- Кто?! - Хельга выглядела как аристократка, узревшая на генеалогическом дереве крепостного крестьянина, - Этот выродок, эта пародия на мага, этот ... этот человек, который и двух слов связать не может, а о вампирах знает только то, что они пьют кровь?!
- Именно, - подтвердил Халейг.
- Халейг! - воскликнула Хельга, непроизвольно выдав театральную гневно-брезгливую интонацию, - Да как можно?..
- Как нужно, так и можно, - отрезал Халейг.
Минька, баюкавшая на коленях девочку лет пяти, подняла голову и робко сказала: "Может и правда, если другого выхода нет?", - большие глаза девушки-вампира смотрели умоляюще и немного виновато.
- Выхода, похоже, нет, - побарабанил по столу пальцами Вадик Пестров - оборотень-рысь. - Нет, Минь, я бы и свою кровь отдал, но ведь... - он виновато развел руками.
Минька опустила голову и погладила девочку по золотистым льняным волосам. Ребенок поднял головку. Маленькая девочка - вылитый ангелочек с рождественских открыток - сильно похудела за эти дни: щечки ввалились, личико заострилось, нежно-голубые глаза приобрели лихорадочный голодный блеск. Дочь Минервы, известной в Семье как Минька, была голодна настолько, что будь она взрослым вампиром, давно растерзала бы и крысу. Но пока малышка находилась под бдительным надзором старших, крыс ей никто не давал. Она, как и все наследственные вампиры, по малости лет вообще еще не получала ничего кроме крови людей и матери. Материнская кровь была для девочки источником сил и сугубо вампирских инстинктов, которые ей было не приобрести иначе. А теперь девочка голодала. Ей кровь была нужно гораздо чаще взрослых.
Любой из находящихся в комнате, включая оборотней, с радостью подставил девочке свою шею, но крови чужого вампира - не матери - девочка бы не перенесла, а оборотни в силу каких-то особенностей организма были для вампиров несъедобны: наша кровь вызывает у носферату сильнейшее несварение желудка. Сама Минька, мучившаяся больше всех, боролась с искушением напоить дочь из собственной вены, вопреки здравому смыслу, твердившему: хватит, не то кровь матери превратится для дочери в наркотик.
Это только люди думают, что у вампиров с детьми проблем нет. Люди часто думают, что у них и детей-то нет. А вот Минька живым примером доказала, что есть. А ведь говорили ей умные люди - тьфу, вампиры - все бывает. Нет, молодежь, максималисты! Словом, пять лет назад доигралась наша Минерва. И в Семье появился наследственный носферату. Сначала - крохотный истошно орущий комочек со страшненькими зубками, потом карапуз в розовых оборочках и любовно связанных мамой пинетках - а вот теперь это было дитя с ангельской внешностью и способностью завоевывать всеобщую любовь. Вообще-то девочку звали Татьяна, но наши остряки, ничтоже сумнящеся, прозвали ее Клодией.
Таня-Клодия дремала у мамы на коленях, истощенная недетским сроком голодания, и не принимала участия в споре, который вели над ней три вампира и два оборотня.
- Я не могу! - Минька дернула воротник блузки.
- Стоять! - рявкнул Халейг. Минька замерла, - Не смей. Сегодня, завтра, через неделю - и она привыкнет к твоей крови. Ты этого хочешь?
- Но ведь... - начала Минька.
- Человеческих детей - и тех не принято кормить молоком до пяти лет! Тебе следовало отнять ее от шеи еще год назад! Чертовы Кураторы!.. - это было сказано уже в сторону, ни к кому не обращаясь.
Совет, по случаю праздника введший по городу чрезвычайные меры вплоть до запрета на нападение, на сей раз не шутил. Вампиры обострения и без того не слишком хороших отношений не хотели и стоически держались. Сырое мясо, молоко, кровь друг друга в качестве поддержки. Но не учел Совет, не мог учесть, что есть у одной из Семей маленькая потомственная вампирочка, тщательно ото всех скрываемая, хранимая как зеница ока, Клодия.
- До конца недели она не дотерпит, - вещь очевидная, неприятная и мне дико не хотелось ее озвучивать. - Или сегодня или... Минька, у тебя крови хватит?
- Не сметь, - предупредил Халейг, для убедительности вставая из кресла.
- Черт с вами, - сдалась Хельга. - Но он же...
- Он человек, - подал голос Воронин, - живой человек с горячей кровью. Более того - молодой кровью...
- Дядя Леша, - вдруг подняла сонные глаза Клодия, - можно к тебе? Ты теплый, - мурлыкнула девочка, сворачиваясь клубочком у Воронина на коленях. Человеку все вампиры кажутся ледяными, но это не так. Кровь в венах и артериях течет, а значит и тело согревается. Не так сильно, как у людей, но все же. Бледная бескровная Минька была, кончено, холоднее Воронина полчаса назад обменявшегося укусами с Хельгой. В комнате были еще двое куда более теплых - а для вампира едва ли не горячих - оборотня, но девочка пока испытывала к нам некое подозрение, основанное на пока неосознанном, но безошибочном чутье: они другие. Клодия знала, что такое оборотни, знала, что мы друзья, и обожала играть с нашими звериными ипостасями, но как людей она нас пока сторонилась.
- Хельга, - когда все притихли, Старший начал убеждать старейшую в правильности принятого решения, - я понимаю твою нелюбовь к этому человеку. Более того - я ее разделяю. Он - ничтожество. Обыкновенный заурядный homo sapiens, не блещущий никакими талантами, весьма посредственных способностей. Единственные его достоинства - наивность и неопытность. Кроме того, он объективно молод, здоров и не посмеет прийти к нам пьяный или обкурившийся
- Черт с тобой, - бросила Хельга и вышла на балкон, предварительно нацепив темные очки.
Звонок в дверь раздался сорок минут спустя. Все это время в комнате было тихо: Хельга загорала на балконе, Воронин задремал с Клодией на коленях, Минька уснула, свернувшись калачиком, Халейг тихо смотрел телевизор, быстро и бесцельно щелкая пультом, мы с Вадиком вдвоем пытались разрисовать японский сканворд. Когда заверещал дверной звонок, вскинулись все. Я почувствовала, как шевелится на загривке шерсть, и торопливо задержала дыхание - перевоплощаться сейчас не стоит.
Таня соскользнула с колен и побежала открывать. Обычный ребенок, который обожает с серьезным лицом спрашивать: "Вам кого?" - воображая себя значительным и почти взрослым. Только на сей раз ей такого удовольствия не доставили: Халейг вытянул руку и сжал кулак - Таню рвануло назад и впечатало в кресло, из которого за миг до этого исчез Воронин. Девочка сделала обиженное лицо, но Халейг уже безо всякой магии дернул рукой - и Клодия прижалась к подушке, обняв колени. Иерархию она усвоила четко.
Воронин отрыл дверь, и все почувствовали его изумление и досаду, высунувшись в прихожую, я увидела, что в дверь вошла сестра-близнец Вадика - Валя - а за ней протиснулся в дверь, которую Воронин чуть было не отправил закрываться, сообщив предварительно ускорение, достаточное, чтобы убить человека, тот, из-за кого собственно и был затеян весь спор: сотрудник Кураторского Совета Василий Белов.
Впрочем, сейчас, когда он стоял перед нами, не подозревая, что приговор подписан, я не видела человека - передо мной была сложная белковая конструкция, которую сейчас должны были разрушить.
Таня все же не выдержала - высунулась из комнаты, протиснулась между взрослыми и встала перед Василием, расправив подол платьица и примерно сложив беленькие ручки, глядя на него огромными голубыми глазами. Белов вытаращился сначала на девочку, потом на нас. У него на лице в тот момент яснее ясного читалась ненависть, ярость и ужас, которые он испытывал по отношению к чудовищам, заманившим в свое логово невинного ребенка. Он покрылся потом - терпкий и неуловимый для человека запах пополз по комнате. Волк во мне подался вперед, поднимая верхнюю губу, рот наполнился тягучей слюной. У вампиров медленно вытянулись уши. Воронин стоял за спиной человека - он поднял руку с выпущенными когтями. Таня, чувствовавшая зверский голод, не могла ни ждать, ни надеяться на взрослых. Она сделала шажок вперед, подняла на ошалевшего человека свои глазищи и протянула ручки: "Дядя, забери меня отсюда".
Она была великолепна. Такую выдержку в состоянии крайнего голода не всегда демонстрировали взрослые вампиры - а тут, маленькая девочка, готовая вцепиться в кого угодно. Но она держалась! И как держалась!
Таня обняла человека ручками за шею, обернулась к нам - на кукольном личике мелькнуло характерное для детей: а вот смотрите, как я сейчас... - сделала движение, как будто хотела спрятать голову у человека на груди, и вцепилась ему в горло. Дальше все было похоже на перемотку фильма - быстро, смазано и с помехами. Я все же перекинулась в волка, посему полное развитие событий не помню. Только Белов пытался отшвырнуть от себя девочку, но очень быстро начал обмякать, Валя требовала, чтобы ей объяснили, Халейг отмахивался, запирая дверь - когда я снова восстановила способность оценивать окружающую реальность, Куратор лежал на полу, обескровленный так, что было ясно - попили все. Запах крови будоражил, щекотал небо. Рядом со мной - задними лапами на полке, передними на полу - стоял Вадик в обличье огромной рыси. И ему тоже запах крови был хуже пытки. Возле двери в кухню билась в агонии перевоплощения Валя. Я сглотнула тяжелую вязкую слюну, сжала зубы, на которых уже почти чувствовала податливое мясо и хрусткие кости - и вернулась в человеческую морфу. Два перевоплощения за пять минут - это больно. Это ОЧЕНЬ больно. До крика, до плача.
- Вальда, ты чего?
- Все нормально! - я расставила руки, сохраняя равновесие. Кожа горела, как будто со всей поверхности тела вдруг содрали даже не кожу - едва поджившую коросту, суставы - словно я их вывихнула все сразу. Хотелось сжаться в комок и поплакать. - Все хорошо.
- Зря ты так над собой, - сказала мне Хельга час спустя, когда я вылезла из душа и почти задремала в кресле, замотавшись по уши в плед. - Две смены сразу... - она осуждающе покачала головой.
- Хель, - я разлепила веки, - в волчьей морфе очень трудно контролировать свои инстинкты.
- Ну и не контролировала бы, - искренне удивилась Хельга.
- У всех свои тараканы, Хель...
- Попей, - Хельга протянула мне большую кружку горячего молока с медом.
- Спасибо.
Солнце медленно и величаво сползало за горизонт. На взгляд из окна оно являло собой алый полукруг, ступенчатый по нижнему краю из-за врезавшихся в него силуэтов московских многоэтажек. Закат придал балконной занавеске бледно-золотистый колер, и она лениво и томно колыхалась на прохладном уже ветру. В окно было видно две сгорбленные спины на балконе. Алексей курил, не в силах избавиться от человеческой привычки, Хельга просто стояла, глядя куда-то на горизонт, нестерпимо алый, непохожий ни на что, даже на пролитую кровь, с которым так любят сравнивать закатный свет поэты. Минька спала в соседней комнате. Таня играла на ковре с рысью, весело дергая ту за смешные кисточки на ушах. Большая кошка шлепала девочку мягкой лапой со спрятанными когтями, и яростное фырканье сильно напоминало сдерживаемый смех. Вторая рысь спала в углу, свернувшись в калачик.
Я сидела, утонув в кресле, и меланхолично следила, как ползут по полу, тускнея, световые полосы цвета старого золота. Идиллическая, наверное, со стороны картина. Все спокойны, умиротворены, каждому по-своему уютно. А завтра... Завтра мы нацепим солнечные очки, потому что наши глаза чувствительны к свету куда больше человеческих, и снова начнется наша обычная жизнь. Обычная. Мы привыкли. Мы ее необычности не замечаем. Толчемся в метро, бегаем по улицам, ругаем дурную погоду и отсутствие на улицах урн и присутствие сомнительных субъектов (особенно в вечернее время). Хотя нет, последний пункт мы ругаем редко: эти субъекты - наша законная добыча, нашего права на которую не смеют оспаривать ни Охотники, ни Кураторы. Добыча. И все-таки странно, с каким изумлением понимаешь порой, что отношение к людям процентов пятидесяти-шестидесяти нелюдей - чисто гастрономическое. Понимаешь, чтобы тут же забыть.
Таня громко смеялась, отбивая мягкую лапу рыси, пытающейся шлепнуть ее пониже спины. Если представить, что этот милый ребенок пьет кровь и не мыслит без этого своей жизни, становится... нет, не страшно - грустно. Чувство сродни тем болезненным приступам гуманизма, когда вдруг подумаешь, что лежащая перед тобой котлета когда-то бегала, мычала (блеяла, хрюкала), что ей тоже бывало приятно и больно, спокойно и страшно. Аппетит сразу куда-то пропадает, и какое-то время всерьез одолевают мысли о вегетарианстве. Но только какое-то время.
А смотреть на вампиров, даже на их трапезу не страшно. Мне - не страшно. Я привыкла. Я живу среди этих существ, и принимаю как должное их диету, традиции и образ мыслей. И они принимают как должное мою звериную ипостась. Не думаю, чтобы люди могли похвастаться подобной терпимостью. И вампирам тоже не страшно смотреть, как я корчусь, меняя обличье. И если они и отворачиваются, то из вежливости. И я знаю, что из той же вежливости они не носят серебра. Эй, люди! Венцы творения! Цари природы! Вы бы стали жертвовать такой мелочью как серебряные украшения только потому, что кому-то откровенно плохо от одного присутствия в комнате аргентума? Цари природы... Может, в этом и есть ваша ошибка: вы думаете, что своей волей можете этой самой природой распоряжаться. И распоряжаетесь. И, вооружившись ружьями, ножами, осиновыми кольями и серебряными пулями вырезаете все, что, по вашему мнению, в эту природу не вписывается. Ах, ты не такой? Ах, ты превращаешься? Ах, у тебя клыки? Ну, так получай! И - осиновые колья под ребра, серебряные пули в спину.
Я закрыла глаза. Есть у нас - оборотней-волков такая сказка: шла ночью по зимнему лесу девушка. То ли с гулянки возвращалась из соседнего села, то ли еще откуда-то. Шла после снегопада, дорожку замело и пришлось ей идти почти наугад. Ночь была кромешная, новолуние, а звезды затянуло облаками. Шла она, шла и вдруг видит: в кустах блеснули глаза. Желтые, страшные, волчьи. Бросилась девушка бежать - но как убежать от волка по сугробам. Да пока бежала, подвернула ногу, упала, напоролась на сук. Бежала она через лес - в крови, растрепанная, перепуганная насмерть, но страх все же вывел ее к деревне. И когда стучалась она, сходя с ума от ужаса, в первый дом, ей из-за двери ответили, чтобы убиралась. Потому что людям было страшно открыть дверь в глухую полночь. Мало ли кто это стучится, впустить просится. А вдруг - упырь? И девушка стояла в оцепенении на крыльце, глядя, как приближаются желтые волчьи глаза. А когда они подошли ближе, девушка разглядела, что это были уже не волки, а люди, до странности на волков похожие. У нас этой сказкой любят объяснять, почему иногда у оборотней рожаются дети без способностей к смене облика. Вроде как есть в нас сугубо человеческая кровь, пришедшая от той, принятой в стаю девушки, кровь, которая иногда просыпается. Мораль ясна?
- Вальда... Вальда? Вальда!
Я с трудом разлепила глаза. Воронин стоял, склонившись, и не слишком вежливо тряс меня за плечо.
- Тебе чего? - ненавижу, когда меня будят. Тем более так грубо и резко.
- Мы пошли, - негромко сказал Воронин, обводя рукой всю компанию: Хельга, перевертыши.
- Минька?
- Спит, - он ткнул пальцем в сторону соседней комнаты.
Проводив друзей, я почувствовала, что больше не усну сегодня. Первые часы блаженной сытости - молоко не мясо, но голод утоляет до странности хорошо, - когда хочется свернуться калачиком и помурлыкать (пусть даже и вопреки своей природе), прошли. Я чувствовала себя так, словно внутри сидела крепко сжатая, стянутая пружина. Пружина медленно неумолимо разворачивалась, энергия требовала выхода. Насколько проще было находить его в лесу, где никому и в голову бы не пришло заходить на те заповедные тропы, облюбованные Стаей! Насколько сложнее в городе.
Я быстро оделась, проверила, что изможденные голодом и внезапной сытостью Минька с Таней спят, и, пробормотав охранную формулу, выскользнула за дверь. Уже у порога присела и провела пальцем черту под дверью. Все. До моего прихода никто сюда не войдет и не выйдет. Уже прыгая по лестнице через три ступеньки, я сообразила, что не закрыла балкон. Ну, да Тьма с ним! Кому в здравом уме и твердой памяти приспичит лезть на балкон шестого этажа?
Кому-кому, а носферату? Да, как же! Ночь замечательная! Хотя и неделя объявлена бескровной, почти все уважающие себя семейные охотятся, одиночки сидят по углам, оборотни или рыщут по паркам, злые от голода или, как я, носятся, ошалевшие, под луной. Ой, не перекинуться бы! А как хочется! Как здорово бы пронестись по улицам серой тенью, впитывая пьянящие запахи летней ночи!
Ноги сами вынесли меня к парку. Лучшего и желать нельзя: тишина, темнота, шелест листьев. И никаких людей! Ой, перекинуться сейчас, и попрыгать, поваляться по траве, фыркая и взрывая лапами мягкую землю, как раньше - в лесу... Нет, нельзя. Чужой запах, ударивший в ноздри действует как сигнал тревоги. И восторг мгновенно уходит. Я так же близка к перевоплощению, как мгновение назад, только теперь, если сменю шкуру, буду рвать не податливый дерн. Человек. Люди. Двое. С облегчением падаю навзничь на траву. Просто люди. Всего лишь люди.
Встаю, отряхиваюсь, неспешно выхожу на аллею. И иду, куда глаза глядят, позволяя мыслям скитаться, где им вздумается. Насчет людей я не ошиблась: замечаю парочку метрах в двухстах впереди. Расстояние между нами начинает быстро сокращаться. Я смотрю на их спины - прикрытые только легкими маечками, потому что днем была жара, молодые крепкие худые спины с полукруглыми выпуклостями лопаток и мягкой ложбинкой позвоночника. Они о чем-то говорят вполголоса, занятые только друг другом. Девушка обнимает себя руками и утыкается лицом в плечо другу. И тут он меня замечает. Лицо, мгновение назад мягкое и заботливое, резко ожесточается. Правильно, хорошие девушки по ночам в парках одни не гуляют! Сейчас он мягко отстранит свою подругу и задвинет ее за спину... За секунду до его движения, улыбаюсь, подмигиваю и иду дальше, чувствуя, спиной удивленный взгляд.