КЕЙСАРИЯ

И я ступал по мрамору, хранившему
Следы гетер, весталок и матрон.
И, вспоминая афоризмы Ницше,
Был ядовит, циничен и умён.

Живя в пространстве быта и истории,
В культуре трёх (или шести?) эпох,
Я от проклятий и любовных стонов
И покаяний, кажется, оглох.

Глупышка - память, уподобясь губке, 
В себя вбирала прошлые века.
И эхо было молодым и гулким,
И было столько моря и песка!

История приподнимала занавес -
На сцену поднимались мертвецы.
...На поле ипподрома состязались
Спустя тысячелетья, жеребцы.

Как врёт религиозная легенда,
Здесь был казнён Креститель Иоанн,
А впрочем, у учёных и студентов, 
На эту тему в голове туман.

Имея древнеримский нос с горбинкой,
Сейчас я обитал в эпохе цезарей.
В Кейсарии в три сотни труб трубила
Младая древнеримская поэзия.

Её латынь была тяжеловесна
И беспощадна, словно римский меч.
Будь с этой гордой дамою любезен,
Её державной воле не перечь.

Не за горами день, когда она
Отбросит древнеримскую суровость,
Возлюбит тени и полутона
И явит нам девическую робость.

Жаль, что Овидий сослан был на Север,
А не сюда, в Кейсарию, где б он
Стихами б увенчал и обессмертил
Своих гетер, весталок и матрон.

Да, мертвецы, бывает, воскресают
И возражают умникам живым!
В харчевнях приснопамятной Кейсарии
Шумит и балаганит Древний Рим.

Всю ночь в руинах каменных палат, 
Где воздух разворован на цитаты,
Ведёт наместник Цезаря Пилат
С юродивым бессонные дебаты.