Поезд, в котором возвращалась из командировки Любовь Петровна, прибыл в Москву на Курский вокзал ранним утром. Она вышла на перрон и слегка поежилась от утренней прохлады и невеселой перспективы пребывания на вокзале до самого позднего вечера. Ее поезд отходил в двадцать три часа с минутами. Этот вокзал всегда вызывал у Любови Петровны неприятное чувство. Он казался ей злобным приземистым карликом в надвинутой на глаза уродливой шляпе - тяжеловесной крыше. Толчея и привокзальная суета вступали в противоестественный диссонанс с душевной гармонией, в которой она стремилась пребывать постоянно. Любовь Петровна вздохнула и направилась в зал ожидания, который и в эти утренние часы был заполнен почти до отказа самыми разными людьми, которые, сидя, дремали на скамьях в обнимку со своими вещами или лежали на полу на расстеленных газетах. Она сдала вещи в камеру хранения, отыскала свободное место и, достав из сумочки дорожный томик стихов Александра Блока, углубилась в перечитывание наиболее любимых. Время тянулось мучительно медленно. Где-то через час она съела бутерброд с колбасой и выпила из одноразового стаканчика белесовато-мутную сладковатую жидкость, именуемую кофе. Когда она вернулась в зал, место ее было уже занято. Тогда она решила немного прогуляться и вышла из вокзала. Москва уже проснулась, и люди сновали, как муравьи взад и вперед. Подходившие электрички выплевывали очередную порцию людской массы, которую тут же поглощал метрополитен. Но подходила следующая электричка, и все повторялось сначала. Неожиданно Любовь Петровна услышала голос, приглашавший гостей столицы через мегафон совершить экскурсию по столице. Она направилась в сторону голоса, решив, что лучше в автобусе скоротать время, чем возвращаться в пропитанный испарениями человеческих тел душный зал ожидания. Экскурсия планировалась на три часа. Она вошла в автобус и заняла место у окна. Экскурсантов набралось немного: на задних сиденьях разместились дородные тети с баулами и, не дожидаясь отправления автобуса, погрузились в сладкие объятия Морфея. Да еще человек пять таких же томящихся ожиданием, как и Любовь Петровна, пассажиров равнодушно смотрели в окна автобуса, ожидая его отправления. Голос продолжал зазывать все новых и новых желающих осмотреть достопримечательности столицы. В салон вошла небольшая сухонькая старушка лет семидесяти - семидесяти пяти в соломенной старомодной шляпке, опрятно одетая и словно сошедшая со страниц журнала мод прошлого столетия. У нее была блуза с высоким воротником, плотно охватывающим шею, и брошкой в виде камеи, с рукавами буфф, пышными вверху и от локтя облегающими ее сухонькие руки. На ней была черная видавшая виды шелковая юбка с завышенной талией, присмотревшись к которой можно было увидеть следы аккуратной штопки. На ногах были высокие ботинки со шнуровкой, которые носили наши бабушки и прабабушки в начале века. Но самым поразительным в ее облике было лицо; оно дышало благородством и излучало доброту и какую-то лучезарность. Любовь Петровна невольно засмотрелась на незнакомку, а та, пройдя по проходу и остановившись возле Любови Петровны, неожиданно молодым и певучим голосом спросила:
- Вы не возражаете, если я сяду рядом с вами?
- Не возражаю, - откликнулась та и приветливо улыбнулась.
Незнакомка села и тут же повернулась к своей соседке:
- Позвольте представиться: Наталья Юрьевна. А как вас звать, величать?
- Любовь Петровна, можно просто Люба.
- Если позволите, я буду вас называть Любочкой. Вам очень подходит это имя. Тоже коротаете время до поезда?
- Увы. Мне еще долго коротать. Мой поезд после двадцати трех часов.
- Вот как! А позвольте полюбопытствовать, в какую сторону путь держите? Не подумайте, ради Бога, вот, мол, вредная старуха пристала ко мне со своими расспросами. Просто мой поезд тоже примерно в это же время. Я еду во Владимир, а вы?
- Я еду в Горький. У нас, очевидно, один и тот же поезд.
Выяснилось, что у них не только один поезд, но и тот же самый вагон и места в нем рядом. Старушка оживилась:
- Любочка, как хотите, но это судьба. Вы верите в судьбу?
- Даже не знаю, что ответить. И да, и нет. Мне кажется, что человек сам управляет своей судьбой, и только его характер либо помогает, либо мешает выстраивать свою судьбу.
- Любопытное рассуждение. Вы, конечно, не верите в Бога?
- Я комсомолка.
- И вас даже не крестили?
- Нет. Мой папа атеист, и нас воспитывал в этом же духе.
- Грустно это слышать. Россия всегда была крепка православием и самодержавием. Но вот пришли большевики и сбросили царя, а веру в Бога у людей отняли. Вот и приходится народу терпеть за грехи перед Господом и войны, и разруху, и голод, и вырождение.
- Я с вами не согласна. Мы строим новое общество на новой основе и, по-моему, у нас неплохо получается.
- А вы бывали в деревнях?
- Нет, я сугубо городской житель. У меня даже знакомых в деревне нет.
- А я проехала всю матушку Россию из конца в конец и видела, как живут люди. Никогда на Руси не было такого пьянства, такого сквернословия, такого непочтительного отношения к старшим. Вы думаете, откуда я приехала в Москву?
- Откуда же? - полюбопытствовала Любовь Петровна.
- С Приморского края. Слышали такое название?
- Слышала, конечно, но имею об этом крае довольно смутное представление. Что заставило вас так далеко отправиться в путь-дорогу одну, без спутников?
- Всю жизнь я копила деньги на поездку по местам своей молодости. И вот Бог сподобил меня совершить это паломничество по дорогим сердцу местам. Я уже побывала в Киеве, Петербурге, Петергофе, Царском Селе. Сегодня я в Москве, а завтра поеду по Золотому кольцу. Какие были везде великолепные храмы, как украшали они города и веси России, как славно звонили колокола, а теперь везде запустение. Действующие храмы можно по пальцам перечесть, а ведь это былые центры духовности, где душа человеческая отмывается от наслоения и шелухи мирских страстей.
- Как вы странно говорите, я никогда ничего подобного не слышала. Но мне интересно вас слушать, хотя я во многом с вами не согласна. Вы мне кажетесь очень образованным человеком, только знания у вас не современные.
- Вы, Любочка, не правы. Мои знания самые современные. Марксизм-ленинизм я изучала не в школе и не на студенческой скамье, а в лагерях и ссылках. Я ведь, выражаясь вашим языком, из "бывших". Была фрейлиной последней царицы нашей великомученицы и страдалицы Александры Федоровны, да только недолго мне пришлось ходить во фрейлинах. Революция всю жизнь поставила с ног на голову, и много испытаний выпало не только на долю царской семьи, но и на долю лиц, приближенных к царскому двору.
В это время экскурсовод громко объявила:
- Уважаемые гости столицы! Наш автобус отправляется на экскурсию по столице нашей Родины Москве.
Разговор Любови Петровны и ее попутчицы на время прервался. Они еле успевали поворачивать головы то налево, то направо. Первую остановку сделали у гостиницы "Россия", и оттуда пешком отправились на Красную площадь. Наталья Юрьевна семенила рядом с экскурсоводом и задавала ей бесконечные вопросы, многие из которых ставили ту в тупик. Наконец, экскурсовод взмолилась:
- Гражданка, позвольте мне нормально провести экскурсию!
- А разве в ваши обязанности не входит отвечать на вопросы экскурсантов, если им что-нибудь непонятно?
- Простите, но вы задаете вопросы, на которые я не знаю ответа. Это из какой-то древности.
- Разве может история своей страны быть из древности? Ведь жизнь России началась не с 1917 года, а гораздо раньше. Или вы со мной не согласны?
Наталья Юрьевна пытливо смотрела на экскурсовода. Та смешалась и, в свою очередь, подозрительно посмотрела на Наталью Юрьевну:
- А вы, собственно, кто будете?
- Боюсь, что вы не поверите, если я назову свое имя, и будете абсолютно правы. Потому что на сегодняшний день я - никто. Я, к вашему сведению, - бывшая княжна, осужденная властями по статье 58, бывшая ссыльная и пораженная во всех правах. Для вас история дореволюционной России - это древность, а для меня - моя прекрасная молодость, моя жизнь среди родных и близких мне людей. Иных уж нет, а те далече...
Глаза Натальи Юрьевны затуманились подозрительно блеснувшей влагой, а
экскурсовод растерялась от такого признания и ошалело смотрела на нее:
- И вы не боитесь говорить об этом вслух?
- А я, доченька, уже свое отбоялась. К тому же, я за свои несуществующие грехи заплатила слишком высокую цену. Вы вот во время своих экскурсий не говорите об этой стороне современной истории, когда десятки тысяч, а, может, и миллионы неповинных людей были осуждены на страшную каторгу. Оно и понятно. Солженицына читали или нет: "Один день из жизни Ивана Денисовича"?
- Я слышала об этой книге, но не читала. Впрочем, извините, мне нужно продолжать экскурсию.
Любовь Петровна с интересом слушала диалог Натальи Юрьевны с экскурсоводом. Особенно ее поразило, что рядом с ней находится настоящая княжна. Обычно слово княжна ассоциировалось у нее со сказками и даже во сне ей не могло присниться, что она когда-нибудь встретит живую княжну в реальной жизни. Книгу Солженицына Любовь Петровна читала, но ей показалось, что она написана пристрастным человеком, обиженным на судьбу. Она продолжала с интересом прислушиваться к диалогу Натальи Юрьевны с экскурсоводом. Вся экскурсия для женщины экскурсовода превратилась в испытание. Она привыкла к тому, что экскурсанты равнодушными глазами оглядывают достопримечательности Москвы, не задавая лишних вопросов и мечтая лишь об одном: быстрее сесть в автобус и ехать дальше. Некоторые из них даже не утруждают себя выходом из автобуса, а спокойно дремлют на заднем сиденье, прижав к сердцу баулы с купленным барахлом. Наталья Юрьевна оказалась из числа дотошных и знающих интеллектуалов. Она сыпала названиями памятников и именами их создателей, поправляя экскурсовода, когда та допускала неточности, а их было немало. Видимо, опыта проведения экскурсий у бедной женщины было маловато; она бледнела, краснела, терялась от напора Натальи Юрьевны. Никогда Любови Петровне не приходилось наблюдать за словесной схваткой представителей двух разных миров, и в этой схватке свое предпочтение она отдавала Наталье Юрьевне. Эта старушка "божий одуванчик", как сначала Любовь Петровна мысленно ее окрестила, знала историю дореволюционной России и теперешней так, как не преподают ни в одной школе. Многих из тех, кто для сверстников Любови Петровны были просто звучными именами из истории и литературы, ничего не говорящими уму и сердцу, были для Натальи Юрьевны людьми, которых она хорошо знала, говорила с ними и восхищалась ими. Любовь Петровна удивлялась той легкости, с которой эта почтенная женщина выпрыгивала из автобуса во время экскурсионных остановок, позволяя себе только изредка принять помощь от своей молодой попутчицы. Глаза Натальи Юрьевны сверкали, когда она вступала в полемику, щеки покрывал слабый румянец, и никто не мог бы назвать ее немощной старухой. Она на глазах преображалась и молодела, в ней, несмотря на бедность одежды, явственно проступали врожденные породистость и аристократизм. Любовь Петровна была невольно очарована этим странным существом из другого мира, недоступного ее пониманию. Впервые она задумалась о том, что ее знания о жизни поверхностны и прямолинейны, что она очень мало знает истинную историю своей страны и своего народа, что в жизни все не так однозначно. Ей захотелось расспросить Наталью Юрьевну подробнее о том великом переломе, что произошел в 1917 году, о событиях, свидетелем которых она была, о тех испытаниях, что выпали на ее долю. Любовь Петровна с нетерпением ждала окончания экскурсии, чтобы в спокойной обстановке поговорить с живым свидетелем истории.
Когда экскурсия закончилась, Наталья Юрьевна, выходя из автобуса, поблагодарила женщину экскурсовода и сказала на прощанье:
- А историю нужно знать и интересоваться ею. Но вы еще молоды и успеете восполнить пробелы в ваших знаниях. Извините, если что было не так.
Та ей ответила:
- Это вы меня извините. Я не профессиональный экскурсовод. Просто моя подруга заболела и попросила меня провести за нее эту экскурсию. Я понадеялась на то, что хорошо знаю Москву, но оказалось, что знаю лишь современную Москву. Всего вам доброго!
Наталья Юрьевна повернулась к Любови Петровне:
- Любочка, как вы смотрите на то, чтобы найти где-нибудь уютную скамеечку в сквере и коротать время там, а не в душном зале ожидания?
- Очень даже положительно. Мне не терпится выслушать вашу историю. Вы простите меня за прямолинейность, но вы меня очень заинтересовали. Я впервые встречаю живую княжну, которая видела царя, его жену, детей, которая была свидетелем великой революции.
- Не напоминайте мне о моей древности. Я родилась незадолго до начала этого страшного века, и мне кажется порой, что он бесконечно длится.
- Почему вы называете этот век страшным?
- А разве нет? Когда еще на долю нашей многострадальной родины выпадало столько испытаний? Слишком коротким было мирное время, слишком коротким...
Наталья Юрьевна замолчала, углубившись в свои воспоминания, и Любовь Петровна не смела нарушить ее задумчивость. Дойдя до конца улицы, они увидели некоторое подобие сквера и скамейку под сенью раскидистого дерева. Присели, и Наталья Юрьевна негромко заговорила:
- Любочка, вы растревожили мою душу. Обычно я стараюсь избегать воспоминаний о своем золотом, поистине золотом, и коротком времени моих детства и юности. Я была окружена такой заботой и любовью, что их хватило на всю оставшуюся жизнь. Я думаю, что Господь провидел мою судьбу и в утешение и для поддержки моей послал такую всеобъемлющую любовь в раннем возрасте. Но не думайте, пожалуйста, что я росла в безделье. Нас детей с малых лет приобщали к музыке, рисованию, рукоделию, изучению иностранных языков. День был расписан по часам. Занятия чередовались с прогулками на свежем воздухе, играми, занятиями спортом. У нас в доме всегда было шумно и весело.
- А кто были ваши родители? Вы сказали, что вы бывшая княжна. Ваш род находился в родственной связи с домом Романовых?
- Нет. Этот титул был пожалован моему прапрапрадеду за особые заслуги высочайшим монаршим указом. Мой отец был так называемым полным генералом от артиллерии.
- Что значит полным генералом?
- Это такой военный чин 2-го очень высокого по тем меркам класса. Жили мы не бедно. У нас были дома и в Москве, и в Петербурге, и усадьбы на Волге, в Крыму. Зимой мы жили либо в Москве, либо в Петербурге, а лето проводили в усадьбах. Мне особенно нравилось бывать в Волжской усадьбе. Для нас, детей, там было раздолье. А уж вид на Волгу открывался просто потрясающий. Я могла часами любоваться волжскими далями. Наверно, каждому человеку в его жизни отмеряется строго дозированная доля беззаботного счастья. У меня оно пришлось полностью на детство.
Наталья Юрьевна опять надолго замолчала. Люба ее не торопила, она понимала, что воспоминания разбередили душу случайной знакомой и попутчицы. Солнце поднялось высоко в небо и стало припекать, но в тени старого дерева было сносно. На скамейку стали присаживаться другие люди. Видимо, наступило время обеда, и служащие из ближайшего учреждения вышли подышать из душного помещения на свежий воздух. Две молоденькие девушки примостились на край скамейки и о чем-то весело перешептывались, взрываясь время от времени звонким смехом. Наталья Юрьевна с интересом следила за ними и чему-то своему улыбалась.
- Вы что-то вспомнили? - спросила ее Люба.
- Эти девочки удивительно напомнили мне мою кузину Мари. Она была такая же смешливая, и мы также любили шепотом обсуждать свои девичьи секреты.
Одна из девушек оглянулась в сторону Натальи Юрьевны, и глаза ее расширились от удивления. Она толкнула свою подружку:
- Смотри, какое ископаемое сидит с нами на одной скамейке! А одета как! Где только отыскала такую умопомрачительную шляпку?
Подруга равнодушным взглядом окинула Любину спутницу и сказала:
- Ничего особенного. У нас дома есть фотография моей бабушки точно в такой шляпке. А знаешь, как ее с киностудии Горького уговаривали продать шляпку для съемок какого-то фильма. Возможно, отдыхают артистка и какая-нибудь помощница режиссера. Скажите, - неожиданно обратилась она к Наталье Юрьевне, - вы случайно не артистка?
- Артистка? - переспросила та. - Нет, деточка, не артистка. Я, действительно, ископаемое. Мое время давно закончилось, а я вот все живу.
Девушка, назвавшая Наталью Юрьевну ископаемым, смутилась и залилась краской смущения:
- Простите меня, пожалуйста! Я не хотела вас обидеть.
- Ничего страшного, деточка. Пустяки. Меня уже трудно чем-либо обидеть. Когда вы доживете до моего возраста, на вас тоже будут смотреть, как на ископаемое. Такова жизнь. Молодым трудно понять и принять стариков. Им кажется, что те ничего не понимают в жизни, а старикам смешны потуги молодых. Недаром говорится: "Если бы юность умела, если бы старость могла". В жизни все повторяется. Ведь человек живет теми же чувствами и желаниями, что существовали и сто, и двести лет назад. Меняется мода, лошадей сменили авто и трамваи, а среди людей кипят те же страсти. Почитайте Шекспира и увидите, насколько он современен. А Пушкин? Думаете, почему он на все времена? Да потому, что практически обо всем, что волнует человека с рождения и до смерти, он сказал и поэтическим словом, и в прозе. А язык у него какой удивительный! Словно и не стихи вовсе, а разговорная речь. Вот, послушайте:
- Для вас, души моей царицы,
Красавицы, для вас одних
Времен минувших небылицы
В часы досугов золотых
Под шепот старины болтливой
Рукою верной я писал...
К вам, молодым и очаровательным, обращается он через столетие. И, как верно подметил уже про меня, - "шепот старины болтливой". Вот и я разболталась, заговорила вас совсем. Не смею больше задерживать.
Девушки пискнули:
- До свиданья! - и помчались со всех ног в свое заведение. Перед входом в здание они оглянулись и приветно махнули рукой Наталье Юрьевне. Она им махнула ответно.
Любочка восхищенно произнесла:
- Наталья Юрьевна, как много вы всего знаете и как с вами интересно общаться! Вы меня еще больше заинтриговали, и я с нетерпением жду продолжения вашей истории.
- А я как раз размышляю, стоит ли мне продолжать. У нас с вами диаметрально противоположные взгляды на современную историю. Вы ее учили по учебникам, а я свои "университеты" проходила в страшных местах. Не дай Бог вам туда когда-нибудь попасть. Не всякий человек выдерживает эти испытания. А, знаете, кто был более стойким в этих нечеловеческих условиях? Не те, кто обладал большой физической силой, а тот, кто был силен духом. В основном, это были верующие люди. Они легче переносили страдания, голод, холод, физическую боль. Им помогал Бог. Вы иронически улыбаетесь, а напрасно. Ответьте мне только честно, если с вами случается беда, вы, положим, попадаете в критическую ситуацию, когда вам никто помочь не может, к кому вы тогда мысленно обращаетесь, какие слова произносите?
- Наверно, вы правы. Я не раз мысленно произносила: Господи, помоги! Хотя я ни разу не была в церкви и не крещеная.
- Вот видите. А лагерь - место, где без Божьей помощи пропадешь моментально.
- А как вы попали в лагерь?
- Это длинная история и не очень веселая.
- Тогда расскажите, как вы были фрейлиной.
- А что вас интересует?
- Мне интересно, какие обязанности у фрейлины, какие отличия?
- Отличия? На банте из синей ленты на левом плече красовался алмазный вензель с инициалами императрицы. А обязанности были самые различные: сопровождать во время высочайших визитов, почитать книжку, выполнять различные поручения, всего не перечесть.
- А какая она была императрица?
- Удивительной, на мой взгляд: верной подругой государя, любящей женой, заботливой матерью, милосердной женщиной. Она очень много занималась благотворительностью, причем делала это не для завоевания симпатий народа, а по зову сердца. Она была очень набожной женщиной, много времени посвящала молитве и посещению храмов. И вот, чтобы вы не думали, что обязанности фрейлины - это какие-то пустяки, приведу вам пример. Во время первой мировой войны государыня организовывала лазареты, санитарные поезда. Мы, все фрейлины, закончили курсы сестер милосердия и работали в госпиталях. Императрица с дочерьми нередко подавали нам пример. Вот так, Любочка.
- Вы и царя видели, какой он?
- Конечно, видела и даже говорила с ним несколько раз. Очень сдержанный и отменно вежливый человек, весьма образованный и тоже очень набожный. Характером-то императрица была посильнее. Он ее боготворил и во всем прислушивался к ее мнению.
- А Распутина вы тоже видели? Правду ли говорят, что он имел очень сильное влияние на царя?
- Признаюсь вам, Любочка, что я его ужасно боялась. У него взгляд был острый, как кинжал ножа, насквозь пробирал. Я старалась избегать с ним встреч, по возможности. А влияние он имел, в основном, на царицу. Она была по сути своей несчастная женщина: постоянный страх за цесаревича. У него ведь была гемофилия.
- А что это такое?
- Не знаете? Это болезнь, передаваемая по линии матери, - плохая свертываемость крови. Любой синяк грозил оборвать его жизнь. А какой был хорошенький мальчик, и как хотелось ему побегать, порезвиться!
- А царские дочки?
- Все умницы, красавицы, рукодельницы. И, знаете, я вот сейчас вспоминаю, и мне кажется, что у всех членов царской семьи на лицах был отпечаток трагизма. Или я так думаю оттого, что знаю их страшную судьбу. Да, так называемая революция столько судеб переломала, перемесила. В общем-то, весь цвет нации был либо уничтожен, либо вынужден эмигрировать. Я много размышляла на эту тему, и мне кажется, что такой печальный итог был предрешен. Государь был слишком занят семейными проблемами, придворными интригами, слишком мягок для управления такой страной, и многое упускал из вида. Конечно, сейчас легко рассуждать о том времени. Царствование последнего царя началось с трагедии. Слышали о "Ходынке"?
- Да, мы проходили по истории.
- Проходили, - с горечью произнесла Наталья Юрьевна, - а ведь это событие наложило кровавое клеймо на все царствование Николая Александровича. Двадцатый век тоже начался неудачно - с проигрыша в русско-японской войне. Это дало толчок к расшатыванию устоев самодержавия, началось брожение умов, которое вылилось в первую революцию девятьсот пятого года. Какая тогда царила эйфория, все ждали перемен к лучшему и надеялись на них. А вместо этого... - голос Натальи Юрьевны слегка дрогнул, и Люба поспешно сказала:
- Если вам тяжело вспоминать, не вспоминайте. Давайте сходим в кафе напротив, пообедаем. Я вас приглашаю, - добавила она, заметив некую растерянность во взгляде Натальи Юрьевны.
- Нет, Любочка, я не могу принять ваше приглашение. Там, наверно, необычайно дорого, а мне нужно быть экономной. Предстоит еще обратная дорога.
- Наталья Юрьевна, я очень прошу вас сделать мне одолжение. Я уже закончила свои дела и еду домой. Поэтому я без ущерба для себя охотно заплачу за наш обед. Не обижайте меня, пожалуйста, отказом и не сочтите за милость. Для меня честь отобедать вместе с бывшей фрейлиной царского двора. Соглашайтесь!
Она умоляюще прижала руки к груди и смотрела на Наталью Юрьевну таким жалобным взглядом, что та невольно улыбнулась и сдалась. Обеденное время прошло, и в кафе было прохладно и малолюдно. Женщины выбрали столик под навесом на улице, сделали заказ. Официантка, с бесстрастным видом принявшая заказ, исчезла и долго не появлялась. Наконец, она принесла столовые приборы и тарелку с хлебом и с тем же равнодушным видом все положила на стол. Движения ее были замедленными, как бывает иногда в кинофильмах по задумке режиссера с целью усилить эффект действия. Люба посмотрела на Наталью Юрьевну, и обе одновременно рассмеялись.
- Надеюсь, - сквозь смех проговорила Наталья Юрьевна, - к отходу поезда нас покормят.
- Я тоже на это надеюсь, - поддержала ее Люба. - Может, в ожидании обеда вы продолжите свой рассказ?
- А что бы вы хотели услышать?
- Расскажите про свой первый бал. Вы его помните?
- О, еще бы! Разве можно забыть первый бал? В ту зиму мне исполнилось пятнадцать лет, и меня впервые начали вывозить в свет. Было столько приготовлений, столько волнений! Мне впервые сшили бальное платье, которое открывало плечи и руки. Оно мне необычайно нравилось. Я сама себе казалась взрослой и страшно важничала. О. эти сборы на бал, разве можно их описать? Лучше, чем сделал это Лев Николаевич Толстой в своем романе "Война и мир", сделать невозможно. Он очень верно описал суету и нервозность этих сборов, когда кажется, что все не так, что сборы никогда не закончатся. Но к положенному часу все готовы и рассаживаются по каретам. Когда впервые переступаешь порог бальной залы, волнует все. Блеск и великолепие туалетов и дамских украшений ослепляет, прически поражают своей фантазией и красотой, женские улыбки чаруют и манят, а мужчины важно толпятся, оглядывая залу в поисках подходящей пары. Впервые на балу действительно бывает страшно, что тебя не заметят, не пригласят на танец, а тебе так хочется танцевать, что ты в нетерпении играешь веером и слегка постукиваешь каблучком.
- Вы тоже волновались?
- Еще бы! В сравнении со всеми блестящими красавицами в роскошных бальных нарядах я была гадким утенком с тонкими шейкой и ручками. Но у меня было и неоспоримое преимущество: я была новичком, мое лицо еще не примелькалось всем этим светским красавцам. А потому я имела на своем первом балу успех. Весь вечер я с упоением танцевала и с огромным сожалением покинула эту залу, когда maman позвала домой. Иногда мне кажется, что мне все это только приснилось, и не было ни этой сверкающей залы, ни музыки, ни упоения танцем. Слишком резким контрастом была моя юность и вся последующая жизнь. Наверно, кто-то в нашем роду был настолько грешен, что этот грех пал на наши ни в чем неповинные головы. Мы были виноваты лишь в том, что не в то время и не в том месте родились. Иногда я думаю, не лучше ли было мне родиться где-нибудь в мрачной дворницкой, и тогда мне не пришлось бы пройти через те испытания, что выпали на мою долю. Хотя, много в лагере было и простолюдинов, которые даже не понимали, за что они туда попали. Какой-то недобрый сосед донес, что у них есть медный самовар, что они кулаки, и вот уже вся семья гноится в лагере. За горстку пшеницы, взятой, чтобы дети не умерли с голоду, тоже становились лагерниками на пять и более лет. Говорили, что царская власть была жестокой, но при царе и не снились те жестокости, что творила новая власть. Чтобы ты себя оговорил, шли на все...
Наталья Юрьевна снова замолчала, вперив в пространство перед собой остановившийся взгляд. Люба слушала ее рассказ, затаив дыхание. Ей и верилось, и не верилось в то, что говорила ее спутница. В учебнике по истории она читала, что у новой советской власти было много врагов, и считала, что все арестованные совершили против власти деяния, достойные наказания. То, что рассказывала Наталья Юрьевна, было для нее внове. Она не торопила свою спутницу, понимая, что той нелегко дается эта исповедь. Не просто изливать душу перед незнакомым человеком. Официантка принесла заказ, и женщины принялись за еду. Люба, выждав немного времени, попросила:
- Наталья Юрьевна, расскажите еще о балах.
- Их, Любочка, в моей жизни было не так уж много. Первого августа 1914 года началась первая мировая война, и через какое-то время пришлось поменять балы на дежурства в госпиталях. Я уже говорила, что ее величество Александра Федоровна обязала своих фрейлин пройти ускоренные курсы сестер милосердия и в свободное от дежурств время помогать в госпиталях, ухаживая за ранеными. Было страшно и больно видеть молодые искалеченные тела. Там, в госпитале, я познакомилась с человеком, оказавшим страшное влияние на всю мою жизнь. Это был молодой юнкер, увлеченный революционными идеями, с горящими глазами, весьма экзальтированный. Звали его Павел. Наверно, встреча с ним была предопределена свыше. Он всегда ждал моего прихода, оживлялся в моем присутствии, старался всеми силами привлечь мое внимание. А мне он почему-то был неприятен, я чувствовала какую-то опасность, исходившую от него. У вас бывает так: встретишь человека и заранее знаешь, что эта встреча не к добру?
- Очень редко. За всю жизнь, может быть, один, от силы два случая.
- Тогда вы меня поймете. Вот такие смутные ощущения были и у меня. Павел поправился и снова уехал на фронт, и я его практически тут же забыла. Встретились мы с ним в декабре 1917 года при трагических обстоятельствах. Отец мой воевал, мы были дома с maman и незначительной челядью. Раздался страшный стук в парадную дверь, и ворвалась группа вооруженных людей. Я была в своей комнате, а maman вышла к ним, чтобы выяснить, в чем дело и по какому праву они ворвались в наш дом. Я услышала выстрел и прибежала на его звук. Maman лежала на ковре, а впереди группы людей стоял Павел, держащий револьвер. Именно он убил мою мать. Я бросилась к ней, но было поздно, она была мертва. Глазами, полными слез, я взглянула на убийцу своей матери и увидела, что он узнал меня. Он бросился ко мне с криком:
- Натали, я не хотел. Я не знал, что это ваша мать! Простите меня!
- Простить? Вы убийца! Вы убили беззащитную женщину. Покиньте наш дом немедленно! - кричала я в ярости.
- Павел, что ты церемонишься с этой барынькой? Пристрели ее - и делу конец! - заявил один из бандитов.
Павел повернулся к нему и сказал:
- Молчать! Эта женщина мне нужна живой. Одевайтесь, Натали, вы пойдете с нами!
- А как же мама? Ее нужно похоронить!
- Предоставьте мертвым погребать своих мертвецов! - процитировал он мне слова из Евангелия. - Ваш особняк мы реквизируем. Не заставляйте себя ждать!
Так я оказалась во власти этого человека. Он принудил меня быть с ним, и каждый вечер я ложилась в постель с убийцей своей матери. Нет слов, чтобы передать муку моего сердца.
- Какой ужас! - прошептала Люба.
- Это еще не весь ужас. Ужас пришел потом, когда та же власть, что вознесла его и ему подобных на Олимп, стала уничтожать их с той же жестокостью, с какой они до этого уничтожали нас, своих классовых врагов. А меня арестовали тоже, как жену врага народа. И я, представьте себе, благодарила Бога за то, что избавил меня от сожительства с убийцей моей матери. Я была молодой, здоровой и верила, что теперь наступили в моей жизни перемены к лучшему. Я не представляла, что меня впереди ждет еще более страшный ад. Как вам рассказать про бесконечные допросы с целью получить обвинительные признания на мужа и на саму себя? Тебе не дают есть, не дают пить, не дают спать, заставляя стоять сутками. Следователи меняются, а ты не имеешь права закрыть глаза или, упаси Боже, присесть. И вопросы, вопросы, вопросы, которые под конец уже не пробиваются к твоему сознанию, и ты падаешь. Тебе дают понюхать нашатырь, окатывают холодной водой, и пытка продолжается. И поэтому, когда меня осудили в сибирские лагеря, я обрадовалась. Подумаешь, Сибирь! Живут же люди и там. Но я не знала, что осужденные по статье 58 для новой власти - уже не люди, что весь кошмар для меня только начинается.
Наталья Юрьевна закрыла глаза, и скупая слеза покатилась по ее щеке. Люба тронула ее за руку:
- Наталья Юрьевна, простите меня, что заставила вас разбередить прошлое. Если вам тяжело вспоминать, не продолжайте.
Та открыла глаза и продолжила:
- Нет, я должна вам все рассказать, как бы не было тяжело. Люди должны знать, что пришлось пережить нам, так называемым врагам новой власти. Подумайте только, разве могла быть врагом для этой власти молодая женщина, не достигшая еще тридцатилетнего возраста?
- Не представляю, каким вы могли быть врагом.
- Наверно, самым страшным врагом, если меня арестовали и осудили на срок 10 лет за якобы антисоветскую агитацию. Я думаю, власть беспокоило то, что я и мне подобные помнили, какая была жизнь прежде, и могли рассказать об этой жизни. Их не могли одурачить призывы и лозунги нового времени. Я думаю, что именно этого и боялись новые правители, а потому всех, так или иначе причастных к прежнему времени, старались запрятать в лагеря. А чтобы полностью подчинить их своей воле, нужно было вытравить в этих людях самоуважение, превратить их в бессловесных скотов, что и делалось без жалости и сострадания. Не дай Бог, Любочка, изведать вам многодневный кошмар товарного пересыльного вагона, в котором люди, словно сельди в бочке, задыхаются от нехватки жизненного пространства, еды, лекарств. Кто-то не выдерживает тягот пути и умирает, и живые едут вместе с мертвыми дальше, пока на какой-нибудь станции трупы не уберут. Нет возможности умыться, нормально справить свою нужду, не хватает еды и воды. Скотину, поверьте, перевозят в более человеческих условиях, нежели везли нас.
- Какой ужас! Я никогда ни о чем подобном не слышала.
- Вы говорите, что книга "Один день из жизни Ивана Денисовича" показалась вам пристрастной, но там не описано и сотой доли того, что приходилось переживать в лагерях. Мне повезло, если можно так сказать. Когда мы прибыли к месту назначения, в вагоне оказались несколько человек, заболевшими тифом. Всех нас разместили в карантинном бараке, здоровых вместе с больными. Пришел лагерный врач и, не переступая порога барака, выкрикнул: "Врачи, медсестры есть?" Вышла я и еще одна женщина. Он дал нам необходимые наставления, хлорку для дезинфекции барака, баки для кипячения белья, обязал доставить нам воду и ушел. В первую очередь мы отгородили часть барака, куда поместили больных, и началась борьба за выживание. Всю одежду мы прокипятили, вывели вшей дегтярным мылом. Знаете такое мыло?
- Нет, не знаю.
- Очень неприятно пахнущее, смею вам доложить, но довольно эффективное. С тифом мы справились общими усилиями с лагерным лекарем. И нужно быть объективными: лагерное начальство тоже старалось, чтобы зараза не распространилась по всему лагерю. После этого случая нас с женщиной врачом лагерный лекарь забрал в лазарет. Мне приходилось мыть полы и делать самую неблагодарную работу, но потом начальство посчитало, что врача хватит одного, и женщину отправили на общие работы. Я была недурна собой, молода, и, наверно, именно поэтому лекарь оставил меня. У него, оказывается, были на меня виды. Видели бы вы, Любочка, этого лекаря: невысокого роста с огромным животом и круглым масляным лицом! Глазки заплыли и похожи на две маленькие изюминки на круглом блине. И вот как-то, когда мы были с ним вдвоем, он подошел сзади и попытался меня обнять. Я схватила лежащий на столике ланцет и полоснула по его жирной руке. Он заорал так, что в ушах у меня зазвенело, и выбежал в коридор с воплем: "Караул! Зарезали!" Меня избили и бросили в карцер.
- Но ведь вы защищались!
- А кому это было интересно? Карцер - помещение довольно мрачное: полтора метра в ширину и два в длину с маленьким зарешеченным окном, через которое едва пробивается тусклый свет. В нем нет ни кровати, ни стула. Стены холодные и сырые, прислониться к ним нельзя. И присесть на пол невозможно, поскольку пол не только неимоверно грязный, но и сырой. Можно только ходить взад и вперед, чтобы не замерзнуть. Сколько я там пробыла, не могу сказать точно. Все это время я молилась, горячо молилась от всего сердца, и Господь услышал мою молитву. В лазарет я больше не вернулась, меня направили на кухню, но где-то через месяц вернули в лазарет обратно. Лекарь скоропостижно умер, и кому-то нужно было исполнять его обязанности. Вернули женщину врача, а она, в свою очередь, взяла меня в помощницы. Мне опять по лагерным понятиям повезло. Обязанностей у нас было, хоть отбавляй: до подъема снять пробу на кухне, потом срочный прием заболевших ночью и тех, кто накануне был освобожден от работы, потом обход всех бараков и мест, возможных источников заражения. А, если прибывает новый этап, тогда вообще нет свободной минутки.
- А что за люди отбывали срок вместе с вами?
- Разные люди, Любочка, разные. Были такие, как я, пострадавшие за свое происхождение. Были и совершенно темные люди. Почему их направили в лагерь, за какую провинность, для меня до сих пор остается загадкой. Особенно мне запомнилась одна женщина. Было ей лет сорок, звали ее Домна. Она все плакала и сокрушалась о своих оставленных дома детях, их у нее было пятеро. Ее осудили на пять лет за несколько картофелин, которые она унесла с поля в кармане ватника, чтобы накормить своих деточек. А соседка увидела и донесла. Меня до сих пор мороз по коже продирает, как вспомню эту Домну. Забитое, безропотное существо. Так она и не увидела своих детей, умерла от тоски ли, на работе ли надорвалась. Просто с вечера легла спать, а утром не проснулась.
- Какой ужас! - прошептала Люба. - Неужели так и было, и вы ничего не приукрашиваете? В это невозможно поверить!
- Любочка, то, что я рассказываю вам, и в сотой доле не описывает действительного ужаса лагерей. Там из людей стараются вытравить все человеческое, превратить их в бессловесных скотов. Как вам передать постоянное чувство голода, которое нечем утолить, чувство беззащитности и бесполезности твоего существования? Ты один на один с беспощадной и суровой системой, для которой ты даже не раб с сахарной плантации. Ты во много раз хуже раба. У того была хотя бы относительная свобода передвижения и свой угол, где он мог укрыться хотя бы ночью. Наверно, пребывание в лагерях можно сравнить с рабством на галерах, где раб цепью прикован к своему месту. Но я вижу, вы загрустили. Давайте сменим тему.
- Скажите, сколько лет вы провели в лагерях?
- Двадцать с приличным гаком лет. Когда меня выпустили первый раз, отправили на поселение в Магаданскую область. В тридцать девятом году арестовали снова по той же статье. На свободу я вышла весной пятьдесят третьего года, не имея никаких прав, с волчьим билетом. А с ним меня никуда на работу не брали, даже уборщицей. Никому не были нужны мои знания языков, правил хорошего тона. К тому же, я неплохо рисовала, рукодельничала и могла бы преподавать в какой-либо сельской школе и иностранные языки, и рисование, и музыку, и рукоделие. В какие только инстанции я не обращалась. Везде слышала одно: мы не можем позволить вам разлагать молодежь. Это во времена хрущевской оттепели мне удалось устроиться почтальоном. Заведующая почтой оказалась сердечной женщиной, к тому же, кадров не хватало, вот она и взяла меня на работу. Мне эта работа, чем нравилась? Народ у нас читающий, выписывали много газет и журналов, так что с прессой я знакомилась на даровщинку, - и Наталья Юрьевна звонко рассмеялась.
- И у вас так и не было в жизни любимого человека?
- Даже не знаю, как ответить. Столько времени прошло, я уже все забыла. Да, и что за любовь в неволе? Не верьте мне, Любочка! Была любовь, была! И в неволе молодость берет свое!
Наталья Юрьевна разволновалась, щеки вспыхнули почти девичьим румянцем, и Любовь Петровна невольно залюбовалась ею. Удивительное дело: столько испытаний выпало на долю этой хрупкой женщины, но она не сломалась, и не только не потеряла своей человеческой сущности, но и осталась женственной, доброй и сердечной. Лицо ее дышало благородством. "Сейчас редко встретишь такие незаурядные лица" - подумалось Любови Петровне.
А вслух она произнесла:
- Наталья Юрьевна, что давало вам силы выстоять и не сломаться в этих нечеловеческих условиях?
- Боюсь, что вы с вашими атеистическими взглядами не поверите мне и, тем не менее, скажу - вера в Бога. Господь незримо был всегда со мной, поддерживал меня и укреплял. Ведь меня могли расстрелять, я могла не выдержать суровости климата и полуголодного существования. Но вот я перед вами и, поверьте, у меня нет в душе ни злобы, ни обиды на своих мучителей и новую власть. Господь учит нас молиться за своих врагов и благословлять их, что я и делаю.
- Удивительно! Я, наверно, так бы не смогла.
- Вы сами, Любочка, еще не знаете, на что вы способны. Наши скрытые возможности проявляются в экстремальных ситуациях.
- Расскажите мне, кто был вашим любимым человеком.
Наталья Юрьевна после короткого раздумья начала свой рассказ:
- Мы познакомились в лазарете. Это был молодой мужчина, которого положили с воспалением легких. Ему бы питание хорошее, свежий морской воздух, да лекарства настоящие. В нашем же распоряжении были банки и сухая горчица. Банки ему ставила я. Мы разговорились. Он тоже был осужден по статье 58, пункт 10 - антисоветская агитация. Звали его Георгием. Его "агитация" заключалась в том, что он рассказал какой-то анекдот в кругу своих друзей. Кто-то из них донес, и его очень угнетало то, что он вынужден был подозревать каждого из тех, кому верил, с кем съел не один пуд соли. У нас нашлось очень много общих тем, и я, сама не знаю как, но он стал для меня в короткое время самым близким человеком. Я вынуждена была скрывать свои чувства. В лагере это не поощрялось. Только и было моего счастья - неделя, что он пролежал в лазарете. Каждое утро для меня было праздником - я смогу его увидеть, говорить с ним! Но в лагере хорошее долго не длится. Его отправили на работы недолеченным. Через несколько дней он снова поступил в лазарет, но уже к воспалению добавился плеврит. Он умер у меня на руках. В бреду он все время повторял мое имя, говорил о своей любви, а я слушала его признания и плакала. С его смертью я, наверно, умерла как женщина. Вот такая печальная история.
- И вы больше никого не любили?
- Наверно, трудно назвать любовью те отношения, которые у меня были еще с одним мужчиной. Это случилось, когда я жила на поселении. Он был сыном хозяйки, у которой я снимала угол. Этакий молодой здоровый мужик, который пришел как-то ночью ко мне и овладел мною, а потом стал приходить регулярно. Я не сопротивлялась, да и бесполезно было сопротивляться. Ведь я была бесправным существом без работы. У хозяйки я была вроде прислуги за угол и кусок хлеба. Она, наверно, догадывалась обо всем, но вида не подавала. Об одном только я молила Бога, чтобы не дал мне детей, и Он, видно, внял моим молитвам. А сейчас жалею, что не было у меня ребеночка. Вот если бы с Георгием мы были посмелее и вовремя сказали друг другу о своих чувствах, но не судьба. Да, и страшно было решиться в неволе родить ребенка. Какая бы ждала его судьба? Впрочем, были отчаянные женщины, которые отваживались на такое. В основном, это были молодые женщины с небольшим сроком наказания. Пойдемте, Любочка, опять в сквер, а то наша официантка смотрит на нас не по-доброму.
Любовь Петровна подозвала официантку, расплатилась с ней, и женщины снова устроились на прежней скамейке в скверике. Рассказ Натальи Юрьевны потряс Любу. Она взволнованно спросила:
- И чем закончились ваши отношения с этим мужчиной?
Наталья Юрьевна горестно усмехнулась:
- Очередным арестом. Видите ли, я ему, наверно, надоела, и у него начался роман с сослуживицей. Ему показалось, что я могу помешать ему жениться на ней, и он, чтобы обезопасить себя, написал на меня донос. Меня снова арестовали. Второй срок был пострашнее первого по условиям его отбытия. На этот срок пришлась война, и условия содержания существенно ужесточились. Да, и здоровье у меня уже было не то. Тем не менее, как видите, жива до сих пор и даже имею возможность путешествовать. Я вижу, Любочка, что совсем заговорила вас.
- Нет, что вы! Я слушаю вас с интересом, и мне очень жаль, что жизнь с вами обошлась так сурово. Удивительно, что вы не ожесточились, не озлобились.
- Видите ли, ожесточение и злоба разъедают душу, и жизнь превращается в нескончаемую муку. И опять мне помогала вера. Господь в Евангелии от Матфея говорит: "любите врагов ваших, благословляйте проклинающих вас, благотворите ненавидящим вас и молитесь за обижающих вас и гонящих вас". И еще: " не бойтесь убивающих тело, души же не могущих убить, а бойтесь больше того, кто может и душу, и тело погубить в геенне". Вот так, Любочка, Господь поддерживал меня в моих испытаниях.
Наталья Юрьевна замолчала, и какое-то время женщины сидели молча, каждая погруженная в свои мысли. День уже перевалил за вторую половину. Асфальт раскалился и изрыгал в воздух невыносимый жар и духоту. Даже в тени дерева не было отдохновения от зноя летнего дня. Любовь Петровна нарушила молчание:
- Представляете, как сейчас невыносимо в зале ожидания! Почему у нас на вокзале нет душевых кабинок? Сейчас было бы неплохо освежиться.
- А я подумала о том, что как хорошо, что здесь нет комаров и гнуса! Вот, кто отравлял жизнь невыносимо. Кто о чем, а я о своем, наболевшем. А жаркий день - это хорошо, не ноют суставы. Сколько еще осталось до нашего поезда?
- Еще без малого семь часов.
- А не погулять ли нам по Москве?
- В такую жару? - изумилась Любовь Петровна.- Нет, как хотите, а я просто не в силах стронуться с места.
- Любочка, неужели вам не надоела эта скамейка? Поднимайтесь, поднимайтесь! Давайте спустимся в метро и проедем по кольцу. Можем выйти на какой-нибудь остановке и погулять в окрестностях, а потом поехать дальше. Соглашайтесь!
- Уговорили, согласна.
Женщины вошли в метро и, словно сговорившись, решили ехать до ВДНХ. Метро встретило их прохладой и обилием людей, снующих в разные стороны. Сориентировавшись по карте, как им ехать, они вышли на станции ВДНХ и, не спеша, направились в сторону выставки. Наталья Юрьевна была неутомима. Она с огромным интересом заходила в павильоны, любовалась фонтанами и разнообразными цветниками. Любовь Петровна заразилась ее энтузиазмом и по-новому смотрела на много раз виденное. В глубине души она позавидовала тому интересу, с каким Наталья Юрьевна ходила по территории выставки. Особенно ту заинтересовал павильон Космос, где она своими дотошными вопросами буквально забросала экскурсовода, до ее прихода скучавшего возле многочисленных экспонатов.
- Наталья Юрьевна, какая у вас молодая душа, вам все интересно. Мне даже завидно стало, - произнесла Любовь Петровна, когда они вышли на залитую солнцем улицу.
- Вам, Любочка, не понять этого интереса. Сколько раз вы бывали здесь?
- Несколько раз точно.
- А я только читала в газетах и журналах обо всем этом. Представляете, как далеко шагнули люди в своем стремлении познания. В начале века идеи Циолковского казались настоящей фантастикой. А не кажется вам, Любочка, что все сказки постепенно становятся явью? Вспомните ковер-самолет, блюдечко с наливным яблочком, которое показывает все, что совершается в мире. А полеты в космос - это вообще за гранью моего понимания. И все это достижения этого века. Какие еще открытия ждут нас? Хотелось бы мне посмотреть хотя бы одним глазом, что будет дальше, но клубок моей жизни почти весь размотан. Я все же благодарна своей судьбе, что привелось мне совершить это путешествие. Двадцать пять лет я копила деньги на эту поездку, отказывая себе во всем. И я счастлива, что мы с вами посетили эту выставку и побродили по Москве. И, поверьте, очень рада, что судьба послала мне такую замечательную спутницу. Я выговорилась за всю мою жизнь. Спасибо, Любочка, что вы оказались такой благодарной слушательницей и не отвернулись от меня, когда узнали мою историю.
- Это я вам должна быть благодарна за то, что заставили меня по-иному взглянуть и на историю, которой я мало интересовалась, и на религию, которую я отвергала, по существу ничего не зная о ней. Мы живем, погруженные в каждодневную суету, и находимся в духовной спячке, а вокруг нас действительно происходят удивительные события. Но мы разучились удивляться и интересоваться. Вы меня встряхнули, и это здорово!
С выставки уехали, когда легкие сумерки стали опускаться на город. На вокзал приехали за полтора часа до отхода поезда, побывав перед этим на Чистых прудах и немного отдохнув в скверике. Перекусили в привокзальном кафе. Наталья Юрьевна закидала Любовь Петровну вопросами о ее жизни, ее семье. Любовь Петровна поведала, что семья у нее небольшая: она, муж и маленькая дочка. Есть еще сестры и братья, но они все разбросаны по разным городам и видятся не так уж часто. По работе часто приходится бывать в командировках. Из ее родственников никто не был репрессирован, и она практически ничего не знала об этой стороне жизни. Разговор постепенно опять перешел на жизнь Натальи Юрьевны. Любовь Петровну интересовало, где и с кем она живет, кто заботится о ней, когда заболеет. Наталья Юрьевна погрустнела:
- Живу в небольшой комнатке при почте. Я по совместительству еще и сторож. А болеть мне нельзя, мне нужно работать и зарабатывать на жизнь. Иногда, когда немощь меня одолевает, девочки работницы почты ухаживают за мной: и лекарство принесут, и хлеба купят. Люди у нас не утратили сердечности. Доживаю потихоньку и об одном молю Господа Бога, чтобы послал мне кончину мирную и скорую, чтобы не залежаться и никого не обременить собою и заботами о себе. Ведь нет у меня родных и близких.
- Как это страшно! Мне кажется, что страшнее одиночества на свете ничего нет.
- А я, Любочка, знаете ли, никогда не была одинокой. Со мной всегда Господь наш: он меня и выслушает, и направит, и укрепит, и в беде не оставит. И людей он мне посылает добрых и отзывчивых. Вот и с вами встретились по Его промыслу. Вы меня выслушали, прогулялись со мной по нашей столице, помогли скоротать время до поезда. Видите, как милостив ко мне Господь!
Наталья Юрьевна улыбнулась, и глаза ее засияли добрым светом. Любовь Петровна смотрела на нее и удивлялась душевной силе и стойкости своей попутчицы. Был в этой слабой и хрупкой женщине внутренний стержень, который помог ей все преодолеть, и, наверно, этот стержень - вера. Она пыталась примерить судьбу Натальи Юрьевны на себя, но не смогла самой себе честно и однозначно ответить на вопрос: а могла ли она, пройдя сквозь такие испытания, не озлобиться и сохранить душу свою чистой и незапятнанной.