взрослеть. Я понимаю - любовь, розовые краски и прочее, но разве не видит она, с каким равнодушием он слушает ее рассуждения, как холодно отвечает? И ежик лесной бы сообразил, что никакими чувствами тут и не пахнет. Павел Петрович сидел хмурый, уж от него-то не укрылась перемена в поведении гостя, поэтому на Владимира Александровича он поглядывал недовольным взглядом и в беседе почти не участвовал. Полина же улыбалась не замечала ничего.
  Правда, поздно вечером, переодеваясь ко сну в своей спальне, она стала грустна и задумчива.
  - Я не буду плакать, - пообещала она, увидев мой встревоженный взгляд. - Правда, Маша. Он же уедет не навсегда. Я буду очень скучать, эти дни без него станут, наверное, самыми долгими в моей жизни. Но плакать не буду. Он же вернется.
  Я погладила ее плечу и осторожно спросила:
  - Полинька Павловна, а разговаривал ли ваш батюшка с Владимиром Александровичем о его намерениях?
  Поля вдруг всхлипнула и обняла меня.
  - Ты такая хорошая, Маша, - сказала она. - Все время думаешь обо мне, заботишься, а я тебя отсылаю в чужой город к чужим людям. Ты не сердись на меня, милая, я ведь потом снова буду с тобой. Люблю тебя очень-очень.
  Я обняла Полину в ответ и подумала, что, стало быть, с отцом барышня не разговаривала и разговаривать не собирается.
  - Ну зачем папеньке понапрасну тревожить Владимира Александровича? - в ответ на мои мысли продолжила Поля. - Все ведь и так понятно. Посуди сама: если б он был ко мне равнодушен, просто забрал бы тебя и уехал. Зачем ему возвращаться в Светлое, если здесь его ничто и никто не держит?
  Вообще-то логично. Меня действительно можно было взять с собой или же отправить на перекладных. Но новый хозяин велит остаться и, не спеша подготовиться к отъезду. Заботится? С чего бы? Честно говоря, Владимир Александрович ну никак не создает впечатление господина, который тревожится об удобствах своих слуг. А тут - и корзину мне доволок, и время проститься с родными дал, и смотрит на меня так, что щеки того и гляди покраснеют.
  Память услужливо напомнила слова Навроцкого о том, что он хочет, чтобы я уехала с ним без страха и отвращения. И что хочет увидеть в моих глазах не презрение, а нежность.
  Похоже, я теперь тоже буду с нетерпением ждать его возвращения. Слишком о многом мне нужно теперь с ним побеседовать. Полная версия книги на сайте Призрачные миры.
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"