Волна подходившей моторки подняла полузатопленную крышку гроба. Она застучала в запертую дверь гулко, настойчиво. Медленно затихая, уже вкрадчиво и ненавязчиво...
Он сидел один на крыше. До сопок на горизонте из ледяной воды торчали вершины захлебывающихся елей.
Дед Эрцеген, в мокрой от дождя парке, встал в приближающейся лодке. Улыбнувшись только сухими губами, поманил к себе.
- Иди сюда малчик. Деда приехал.
Набой встал и проснулся.
Комнатенка, в которую его определила Энья - невенчанная жена Юрца - была мелкой и темной, но это было конечно не "в прихожей на коврике" как серьезно обещал Юрец, когда вписывал Набоя на жительство.
Плечо тянуло, но не так как неделю назад.
...Когда наводнение размыло кладбище, всплывшие обломки гробов понесло по улицам. Стучали деревом в двери полузатопленных первых этажей. Две ночи в одиночестве на крыше барачной двухэтажки, а вокруг плавали трупы собак и пластиковые пакеты. Мертвецы таились под водой. И родители его где-то тоже, плавали...
Вороны обсадили конек пустынной крыши напротив и дожидались чего-то, стряхивая с крыльев тяжелые капли.
Дед тогда спас его.
Перед тем как уплыть от затопленного дома, дед Эрцеген нацарапал на сырой доске двери, узел из семи крючков.
- Идите спать, - сказал он, отталкивая лодку от стены.
Жизнь в городе так и не устроилась. В затопленный карьер прорывалась вода, как ее ни откачивали. Вспыхивала и пригасала - но никогда насовсем - кишечная зараза. Эрцеген ходил к размытому кладбищу - вышел на холм над карьером, сказал Набою, - Гневаются. Чем задобрить-то? - зарезал петуха на кургане, да толку не было. Сказал, что уезжать надо.
- Уезжать тебе надо, малый, - сказал дед. - Не нравится им....
Всем надо, сказал. И сам уехал в свой поселок. А Набой было остался, хоть дед и звал с собой.
Но сосед как-то рано утром убил по пьяни сына. Дверь в сырую после затопления квартиру родителей пытались взломать. Людей калечили на улицах "за спички". Набой ничего большего ждать не стал.
С тех пор прошло лет пять. До мегаполиса, разделенного трассой "Е-95", он добрался лет в шестнадцать. Дошел авотостопом.
Он иногда переезжал, - то на запад, то на восток, этой разделенной столицы, - когда в одной из половин, жизнь припирала к стенке. Сначала жил с гопниками у "Трех Вокзалов". Оттуда пришлось дернуть "собаками"-электричками на запад, до "Болтов", - вокзальные цыгане на него обозлились за то, что он над каждой привокзальной трупниной малевал крючковатый узел, - дорожные менты вежливо попросили старшого приструнить "мелкого сатаниста". При "Болтах" один из тогдашних короткометражных приятелей предложил "застолбиться" на плече. Ворованной машиной, криво бьющей иглой, рука судьбы начертала нечто невменяемое...
Так, он приобрел первый партак и первую машину, отданную ему в "возмещение ущерба".
...Набой выбрался из своего гостевого пенала, побрел, зевая в ванную, умыться. Зубной щетки у него отродясь не было, но с аванса пришлось прикупить, дабы не шокировать хозяев флэта. Но он ею не пользовался...
В темной гостиной мерцал квадрат монитора. Свернутый в угол рабочего стола кадр вебкамеры, показывал стол с "последним объектом ее страстного внимания", из института Эньи.
- Привет, Энья...
- Приветствую и вас, блудный юноша.
- Чё мертвец?
- Мертвец? - Ах, мертвец... - мертвец успешно тает. Как плечо?
- Жить буду.
- Какие мы оптимисты...
Энья в этом месяце заканчивала "малевать диссер про марш боевых топоров" и с Алтая как раз подвезли глыбу льда с замороженным внутри челом той эпохи. Энья бросила спать, потому что нужно был следить за вытаявшим телом. Что потребуется - закрепить, как надо сфотографировать и описать. Характер у нее испортился. Как будто Набою с ней и так было легко.
- Там на теле узоры обнаружились. Вон распечатка. Посмотреть хочешь?
- Ага.
Набой собрал распечатки и перебрался на кухню, накатить чайку перед сменой
Узоры походили на следы ворон на грязном снегу.
...Он вернулся на западную половину столицы в декабре. Жить было негде. Работать тоже. Менты прихватили тут же, около закрытой простыней жертвы ДТП. - Выцарапывал крючки на столбе. Помогло то, что перед отъездом с востока помылся на флэту и на бродягу-хипана походил отдаленно. Отмазался назвав имя и адрес полузнакомого местного чувака из пригорода. Мол, паспорт дома забыл. Как отпустили, пошел к чуваку предупредить. Тот пристроил ночевать в суицидный "Первомайский" сквот. Заброшенный такой домище...
В ту же ночь, неприкаянную девчонку, только вчера сбежавшую от предков, от первой в жизни дозы "тряхануло" так, что в себя она уже не пришла.
Набой решил, что мертвяков с него хватит. Лезвием он, вырезал крючковый узел себе на правом плече. Прямо поверх давнего, неудачного партака.
Чтобы шрам позже сохранил нужную форму, рану требовалось вскрывать. Набой срезал тонкую кожу со шрама, особо от других не таясь...
Гемора - его соседа по закутку - вывернуло как-то от такого действа.
Кровь собиралась пухлым бугром, колебалась и блестела в желтом свете лампы и неожиданно срывалась вниз по коже, стекая с разреза длинной, тянущей каплей...
Угловатая спираль черной коросты вспухала по всему плечу багровой опухолью. Поднималась температура. Тошнило и неодолимо хотелось спать. Набой ел колеса вперемешку с конфетами и ложился на мат, потом полночи проходило в мутном больном трансе... что-то казалось...
В основном, что жизнь придумана... и как-то неладно.
Рука, наконец, загноилась и опухла...
Руку ему спас Юрец как-то вовремя затусовавший на сквот к старому панку Геморойщику.
Набой тяжело дыша, спросил, покуда Юрец посыпал обнаженную рану стрептоцидом:
- А ты Юрец, вообще по жизни кто? Чисто...
- Резчик я. По кости. По человеческой...
- Че?
- Да, стоматолог я...
Юрец, оказавшийся действительно и стоматологом и одновременно резчиком по кости "энедемиков Северного Ледовитого" собственно и порекомендовал Набоя на не требовавшее документов, давнее "системное" место сторожа ночной смены в анатомичке мединститута. И вписал пожить до зарплаты.
...Энья отужинав, навела себе очередного кофея, потом выдернула из-под локтя Набоя лист распечатки, на которой он уже начал выводить ручкой что-то по мотивам.
- Человек-пиктограф, - сказала она, близоруко щурясь. - Надо же, интересно-интересно...
- Чего?..
- По идее, это погребальные узоры. С просьбой к священным предкам и духам воздуха о даровании покоя. Но это, так сказать, по идее...
- Че-то это не мешает никому в нем копаться.
- Да как сказать, дикое дитя... Мне тут весь ящик забила общественность Алтая с требованиями вернуть, где взяли. Землетрясение было...
- Ни фига себе...
- ...И этот кольцевой мотивчик из медвежьих когтей, я где-то уже видела. Причем совсем недавно.
Ага, недавно. Когда Юрец ему вчера перевязку делал. Форма, конечно, отличается, но идея та.
Набой выцыганил назад у Эньи распечатку с начатым мотивом и ушел на работу.
На улице вечерело, было и серо и сыро и тягостно. И у ворон нелетная погода.
На работе Набой принял у дежурного пост. Обошли помещения, запирая все замки и выключая свет. У пандуса ведущего к застекленным дверям перед холодным коридором, за которым приютился пост сторожа, стояла каталка с накрытым простыней телом.
- А это еще чего?
- А это блин, один наш настойчивый клиент. Карма у него скверная - в третий раз уже у нас - посмертные мытарства одолевают. В ноябре, по-моему, пристыл еще. У них в городе бардак какой-то. Я им говорю, что "подснежников" на препараты не используем, туберкулеза у студентов только не хватало. Они мне - "да-да, поняли" - забирают его, а потом назад шлют. Шибздец. Только сегодня ему места внутри не хватило, бывает. Ты не боись, - утром перевезут. Сейчас холодно, не растает. Ты каталку-то не пихай, она без стопора, - уедет, как гроб на колесиках...
Остаток вечера, до полуночи, Набой провел правя иглы для машинки, вырисовывая узоры на стекле, которые никто и никогда не согласится себе набить.
В полночь, "гроб на колесиках" глухо стукнул в двери отделявшие корпус, от коридора с постом сторожа.
Набой едва отойдя от вспышки черного, нереального ужаса, долго собрался с духом. Поднял со стола ключи, взял фонарь и пошел к двери в корпус. Освещенный одинокой лампой стол с телефоном, остался далеко-далеко позади, в темноте.
Набой мельком подумал о звонке в ЧОП, чтобы приехали и разбирались сами, но с усилием выдавил малодушную идею. Подошел к двери и посветил сквозь стекло в черную нутрь.
Каталка съехала по пандусу и внизу уперлась длинными резиновыми ручками в дверь. Тело под простыней чуть съехало.
Просто охренеть...
- Вот сволочь, - пробормотал Набой, не попадая ключом в замок. - Ты еще меня пугать будешь, а? Как вы меня запарили...
- Ну, гад, - он вытолкнул каталку к свету у поста, - Щаз я тебя отправлю к священным предкам...
- Тока пошевелись, - сказал он телу, сдирая с него слежавшуюся простыню.
Старик. Бомж. Бывалый "ЗэКа". Он походил на истертый жизнью полимсест. На пергаменте мертвой кожи тускнел остаток предыдущего текста. Неудачного. Начертанный рукой бездарного каллиграфа, полинявший текст тяжелой, безжалостной жизни, с синими иллюстрациями на плотском бетоне покинутой тюрьмы.
Он окропил его цепочками древних следов с просьбой к предкам и духам воздуха о снисхождении. Выбил над сердцем узор из "когтей медведя" - позабавить тварей у последнего порога, дать шанс на благосклонность...
На натруженном плече разошлась рана. Кровь пропитала повязку и сбежала по кисти на пол. Иглы вязли в твердой восковой коже. Тяжко...
Ночью, совсем под утро, появился дед Эрцеген. Перемотал по-новой его рану, покачал головой, погрозил пальцем. Вытолкал каталку в темноту коридора, вернулся, укрыл курткой.
- Все, - сказал уходя. - Спит теперь.
Звонок, долбивший у входа, разбудил Набоя. - Дежурный пришел.
Оглушенный, не проснувшийся, Набой около часа просидел на посту с кружкой остывшего чая. Плечо глухо ныло.
Когда он смог заставить себя подняться и пройти гулкий коридор, каталки на верху - перед пандусом - уже не оказалось.
- А где этот?
- Этот? А, трупак. В крематорий откатили. Все, отмучился.
Отмучился...
Скоро позвонила Энья. Позвала его домой.
Потрепанная ворона прыгала по грязному снегу вдоль его следов. Свет серого неба отражался на когтистом узле, завязанном в радужке черного глаза.
Ставьте оценки и пишите комментарии - мне интересно ваше мнение!