В случае совпадения имен персонажей с именами реальных лиц прошу винить Эйнштейна.
ПРОЛОГ
Не знавший маникюра толстенький пальчик вдавил красную кнопку на кафеле. Его обладательница - рыженькая прыщавая лаборантка, вчерашняя абитуриентка-неудачница, свысока, как черпак на салабонов, оглядела наши с Ленкой позеленевшие лица. В стене заработал скрытый механизм, затрещала лебедка, и крышка огромной бетонной ванны поползла вверх. Вслед за ней, как невод с утопленниками, со скрежетом вынырнула металлическая клетка. Перед её содержимым меркли экспонаты Фон Хагенса. Нестерпимо завоняло формалином. Лаборантка ещё раз насмешливо оглядела нас и занялась изучением трещинок в потолке. Из-за толстенных линз её глаза один в один напоминали заспиртованные глазные яблоки телят в шкафу. Затошнило ещё сильнее. С трудом подавив рвоту, мы свалили в ванну серо-розовые останки отпрепарированного животного из своего поддона. Толстенький пальчик привычно нащупал кнопочку, клетка конвульсивно колыхнулась и скрылась в зловещей купели. В очередной раз мне представилось, как, поскользнувшись на высоких шпильках, я падаю в эту ванну, клетка со скрежетом опускается, формалиновые волны захлестывают лицо, ногти царапают крышку и вязнут в плоти препаратов, серебристые пузырьки воздуха убегают вверх, за ними тянутся красно-желтые круги удушья...
- Покажи, как кастрировать.
Я судорожно сглотнула воздух и оглянулась. Ленка сидела на корточках, скорчившись так, что коленки в высоченных ботфортах возвышались на уровне ушей, а над её головой в последнем взбрыкивании застыло лошадиное копыто.
- Сегодня с ипподрома привезли, - лаборантка неожиданно плавно вильнула пухлым бедром и направилась в другой отсек прозектория, где с упорством Туполева собирала скелет коровы. Часть готичного конструктора уже была подобрана и скрючена медной проволокой, другая часть мирно побулькивала в алюминиевом баке на плите, обвариваясь и отделяясь от мяса. Вонь от варева перебивала формалиновую.
- Смотрите, не жалко, - из-за раздутого, как барабан, лошадиного брюха вынырнула краснощекая голова шестикурсника и сфокусировала взгляд на Ленкиных коленках:- К диплому готовлюсь.
Для надежности я пощелкала ногтем по копыту. Гнедой красавец, закоченевший в агональном рывке, выглядел как живой.
- Берете Scrotum в левую ладонь сагиттальной поверхностью...
Велюровая кожа мошонки натянулась и разошлась под лезвием скальпеля в тонкой розовой улыбке.
- При кровавом способе разрезается влагалищная оболочка... У жеребца головчатый конец Testis обращен краниально, а придатковый дорсально... Какой курс? Второй? Большие уже... Подрезаете связку, так...
Семенник, как унылый воздушный шарик, беспомощно заболтался на семенном канатике.
- В общаге живете? Жаль... Теперь накладываем лигатуру на funiculus spermaticus, у взрослых особей можно прошить... и отрезаем...
Я подбросила на ладони увесистую фасолину тестикулы, потом с выражением величайшего почтения вернула её будущему дипломированному специалисту и вытерла руку об халат.
Тяжелая деревянная дверь прозектория глухо хлопнула за нашими спинами. На улице стемнело и пустынные аллеи академии совсем обезлюдели. Было необыкновенно свежо.
- Лучшее, что мы можем сделать, это поскорее выйти замуж, - устало подытожила я.
Мы были девственницами. Кружился легкий снежок.
ИДЕЯ МИРОВОГО ЗАГОВОРА.
Его звали Донат. В пять лет - второй разряд по шахматам, с завязанными глазами играл на двух досках, в семнадцать - чемпионский титул по водному поло. Широкоплечий, загорелый, он выделялся среди сокурсников, как Альфа среди Центавра, как племенной бык среди полукровок, как американский эсминец среди вьетнамских джонок. А в кильватере этого эсминца кружились щепки разбитых сердец. Меня не смущало их обилие, я уверенно шла на абордаж.
Но, прежде, чем гормональный шквал собьет меня с ног и закружит в водовороте неведомых чувств, я собирала информацию об избраннике. Тщательно, как при подборе пары королевских кровей. Сведений друзей было мало. Чтобы оценить интеллектуальный потенциал суженного, требовалось что-то вроде сочинения на вступительном экзамене. Легкой походкой я прогарцевала в секретариат и представилась:
- Делопроизводитель седьмой группы второго курса. Просьба предоставить личные дела студентов.
В желанной папке были листы экзаменов, сочинение, грамоты и строгий выговор за аморальное поведение в профилактории. Снисходительно улыбнувшись свободной теме "Природа в жизни человека" - видать, не дружил с классикой, я открыла испещренную мелким почерком рукопись, пробежалась глазами и... Единение с природой отображалось на удивление зрело и чувственно. Гибкое тело Таис без остатка отдавалось Птолемею на свежевспаханном поле. Строчки поплыли, подпрыгнули ввысь и завертелись в хороводе, а в ушах зашумели ритмы Вуду.
Придерживаясь за стену, в клубах феромонов я выплыла в коридор. В кармане лежал выдранный строгач - найдя свою судьбу, я не хотела делиться ни с кем.
Торнадо любви вырвал меня из обыденности дней, переломал все кости, перемолол плоть и запеленал оковами простыней, потом сорвал их и подарил крылья. Перерожденным мотыльком я летела на пламя свечи.
Но в этом мире трудно найти постоянство. После хмельного, тягучего как мед лета, Донат сказал, что лучше расстаться друзьями. Мое сердце было разбито, пропущено через мясорубку, заморожено и нашинковано на приборе для гистосрезов. В кильватере неуловимого эсминца стало на одну щепочку больше. С тех пор я ненавижу поздний октябрь.
Я остановилась у дверей прозектория. Ровно год назад мы мечтали здесь с Ленкой о замужестве. Снова кружился снежок. Я обернулась. По пустой аллее вперевалочку шел Донат. Его зимние Ральфы оставляли отпечатки следов сорок четвертого размера. На правом отпечатке не хватало одной звездочки - это я срезала тайком, чтобы отличать его следы от других. Мы не виделись давно - почти всю сессию. Донат был мрачен.
- Привет. Не сдал Основы государства и права. С седьмого раза. Завтра к профессору.
Это был почти приговор. До конца сессии оставалось три дня. Не уложившиеся в срок автоматически отчислялись. Восстановиться можно было лишь за астрономическую сумму. Была середина девяностых - время, когда на западе взошло новое солнце - сверкающий американский доллар. Его сияние не грело, оно пронзало насквозь, как световая волна при ядерном взрыве и выжигало остатки того бескорыстия и отзывчивости, что были присущи советскому народу. Все продавалось и покупалось. Все жали, где не сеяли. Всё извратилось и потеряло ориентиры. Мы перерождались в общество либеральных ценностей. Для меня коммерческое нововведение вуза означало только одно - я теряла Доната навсегда.
- Хочешь, поставлю тебе зачет? - я с трудом соображала, что говорю.
Кафедра ОГП, бывшие основы марксизма-ленинизма, пользовалась дурной славой. Причем совершенно неподкупной. Их материл сам декан. Со сменой таблички мало, что изменилось. Это был неприступный бастион, оазис советского архаизма, последний оплот компартии. Бесконечные пересдачи хвостов неизбежно перетекали в изучение трудов Маркса и Ленина, а в это время сессия неумолимо подходила к концу.
Кроме Доната, угроза отчисления нависла над Васей Цветковым, штурмовавшим ОГП в десятый раз. В Васю была безнадежно влюблена Анечка Медведева, грустная лиричная девушка с косой до пят. Её влажные глаза были неизменно обращены к задним рядам аудиторий, где обычно сидели раздолбаи и сердцееды, вроде Доната и Васи, и в этих глазах я видела отражение своих собственных безутешных страданий. Анечка никогда не узнает о моей симпатии к ней, но моим долгом было спасти и её любовь.
- Разве это возможно? -слова Доната были наполнены закономерным скептицизмом.
Утром я надела крошечный черный костюм и неуверенной походкой направилась в академию. Мысли путались в голове. Проще Сизифу было докатить свой камень, а Данаидам наполнить сосуд. Но у меня было два козыря: меня окрыляла любовь и я знала, ЧТО волнует профессора N.
У дверей кафедры толпились студенты, главным образом, иностранные. К марксизму-ленинизму со всей ответственностью относились только китайцы. Всем известно их трепетное отношение к компартии. В общаге рассказывали про Вана, студента из КНР, отчисленного за неуспеваемость и прогулы. Ван твердил, что на учебу его направила компартия, родная Чжунго Гунчаньдан, и что дома за отчисление его ждет расстрел.
Дверь хлопнула. Из кабинета с налитым кровью взором вышел никарагуанец Мигель. В волосатых руках были половинки разорванного реферата о Баумане.
- Как успехи?
Надо отметить, что при всем своем косноязычии иностранные студенты великолепно матерятся по-русски.
Мигель отшвырнул трактат о видном революционном деятеле, развернулся лицом к профессорской двери, только что поглотившей очередного бедолагу и медленно снял с плеча невидимый Калаш. На его смуглых щеках проступили черные боевые полосы, а свитер и джинсы покрылись серо-зелеными разводами камуфляжа. Вокруг зашумели джунгли. Я вплотную шагнула к Мигелю, мое плечо прижалось к его плечу, бедро прикоснулось к его бедру, рыжие локоны сплелись с его черными вихрами, а в ладонях сверкнула вороненая сталь Макарова. Я взвела курок, а Мигель передернул затвор. Автомат в его руках дал короткие нетерпеливые очереди, Макаров в моих - одиночный контрольный выстрел.
Меня не волновали латиноамериканские мачо. Партия топтала мою любовь.
Вокруг ликовали африканские студенты, а со стены неодобрительно взирал Нельсон Манделла.
Крашенная белая дверь скрипнула и профессор N пригласил всех за широкий стол. Со стен на нас взирали Энгельсы и Марксы, Ким Ир Сены и Броз Тито, Кастро и Сталины, а с полок шкафов - разнокалиберные бюсты Ленина. В голове тоскливо пронеслось - если выстроить их по росту, как слоников, это принесет мне удачу?
Студенты один за другим отправлялись обратно конспектировать тома Владимира Ильича. Не зависимо от преподаваемых предметов, все преподаватели мужского пола одинаковы - хорошеньких студенток они оставляют на десерт. Мы остались с профессором наедине.
- Какая у Вас тема?
- Нет-нет, что Вы! - в голове мгновенно прояснилось, мысли упорядочились, я собрала все свое обаяние и улыбнулась: - Я председатель УВК третьего курса и весьма озабочена вопросом сдачи зачета ОГП студентами факультета.
Это не было ложью. На первом курсе меня действительно избрали председателем и единственным представителем Учебно-воспитательной Комиссии, но в это смутное время большинство добрых начинаний гибли на корню, как озимые под копытами хазарских набегов. Теперь же, всплывший из небытия звучный пост пришелся как нельзя кстати.
Профессор заметно оживился. Необъятный стол покрылся рабочими журналами и простынями посещаемости студентов. Мы склонились над ними, как Володя Ульянов и Вера Засулич над номерами "Искры". Надо сказать, что дисциплины кафедры особым вниманием не пользовались. Через полчаса меня терзала досада на несознательность сокурсников, через час захлестывала обида за попранные идеалы великих вождей. Бразильских студентов не волновали порывы Перейры Астрожилду, а венгерских - задачи Тимора Самуэли. Профессор уже не казался грозным супостатом, это был ответственный хранитель раритетов, ветеран битвы теорий и просто очень уставший человек. Его фразы и фотографии партийных деятелей всколыхнули в памяти что-то забытое и родное: пионерские линейки, суматоху демонстраций, первомайские утренники и тепло на груди от октябрятской пентаграммки.
Я снова взглянула на портреты. Взор Ленина был задумчив, но, догадываюсь, его волновали не апрельские тезисы, а прогрессировавший сифилис. Железный Мао совсем размяк, а во взоре Ким Ир Сена сквозила такая тоска, что мне захотелось броситься в общежитие, отыскать и вырвать из объятий китайской или не очень разборчивой русской красотки неразумного Вана, бить его по щекам и кричать, кричать:
-Что ж ты творишь на партийные деньги, воробей ты эдакий?!
Ван бы хорошо меня понял, потому как китайские студенты знают, ЧТО на русском языке означает их маленькая серая птичка. Кстати, в этом-то я (имхо) вижу главную, почти по Фрейду, причину уничтожения воробьев в КНР во времена культурной, заметьте таки, революции. Проповеди Ли Да-Джао принесли Поднебесной не только учение марксистко-ленинской теории, но и знакомство с Великим и Могучим. В един день, ставший переломным, раскрывший тайну русской транскрипции "воробья" китайский народ с негодованием выбежал на улицу и начал кричать, бить в кастрюли и размахивать тряпками. Испуганные воробушки миллионами взмыли ввысь. При этом каждый китайский школьник знал, что сердечко бедной пташки выдерживает только сорок минут полета. На сорок первой минуте желтоглазое небо Поднебесной опустело...
Шел третий час беседы с профессором. А сколько могло выдержать мое несчастное сердечко? Пора было брать игру в свои руки.
- Да-да, все верно, все верно, уважаемый N, но мы же знаем, КТО стоит за всем этим. Эта ситуация ясно отображена в "тех самых протоколах". Вы знаете, о чем я говорю.
"Те самые протоколы" хранились у меня в двух экземплярах. Первый был урезанным, переписанный мной вручную с ксерокопий, хранившихся в папином кейсе. Признаться честно, код к замку кейса с трехзначным номером подбирается за полтора часа, в случае, если суставы ваших фаланг достаточно разработаны. Я успела переписать только первые восемь протоколов, когда папа кому-то их отдал. Второй экземпляр, доставшийся более простым способом, был размещен в подборке журналов "Кубань".
В яблочко! Профессор встрепенулся, глаза его оживились, лоб разгладился, какое-то неуловимое вдохновение озарило его черты и омолодило на несколько лет. Секунд пять N внимательно смотрел на меня, словно желая удостовериться в чистоте моих помыслов, потом его глаза выразили симпатию, а губы прошептали:
- Масонский заговор создан с целью развала компартии.
От неожиданности я захлопала ресницами, во рту пересохло, ноги подкосились. Экстравагантней был только Ампилов с иконой в руках. Я присела в кресло и ошеломленно посмотрела на профессора. Руки машинально пытались натянуть край юбки на худые коленки.
- Ну что, выкусила?! - сзади кто-то ехидно хихикнул. Я обернулась. На профессорском диванчике вальяжно развалилась девица вульгарной наружности в желто-голубом наряде шлюхи. Я сразу узнала Её, несмотря на конспирацию. Это была Идея Мирового Заговора, называть Угрозой уже не поворачивался язык. Я узнала её по губам.
Шла зима девяностого года. На кухне курили и оживлённо спорили гости. Разумеется, о политике. Писатель W, известный по бестселлеру о тридцатых годах задумчиво кивал:
-Да, в этой композиции, несомненно, прослеживается завуалированная символика... мм-м, караси в сметане просто великолепны...
Идея Мирового Заговора была, как всегда, рядом. Она пряталась за спинами, тянула когтистые пальцы тенями тополиных ветвей, хищно следила за нами огоньками далеких фонарей.
- ...даже Пушкин, если не ошибаюсь ... ложа Овидий, был иницирован в Кишеневе.., - блистал знаниями майор Д: - но вот мясо слегка суховато...
- Постойте, но вы видели губы госпожи Е?! - негодовал писатель К. и в пылу размахивал наколотым на вилку пересушенным ростбифом:- Это же губы старой минетчицы! И этими устами глаголет российская демократия!
Я краснела и опускала глаза, потому что девственницам слышать о существовании минетов не только стеснительно, но и крайне вредно.
Теперь у Идеи Мирового Заговора были те самые губы.
А познакомил нас седой, ещё старой чекистской закалки, полковник КГБ в отставке. Мы сидели в его огромной квартире сталинского дома:
- Посланник ордена Иллюминатов с корреспонденцией в своей карете был убит молнией по дороге в Париж. Мир узнал о тайных документах, - рокотал голос полковника: А самым комичный, пожалуй, был Орден Мопсов. При посвящении они целовали собаку, хм, под хвост, потом выключали свет и занимались э-э...
Мне было четырнадцать лет. Сбоку рождалась, росла и надвигалась грозная фигура кого-то темного и неизвестного, похожего то на оруэлловского Голдстейна, то на облако из преисподней, пугавшее тургеньевскую Элен. С тех пор Идея Мирового Заговора неотступно преследовала меня. Она стояла у изголовья кровати, чем прогоняла невинные фантазии, выглядывала между строк произведений, чем опошляла их смысл, щурилась с экрана, чем навсегда отучила меня от телевизора. В ответ я готовилась к чему-то великому: спала как Рахманинов на гвоздях, купалась в проруби, пробегала бесконечные километры стадионов и ходила в качалку.
В последний раз мы виделись этим летом. Я лежала с Донатом на диком берегу моря в тени корявых маслин. Шуршала сухая камка, шептались теплые прозрачные волны. Идея Мирового Заговора маленьким серым призраком сидела тут же, на груде сухих водорослей и ревниво поглядывала в нашу сторону. Доната она не любила, наверное, из-за того, что он полностью отрицал существование какого-либо заговора темных сил.
- Представляешь, сухая камка не гниет и не горит. Во время войны фашисты вывозили её для набивки мебели. Наш диван на веранде тоже набит камкой.
Я вспомнила коричневый кожаный диван на веранде и покраснела. Силуэт на кучке сухих водорослей ещё сильнее побледнел и подтаял, подобно апрельской льдинке.
- Говорят Гитлер на одну четвертую был...
- Ты, наконец, забудешь про эту чушь? - и рука Доната, привыкшая принимать и подавать пушечные удары желтых вотерпольных мячей, потянулась к теннисным мячикам моих грудей. Последнее, что я видела - это маленький серый комочек, уносимый ветерком в море ...
- Вы же слышали, как прилюдно, с экрана, его назвали Архитектором перестройки, - обличал профессор.
Я поняла, почему на Идее был наряд шлюхи. Её имели все, каждых на свой лад, в зависимости от политических вкусов. Теперь я даже стала подозревать, что именно она была той самой проституткой, выкравшей протоколы и передавшей их Нилусу. Хотя, что за бред? Какие могли быть общие знакомые проститутки у уважаемых и почтенных Нилуса и неизвестного мудрого господина? Я пристально посмотрела на Идею. Её груди уже не стояли в гордом порыве, как у музы Де Лакруа, а повисли, подобно флагам в штиль, отчего (имхо), закрадывалось подозрение, что гологрудую девицу на баррикадах все-таки догнали рабочие и поровну, по-братски весьма свободно воспользовались. Мне даже стало стыдно, что за борьбу с ней меня когда-то попросили сдать комсомольский билет.
Было очевидно, что Идея достаточно хорошо знакома и с профессором. Но наверняка являлась к нему в другом образе: грозила ли бородкой Троцкого или зияла пустотой дула Фаины Каплан - оставалось только догадываться.
- Вы читали "К Еврейскому вопросу" Карла Маркса?
- Да-да, - задумчиво ответила я и взглянула на портрет автора "Капитала".
Мордыхай Леви лукаво подмигнул, вновь принял надлежащий глубокомысленный вид и до меня донеслось: "Из личной преписки Энгельса и Маркса... Маркс - Энгельсу: Долбанное человечество может меня задолбать, сволочь... Энгельс -Марксу: Какое значение имеет партия, т.е банда ослов, слепо верящих в нас?.."
В этот момент все эти бесчисленные "измы" взмыли вверх и закружились черными мухами над моей головой. Все политические строи ясно представились плодом амбиций и жаждой власти отдельно взятых людей. Чей-то прыщавый нос в детстве или крошечный пенис в юности брал реванш в вихре переворотов и революций. Единственное, что оставалось искренним и неподдельным, это здоровое искреннее чувство между мужчиной и женщиной. Я поднялась с кресла, посмотрела профессору в глаза и честно попросила:
- Моя личная просьба, N, тут двое ребят, политически подкованы. Поставьте им зачет.
Профессор снова взглянул на меня так, будто хотел отсканировать глазное дно и промямлил что-то о социальном происхождении моих протеже. Я заверила, что социальное происхождение парней безукоризненное - оба сыны пролетариев. О том, что самое величайшее удовлетворение мой несостоявшийся свекор испытал, кромсая молотком гипсовое ленинское изваяние, я скромно предпочла умолчать. Лицо профессора отобразило внутреннюю борьбу, он глубоко вздохнул... и согласился. Мы пожали друг другу руки.
От академии до ближайшей пивной палатки ребята несли меня на руках.
ЭПИЛОГ
Вася женился на Анечке Медведевой. Мы тоже с Донатом отважились прослушать марш Мендельсона и счастливы до сих пор. Ленка обзавелась собственной клиникой и весьма успешно режет тестикулы. Китаец Ван так и сгинул в лабиринте общаг и вьетнамских рынков.
Идея Мирового Заговора перекрасилась в блондинку, оставляет длинные волосы на сидениях машины и иногда звонит на мобильный моего мужа. Догадываюсь, что она все еще посещает профессора N. Приходит ли она в облике видных демократов или Инессой Арманд страстно протягивает пресловутый стакан воды, а может успокаивающе поблескивает блюдечками очков "пресной Надюши" - не знаю, но могу точно сказать, что Идея нуждается в нас не меньше, чем мы в ней. Ведь давних врагов порой терять тяжелее, чем старых проверенных друзей.