Летом 199* года я возвращался из экспедиции по Пыталовскому району Псковской области. Прибыв автобусом в город Остров - другой районный центр Псковщины - около полудня, я решил прогуляться по городу, позавтракать, а заодно осмотреть местные достопримечательности, прежде всего изображенный буквально на всех открытках и календарях Островский мост. Кроме того, меня как культурного антрополога, интересовал вопрос, насколько развиты в этих местах краеведческие музеи, и возможно ли сотрудничество с ними, прежде всего, в плане организации экспедиций. Поезд "Рига-С.-Петербург" проходил через Остров только поздно ночью, поэтому торопиться мне было некуда.
Перекусив в забегаловке, расположенной неподалеку от автовокзала, я побрел по направлению на центральную площадь. Не найти знаменитый мост было просто невозможно, вид на него открывался прямо с автобусной остановки, а вот поиски музея заняли немало времени. Наконец я обнаружил его невзрачное двухэтажное здание, расположенное где-то между фото- и кондитерским магазином.
Как и ожидалось, я был первым и, подозреваю, единственным посетителем музея в тот день. Как музейному работнику (а в то время моим основным местом работы была питерская Кунсткамера) билет мне выдали бесплатно, выразив удивление посещением "нашего скромного музея".
Весь первый этаж, как я и предполагал, занимали "трофеи" ВОВ. Экспонаты, впрочем, были подобраны весьма грамотно: в зале можно было найти не только советские пропагандистские плакаты, полуразвалившиеся автоматы и разъеденные ржавчиной каски, но и много еще такого, что вызвало у меня неподдельный интерес. К примеру, там висели образцы обмундирования РОА, боевые листки, вырезки из газет военных времен, отражавшие официальную позицию как одной, так и второй воюющей стороны.
На втором этаже дела обстояли намного хуже. Весь первый, второй и почти половину третьего зала занимала коллекция мотоциклов, старого и нового производства, расположенных, нет, вернее сказать, наваленных друг на друга. В то же время традиционно занимавшие центральное место во всех краеведческих музеях матрешки с сарафанами были задвинуты в конец последнего, самого маленького зала.
Высказанные мною предположения о том, что директор музея является поклонником мотоциклетной техники, подтвердила хранительница - изможденная старушка в очках. Она нагнала меня только в последнем зале, и тут же принялась с поразительной энергией ругать нового молодого директора, который превратил музей "черт знает во что". Так же внезапно успокоившись, Людмила Ивановна, несмотря на все мои вежливые попытки ее остановить, стала с настойчивостью гида для иностранцев "показывать" мне экспозицию. По ее словам выходило, что город Остров испокон веков был столицей производства деревянных ложек, изразцов, тульских самоваров и палехских игрушек. С трудом прервав почтенную хранительницу, я, чтобы хоть как-то перевести разговор, ткнув пальцем в какую-то непритязательного вида тетрадку под витриной, спросил:
- А это что такое?
Как я и ожидал, мой вопрос слегка озадачил старушку, и несколько замедлил поток ее болтовни.
- Ах, это! Это тоже любопытный экземпляр. Представляете, это - современный сборник скопческих песнопений.
- Скопческих? - Я несколько удивился, так как на протяжении нескольких лет изучал отечественное сектантство, и сведения о современных хлыстах мне были неизвестны.
- Да, хлыстовских или скопческих, точно не скажешь. Кроме того, переписанный от руки глаголицей.
Людмила Ивановна рассказала, что три года назад некий Константин Степанов - "был такой историк Псковский, из института, книги издавал" - погиб при трагических обстоятельствах, возвращаясь из фольклорной экспедиции. Прямо перед собственным домом на него наехал автомобиль. А поскольку Степанов пользовался некоторыми материалами и аппаратурой музея г. Остров, то почти все его записи и вещи были переданы его супругой директору. Среди них обнаружили и эту тетрадку.
Судя по записям Степанова в дневнике, выходило, что тетрадку он выкупил у некоего 90-летнего информанта из деревни Гришичи, расположенной километрах в семидесяти от Острова от которого кстати получил большое количество информации и по довоенным религиозным общинам Островского района. В дневнике дальнейшие сведения о предмете отсутствовали. Однако в походном блокноте Степанов отмечал, что этот сборник, действительно выполненный глаголическим полууставом на церковно-славянском "используется в ритуальных целях в настоящее время". Последователи какого именно культа используют сборник в ритуальных целях Степанов умалчивал.
Островские историки скептически отнеслись к найденной Степановым тетрадке. Многие высказывали предположение, что мнимый сборник, действительно содержащий известные по трудам дореволюционных исследователей стихи и песнопения (там, впрочем, имелся ряд неизвестных текстов) - всего лишь мистификация самого Степанова, либо кого-либо из молодых студентов, членов экспедиции.
Сами же студенты и сотрудники Псковского педагогического института всячески отрицали саму возможность такой мистификации. Они утверждали, что к научным исследованиям Степанов относился очень ответственно и серьезно намеревался изучить попавший к нему в руки документ по возвращении домой.
Тем не менее, за время, прошедшее с момента гибели Степанова, никто из его коллег не предпринимал попыток начать изучение документа, и буквально нынешней весной сборник был окончательно передан в собственность Островскому краеведческому музею.
Меня весьма заинтересовала тетрадка как религиозный сборник какого-то странного культа, возможно имевшего хлыстовские или скопческие корни, или использующего элементы этих учений. Обнаружение и профессиональное описание этой предполагаемой общины сулило немалую научную (и не только научную) выгоду.
На личном опыте я знал, что намного б?льшую ценность представляют сведения, полученные на месте. Поэтому я горячо поблагодарил смотрительницу за рассказ и побежал на автовокзал, где узнал, что ближайший (и единственный) автобус до Гришичей отходит примерно через три с половиной часа. Купив билет, я решил плодотворно провести оставшееся время.
В островской Пушкинской библиотеке я заказал все книги по истории и краеведению района, благо их оказалось не так уж много. Просмотрев львиную долю литературных сведений, я нашел и выписал для себя несколько любопытных фактов.
Деревня Гришичи, писал один из местных краеведов, примерно до начала двадцатого века представляла собой небольшой хуторок, где жила семья некоего Григория Осипова. Судя по поземельным книгам, с указанного времени происходит невероятный подъем Гришичей. Документы фиксируют резкий приток в деревню населения из самых различных губерний тогдашней Российской империи.
Другой автор К.Е. Веселовский объясняет этот факт тем, что Гришичи к началу 20-го столетия превратились в центр сектантского вероучения, потерявшего актуальность которого к концу ВОВ, что в свою очередь и стало причиной начавшегося тогда и продолжающегося до сих пор упадка деревни.
Аркадий Семкин, еще один островской краевед, предполагает, что это вероучение представляло собой редуцированный вариант скопчества. Он пишет, что Григорий Осипов (ок. 1864-ок.1915) зажиточный крестьянин, воспринял это учение от какого-то проезжавшего мимо "агитатора", оскопил "всю свою семью" и активно привлекал в свою общину других людей. Семкин указывает на то обстоятельство, что в деревне не было обычной для этих мест часовни, а священники прихода ближайшей церкви св. Климента Римского там практически не появлялись. Не известен ни один престольный праздник гришичан, а на праздники в других населенных пунктах они приезжали исключительно ради закупки или продажи каких-либо товаров, не принимая участия в общем веселье. Известны лишь единичные родственные связи, которые гришичане имели с жителями близлежащих деревень. И, как правило, речь шла о представителях одних и тех же семей.
Подтверждение словам Семкина я нашел в доперестроечном справочнике, посвященной вопросам "религии и атеизма". В нем был приведен любопытный отрывок из какого-то епархиального документа двадцатых годов, в котором некий черносотенный священноинок Амвросий предупреждал своих боголюбивых чад о соблазне вероучения, исповедуемого гришичанами.
Оказывается, чуть ли не первая православная литургия в Гришичах прошло уже после 1917 года священником-обновленцем о. Анатолием Осиповым (вероятно, родственником того самого сектанта), который служил там до начала т.н. "безбожной пятилетки", когда озверевшая толпа, несмотря на некоторое недовольство властей, разгромила домовую церковь обновленцев. Впоследствии отец Анатолий изменил свои взгляды, эмигрировал в гитлеровскую Германию и перешел в юрисдикцию Зарубежной церкви.
Что же касается сути учения Осипова, то тут привести разрозненные факты к единому знаменателю не удалось.
Аркадий Семкин считал, что гришичане исповедовали вполне аутентичный вариант скопчества, воспринятый ими напрямую от одного из уцелевших при гонениях наставника.
Веселовский пишет о "тяготевшем к хлыстовству вероучении". А в справочнике оно вообще именовалось "мракобесным культом".
Елена Спиянова, вплотную изучавшая историю сектантства Псковщины, и посвятившая ряд статей специально рецидивам скопчества и хлыстовства в пореволюционной России, высказывала мнение, что Осипов не только изменил традиционную обрядность скопчества (что вполне объяснимо), но и внес существенные изменения в догматику. Спиянова упоминает книгу "Изречения Духа Святаго", автором которой был Осипов, и которая вызвала много разногласий в самой общине.
Вообще удивительно, каким образом эта книга до сих пор не стала объектом научного исследования. Судя по описаниям Спияновой, она представляла собой весьма любопытный со всех точек зрения документ.
К сожалению, для меня так и осталось загадкой, дошло ли до нас это творение. Во всяком случае, исследовательница не удосужилась привести ни одной цитаты из нее.
Вот это и были собственно все сведения, собрать которые за столь короткое время мне помог мой профессиональный опыт и, надо признаться, не слишком большой выбор литературы нужного профиля в местной библиотеке им. А.С. Пушкина.
Изучив интересовавшую меня информацию и даже отксерокопировав кое-что, я поспешил на автовокзал, поскольку за чтением позабыл про время и чуть не опоздал на нужный мне автобус.
Приобретя билет уже в салоне старенького разваливающегося автобуса, я забился в дальний конец, как делал всегда, когда был чем-то занят, и начал снова просматривать найденные мной материалы.
Кроме научных трудов нельзя было не отметить вырезку (вероятно, из "Островской правды", судя по печати), неожиданно выпавшую с одной из книжных полок, и попавшуюся на мои глаза. В библиотеке я машинально положил ее в карман брюк, решив прочесть позже, когда будет время.
Речь в заметке шла о какой-то сверхсекретной операции особых органов еще советской контрразведки, проведенной в Островском районе примерно в конце хрущевской "оттепели". В ходе операции, повлекшей за собой человеческие жертвы, была обезврежена антисоветская группа в одном из населенных пунктов района.
Автор вырезки намекал на то, что данная операция носила антирелигиозный характер. Подчеркивая беспрецедентную жестокость судебных органов СССР, вынесших практически всем оставшимся в живых участникам группы суровые приговоры, приводя воспоминания именитых чекистов на пенсии, наконец, сопоставляя дату операции с широкомасштабными, но до сих пор замалчиваемыми операциями в других регионах Союза, журналист писал о том, что гэбистами была разгромлена нелегальная религиозная община. Эта община несомненно носила антисоветский и, пользуясь современной терминологией, деструктивный характер. Я прочитал заметку до конца, перечитал снова и только тогда обратил внимание на название деревни. Это были интересовавшие меня Гришичи, куда ныне лежал мой путь.